Записки подводника на переломе эпох

Альберт Иванович Храптович

Предисловие к Запискам подводника

ЖУРНАЛИСТКА И ПИСАТЕЛЬНИЦА СВЕТЛАНА КОРОЛЁВА, (длительное время поддерживала шефские связи с подводниками Балтийского флота, в настоящее время следит за литературой о флоте и его людях):

       "Я читала на блоге воспоминания Владлена Наумова ( его нет в живых уже) о походе подводных лодок в период Карибского кризиса.  Там такая  правда, даже с картинками - спины с пузырями от разъедающего пота, невозможности помыться, одежда, сопревшая  за короткое время, неимоверная усталость, ужас быть потопленными в любую минуту и много чего...  Но там только о походе. О неподготовленности лодок  технически... и трудностях, которые надо было предвидеть , так как они были налицо... О героизме на грани жизни...

       Здесь совсем другое. Здесь не просто Записки -  Исповедь! А на исповеди не лгут.
       «Записки» охватывают события, связанные не только с личностью человека, они охватывают и другие вопросы: социального, экономического, психологического, наконец, политического характера. Подчеркнутая достоверность. Доказанная неразрешенность. Предельная откровенность и самокритичность, взыскательность  в первую очередь к себе!

        Автор, в каждом промахе, каком-то упущении, тех или иных действиях, словно, заглядывает в себя. Анализирует, дает себе вначале самооценку, а затем и другим.  Это потрясает. Привлекает. И это главный секрет « Записок».

        Судьба автора оказывается незавершенной от главы к главе. И мы ждем ее продолжения. Как в детективе, а что дальше-то?  Финал предыдущей главы подхватывается началом последующей, незавершенное получает продолжение. Драматические последствия показываются с такой прямотой, которая свойственна этому человеку. Автор показывает  как человек может или перестать быть хозяином своей судьбы, подлаживаться, подстраиваться, делать вид ради ...или стать человеком неудобным для высших чинов. Более того, ярко доказано, что такая обстановка способствует привыканию к такому противоестественному порядку вещей, складывается система, в которой нормой жизни многих становится – « не навредить бы себе».

         Автор на примерах показывает, как одна судьба наиболее ярких, неординарных личностей цепляется за другую или отражается на третьей... Видишь и такое известное всем явление, ну «как не порадеть родному человечку», даже, если человек этот занимает не свое место. А финал подобного –  некомпетентность, это возможная гибель людей. Недаром говорят, некомпетентность – хуже предательства.

           Как-то четко прослеживается, что на подводных лодках правит героизм , природная смекалка, высокий профессионализм, которые нередко спасают при авариях, нештатных ситуациях. В то же время, на верхах очковтирательство, замалчивание недостатков, недоработок, нежелание что-то менять, ради того, чтобы не повторялось катастроф. В «Записках» сталкиваются  два отношения к делу: руководства, (не всех, безусловно, немало и понимающих, и сочувствующих, и обещающих свою поддержку), и простых моряков, офицеров, честных, болеющих за флот, за свое дело. Которому служат не за зарплату, чины, звания, не путем подсиживания, подхалимажа, угодничества, а по совести и высоким понятиям долга и чести.

             В «Записках» огромнейший опыт, проверенный практикой, анализом, извлечением уроков из ошибок, ситуаций, промахов. Целая наука о том, как не рождаются, а становятся командиром корабля, что на великую пользу всем тем, у кого есть такая мечта, такая цель. Там такое глубокое видение недостатков и конструктивных, и в подготовке экипажей, там столько полезного, поучительного, доброго в сложных человеческих взаимоотношениях, там и их неприглядность, подлость, трусость, предательство, ... там много всего такого, о чем принято умалчивать, не говорить в открытую, а он говорит.

            «Записки» капитана 1 ранга в отставке Храптовича А.И. неординарные. По сути своей. По форме изложения. По языку. Они о себе и времени, которые мы все прожили по-разному. О временах непростых в истории нашей страны. Множество очень точных, тонких, глубоких по смыслу эпиграфов к главам, изречений, сравнений, которые все на своих местах, только подтверждают, углубляют сказанное.
             Конечно, то, что написано автором в «Записках», уже немного в прошлом. Но есть французская поговорка с глубоким смыслом : « Перед прошлым надо склонить голову, перед будущим – засучить рукава». Мы свидетели того, что Россия в отношении флота « засучила рукава».  Обновляется флот. Опора и гордость державы. Слава России. Как бы хотелось, чтобы полезные уроки прошлого были взяты на вооружение, вместе со всем другим, что делает наш флот самым могущественным в мире.

От автора

Альберт Иванович Храптович

Будучи уже в довольно зрелом возрасте, я как-то подумал о том, что почти ничего не знаю о своих предках, начиная с деда-прадеда. Все мои попытки что-то узнать о том, как они жили, что делали в те далекие, весьма сложные времена, ни к чему не привели. Никаких воспоминаний о себе и своем времени они не оставили. Мало что могли вспомнить и добавить наши родители, да мы особо их не расспрашивали. Вот тогда и пришла мысль самому написать и оставить на память потомкам что-то о нас.

              Нам ведь тоже пришлось жить в очень непростое время. От Великой Отечественной войны, Сталина, СССР и "развитого социализма" до разрушения Советского Союза и всей мировой социалистической системы. А в технике от керосиновой лампы, повозки и лампового приемника до полетов космос, смартфонов и Интернета.  По ходу рассказа, я попытаюсь показать процессы, происходившие в наше время в стране, в обществе, на флоте. В том числе попробую высказать свою точку зрения на то, как получилось, что, казалось бы, вечная, могучая страна Советский Союз вдруг развалилась на части и исчезла, и кто в том виноват.
               Начну рассказ издалека, с самого начала, с детства. Оно ведь тоже неразрывно связано с нашей общей историей. Может рассказанное мной будет интересно не только моим потомкам, но и кому-то из современников. Особенно молодым людям, которые  готовятся к самостоятельной жизни.  У каждого из нас своя судьба, свой взгляд на события, их причины и следствия, но даже если наши взгляды на людей и события не совпадут, опыт старшего для молодежи, возможно, будет полезным. А пожилым мой рассказ напомнит времена прошлых лет,  собственной молодости.

              Не исключено, что в моем повествовании что-то окажется несколько сдвинутым по времени, или обнаружатся какие-то неточности в деталях. Что делать, многое придется восстанавливать по памяти. Кое-какие фотографии пришлось использовать из более позднего времени, так как в те времена, о которых пойдет речь, фотографировать корабли, базы, технику было запрещено. Кому-то из служивших на флоте, что-то в плане моих взаимоотношений с вышестоящими начальниками, может показаться невероятным. Некоторые детали, не влияющие на общий смысл сказанного о прошлом, вносились в последующие годы.
           Так вот,  я могу что-то забыть, в чем-то ошибаться. Но что касается главного, того, что всё происходило на самом деле, что ничего мной не выдумано - за это ручаюсь.

           Однажды мне попались на глаза слова из вступления к воспоминаниям одного из писателей, (к сожалению потерял его фамилию):
          "Мои  записки  не  предназначались  для  публикации. ...Эти  записки глубоко личные,  написанные для себя, а не  для постороннего  глаза,  и  от  этого крайне  субъективные. Это не мемуары, которые  пишут  известные военачальники и которые заполняют полки наших библиотек.  Описания  подвигов здесь по возможности сведены к минимуму. […]
     Если, все же, у рукописи найдется читатель, пусть он воспринимает ее не как литературное произведение или исторический  труд, а как документ, как свидетельство очевидца".

           Точно так же с моими "Записками подводника на переломе эпох", которые предлагаются вашему вниманию. Писал для себя и своих потомков, но всё-таки показал некоторым своим друзьям. Они настояли, чтобы я  опубликовал их. Что я и делаю.

Глава I. 1. Детство

(На снимке: в начале 1944 года, уже после освобождения Донбасса от фашистов мама сделала нашу фотографию и отослала отцу на фронт по полевой почте. Уже будучи в Германии, отец добавил к нашей свою, украсил вензелем и отправил нам назад. Можно заметить, что он умел рисовать, а я уже тогда я был в бескозырке).               

                "...И жизни колесо
                Вращается широкими кругами
                (Р. Каландиа, груз.)         

          Угол поселка Александринка, где стоял дом деда Антона, и где в сентябре 1939 года я родился, назывался «поляки». Где именно, дома или в больнице родился, и почему меня назвали именно Альбертом сам вспомнить не могу, а у родителей, пока они были живы, расспросить ума не хватило. Потому придется что-то припоминать уже сегодня.

          Если учесть, что моего отца Ивана дед  часто звал Яном и нашу фамилию, то можно сделать вывод:  по линии деда, (бабушка  была чистой  украинкой), наш род происходил, по-видимому, от поляков или белорусов, по каким-то причинам в незапамятные времена переселившихся на заработки или сбежавших, как тогда, до революции, бывало, на Украину, в Донбасс.
          Поселок наш был обычным украинским селом.  С белеными известью хатами, с крышами из камыша или черепицы, с цветущими по весне вишнёвыми садами и небольшой речушкой посередине.  Деда Антона и бабушку помню плохо, жил у них недолго. Знаю о них мало, только то, что они были крестьянами, в последние годы перед Великой Отечественной войной работали в колхозе, как все другие их односельчане.

          Отец, Иван Антонович, из тех, кого люди называют "Мастер - золотые руки". Он действительно мог сделать что угодно своими руками, от табуретки, до отличной мебели в доме, чинил часы, очки  всем желающим, как правило, бесплатно. Мог играть на многих музыкальных инструментах, хорошо рисовал, (вот уж точно говорят - если человек талантлив, то он талантлив во всем). До войны преподавал музыку и рисование в местной школе. (Была у нас фотография его со скрипкой и смычком в руках в кругу школьников, потом она где-то затерялась). Прошел всю войну от Сталинграда до Берлина, демобилизовался гвардии старшим сержантом. В последние дни войны получил там тяжелое ранение и потому после войны, работая мастером инструментального цеха в соседнем рабочем поселке, прожил совсем недолго. Умер в возрасте всего 44 лет, оставив о себе среди людей добрую память. В частности, можно отметить такое. Из Германии отец привез механизм довольно больших башенных часов. Так вот, он с помощью друзей у входа на фабрику соорудил копию Спасской башни Кремля внушительных размеров, вмонтировал туда те часы. И с тех пор по ним на фабрике давали гудки на начало и окончание рабочих смен. 
    К сожалению, из армии отец вернулся с привычкой к выпивке. Видимо по этой причине брак с моей матерью распался уже спустя год. Позже отец создал новую семью и мной практически не интересовался. Потому большинство из его талантов ко мне не перешли. Кое-что из умелых рук, включая некоторые способности к рисованию и домашним делам, досталось мне, по-видимому, из генетической памяти, но это и всё.

            Мать, Максименко Ефросинья Григорьевна, родом из многодетной украинской  семьи. Её отец, другой мой дед Григорий, работал почти до семидесяти пяти лет на шахте. Бабушка Полина вела хозяйство, растила детей. Была  очень набожной, (возможно отсюда такое непривычное для тех мест имя моей матери). Они жили на окраине г. Сталино, (ныне Донецк), в маленьком домике, как все другие шахтеры. От нашего села до них было больше 30 километров, сообщения, кроме как пешком или на телегах (изредка подвозили попутные грузовики) никакого не было, так что общались мало. Моя мама закончила перед войной педагогический техникум и потом всю жизнь проработала учительницей младших классов в местной Александринской средней школе.  Пользовалась заслуженным авторитетом, ученики не забывали о ней до самой её кончины.

            Первые проблески моего собственного сознания, о которых могу вспомнить, связаны с домом деда Антона и войной. Смутно, отрывками помню, как немецкие солдаты с местными полицаями ходили по дворам, собирали молодежь для угона в Германию. Молодые люди прятались, где кто мог, вплоть до того, что в кучах навоза.  Мать посадила меня 3-х летнего на подоконник, дала горсть вяленых на Солнце вишен, (невероятное по тем временам лакомство!), и сказала: "Сиди тихо и молчи!". Сама спряталась в углу за шкафом.  Немцы с полицаями зашли, спрашивают меня: "Где мамка?" Но мне  сказано молчать и я молчу...

              Одно время несколько немецких солдат жили в нашем доме, а мы в боковушке. Солдаты составляли винтовки в козлы посредине большой комнаты.  Я как-то попытался к ним подобраться, чтобы потрогать, за что, не очень сильно, но чувствительно, получил сапогом под зад. Это дало мне право позже шутить, что я тоже принимал участие в войне.  Однажды немцы засуетились, забегали, на улице раздались выстрелы. После чего их в нашем селе не стало. Своих солдат не помню, помню только, как потом находили их останки и переносили  в одну братскую могилу в центре села.
              Ярким пятном в детской памяти осталось общение с отцом. Видимо его часть, освобождавшая Донбасс, оказалась недалеко от нашего села, и он смог на день-два заскочить домой. Он держал меня на коленях и дал подержать свой пистолет (откуда он был у него - может трофейный, неизвестно). Помню, я с трудом поднимал его двумя руками...
             После освобождения села осталось много патронов, пулеметных лент, других боеприпасов. Мы играли с тем, что находили.  Жгли порох, бросали в костер патроны, снаряды. Нередко что-то взрывалось, ребята получали ранения. Случалось,  кто-то даже погибал.

             В войну все, конечно, жили впроголодь, выживали кто как. Моя мать, как и многие другие, меняла остатки вещей, одежду на продукты в ближайших глухих селах, где фашистов не было.  Но послевоенный голод 1945-47 годов даже с тем, что было тогда, не идет ни в какое сравнение. Разразилась засуха, поднялись пыльные черные бури, есть стало совсем нечего теперь уже и в тех глухих сёлах. К тому же, если что-то у кого-то и находилось в хозяйстве, его заставляли сдавать государству в счет налогов. За утаивание – тюрьма, которой почему-то боялись больше голодной смерти. Через наше село брели черные от пыли и грязи, изможденные от голода, оборванные, в лохмотьях люди.  Помочь им мы ничем не могли. Наши односельчане спасались тем, что ездили в Сталино, где для шахтеров в магазинах продавали, (трудно себе представить - не выдавали по карточкам, а именно продавали!), хоть и черный, липкий, полусырой, но всё-таки хлеб. Стояли там ночами в очередях, что-то оттуда привозили. Мать позже со слезами на глазах вспоминала, что как-то я ей сказал: «Мам, если есть будет совсем нечего, я и просить не буду»… 
            Ко всему прочему и преступность тогда была просто жуткой. То и дело слышали – там кого-то убили, зарезали, раздели, ограбили дом, отняли хлебные карточки и т.д. И всё это - результат голода и послевоенной разрухи.

            Но для нас, малышей, все трудности и голод забывались, когда наступало лето. Солнце, тепло, купание в речке (которую мы своими руками перегораживали, чтобы получился "ставок" - не очень большой водоем), и, конечно же,  возможность подкормиться в огороде, в саду. Никакого телевидения, о нем еще никто и не слышал. Полное слияние с природой. Дневные заботы по хозяйству, часто наравне со взрослыми, и непередаваемо прекрасные вечерние часы с играми, весельем, страшными рассказами уже в сумерках о нечистой силе, привидениях, чудесах. Мелодичные украинские песни более взрослых ребят, девушек. Чувство огромности, бесконечности этого мира. Москва, (в образе Спасской башни), – что-то вроде сказки, горизонт – край Земли, что там дальше неизвестно. Солнце, Луна, звезды – таинственное, загадочное творение Всевышнего… Лето, зима, год казались бесконечными.

            А годы, между тем, шли своим чередом. Жизнь постепенно входила в мирную колею. Однако не так быстро как бы хотелось. В США появилась атомная бомба, (американцы применили её в конце войны в Японии), английский премьер-министр Черчилль в своей речи в Фултоне фактически объявил СССР «Холодную войну».  Началась гонка вооружений, изматывающая хозяйство страны и значительно влияющая на уровень жизни людей. Рабочие, служащие получали мизерную зарплату, колхозникам вообще почти ничего не платили, они скудно питались с приусадебных участков. У них не было пенсий,  они фактически находились на положении крепостных – им не выдавали на руки паспорта, а без паспорта никто не мог выехать за пределы села или района. За опоздание на работу -  штраф,  за подобранный в поле колосок – уголовная ответственность вплоть до заключения. За малейшую критику в адрес советской власти или её вождей людей сажали в тюрьму и исправительно-трудовые лагеря, а то и расстреливали. Тем удивительнее для наших потомков, что в столь тяжелые времена  все мы верили, что скоро всё наладится, и с воодушевлением пели песни тех лет:

               Широка страна моя родная //  Много в ней лесов, полей и рек
               Я другой такой страны не знаю // Где так вольно дышит человек.
           Над страной весенний ветер веет// С каждым днем всё радостнее жить
               И никто на свете не сумеет//Лучше нас смеяться и любить!

          С удовольствием смотрели фильмы замечательных советских мастеров-режиссеров тех лет: «Светлый путь», «Кубанские казаки», «Весна» «Свинарка и пастух», многие другие и не сомневались, что скоро наша жизнь станет такой же, как в кино, а то и лучше. Однако относительно благополучная жизнь очень не скоро пришла в наши дома…
         Как я научился читать - не помню. Но хорошо помню, что уже в 5 лет мог читать текст в газете. И первый лозунг на плакате, который прочел сам, помню до сих пор: "Хай живуть XXVII-мі роковини Жовтня!", (на украинском языке, естественно). Подумать только - к тому времени с момента Великой Октябрьской революции, перевернувшей страну и судьбы миллионов людей прошло всего 27 лет!

          Еще одну деталь из детства не могу оставить без внимания. Большое влияние на меня оказывали мои родственники по линии матери. Летом я иногда бывал подолгу у деда Григория под Донецком. Там, в меру детских сил, участвовал в различных хозяйственных работах, вплоть до строительства дома. (Меня в шутку прозвали прорабом). По воскресеньям на стройке собиралась почти вся родня. Вечером все садились за большой стол, меня сажали, как равного со всеми, и даже наливали иногда пол граненой стопки самогона. Вот там велись разговоры о делах на шахте, о работе и авариях в забоях, о действиях по спасению шахтеров, об отношениях между руководством шахты и рабочими,  об условиях их тяжелой и опасной работы,  и т.д. Видимо уже там я понял, почему шахтеры выделяются из среды других тружеников особым чувством собственного достоинства. Не исключено, что многое отложилось в детском сознании и сказалось потом в моей взрослой жизни.

2. Школьные годы, юность

На снимке - настоящая картина состояния людей послевоенного времени в СССР. В центре - наша учительница Ольховская Любовь Пантелеевна. По её внешнему виду, да и по нашему, можно судить о многом. Среди нас были ребята-переростки, намного нас старше, которые не могли учиться во время оккупации. Автор повести второй справа в нижнем ряду, над моим левым плечом мой лучший школьный друг Саша Бурда.               

                "Ноги босы, грязно тело,
                И едва прикрыта грудь.
                Не стыдися, что за дело -
                Это многих славных путь!"
                (Н.Некрасов).

         В 1946 году пошел в первый класс. Естественно украинской школы, но с преподаванием русского языка и литературы в старших классах. (Русских школ в селе не было). Как мы тогда выглядели – сегодняшним школьникам представить себе трудно. Практически все были одинаково бедно одетые, с заплатками на коленях и локтях, с самодельными сумками для учебников на лямках через плечо. Всегда голодные. С чернильницами в маленьких мешочках на шнурках, (от них вечно руки в чернилах). Писать приходилось на разных обрывках бумаг, но скоро появились и тетради.
         В общем, послевоенная разруха еще долго давала о себе знать, долго еще люди вспоминали о том, как хорошо они жили до войны. Конечно же, по сравнению с наступившими временами. Но надо отдать должное - на большой перемене нам, школьникам и учителям, в школьном буфете давали стакан полусладкого, но горячего чая и маленькую булочку. Их вкус и запах не могу забыть и сейчас...

         Однако на учебу лишения и недостатки влияли мало. Она давалась мне легко, даже домашние задания много времени не отнимали. Постепенно и мать, учительница в той же школе, привыкла к тому, что беспокоиться ей не о чем, и перестала меня проверять.

         Ближе к осени 1949 года к нам в гости из Крыма приехал мой дядя Сергей Георгиевич Тохтамыш. Он был женат на сестре моей матери Анне, у них были сын моего возраста Слава и новорожденная дочь Таня. Крымский татарин, командир разведроты в годы ВОВ. В числе многих орденов и медалей, (только орденов Боевого Красного знамени у него было три!), он, капитан, за особые боевые заслуги в составе десанта в боях за освобождение Крыма был награжден полководческим (!) орденом Суворова. (В один из критических моментов он взял на себя командование значительными силами десанта и спас жизни тысяч десантников. Орден ему вручал перед строем разведчиков сам Ворошилов. Есть фотография того времени).  Ему пообещали не трогать его родителей, не высылать из Крыма. И разведчик пошел дальше освобождать Европу. Именно потому, когда демобилизовался и вернулся в Крым, он не оказался в числе депортированных крымских татар.
              Следует заметить, что, тем не менее, пока он гнал фашистов до самого Берлина, родителей его всё-таки выслали из Крыма вместе с другими крымскими татарами. Однако он не озлобился на власть, продолжал работать в Симферополе на довольно высоких постах в администрации города.

               Не знаю, почему и зачем  Сергей Георгиевич  уговорил мою мать отпустить меня с ним в Симферополь, в его семью на целый год. Видимо, чтобы подкормить отощавшего подростка и заодно приобщить меня сельского парнишку к городской культуре. Добрейшей души человек, он мог так поступить.
              Моя родная тетка Анна, была на удивление... буквально светской дамой!  Изысканно одетая, осанка, правильная русская речь - откуда что взялось, непостижимо. И вот эта дама, притянув меня к себе и, гладя по головке, ангельским голоском говорит дяде Сергею: "Ну и зачем ты его привёз?". Сергей Георгиевич молча так на неё взглянул, что тетя Аня тут же захлопотала, принялась нас обхаживать и кормить. Ни малейшего намека на различие между своими детьми и мой дальше не было.

              За время, которое мне пришлось провести в семье Сергея Георгиевича, я многое узнал и усвоил. В первую очередь в области культуры - семья Тохтамышей была интеллигентной, да и в городе возможностей было, конечно, много. Но не только. В Симферополе меня устроили в хорошую школу.  В классе я оказался единственным украинцем. Были и греки, и евреи, но в основном русские ребята.  Первое время мои одноклассники просили меня прочесть что-нибудь на украинском языке, которого они раньше не слышали, и потешались над ним и мной. Но уже через пару месяцев разница между нами исчезла полностью. Я быстро усвоил русский язык, (и с тех пор знаю и люблю его не меньше своего украинского), не отставал в успеваемости и в мальчишеских играх, проделках от остальных учеников. Так мы вместе катались, прицепившись на трамвай сзади. Мы стали друзьями в полном смысле этого слова. А Сергей Георгиевич остался для меня одним из самых важных, уважаемых и значительных людей в моей жизни. Он и в дальнейшем даже когда я уже служил на флоте, в большой мере влиял на моё становление и воспитание.

                Через год меня посадили на поезд и я возвратился домой уже самостоятельно. До сих пор помню, как удивлялись моему русскому языку мои друзья-украинцы, пока я переходил снова на свой родной украинский. Но много времени на то не понадобилось.
               Из тех лет особенно запомнились два эпизода. Один из них – я сижу в гостях у своего дружка Володи, время вечернее, у плиты хлопочет его сестра Вера. Она старше нас всего на два-три года. Веснушчатая, рыженькая, симпатичная, но ничего особенного. А делает всё так легко, весело, просто летает от плиты к столу, с юмором и прибаутками встревает в наш разговор. Я просто залюбовался ею. И потом часто приходил к другу в гости, чтобы тайком полюбоваться его сестрой. Но с годами, конечно, забыл. А почему намного позже, вспомнил и зачем то, детское, воспоминание вставил сюда - о том рассказ впереди.

               И второй. Мне уже лет 12, теплый летний вечер, только-только начали зажигаться первые звезды. На ступеньках крыльца, по обыкновению после ужина сидят, курят, отдыхают уставшие за день мужики – мой отчим Дмитрий Денисович, сосед его приятель и я. (А как же – в те годы мы, ребята, уже трудились часто наравне со взрослыми).  Разговор их постепенно переходит на дела в колхозе. Что там и то не так, и другое плохо, там заброшено, там запущено и т.д. Сосед: «А разве может быть иначе при такой-то власти?  Хозяина нет, и порядка нет».  Отчим: «Так может быть она, власть, всё-таки, переменится?».  Я, пионер, абсолютно уверенный, что наша власть самая лучшая в мире, до конца преданный Сталину, сижу ни жив, ни мертв, не веря собственным ушам. Сказать такое!  Ведь тогда достаточно было бы кому-то подслушать, передать куда следует, и всё! Были люди, и нет их…  Молчу, но сам себе думаю: «Как же, ждите! Ни черта вы не дождетесь».  Кто бы мог тогда подумать, что когда-то, в не таком уж и далеком будущем, они окажутся правыми…

               В марте 1953-го страну облетела страшная весть о болезни Сталина.  В свои неполные 14 лет я начал как-то  понимать, что у нас очень уж много славословий в его адрес. Например, появилась такая песня: «О Сталине мудром, родном и любимом  прекрасные песни слагает народ» и т.д. «Родном и любимом»? Не слишком ли? Однако, все мы верили в него, как в Бога, и мне тоже было страшно подумать, что с нами будет, если его не станет…
               И вот однажды, хмурым мартовским днем взвыли гудки паровозов, фабрики в соседнем рабочем поселке.  Все сразу поняли, в чем дело. Рыдания, слёзы, казалось,  жизнь кончена.  Но, ко всеобщему удивлению, ничего не случилось. Жизнь не только продолжалась, она понеслась вперед с невиданной раньше скоростью. Главное:  в селе отменили сталинские налоги!  Потом в колхозе стали хоть и немного, но платить за труд, вернули паспорта. И народ постепенно воспрял и духом, и телом. Стали более-менее нормально питаться и одеваться. У многих в домах появились ламповые радиоприемники, радиолы, велосипеды.  И мы, школьники, летом охотно трудились в колхозе, особенно на уборке, чтобы помочь родителям. Мне особенно нравилось работать с лошадьми, рано утром запрягать их, днем возить зерно с тока в хранилище, к вечеру уже верхом ездить к речке их купать.
             Первые семь классов я закончил круглым отличником, получил Похвальные грамоты,(такие были в украинских школах). А дальше надо было выбирать – идти в техникум, ПТУ или продолжать учебу в школе. На семейном совете было решено однозначно - продолжать учебу, получать среднее образование. В  тот год в нашей Александринской средней школе временно прекратили набор в 8-10 классы, так что в 8 класс пришлось ходить в школу соседнего рабочего поселка. Там уже были и русские школы, но мы учились и дальше в украинской.

              Несколько слов об этом посёлке. Еще до войны недалеко от нашего села геологи обнаружили залежи доломита – ценнейшего сырья для металлургической промышленности. Для его добычи и обработки был основан рабочий посёлок, куда, кроме украинцев из разных мест, приехали рабочие, инженеры из России. С годами посёлок вырос, отстроился и был переведен в статус города с названием Докучаевск.

           Осенью, зимой и весной, в мороз и слякоть, мы, ученики из Александринки, ходили пять километров туда, пять обратно.  Для нас, нескольких ребят и девочек из села это были такие мелочи, что мы их почти не замечали. Дорога пролетала незаметно в шутках, рассказах, веселье.  Тогда же пришла первая любовь к девочке из седьмого класса.
           Думаю, стоит сказать о том несколько слов. Школа, восьмой класс. Ни разу никакого особого интереса к девчонкам-одноклассницам у меня не было. Просто общение, как с остальными одноклассниками. Мой школьный товарищ как-то ближе к вечеру говорит: "Пойдем к школе, посмотрим в окно, там в одном из 7-х классов (они занимались во вторую смену, А.Х.)есть очень красивая девочка".
           Ни малейшего интереса к его словам у меня не было, но, по-дружески, поддержал товарища. Пошли.
           Заглядываем в окна, товарищ показывает мне её. Вижу, да, что-то такое в ней есть. Но что именно, не понимаю, да мне и не интересно. Однако потом, уже на другой или третий день, почему-то захотелось еще раз на неё взглянуть. А потом я просто ловил мгновения, когда хотя бы краем глаза её удавалось где-то увидеть. Когда это удавалось, чувство возникало непередаваемое! Абсолютно чистое и светлое, но совершенно необычное, не объяснимое словами...
           На какое-то время я совсем потерял голову, только о ней и думал.    Стало не до учебы, съехал на тройки-четверки, схватил даже пару двоек. К сожалению, (или к счастью?) моя пассия обо всём догадывалась, но, видимо, предпочитала ребят постарше. Где-то через полгода или год моя первая влюбленность как-то незаметно  прошла, и всё стало на свои места. С интересом и вниманием я относился к ней и в дальнейшем, но уже гораздо спокойнее. Особенно, когда она вышла замуж за парня, вернувшегося в село после службы в армии. Видимо, тогда я получил первую прививку от несчастной любви. Должен признаться, всё, что было в этой сфере позже, было по-другому. Может даже сильнее, но уже по-другому.

              Однако, продолжим историю жизни. Однажды  увидел дальнего родственника, приехавшего в отпуск в наше село. Он был в форме лейтенанта флота, с кортиком, золотыми погонами и «крабом» на фуражке. Я и до того, как многие мальчишки, зачитывался книгами о море и моряках, а тут моряк по всей форме наяву!  Конечно, уже тогда решение о будущем пути в душе созрело, хотя пока о том никому не говорил. Однако, сознавая, что пока слабоват физически, занялся спортом. Кроме ежедневных упражнений с тяжестями, занятия в секции бокса, (там тренер считал меня перспективным),  волейбол, стрельба, велосипед  – постепенно окреп, стал показывать неплохие результаты. Тренеры включали в состав школьных городских команд, девчонки, которые раньше почти не замечали, стали посматривать по-особому. И ребята стали уважать больше. Старался закалять и характер.

               Например. Откуда-то мы узнали об одном интересном трюке. Занимались мы во вторую смену при электрическом освещении. И вот, оказывается, если перед уроком в патрон лампочки заложить небольшой комок мокрой газеты, а потом лампочку вкрутить, то она будет гореть какое-то время, пока газета не высохнет, потом погаснет. Недолго думая затею осуществили.  И посредине урока лампочки погасли, урок был сорван. Когда вызвали электриков и выяснили в чем дело, всех ребят из класса, (а нас было, насколько помню, 8 или 9, остальные девчонки), поодиночке стали вызывать к директору в кабинет. Директор, надо сказать, у нас был суровый и жесткий, его все боялись. Ну и у меня, при вызове к нему, коленки задрожали.
               Когда он стал сурово спрашивать, кто это сделал, я не мог сначала ничего сказать. Но мысль в голове вертелась – ведь ясно, что это наша работа, какой смысл трусливо отказываться?  Но ведь может из школы выгнать, что мать скажет… И всё-таки собрался с духом, сказал: «Это я». Высказался, и почувствовал, что на душе стало легче.  Ну а на вопрос - кто еще был, то, разумеется, никто, всё сделал сам. Директор, конечно, меня крепко отругал, но мне показалось, что взгляд его после моего «мужественного поступка» как-то даже потеплел.  К моему удивлению, никаких наказаний не последовало. И даже матери ничего не сообщили. Хороший урок на будущее – всегда говори правду!

               Уже в девятом классе прошелся я как-то с девчонкой, на которую, как говорится, положил глаз кто-то из десятиклассников. Мне передали, чтобы я держался от неё подальше. Не очень-то и хотелось сопротивляться, особого интереса у меня к ней не было, не тот был случай, но вот так просто сдаться?  Труса праздновать?  И продолжил прогулки.  Так вот. Как-то вечером возвращаемся из школы с одноклассником Н., который был мне почти товарищем.  Вдруг к нам подбегают четверо парней, начинают задирать, понятно, что будет драка. И вот тут я увидел, как мой «товарищ» потихоньку пятится задом и, согнувшись, семенит за угол! Удрать ему никто не помешал.  Я был просто ошеломлен, такого от него не ожидал.  На какое-то мгновение, видимо, отвлекся, и получил  под глаз. Пришлось действовать одному.  Особой драки не вышло, мне удалось сравнительно легко отбиться, (уже был достаточно крепок), да, видимо, меня хотели просто попугать.  Так что домой вернулся всего с одним фингалом и несколькими синяками поменьше. «Друга» с тех пор старался не замечать. А о происшедшем не сказал никому ни слова.

              Ну и еще один, на первый взгляд мелкий, эпизод навсегда остался в памяти. Наш учитель физкультуры, буквально фанатик своей профессии Иван Григорьевич Колодяжный, зимой, если был снег, организовывал лыжные соревнования. Ко мне он относился чуть иначе, чем к другим ученикам, поскольку я, по причинам, указанным выше, физкультурой увлекался чуть больше других ребят. Вот он и ожидал от меня хорошего результата и здесь, на лыжах.

             В один из погожих с небольшим морозцем снежных дней в нашей школе состоялись лыжные соревнования. После старта всё шло хорошо,по заранее проложенной лыжне 10 км пройти было одно удовольствие. Никаких проблем с дыханием, техникой бега не было, уже на обратном пути мне удалось выйти вперед. До финиша оставалось не так уж много. Но вот в одном месте лыжня поворачивала почти под прямым углом и меня, как говорится, черт дернул этот угол срезать. Я повернул на целину, хотя внутренний голос подсказывал: нельзя, так нечестно. И тут же был наказан: не заметил под снегом большую кочку, налетел одной лыжей на неё, кончик лыжи, (тогда они были у нас деревянными), сломался. Кое-как, уже в "замазке" до финиша я допрыгал. Никогда не забуду взгляд Ивана Григорьевича, который, конечно же, понял что случилось. Не только по виду сломанной лыжи, но и моему собственному.  Так в памяти осталось на всю жизнь: если не хочешь потерять уважение, и не только дорогих тебе людей, не ловчи.

                Конечно, разных интересных историй, первых любовных похождений у каждого из нас в школьные годы, да и потом, было много, включая и те, которые нас не красят. Рассказывать о них можно долго. Однако здесь у меня о другом. Несколько эпизодов я привел только для того, чтобы было понятно, как мальчишка постепенно взрослел.  А дальше не столько о себе, сколько о времени, в котором мы жили.

                Наступил 1956 год. Для нас, ребят, это был год окончания школы, выпускных экзаменов, так что мы мало о чем другом думали. А для страны он был знаменателен тем, что феврале состоялся ХХ Съезд КПСС. Думаю для понимания происходящих тогда в стране процессов, несколько слов о нём сказать надо.
                На  Съезде Хрущев выступил с докладом о культе личности Сталина. В нем он снял с него ореол безупречного вождя, обвинив в потакании своему обожествлению, в репрессиях и массовых расстрелах своих соратников и советских граждан.  Началась реабилитация жертв сталинских репрессий. (В числе других были реабилитированы и бывшие бандеровцы. Все они сделали вид, что раскаялись и исправились, но как получилось позже на самом деле - о том речь отдельно).  Все в СССР, особенно старые коммунисты, были потрясены. Да не только в Союзе и не только они. О материалах Съезда, о докладе Хрущева узнали во всем мире. (В открытой печати он сначала был опубликован там, а оттуда уже все узнали и у нас). Тело Сталина в октябре 1961 года убрали из Мавзолея, куда он был помещен рядом в В.И.Лениным, захоронили у Кремлевской стены тайно, без всякой лишней суеты.

               Появились надежды на улучшение отношений с Западом, на смягчение режима в стране. Даже термин такой появился «Хрущевская оттепель».  Но, повторяю, нам тогда, ученикам 10 класса, в том числе и мне, было как-то не до того. У нас впереди были выпускные экзамены, Аттестат зрелости, поступление в ВУЗы, техникумы. Предстояла взрослая жизнь. Этим были заняты наши головы и души.

3. Поступление в Военно-морское училище

На фотографии:   зеленые птенцы Второго Балтийского ВВМУ подводного плавания. По правую руку от меня Юра Ткаченко, украинец из Днепропетровска, по левую - Хлебойко Лёня, москвич. Прекрасные ребята, надежные друзья.

                «Каждый выбирает по себе, -
                женщину, религию, дорогу…»
                (Юрий Левитанский)               

 В начале 1956 года еще во время учебы в 10 классе я подал, как в свое время меня научил тот самый, упомянутый выше, лейтенант,  заявление в Военкомат  с просьбой после окончания школы направить меня в Военно-морское училище. Мне пришлось пройти ряд предварительных медицинских комиссий и собеседование с военкомом. В итоге моё заявление приняли и поставили ряд жестких условий: никаких вредных привычек, крепкое здоровье, и ни одной тройки в аттестате.
       Пришлось больше внимания уделить учебе в школе. Но спорт оставить уже не мог, параллельно продолжал тренироваться и выступать за школьные спортивные команды нашего поселка и города.  Спорткомитет Донецкой области обещал мне гарантированное поступление в любой институт Донецка, если продолжу выступать за них на соревнованиях, в частности по велоспорту и стрельбе из малокалиберной винтовки. Естественно, я отказываться не стал, держал этот вариант в уме на всякий случай.  Потому тренировки и соревнования продолжались даже во время выпускных экзаменов, из-за чего я не мог к ним как следует готовиться. А некоторые экзамены пришлось сдавать досрочно, с другими классами. Ну и, конечно,  в таком возрасте практически все мы,ребята и девушки в старших классах были влюблены кто в кого, и весной вечерами до полуночи проводили время на свиданиях. Всё сказалось, и в результате золотую или хотя бы серебряную медаль получить, как ожидалось, у меня не вышло.

         После сдачи экзаменов и получения аттестата я должен был предъявить копию его в военкомат и предстать перед медицинской комиссией еще раз, уже для определения годности к конкретно избранной военной специальности. Всё оказалось в порядке.

       В июне того же года мне выдали  от Военного комиссариата направление, проездные документы, и я поехал поступать в Высшее Военно-морское училище подводного плавания в г. Риге. Почему именно туда – я просил военкома направить меня в Военно-морское училище. Вот именно по воле военкома я туда и попал. Как потом оказалось, попал в самое лучшее училище того времени. И поступить туда  было не так просто.

      Конкурс был большой. Нас, отобранных в военкоматах, оказалось примерно 5-6 человек на место, к тому же было много медалистов, которым надо было сдать всего один экзамен из пяти. У меня с медалью, как я уже сказал, не получилось, так что предстояло сдавать всё – русский язык, (сочинение), физику, математику, химию и иностранный язык. Проходной балл был 22.

      Интересно, что нам, выходцам из Украины и Белоруссии разрешалось сдавать экзамены на своем родном языке. Кроме сочинения, конечно. Но писать их,  как на родном, так и на русском языке, нас хорошо учили тогда в наших школах.
      И здесь начиналось всё с сочинения. Достаточно было получить по нему оценку ниже «4», и, с учетом предстоящих впереди экзаменов по всем остальным предметам, можно было, как говорится, «сливать воду». Здесь мне помог мой новый знакомый Лев, (фамилию, к сожалению, забыл), москвич. Не знаю, откуда у него взялась такая мудрость, но он сказал мне вот что: «Здесь никому не нужен твой талант писателя, т.е. литературные достоинства твоего сочинения. Сделаешь три-четыре грамматические  ошибки, и привет, что бы  ты там ни написал. Потому сделаем так. Сядем за соседние столы, (а сидели на экзамене за столами по одному), напишем по какой-нибудь теме по 3 листа не больше. А потом по 2-3 раза проверим на предмет ошибок сочинения свои и друг у друга».  И предложил не сидеть за сочинением шпаргалок и повторением пройденного в школе, как другие поступающие, а сбегать пару раз на Рижское взморье искупаться.

     Так мы и сделали. А на самом экзамене, пока ребята-абитуриенты корпели над длинными сочинениями, мы с Лёвой проверяли друг у друга написанные 3 листа по роману Фадеева «Молодая гвардия». В результате у нас с ним ни единой ошибки и оба получили по «4». (Оценка была снижена на 1 балл за содержание. Больше, чем на 1 балл снизить её не могли, это Лев учитывал).  Однако, если иметь в виду, что пятерок не было вообще, а двойки и тройки примерно у половины поступающих, результат можно было считать блестящим. До сих пор жалею, что Лев тогда получил тройку на устном экзамене по физике, четверку по химии и в училище не попал. А другом был бы замечательным. Умный, толковый парень.

         Дальше мне было легче. Помню, на математике пришлось даже помогать одному из медалистов. (До сих пор помню его умоляющий взгляд и шепот: "Альберт, помоги!").  На экзамене по физике мой ответ на вопрос о законе Архимеда, когда я оттараторил его по-украински, заставил членов комиссии поулыбаться. Действительно даже для нас, украинцев это звучало забавно, что уж говорить о тех, кто украинский язык не знает. Потому мне просто дали дополнительно еще одну задачу, я её быстро решил и получил оценку "5". К сожалению, с химией вышло много хуже. Так что, к последнему экзамену по немецкому языку и я подошел с тем, что если не будет «5» , всё,  проходной балл не наберу.  Честно говоря,  уже было приуныл – где это видано, по иностранному языку да с нашей сельской подготовкой получить пятерку? Уже мысленно представлял себе позор возвращения домой не солоно хлебавши…

     И вот экзамен. После моего ответа молодая симпатичная преподавательница, оставшаяся из 3-х принимавших экзамен преподавателей на какое-то время одна, (тут мне повезло), сказала, что поставит мне четверку. Терять мне было нечего, и я решился: «Тогда уж можно ничего не ставить».  «А почему?  Не хватит балла?  А вы так хотите поступить?».  Повезло еще раз – кто другой на её месте стал бы со мной так говорить?  Задала мне пару легких вопросов, и поставила мне «пять»!  Правду говорят – мир не без добрых людей…

     Однако и это было не все. Нас, набравших довольно высокий проходной балл, оказалось слишком много. (Не зря же нас предварительно отбирали без единой тройки в аттестатах!). Пришлось проходить мандатную комиссию. На комиссии детально знакомились с каждым кандидатом лично, выясняли, что он собой представляет, какой у него аттестат, характеристика, насколько велико желание учиться именно в этом училище и т.д. (С нашими баллами нас, при желании, могли зачислить без экзаменов в любое другое).  Когда подошла моя очередь, в беседе с самим адмиралом я сказал, что, если меня примут, я никого не подведу, учиться могу и буду на «отлично». Мои слова произвели должное впечатление на комиссию. Все тепло заулыбались и меня приняли.
Трудно передать словами чувства в момент осуществления мечты!  Я был на седьмом небе от счастья, и у меня, помню, впервые возникло чувство, что детство закончилось, и я вступаю во взрослую жизнь.

       30 июля 1956 года приказом контр-адмирала  А.Федорова в свои неполные 17 лет я был зачислен курсантом первого курса минно-торпедного факультета Высшего Военно-морского училища подводного плавания. (По факультетам нас распределяла Приемная комиссия).  Все мы были пострижены наголо, вымыты, накормлены. Каждому выдана жесткая брезентовая «роба», (рабочее платье), грубые рабочие ботинки, бескозырка без ленточки, (ленточку с золотой надписью «Высшее Военно-морское училище» выдают после принятия военной присяги), флотский ремень с бляхой, которую теперь предстояло «драить» каждое утро до солнечного блеска. Всех нас грузят  на  автобусы и везут на берег Балтийского моря в специальный палаточный лагерь, где  мы будем проходить «Курс молодого матроса». То-есть, из нас будут делать военных людей. Там нас распределили по взводам, (будущие учебные классы), и ротам, (факультеты). Командирами их стали офицеры и курсанты выпускных курсов нашего и других училищ.

     Три месяца в лагере никогда не забудутся. Резкий переход от гражданской  вольницы к суровой военной действительности. Подъем на заре, заправка коек, построение на физзарядку – все по командам, все измеряется минутами и секундами. После завтрака  строевые занятия, изучение, а позже стрельба из всех видов стрелкового оружия, физподготовка, (работа с тяжестями и на снарядах), гребля на шлюпках, хождение под парусами, вязание узлов и т.д. и т.п.  Конечно же – привитие навыков подчиняться дисциплине, беспрекословно выполнять приказы и распоряжения начальников  -  без этого военный человек немыслим. (А еще говорят – не научившись подчиняться, не сможешь потом повелевать). Несмотря на то, что кормили нас неплохо, с такой нагрузкой мы были  вечно голодными, и поначалу вечером до койки еле дотягивали. Зато спали как убитые. Ближе к осени похолодало, иной раз волосы примерзали к палатке, но  никто этого не замечал до пробуждения.  Постепенно мы всё больше узнавали друг друга, кто чего стоит и каков на самом деле, обзаводились друзьями. Среди нас было несколько ребят постарше, пришедших в училище с флота, (они поступали вне конкурса), остальные, бывшие школьники, быстро взрослели, избавлялись от гражданских привычек.
             В общем, когда вернулись в училище, приняли присягу и приступили к занятиям, мы были уже вполне военными людьми. Похудевшими, но физически крепкими, достаточно дисциплинированными курсантами-первогодками.

Глава II. 1. Училище. Практика на флоте

На снимке - наш класс на занятиях в химическом кабинете.

                Друзья мои, прекрасен наш союз!
                Он как душа неразделим и вечен —
                Неколебим, свободен и беспечен
                Срастался он под сенью дружных муз.
                (А.С. Пушкин).

             О слове,  которое дал адмиралу при вступлении в училище, я не забыл. По окончании первого семестра по итогам экзаменов меня объявили отличником, повесили фотографию на Доску отличников. (Так она там и оставалась до конца учебы в Риге).

             Общеобразовательные предметы в нашем училище преподавались как во всяком ВУЗе. Начиная с высшей математики, теоретической механики, химии и т.д. и т.п.  вплоть до иностранного языка по выбору. Кроме того, было много чисто военных дисциплин:  устройство, вооружение, живучесть и непотопляемость кораблей, навигация, астрономия,  радиоэлектроника, связь и так далее. Даже артиллерия, с изучением орудий, которые устанавливались в прошлом на подводные лодки. (Кое-какие в то время еще сохранялись в ВМФ). Был и тренажер, где нас обучали стрельбе из таких орудий по кораблям "противника". (Мы обязаны были уметь делать расчеты стрельбы, знать все команды, подавать их зычным голосом. Наш преподаватель говорил: "Если хотя бы один из вас сделает всё это, как полагается артиллеристам, поставлю зачет всему классу!").

        Пожалуй, к сказанному стоит добавить кое-что чисто  специфическое для подводников.
         Кроме всего прочего, мы проходили  обучение легководолазному делу. На учебно-тренировочной станции,(УТС), сначала изучали индивидуальное снаряжение подводника,(ИСП), включающего в себя индивидуальный дыхательный аппарат, (ИДА),и водолазный костюм,  его использование, меры безопасности.  Потом погружались в бассейн глубиной метров 6, (точно уже не помню). Один раз, уже во Владивостоке, (как там оказались - о том позже), мы выходили на водолазном боте в залив, там погружались на глубину около 30 метров. Каждый раз учились делать на дне какую-то работу, использовать инструменты и т.д. Все погружения проводились, естественно, под контролем опытных водолазов с обеспечением мер безопасности на случай возникновения непредвиденных обстоятельств.
         Обязательным было обучение выходу из затонувшей подводной лодки через торпедный аппарат,(ТА). Не так это было просто. Трудно было залезать в ТА в снаряжении и с ИДА, и лезть там в полной темноте в трубе, втыкаясь в ноги впереди идущего, (в ТА мы залезали один за другим по четыре человека), но никакого страха я, например, никогда не испытывал, впрочем как и все мои товарищи. Мы знали, что нас опекают и всегда помогут в случае чего.
         Сначала отрабатывался выход через сухой ТА, а потом с его заполнением водой. И только потом, когда мы осваивали всё в достаточно хорошей степени, приступали к самому сложному: выходу из ТА в заполненную водой башню высотой около 20 метров. Там мы учились выходить на поверхность по буйрепу,(специальный трос с плавающим на поверхности буем), отрабатывая задержки на мусингах, (специальные узлы, обозначающие, где надо обязательно задержаться на определенное время, чтобы не получить кессонную болезнь). Не у всех сразу всё получалось, но я не помню случая, чтобы кого-то отчислили из-за неспособности или трусости.

           Позже, на флоте упражнения на УТС с выходом через заполненный водой ТА, один раз в год у нас были ОБЯЗАТЕЛЬНЫМИ ДЛЯ КАЖДОГО ПОДВОДНИКА, включая командира подводной лодки, (группа командования во главе с командиром, шли всегда первыми, показывая пример экипажу). И здесь я ни разу не встречал струсившего или такого толстого, чтобы ему было трудно залезть в ТА. Ни разу не приходилось никого отчислять. Видимо потому, что все всё раньше уже проходили. Кто, как уже было сказано, в училище, (офицеры), кто в Учебном отряде, (матросы, мичмана).
Способ спасения через ТА актуален и сегодня, и будет всегда, пока существует подводный флот. Бывают ситуации, когда он становится единственным.
(Например, затоплен смежный отсек).

           Чтобы успевать по всем предметам, трудиться приходилось много. Надо сказать, что для того нам, курсантам, были созданы все условия. Учебные классы, кабинеты, лаборатории – всё, что нужно для занятий сделано было на высоком уровне. И преподавали нам как гражданские, так и военные науки преподаватели высокого класса.  В бытовом отношении тоже всё было хорошо, жили мы в оборудованном всем необходимым городском здании рядом с училищем.

            Единственное, о чем позже, уже на флоте,  пришлось пожалеть, так это о том, что, кроме Истории военно-морского искусства, где речь шла о славных морских сражениях в прошлом, историю культуры, педагогику, психологию, этику в училище не преподавали. Не помешал бы, в том числе, хотя бы на выпускных курсах, семинар о долге и чести офицера, поведении в обществе, за столом и т.д.. Ведь нам предстояло работать с людьми, учить их, воспитывать, и, кроме того, бывать в высоких инстанциях, а то и на приемах.
            Недостаток образования впоследствии, конечно, сказывался, и часто весьма болезненно.  Восполнить потери самообразованием, в принципе, можно. Только во время службы на флоте для этого времени и возможностей мало. А в училище воспитывать нас было некому. Командирами рот, так сказать, воспитателями, у нас были флотские офицеры, списанные с кораблей по здоровью или возрасту, которые в свое время учились так же, в таких же училищах. О том приходилось говорить и писать вышестоящим, но пока воз и ныне там.
(В этом плане чрезвычайно интересно рассказано о подготовке гардемаринов - будущих флотских офицеров в царской России в видеоролике: "Ушаков. Сверхчеловеки русского флота" (https://www.youtube.com/watch?v=I2UqGEg5d4g).

           В плане специальной подготовки очень много давала нам  летняя практика на кораблях и подводных лодках флота. Началась она для нас, первокурсников, на крейсере «Свердлов».  Помню, как вскоре после выхода из базы в учебный поход по Балтийскому морю, начался шторм. Скорее всего не такой уж сильный, но нам, впервые попавшим в такую переделку, курсантам небо показалось с овчинку. Крейсер валился, как мы ощущали, с борта на борт, а мы чуть ли не  ползли на четвереньках по палубе поближе к борту, чтобы потравить. Не за борт, конечно, что абсолютно исключено, а в  ватервейс - небольшой желобок вдоль борта. Добродушно улыбающиеся матросы и старшины крейсера вытащили для нас на бак бочку соленых помидоров. Считалось, что они помогают при качке, и мы ими воспользовались.  К счастью оказалось, что я переношу морскую болезнь легко, практически, без проблем.
       Много времени уделялось обычной для курсантов штурманской практике – ведению прокладки, определению места корабля различными способами, включая астрономию. Но не только.  В башне артиллерии главного калибра меня научили действовать в качестве вертикального наводчика. Мы узнали, что значит работа на камбузе, помывка там баков для приготовления пищи и что такое чистка трубок внутри еще не остывшего котла в машинном отделении. Интересно, что когда там наша работа затягивалась порой до ночи, (не было смысла вылезать из котла грязными в копоти и саже до конца работы), старослужащие приносили нам туда чай и хлеб с маслом. А отмываться потом приходилось долго и трудно.

      На старших курсах, практику проходили на подводных лодках. Там мы узнали, где и  как в самых глухих бухтах и базах живут подводники и их семьи, как, в каких условиях на дизельных подводных лодках служат моряки, офицеры. В частности хорошо запомнилось такое.
        1958 год, летняя практика на СФ, Гремиха.  Пара деревянных пирсов, две или три дизельные "С"-ки 613 пр.   На скалистом берегу в дистанции 300-400 м два-три домика штаба и рядом  небольшой тоже деревянные домики для семей командиров и офицеров. Жены их готовят что-то на костре.  Никаких оград, всё на виду. Для остальных подводников - небольшая плавбаза. И всё.

        Там, и в последующем на старших курсах, мы увидели своими глазами жизнь и взаимоотношения в флотских коллективах в кубриках, на плавбазах, в отсеках подводных лодок. Прочувствовали на себе, что значит старослужащий для молодого матроса или курсанта, и что значит командир или старпом, механик для всего экипажа .  Должен сказать, что в те годы матросы и старшины срочной службы служили по 4 года. Конечно, по последнему году службы они имели определенные послабления. Однако к молодым матросам и к нам, курсантам относились как старшие наставники, никаких особых притеснений с их стороны не было.

         С окончанием летней практики мы разъезжались по домам в отпуска. Разумеется, были встречи с школьными друзьями и подругами, восхищенные взгляды, - как же, одна золотая надпись на околыше бескозырки «Высшее военно-морское училище», - чего стоила!  Естественно, прогулки при луне и т.д. К сожалению, месяц отпуска пролетал мгновенно,  все возвращались в училище. И снова начинались занятия в классах, тренировки на тренажерах.

          По выходным нас отпускали в увольнение в город. Мы ходили в кино, музеи, театры, благо в Риге с ними было замечательно. Да можно было даже просто ходить по старым улочкам и любоваться городом, он сам был как большой музей. Один Домский собор чего стоил!  Абсолютно чистый, буквально вымытый, весь в зелени город нас просто восхищал, многие из нас поклялись вернуться сюда после службы. (Кто бы мог подумать, чем всё обернется в будущем, после развала СССР!).  Но больше всего тогда мы ходили, конечно, на танцы. И если в городе иногда еще чувствовали на себе косые взгляды латышей постарше, то там все мы, молодежь,  друг друга не сторонились, ничем особо не отличались. Старшие курсы, по рассказам, еще участвовали в драках, но у нас уже их не было.

         Ко всему прочему, в нашем училище был прекрасный актовый зал, который по выходным превращался в зал для танцев. Хорошая музыка, светлый зал, паркет, много интересных ребят. Так вот, девушек, желающих попасть к нам, было так много, что всех принять было невозможно. Потому их пропускали в сопровождении курсантов по пригласительным билетам. Многие из нас, особенно если было кого пригласить, предпочитали остаться в училище.

         Что еще хорошо – здесь оказалось много спортивных секций. В свободное время можно было заниматься спортом по своему выбору. Я, например, увлекся тяжелой атлетикой и шлюпкой. По гребно-парусному спорту меня включили в сборную факультета, (помню, как на тренировках по гребле кожа на ладонях слезала в несколько слоев), а по тяжелой атлетике в сборную училища. Однажды стал чемпионом по гиревому спорту, а потом меня выставили на соревнования даже на первенство гарнизона. В другой раз добровольно-принудительно был выдвинут командованием на соревнования по боксу в училище, на первенство факультетов. Пришлось вспомнить занятия в секции бокса в школьные годы.  Несколько тренировок – и на ринг. Помню, как неистово болели за меня друзья, когда мне пришлось в финале боксировать с перворазрядником с другого факультета. Я проиграл ему только по очкам, так что было чем гордиться.

2. Парад в Москве. Переезд во Владивосток

На заставке - копия фотографии, которая была помещена на Доску отличников. Там она была в увеличенном виде.   

                Ты сохранил в блуждающей судьбе
                Прекрасных лет первоначальны нравы:
                Лицейский шум, лицейские забавы
                (А.С. Пушкин).               

       Признаюсь, был период в моей курсантской жизни, когда меня как-то уж слишком занесло от учебных и спортивных успехов. В общем, я задрал нос, в отношениях с товарищами появилось некоторое, видимо, заметное со стороны превосходство. Вот тогда мои друзья собрали комсомольское собрание нашего класса и так меня там взгрели, так отчехвостили, что сразу вся спесь прошла. Причем раз и навсегда. За что я им по сей день благодарен. В дальнейшем всё стало на свои места, мы остались друзьями.

           В начале 1958 года стало известно, что нашему училищу высоким командованием оказана честь представлять  Военно-морской флот на первомайском параде в Москве.  Ликованию нашему не было пределов!  Однако туда, в число участников парада еще надо было попасть. Во-первых, обязательно высокая успеваемость, во-вторых, безупречное поведение, хорошее физическое развитие и рост обязательно выше 175 см.  Мне и нескольким моим товарищам из нашего класса повезло – подошли по всем критериям.  И уже в самом начале апреля наш, так называемый батальон,  состоящий из двух рот курсантов отобранных из всех курсов училища, отправился в Москву.

            Там, на Тушинском аэродроме нас поселили в весьма неплохо оборудованных казармах. Выдали новейшую форму и подбитые подковами новые ботинки, но надевать их предстояло позже. А пока начались ежедневные тренировки на аэродроме в составе рот и батальонов, по отработке парадного шага, строгого равнения в шеренгах, чистого выполнения приемов с карабинами.  Каждый день с утра до вечера с полуторачасовым перерывом на обед. (Кормили, кстати, отлично).
            Где-то недели через две у нас что-то начало получаться, и занятия на плацу стали проводить только до обеда. (После обеда повторяли прохождения те, кто прошел с утра неудовлетворительно).  У нас образовалось свободное время. И тут нас стали возить по разным театрам, музеям, выставкам. Тогда многие из нас впервые побывали в Большом театре. Слушали оперу «Борис Годунов», и, конечно же, смотрели балет «Лебединое озеро». Пушкинский музей, Третьяковская галерея… От московских институтов, особенно педагогических, где учились в основном девушки, нас охотно приглашали на вечера танцев. Там многие из нас знакомились и даже возникали пары с перспективой дальнейших отношений. Мне, правда, ни одна девушка в душу не запала. Так, встречались пару раз с одной, но по-дружески. В общем, впечатлений было масса.  Но все они меркнут перед самим событием - Парадом войск на Красной площади.

               Если честно, то после того, как нас доставили к месту сбора на подходах к Кремлю, и дальше мы пошли к месту построения войск уже на Красной площади, все последующие события происходили как в тумане.  С трудом вспоминаю, как мы здоровались с принимающим парад Министром обороны, как шли перед трибуной Мавзолея. Не разглядел толком даже кто там, кроме Хрущева, стоял.  Все выполнялось, как говорится,  на автомате. Прошли, впрочем,  хорошо, нас, моряков, как всегда, тепло приветствовали трибуны. Так же приветливо улыбались нам люди на тротуарах пока мы шли к своим автобусам. Незабываемые дни и часы!

                Так прошло три года в Риге. Наступил 1959 год – год  внеочередного ХХI Съезда   КПСС, принявшего «7-летний план развернутого строительства коммунизма в СССР». Я уже писал о том, что никто из здравомыслящих людей, разумеется в такое чудо всерьёз не верил. Особого движения в том направлении в стране не замечалось. Скорее чувствовалось, до какой степени дошло в верхушке руководства партией потеря реальности в области планов, программ и перспектив.  Кроме введения бесплатного хлеба в столовых (и то вскоре это безобразие было прекращено), никакого улучшения жизненного уровня советского народа, ни в сфере обеспечения  продовольствием, ни в производстве товаров народного потребления люди не ощущали.
                К тому же, началось резкое сокращение армии и флота. Понятно, что содержать дальше 5-миллионную армию для страны было тяжело, да и не было необходимости. Однако о военных тогда не подумали.  Офицеров, сверхсрочников просто увольняли из армии, без жилья, без средств к существованию, оставляли буквально на произвол судьбы. Так, например, сократив целый полк истребительной авиации, уволили и моего двоюродного брата, Виктора, летчика «от Бога», как говорят о таких, как он. Мечтал об  авиации  с детства, занимался в аэроклубе, осуществил свою мечту и… оказался никому не нужным. Поработав какое-то время слесарем на заводе в Харькове, снимая с семьей какой-то угол, он, к сожалению, так и не нашел в себе силы воли пережить крах личной жизни, проявить себя на гражданке, постепенно спился, и вскоре умер. И таких, как он, было много. Но никто о них, кроме близких людей не знал, и судьбами их не интересовался.

                Хрущев назвал военных тунеядцами, в форме стало стыдно показываться на улице. Дело дошло до того, что ветераны ВОВ, стеснялись носить боевые награды. Спустя несколько лет даже песня появилась: «Фронтовики, наденьте ордена!».

                Нас сокращение коснулось самым прямым образом: родное училище в Риге было ликвидировано… Наш четвертый курс для продолжения учебы  был переведен в Тихоокеанское Высшее Военно-морское училище им. Макарова во Владивостоке. Помню, каким потрясением для всех нас было всё происходящее. И в стране в целом и в наших судьбах. Причем сразу же: нам пришлось в начале ехать в старых, неприспособленных для того вагонах, (уже в Москве, после наших протестов, их заменили обычными пассажирскими).
                К счастью, во Владивостоке, в исконно русском морском городе отношение к морякам было по-прежнему уважительным. В училище им. С.О.Макарова нас встретили хорошо. Училище готовило офицеров для надводных кораблей, но теперь в нем был образован и курс подводников.  Мы постепенно воспряли духом, подружились с здешними курсантами, освоились в городе.  Но, надо признаться честно, прежнего усердия в учебе уже не было. Больше внимания уделялось теперь вылазкам в город, в том числе самовольным, в кино, на танцы, шлюпочные походы и прочие развлечения. Удивительно, но факт – в то время даже забора вокруг училища толком не было. Так что уйти вечером в город проблемы не составляло. Но, поскольку мы, «рижане», (так нас звали местные), стали чересчур уж злоупотреблять такой возможностью и доверием, к концу года забор уже стоял. (Впрочем, он не сильно повлиял на наши "походы").

                Ко времени окончания училища в 1960 году почти все мы оставались холостяками, за исключением нескольких ребят, в основном более старших, пришедших с флота. Среди остальных курсантов бытовало мнение, что после выпуска первые два-три года на флоте не до семейной жизни, их надо полностью отдать службе, становлению, так что с этим лучше повременить.  Так вот и подошли к выпуску полными надежд и желания поскорее оказаться на флоте. Сдали, наконец, и  госэкзамены, (у меня диплом «С отличием»), нам присвоили звания «мичман». Вместо бескозырки выдали фуражку с крабом, (остальная форма оставалась курсантской), и отправили на стажировку на корабли и подводные лодки Тихоокеанского флота.

Глава III. 1. Стажировка. Выпуск из училища

(На снимке: на плавбазе, в каюте печатаю на машинке текст отчёта по торпедным стрельбам. Кто снимал на фото - не помню).    

        Почему я решил особо остановиться на периоде стажировки, так это потому, что она в моей судьбе была не проходной, а сыграла весьма заметную роль. Хотя это и не совсем еще настоящая флотская служба, но уже не то, что было у нас на практике курсантами.  Там мы обучались специальности  на Боевых постах вместе с матросами и старшинами.  Теперь же предстояло пройти стажировку в офицерских должностях. Как правило, нас расписывали по одному на подводную лодку, где каждый дублировал офицера своей специальности, учился делать то же самое, что он. Надо сказать, что делали это по-разному.  Кто на совесть, а кто и с прохладцей, лишь бы время шло. Успею, мол, еще повкалывать. Понятно, что многое зависело от каждого из нас, лично.

        У меня получилось так, что волей начальства, судьбы или случая я попал в единственном числе не только на подводную лодку, но на целую бригаду подводных лодок!   Бригада базировалась недалеко от Владивостока, но в таком захолустье, (бухта Конюшкова), что добраться оттуда до города, скажем, чтобы отдохнуть, развеяться или даже что-то купить, было проблемой. Но таковы у нас были принципы базирования – подальше от крупных населенных пунктов, чтобы «вероятный противник», во-первых, "не знал", где мы находимся, а во-вторых, не смог бы накрыть в одном месте одним атомным ударом вместе с нами мирный город и еще несколько целей.

       Этот наш «вероятный противник»  почему-то свои базы располагал в основном в крупных городах или рядом, где  было налажено необходимое обеспечение  - материально-техническая база для подводных лодок, жильё для людей, транспорт, связь. Где было всё для боевой учебы, отдыха и досуга моряков, членов их семей.  У нас же последнее условие,  практически, не принималось во внимание. Люди, на военном языке «личный состав», были как бы придатками к кораблям, они как бы и не нуждались в каких-то нормальных условиях. А заодно с ними и их семьи. Минимум условий для жизни обеспечивался, и ладно.  Мы, в первую очередь, должны были выполнять свой долг перед Родиной, которой дали Присягу.  В ней присягали не жаловаться и не роптать на трудности. Интересно, что в то время никому из нас ничего другого и в голову не приходило.

           Получив направление на стажировку в 124 бригаду подводных лодок, я добрался, хоть и с трудом, до бухты Конюшкова. Как раз накануне праздника 1 Мая.  В штабе получил направление на дизельную, (других тогда здесь не было), подводную лодку 613 проекта капитана 2 ранга Василенко. Получилось так, что она была назначена на парад кораблей Тихоокеанского флота, уже была вычищена, покрашена и приготовлена к отходу во Владивосток. Меня ждали по звонку из штаба, и как только я ступил на её палубу сразу же отошли от пирса. Представлялся командиру, знакомился с офицерами, лодкой и экипажем уже на ходу.

           В назначенное время мы, (теперь уже «мы»), встали на якорь в Спортивной гавани Владивостока, заняв своё место в строю других кораблей. Утром 1 Мая, при построении команды на палубе в парадной форме, командир распорядился мне стоять часовым, у Гюйса, (Красный флаг со звездой, поднимается на носовом флагштоке). В корме, у Военно-морского флага, был поставлен еще кто-то с более-менее видной фигурой. Остальные подводники, не занятые на вахте у механизмов в прочном корпусе и в Центральном посту, во главе с невысоким коренастым командиром стояли в строю на носовой надстройке. Так мы и встретили и поздоровались с Командующим ТОФ адмиралом Амелько, когда он обходил корабли на катере. На поздравление с праздником прокричали троекратное «Ура!».
            Однако праздник продолжался недолго. Вечером лишь удалось прогуляться по набережной с девушками, а ближе к ночи  мы снялись с якоря, и ушли в свою базу. Где без раскачки сразу же начались суровые будни.  Оказалось, что на бригаде не хватает офицеров моей специальности, так что потрудиться мне предстояло серьезно.

            Сначала пришлось в полном объёме помогать командиру БЧ-3 на своей подводной лодке в подготовке и проведении торпедных стрельб. Одновременно осваивал  матчасть, и методы работы  командира минно-торпедной боевой части. Вскоре так врос в обстановку и втянулся в службу, что, видимо, кое-чего в своей будущей специальности достиг. Потому что меня стали требовать и на другие подводные лодки.
           Особенно трудно пришлось на подводной лодке капитана 3 ранга Чесебиева. Ей предстояло выполнить полный курс торпедных стрельб, а командира БЧ-3 там не было. Командование бригады, разумеется, приказом назначило временно исполняющим обязанности командира БЧ-3 кого-то с другой подводной лодки. Но у того и своих дел, на своей подводной лодке хватало с лихвой, так что всю работу командира БЧ-3 по подготовке и проведению торпедных стрельб фактически пришлось выполнять мне.
            А торпедные стрельбы – один из самых сложных видов боевой подготовки у подводников.  Мне кажется, для тех, кто не знаком со службой подводников, о них надо рассказать чуть подробнее.

           К выходу на стрельбы особо тщательно готовится не только сама подводная лодка, но и обеспечивающие силы – надводные корабли, торпедоловы.  С подводной лодки выгружается часть боевых торпед, освобождается место для практических, которые готовятся на береговой базе. Командир с расчетом Главного командного пункта, (ГКП),  долго тренируется на берегу в кабинете торпедной стрельбы. О выходе в море на стрельбы в известность ставится  Оперативный дежурный ТОФ, который строго контролирует выполнение подводной лодкой плана.
           В те времена практические торпеды для  стрельб готовились самими подводниками, силами береговой базы их стали готовить гораздо позже. Это была чрезвычайно трудоемкая и ответственная операция – при малейшей ошибке в приготовлении торпеды к выстрелу на берегу, в море, при стрельбе ошибка может обернуться провалом. Торпеда может не дойти до цели, отклониться от заданного курса, а еще хуже – вместо того, чтобы всплыть в конце дистанции, может просто утонуть после выстрела из ТА. А это ЧП в масштабах флота.
          Вот этой подготовкой торпед к стрельбе мы и занимались с моим торпедным расчетом, практически, самостоятельно. Прикомандированный  командир БЧ-3 приходил в самом конце и расписывался в приемке торпед. После чего мы везли их на пирс и грузили на подводную лодку. Весь остальной экипаж в это время занимался погрузкой на корабль продуктов, ГСМ, патронов регенерации, принимал пресную воду и т.д.

               Когда всё готово, еще до восхода Солнца, после приготовления к бою и походу подводная лодка  снимается со швартовых и выходит в заданный район. Заходим по пути в район дифферентовки, где, погрузившись под перископ, производим дифферентовку подводной лодки, т.е. вывешиваем её с помощью приема воды в специальные цистерны, чтобы она имела нулевую пловучесть и близкие к нулю крен и дифферент. Естественно попутно проверяется герметичность прочного корпуса – не протекает ли где вода, и если так, то устраняем течь. (А «эски», надо сказать, текли тогда прилично). После чего следует доклад командованию о готовности к переходу, и переход в заданный район.

           В районе стрельбы занимаем своё место, и командир докладывает руководителю, (как правило, сам комбриг или начальник штаба бригады на надводном корабле), о готовности к выполнению первого упражнения. О том же ему докладывают все обеспечивающие силы, корабли-цели, торпедоловы. С получением сигнала руководителя о начале упражнения подводная лодка погружается, начинает поиск целей. Корабли,  изображающие отряд боевых кораблей противника, (ОБК),  начинают движение через район. Обязательно идут тактическим зигзагом, что значительно затрудняет стрельбу.  С обнаружением цели акустиками, командир выходит в торпедную атаку по данным Корабельного боевого расчета, (КБР), который определяет элементы движения целей, (ЭДЦ), то-есть, курс, скорость, дистанцию до главной цели. С приходом в позицию залпа по команде командира производится стрельба торпедами. (Как правило, одной-двумя прямоидущими, с имитацией полного четырехторпедного залпа).

          Успех стрельбы зависит от многих факторов – в первую очередь от мастерства командира и расчета ГКП по выработке данных стрельбы и их точности. Но в неменьшей мере и от мастерства торпедистов. Как они приготовили торпедные аппараты к выстрелу, не задержали ли залп, как приготовили торпеды, пройдут ли они всю дистанцию, всплывут ли после её прохождения, сработают ли световые и шумовые приборы, чтобы торпедолов их обнаружил и поднял на свою палубу. И не дай Бог, как я говорил выше, чтобы какую-то из торпед не нашли, или она утонула…

         После того, как командир донес о выполнении торпедной стрельбы, а торпедолов поднял торпеду на борт, все силы занимают свои месте для следующей, или повторной, если первая не удалась, торпедной атаки. Меняются места, курсы, скорости, число кораблей-целей и т.д.   За сутки успевают провести 3 - 4 стрельбы. И потом все остальные, сколько запланировано. Обращаю особое внимание:  приготовление корабля к выходу ночью, выход на заре и дальше 2-3 суток стрельб. Всё это время практически без сна и отдыха.  Только кое-где час-полтора удается урвать для сна, пока обеспечивающие силы занимают свои места или торпедолов ищет и поднимает торпеду.

        Наконец, всё отстреляли, все торпеды прошли свою дистанцию нормально, и их подняли торпедоловы. Идем в базу. Заходим, швартуемся  опять же по «Боевой тревоге».  Пришвартовались, матросы и старшины срочной службы, кроме вахтенных, строем идут отсыпаться в кубрик на берегу, т.е. в казарму. Офицеры, мичманы могут идти по домам. Но некоторые падают тут же в отсеках поспать, не в силах куда-либо идти. Включая командира, у которого есть крохотная каюта.

         У всех есть возможность передохнуть, кроме  меня и штурмана. Мы немедленно садимся тут же, во втором отсеке, в маленькой кают-кампании, где есть стол, составлять отчеты по торпедным стрельбам для штаба бригады и флота.
         Глаза слипаются, карандаш выпадает из рук, но спать нельзя – не вовремя сданный отчет автоматически влечет за собой снижение оценки на один балл. Такое, конечно, недопустимо, ведь давно известен флотский неписаный закон: «Не умей отстреляться, умей отчитаться!». И мы стараемся из последних сил. Чертим схемы маневрирования кораблей-целей, своей подводной лодки, таблицы углов стрельбы, траектории хода торпед и т.д. 
          Сразу всё идеально не бывает, что-то не получается, что-то не стыкуется, приходится переделывать, а то и подгонять, (не получать же двойку!). Штурман, справившись со своей частью отчетов, отправляется спать в рубку, а мне еще надо довести все до ума и оформить красиво. Помню, иной раз срывалось крепкое словцо, и не всегда вполголоса. Утром Чесебиев выходит из каюты, (а она рядом со столом в кают-кампании, буквально в паре метров), и смеется: «Ну ты, мичман даёшь!"

             Так вот, за те стрельбы наш корабль получил оценки «хорошо» и «отлично». А меня, как оказалось, на бригаде заметили. Больше того, по окончании стажировки и Василенко, и Чесебиев предложили мне вернуться к ним, причем сразу на должность командира БЧ-3, минуя первичную должность командира торпедной группы. Обещали выслать в Отдел кадров ТОФ соответствующий запрос. Я был, безусловно, польщен, такая честь выпадает не каждому. Однако окончательного согласия не дал ни тому, ни другому командиру. И вот почему. 
             Уже тогда на ТОФ начали переходить с Северного флота первые атомные подводные лодки. Мы мало что о них знали, кроме того, что они могли ходить под водой, не всплывая, для зарядки аккумуляторных батарей, как дизельные, а, значит, имели куда больше возможностей в боевой обстановке. Что там условия службы куда лучше, ну и честь служить на первых атомных…  В общем, многие из нас, и я в том числе, еще до окончания училища решили после выпуска добиваться назначения именно туда, на атомные подводные лодки. 

               Стажировка закончилась в начале ноября 1960 года,  все возвратились в училище. Началась подготовка к выпуску, приятные хлопоты – примерка и подгонка лейтенантской формы с золотыми погонами и нашивками на рукавах. Волнения по поводу предстоящего распределения по флотам. Ко всему прочему, в том году создавался новый вид Вооруженных сил – Ракетные войска стратегического назначения. И половину нашего выпуска затребовали туда. Для нас это был страшный удар – как можно, уже примерив флотскую форму, оказаться на суше, где-то в далеком таежном гарнизоне, в галифе и сапогах?!

         И вот Комиссия по распределению. С каждым из нас обстоятельно беседуют, в том числе спрашивают куда, мол, сами хотите. Я, естественно, отвечаю, что на флот, желательно на Северный, (он считался для службы лучшим).  Был уверен, что так же отвечают и все мои однокашники, и сильно переживал, чем всё закончится, не окажусь ли и я в числе попавших в ракетные войска. И каково же было моё изумление, когда позже  узнал, что распределять туда насильно никого не пришлось.  Нашлось достаточное количество желающих!  Не могу понять до сих пор, чем руководствовались те ребята. Может быть,  кому-то стажировка показала, что флотская служба  не мед?  Меня, несмотря на мой диплом с отличием и право выбора, как и большинство остальных выпускников нашего курса, распределили на Тихоокеанский флот.

         День выпуска 6 ноября. Сначала построение всех выпускников  на плацу училища в курсантской форме.               
         Затем объявляется приказ о присвоении нам воинского звания «лейтенант», вручаются дипломы,  погоны и кортики. После чего мы переодеваемся в парадную форму лейтенантов флота, торжественный марш, а позже – выпускной вечер.
         Блеск погон, музыка, нарядные дамы,  девушки, родители выпускников, веселье, шутки, традиционные розыгрыши – всё как в тумане. Назавтра, получив по два лейтенантских оклада вперед, покутили на прощанье с курсантской юностью в ресторанах Владивостока, гурьбой пока еще поехали в аэропорт.  А оттуда уже окончательно разлетелись в разные стороны. Сначала в отпуск, а потом уже и на флота. 

         Дома встречи с родными, знакомыми, школьными друзьями. Конечно же, покрасовался в форме с кортиком, (как когда-то мой дальний родственник), напрочь сразив местных девчонок, (может не всех, конечно). По-видимому, многие из мальчишек тогда смотрели на меня так же, как я в свое время на своего родственника-моряка. Отпуск пролетел незаметно, как один день, и в начале декабря я вылетел во Владивосток, где и предстал перед начальником Отдела кадров ТОФ.

Глава IV. 1. Начало службы на флоте

     На снимке: экипаж "С-44" в парадном строю  на пирсе у своей подводной локи. В первой шеренге - командир М.Бочаров, дальше замполит Светик, Старпом В.Копьёв, командир БЧ-2-3  Ю.Антонов, в темной тужурке командир БЧ-5 А.Гринь, особист Григорий, (фамилию не помню). Мы,лейтенанты, во второй шеренге в конце.

                Счастливый путь!.. С лицейского порога
                Ты на корабль перешагнул шутя,
                И с той поры в морях твоя дорога,
                О волн и бурь любимое дитя!
                (А.С. Пушкин).

           Служба на Тихоокеанском флоте  началась с недоразумения. В конце 1960 года я прилетел во Владивосток и пошел в  отдел кадров ТОФ. Кадровик  меня встретил весьма благожелательно:
        - А-а, Храптович Альберт Иванович!  Рады вас видеть. На вас к нам поступили сразу две заявки, командиры Василенко и Чесебиев ходатайствуют о направлении вас к ним на должность командира БЧ-3.  У вас диплом с отличием, так что имеете право выбора.
         Ну, а я, как и собирался, заявил, что хотел бы начать службу на атомной подводной лодке. Внимательно, надо признать, выслушав меня, кадровик мне сказал, что есть вакансия на одной новой, ракетной:
       - Правда, должность там только командира группы. Но ведь это вас не смутит? Это же только для начала. Но решать вам.

       И будучи в полной уверенности, что речь идет о новой атомной ракетной подводной лодке, я дал согласие, не стал уточнять, что к чему.  Вскоре был оформлен приказ Командующего ТОФ о моем назначении на первую лейтенантскую должность. Мне выдали предписание прибыть в такой-то срок в такую-то воинскую часть и проездные документы. Вручая их, кадровик на прощанье сказал:
      - Да вам и ехать далеко не придется. Ваша подводная лодка временно стоит здесь в «Большом Улиссе».
         На мгновение мелькнуло сомнение – а почему в Большом Улиссе?  Там атомных подводных лодок не должно быть? Однако он же сказал «временно».  И я  поехал в Большой Улисс.

         В штабе 40-й дивизии подводных лодок кадровик взял у меня документы и предложил идти на пирс, где стояла моя подводная лодка. И только подойдя к пирсу, я буквально остолбенел:  передо мной стояла дизельная  «эска», такая же, как те, на которых я проходил стажировку, только прошедшая, так сказать, модернизацию. Ей на палубу за ограждением рубки привесили два контейнера под крылатые ракеты, после чего она и стала «новой ракетной»!!! 

        Первой мыслью была: «Вот это влип!  Что делать?»  От обиды потемнело в глазах, надо же так обманули…  Но ведь сам виноват, не расспросил толком, понадеялся…  В общем, назад не повернул. Не знаю, как сложилась бы моя судьба, если бы не допустил тогда такой промах и согласился бы на предложение одного из командиров "эсок", причем там сразу стал бы командиром Боевой части, при том, что здесь должен был принять под свое начало всего группу... Но, всё, поезд ушел. Поворачивать назад уже поздно.
        Пошел на подводную лодку. Весь экипаж был на борту. Представился командиру,  замполиту, старпому.  Они познакомили меня с экипажем, офицерами, и служба в моей первой лейтенантской должности началась.

        Оказалось, что «С-44» действительно находится здесь временно,   (что-то надо было доделать с контейнерами), а приписана она к той самой 124-й бригаде подводных лодок в Конюшково, где я проходил стажировку.  Еще один сюрприз!

        Думаю, о первых моих сослуживцах надо сказать чуть больше.
        Командир подводной лодки – капитан 3 ранга Бочаров Михаил Васильевич. Мне, лейтенанту, он казался старым, хотя ему тогда было всего 34 года. Вид у него был такой. И характер не сахар – грубоват, высокомерен, мелочно придирчив особенно к молодым офицерам, за что мы, молодежь, уважая его, как командира подводной лодки, не особенно любили. А командиром Бочаров был настоящим, мастерству, работоспособности и выносливости в море можно было позавидовать.

        Старший помощник – капитан 3 ранга Копьёв Валентин Федорович. Опытный, знающий своё дело офицер-подводник.  Умел потребовать службу и порядок, как старпому полагается. Но, в то же время был чутким, внимательным к людям, в любой момент был готов помочь любому из нас, чем только мог. Вот, ей-Богу, чисто русский человек - при необходимости готов был снять с себя рубаху и отдать ближнему. Особой его чертой была страсть к справедливости. За неё он готов был сразиться с любым начальством, и часто защищал нас, молодежь, перед командиром.

        Заместитель по политчасти – капитан 3 ранга Светик. Пожилой, умудренный опытом политработник. Мягкий, отзывчивый, умел «не замечать» наших незначительных шалостей на берегу и разрешать возможные конфликтные ситуации между людьми.

        Капитан-лейтенант Иван Буланов – помощник командира. Добрый, умный и заботливый, толковый. Почему-то позже пошел не по командной линии, а по своей начальной специальности - закончив Академию, стал флагманским ракетчиком в 26 дивизии подводных лодок ТОФ. Дальнейшая его судьба мне неизвестна. Но, в последнее время, одна новость о нем пришла с неожиданной стороны: его дочь, Татьяна Буланова, красавица и умница, стала известной певицей, которую многие любят и с удовольствием слушают.

        Командир БЧ-1, штурман  Георгий Победоносцев!  Я не шучу, именно такими были имя и фамилия нашего штурмана. В общении между собой мы его звали Юрой. Москвич, он был родом из аристократической семьи, самый образованный и интеллигентный из нас. Конечно же, явно тяготился службой в глухомани, серостью, однообразием, (и как он только попал в нашу среду?). Разумеется, прохладно относился к службе, отчего имел одни неприятности. В конце-концов он  сумел уволиться в запас, что в те времена было чуть не подвигом.  Дело в том, что после бездумного сокращения Вооруженных сил в частях и на кораблях возник острый дефицит кадров.  Уволиться с флота было практически невозможно. Надо было или стать  алкоголиком, (просто пьянство в расчет не бралось, о таких,  шутя,  говорили: «Пьёт много, но с отвращением»), или совершить какое-нибудь преступление. Во всех остальных случаях командирам предписывалось пьяниц, нерадивых, бездельников и прочих желающих уволиться, «воспитывать».  А вот Юрию удалось уйти без потерь по причине «слабого здоровья». Добиться того действительно было нелегко.

         Командиром навигационной группы у него был старший лейтенант Геннадий Студенецкий. С ним мы стали друзьями, больше того, дружили семьями, поддерживаем такие отношения до сих пор, хотя сейчас живем уже в разных странах. (Он с женой Людмилой в Эстонии). Очень способный офицер. Ему прочили большое будущее, однако через пару лет нелепый случай – потеря секретного документа, причем не по своей вине -  практически  перечеркнул его карьеру.  Так что командиром корабля ему стать было не суждено. Однако впоследствии он стал одним из лучших флагманских штурманов на флоте, капитаном 1 ранга.

        Непосредственным моим начальником был командир БЧ-2-3, (единственная подводная лодка в дивизии на которой была такая должность), старший лейтенант Юрий Антонов. Хороший человек, мягкий, добрый. Именно это качество вредило ему в службе. Не зря моряки говорят: нет такой должности «хороший человек». Или еще круче: «На флоте лучше иметь твердый шанкр, чем мягкий характер».

         Командир ракетной группы БЧ-2  - Володя Гладенко, мой ближайший товарищ по службе и по приключениям на берегу. Еще одна утонченная натура, коренной москвич. Пожалуй, самый неуправляемый из нас. Видимо у него были какие-то связи наверху, поскольку через пару лет он перешел на службу в штаб флота и достиг там довольно больших высот.

        Командиром БЧ-4 - начальником РТС (тоже совмещенная должность, как у командира БЧ-2-3) чуть позже меня пришел к нам В.Яковлев, хороший специалист своего дела и товарищ.

        Командиром БЧ-5 был капитан-лейтенант, инженер Анатолий Гринь. Как и подобает хорошему механику, он досконально, до винтика, знал подводную лодку, отвечал за энергетику, живучесть, взрыво-пожаробезопасность корабля, исправность систем и механизмов.
       Командиром моторной группы у него был Виктор Мамлеев, татарин, выпускник Севастопольского ВВМИУ одного года рождения со  мной.

       И, наконец, корабельный врач, Володя Камелин. Высоких личных и профессиональных качеств человек. Он нас молодых лейтенантов опекал, учил правилам личной гигиены в походах, заботился о нашем здоровье, лечил от всех болезней.  Настоящий доктор.

       Все они в моей памяти останутся навсегда, как настоящие подводники и товарищи по оружию. Прекрасно понимали, чем мне помочь на первых порах службы, и помогали. Однако все остальное зависело от меня самого.

2. Освоение профессии. Первые уроки

(На снимке мой первый отсек, на стеллажах торпеды, здесь же, между торпедами подвесные койки,  места для отдыха моих торпедистов и меня самого).

       С офицерами "С-44" сошлись быстро, в штабе бригады меня уже знали, так что с этой точки зрения начинать службу мне было легче.  Многое мне, благодаря стажировке, уже было знакомо, однако для полноценной службы в должности командира торпедной группы его было, конечно, недостаточно. За два месяца мне предстояло изучить в совершенстве не только свою технику и оружие, но весь корабль от первого до последнего шпангоута так, чтобы в любом отсеке, в темноте найти любой клапан, запустить любой механизм до дизелей включительно.  Изучить и знать обязанности каждого члена экипажа по всем тревогам и готовностям.  Кроме того, морской театр, (все мысы, бухты, маяки, ориентиры в зоне действий своей бригады). А также  радиотехнику, акустику, связь подводной лодки, те же наши крылатые ракеты.  Потом сдать зачеты по всем предметам флагманским специалистам, старпому и командиру. По итогам сдачи зачетов приказом командира подводной лодки я буду допущен к несению ходовой вахты в море и к дежурству по кораблю в базе. (На нашей "новейшей ракетной" дежурство по кораблю несли офицеры).

         И всё это при том, что теперь на моих лейтенантских плечах лежала ответственность за состояние целого комплекса торпедного оружия и техники, а также за подчиненных. За их подготовку по специальности и, как подводников, по всем остальным вопросам. В общем, моя беззаботная юность осталась позади, теперь я уже по-настоящему входил в мир взрослых, отвечающих за свой участок работы и людей.

       Пришлось забыть о досуге и проводить время, в основном, на подводной лодке.  В общем, скажу честно, так как на первых порах службы, я не уставал потом никогда. Даже будучи старшим помощником командира, должность которого считается едва ли не самой трудной на флоте. Как я уже сказал, мне помогали. Все, начиная от матроса и выше, доброжелательно и охотно рассказывали и показывали, где что находится, как работает то или иное устройство, как с ним обращаться. К моим услугам была целая Секретная часть с горами описаний и инструкций.

      Сложнее было работать с подчиненными старшинами и матросами. А это была моя основная обязанность, как офицера и командира группы. Тогда ведь призывали на срочную службу с 19 лет и служили на флоте по 4 года. (Позже перешли на 3, а потом даже на 2 года срочной службы).   Большинство из моих подчиненных были старше меня по возрасту и куда опытнее в своей специальности. И мне, молодому лейтенанту, приходилось  и учиться у них, и учить тому, что знал лучше, чем они. И строго спрашивать за выполнение своих обязанностей, за соблюдение всех норм и правил военной службы, включая форму одежды, поведение, содержание своих заведований в части касающейся оружия и механизмов на подводной лодке, своих вещей в казарме и т.д. и т.п.  Среди старослужащих были и такие, кто проявлял норов, позволял вольности. Здесь надо было, с одной стороны, не лезть на рожон, не перегибать в служебном рвении, тем более, что в среде подводников взаимоотношения между начальниками и подчиненными особые. В подводной лодке мы даже спим  в одном отсеке, всегда рядом. Все отвечают один за всех и все за одного.  С другой – нельзя дать сесть себе на шею, надо проявлять твердость, требовательность в службе, иначе твой авторитет рухнет и ничего уже нельзя будет поправить.

        А ведь ничему этому, как я уже говорил, в училище нас не учили. На выпускном курсе нас, и то не всех, назначали командирами отделений, взводов на младшие курсы. Но это было не совсем то. Теперь приходилось постигать азы службы интуитивно, сообразуясь с конкретными обстоятельствами и глядя на старших. Хотя среди них далеко не все умели себя правильно поставить. Кто-то, бывало, перегибал палку в требованиях, кто-то наоборот проявлял слабость. Насколько мог, я старался найти, как говорится, золотую середину. Меня вскоре поняли и приняли в экипаже, как своего.

        Вот с помощью товарищей по службе и всего экипажа я и осваивал корабль, свое заведование, сдавал зачеты флагманским специалистам.  Немного не уложился в срок 2 месяца, но это не беда. Вскоре приказом командира корабля я был допущен к самостоятельному управлению торпедной группой, (позже сдал и на управление БЧ-2-3), к дежурству по кораблю и к несению ходовой вахты. С этого, по-существу, и началась моя служба на флоте.  А в ней бывает всякое. Случались и у меня не только удачи, но и недоразумения, а порой и неприятности.

        Например. Однажды ночью, при свете прожекторов, грузили мы боевые торпеды с ядерными боеголовками. (Потому и ночью, чтобы вероятный противник не увидел). На пирс вместе с командиром бригады пришел сам командир 40-й дивизии подводных лодок контр-адмирал Ужаровский. Тот самый, который славился своим крутым, невоздержанным нравом и встречаться с которым побаивались. Я руководил погрузкой, был в лихо сдвинутой на затылок фуражке, из которой вынута пружина, (что было модно у молодых офицеров, но не полагалось по Уставу). Я как-то забыл о том, старался в присутствии высокого начальства не ударить в грязь лицом, показать выучку и слаженность расчета по погрузке.  Мне казалось, что отработали мы четко. Каково же было мое удивление, когда я, вместо благодарности, услышал от командира, что командир дивизии объявил мне… 3 суток ареста! За ту самую неуставную фуражку! Невероятно, но факт. Сажать меня, разумеется, никто не стал, поскольку гауптвахта была только во Владивостоке, а главное – кто будет за меня работать?

          Бывало и похуже. Как-то меня «бросили» на другую подводную лодку, которой предстояло выполнить в море учебную минную постановку. (Как я уже говорил, специалистов в бригаде не хватало). С прибытием в район минной постановки погрузились, начали выход в исходную точку. Торпедисты готовили практические мины и торпедные аппараты к постановке мин. Понадобилось открыть заднюю крышку торпедного аппарата, где уже были загружены две мины в сцепке. Сняли мины со стопора на задней крышке, открыли её, и тут вдруг дифферент нашей подводной лодки начал нарастать на нос. В центральном посту по плану начали погружаться на большую глубину, не зная, что у нас мины в одном из торпедных аппаратов сняты с крепления по-походному. А я о том в ЦП не доложил, хотя был обязан это сделать. К моему ужасу, снятые со стопоров мины по хорошо смазанным направляющим дорожкам ТА начали скользить вперед, к передним крышкам. Уловив начало движения, я схватил заднюю мину за хвостовую часть. Рядом возникла мощная рука старшины команды торпедистов, который подоспел на помощь. Чувствуя, как трещат связки на руках от напряжения, (вес двух мин около полутора тонн!), я закричал морякам: «Передайте в ЦП, чтобы срочно отвели дифферент к нулю!» Слава Богу, те не растерялись, а в ЦП пока не стали выяснять в чем дело, дифферент стал отходить.  Не знаю, как мы выглядели со стороны, то ли красными от напряжения, то ли бледными от страха, потому что, если бы мины ударили всем своим весом в переднюю крышку ТА, было бы плохо. Крышка бы открылась хотя и не намного, но достаточно, чтобы в отсек хлынула вода под большим давлением со всеми вытекающими, как говорится, последствиями... Не успели мы со старшиной команды перевести дух, как дифферент начал переваливаться на корму, и наши мины поехали назад, грозя выпасть в отсек с не меньшими потерями. Но тут уж мы успели задраить заднюю крышку ТА и взять мины на стопора.

          Поскольку обошлось без последствий, после успешной минной постановки никто о том случае даже и не вспомнил. Кроме меня  -  в мою память накрепко врезалось правило:  впредь ничего подобного не делать БЕЗ ДОКЛАДА И БЕЗ РАЗРЕШЕНИЯ ЦЕНТРАЛЬНОГО ПОСТА.  Так я учился сам и учил позже и своих подчиненных.
         Мы много ходили в море. Стрельбы, различные учения, выполнение разных задач командования. В базу заходили только пополнить запасы. Иногда удавалось и отдохнуть. На дизельных подводных лодках тех времён никакой кондиции не было, мы даже такого слова не знали. В жаркое время года, особенно в южных широтах океана подводники в отсеках истекали потом. Где бы ни прилег отдохнуть – под тобой лужа. Постоянная жажда, а пресной воды с Гулькин нос, строжайшая экономия. Только на приготовление пищи да на самые крайние нужды. Умываемся забортной, соленой, или протираем лица ваткой, смоченной спиртом, которую разносит по отсекам и раздает наш доктор.  Единственное место, где можно было перевести дух – на мостике при всплытии для зарядки аккумуляторной батареи. Но туда далеко не всегда и не всем разрешалось выходить.

        А зимой, в северных широтах, наоборот – сущая каторга именно на мостике. Мало кто туда захочет выйти даже покурить. Вахту нести вахтенному офицеру и сигнальщику приходится на открытом всем ветрам маленьком металлическом пятачке. Лицо от мороза мгновенно деревенеет, стужа пронизывает до костей, несмотря на одежки. Ни отвернуться от пронизывающего ветра, ни закрыть чем-то физиономию нельзя – необходимо постоянно бдительно следить за горизонтом и водой, чтобы не наскочить на что-либо, тем более, чтобы не столкнуться с каким-нибудь, мало заметным, рыбацким траулером. А если еще и волна приличная, то вода захлестывает вахтенного офицера и сигнальщика иной раз с головой. Одежда промокает, сверху образуется ледяная корка. Помню, с огромным трудом дотягивал до конца свою четырехчасовую вахту, особенно ночью.  Сменившись, буквально сваливаешься в Центральный пост, садишься на раскаленную электрогрелку, отходишь. Вокруг свистит ледяной сквозняк – дизеля с шумом затягивают через верхний рубочный люк морозный воздух. Особенно когда идет зарядка аккумуляторной батареи. Переведя дух, идешь в дизельный отсек, стаскиваешь с себя промокшую одежду, раскладываешь её на горячих крышках работающих дизелей и валишься за дизель поспать. Интересно, что никакой грохот дизелей, (мотористы несут вахту в специальных наушниках с переговорным устройством), при этом не мешает…

       Любопытная деталь. Как-то спустя много лет, когда нам с женой уже было за семьдесят, как-то во время просмотра сериала о медиках по ТВ у нас с ней зашел разговор о том, что от врачей  и дома исходит запах больницы. Не каждому этот запах нравится.  Я её спросил: «А вот мы, подводники на дизельных подводных  лодках тоже ведь пропитывались запахом машинного масла, солярки, смазки торпед тавотом (тогда их корпуса смазывали, а не покрывали специальной краской) и еще черт знает чего. (У нас в те времена не было специальной рабочей одежды, в чем ходили на берегу, в том были и на подводной лодке). Ну так как тебе тот запах?».  И что она мне ответила?   «А мне он нравился!».

        Не знаю почему, но вот такую, временами адски трудную службу, особенно на дизельных подводных лодках того времени, ни я, ни мои товарищи-подводники, никогда не променяли бы ни на какую другую. Может соль именно в том, что она ни с какой другой несравнима. Что осилить её дано не каждому. В этой службе, в её сложностях и трудностях, в сплоченности экипажа, где «или все побеждают или все погибают»,  есть какая-то особая романтика, возвышающая тебя не только в глазах окружающих, но,  прежде всего, в своих собственных, в своей душе. Ты  видишь, что способен преодолевать такие трудности, о которых раньше даже не подозревал. Ты можешь и сделаешь все, что нужно, когда от тебя одного зависит судьба не только твоих друзей, но и всего экипажа. Даже когда это, казалось бы, выше твоих сил. В конечном итоге зависит и выполнение боевой задачи подводной лодкой. Может потому мы, подводники, гордимся такой своей службой.

3. Доковый ремонт во Владивостоке

(На снимке дежурный офицер по подводной лодке во время стоянки в доке. На руке повязка "Рцы", на флотском ремне в кобуре пистолет).

     В конце 1961года мы стали в доковый ремонт на один месяц во Владивостоке.  Днем весь экипаж, в том числе офицеры, за исключением командира, старпома и замполита работали наравне с матросами и старшинами на чистке и покраске корпуса, цистерн. А по вечерам времени зря не теряли. Вот уж где отвели душу, как говорится, особенно мы, молодые офицеры-холостяки, (впрочем, не только). Успехом у женщин в городе, в  Доме офицеров, в ресторанах мы пользовались огромным, приключений всякого рода было предостаточно.  Однажды, например, мы с Юрой Победоносцевым были со своими дамами в ресторане. Из-за них, как это бывает, с нами полезли в драку несколько гражданских парней. Пришлось дать им отпор. При этом с обеих сторон в драку ввязались другие посетители ресторана, поскольку там были и флотские офицеры, и друзья гражданских. Летали и столы и стулья. Так что было на что посмотреть.  Администратор ресторана вызвал комендантский патруль. К счастью, всё обошлось – нас успели спрятать от  патруля официантки и вывели потом через черный ход.

       Однако при этом мы неукоснительно придерживались не только требований Корабельного устава, но и старого неписаного флотского правила:  как бы ты ни проводил время на берегу, в каком бы состоянии к утру не оказался, ровно без четверти восемь утра ты должен стоять в строю на подъеме Флага. Сам, или с помощью товарищей, но стоять!  После подъема Флага, найти в себе силы спуститься вниз в свой отсек, провести осмотр и проворачивание оружия и технических средств, (святое дело), и только потом, если повезет, найти возможность где-то поспать часок-другой. Но чтобы о том никто из начальства не знал.  Только вот во время ремонта в доке это, практически, невозможно - все на виду, отлынивать от доковых работ в среде моряков не принято.

         И еще одно в связи с последним, мне кажется, надо сказать. Тоже негласно, делом чести считалось иметь в полном порядке свою группу, боевую часть. Как бы ты там, на берегу, ни веселился, как бы ни ругал в разговорах море и службу, (модно среди молодых офицеров), но гулянки и разговоры одно, а дело другое. Прежде всего, в зависимости от него соответственно к тебе относятся сослуживцы. И командование, и офицеры, и матросы. Причем выражается это не в словах. Это чувствуется на подсознательном уровне, даже если с тобой и здороваются, и говорят на разные темы, как будто так же, как со всеми. Уважение или неуважение чувствуется всегда. Например, командира электронавигационной группы Геннадия Студенецкого, как классного штурмана, уважали, особенно в среде офицеров, куда больше, чем его командира боевой части.

      В связи со сказанным вспоминаются такие моменты.  Во время того самого докового ремонта, о котором речь, ушел в отпуск мой командир БЧ-2-3 .  Разумеется, я остался за него. На мои лейтенантские плечи легла ответственность за организацию и проведение докового ремонта ракетного и торпедного комплексов. (Помимо работ по чистке и окраске корпуса и цистерн, о чем я говорил выше).  Такой ремонт проводится в доке неукоснительно,  и он очень важен, поскольку часть работ невозможно произвести на плаву.  Чем я и занят был так, что стало не до гулянок. Однажды для ремонта не хватило каких-то запасных частей. Поехал на флотские склады – нет, говорят. Недолго думая, сажусь, пишу список всего необходимого и дую прямо в штаб ТОФ, благо он здесь же, во Владивостоке. С помощью ссылок на необходимость ремонта «новейшего сверхсекретного ракетного комплекса» и нахальства пробиваюсь в кабинет  к самому Командующему Подводными силами ТОФ контр-адмиралу Л. Хияйнену. (Если честно, всё-таки, было страшновато). Тот встретил меня с удивлением:
    -  Лейтенант, а ты зачем и как ко мне попал?

   Я выложил ему всё, как есть, что стоим в доке, для ремонта ракетного и торпедного комплексов нехватает запчастей, комплектующих.

-  А на складах ты лично был?
-  Был, конечно, но там сказали, что таких запчастей нет.
-  Да?  Ну-ка быстренько напиши мне на бумаге, что тебе надо.
-  Так вот она!
-  Давай сюда!    
 И написал свою резолюцию на ней, такую, что сам начальник склада позаботился, чтобы всё нашли и даже доставили на корабль.

        Ремонт был закончен в срок и в полном объеме. После этого случая я начал ощущать, что мой авторитет среди товарищей и подчиненных заметно приподнялся.

          Потом еще один случай.  Старпом, Валентин Федорович решил поручить мне изготовить и доставить на корабль специальный брезентовый чехол на ракетные контейнера. Того потребовал Особый отдел для маскировки «Сов. секретного ракетного комплекса» от любопытных глаз. А это было не так-то просто сделать.  Во-первых, необходимый брезент, да еще такого огромного размера надо было где-то найти. Потом еще найти, кто и как его мог бы превратить в чехол надлежащего вида с возможностью закрепления на контейнерах. Ну и как-то доставить его на корабль.  Начинать пришлось буквально с нуля. Никто ничего не знал, и помочь не мог никак.  Не буду долго рассказывать, как удалось найти такой брезент на складах, потом парусную мастерскую, и того, кто должен был  выдать в мастерскую заказ и деньги. Эскиз чехла, его конфигурации, креплений сочинил сам.  И кода чехол был готов,  нашел машину, (мне помогли только погрузить его), и привез чехол на пирс. Старпом был в полном восторге, друзья одобрительно улыбались. А вот командир, Бочаров, и здесь, почему-то, состроил недовольную мину.  Загадка!

      Не хотел бы, чтобы сказанное выше можно было бы счесть за какое-то бахвальство, что ли. Просто действовал по известному принципу: «Кто хочет сделать дело – ищет способы. А кто не хочет – ищет оправдания».  Впоследствии, испытанное на личном опыте, давало мне моральное право того же требовать от подчиненных. А визит к Командующему Подводными силами ТОФ показал, что ничего страшного в высоких кабинетах нет, там такие же люди, способные тебя понять и помочь. (В этом,  как позже показала жизнь,  я  ошибался.  Мне просто повезло – попался настоящий моряк, подводник, умный человек. Везло, к  сожалению, не всегда).

P.S. Добавляю намного позже: каким же я был тогда наивным! На складах, если бы я захватил с собой бутылку "шила" (так называли спирт для чистки контактов в приборах и ухода за другими их частями), запчасти нашлись бы сразу. А при изготовлении чехлов для ракетных контейнеров с тем же самым "шилом" всё было бы проще и легче.

4. Первые успехи и неудачи

(На снимке - наша "С-44". На кормовой надстройке два контейнера с крылатыми ракетами в них. Выходим в море).

        С начала 1961 года наша подводная лодка отрабатывала полный курс задач Боевой подготовки на берегу и в море. Включая ракетные и торпедные стрельбы, как венец всей боевой подготовки. В прошлом, на стажировке, мне приходилось всё это пройти, но теперь было другое.  Теперь за всё, что касалось торпедных стрельб, за людей, технику, оружие, как я уже говорил выше,  я отвечал лично, в полном объеме. Здесь мне удалось отличиться. И личный состав не подвел, и техника, и торпеды, приготовленные моими подчиненными под моим руководством, не подвели, всё сработало безукоризненно. Все отчеты были выполнены в срок и сданы в секретную часть бригады, (сказывался опыт, полученный на стажировке).  По всем стрельбам получены высокие оценки. Всё это у меня в активе. В пассиве – те самые 3 суток ареста и еще один пренеприятнейший случай.

       То, что  командир, как я уже говорил, на наш взгляд, был излишне, даже мелочно, придирчив, это куда ни шло – может он так понимал службу, командирскую требовательность. Куда хуже было другое – в море он никому из нас не доверял самостоятельных действий на вахте. Вместо того, чтобы учить и контролировать нас, он предпочитал всё сделать сам. Вахтенный офицер на мостике фактически оказывался приемо-передающим устройством между ним и Центральным постом. Постепенно мы как-то привыкли к тому, что нам самим ничего предпринимать без прямого участия командира не разрешалось.

           И вот однажды летом, на переходе в район БП в надводном положении, стою я на вахте, на мостике. Со мной сигнальщик, а в ограждении рубки курят 2-3 человека. Командир спустился вниз, в Центральный пост, я подумал, что, как обычно, на минуту-две не больше. Внимательно слежу за обстановкой, наслаждаюсь слабым морским ветерком, любуюсь морем, видимость хорошая, всё спокойно. Ровно стучат дизеля, да шумит разрезаемая форштевнем подводной лодки вода. Но вот сигнальщик докладывает, да я и сам вижу – на горизонте появилась цель. (У нас в море любой объект – цель).  Как полагается,  докладываю по переговорной трубе вниз: «Центральный!  Справа 40 градусов, на горизонте обнаружена цель. Записать в Вахтенный журнал и доложить командиру!».  Снизу вахтенный механик, (на тот момент им был один из мичманов БЧ-5), мне отвечает: «Есть записать…», и повторяет что именно. Чуть позже докладывает, что всё в Журнал записано и что о том доложено командиру.  Всё нормально. Но командир почему-то на мостик не поднимается.  Через пять минут, определив дистанцию до цели по биноклю, передаю вниз: «Дистанция до цели 85 кабельтов, цель - эсминец, пеленг 310, не меняется. Доложить командиру, записать в журнал».  Снизу мне, чуть погодя: «Записано в Вахтенный журнал, доложено командиру». А командира так и нет!

 Ну, думаю, небывалый случай. Неужели решил доверить мне  разойтись с эсминцем самостоятельно?  Да не может того быть!  Думаю, вот-вот появится, жду. А дистанция между тем заметно сокращается! А пеленг-то не меняется, явный признак опасности столкновения, если ничего не предпринимать. Еще раз кричу вниз: «Доложить командиру, дистанция до эсминца пятьдесят кабельтов, пеленг не меняется!».  Снизу мне опять: «Записано, доложено».  Но тут уж дальше медлить и ждать нельзя, и так задержался, командую боцману, (он тут же, в ограждении рубки за выносным штурвалом):  «Право на борт!  Ложиться на курс 10 градусов!». В полной уверенности, что всё делаю правильно, поскольку Правила предупреждения столкновения судов в море, (ППСС), знаю назубок.  Когда «С-44», заложив достаточно крутой вираж с приличным креном на левый борт, легла на заданный курс, я сообщил в ЦП о том, что легли на курс 10 градусов для расхождения с целью. И снова мне снизу: «Доложено командиру, записано в журнал».  Я доволен собой – наконец мне доверили управлять кораблем самостоятельно, я справился, всё сделал правильно.  Дистанция расхождения, правда, могла быть и побольше, но она и так неплохая. В общем, всё нормально.

         И в этот момент командир вдруг вылетает на мостик, глаза квадратные: «Что?!  Что происходит?!».  Я не могу понять, почему он так разволновался, (видимо его испугал внезапный крен подводной лодки), докладываю что и как.  Он, увидев эсминец, с которым мы уже разошлись, оценив дистанцию расхождения, буквально кричит: «Как вы могли такое допустить?!  Почему не докладывали?!!»  (Надо отдать должное Бочарову, матом он не ругался и не «тыкал», а мог бы в данном случае). 
- Товарищ командир, я докладывал вниз и  вам обо всём, как положено! 
- Так вы еще и врете! Вон с мостика!!!.
 А чуть позже, вызвав на мостик всех вахтенных офицеров, включая меня, и не дав себе труда разобраться, почему мои доклады к нему не доходили, объявил мне строгий выговор за опасное маневрирование. (Позже выяснилось, что мичман, бывший в то время  вахтенным механиком, просто не знал  где, в какой отсек  ушел командир, и не стал его искать.  Решил  доложить ему обо всем, когда тот вернется в Центральный пост).

       Конечно, обидно и больно было вместо одобрения со стороны командира получить взыскание. Но ничего не поделаешь. Мало ли мы по молодости получали взысканий, никто от того особенно не пострадал. Да я и сам понимал, что мог бы разойтись с эсминцем и пораньше, так что командир не так уж и неправ. Чуть попереживал, и ладно. На том бы дело и закончилось.

       Но, как оказалось, невольным свидетелем событий стал один из офицеров штаба бригады, который как раз курил тогда в ограждении рубки, все видел и слышал. Вот он мне и сказал, причем в присутствии других офицеров, (штабные нашего Бочарова почему-то тоже не особо жаловали):

      - Альберт Иванович, а ведь ты всё сделал правильно. Он врезал тебе ни за что. Да он просто оскорбил тебя, как ты можешь такое терпеть? Ты же офицер! Я считаю, тебе надо написать жалобу комбригу.

          У меня и в мыслях не было жаловаться, подобное в нашей среде не было принято. Но тут наши офицеры его поддержали, так что отказываться в таком случае было бы как бы трусостью. И как бы мне самому это было не по душе, пришлось сделать над собой усилие. Рапорт комбригу с прибытием в базу я, всё-таки, подал.

         Комбриг, капитан 1 ранга Корбан, пригласил меня на беседу, внимательно выслушал. Вместе с начальником штаба капитаном 1 ранга Мироновым решили на собрании вахтенных офицеров и командиров подводных лодок вместе с флагманскими специалистами, разобрать этот случай подробно. В назначенное время все были собраны, вывешена схема маневрирования, таблица действий. Разобрали в деталях, кто, когда и что делал, докладывал и т.д. Действия командира, естественно, обошли стороной, (с ним разбирались у комбрига отдельно). В заключение совещания комбриг сказал:
- В принципе вахтенный офицер действовал правильно, маневр расхождения выполнен без ошибок. Только надо в подобных случаях не затягивать, решительнее действовать самому. Если бы маневр был начат раньше, было бы лучше.

        Хороший урок для вахтенных офицеров!

        После всего, уже в своем кабинете он сказал мне:
- Ты же понимаешь, командир по-своему прав. Он ведь лично отвечает за корабль, за безопасность плавания. Да, на мой взгляд, он наказал тебя зря. Об этом у нас с ним разговор еще будет. Однако отменить его решение я не могу – свои права он не превысил. Но ты особо не переживай, служи дальше, как служил, и всё будет нормально.

        В конце беседы я попросил его вернуть мне мой рапорт назад. Что он и сделал, как мне кажется, с одобрением.

        Так вот постепенно постигалась на практике наука командования, взаимоотношений между начальниками и подчиненными, чуткости и черствости, умения и желания разобраться в проблемах человека.  И я очень благодарен моим старшим товарищам и начальникам за науку, особенно ценную в лейтенантские годы, когда тычешься, как теленок, в флотскую действительность, то и дело набивая себе шишки.

        Что же касается того, что «всё будет нормально», то так оно и вышло. В конце года по итогам Боевой и Политической подготовки, (как тогда говорили, БП и ПП), мне была объявлена благодарность и вручен «Ценный подарок» от комбрига – три книги. Разумеется, это могло быть сделано только по представлению нашего командира, который к тому времени взыскание с меня снял. Сейчас уже не помню, какие именно книги, но главное, конечно, было не в них.  Главным было – внимание и  подход к оценке труда и службы людей. Замечу здесь, что позже приходилось  слышать, будто Корбан, будучи уже адмиралом, стал грубым, заносчивым, чуть ли не самодуром. Я не мог в это поверить, у меня в памяти он совсем другой.

5. Компартия в стране и на флоте

       И еще одну сторону в нашей службе, мне кажется, надо отметить особо. 
В училище, особенно на последних курсах, перед выпуском некоторые из нас вступали в кандидаты и даже в члены КПСС. Не исключено, что кто-то и по идейным мотивам, но мы считали, что в основном так поступают по простым, житейским или карьеристским. Кому-то интересно о чем там на собраниях говорят, как критикуют начальство, обсуждают какие-то дела. Другим - быть поближе к нему, а там, смотришь, и на распределение как-то положительно повлияет. Для большинства из нас такой подход был неприемлем.

     Но вот мы на флоте. Практически все офицеры  подводной лодки члены партии, состоят в партийной организации корабля.  Как-то не очень хочется оставаться в стороне, вне коллектива. К тому же на партсобраниях действительно нередко поднимаются довольно интересные вопросы, иной раз можно даже покритиковать начальство, в партии ведь все равны. (Некоторые, правда, «равнее» других, но это само собой).

      И я тоже вступил сначала в кандидаты, а затем и в члены КПСС. Ни о каких сверхвысоких идеалах, о которых мы писали тогда в своих заявлениях при вступлении, мы не думали. Верили, конечно, в справедливость социалистического строя, в то, что он самый передовой, прогрессивный, готовы были защищать его не щадя сил, здоровья и самой жизни. Так что, вступали в партию, как наши отцы и деды на фронте.
      Однако, не буду скрывать, и меркантильные мотивы были тоже. Не будучи членом КПСС, стать председателем колхоза, да что там, директором школы, заведующим яслями или научной лабораторией было весьма и весьма затруднительно (исключения, только подтверждающие правило, конечно, были). А уж стать командиром корабля, подводной лодки, о чем, как минимум, мечтают все выпускники любого Военно-морского училища, практически, невозможно. Вот способные, умные люди и вступали в партию, в первую очередь для того, чтобы делать дело. Так что и мы в партию вступали, как и многие в то время, и по совести, и по практическим соображениям тоже. В семидесятые годы Политбюро ЦК КПСС даже пришлось ограничить количество вступающих в КПСС из числа служащих и интеллигенции, поскольку она из партии рабочих и крестьян постепенно превращалась в партию чиновников.

      В дальнейшем приходилось быть и членом партбюро, и членом парткомиссии, выбирали меня сослуживцы и секретарем парторганизации корабля. Большинству из нас такие обязанности были просто дополнительной нагрузкой, которую со временем охотно спихивали на кого-то другого. Тем более, что секретарь парторганизации или партбюро обязан был замещать заместителя командира по политчасти, например, когда тот бывал в отпуске или отсутствовал по каким-то другим причинам.  Тогда приходилось особенно туго, ведь твои собственные обязанности с тебя никто не снимал.
Так однажды, в дополнение к своим обязанностям (тогда я был уже командиром БЧ-3, капитан-лейтенантом на атомной подводной лодке "К-122") мне пришлось, оставшись за замполита, готовить и проводить в экипаже выборы в Верховный Совет СССР. Какие тогда были «выборы», мне кажется, для будущих поколений надо, хотя бы коротко, рассказать.

      В бюллетень вносился один (!) кандидат, как правило, из высокого начальства, но и о простых людях, тружениках и служивых, конечно, не забывали. Иначе, как может быть при народной советской власти какой-либо совет быть без трудового народа, рабочих, крестьян. Каждый кандидат, был заранее отобран и одобрен где-то там, наверху. Нам, «избирателям», оставалось всего лишь в день выборов опустить бюллетень с одним кандидатом в урну. Тем не менее, это действие называлось «проголосовать».
     Но!  Подготовить надо было всё так, чтобы выборы прошли без сучка и задоринки, чтобы к урнам пришли все, послушно опустили бюллетени, ни одного не испортив, не добавив туде что-то нецензурное, причем, придти надо было как можно раньше. Чтобы в первых рядах продемонстрировать преданность партии и правительству. Организовать всё это в воинских частях и на кораблях было первейшей обязанностью именно замполита и командира. Ну, командиру, естественно, не до того, так что вся нагрузка выпадает на замполита, в данном случае на меня.
        Пришлось оформлять соответствующую наглядную агитацию, стенды, витрины, агитпункт и т.д. Готовить и проводить партсобрание по подготовке к выборам. Разумеется, я обязан был выступить на нем с докладом. А на собрании у нас пообещал присутствовать сам начальник политотдела Иван Архипович Катченков. Очень крупный, строгий и требовательный мужик, его многие побаивались. Помню, взял я тогда передовицу из «Красной Звезды», чуть её переиначил, вставил примеры из своего экипажа и выступил с таким докладом на собрании.

        После того, как выборы прошли, как всегда, на высоте, Иван Архипович пригласил меня к себе в кабинет и говорит: «Альберт Иванович, я вот тут, пока вашего замполита не было, за вами наблюдал. Вы же прирожденный политработник! Давайте мы вас направим на годичные курсы, (были тогда такие в Ленинграде на Офицерских классах, там же, где и командирские).  После них будете два-три года замполитом на подводной лодке, дальше Военно-политическая академия, а потом – большие перспективы!»
        Я-то тогда уже понимал, что не прогадал бы, тем более, что такие примеры у нас уже были. Но при этом о мечте стать командиром подводной лодки пришлось бы, во всяком случае на длительное время, забыть. Потому ответил не раздумывая:
     -  Нет, спасибо. Я строевой офицер, а не политработник.
     -  А жаль,  - только и сказал Катченков.
Потом мы еще не раз встречались с ним по службе, но об этом позже.  В дальнейшем кое-что о партии и связанными с ней проблемами, а также как закончилось моё пребывание в ней тоже еще будет в нужном месте по ходу рассказа.

6. Неожиданные повороты судьбы

(На снимке: такую рыженькую я встретил в Гурзуфе).

        С окончанием докового ремонта мы возвратились в свою базу, и снова пошли походы, учения, стрельбы. В то время дизельные подводные лодки, как я уже говорил, в летнее время вели очень напряженную боевую подготовку.
        На зиму, если бухта замерзала, они вынуждены были уходить на зимовку и продолжение БП в другие незамерзающие бухты. К счастью мне не пришлось это испытать, погода нам благоволила, бухта наша не замерзла и мы никуда не ушли. Новый 1962-й год встречали в своей базе.
        Боевую подготовку в наступившем году мы начали рано, еще в начале марта. К началу лета навалилась такая усталость, что я только мечтал об отдыхе.  А об отпуске, тем  более  летом,  и мечтать не приходилось.  Как вдруг, однажды, в обычный день в начале июня  в моей лейтенантской  жизни и службе происходит нечто, похожее на чудо.

         Уставший, как я уже говорил, до нельзя, бреду я куда-то по территории нашей бригады, вдруг навстречу мне быстро идет наш врач, Володя, и говорит:
- Альберт, ты не хотел бы сейчас в отпуск?
         Я только ухмыльнулся в ответ:
- Разыгрываешь?!  Но мне как-то не до шуток…
- Да нет, я серьёзно! Тут дело вот в чем.  Нам выделили в штабе горящую путевку в санаторий Министерства обороны в Крыму. И только потому, что из штаба никто поехать туда сейчас не может. Отказаться было нельзя, больше такого шанса у нас не будет.  Так что соглашайся.
- Да я бы… Но кто же меня, лейтенанта сейчас отпустит в отпуск?  Не говоря уж в санаторий …
- Значит, решено, пиши рапорт на имя командира, быстро. А я его уговорю!

         Ну я взял и написал, так, на всякий случай. Чтобы Бочаров отпустил кого-то летом!  Тем более меня!  Однако случилось невероятное – наш доктор сумел как-то уговорить командира, (как – осталось секретом, да я и не расспрашивал).  Тут же, не веря самому себе, (у нас было принято верить, что ты в отпуске, только когда взлетал  твой самолет), быстро собрал небольшой чемоданчик, (как тот, который сейчас именуют «дипломатом»), занял у друзей денег на отпуск, (так обычно делали), и к вечеру был уже в аэропорту Артём под Владивостоком.

        В аэропорту – толпа, пушкой не прошибешь. Ведь тогда билеты на самолет заказывали за два-три месяца вперед. Желающих улететь, как тогда говорили «на материк», было много. Как мне  удалось и здесь совершить невероятное, достать билет, рассказывать не буду.  Главное – через какие-то полтора часа я уже летел в самолете курсом на Москву. И только тогда поверил во всё происходящее.  Позже  не раз думал о том, такой ли уж случайностью всё это было?

        Я-то поверил, а вот в санатории Министерства обороны СССР в Гурзуфе, куда я явился со своим чемоданчиком и путевкой в руках, похоже, поверили не сразу и с трудом. Летом там отдыхали большие чины, да что там, сам Гагарин как раз там находился с семейством. (Юрий не чванился, как обычный отдыхающий, играл с нами на спортплощадке в волейбол. А вот на пляже им приходилось туго - народ, не зная меры, ходил за ними толпой).  Все приезжали солидно, с сопровождением, большим багажом. А тут лейтенант!  Но путевка есть путевка. Приняли, разместили, правда не на территории санатория, в основном корпусе, а в летнем, легком, под навесом на самом берегу моря. Просто мечта! Тем более, что там, среди полковников, нашлось три майора, и даже один капитан медицинской службы, а это уже был контингент, подходящий для дружбы и похождений в кампании. В дальнейшем мы вместе ходили и в столовую, и на процедуры, и на пляж. И что интересно, капитан медслужбы Роберт (фамилию, к сожалению, забыл, в последствии сыграл в моей судьбе важную роль.  Но  об этом чуть ниже).

         Освоившись с обстановкой, уже на следующий день вечером мы отправились на танцы. На танцплощадке моё внимание привлекла группа девушек, весело болтавших о чем-то между собой. В центре компании была рыженькая такая, ладненькая девушка, видимо, заводила, подруги явно к ней тянулись, а мужчины приглашали на танец. Приглянулась она и мне. Без долгих размышлений подхожу, приглашаю тоже. Смеясь, отказывает!  Это мне-то! Да никогда такого не было. Правда я был не в морской форме, а в модной черной рубашке, синих китайских брюках и летних сандалиях.  Как позже выяснилось, вот они-то её и рассмешили. А у меня-то ничего лучше и не было. В сандалиях на танцах!  Но я сдаваться не собирался. Пригласил в следующий раз более настойчиво, потом еще и еще. Так и познакомились, её звали Верой. После танцев проводил её и подруг домой. Оказалось, девчонки из какого-то техникума из Запорожья проходят здесь в Гурзуфе практику, снимают все четверо комнату у какой-то хозяйки.

        На другой день, едва проснувшись, я тут же вспомнил о вчерашней знакомой. Почему-то захотелось её снова увидеть.  Ну, а поскольку о встрече мы не договаривались,  после завтрака, я просто пошел по Гурзуфу её искать. Благо он был не такой уж большой. И действительно, на одной из открытых террас, я их обнаружил. Компания завтракала, пили чай с блинами. Рыженькая, увидев меня, растерянно улыбнулась, да так и застыла…

        Интересно, что за все оставшиеся дни в санатории, (а встречались мы почти каждый вечер), я так до конца и не понял, да, собственно, и не думал, что меня так в ней привлекает. Ведь вокруг, да на тех же танцах, было полно других девушек. Была в прошлом у меня и любовь, не было недостатка в знакомствах, причем нередко с более красивыми, образованными с широким кругозором и начитанностью девушками. Многие из них готовы были хоть сейчас замуж. А вот мне что-то казалось не то. Здесь же, кроме привлекательной внешности, фигуры, (по выходным  вместе купались и загорали на пляже), были какая-то душевная чистота, открытость, абсолютная естественность и что-то еще непонятное, необъяснимое, что притягивало меня к ней, как магнитом.

        Когда в первый раз обнял Веру, в том, как она искренне, доверчиво ко мне прижалась, как котенок, который ни в малейшей степени не думая о себе, полностью отдает себя человеку, я как-то подсознательно ощутил и почувствовал, что вот это оно, моё, родное.  Между нами быстро установились отношения полного доверия, а потом и близости. Но и раньше я никогда ни одной из своих подруг ничего не обещал и не клялся в любви, не будучи в том полностью уверен. То-есть не обманывал. Не стал ничего обещать и теперь, хотя было какое-то чувство, что мы теперь уже не расстанемся просто так.
         Да еще один штрих: однажды мои товарищи по санаторию, о которых я упоминал, увидели как-то нас с Верой в ресторане, где мы в тесной кампании её подружек отмечали чей-то день рождения. Той ночью, вернувшись к себе на террасу, (через балкон, как всегда, что было очень удобно, в основных корпусах такое было исключено), я обнаружил у себя на подушке красочную открытку с такой надписью: «Альберт! Поздравляем с браком!  Желаем семейного счастья, благополучия».  И так далее в том же  духе, очень мало похожем на шутку. Это-то откуда? Почему?  И тут я не особенно о том подумал.

         Скоро пришло время мне уезжать, мы и расстались, как будто бы, очень просто – она проводила меня до автобуса на Симферополь, обнялись, поцеловались на прощанье и всё… Правда мне показалось, что на её глазах блеснули слёзы, но может просто показалось...

         Вернулся на службу, пошли обычные дневные служебные дела и вечерние развлечения, когда не было выходов в море. Но сразу же затосковал о той самой, Рыжей, стал писать ей письма. Поскольку домашнего адреса её не знал, стал писать как "Ванька. На деревню дедушке", - в Гурзуф, на Главпочтамт "До востребования". В надежде на то, что стажировка у Веры с подружками будет до осени, так что может догадается хотя бы раз заглянуть на Главпочтамт.
         И вот тут сыграл свою роль Роберт, доктор, капитан м/с. Он как-то встретил Веру в Гурзуфе и спросил: "Ну что Альберт пишет?". И в ответ на горестное молчание сказал: "А ты, всё-таки, загляни на Главпочтамт с паспортом, спроси "До востребования". (Об этом Вера рассказала мне гораздо позже. Я был поражен прозорливостью человека, его пониманию людей и тому, как он нам помог).
        Получил, наконец, от неё ответ. Она и потом отвечала охотно, подробно и даже прислала фотографию (ту самую, что здесь в начале).

          А служба шла своим чередом. Снова выходы в море, ракетные стрельбы, учения. Где-то в начале августа прошел слух, что нашу подводную лодку переводят на Камчатку. В те времена Камчаткой еще пугали – дикое захолустье, ни добраться туда, ни выбраться, ни жилья, ни условий для учебы детей или работы женам, в общем, страх, да и только. И хотя пока ходили только слухи, некоторые из нас, женатые, засуетились переводиться на другие подводные лодки бригады, лишь бы остаться здесь. Нам же, холостякам, было даже желательно попасть на Камчатку – служба везде одинакова, зато там двойной оклад, то,  что нужно для отпуска.  И как это часто бывает на флоте, слух оправдался. В октябре был получен приказ командования рассчитаться с бригадой и подготовиться к переходу на Камчатку. Служба в Приморье подошла к концу.

Глава V. 1. Камчатка. В новом соединении

(На снимке - друзья-холостяки узнали о моем намерении жениться в отпуске и шутя пытались меня остановить: "Как же мы без тебя?!").

    Во второй половине октября 1962 года  «С-44» вышла из бухты Конюшкова и взяла курс на Камчатку. Переход прошел спокойно, без всяких осложнений, и через несколько суток,  утром, мы уже подходили к Авачинскому заливу.  Погода была как на заказ – тихо, спокойно, начинало всходить солнце. Кому удалось побывать на мостике,  любовались великолепнейшим видом дикой природы, сверкающими вершинами вулканов,  прибрежными скалами, Тремя Братьями, (так называют три скалы  в воде у входа в залив)…

             Через несколько часов мы пришвартовались к пирсу в бухте Крашенинникова, где нас встретили офицеры штаба новой для нас дивизии и командование.  Определили место стоянки, помещение для команды в казарме. О жилье для офицеров и мичманов поговорить обещали позже, пока все будут в казарме.

           Камчатка отличается от приморья еще и тем, что зима здесь весьма снежная, но в целом мягкая, без особо сильных морозов. И в тот год к 7 ноября снег уже был по колено, а где и по пояс. Праздничный вечер для офицеров и их семей проводился в Доме офицеров. Оказывается, здесь он был, и весьма неплохой. Естественно, мы тоже получили приглашения, теперь уже мы здесь были своими. Парадные тужурки, вечерние платья дам, музыка – просто не верилось, что всё это может быть на Камчатке, которой нас так пугали. Но что меня особенно поразило – веселье шло без всяких различий по чинам и званиям, как будто все были равны.  Офицеры в званиях до капитана 1 ранга, на равных общались с лейтенантами, приглашали на танцы их жен и наоборот, шутили, смеялись. Такого ощущения братства и равенства подводников на берегу, признаться, я раньше не испытывал. Так что Камчаткой был покорен раз и навсегда.

           Ну а после праздника пошли суровые будни, уже с весьма ощутимой разницей в должностях и званиях. Служба она и есть служба. При приеме лодки в состав бригады, штабами бригады и дивизии были тщательно проверены состояние корабля, его оружия, технических средств, укомплектованность, подготовленность и форма экипажа, после чего назначен срок устранения замечаний и проведено повторное предъявление. А потом сдача курсовых задач на берегу и в море.  Но ходить в море долго не пришлось – подошел срок очередного докового осмотра, его было решено совместить с текущим ремонтом, и в начале следующего 1963 года мы перешли в соседнюю бухту Сельдевая.  Там и был тогда нужный нам судоремонтный завод с доком. Для неженатых офицеров и мичманов определили места на стоящем здесь же в ремонте эсминце, а семейные снимали комнаты в местном рыбацком, (он же  и заводской),  поселке. Там был приличный клуб, где показывали кино, а по выходным устраивались танцы.  Пара магазинов, и, кажется, всё.             

       Начался ремонт.  Днем мы все на корабле, участвуем, как было принято, в ремонте наравне с заводскими рабочими и инженерами, по-возможности, проводим свои занятия и тренировки с матросами и старшинами, и корабельные учения, в первую очередь по борьбе за живучесть корабля. В памяти остался такой эпизод.
         В доке торпедисты в обязательном порядке делают промывание спиртом системы стравливания кислорода, (позже и перекиси водорода), из торпед за борт в случае угрозы аварии и взрыва. Для того мне, командиру группы торпедистов, выдают канистру чистейшего спирта-ректификата. Так вот здесь, когда я нес его в первый отсек, рабочие и инженеры дока, (чего греха таить, кое-кто и из наших), смотрели на меня, как на ненормального. Мол, он что - действительно потратит такое добро по фактическому назначению?!
         Но я не мог поступить иначе - знал, к чему может привести несоблюдение требований Инструкции по безопасности при обращении с оружием и боезапасом. Потому сделал всё, как полагается. Конечно, кое-что осталось, его мы с инженерами и друзьями употребили по другому "назначению", но это уже детали. Главное: нарушения правил тщательного  ухода за оружием и системами его обслуживания мной, зеленым лейтенантом, допущено не было. А ведь бывало, не раз трагическим образом проявлялось на флоте. Все об этом знают, но... Но  о том - отдельный разговор. 

    А пока продолжу о ремонте в Сельдевой. По вечерам семейные расходятся по домам, а у нас, неженатых, книги, преферанс или в клубе кино, танцы. Однажды среди ночи нас разбудили гудки завода, земля задрожала, мы все были в шоке – неужели началась война, то, что все мы ожидали в те времена?! Однако всё оказалось проще – очередное землетрясение, которое для коренных камчадалов было не ново. Такое здесь происходило довольно часто. А утром мы увидели, что всё вокруг… в снегу!  Только снег какого-то желтоватого оттенка и почему-то  не тает.  Оказывается это вулканический пепел.

          Чтобы не подумали, будто мы только и знали, что службу и подводную лодку, расскажу об одном случае. Помню, уже зимой, на танцах я пригласил какую-то довольно симпатичную девушку. Ко мне тут же подошли двое подвыпивших местных парней и предложили выйти поговорить. Понятное дело. Я лишь поставил условие: если кому-то что-то не нравится, только один на один, иначе  возьму с собой своих. Условие было принято,  один из парней, повыше и поздоровее меня пошел к выходу, я за ним. Как это часто бывает, здоровяк оказался неуклюжим, (видимо ему не пришлось, как мне, раньше заниматься боксом), в общем, пришлось ему прилечь на сугроб. Не исключено, что кто-то из наших моряков издали эту картинку видели. А я вернулся в клуб, и снова, уже из упрямства, пригласил на танец ту девчонку.  Через какое-то время ко мне подошел один из наших моряков, (а их здесь было много), и сказал, что местные собираются меня после танцев побить, и добавил:
- Но Вы, товарищ лейтенант, не волнуйтесь, мы Вас в обиду не дадим!

       Хорошо сказано, но проблема в том, что все мы на подпитии,  драка может получиться серьёзной, всё станет известно, и неприятностей со стороны командования избежать не получится. А не хотелось бы так начинать здесь службу. Однако деваться уже было некуда. Честно говоря, было не по себе, когда затихла музыка и народ начал выходить на улицу. На крыльце собралась приличная кампания местных, но были и наши.  А дальше, от крыльца и до самой дороги, по обе стороны тропинки … стояли наши моряки! Это было что-то. И никто так и не решился драку начать. Даже после того, как я всё-таки пошел провожать девушку домой, сначала по этому коридору, а потом уже без сопровождения, за мной никто не пошел.
А я еще раз убедился, что со своими моряками у меня общий язык и взаимопонимание.  Того, кого не уважали, мне кажется, они защищать бы не стали.

          Что еще хорошо было здесь в Сельдевой.  В отличие от службы в дивизии, у нас теперь были выходные, и по этим выходным мы с моряками устраивали вылазки на лыжах в местные сопки. Сопки пологие, не очень крутые, снега просто навалом, если падал кто, а мы лыжники известные, то зарывался в снег с головой, приходилось его вытаскивать. Мороз небольшой, мы просто наслаждались природой, чистым снегом и воздухом.
          Кстати, однажды, вскоре после того инцидента в клубе на танцах, как-то шел на лыжах и внезапно встретил того парня, с которым была стычка. С ним еще двое. Похоже, поджидали меня. Что делать? Убегать, вроде, не гоже. Отстегнул лыжи, взял в руки одну палку и сделал несколько шагов по направлению к ним. Удивительно, но парни помялись и двинулись от меня. Возможно, держали в уме катающихся не так уж далеко от нас моих моряков. С тех пор больше меня никто не беспокоил.

          И всё-таки, служба, конечно, была главным делом. Кроме своих прямых обязанностей, где, помимо ремонта, надо было заниматься и содержанием матчасти, и спецподготовкой моряков, их обучением и воспитанием, меня, как молодого, нагружали еще и дополнительно. Я исполнял  обязанности нештатного начальника химслужбы корабля и даже финансиста.
          Ну, "финансиста", это громко сказано. Просто раз в месяц я добирался на катере или пешком по льду в тыл эскадры, получал там «денежное довольствие» на экипаж, возвращался, раздавал всем по ведомости и потом отчитывался в тылу. Куда больше было дел и забот по химслужбе. Кроме того, приходилось периодически бывать в дивизии на сборах, тренировках, сдаче зачетов и т.п.  Раза  два к нам приезжал штаб дивизии проверять состояние дел, содержание корабля и ход ремонта. А один раз даже штаб эскадры проверил не только корабль, но и выучку матросов и офицеров, знания специальности, умение действовать в сложных условиях. Моя группа, очевидно, была не из худших, это чувствовалось по отношению ко мне и своих офицеров, и офицеров штаба, а главное, мне удалось привлечь внимание к себе  моих непосредственных начальников по специальности - флагманских специалистов по торпедному оружию и вооружению. Что, очевидно, и сказалось потом на моей дальнейшей службе и судьбе.
         Время шло, наступил уже 1963 год. Мы всё еще продолжали ремонт в Сельдевой. Как я уже говорил, у нас было где и отдохнуть, и познакомиться с кем-то в посёлке, были и девушки из инженерно-технического состава завода, проявлявшие повышенный интерес к моей персоне. Ну а что?  Достаточно рослый морской офицер, (у меня рост чуть меньше 180 см, для подводника тех времен совсем неплохо), крепкого сложения, и вроде не дурак, не пьяница, и собой ничего. Не сторонился и я их. Но вот мне, почему-то, ни одна не запала в душу так, как та рыжая. Письма писать продолжал, но что письма?  Очень хотелось с ней встретиться, обнять… Чувствую, что мне нужна именно она и никакая другая. Наконец не выдержал, в середине февраля иду к своему командиру Боевой части Антонову:
- Отпустите в отпуск!
        У него, естественно, никаких возражений, поскольку мы с ним в отпуск уходим поочередно, а сейчас, в ремонте, нагрузка всё-таки не та, тем более зима. Так что Антонов с удовольствием согласился. Иду к старпому оформлять отпускной.
        У Валентина Федоровича глаза на лоб:
- Февраль месяц, а ты - в отпуск? По собственному желанию?
-  Надо, -  говорю.
-  Ну, если надо, доложу командиру, он не будет против. Сейчас мы и сами отпустили бы побольше офицеров в отпуск, но вот желающих мало.
       Так что проблем не возникло, мне особо ждать не пришлось. Скоро все необходимые документы были оформлены, отпускной билет и деньги получены. Что развеселило и старпома, и моих друзей, так это то, что я попросил старпома на обороте моего отпускного билета написать:  «С ним следует…..», оставить пустым место для заполнения и поставить печать. (Без такой записи на Камчатку посторонних не пускали). Вот мои друзья и развеселились:
  - Что – жену хочешь привезти?!  Это ты-то, убежденный холостяк! А как же мы без тебя?
        Я, конечно, отшучивался, как мог. Возможно, кто-то из них всерьёз моё намерение и не принял. Да, честно говоря, я и сам не был до конца уверен в том, что у нас с Верой что-то сложится. Ведь у нас разговора о браке не было, и она не знала, что я собираюсь в отпуск.

        Еще интересно, что одновременно со мной в самолете летел один знакомый инженер с нашего завода, моего возраста, москвич. Мы были в хороших отношениях, и когда прилетели в Москву, он пригласил меня к себе в гости. Отдохнуть, привести себя в порядок, кое-что купить в Москве было весьма кстати, и я согласился. А вот дома у него, кроме мамы, обнаружилась сестра. Чуть моложе нас, года на три-четыре. Очень даже симпатичная. Похоже, мой знакомый явно не просто так пригласил меня в гости. Девушка каким-то образом была предупреждена или как, но она явно мной заинтересовалась. И что? Видимо, к немалому их разочарованию, я улетел в Запорожье на следующий же день. Оба, правда, меня в аэропорт проводили.

2. Начало семейной жизни

           В Запорожье по адресу на конверте разыскал квартиру, где жила Вера, (сама она была из Мелитополя, здесь училась в техникуме и с теми же подругами они снимали комнату у хозяйки).  Позвонил, вошел. Вера от неожиданности просто онемела, подруги растерялись. Мы обнялись, поцеловались, я рассказал как здесь оказался.  Позже девочки ушли, оставив нас одних.  Уже к утру, в постели, после долгих рассказов и воспоминаний, когда я окончательно понял, что это она, та самая моя половина, которую удается раз в жизни  встретить, а, главное - не упустить,  я, наконец, решился. Если это можно было назвать предложением руки и сердца:
- Ну что, Вера, я  тебя люблю, выходи за меня замуж. Но учти - жить придется черт знает где и как, я буду часто уходить в море, тебе придется ждать, то и дело будем переезжать с флота на флот, своего жилья нет, денег не густо… Хочешь?
- Хочу-у-у…
- Ну, тогда собирайся, сегодня же поедем к твоим родителям.

        Вера пошла в техникум (я её проводил туда) забрать документы и попрощаться с подругами.  Спустя некоторое время, пришел к ним прямо в аудиторию с большим пакетом конфет и бутылками шампанского. Молодая преподавательница не растерялась, распорядилась закрыть дверь, нашлись стаканы… И я увел Веру под улыбки и слёзы подруг. Как оказалось, навсегда.

        Родители Веры жили на окраине Мелитополя в собственном доме. Когда мы вошли, нас встретила мама Веры, Мария Семёновна, потом вышел отец, (капитан авиации в отставке), за ним показались улыбающиеся лица двух братьев, сестры, снохи… Вера представила меня, как своего жениха. Дружный смех вызвал момент, когда Александр Ильич вдруг вытянулся и представился: «Копосов!», обстановка сразу разрядилась.
        В просторном доме всем находилось место, нашлось оно и для нас. Семья оказалась на редкость дружелюбной. Когда мы заявили, что времени у нас не так много, что мы хотели бы в ближайшее воскресенье сыграть скромную свадьбу и уехать на пару недель на юг, так сказать, в свадебное путешествие, все отнеслись к этому с полным пониманием и сделали всё возможное, чтобы нам помочь.
        Нас расписали в ЗАГСе  без всякого испытательного срока, и уже в воскресенье состоялась свадьба. Были только свои, семья, соседи, подруги Веры со своими парнями. Моей маме мы дали телеграмму о событии, пообещали приехать и отметить соответственно в следующем году, а пока просили не обижаться. (Обид, конечно, особенно со стороны многочисленной родни, было много. Но разве мы по молодости о том думали!).  И уехали в Ялту.

         В Ялте сняли номер в гостинице, (в такое время там было свободно), номер теплый, уютный с душем и телефоном. Погода стояла по-южному солнечная, правда временами еще дул холодный ветер, и даже срывался снежок. Днем мы ходили по музеям, ресторанам, в кино. Я иногда бегал на местный стадион, где команды высшей лиги, которые были здесь на сборах, играли в футбол.  По вечерам мы любили, прихватив с собой бутылочку хорошего крымского вина и всякой закуски, вернуться в свой номер, всласть поговорить, пообниматься. Иногда, особенно после футбола, когда я для согрева прихватывал и бутылочку «Столичной», мы пели дуэтом украинские, в основном, песни. Нам казалось, что негромко, но на следующее утро дежурная по этажу улыбалась нам особенно душевно, видно пели мы неплохо, если ей нравилось.

         В конце отпуска дал телеграмму в часть друзьям, что еду с женой, мы взяли в руки по чемоданчику и полетели на Камчатку. Интересно, что мы тогда летели, практически в неизвестность, но никакого беспокойства не испытывали. Были уверены, что сумеем всё наладить и жить не хуже наших семейных товарищей. Слава Богу, Валентин Федорович, (он в первую очередь), и мои друзья  восприняли мои слова всерьёз, позаботились о нас, нашли для нас комнатку в посёлке и принесли туда всё самое необходимое на первых порах. Я до сих пор им очень благодарен.

          Жизнь пошла по новому кругу. Нам для счастья многого не требовалось. Стали ближе семейные пары, особенно мы сдружились с семьей Гены Студенецкого, с его женой Людмилой, живой, энергичной и веселой женщиной. У них уже был сын Володя четырех лет. Мы часто собирались вместе по вечерам, продолжали ходить на танцы, (что теперь мне не очень нравилось – был риск встретить там кого не надо). В апреле Вера почувствовала себя неважно, почти перестала есть, больше лежала, ожидая меня со службы.  Лишь тогда немного оживлялась.  Стало ясно, что она беременна.  Сильно похудела, осунулась,  но мы были молодыми и глупыми, нам даже в голову не пришло обратиться к гинекологу или хотя бы посоветоваться с врачом. Думали, что так и должно  быть.

           Когда ей  стало получше, возобновили прогулки на природу. Надо сказать, что природа здесь, не в пример Северу, богата и на растительность, и на живность. Чего стоили бурые камчатские медведи огромных размеров и не такого уж мирного нрава. (Рассказов о том было много).  Так что далеко в лес заходить опасались. А когда Вера почувствовала  себя совсем хорошо, наша жизнь возвратилась в свою колею. В выходные дни мы ходили за грибами, даже купались в бухте, несмотря на то, что вода в ней была очень холодной даже летом.
           Часто рыбаки дарили нам только что выловленную красную рыбу - кету, горбушу. Красной рыбы, икры в те времена на Камчатке было много. Икра, практически, стоила копейки, да и у нас дома она почти не переводилась. Впрочем, на мелочи быта мы тогда почти не обращали внимания.  Как говорится в пословице: «С милым, (или с милой), рай и в шалаше», так это о нас.

           К сожалению, идиллия продолжалась недолго. Ремонт закончился, мы возвратились в дивизию, погрузили торпеды, ракеты и ушли в море на выполнение курсовых задач и стрельб. Началась обычная военно-морская служба, когда мужья постоянно в море, а дома редко. К великому счастью, в эскадре сдавался новый пятиэтажный дом.  И мне, уже старшему лейтенанту, там досталась маленькая, однокомнатная, но отдельная (!) квартирка! Там было почти пусто, матрас на полу и кое-что на кухне, но мы были просто на седьмом небе от счастья – так повезло!  Именно оттуда в декабре 1963 года я отвез Веру в больницу для рыбаков в местном поселке Рыбачий, где было отделение для рожающих женщин.

        Весь вечер я дежурил под окнами больницы, (меня по такому случаю с лодки отпустили). Заглядывал в окна с двухметровых сугробов под ними, допоздна, но ничего толком не увидел. Когда окончательно  замерз,  пришлось уйти домой.
        Утром пришел в больницу с большой авоськой в которой были бутылки водки, вина, конфеты,  (цветов там в это время достать было невозможно). Мне сказали, что ночью Вера родила сына, крепкого и здорового малыша. Меня, конечно, к ней и сыну не допустили. Но рыбаки, которые лежали в той больнице, потребовали меня к ним в палату впустить. Отметили с ними и медсестрами  рождение сына. Его мне показали завернутым в одеяльце издалека. А уж дома с друзьями, (заводилой была, конечно, Люся Студенецкая), мы так отметили рождение Алексея, что следы  пробок и брызги от шампанского остались даже на стенах нашей маленькой квартирки.
        Скоро и Веру с сыном привез домой.  К тому времени мне удалось приобрести кое-что из мебели, посуды, и семейная жизнь стала налаживаться.             

        Небольшое отступление. Прошло уже больше 50 (!) лет, как мы вместе. И вот не так давно мне пришлось услышать мини-рассказ Жванецкого «Как выбирают жену», в котором он, с долей юмора, описывает, практически, то, что случилось у меня с Верой: «Умом и глазами как будто и понимаешь, что надо бы пойти за той, что покрасивее, с длинными ногами и мобильником, но всё твое существо, весь организм там, где рыжее и веснушки».
        Ушам своим не поверил, и как-то сразу всплыло в памяти детство, а там девочка Вера, и рыжее и веснушки…  По-видимому, еще тогда в моем подсознании она осталась. И вот в жизни мне повезло встретить её наяву. Почти та же внешность, характер, даже имена совпали! Как же мне удалось тогда оказаться именно в том месте, где была она, не пройти мимо, не пропустить её! Видно что-то непостижимое вело меня к ней.  И как она увидела во мне свою судьбу и без колебаний, решительно пошла ко мне навстречу?

         Общение, разговоры с Верой, близость, объятия  доставляли мне такое  наслаждение, которого я не испытывал до того ни с одной женщиной или девушкой. То, моё сокровенное чувство по отношению к ней, мне кажется, было больше, чем просто любовь. Я никогда не выставлял его напоказ не то, что перед людьми или перед друзьями, но даже перед самой Верой. Наоборот, видимо, инстинктивно опасаясь дурного глаза или зависти со стороны, иной раз не слишком явно, но проявлял на людях, как бы, некоторое невнимание к ней, а то и интерес к другим женщинам.  Веру, конечно, это бесило. Она никак не могла поверить, что я, не будучи, надо признаться, в этом плане святым и безгрешным,  никогда не допускал  мысли, чтобы с ней расстаться. Этого многие не понимали, в том числе женщины, которые начинали на что-то надеяться, (а надо сказать, такие были). Но были и другие. Например, один из моих друзей не так давно мне сказал: «Я всегда с огромным уважением относился к вам обоим, и, признаться, завидовал».
        И, видимо, не зря. Все эти годы Вера была мне верной женой, надежнейшим тылом, всегда была для меня другом, понимающим меня даже  в непростые времена. Как многие русские женщины, обладая природным умом и тактом, она во многих жизненных ситуациях не только поддерживала меня, но и помогала ценным советом.  А порой и критическим взглядом на те статьи, которые я начал писать в зрелом возрасте. Как будто каким-то чутьём распознавала людей, кто есть кто, давала точные оценки прочитанным книгам, фильмам, статьям, в том числе и моим. Потому поговорить с ней о них всегда было интересно. Не всегда и не во всем со мной соглашалась, бывали у нас и споры, и размолвки. Но даже если мы резко расходились во мнениях друг с другом, в конце-концов приходили к взаимопониманию. И сегодня, когда мы уже немолоды, и сильные страсти позади, я могу сказать то, во что мало кто поверит:  я люблю свою Веру даже сильнее, чем прежде. Обнять, поцеловать её, пусть уже и не так страстно, как в молодости, мне так же приятно, как и много-много лет назад.
                Интересно еще и то, что уже в зрелые годы мы как-то вспоминали время нашей первой встречи, и Вера сказала: «Я как тебя увидела в первый раз, почему-то подумала:  "Вот с ним я бы  прожила всю жизнь!». И потом добавила: "А через пару дней, когда мы вечером встретились на набережной, я сказала тебе, что завтра у нас выходной и мы с девочками будем загорать на пляже. Вот там, когда мы уже расположились на песке, я увидела как по кромке воды по берегу идет большой, сильный, красивый парень, явно высматривая кого-то из загорающих. Узнала тебя, повернулась на живот и уткнулась лицом в покрывало, на котором мы с подругами лежали. А ты подошел, (подруги, как стая птичек, куда-то упорхнули), лег рядом со мной. Вот тогда я поняла, что всё, пропала"...
                Ей не то, что можно, ей нужно верить. Потому что она просто органически неспособна что-то сочинять или привирать. Мало того, она и мне, и детям не позволяет. Чистая и светлая душа. И по сей день такая.

Глава VI. 1. Первые атомные на Камчатке

        Где-то в середине августа 1963 года, по некоторым сведениям,  к нам на Камчатку должны были придти первые атомные подводные лодки. Многие из нас, кто с любопытством, кто с тревогой временами посматривали в сторону входа в нашу бухту Крашенинникова – атомные ведь, что ждать от них в бухте и посёлке?!
        И вот в один из дней из-за мыса Входной показалась первая из них, «К-122», лодка с крылатыми ракетами 659 проекта под командованием капитана 1 ранга Смирнова В.В.  Непривычно большая, можно было бы сказать, огромная, да еще окрашенная в черный цвет! (Наши дизельные были зелеными). Чуть позже, с Северного флота пришли еще две. Первой из них, ракетной, 658 проекта, командовал капитан 1 ранга Михайловский А.П. , второй 627 пр. торпедной – капитан 1 ранга Дубяга. (За переход подо льдами оба получили звания Героев Советского Союза)..

         Разговоров в посёлке и среди подводников, особенно в первое время, только и было, что об атомоходах, как их сразу прозвали. Обсуждали возможные проблемы с радиацией, с рыбой в бухте,(как выяснилось позже проблем в этом плане не возникло), но больше всего, конечно об условиях службы на них. Все полагали, и конечно не без оснований, что служат там особо отобранные и специально подготовленные люди. К ним соответственно относились, прощая то, что нам, подводникам дизельных подводных лодок вряд ли простили бы. Они это чувствовали и позволяли себе и выпить, и побуянить на берегу, без опасений, что снимут с должности – заменить-то их было некем. Во всяком случае, так считалось. Ну и, конечно, один отпуск у них, тогда чуть ли не в три месяца, чего стоил!  А возможен он был потому, что для атомной подводной лодки был предусмотрен второй экипаж, равноценный по составу и уровню подготовки первому. Так что один из них, отработав свои задачи  в море, мог спокойно сдать корабль другому и уйти в отпуск.
         Специально для размещения их экипажей откуда-то пригнали  финской постройки плавказарму, (ПКЗ), с коврами в коридорах на всех палубах, отличными каютами для офицеров и сверхсрочников, кубриками для матросов и старшин, душами, умывальниками в каютах. В общем, служба на атомоходах  сразу была оценена престижной, но для нас, подводников с дизелей, трудно достижимой.

         И вот на одной из них, «К-122», заболел и был списан по здоровью  капитан 3 ранга Варюхин, командир БЧ-3. (Такие весьма высокие звания там полагались для командиров БЧ). Возникла проблема – кем заменить? Тем более, что замена требовалась немедленно, кораблю предстоял выход в море на выполнение ряда курсовых задач. Вызывать кого-то из специальных, созданных для подготовки экипажей атомных подводных лодок Учебных центров, времени не было. Командованием было принято решение заменить его одним из командиров БЧ-3 с дизельных подводных лодок своей дивизии. Разумеется, это должен быть кто-то лучший из лучших, это же такая честь и такая ответственность!

               Я в то время был не командиром БЧ-3, а всего лишь командиром группы. Правда уже старшим лейтенантом, с достаточным опытом службы и боевой подготовки, давно допущенным к самостоятельному управлению Боевой частью и несению вахты, но, всё же, командиром группы. Так что надеяться на такое назначение, конечно, не мог, и о том даже не думал. И что же?  Абсолютно неожиданно, командование эскадры выбрало… меня! Я был просто поражен и обескуражен. Ведь достойных, опытных офицеров старше меня в эскадре было много.

               После некоторого размышления, понял в чем дело. Решающую роль сыграло, по всей видимости, то, что я служил на «новой ракетной», с ракетами «П-5», (такими же, как на «К-122», но там их было шесть). Такая дизельная подводная лодка здесь была только одна, наша «С-44». Ну а поскольку я устройство ракет и боевое применение в ходе сдачи зачетов на самостоятельное несение ходовой вахты и дежурства по кораблю изучал, в ракетных стрельбах так или иначе участвовал, видимо, потому выбор пал на меня. Впрочем, как я уже упоминал, и флагманские специалисты, довольно часто проверявшие нас, уже могли узнать и оценить и меня, и мою службу.
               И мне вспомнился кадровик из Отдела кадров ТОФ. Оказывается, вольно или невольно, он мне сослужил добрую службу. Действительно, правду говорят, что ни делается – всё к лучшему. Или: «Пути Господни неисповедимы». Больше того, впоследствии я не раз мысленно благодарил кадровиков и судьбу за то, что пришлось начать службу на дизельной подводной лодке. Именно там, на "дизелях", фактически, моряки становятся подводниками по-настоящему.

              Я, конечно, предложением командования был польщен и обрадован. Вот так, неожиданно сбывалась курсантская мечта служить на атомоходе. Конечно же, дал согласие, и вскоре Командующий ТОФ  подписал приказ о моём назначении командиром БЧ-3 на «К-122».

2. Начало службы на первой атомной

(На снимке: в Центральном посту управления атомной подводной лодкой).   

        Расставание с «С-44», прощание с друзьями помню плохо. А вот начало службы на новом месте запомнилось куда лучше. После того, как  представился командиру «К-122», капитану 1 ранга Смирнову В.В., и меня на построении представили экипажу, вместе со всеми спустился вниз. Меня провели по всей лодке, показали всё, что там есть. Контраст был просто ошеломляющим. И по размерам, и по уровню техники, не говоря уж об атомных реакторах, генераторах, турбинах. (Несколько лет спустя пришел на бывшую свою «С-44», спустился вниз и был поражен, какие маленькие там отсеки, какая, в сущности, примитивная техника, оборудование. А  раньше мне всё казалось иначе).  Познакомился с большинством офицеров, со своими подчиненными. И служба на новом месте началась.
         Мне предстояло самое трудное – изучить устройство новой подводной лодки, включая атомную энергетическую установку, и заново сдать все зачеты на допуск к самостоятельному управлению своей Боевой частью и к несению дежурства по подводной лодке в базе и ходовой вахты в море на новом корабле. Опыт такой работы у меня уже был, и я, не теряя времени, приступил к делу.

        Но и здесь не обошлось без приключений. Как командиру Боевой части, на ПКЗ мне полагалась отдельная каюта. (Кто бы мог о таком подумать еще неделю назад!). И вот как-то, недели через две или три, во время так называемой Большой приборки, командир решил вместе со старпомом и замполитом обойти все каюты и кубрики личного состава на ПКЗ с проверкой порядка и чистоты. Дошла очередь и до моей каюты. Командир с замполитом и старпомом вошли, осмотрелись, и командир мне говорит:
-  Откройте шкаф!   
   Не думая, я механически открыл.
-  Так, а теперь стол.      
   Тут уж я стал что-то соображать, отвечаю:
-  Товарищ командир,  не понял, Вы что – меня проверяете? Я же офицер!
Круто развернувшись, командир молча вышел из каюты, за ним, переглядываясь и посмеиваясь, остальные.

        Где-то через час или два командир вызывает меня к себе. Иду, ожидая разноса, как же, посмел сделать ему замечание! Да еще в присутствии его подчиненных. К счастью, я ошибся.  Не приглашая сесть, Владимир Викторович подошел ко мне, внимательно посмотрел в глаза и сказал:
- Я Вас, Альберт Иванович, очень хорошо понимаю. Конечно, на дизельных лодках у нас такого не было. А здесь у меня офицеров больше сорока человек. Многие из них не избавились от дурных еще курсантских привычек, есть и неряхи, и любители выпить. Вот и приходится, и проверять, и приводить к порядку… Вы уж меня извините.
         И отпустил. Признаться, такого я не ожидал.

         Имея уже определенный опыт, я без раскачки полностью включился в службу, старался изо всех сил  как можно быстрее сдать упомянутые выше зачеты. Здесь это сделать было куда труднее, чем на «С-44». И материальная часть сложнее, и люди. Заносчивые «атомщики», прошедшие специальный Учебный центр, в свою среду людей со стороны принимали неохотно, относились скептически. (Позже, когда со многими из них мы стали друзьями, кое-кто признавался, что поначалу ко мне было негативное отношение, думали чей-то протеже, выскочка, карьерист к ним пришел). Так что работы хватало. Но я не унывал, вначале тяжело, зато впереди интересная служба, дальние походы…
         К сожалению, не все мои ожидания оправдались. У меня-то всё шло нормально, своим чередом. И корабль изучил, и с ядерной физикой по мере сил разобрался, и зачеты сдал, и допуск к самостоятельному управлению Боевой частью получил. Постепенно в экипаже меня узнавали, (в том числе не остался тайной и тот случай в каюте), постепенно приходило признание. А вот с подводной лодкой нам не повезло. Мелких аварий и поломок было много, но первая крупная с частичным  затоплением реакторного отсека произошла еще в августе того года. Потом в сентябре, со вторым экипажем на борту – поломка  баллера горизонтального руля с аварийным погружением на глубину. И вот теперь у нас  всего-то два-три выхода в море на отработку курсовых задач и – потекли парогенераторы, (ПГ)!
         Это были так называемые в обиходе «бочки»  из нержавеющей стали, (позже их стали делать из титана), в которых тепло  из ядерных реакторов превращалось в пар для турбин по принципу обычного электрического чайника.  Только нагревательным элементом здесь был теплоноситель, (вода высокой чистоты и температуры под давлением), поступавший по трубопроводам из ядерного реактора. Так вот эти «бочки»  были ахиллесовой пятой всех первых атомоходов. На каждом борту их было по восемь, и они часто давали трещины, текли, особенно по сварным швам. А течи были радиоактивными, пар нередко попадал в отсеки… Найти текущую бочку в специальных выгородках и отсечь её от остальных, исправных, было настоящим искусством операторов, управляющих Главной энергетической установкой, (ГЭУ).  После отсечения четырех и больше бочек, ГЭУ надо было выводить из действия, дальнейшая  её эксплуатация  запрещалась. И вот уже к концу 1963 года количество текущих парогенераторов на обоих бортах нашей подводной лодки достигло критической черты.

           Небольшое отступление. В те времена общим мнением почему ПГ текли  было то, что они изготавливались из нержавеющей стали и были недостаточно устойчивы к колебаниям температуры и давления, особенно по местам сварки. Но вот своими воспоминаниями поделился один из писателей на сайте "Проза.ру", который имел отношение к их производству.  Его слова привожу полностью:

          "Был свидетелем такого случая. Перед сдачей конструкций парогенераторов  представителям военной приемки, все сварочные швы снаружи красились меловым раствором. Перед тем, как приходил военпред, я должен был обильно смазывать швы изнутри керосином. Там, где проступало пятно, военспец обводил тушью и мы должны были переварить эти места.
          Это сдвигало время окончательной сдачи конструкций, и бригада лишалась премии. Своими глазами видел, как бугор, чтобы не заметили приёмщики, быстренько закрашивал мелом те места, где проступил керосин. После приёмки я - шестнадцатилетний пацан спросил бугра: "А если случится авария на подводной лодке по нашей вине?" Он под смех всей бригады ответил: "Не сцы, пацан, из-за такой х***и  лодка не утонет".
          Такие были времена. "Лодка не утонет", а сколько моряков подвергаются риску облучиться, это его не касается. Были случаи и похуже.

          Известен, например, такой. Отверстие в прочном корпусе, где должны были проходить кабеля размагничивания, на заводе рабочие закрыли деревянной пробкой и закрасили. На испытаниях, при погружении, ту пробку, естественно, выбило, в отсек под большим давлением хлынула вода. Счастье, что экипаж сумел спасти и себя, и корабль, и сдаточную команду.  Вот, оказывается, и такие причины выхода из строя парогенераторов, аварий кораблей имели место в той нашей социалистической действительности. Никого не интересовали последствия таких "деяний" ради выполнения плана и получения мизерной премии...".

           Но, как говорится,  "вернемся к нашим баранам".
           Командованием было принято решение, (да, собственно, ничего другого и не оставалось), поставить подводную лодку в ремонт для замены текущих парогенераторов. Такой ремонт мог произвести только один завод в поселке Большой Камень, под Владивостоком.  Предстоял переход туда. Жаль было оставлять Камчатку, но что делать, такова судьба военных моряков – не мы выбираем место службы. Ну и, конечно, жила надежда, что мы сюда вернемся.

           Мы не особенно расстраивались, но у меня лично в связи с таким оборотом событий возникли дополнительные проблемы. Был декабрь 1963-го года. Как уже было сказано, в это время Вера  родила Алёшку, сама была еще слаба. Так что лететь ей одной с ребенком во Владивосток, тем более неизвестно куда – такое трудно было себе даже представить. А о том, чтобы хотя бы временно здесь остаться, она и слышать не хотела. Видимо, всё-таки пришлось бы, но здесь опять вмешался господин случай. Тот самый Варюхин, списанный с нашей подводной лодки "К-122" по здоровью, попросился перейти с нами в Приморье, поскольку ему надо было побыстрее попасть туда по делам, а аэропорт, как это часто бывало на Камчатке, по погоде закрылся и надолго. Пассажиров на подводной лодке быть не может, вот командование дивизии и приняло решение: капитану 3 ранга Варюхину идти вместо меня, поскольку он  был допущен к управлению боевой частью, не так давно сдал дела, а мне предоставили возможность перевезти жену с новорожденным сыном самолетом. Мы с женой были благодарны командованию на Камчатке за чуткость и внимание к проблемам подчиненных. Где-то в другом месте могли сказать: "Это ваши проблемы".

         Наши ушли. Мы с Верой дождались летной погоды, взяли сына, пару  чемоданов с пеленками, распашонками и самым необходимым, и полетели в Приморье. В кармане у меня лежал ключ от двухкомнатной квартиры в поселке Тихоокеанском, в том самом, где предстояло жить нашим семьям.  В последний момент мне повезло обменяться квартирами с одним из офицеров, которого перевели из Приморья на Камчатку. Как я здесь, так и он там оставил всё как есть, до лучших времен, когда сможет перевезти вещи. Причем он сам меня нашел и предложил обмен.  Ну вот как можно было такое предположить?! Если уж  везет, так везет!

        С промежуточной посадкой в Хабаровске, не без приключений, через несколько часов мы приземлились в знакомом мне аэропорту Артем. Оттуда до поселка Тихоокеанский, (в быту – «Техас»), было  4-5 часов езды на автобусе. Но его надо было долго ждать.  Удалось найти таксиста, который согласился нас довезти.  А зима в Приморье, в отличие от Камчатки, суровая. Пронизывающий ветер с морозом и черной пылью при почти полном отсутствии снега. Старенькую «Волгу» продувало насквозь, обогрев почти не работал. Но мы не унывали, согревала мысль:  скоро будем дома, отогреемся, отмоемся, отдохнем.

        Каково же было наше огорчение и разочарование, когда мы вошли в квартиру! Мебель, посуда всё было на месте, даже были кое-какие продукты из круп и макарон, но по квартире гулял сквозняк, температура была чуть выше, чем на улице, горячей воды не было и в помине… Вера с Алексеем на руках опустилась на диван, чуть не заплакала. Но быстро взяла себя в руки. Вместе мы завесили одеялами окна, из которых сильно дуло, (никто же их к зиме не готовил, а там, с теми ветрами это было абсолютно необходимо), нашли и включили в маленькой комнате электрогрелку, на кухне включили на полную мощность электроплиту, поставили греть воду. Вера сумела приготовить что-то поесть, (готовила она прекрасно). И вскоре мы уже купали Алексея. Пока намыливали, вынув из ванночки, он синел от холода, потом опускали в воду, розовел. Накормили его, сами перекусили, температура в маленькой комнате поднялась до +18, жить стало можно.

Глава VII. Текущий ремонт с модернизацией

На снимке: такими мы были в Большом Камне в 1965-м году.

        Во времена, о которых идет речь, сами атомные подводные лодки были еще в диковинку, что уж говорить об их ремонте. Ни соответствующего оборудования, ни подготовленных специалистов не было. Практически всё начиналось с нуля. Так что наши надежды на 2-3 месяца ремонта скоро растаяли. Подводную лодку, с которой был выгружен весь боезапас, вытащили на стапель, вскрыли легкий и прочный корпус над ядерным реактором, соорудили специальное ограждение вокруг, а дальше дело стало. То одного нет, то другое непонятно как делать, что-то надо заказывать где-то на заводах и ждать, то технологии нет, и так далее. Время идет, средства, отпущенные на ремонт, тают. Скоро они закончились, и тогда было решено провести заодно текущий ремонт корабля в целом. Это еще время, а главное – деньги. Потом, поскольку ни в какие сроки и сметы не укладывались, решили начать полную модернизацию корабля. А позже и вообще переделать его под торпедный вариант 659Т, (еще сроки, еще деньги). Срезали ракетные контейнера, разобрали почти всю носовую часть корабля. Между собой мы говорили, что за такие деньги можно было построить новую подводную лодку, намного лучше нашей, быстрее и дешевле. Но разве наше мнение тогда кого-то интересовало?

               С самого начала нам стало понятно, что влипли в историю с ремонтом мы надолго. В начале 1964 года все офицеры и сверхсрочники и семьи перевезли из Тихоокеанского поближе  к заводу в поселок Большой Камень, благо квартиры завод нам предоставил. Посёлок Большой камень был не таким уж большим.  Несколько кварталов,  улиц, кинотеатр, ресторан несколько магазинов. В основном здесь жили инженерно-технический персонал и рабочие завода «Звезда».  А также офицеры и сверхсрочники ремонтирующихся и сдающихся от промышленности кораблей и подводных лодок. Сюда приходили с судостроительного завода в Комсомольске-на-Амуре подводные лодки для заводских и государственных испытаний и передачи флоту.

                Наш корабль и экипаж включили в состав местной 72-й Бригады строящихся и ремонтирующихся подводных лодок. Предоставили казарму для моряков, квартиры или комнаты для офицеров и мичманов в поселке. Служба шла своим чередом. Утром все в строю на подъеме флага возле корабля, потом все вниз, осмотр и проверка тех механизмов, что остались нетронутыми.  Потом кто-то участвует в ремонте вместе с заводским персоналом, остальные проводят занятия, тренировки по специальности на оставшихся механизмах или в учебных кабинетах на территории бригады. Главный командный пункт корабля, (ГКП), во главе с командиром 2-3 раза в неделю тренируется в кабинетах ракетной и торпедной стрельбы.

               Несколько слов еще об одной детали нашей жизни и службы того времени, (может кому-то рассказанное мной, послужит уроком). Командиры Боевых частей и служб нашей подводной лодки были почти все старше меня по возрасту и по званию. Командир БЧ-5, главный механик, был вообще по сравнению с нами пожилым капитаном 2 ранга. Так вот у ветеранов службы на атомоходе был такой обычай – перед обедом «помыть руки». Означало это, кроме прямого смысла, перед походом в столовую принять стопочку  спирта, запив его водой из-под крана. (Спирта высокого качества  для промывки особо сложных систем, чистки контактов в приборах  и механизмах,  на атомоход выдавали в изрядном количестве. Естественно, его заказывали и получали на береговой  базе с запасом).  Быть среди товарищей «белой вороной», я, конечно, не мог. Да в ремонте оно особенно и не мешало в службе. Плохо другое. Со временем я стал чувствовать, что начинаю к тому привыкать. И даже когда обедал дома, мне хотелось «помыть руки». Причем обязательно тайком от жены, так было интереснее, да она бы и не одобрила.  И чем дальше, тем больше меня к этой стопке тянуло.  Хорошо, что сумел вовремя осознать, что к добру это не приведет, иначе неизвестно, чем бы дело кончилось. Помню, стоял возле раковины и мучительно решал, выпить стопку или вылить. С большим трудом пересилил себя, вылил в раковину. С тех пор, руки мыл только в прямом смысле. Интересно, что в дальнейшем, хотя и  не чурался выпивки, всегда мог поддержать компанию, но тяги к ней  больше не чувствовал.

     Офицеры входящих в состав бригады кораблей кроме дежурств непосредственно на кораблях (дежурная служба находилась на них в обязательном порядке) несли различные наряды на территории бригады, патрульную службу в посёлке и т.д. Кроме того, приказом Комбрига из нас поочередно назначался нештатный комендант гарнизона Большой Камень. Однажды такая участь постигла и меня.
     В течение 3-х месяцев я обязан был вместе с патрульной службой (развод её тоже был моей обязанностью) следить за порядком в посёлке и его ближайших окрестностях, и вокруг завода, за поведением военнослужащих (в основном, конечно моряков в увольнении), соблюдением ими формы одежды. К тому времени я уже получил звание «капитан-лейтенант», и меня как коменданта уже побаивались не только матросы и старшины, но и офицеры помоложе и пониже меня в звании. И даже командиры кораблей относились с определенным уважением, поскольку в моей власти было задержать, посадить на гауптвахту их подчиненных и доложить о том комбригу на еженедельном подведении итогов. После чего, конечно, им не избежать было неприятностей.

     Между прочим, период пребывания в должности коменданта гарнизона был для меня тоже хорошей школой взаимоотношений с подчиненными и начальством, выполнения своих обязанностей без излишнего, ненужного усердия, без потери понимания и человечности.  Если человек сам или его начальник, командир просили по каким-то убедительным причинам не докладывать о проступке вышестоящему командованию, то я не докладывал. Понимал, что иной раз случайная ошибка, мелочь может испортить человеку судьбу или карьеру. Однако когда нарушение дисциплины в городе было грубым, тем более если связано было с драками или другими нарушениями порядка, спуску нарушителям не было. Как правило в таких случаях личное присутствие коменданта было обязательным.
Такая дополнительная нагрузка была весьма ощутимой. Править службу коменданта до полуночи, а в выходные и праздники еще дольше, после чего являться на службу вместе со всеми, было не так легко.

     Было еще и такое. В те времена отношения между СССР и коммунистическим Китаем обострились до предела. Поскольку Приморье от Китая недалеко, на территории бригады  поставили батарею из нескольких зенитных установок (кажется ЗСП-2 точно не помню) на случай налета  китайской авиации. Расчеты к ним формировались из наших подводников. А кого назначили командиром батареи? Конечно же, меня, поскольку обязанности коменданта гарнизона к тому времени я уже сдал следующему товарищу.   Приходилось и  занятия, и тренировки с расчетами установок проводить, (под руководством военных специалистов-зенитчиков, конечно), и по тревогам (пока учебным) бегать на мороз и ветер в любое время суток. Причем на этот раз еще дольше, чем в должности коменданта гарнизона.

     Однако главным для меня делом была, конечно, служба на подводной лодке. Естественно, от своих обязанностей командира Боевой части никто меня не освобождал. Как и все другие офицеры,  я обязан был проводить занятия и тренировки с подчиненными, заниматься вопросами ремонта материальной части. Кроме того, поскольку с корабля постепенно уходили офицеры на плавающие корабли или на повышение по службе, мне приходилось исполнять обязанности и помощника, и даже старшего помощника командира.
     Вот тут наука командовать подчиненными была еще та! Молодой зеленый капитан-лейтенант, недавно пришедший на атомную подводную лодку, должен был управлять целым экипажем, в котором абсолютное большинство офицеров были намного старше по возрасту и опыту службы. Признаюсь, приходилось несладко. Однако, старался никакой слабины ни себе, ни другим не позволять.
     Привлекали меня и к работе в госкомиссии по приемке из ремонта кораблей.  Как у меня получалось, думаю лучше судить по одному из приказов комбрига. По какому поводу он был издан, не помню, (кажется по итогам сдачи задачи №1), но копия его, которую мне выдали  на память, сохранилась:

                П  Р И  К А З
                Командира войсковой части  36048
                № 186
                14 октября 1966г.               
                п. Большой Камень
           Содержание: О поощрении командира БЧ-3 в/ч 87336 капитан-лейтенанта  Храптовича А. И.

      Командир БЧ-3 капитан-лейтенант Храптович Альберт Иванович является образцом выполнения воинского долга.  Выполняя по совместительству обязанности помощника и старшего помощника командира корабля, одновременно являясь членом Государственной комиссии по приемке кораблей от промышленности, капитан-лейтенант Храптович А.И. очень много времени уделяет повышению боевой готовности своей Боевой части. Не ослабляет руководство и воспитание своих подчиненных, активно участвует в общественно-политической жизни, непрерывно совершенствует свои знания по специальности. В трудных условиях пребывания корабля в ремонте занимается повышением своих знаний, как вахтенный офицер.
       В то же время успешно закончил вечерний Университет марксизма-ленинизма. Как вахтенный офицер показал отличные знания при контрольной проверке по Задаче №1. По личной дисциплинированности и общественно-политической работе является образцом для всех офицеров части.

                П  р  и  к  а  з  ы  в  а  ю:

За образцовое выполнение своего воинского долга объявить капитан-лейтенанту Храптовичу А.И. благодарность и наградить ценным подарком.
                КОМАНДИР ВОЙСКОВОЙ ЧАСТИ 36048      =ДМИТРИЕВ=
                НАЧАЛЬНИК ШТАБА                =ШЕМЕТНЁВ=

       Несколько слов по поводу приказа. Откровенно говоря, я сам не ожидал, что меня так распишут. Среди нас было немало достойных офицеров.  Думаю, командованию просто надо было кого-то поставить в пример остальным,  и выбор случайно пал на меня. Что касается Университета марксизма-ленинизма, то туда многие из нас поступали, чтобы избавиться от марксистско-ленинской подготовки, которая была абсолютно обязательной, но более скучной и надоедливой. Университет же можно было посещать по своему усмотрению, лишь бы сдал экзамены. Относительно «Ценного подарка», который мне тогда вручили,  не помню, что это было, по-моему, настольные часы с соответствующей надписью. Да и не имеет никакого значения. Главное, как говорится - внимание.

       Так прошло ни мало ни много – почти три года! В числе других и я несколько раз подавал рапорт по команде с просьбой о переводе на плавающий корабль. Квалификация офицера, как специалиста, и особенно как вахтенного офицера, что ни говори, а со временем в ремонте начинает падать. Мне каждый раз обещали, просили потерпеть, ведь кому-то нужно было вытягивать этот проклятый ремонт. Приходилось соглашаться, терпеть. Тем не менее, долго так продолжаться не могло.
      Гораздо позже даже перешли к положению  «Ремонтный экипаж». Думаю, понятно – такой экипаж принимает приходящую в ремонт подводную лодку, а её экипаж отправляется назад, в дивизию. Потом  отремонтированную лодку ремонтный экипаж передает прибывшему с соединения, сам принимает с флота другую и т.д. (Одного из командиров такого ремонтного экипажа, который провел в заводе почти всю свою службу, друзья в шутку прозвали «Пятнадцатилетний капитан»). Но то было позже.

     А здесь, видимо, пришло и моё время.
     В конце октября 1966 года пришел запрос из Отдела кадров ТОФ:  от бригады требуется кандидат для учебы на Высших специальных офицерских, ордена Ленина классах ВМФ, (ВСООЛК, или, как говорили в обиходе, «Классы»).  Туда мечтали попасть все, кто хотел стать командиром подводной лодки, потому что без Классов на должность командира просто не назначали. Располагались Классы в Ленинграде, слушатели зачислялись приказом  Командующего флотом, без вступительных экзаменов, только по представлению командования и политорганов,  под их  ответственность. Да, существенная деталь: кандидат должен быть с должности не ниже помощника командира.  Поскольку я  официально был только командиром БЧ-3, то пока и думать о Классах не мог.  И вдруг, (опять вдруг!), получаю от командования бригады такое предложение!  Наш командир, старший помощник, (а к нам старпомом пришел  Валентин Федорович Копьёв, тот самый  старпом с «С- 44»), заместитель командира по политчасти капитан 2 ранга Михайленко, (отличный, между прочим, мужик, умел работать с людьми, был внимательным и честным), - все были «за». Мне сказали, что в представлении укажут, что я успешно выполнял обязанности помощника командира и старпома, пока их не было. Представление на флот отослали, и в приказ Командующего ТОФ меня включили! Предстоял первый наш семейный переезд в Европейскую часть страны.

     При отъезде в Ленинград произошел интересный случай. Надо было полностью рассчитаться с кораблем, освободить занимаемую жилплощадь, т.е. сдать квартиру, а, значит, вывезти вещи. А мы с Верой к тому времени кое-чем успели обзавестись, так что нужен был контейнер чтобы их погрузить и отправить. Не успели еще ничего предпринять, как вечером звонок в дверь, на пороге мой бывший подчиненный Анатолий Пилюгин. Отличный был старшина, толковый, сообразительный. Только в прошлом году уволился в запас. Я как мог помогал ему  закончить вечернюю школу, пользуясь тем, что мы в ремонте нередко освобождал его от службы. И вот он явился в гости. Мы обрадовались, а он смеется:
-  Разве я мог, будучи неподалеку, не навестить своего бывшего командира БЧ, которому стольким обязан?
     За столом уже рассказал, что работает начальником участка на прокладке ЛЭП недалеко от нашего посёлка.
-  Толя, но ты только что Аттестат зрелости получил, как же оказался на должности инженера?
-   Да не проблема, Альберт Иванович, работа знакомая еще до службы на флоте, так что  справляюсь.
     Когда Анатолий узнал, что мы уезжаем в Ленинград и думаем как отправить вещи, он, ни на секунду не задумываясь, сказал, что завтра же у нашего дома будет стоять «Урал», его люди помогут нам погрузить вещи и отправить.
     Вот уж действительно, иной раз вспомнишь: «И тебе воздастся…».  На самом деле, на следующий день прямо к нашему подъезду прикатил грузовик «Урал», двое ребят быстро загрузили в него наши нехитрые вещички, мебель. Я поехал вместе с ними на станцию, где мы без труда всё оформили и отправили. В начале ноября 1966 года мы с Верой улетели сначала в отпуск, а потом в Ленинград.

Глава VIII. 1. 60-е годы в СССР и на флоте

               Прежде, чем продолжать рассказ о службе и жизни подводников, позволю себе небольшое отступление. Остановлюсь коротко на том, что происходило в стране и на флоте в 60-х годах, о которых у меня идет речь. Думаю, это необходимо для более полного понимания дальнейшего.

               Главным событием  стал, конечно, состоявшийся 31 октября 1961 года  ХХII  Съезд КПСС, на котором была принята новая Программа КПСС. В ней была четко обозначена главная цель и  задача партии  -  построение коммунизма в СССР. Причем, теперь указывались конкретные сроки:  коммунизм, и в первую очередь его материальная база, должен был быть построен, «в основном», к концу 1980 года. А полностью – к 1991-му(!) (Какое символическое совпадение сроков, как оказалось впоследствии!).

               Хотя до установленных сроков нам тогда, в начале 60-х, казалось очень далеко, тем не менее, сказанное партией воспринималось с сомнением: можно ли за 20-30 лет достичь полного изобилия материальных благ, а главное – практически  полностью изменить психологию людей? Между собой говорили, посмеивались, но не публично, разумеется. Никому не хотелось услышать в свой адрес: «Вы что – не верите партии? Может вы вообще против Советской власти?», со всеми вытекающими отсюда понятными в те года последствиями.

               И вот, во исполнение решений Съезда, больше на словах да на бумаге чем на деле, в стране развернулась очередная кампания. Искусственно создавалось движение «ударников коммунистического труда»,  «стихийно» возникали их бригады, был сочинен и начал повсеместно, разумеется, включая армию и флот, внедряться «Моральный кодекс строителя коммунизма». Брались повышенные соцобязательства (сейчас уже мало кто из молодежи знает, что это такое, но ниже я о том скажу) и так далее.

              В Новочеркасске расстреливали демонстрацию трудящихся, вышедших на площадь в знак протеста против повышения цен на самые необходимые продукты питания, которых к тому же не хватало, а партийная пропаганда во-всю трубила о росте сознательности, энтузиазма, благосостояния масс, о всё новых и новых успехах и достижениях.  Естественно, в докладах «наверх» в чести были именно успехи. Действительные, или мнимые, но успехи, никак иначе. Крайне отрицательно воспринимался "наверху" любой негатив. Такое было и раньше, но, по моему глубокому убеждению, именно в эти годы показуха, очковтирательство, сокрытие недостатков достигли своего апогея. Ловкие, лишенные совести и порядочности люди, умело использовали неписанные правила игры в своих личных целях, и, надо сказать, достигали весьма приличных высот в должностях и званиях. (Это среди них бытовало понятие: "Вот кем я стал, благодаря советской власти!").

             Особенно губительно всё это отразилось на Вооруженных силах. В армии и на флоте тоже развернулось «социалистическое соревнование», (то самое, которым в экономике пытались заменить капиталистическую конкуренцию, как двигатель прогресса). Продумать только - где кропотливая боевая подготовка, достижение фактического мастерства в боевой работе, а где соцсоревнование - это же разные сферы. Какое может быть соцобязательство, например: "Все торпедные стрельбы выполнить на "отлично"? Это же заведомое поощрение к очковтирательству. Как можно - вышел в море и все стрельбы на "отлично"? Это ведь ни что иное, как лишение возможности путем реальной оценки каждой стрельбы и многократных повторений постепенно добиться настоящего успеха в боевом мастерстве. Нет, теперь требуется каждую стрельбу выполнять "на отлично". Во всяком случае так отчитываться на бумаге. Прямой путь к очковтирательству. И он не пресекался! Все делали вид, что так оно и есть.

            Казалось бы и ежу понятно, что будет в итоге на деле, не дай Бог война. Ан, нет. Под нажимом и строгим контролем политорганов, на кораблях и в частях брались повышенные соцобязательства по выполнению планов Боевой и политической подготовки, (БП и ПП), выращиванию Отличников БП и ПП, классных специалистов, мастеров военного дела, отличных подразделений и кораблей.

            Поскольку отчитываться о выполнении соцобязательств, планов БП и ПП,  приходилось, как я уже сказал, на бумаге, (начальники, всякие комиссии, инспекции в первую очередь проверяли бумаги), то именно они, в конце-концов,  и стали главными.
            И не дай Бог, если в каком то из планов  у какого-то пункта не стоит пометка «Вып.»  (Выполнено). Катастрофа! Флотские остряки толковали это так: "Не выполнил, но отметил - ошибка. А выполнил, но не отметил - преступление!".

            Аварии, происшествия, грубые нарушения воинской дисциплины, а то и преступления, если была возможность, скрывались. Потому, что, если о них доложить выше, то виноватым оказывался не столько сам провинившийся (хотя он тоже, но это уж потом), сколько доложивший о том начальник. Такое расценивалось, как "неспособность работать с людьми". Потому докладывать о фактических серьёзных недостатках (о мелких - без проблем) начальники не торопились.  Ну а сокрытие, вместо тщательного разбора и воздаяния по заслугам, ни к чему хорошему, как известно, не ведет.

            Всё сказанное выше в армии и на флоте понятным образом отражалось на боевой выучке воинских частей, экипажей, кораблей, и на дисциплине. А в промышленности - не в последнюю очередь на качестве поступающих в армию и на флот вооружений и техники, не говоря уж о технике гражданской и "товарах народного потребления". Ну и на наших судьбах, конечно, потому что не все мы одинаково относились к происходящему.

            Не хочу сказать, что на флоте буквально все были бездельниками-очковтирателями. Тогда и флота, как такового, не было бы. А он держался! Держался на самоотверженном труде, службе офицеров, мичманов, матросов. Именно на их плечи ложился весь груз ответственности за боеготовность кораблей, боевых частей. Были те, которые очковтирательства не принимали. Однако большинство просто вынуждены были поддерживать «правила игры». У некоторых даже стали путаться понятия, где правда, а где ложь. Бывало, и сам я ловил себя на неодолимом желании втереть очки очередной комиссии, инспекции, предъявляя бумаги, бодро докладывал, что всё у нас отлично…  И не видел в том ничего особенного! Так было принято, и я делал то же, что и другие, не испытывая никаких угрызений совести. Наоборот, было бы стыдно, показав, как оно есть на самом деле, «подвести» корабль, дивизию, флот…

            Казалось бы невероятно, но пример нам в том нередко подавали высокие наши флотские начальники. Вот, скажем, такой случай. В июле 1962 года на Северный флот прибыл, так сказать, для ознакомления и проверки его боеготовности Первый секретарь КПСС Н.С.Хрущев. На одном из крейсеров он вышел в море, где ему продемонстрировали боевую мощь СФ. А именно, пуск баллистической ракеты атомной подводной лодкой из-под воды.
             В то время на флоте такой пуск могла выполнить одна единственная дизельная подводная лодка 629А проекта. Вот она  и выполнила пуск ракеты. А через небольшой промежуток времени недалеко от борта крейсера на глазах Хрущева всплыла атомная ракетная подводная лодка 658 проекта. Вот её и представил Хрущеву командующий СФ, как выполнившую пуск ракеты.
             Все о том знали, но почему-то, нисколько не удивлялись столь явному, даже наглому, чудовищному по своему уровню очковтирательству. Оно становилось обычным, мало того, им часто восхищались, как умением и находчивостью в таких делах. И подобные случаи были не единичными. Любой из нас, военнослужащих может привести десятки подобных.
             Еще пример, уже из 80-х годов. В июне 1983 года в бухте Саранной у Камчатки, из-за неудовлетворительной подготовки к выходу в море корабля и экипажа, по вине командования дивизии и флотилии, знавшего о том, но приказавшего выйти в море ради галочки в плане, утонула при дифферентовке атомная подводная лодка "К-469". Погибли 16 человек экипажа, остальных спасли. Подводную лодку в 1984 году подняли, поставили в завод.
              И вот намного позже стало известно, как  Главнокомандующий ВМФ С. Г. Горшков докладывал в ЦК КПСС о случившемся. Выдержка из Википедии:
              "Он докладывал не как о катастрофе с потерей лодки и 16 погибших подводников, а как о «случае частичного приёма воды в отдельные отсеки» с последующим возвращением "К-469" в строй. На основании такого доклада был составлен излишне оптимистичный план ремонта: вместо необходимых 32 месяцев на ремонт было предусмотрено 18.
              Ремонт стоимостью 320 млн рублей начался после подъёма лодки в 1984 году. Реализация сжатых сроков потребовала совмещения несовместимых типов работ. Так, в феврале 1984 года было принято решение начать затяжку магистральных кабелей на плаву, что было строго запрещено технологией ремонта. Затяжка кабелей должна была проводиться в сухом доке, так как процедура предполагала одновременное нарушение герметичности межотсечных переборок многих отсеков. Тем не менее 14 марта 1985 года лодка вышла из дока с негерметизируемыми отсеками, что создало предпосылки к её второму затоплению. Кроме того, для наращивания скорости ремонта количество ежедневно работающих было увеличено с 600 до 1200 человек, что затруднило экипажу контроль процесса работ.
          В 5 часов 30 минут 13 сентября 1985 года из-за нарушений в соблюдении требований технологии ремонта, лодка вновь затонула у заводского пирса. Подняли её через десять дней. Ремонтные работы были прекращены, а исключенный из боевого состава флота корабль переоборудовали в учебно-тренировочное судно. В 1987 году была выведена в резерв, а позже утилизирована. (https://ru.wikipedia.org/wiki/Заглавная_страница).

          Была утилизирована одна из самых новых атомных подводных лодок, с потерей для боевой готовности флота. И 16 погибших моряков-подводников...  Не считая, сколько сломанных судеб, оставшихся в живых офицеров... А вот их высоких начальников то трагическое событие не коснулось ни в малейшей степени.
          Нетрудно заметить, КАК докладывались на "самый верх" неприятные события, которых невозможно было скрыть. (А скрывалось весьма и весьма многое, и возрастать такое явление стало с тех самых 60-х). Известно и то, какими бывали последствия из-за подобного очковтирательства. (Подробнее о причинах катастрофы "К-469" будет сказано здесь, позже).

             В части, касающейся воинской дисциплины в армии и на флоте упомянутые выше события тоже сказались губительным образом.
             Помню, в середине 60-х приехал к нам в бригаду  из Москвы какой-то адмирал-политработник. Собрал офицеров, командование и долго внушал нам, что сейчас, когда на флот начали приходить люди с новым, (уже новым!), сознанием, из тех самых «коммунистических бригад», нужды в строгих наказаниях, взысканиях нет. Достаточно, обращаясь с подчиненными вежливо, лучше по имени-отчеству, объяснить, что такое воинская дисциплина, её значение для боевой готовности корабля, Боевой части, и всё. Соблюдать её дисциплину будут неукоснительно. А если нет, значит, начальник виноват – не смог как следует объяснить подчиненным. Значит, он не способен работать с людьми. (До сих пор не могу понять, верил ли он сам тому, что говорил, или просто выполнял установку свыше).
            Дошло до того, что там, наверху, переписали Уставы военной службы, убрали из них, веками практиковавшиеся меры взысканий для нерадивых или недисциплинированных военнослужащих срочной службы. Например, наряд вне очереди на работу или на службу, лишение очередного увольнения. У командиров, практически, не осталось мер воздействия на своих подчиненных, кроме выговора да в самом крайнем случае гауптвахты… .

            И пошло…  Чтобы не выглядеть в глазах начальников «неспособным работать с людьми», многие из нас перестали наказывать подчиненных за «мелочи», ограничиваясь разговорами. Чтобы не докладывать о грубых проступках, приходилось смягчать формулировки, и, соответственно, наказания и т.д. Дисциплина стала падать буквально на глазах. Например, однажды я увидел, как матросы, сидящие на скамейке, не поднялись, как положено по Уставу,  когда мимо них проходил начальник штаба бригады, капитан 1 ранга.  Но что меня особенно поразило, так это то, что он прошел мимо, как бы даже того не заметив. Мелочь? Но из таких "мелочей" складывается понятие воинской дисциплины.
             Сокрытие грубых проступков подчиненных, очень скоро обернулось невиданным раньше расцветом печально известной «дедовщины», (на флоте она называлась «годковщиной») В казармах и матросских кубриках старослужащие по последнему году службы, («годки»), уже приступали к «воспитанию» молодых матросов вместо бесправных и беспринципных командиров.  Теперь  по-другому, не так, как это делали раньше. Дошло до издевательств, избиений и даже до самоубийств и побегов из армии...

             Липа, показуха начинали набирать обороты, становились обыденным явлением постепенно и незаметно. Ситуацию можно было бы сравнить с такой, например, когда ржавчину, вместо того, чтобы  предварительно очистить, красят сверху слоем краски. Ржавчина, скрытая от глаз, начинает пожирать механизм с удвоенной силой и скоростью, и в какой-то особо напряженный момент он выходит из строя.  Последствия, особенно в походе или в бою, могут быть самыми тяжелыми. И потому настоящие моряки тех, кто красит ржавчину лишь бы скрыть её от глаз начальства, презирают. К сожалению, здесь и «ржавчина» была другая, и отношение к ней было иное.   
       «Ржавчина» начала свою работу. А что было дальше – о том речь впереди.

2. Командирские Классы. Снова К-122

На снимке наша группа с некоторыми преподавателями (они в первом ряду). Ваш покорный слуга первый во втором ряду слева (в тени).               

           Итак, в ноябре 1966 года мы с женой приехали в Ленинград. (Алексея временно оставили у бабушки в Мелитополе).  Сняли комнатку  в двухкомнатной коммунальной квартире, где в другой комнате жила  очень старенькая, на наш взгляд, бабушка.
      Именно там мне пришлось увидеть наяву во всей красе «счастливую жизнь советского народа» в одном из самых красивых наших городов. Наша соседка, трудившаяся всю жизнь и пережившая блокаду Ленинграда, получала нищенскую пенсию, которой едва хватало на пропитание. Как она была благодарна нам, когда мы приглашали её к столу по выходным и праздникам!  И таких бабушек с нищенской пенсией, алкашей, живущих за счет квартирантов, там было полно. Достаточно было только немного отступить от Невского проспекта в глубину кварталов. Только ни в одной нашей газете, ни в одной телепередаче того времени о том не было ни единого слова.  А, значит, и вообще ничего такого не могло быть.

       Вымыв и вычистив комнату (даже обои заменили!), а кое-что из мебели и мелочей быта там было, приступили к делам. Я пропадал на Классах, Вера училась сразу на двух курсах, сестер-воспитательниц детского сада и машинописи. (Профессии, востребованные в наших отдалённых базах).  Встречались мы только поздно вечером.
       На классах учеба шла нормально, никаких особых сложностей не обнаружилось. Взаимоотношения с товарищами по учебе (а они  были старше меня и по возрасту, и по званиям), наладились сразу.  И учились, и хохмили, и пиво ходили пить вместе.
       Среди профессорско-преподавательского состава на Классах были и гражданские преподаватели кандидаты, доктора наук, но, в основном,  многоопытные флагманские  специалисты и командиры с флота. Достаточно сказать, что науку торпедных атак преподавал знаменитый автор соответствующего учебника профессор, капитан 1 ранга Лонцих.  А управление подводной лодкой  известный всему флоту подводник капитан 1 ранга Жан Свербилов.  И таких преподавателей там было большинство. У них было чему поучиться.
         Из друзей особенно сблизились с семейством Володи Пьянова, бывшего начальника Радиотехнической службы у нас, на «К-122». Он перевелся сюда, в Ленинград, в один из военных НИИ. С ним и его женой Антониной мы с Верой проводили свободное время по выходным, ходили в театры, музеи, кино.
 К сожалению, всё хорошее когда-нибудь заканчивается. Подошли госэкзамены, и как мы их ни боялись, все успешно сдали.

         Прямо с Классов нас распределяли по флотам. Мне предложили должность помощника командира на строящемся атомном подводном ракетоносце. В принципе очень хорошее предложение. Но я к тому времени уже знал, что сначала придется год-полтора в составе экипажа учиться в Учебном центре. Потом неизвестно сколько, но достаточно долго, строить корабль в Северодвинске, принимать от промышленности, проводить заводские испытания…  Такое будущее, опять с длительным пребыванием на берегу, меня не устраивало. Я попросил направить меня на Северный флот, на плавающий корабль. Меня поняли, пошли навстречу, не стали настаивать, но под предлогом, что Тихоокеанский флот категорически требует всех своих офицеров после выпуска вернуть назад, на Северный флот не пустили. Пришлось смириться, но надежды попасть на плавающую подводную лодку на ТОФ я не терял.
        Выпускной вечер мы провели вместе с группой преподавателей в одном из ресторанов, тепло попрощались и разъехались. После небольшого отпуска, проведенного в Мелитополе с семьёй, я вылетел во Владивосток.  В конце 1967-го уже был в Отделе кадров ТОФ с твердым намерением добиваться назначения на плавающий корабль.

               Чуть перефразируя известную пословицу: « Мы предполагаем, а Бог располагает» можно сказать, что в Отделе кадров располагали в отношении меня иначе.  Не удалось мне убедить кадровиков. У них были непробиваемые аргументы:  командование «К-122» настаивает на возвращении меня на свою подводную лодку, потому что она вот-вот уже выходит из ремонта, и кому, как  не мне, досконально знающему корабль, имеющему опыт приемки кораблей от промышленности, принимать участие в её приемке , заводских и ходовых испытаниях. Знаем мы, как это «вот-вот», но возразить было нечего.

                И поехал я снова в Большой Камень. Товарищи обрадовались моему возвращению, да, признаться, и я был в глубине души рад, что оказался среди своих. К тому же командиром нашей «К-122»  уже стал В.Ф. Копьёв, тот самый, уважаемый мной старпом с «С-44». Командиром «БЧ-5», (механиком), стал мой товарищ капитан-лейтенант, инженер, Леонид Полещук. Мне могут сказать, что в таком звании  и с таким опытом старшим механиком на атомной подводной лодке стать просто невозможно. Но Леонид был представлен к назначению на эту должность по рекомендации флагманского механика бригады. Он рекомендовал его как самого грамотного специалиста среди других кандидатов, к тому же хорошо умеющего руководить подчиненными. Командование бригады с ним согласилось, согласился и флот.

           А вот старшим помощником командира был назначен никому из нас неизвестный, капитан 3 ранга П.  (Фамилию называть не буду). Дело в том, что он был совершенно не приспособлен к службе, тем более в такой должности. Румяный, улыбчивый толстячок, всегда таскавший с собой не «Журнал боевой подготовки» (ЖБП), как положено старпому, а потрепанный портфель…  с марками!  Как он попал на такую должность понятно:  поскольку списать с корабля неспособного к службе невозможно, надо отдать его куда-нибудь.  Сделать это быстрее и проще всего с повышением, пусть там кто-то с ним мучается. Вот так  он и продвигался по службе, и стал старпомом.
          Для меня, теперь штатного помощника командира, это означало одно -  придется основную часть его обязанностей взвалить на свои плечи. В принципе, в том не было ничего нового, приходилось заниматься этим и раньше.  Куда хуже было другое. Как я и подозревал, оказалось, что до конца ремонта еще далеко.
          Принял дела и обязанности помощника командира, и занялся ими. Попутно что-то делал и за старпома.  А куда деваться, порядок на корабле и в казарме – наша общая забота. Всё снова вошло в свою колею. Вскоре и Веру вызвал в Большой Камень. К тому времени она снова была беременной, носила в себе будущую нашу дочь.  Мы получили квартиру, с помощью друзей её обставили, и в дальнейшем по выходным и праздникам нередко собирались вместе и у нас.

             Наладив службу, в начале 1968-го года пошел к Копьёву:
-  Валентин Федорович, поймите меня правильно, я не собираюсь бежать от трудностей.  Вы же прекрасно знаете – мне необходимо плавать!

       Валентин Федорович, конечно, понимал.  Он объяснил мне, что подал заявку в Отдел кадров ТОФ на возвращение меня в свой экипаж потому, что ремонт действительно заканчивался.  Но во время проведения швартовых испытаний с фактическим вводом главной энергетической установки (ГЭУ) при подаче пара на турбины была обнаружена течь парогенератора №7. Ремонт снова затянулся. Такого он предвидеть, конечно, не мог. Так что препятствовать мне не будет. И пошел с моим рапортом к командованию бригады.

       Не могу не рассказать здесь, хотя бы коротко, о судьбе этого незаурядного офицера, сыгравшего в моей судьбе большую роль. Ну вот, скажем, на его месте другой даже не подумал бы идти к начальству, просить за меня. Ведь каждый опытный офицер накануне выхода из ремонта был у него на счету. Но не Валентин Федорович!  Он не о себе думал в первую очередь, а о нас. С его отношением к людям, знаниями и опытом, я уверен, он мог бы стать большим военачальником и принёс бы много пользы флоту.  Если бы не попал в свое время на «К-122» и не разделил с ней её нелегкую, даже трагическую судьбу. А меня, как позже оказалось, от таковой избавил.

       Несколько строк о «К-122» и судьбе Копьёва.  С окончанием невероятно затянувшегося ремонта, в 1969 году, (уже без меня), она, наконец, перешла в 26 дивизию подводных лодок. Там экипаж ускоренным темпом прошел Курс боевой подготовки подводных лодок и в начале 1970 года вышел на Боевую службу.
      7 мая в Филиппинском море всплыли на перископную глубину на сеанс связи и определения места.  Штурман, определил место корабля и предупредил командира капитана 1 ранга Копьёва и старшего на борту заместителя командира дивизии капитана 1 ранга Сучкова Л.Ф. о том, что в их районе есть подводная возвышенность с глубиной над ней около 200 метров. С окончанием сеанса связи командир приказал погружаться на глубину 100 метров. Вопреки решению командира, старший на борту Сучков пренебрег предупреждением штурмана и, не записав, как положено, в Вахтенный журнал, что вступил в командование подводной лодкой (что и спасло его позже), приказал погружаться на 200 метров. На глубине 196 метров лодка столкнулась с подводной скалой. Была разрушена носовая часть легкого корпуса, в том числе обтекатель гидроакустической станции, она вышла из строя. Без неё подводная лодка небоеспособна, пришлось возвращаться.
        На переходе в базу в подводном положении 12 мая произошел пожар в турбинном, а потом  в 4 и в 8 отсеках. Всплыли  аварийно в надводное положение. С пожаром справились, никто не погиб, но часть экипажа получила отравление угарным газом. Провентилировали отсеки в атмосферу, устранили последствия аварии, погрузились, продолжили переход.  Но несчастья продолжали преследовать подводную лодку. Вскоре вышли из строя малые горизонтальные рули, пришлось на большом ходу управлять большими. И в один прекрасный, как говорится, момент их заклинило, чуть было не ушли на запредельную глубину…
С возвращением в базу, в результате работы Комиссии по разбору итогов похода, командир подводной лодки был снят с должности.

        Любому непредвзятому человеку понятно – при чем тут командир подводной лодки? В столкновении с подводной скалой вина явно старшего на борту. Позже, когда произошел пожар, командир сделал всё, что мог и должен был. Людей и корабль спас, привел его в базу. Да, поставленную задачу корабль не выполнил, но не по вине командира. Капитан 1 ранга Сучков во время работы комиссии, видимо, не нашел в себе мужества признаться, что вмешался в управление подводной лодкой, и столкновение со скалой случилось, фактически, по его вине. Что касается пожара и особенно поломки рулей, то здесь многое зависело от качества ремонта подводной лодки на заводе.  В общем, в итоге разбирательства, как было принято в те времена на флоте, виновника назначили  и наказали.
       (Позже самого Сучкова  судьба  тоже жестоко наказала.  Спустя три года он погиб на «К-56»,  после столкновения подводной лодки в надводном положении с гражданским судном «Академик Берг». И хотя вина его, как старшего на борту, в том, что произошло, тоже была, винить его посмертно никто не стал. Тем более, что вел он себя в аварийном отсеке мужественно).

       Несправедливость наказания сильно сказалась на здоровье Валентина Федоровича. Какое-то время он еще служил в штабе флота на незначительной должности. Я с ним там встречался, он осунулся, был сам на себя уже не похож, но, по-прежнему, с одной стороны был строг и требователен к подчиненным, с другой - внимателен и доброжелателен. 
       Спустя несколько лет, в сравнительно молодом еще возрасте, он умер. (Примерно такая же судьба постигла и его младшего брата Александра, но то отдельная история).

          Подводная лодка «К-122»  еще дважды ремонтировалась. 20 августа 1980 года в море на ней случился сильный пожар в 7 отсеке. Погибли 14 человек, лодка лишилась хода и приведена в базу на буксире. Снова ремонт. И только в 1985 году  из-за неудовлетворительного состояния она, наконец, выведена из состава ВМФ.  Вот таков был её путь на флоте. Множество погибших, потерявших здоровье и неисчислимое количество поломанных судеб. Примерно то же было с «К-19» на Северном флоте и многими другими атомными подводными лодками первого поколения. Так тяжело, так непросто происходило становление нашего атомного подводного флота.

          Но, продолжу. Итак, 1968 год, завод, Валентин Федорович пошел к командованию бригады с моим рапортом о переводе на плавающую подводную лодку. Там, как и ожидалось, отказали под тем же предлогом  – лодке скоро выходить из ремонта. И я окончательно смирился со своей участью, продолжал службу в полную силу, как мог и умел, без скидок на какие-то там обиды, обстоятельства.  И никаких особых изменений не ждал.

          Однако, и здесь повторяется старая истина: нет худа без добра. Из штаба ТОФ запросили кандидатуру на должность старшего помощника командира новостроящейся многоцелевой атомной подводной лодки нового поколения.  По приказу Главкома ВМФ в такой экипаж должны набирать только лучших офицеров. Командование бригады давно меня знало, вот мне эту должность и предложили. (Видимо, другого подходящего на тот момент не нашлось). Вместе с Валентином Федоровичем, подумали и пришли  к выводу:  надо соглашаться.  Всё равно на плавающую лодку не отпустят. А наш «ремонт» снова затягивается на неопределенное время.  К моменту выхода из завода «К-122» в экипаже новостроящейся подводной лодки я, скорее всего, успею уже пройти и Учебный центр и постройку на заводе. (Интересно, что наши расчеты в дальнейшем полностью оправдались). Тем более предлагается лодка нового поколения, более совершенная и должность не просто помощника, а уже старшего помощника командира, что, конечно, совсем другое дело. Согласился. Приказ ГК ВМФ о моем назначении на должность старшего помощника командира «К-323» пришел быстро. Я отправил Веру к родителям в Мелитополь, сам вылетел на Камчатку. Поскольку мой новый экипаж формировался там.

        На Камчатке из штаба флотилии меня направили на одну из плавказарм, (их уже было здесь три), где размещались офицеры моего нового экипажа.  Там я представился командиру «К-323» и познакомился с офицерами, уже зачисленными в экипаж.
        Командир, капитан 2 ранга Семёнов Аркадий Иванович, невысокого  роста, лысоватый, доброжелательный, моему появлению обрадовался. Теперь все заботы по доукомплектованию экипажа офицерами до полного состава, (матросов, старшин набирают позже), их размещению, питанию и так далее ложились на мои плечи. Сам он был назначен командиром  на новый корабль сразу по окончании Военно-морской Академии. Туда поступил с должности командира дизельной подводной лодки, так что опыт плавания,  командования кораблем у него был. Дела и обязанности старпома были хорошо известны мне, командиром БЧ-5 стал опытный Олег Спиридонов. И другие офицеры производили хорошее впечатление.  Стало понятно,  дела у нас пойдут как надо.

ГлаваIX. Экипаж атомной подводной лодки в УЦ

(На фото: Начальник Учебного центра в Обнинске Леонид Гаврилович Осипенко).
         Вскоре отобрали на флотилии остальных офицеров, и вылетели в Москву. На складах тыла армии нас переодели в форму МВД. Так переодевали всех флотских, кто потом должен был ехать в Обнинск небольшой городок в 100 км от Москвы. Там, на базе первой в мире промышленной атомной электростанции, был создан специальный Учебный центр, (УЦ),  для подготовки экипажей атомных подводных лодок ВМФ. Так вот, чтобы «вероятный противник» не понял, кто мы такие, нас и переодевали в форму МВД.  (Только много позже, эту наивную, на грани глупости, «маскировку» отменили).

              Начальником Учебного центра был командир первой атомной подводной лодки в ВМФ СССР Герой Советского союза контр-адмирал Леонид Гаврилович Осипенко. Настоящий подводник, ветеран ВОВ, офицер прекрасных деловых и человеческих качеств.

              В ноябре 1968 года мы приступили к изучению по чертежам и макетам, в учебных кабинетах, устройства нашей новой подводной лодки, и всего, что потребуется для управления ею в будущем. Основное внимание тогда уделялось ядерной физике, устройству и правилам эксплуатации ядерных реакторов, электро-энергетических, воздушных, гидравлических систем, паротурбинных установок. Командиры групп управления ядерными реакторами, (сокращенно - управленцы), отрабатывали практические навыки в Физико-энергетическом институте, (ФЭИ), на действующей  ядерной установке.

              Осваивать науки было не легко, но мы старались, не жалея сил и времени. Группу командования, например, (командир, старпом, замполит, помощник), обучали чуть ли не на уровне инженер-механиков. Не только в деталях системы и механизмы подводной лодки, а вплоть до того, что мы учились вводить и выводить ядерную энергетическую установку из действия, управлять ею в различных режимах, включая аварийные. Всё это было бесценным для нас знанием в процессе дальнейшей службы.

              Преподаватели в учебном центре были замечательные. Например, профессор, доктор наук полковник В.М. Дорогань. Помню, как мне когда-то пришлось самостоятельно разбираться в основах ядерной физики. Кое-что понять самому было трудно. А после его лекций, всё сразу стало на свои места. Он умел так разложить всё по полочкам, что я, например, и сегодня могу рассказать любому принцип получения управляемой ядерной реакции.  Такими же были и другие преподаватели, можно сказать, фанатики своего дела Н.Соснин, В.Иванов, Ю.Яковлев, Л. Коцуренко и многие другие. Все они навсегда останутся в нашей благодарной памяти.

             К сожалению, занятий по тактике действий подводной лодки, оружию, навигационным, радиотехническим и прочим системам внимания, практически не было. Да и учебных кабинетов по ним, тренажеров пока еще не было. Всё упомянутое приходилось изучать и осваивать позже, самостоятельно.

           Всё это время я был в Обнинске один, Вера оставалась в Мелитополе у родителей, где  24 декабря 1968 года родила нашу дочь Марину. Под самый Новый год мне удалось отпроситься на пару дней, чтобы увидеть жену и дочку. На всю жизнь запомнился эпизод, как я прилетев самолетом, несся бегом по улице Мелитополя к дому родителей Веры, чтобы успеть поднять бокал шампанского под бой курантов.
            Успел! Вокруг новогоднего стола уже с бокалами шампанского в руках стояли все наши родные и близкие, включая моих, (они тоже приехали поздравить Веру с дочкой и всех с Новым годом). Можно только представить их изумленные лица, когда я распахнул дверь и появился на пороге!
И радость жены, со слезами на глазах показавшей мне чуть позже нашу красавицу-дочь Марину. (А как еще можно было назвать нашу дочку - дочь военно-морского офицера?!).
            К сожалению, через два дня пришлось возвращаться на службу.  А спустя месяц они все – Вера с Алексеем и маленькой Мариной приехали ко мне в Обнинск.

       В мае 1969 года я, замполит и механик, вылетели на Камчатку. С помощью командования флотилии, набрали там матросов, старшин и мичманов до полного состава экипажа, перелетели с ними в Москву. В Москве всех переодели в форму МВД и привезли в Учебный центр, в Обнинск. Забот у нас прибавилось вдвое.

               Время шло. Постепенно люди проявляли себя, кто есть кто. Кто действительно был достоин службы на новой подводной лодке, а кого сумели спихнуть нам за ненадобностью, прикрыв липовыми характеристиками  и чистыми карточками взысканий и поощрений. К счастью, случайных людей  оказалось немного, буквально единицы. (Тогда к комплектованию новых экипажей на флотах еще относились серьёзно).  Из всех из них  в процессе учебы надо было не только получить хороших специалистов, но создать экипаж. Усилий преподавателей УЦ для того было недостаточно. Главное – привить чувство гордости за свой экипаж, единства, сплоченности, высокой ответственности за своё дело, привычку к порядку и дисциплине. Вот это было главным для командования, офицеров нашего экипажа. Чем мы и занимались постоянно помимо основной учебы.

          Оставалось время и на кино, концерты, лыжные вылазки за город.
Природа и в городе частично остается нетронутой, и за городом потрясающе хороша, обнинцы очень любят и берегут её.  Есть отличный парк, на реке Протве шлюпочная база, летний пляж. Гордостью города являются не только атомная электростанция, научные и промышленные центры, но и спортивные комплексы.

          В сентябре обучение было закончено. Мы успешно сдали выпускные экзамены, и начальник УЦ, контр-адмирал Осипенко подписал приказ о выпуске. Снова переодевшись в Москве в свою флотскую форму, (её хранили на складе), мы выехали поездом в Ленинград.  Там, на Адмиралтейском заводе уже заканчивалась постройка нашей «К-323», многоцелевой атомной подводной лодки новейшей модификации.  Вместе с нами ехали многие семьи, в том числе и Вера с маленькой Мариной. Сына еще раз оставили в Мелитополе  на  время, пока у нас не прояснится вопрос с жильём в Ленинграде. У бабушки, которая очень любила своих внуков,

           Второе наше с Верой пребывание в Ленинграде не было таким легким и беззаботным, как в первый раз. Тогда мы были предоставлены сами себе. А теперь у неё на руках была Марина, а у меня – целый экипаж. Предстояло устроить матросов и старшин в казарме, наладить организацию их обучения на строящейся подводной лодке, питания, отдыха, бани, несения нарядов. Следить за  соблюдением  дисциплины, порядка и т.д. и т.п.  Наша подводная лодка. пока еще стояла на стапеле, но уже готовилась к спуску на воду, и надо было успеть пролезть всю её от первого до последнего шпангоута, изучить устройство механизмов и систем в отсеках и в легком корпусе. В общем, приходилось в основном пропадать на службе. В том числе внимательно смотреть за работами в отсеках подводной лодки. Там, в ходе достройки, многое улучшалось и даже переделывалось по нашим предложениям.

       В начале 1970 года подводную лодку спустили на воду. С традиционным разбиванием бутылки шампанского о корпус, и грандиозным заводским банкетом по этому поводу. Корабль начал свою жизнь на воде.

          Несколько слов вот о чем. На банкете поднимали тосты «За партию», «За товарища Брежнева», «За правительство», «За руководителей завода», (поименно,они, разумеется, присутствовали) и так далее.  От нашего экипажа выступил командир и предложил тост:  «За светлые головы конструкторов и инженеров  создавших, за золотые руки рабочих, построивших для нас такой замечательный корабль!». Все присутствующие на банкете и тост оценили, и выпили с удовольствием. В том числе и мы, офицеры корабля. (Кроме меня. Старпому по традиции вменялось в обязанности по окончании банкета - он продолжался до ночи - развозить по домам "уставших" его участников. Так что мне приходилось притормаживать).

       В середине года нашу подводную лодку  поместили в специальный, крытый брезентом, док. И по Неве, потом по Беломоро-Балтийскому каналу перетащили в Белое море и дальше в Северодвинск. Там, на заводе «Звезда» мы приступили к швартовным, заводским и ходовым испытаниям.

       После окончания ходовых,  предстояли Государственные испытания с участием Госкомиссии. Перед их началом наш экипаж был отправлен на стажировку на Северный флот в 3 Дивизию подводных лодок. Три такие, как наша, подводные лодки там уже были. В дивизии нас встретили без особой радости - все, и корабли и штаб, страшно загружены, мы – лишняя нагрузка, только всем мешаем. Пришлось добиваться, чтобы нам предоставили возможность  сначала отработать экипаж на одной из подводных лодок. Потом вынудить штаб найти время, чтобы проверить нас по Задаче №1, (подготовка к плаванию).  Затем выйти с нами в море на Задачу №2, (управление кораблем над и под водой, в различных условиях, борьба за живучесть, торпедная атака, взаимодействие с другими силами, связь и т.д.).  Со скрипом и недовольством со всех сторон, но мы своего добились. Обе задачи штаб у нас принял с оценкой «хорошо». А мы приобрели практические навыки работы со своей будущей техникой и оружием, и необходимый опыт плавания для проведения Государственных испытаний.
        По окончании стажировки командир дивизии контр-адмирал Ф.Воловик построил на плацу всю дивизию и поставил наш экипаж в пример всем остальным, (случай уникальный). Сказал, что он посильней, чем некоторые экипажи в дивизии. По всей видимости, именно это обстоятельство прямо сказалось на нашей дальнейшей службе на флоте.

      Мы возвратились на завод, где и приступили к Государственным  испытаниям нашей «К-323».  Сначала в отсеках и на Боевых постах работали заводские специалисты, а наши матросы, старшины и офицеры стояли за их спинами, смотрели, чему-то дополнительно у них учились, перенимали опыт. В море с нами выходил штаб местной бригады строящихся и ремонтирующихся подводных лодок. Так что народу было – не протолкнуться. Но постепенно наши садились за пульты управления, становились на Боевые посты, а заводские специалисты с корабля уходили. Так мы и провели весь комплекс испытаний, начиная с погружения под перископ, вывески и дифферентовки, до испытаний на максимальную подводную скорость, (невиданную до сих пор), при полной мощности реакторов, до торпедных стрельб и погружения на максимально-возможную в Белом море глубину. Впоследствии как-то подумалось:  летчики при этом называются испытателями со всем, что из этого следует. У нас же, подводников, ничего подобного нет.  Для нас это хоть и опасная, но обычная, будничная работа.

        Госиспытания прошли без особых проблем, мелкие недостатки в технике устранялись на ходу. Госкомиссия приняла подводную лодку в состав ВМФ, в конце 1970 года на ней был поднят Военно-морской флаг.

Глава X. 1. Северный флот. Западная Лица

(На снимке - наша "К-323" входит в Западную Лицу).

           После приема корабля в состав ВМФ в конце 1970 года мы уже самостоятельно перешли в Западную Лицу к месту своего постоянного базирования. А именно - в 3-ю дивизию 1-й флотилии подводных лодок СФ.  Сразу же, без раскачки, начали отработку полного Курса задач Боевой подготовки, как полагается новому кораблю. Наш экипаж штабу дивизии и командованию был знаком,  но теперь ситуация была другая - у нас был свой корабль. А он был еще не полностью очищен от заводской грязи, не до  конца покрашен. То-есть фактически не достроен до конца, как это бывало в те времена, когда корабль спешили сдать к какому-то сроку, концу года или празднику. Сдавали  с оговорками, что потом, мол, всё доделаем. Вот и «доделывали», естественно всё силами самих подводников.  А чего стоит завести на корабле всю необходимую в боевой дивизии документацию, разместить  экипаж в казарме, привести в божеский вид форму матросов, старшин, офицеров после завода и т.д.

             Для тех, кто знает сложившуюся на тот момент ситуацию, и будет ловить меня на слове, сделаю небольшое отступление.
             Пока мы строили, испытывали и принимали нашу «К-323» от промышленности, «наверху» приняли решение: поменять местами экипаж «К-223»  с «166-м» резервным экипажем. То-есть нашу лодку, пришедшую с завода, передать перволинейному 166–му экипажу, и впредь он будет экипажем подводной лодки «К-323». И подводная лодка сразу же войдет в состав кораблей первой линии. То-есть готовых к бою с вероятным противником. (Опять мысли как будет лучше для планов командования. На людей плевать). А мы, не прошедшие весь Курс боевой подготовки, соответственно, будем 166-м резервным экипажем. С тех пор где-то на бумаге было так, а на деле о том скоро все забыли. Передать подводную лодку тому, кто по выучке и организованности не шел с нами ни в какое сравнение, никто и не подумал. Мы по-прежнему продолжали службу как экипаж «К-323», а тот, другой, нас подменял на время отпуска и отдыха. И никогда ни мы, ни командование не считали иначе.

            Приведением в порядок корабля, казармы, формы одежды и т.д. пришлось заниматься круглые сутки, без выходных. И все равно времени не хватало. Ко всему прочему, командир уехал ненадолго в отпуск к семье в Ленинград, и я остался за него. Прикрывать меня стало некому, я буквально разрывался между кораблем и штабом. Конечно, пришлось туго. Однажды начальник штаба капитан 1 ранга Чернов Е.Д. пришел с проверкой на корабль, потребовал у меня «Журнал боевой подготовки», (зубная боль всех старпомов).  Я его до конца заполнить не успел,(а, как помнит читатель, главным было - заполненные бумаг, планов, журналов пометками "вып". Бытовала пословица: не сделал, но записал - ошибка. А сделал, но не записал - преступление!), и мне крепко досталось от Чернова на орехи.
            Но постепенно дело продвигалось. Вскоре и командир вернулся, мне стало легче. И вот в январе 1971 года настало время проверки нашего корабля по Задаче №1  Курса БП. Для моряков это самая сложная задача, называется она «Организация службы и подготовка корабля к плаванию».  Тем более для нас, поскольку принимать её от нового корабля должен был не только штаб дивизии, но и штаб флотилии. В один прекрасный день они прибыли  на корабль и в казарму, и проверка началась.

             В первый день проверяется всё в кубрике на берегу и на корабле. Начиная от носков, ботинок, заправки коек и чистоты во всех помещениях на базе до последней гайки в трюмах и отсеках корабля. Затем идет опрос и проверка всех старшин, матросов, офицеров по знанию своего заведования, правил его содержания и использования, вопросов химии, радиационной безопасности, легководолазной подготовки и т.д. и т.п. Проверка строгая, оценка должна быть не ниже «хорошо». На второй день на корабле играется учение «Приготовление корабля к бою и походу», на котором проверяется умение личного состава работать с техникой и оружием практически. Как правило, в это время корабль смотрит кто-то из командования. Поскольку нас проверяла флотилия, на борт поднялся начальник штаба флотилии контр-адмирал Михайловский. Да, тот самый, который привел одну из первых атомных на Камчатку.

           Там мне пришлось встретиться с ним при необычных обстоятельствах.  Командир дивизии и часть нашего экипажа во главе с нашим командиром ушли в море на помощь второму экипажу. Там потекли парогенераторы, и возникла угроза радиационной опасности. Михайловский остался за командира дивизии,  а меня оставили старшим с оставшейся частью команды.  И вот один из моих матросов ушел в самоволку в поселок и не вернулся к вечерней проверке. Поскольку была зима, полагалось немедленно доложить командованию, и организовать поиски пропавшего, иначе он мог замерзнуть на морозе. Кто-то в таких случаях предпочитал не докладывать, искать самому, своими силами. Я же сделал так, как полагалось. Доложил дежурному по дивизии, составил поисковые группы, назначил маршруты и отправил на поиски. До утра найти беглеца не удалось. И вот утром вызывает меня в кабинет комдива Михайловский.
Иду ни жив, ни мертв. Ну сейчас он мне выдаст, известно ведь, что те, кто остается за начальников временно, обычно усердствуют особо, дабы себя показать.  Вхожу, здороваюсь, представляюсь. Смотрю, Михайловский ничего,  спокойно так:
- Ну что, не пришел поганец?
- Нет, товарищ капитан 1 ранга.
- А ты всё сделал как полагается, поиск организовал?
- Так точно.
- Говоришь, и раньше за ним такое замечалось?
- Да, он парень разбитной, тертый видать еще на гражданке.
- Ну, такой не пропадет. Где-нибудь у бабы проспал. Не переживай, придет к обеду. А если не придет, организуем поиск силами дивизии.
И спокойно так, даже с легкой улыбкой отпустил меня во-свояси.
Матрос к обеду пришел. А я навсегда запомнил Михайловского.

        И вот теперь он пришел на наш корабль. И именно мне поручено его сопровождать и всё показывать. Не знаю, вспомнил он того старшего лейтенанта, которого вызывал в кабинет на Камчатке. Вряд ли. Теперь тот старший лейтенант уже капитан 3 ранга, он адмирал. Я грешным делом подумал – вряд ли адмирал станет проверять состояние корабля так уж дотошно. Посмотрит по верхам и всё.  Ан нет, Михайловский преподнес мне очередной урок. Облачившись в рабочую одежду, одев перчатки и пилотку, он полез буквально по всем трюмам и выгородкам, от первого до последнего шпангоута, от первого до последнего отсека. Даже туда, куда у меня, старпома, не всегда хватало времени заглянуть.
        К счастью, матросы меня не подвели, везде было чисто, трюма сухие, всё, что полагается, смазано, медь надраена.  Адмирал  молча смотрел, кряхтел, сопел, я думал вот-вот выдохнется. Куда там!  Дошел до кормовой переборки последнего отсека, вернулся в шестой, вошел в каюту доктора, (она же амбулатория), и только тут сел на кушетку. Вижу – доволен. И вдруг его взгляд на чем-то задерживается, на лицо набегает тень:
     - Ну вот, только хотел тебя похвалить…  Неужели ты не можешь научить доктора, что нельзя так, незакрепленными держать на полке пузырьки, бутылки?  Потому что в море, при волнении они могут упасть, разбиться?
        Обидно было, конечно, оступиться в последний момент на такой мелочи. Но всё справедливо, ничего не скажешь. Замечание, разумеется, быстро устранили.

        После обеда на корабле было сыграно заключительное, особой сложности учение по борьбе за живучесть подводной лодки. В отсеках офицеры штаба флотилии и дивизии выдавали вводные о выходе из строя механизмов, о взрывах и пожарах, поступлении воды, разрыве трубопроводов пара, гидравлики и т.д.  Командиры отсеков докладывали в Центральный пост, на Главный командный пункт корабля, (ГКП), приступали к борьбе с «аварией». ГКП, (во главе с командиром), организовывал им помощь и принимал меры в масштабе корабля. Действия ГКП проверял лично Михайловский. К вечеру провели строевой смотр экипажа с проверкой формы одежды и знания Уставов ВМФ и ВС, с прохождением торжественным маршем и пением строевых песен. И на том, наконец, закончили. Результат, сказали, будет объявлен в приказе.

         И вот результат:  командующий флотилией вице-адмирал Шаповалов, (разумеется, на основании доклада начальника штаба), издал приказ, по которому наш экипаж ставился в пример всему личному составу флотилии, как сдавший задачу №1 с первого раза! (Как говорили у нас: «с первого захода»). Такого случая на флотилии еще не было. Обычно из-за недостатков и недоработок задача не принималась, назначался срок устранения замечаний, потом проверка по задаче проводилась повторно. Могло быть даже не раз.  Конечно, не обошлось без замечаний и у нас. Но они не были существенными, и устранялись буквально на ходу, еще до ухода офицеров штаба из корабля или казармы.
        Что и говорить, приятно, когда твой труд и видят, и ценят. Особенно приятно было мне. То, что Задача №1 – это задача, в основном, старпома, на флоте всем известно. Командир – он главный во всём в море.

        Последствия же были таковы. Нам было приказано немедленно приступить к отработке морской части задач Курса БП, с тем, чтобы в кратчайший срок подготовиться к выходу на Боевую службу. Вот тут, безусловно, основную роль играет командир. Насколько это важно и что это такое – мне кажется, надо сказать чуть подробнее.

2. Первая Боевая служба в океане

На снимке: подводная лодка выходит выходит из базы в Западной Лице в час ночи.  Вот такая на Севере ночь и такое Солнце ночью!

                Боевая служба, (БС), в те годы была далеко не таким рядовым явлением, как  стала позже. Считалась опасным, рискованным делом, исключительно ответственным.  Холодная война была в разгаре, в любой момент она могла обернуться «горячей». И те, кто уже был развернут на позиции в морях и океанах, должны быть в полной боевой готовности выполнить любую задачу, поставленную командованием.
                Главной задачей наших многоцелевых подводных лодок было обнаружение в разных районах мирового океана и длительное слежение за авианосными ударными группами, (АУГ), США, за крупными боевыми кораблями и подводными лодками США, Англии, Франции. В полной боевой готовности к их немедленному уничтожению с получением приказа по радио. Точно такую же задачу имели и они, и, прежде всего, по поиску, слежению за нашими подводными лодками в готовности к их уничтожению с началом боевых действий. Так что подводники, в отличие, скажем от пехоты, каждый раз, выходя в море на Боевую службу, постоянно находились в соприкосновении с вероятным противником, практически в готовности  к бою, ощущали настоящее, не учебное противодействие сил и средств США и НАТО.
                Сейчас я уже могу признаться, что в те времена мы тайком от начальства, (хотя вряд ли оно о том не знало), даже аварийно-сигнальные буи приваривали к корпусу. В мирное время они могли нам помочь в случае аварии, но в боевой обстановке они, в результате взрывов глубинных бомб отделившись от корпуса и всплыв на поверхность, могли нас погубить. (Такой случай самопроизвольной отдачи АСБ был, например, у нас на «С-44» при отработке задачи №2 в полигоне БП).

                Борьба с советскими подводными лодками в США, была поставлена на уровень национальной задачи. На её решение работали все силы и средства государства. И не без успеха. Вместе со странами НАТО ими были созданы мощные противолодочные рубежи на маршрутах развертывания наших подводных лодок, стационарные системы их обнаружения в океанах, маневренные корабельные, авиационные, а позже и космические противолодочные  силы. А самыми опасными для нас были и остаются их многоцелевые атомные подводные лодки. Именно они способны лучше, чем другие, искать, обнаруживать и длительно следить за нами в готовности к уничтожению.
                Отсюда способность скрытно обойти все ловушки, рубежи, и сохранение скрытности дальнейших действий в назначенных районах мирового океана являлось для нас одним из важнейших условий выполнения боевой задачи. Даже выход из базы на Боевую службу осуществлялся, как правило, ночью, с соблюдением полного радиомолчания, о дате и времени выхода никто на берегу не должен был знать. И только  после длительного похода на пирсе лодку встречало командование, с оркестром и построением личного состава дивизии.

                Вот почему выполнение задач Боевой службы доверяли только высоко подготовленным кораблям и экипажам. Были в дивизии и такие, которым выполнять Боевую службу просто не доверяли. Я лично знаю командиров, которые, пока другие ходили в море, они, ни разу не побывав на Боевой службе в такой должности, заканчивали Академии и дорастали до высоких должностей вплоть до Командующих флотом. А мы вышли на Боевую службу сразу же по окончании отработки задач уже в мае того же года. Конечно, это была высокая оценка наших трудов, высокое доверие экипажу и лично командиру А. Семёнову. При скромной внешности, он обладал очень сильным, светлым умом и волей. К тому же, как я говорил, имел за плечами Академию и опыт службы в должности командира.

          Видимо потому на нашу первую Боевую службу мы вышли даже без старшего на борту из числа командования дивизии или флотилии, как это было обязательно для экипажа, впервые выходящего на БС.  Обязательным было также наличие на борту второго допущенного к самостоятельному управлению кораблем офицера, кроме командира корабля. Понятно зачем. Во-первых, командир не железный, не может постоянно быть в ЦП, а во-вторых, мало ли что с ним в длительном походе может случиться. Как правило, это должен быть свой, допущенный к самостоятельному управлению подводной лодкой старпом, или  командир с другого экипажа. У меня же вышло так, что, будучи полностью занятым кораблем и экипажем в процессе подготовки и сдачи задач, свои зачеты на допуск к самостоятельному управлению кораблем я сдать до конца не успел. И, тем не менее, мы вышли самостоятельно, без единого постороннего человека на борту. Значит, и командир, и командование дивизией доверяли и мне, старпому.

          Итак, в начале мая 1971 года, ночью мы вышли на свою первую Боевую службу. Выходили из базы, соблюдая полное радиомолчание,  и даже не включая ходовые огни. Дошли до точки погружения, погрузились и начали переход по особому плану. Этот план вместе с боевым приказом в те времена командиру вручали в штабе флотилии в опечатанном виде. Его содержание, в котором указывался маршрут перехода, боевая задача, режим связи с берегом и так далее, не знал никто, до командующего флотилией включительно. Управление подводной лодкой на БС осуществлялось с КП СФ или ГШ ВМФ.    

            После вскрытия совершенно секретного пакета уже на подводной лодке, схему маршрута с указанием точек и времени их прохождения, районов действий командир вручал штурману лично в штурманской рубке. Только там штурман наносил маршрут на путевые карты.  Вход туда посторонним лицам, кроме командира, старпома и замполита был строго запрещен. С Боевым приказом командир знакомил только их и представителя Особого отдела, который выходил с кораблем на БС в обязательном порядке. Сейчас, спустя много лет, я могу рассказать о том, что нам предстояло, конечно, только в самом общем виде, и только то, что в наши дни всем известно из СМИ.

           Нам предстоял переход со скрытным преодолением противолодочных рубежей  в подводном положении через моря Северного Ледовитого океана в  Атлантический, и дальше - в Средиземное море. А там – поиск и слежение в заданных районах за атомными ракетными подводными лодками, авианосцами США. На выполнение задачи отводилось до трех месяцев.  Многие из нас, подводников, в таком длительном походе оказались впервые. Слышать слышали от коллег о том, что выдержать такое время в подводном положении, не всплывая, в условиях ограниченного пространства, среди постоянно работающих механизмов и горящих ламп освещения, в постоянном напряжении весьма непросто. Но можно. Если не давать себе слабину.

          О первой нашей «автономке», (так обычно между собой подводники называют Боевую службу),  особенно для тех, кто  не знает, что это такое, позволю себе рассказать несколько подробнее.

          Поход начался,  пошли дни за днями, складываясь в недели и месяцы. Корабль переходил из одного часового пояса в другой, а для экипажа время оставалось неизменным, московским. (Когда всплывали под перископ на сеанс связи или для уточнения места в то время, как по нашим корабельным часам и распорядку была глубокая ночь, странно было видеть ясный день, солнце). В первые дни новичкам особенно тяжело привыкать к замкнутому пространству, постоянному гулу механизмов, невозможности всплыть, подышать, тем более покурить. На наших подводных лодках того поколения курилок не было, так что о курении приходилось сразу же забыть, что для многих в начале похода было особенно тяжело. (Интересно, что я, как и другие подводники, и тогда, и позже начисто забывал о курении и других земных заботах с момента погружения  до всплытия,  абсолютно безболезненно).

           Сутки в плавании насыщены не только вахтами на Боевых постах и Командных пунктах, но и занятиями, тренировками, учениями. При прохождении противолодочных рубежей, узкостей, при обнаружении подозрительных целей и т.д. , в том числе ночью, объявляется Боевая тревога. При этом часто объявляется режим «Тишина», когда выключаются лишние механизмы, не разрешается шуметь, стучать и т.п.
           Все подводники несут вахту в три смены, по 4 часа. Мы с командиром меняемся на ГКП в первое время через 8 часов потом через 12.  Тот из нас, кто находится на командирской вахте в Центральном посту, действует по плану перехода или в районе поиска установлением контакта с обнаруженной целью, её классификацией, слежением за ней, если окажется та, за которой надлежит следить. Готовит корабль к всплытию под перископ на сеанс связи, донесения на берег о месте и действиях вероятного противника при слежении за ним, для уточнения места корабля в море и так далее.
           Другой отдыхает, и занимается своими делами. Например, у меня это планирование на сутки, руководство учениями, работа с документами, обходы отсеков с проверкой порядка, несения вахты на Боевых постах. Помимо упомянутых выше тревог, в том числе и в начале слежения за целями, нередко возникают «нештатные» ситуации, когда приходится объявлять аварийные тревоги, поднимать весь экипаж. В общем, нагрузка приличная. Но она же помогает легче переносить длительное плавание под водой. Мне, например, тяжелее было по воскресеньям, когда мы старались не занимать экипаж ничем другим, кроме несения  вахты, давали всем возможность отоспаться.

           Где-то на второй неделе плавания выходим к Гибралтару. Пройти в Средиземное море через пролив нам предстоит, не всплывая.  Потому заранее уточняем место всеми возможными способами. Потом аккуратно, на максимально возможной глубине, но, чтобы не задеть дно, имея достаточный запас под килем, продвигаемся в пролив. Над нами то и дело проходят надводные корабли, суда различных классов, спешащие в порты Средиземного моря и в обратном направлении в Атлантику. Они прикрывают нас своими шумами от возможного обнаружения «вероятным противником».
           Слава Богу, проходим пролив без приключений. Питаем надежду, что «противник» нас не заметил, хотя, как говорится, и ежу понятно, что в таком месте не поставить средств обнаружения советских подводных лодок он просто не мог. Потому, пройдя пролив, мы еще долго проводим специальное маневрирование по проверке отсутствия слежения за нами. И только убедившись, что его нет, (или оторвавшись от него, если оно было), идем в заданный район поиска атомной ракетной подводной лодки, (пларб), США.  Которая, по данным разведки нашего Генерального штаба, должна нести здесь свою Боевую службу в готовности нанести ракетно-ядерный удар по СССР с получением соответствующего сигнала.

           Мы хорошо понимаем, какая задача перед нами стоит – обнаружить, следить за пларб, с тем, чтобы успеть уничтожить её до того, как она выпустит свои ракеты по нашим городам, нашим людям, в том числе родным и близким. Никто другой, кроме нас, выполнить такую задачу не может!
           И мы ищем. Сутками, неделями утюжим район вдоль и поперек, меняя курсы, глубины, до минимума ограничивая свои шумы. Это значит, отключаем опреснители, холодильные машины, кондиционеры, всё, что можно отключить хотя бы на время. То-есть отказываем себе во многом. Акустики часами напряженно вслушиваются в шумы моря, ГКП тщательно их анализирует, вместе с акустиками классифицируют любую цель. А их здесь много. В случае сомнений - надводная цель или подводная, приходится всплывать под перископ, чтобы окончательно убедиться, есть там, по пеленгу на шум, надводная цель или нет. И каждый раз обязательно объявляется Боевая тревога. Люди выматываются… Иной раз даже не в состоянии проснуться по сигналу Боевой тревоги. И основная задача командиров Боевых частей, командиров отсеков не допускать подобного. А контроль выполнения – за старпомом. Так что приходится самому обходить отсеки и жестко наводить должный порядок там, где это необходимо. Иначе нельзя.

          Найти пларб нам не удается. Утешаем себя мыслью, что в данном районе её сейчас нет. О чем командир и сообщает по радио командованию. В очередной сеанс связи с берегом получаем радиограмму с распоряжением перейти в другой район, найти там АУГ, установить слежение за авианосцем, и каждые 4 часа докладывать по радио о его месте и действиях. На вооружении авианосно-ударной группы не только авиация с ядерным оружием на борту, но и крылатые ракеты. И то и другое в состоянии достать цели на территории СССР, потому оставлять  их без внимания командование не может. Их тоже надо держать на прицеле.

          Это другое дело. Найти АУГ не так уж сложно. И вскоре мы АУГ находим и устанавливаем за авианосцем слежение. А затем длительно следим за его действиями и докладываем на берег каждые 4 часа. Ведь авианосец не просто стоит на месте или идет прямым курсом. Там прекрасно знают, что за ним, возможно, следят подводные лодки пока еще «условного противника», и принимают все меры, чтобы такое слежение сорвать или максимально затруднить. Потому применяются максимальные скорости на переходах, вместо прямого курса - противолодочный зигзаг, маскировка шумов главной цели, т.е. авианосца.
          Однажды мы всплыли для очередного донесения о месте и действиях АУГ, и там, где по данным акустиков должен быть авианосец, его не обнаружили. Он искусно подставил вместо себя крупный корабль охранения  примерно с таким же шумом винтов, как у него, а сам ушел в сторону в неизвестном направлении. Хорошо, что случилось это недавно, а у нас скорость хода под водой больше, чем у него. Вскоре мы его нашли и донесли на берег, где он и что делает. В дальнейшем, конечно, учли и этот способ уклонения авианосца от слежения и больше таких ошибок наши акустики не допускали.

          Авианосец охраняют надводные корабли с соответствующим противолодочным оборудованием и вооружением, противолодочные самолеты, вертолеты. Не исключены и многоцелевые атомные подводные лодки,(пла). А что значит – докладывать каждые 4 часа?  Это значит  минимум за полчаса до всплытия на перископную глубину  объявлять Боевую тревогу, готовить корабль к всплытию, выбирать такую позицию, чтобы тебя не обнаружили. И только потом всплывать под перископ, поднимать антенны и т.д.

        Отдых подвахтенных минимум на час прерывается, потом подходит их время заступать на вахту. Так что и при слежении за АУГ нагрузка на экипаж большая. Уже через пару суток люди выбиваются из сил, начинают дремать на Боевых постах. Нетрудно себе представить, чем это может обернуться. Интересно, что на берегу наше командование этого не учитывает.  Видимо считается, что люди, как механизмы, могут работать без отдыха сутками и неделями.

       Выбирая из двух зол меньшее,  приходилось идти на нарушение некоторых инструкций.  Если сначала перед каждым всплытием поднимали по тревоге весь экипаж, как это требуется по руководящим документам, то потом мы с командиром решили объявлять тревогу только ГКП. И командиру быть у перископа.  Но очень скоро становилось ясно, что и ГКП и даже командир не железные, у них тоже постепенно силы иссякают.

         И было решено уточнение обстановки, выбор места всплытия и всплытие под перископ с соблюдением всех мер безопасности, передачу радио на берег осуществлять одной боевой сменой, стоящей на вахте.  В том числе командир стал доверять мне полностью свои функции. Разумеется, после того, как лично проверил несколько раз, что я всё, что надо, делаю правильно. И больше не приходил на ГКП во время своего отдыха, если я его туда не вызывал в случаях, когда его присутствие было крайне необходимо.

3. Старпом в Центральном посту

(На снимке - старший помощник командира у перископа при всплытии на перископную глубину).   

       Конечно, управлять боевым кораблем самостоятельно - большая честь и ответственность.  Приходит чувство гордости, значимости своей роли, но и боязни совершить ошибку. Тем более, в условиях приближенных к боевым. Теперь ведь жизнь и судьба корабля и экипажа, успех или провал выполнения Боевого приказа зависят от тебя. Отсюда, мне кажется, понятно, что когда я оставался в полной мере за командира в Центральном посту управления подводной лодкой, в первые свои  самостоятельные всплытия с трудом сдерживал дрожь в коленках, излишне покрикивал на рулевого и механика. Со временем это прошло, но что было, то было.

          А с чем можно сравнить ощущение, когда всплываешь в пределах видимости авианосца в перископ!  Ведь там в полной боевой готовности он сам, его охранение, а обнаружение нас, потеря скрытности, практически равноценны срыву боевой задачи. Допустить такое никак нельзя. Особо острое чувство опасности возникает в момент поднятия перископа. Он еще только поднимается, а ты уже, почти лежа на палубе, хватаешь на ходу его ручки, ловишь момент, когда только-только в окуляре покажется поверхность воды. В первые мгновения, быстро поворачивая перископ по кругу, оцениваешь обстановку на воде и в воздухе – нет ли поблизости корабля, вертолета?  Если нет, хорошо. Но если есть малейшая опасность, немедленно: «Опустить перископ! Боцман, ныряй на глубину …метров!».  И камнем вниз, если нужно, приняв воду в цистерну быстрого погружения.  Потом всё сначала, выбрав по данным акустиков более удобную позицию. Но, когда всплыл незамеченным, пока радисты передают радио, смотришь в перископ на авианосец во всем его великолепии и думаешь:  а ведь он полностью в твоей власти. Если понадобится… Возникает удивительное чувство морального удовлетворения, чувствуешь свою значимость, необходимость своего тяжкого, без преувеличений, труда.

          В этом и есть трудное счастье подводника. Достигается всё это, еще раз подчеркну, ох как нелегко и непросто. Нам повезло, что мы стремительно прошли весь путь через Учебный центр и завод, не растеряв свои знания и навыки, и почти сразу  вышли на Боевую службу. А ведь были и такие экипажи, как я уже говорил, которые в море почти не выходили. Особенно из числа вторых. (Именно второй экипаж был на подводной лодке «Комсомолец», погибшей в Северном море в 1989 году. Но об этом позже).  Тренажеров на базе было мало, сделаны они были в основном руками умельцев.  К тому же, много времени и сил отнимают у подводников береговые заботы.

            Не были в стороне от них и мы. Многочисленные наряды на службу и дежурства, обслуживание камбузов, патрули в поселке, ремонт казарменных помещений и даже заготовка овощей в сезон. Казалось бы, большинство из перечисленного должна была бы выполнять Береговая база.  К сожалению, людей там мало, приходится привлекать подводников. Трудно в таких условиях наладить надлежащую подготовку к плаванию и выполнению боевых задач в море. Постепенно навыки у моряков терялись.

        Как-то мне пришлось почитать мемуары подводников времен ВОВ. Меня просто поразили воспоминания известного командира-подводника  Грищенко. В первом боевом походе, по его словам, обнаружилось, что экипаж не готов выполнять торпедные атаки кораблей противника. И он вынужден был уходить из назначенного ему района в открытую часть моря, тренировать там экипаж и потом только возвращаться на позицию.
        Что-то похожее на то происходило и у нас. Многое приходилось «выбирать» уже в процессе плавания, проводить и занятия, и тренировки, и корабельные боевые учения. Тем более, что учебные торпедные атаки, например, мы могли отрабатывать по реальным целям, включая авианосец и корабли охранения.

        Командир с замполитом, конечно, задают тон. Но вся черновая работа лежит на старпоме. Организация  службы, планирование, разработка и проведение учений, занятий, тренировок, содержание отсеков,  кают, камбузов, провизионок и т.д.  Именно старпому приходится проверять, нет ли спящих во время занятий, тренировок, а то и тревог. Наказывать нерадивых, взыскивать за порядок в отсеках и каютах, проверять бдительность несения вахты на Боевых постах. В походе и так тяжело, а тут еще старпом… Рассчитывать на любовь подчиненных не приходится.  Бывали и срывы. Был, скажем, даже такой случай. Командир, Аркадий Иванович, зашел как-то в штурманскую рубку, проверить  прокладку, ведение Навигационного журнала, обнаружил там ошибки или помарки и стал отчитывать штурмана за невнимательность.  Тот буквально матом на командира.  Я был в ЦП, мгновенно влетел в рубку, осадил разбушевавшегося  Шарова. И командира пришлось успокаивать тоже. Так это по отношению к спокойному и мягкому командиру.  Что уж говорить о старпоме.  Тем не менее, к счастью, таких случаев у нас больше не было.

        Чем дальше, тем больше, казалось бы, люди должны  были уставать от нагрузок, ограниченного пространства и т.д. С одной стороны это так. Но с другой, постепенно становилось легче, особенно мне, старпому. Экипаж окончательно становился на ноги, сплачивался, выбирая по ходу слабины, обнаруживая сущность каждого из нас, его сильные и слабые стороны. Матросы, старшины и офицеры, в абсолютном своём большинстве прекрасные моряки и люди, набирались опыта, возрастало их мастерство, приходила уверенность в своих силах, а, значит и спокойствие. Росли организованность, ответственность и даже дисциплина. Как-то подошел ко мне особист:

      - Моряки  говорят, что старпом в Центральном посту начал улыбаться. И что это хорошо.

 Конечно хорошо, потому, что теперь мы стали уделять больше внимания отдыху. Разрешили отрастить бороды, хотя начальство и не поощряло подобное, но в принципе закрывало глаза. Можно было чаще смотреть кино, что подводники особенно любят и берут с собой множество фильмов. Фильмы старые, много раз клеенные, но то мелочи.  В общем, стало полегче.

4. Возвращение в базу. Новый поход

          В конце июля мы получили радио с берега с приказом о возвращении в базу. Наше время Боевой службы в Средиземном море истекло. Конечно, все обрадовались, (нередко сроки продлевают), однако расслабляться было нельзя. Опыт показывал, что именно на этапе возвращения в базу чаще всего случаются неприятности, иногда очень большие.

          Как-то в кают-кампании зашел разговор о доме, о семьях. Аркадий Иванович сказал, что, если человек не испытывает в плавании тоски по дому, это ненормально. Конечно мысль правильная.  А я? Честно признаться, испытывал двойственное чувство.  С одной стороны, разумеется, как и все, скучал по дому, жене, детям. Сильно устал.  Но с другой – на берегу меня ждет не только семья. В море особое состояние души. Дел много, но все они нужные, корабельные. Надо мной только один начальник – командир, и то, если он в Центральном посту.  На базе забот у меня прибавляется в несколько раз, причем нередко совсем ненужных. Море бумаг, казарма, приборки, наряды, хозработы, проверки штабом, различные комиссии. И это еще не весь перечень.  Не обрадуешься…
Многие из офицеров, мичманов перед выходом в море отправили свои семьи на юг, к теплу и солнцу.  Кто-то с подначкой, невинно спрашивает штурмана:
- А Вы, Александр Алексеевич, отправили жену на юг?
- Что-о?!  Какой может быть отдых, когда я работаю? Не-ет, им дай волю, они возьмут две. Должна сидеть дома и ждать!
Причем всё это на полном серьёзе, без тени юмора. Такой был у нас штурман, и о том мы все знали.

               И вот наш поход подошел к концу. Всплыли в заданном районе, вошли в Западную Лицу и вскоре были у родного причала. На пирсе, как полагалось, нас встречало командование дивизии, флотилии с оркестром и поздравлениями. Пробрались как-то поближе к  пирсу и те жены с детьми, которые оставались здесь или успели возвратиться. Была среди них и моя Александровна. Естественно, как всегда, возглавляла женскую кампанию, т.е. женщины как-то к ней тянулись. В первый момент, как она потом сказала, даже не узнала меня из-за бороды. Но потом объятия, поцелуи, слёзы.

               Чуть позже, кого можно было,  отпустили по домам. Но большинство экипажа, во главе, конечно, со старпомом осталось на корабле. Выводить ГЭУ из действия, расхолаживать реакторы, приводить в исходное положение механизмы.  Только на следующий день можно было оставить всё на дежурно-вахтенную службу и уйти домой.  Я ходил по затихшему, как бы постепенно остывающему кораблю с таким чувством, будто расстаюсь с живым существом,  для меня дорогим и близким…

       Через несколько дней мы сдали корабль второму экипажу и начали готовиться к отъезду в санаторий под Москвой на послепоходовый отдых и профилактику. Поправить здоровье было действительно необходимо.

       В своих воспоминаниях я ни слова не сказал о том, чем питались мы, подводники в походах, особенно на дизельных подводных лодках, но и на атомных тоже. Писал об ограниченности пространства, о постоянном гуле механизмов, (часто сам себя чувствовал одним из них), об отсутствии свежего воздуха и т.д. А вот о том, чем питались, как-то упустил. Не так давно пришлось прочитать в стихотворении одного из гражданских моряков, что надо бы побыстрее в очередной порт, и почему именно:
                "А то так скоро есть начнём,
                Тушенку с кашей, сухофрукты".
 А мы, подводники, в море, в своих дальних походах так питались после того, как через неделю-две заканчивались в холодильниках запасы с базы, всегда. Месяцами. Консервированными, преобразованными на небольшом камбузе в приемлемый вид продуктами, и консервированным на спирту хлебом. При ограничении движений, многие из нас, если не пропускали специально обед или ужин,(я, например, в походах так делал всегда), набирали лишний вес, кожа приобретала землисто-зеленый цвет, а ноги долго еще болели на суше с приходом в базу. Многие из нас, включая меня, уже на пенсии страдают от этих самых болей, только они уже не проходят...

        Так вот о послепоходовом отдыхе. В те времена такой порядок соблюдался незыблемо. И надо сказать был чрезвычайно полезен не только для здоровья, но и для сплочения экипажа. Ведь в санаторий отправлялись все офицеры, мичмана вместе, причем с женами. (Так же и матросы со старшинами, но в другие места). Можно себе представить эту большую семью собиравшуюся на пикниках в лесу у костра, на спортплощадках, концертах и т.д.    Потом предстоял отпуск. Но до того надо было рассчитаться с базой и сдать все отчеты за БС. Надо сказать тяжелая и неприятная работа!

                Если говорить об итогах похода, то после изучения представленных отчетов наша Боевая служба была оценена на «отлично». Мы выполнили все поставленные задачи без замечаний,были в постоянной готовности к боевым действиям с использованием оружия, и будь на то приказ командования, выполнили бы его без колебаний. У нас не было аварий, больших поломок, грубых нарушений воинской дисциплины. Нас никто не обнаружил. С одной стороны было приятно, что мы не подкачали, оправдали доверие командования дивизии и флотилии. Это да. Но, всё же, нам не удалось сделать главное – найти и следить за пларб. А мы ведь в первую очередь противолодочники. Впрочем, может, в назначенном нам районе поиска её и не было. Однако и для каких-то серьёзных выводов данных пока было мало.

                К сожалению, уже на берегу между мной и командиром вышла неприятная размолвка, (первая, но, к сожалению, не последняя). По итогам похода и у нас на корабле, естественно, издавался приказ с поощрением отличившихся. Так вот, обычно любой приказ командира готовится с участием старпома, а в большинстве случаев готовится им самим. Ну, если приказ о поощрении или наказании, то участвует и замполит. На сей раз меня почему-то обошли. Сначала я не придал тому значения, мало ли, был занят отчетами. Но когда  услышал его содержание перед строем экипажа, не поверил собственным ушам. В нем, в числе отличившихся с объявлением благодарности,  оказались кое-кто из тех, кто в походе за ту или иную провинность были мной наказаны, и с кого я взыскания еще не снял!  Получалось так, что они добрые дяди, а я вот бездушный деспот. Даже не подумали над тем, что ими, во-первых, был грубо нарушен Устав, запрещающий поощрять тех, кто имеет неснятые взыскания, а, во-вторых, над тем, что они унизили меня, старпома, в глазах подчиненных! Пренебрегли и  старым, петровских времен,  правилом для военачальников: «Награждая недостойных, ты унижаешь тех, кто награды заслужил, и сеешь недовольство среди остальных».  Можно же было предварительно поговорить со мной, я бы просто снял с них взыскания, чем потом поощрять их в приказе. И все было бы в порядке. Так нет!

           Всё это я и высказал командиру прямо, ничего не смягчая, и не оставляя, как говорится, камень за душой. Ну и, конечно, ничего, кроме испорченного настроения и трещины в отношениях не добился. Аркадий Иванович попытался убедить меня, что я излишне щепетилен, что в данном случае ничего особенного не произошло…  Не убедил.

          В августе мы разъехались по отпускам. Еще в буквальном смысле болели ноги непривычные к ходьбе по суше, а мы уже катили на юг, в Мелитополь, к теплому Азовскому морю. Из Мелитополя к морю выезжали всем семейством на стареньком «Москвиче»  Александра Ильича, он возил нас туда с большим удовольствием.  Изумительной чистоты вода, чистый песчаный пляж, людей мало, солнца много, дети, жена рядом – что еще надо уставшему подводнику для отдыха?  Заезжали, конечно, и к моей матери в Донецк. После выхода на пенсию она вместе с мужем, (моим отчимом), перебралась туда, поближе к отчему дому, где по-прежнему жила бабушка Полина. Там по соседству жили  её сёстры Елена, Катерина, Люба, брат Илья, которых я любил с детства, и они, меня, соответственно, тоже. Часто собирались за одним столом, угощались, с удовольствием пели песни. Они гордились мной, и я, конечно, ценил их отношение.

                2.ПОДГОТОВКА К НОВОМУ ПОХОДУ.

           В начале ноября возвратились на Север. Здесь в военном посёлке у нас была хорошая трехкомнатная квартира с горячей водой и газом, (в бытовом отношении СФ отличался от ТОФ в лучшую сторону). Дети, помимо школы, занимались в различных кружках,  (музыка, танцы, бассейн), Алексей даже грамоты по плаванию получал. Так что семья была устроена неплохо, за неё я был спокоен.
          Иное дело – служба.  Там дел скопилось невпроворот. Отпускная инерция, вакханалия с организацией, порядком  и даже дисциплиной, матросы, остававшиеся без нас, малость подраспустились. В казарме холодно, надо утеплять, многие офицеры, в том числе командир, еще не вернулись с отпусков, всё на мне. И тем не менее я доволен:  нам поставили задачу немедленно принять свой корабль и снова готовиться на Боевую службу! Еще раз напомню, это притом, что некоторым таковую не доверяли вообще.

         Снова интенсивная нелегкая работа по подготовке к плаванию, восстановлению приобретенных в прошлом походе навыков, выходы в море на стрельбы, подтверждение задач. К тому же, часть людей с экипажа ушла, уволились в запас старослужащие матросы и старшины. Вместо них пришли другие, их еще учить и учить. Кстати, уходящие в запас меня тепло поблагодарили, подарили сделанную собственными руками небольшую картину с изображением нашей подводной лодки.  На обороте надпись: «Капитану 2 ранга Храптовичу Альберту Ивановичу. В знак уважения и в память о совместной службе. От уходящих в запас старослужащих моряков экипажа «К-323». Нехитрый подарок, но он очень для меня дорог. Оказывается, люди умеют понимать строгость, если она по делу.

         К установленному сроку мы были готовы. На этот раз я решил во что бы то ни стало сдать все положенные зачеты на допуск к самостоятельному управлению подводной лодкой. Что это значит, думаю, надо рассказать.
 Это значит сдать зачеты флагманским специалистам штаба флотилии  по знанию и умению практически выполнять в полном объеме всё то, что знают и умеют они. А это флагманские штурман, ракетчик, торпедист, связист, РТС, флагмех, (все его помощники по ГЭУ, электротехнической части, устройству и живучести корабля), химик и даже доктор, (этот по защите от ОМП и оказанию первой помощи). Сдать их очень непросто. Требуется много сил и времени,  да и среди принимающих  зачеты есть разные по характеру люди. После сдачи всех зачетов флагманским специалистам проводится заключительная беседа у Командующего или начальника штаба флотилии. Тот проверяет знание Корабельного устава, всевозможных руководящих документов, (их десятки), знание сил и средств вероятного противника, (ТТД, всех кораблей и подводных лодок, их оружие и его возможности, тактику действий), управление кораблем, использование своего оружия в различных ситуациях. И вообще может задать любой вопрос, какой посчитает нужным, в том числе из специальных, которые сдают флагманским специалистам.
                К сожалению, здесь не обошлось без осложнений. И возникли они там, где я их никак не ожидал.   Дело в том, что последним зачетом, который я должен был сдать флагманским специалистам, был зачет у флагманского минера флотилии капитана 1 ранга Меринова. Старый подводник, участник боевых действий в ВОВ, весьма бодрый для своих лет и хорошо знающий своё дело, (только потому его не увольняли на пенсию), он отличался въедливым нравом и весьма непредсказуемым характером. Об этом меня предупреждали коллеги, но я особо не беспокоился, поскольку это была моя специальность, готов был ответить на любой вопрос. Сначала так оно и было – по знанию оружия и вооружения подводной лодки, правил ухода, обслуживания, использования и т.д. ко мне не было никаких претензий.  Потом я должен был выполнить торпедную атаку надводной цели на тренажере. Условия атаки Меринов ставил сам, лично. Причем стрельба должна была выполняться только прямоходными торпедами, никакого самонаведения. Чтобы попадание было прямо в цель, как в Великой Отечественной. И вот тут неожиданно у меня случился облом.

          В первой же атаке  при стрельбе по цели, идущей на зигзаге, я постарался произвести залп с максимально возможной дистанции. И пока торпеды шли к цели, она успела повернуть на другой курс.  Промахнулся. Ну и что, ничего страшного, так бывает и бывало в реальной обстановке во время войны.  Готов был (как было на войне) повторить атаку с учетом допущенной ошибки. Но Меринов никаких повторений не допускал. Следовало готовиться выполнить упражнение на тренажере в другой раз, согласовав с ним день и время.
         Повторная атака - опять безуспешно!  Но на этот раз я был абсолютно уверен, что всё сделал правильно, промахнуться не мог. А почему не попал – никаких разборов, объяснений Меринов не делал. Просто уходил и всё. Еще дважды приходил, с трудом упрашивал Меринова повторить попытку сдать зачет – то же самое! Здесь я уже заподозрил что-то неладное, вплоть до того, что Меринов мог после моего залпа намеренно тут же менять курс или скорость корабля-цели.

         Был почти в отчаянии, сдача зачетов срывалась. Но сдаваться было нельзя. Долго думал, как быть, и всё-таки выход нашел. Попросился на прием к Михайловскому, особо не распространяясь в своих подозрениях, попросил его лично посмотреть мою атаку на очередном моем заходе к Меринову. А если я что-то делаю неправильно, на разборе указать мне на ошибки. (Чего, повторяю, Меринов не делал).  По реакции Михайловского понял, что он не в первый раз слышит о подобных осложнениях на зачетах у  Меринова.  Он без каких-либо вопросов, сказал, что самому ему некогда, но на моей атаке быть моему командиру А.Семенову. А Меринову приказал его в кабинет торпедной стрельбы допустить.  В присутствии командира (а я попросил его внимательно смотреть на действия Меринова) атаку я выполнил успешно. И Меринов вынужден был тут же поставить мне зачет. Зачем, почему ему было нужно так иногда поступать, (напоминаю, не только со мной),  осталось загадкой. Возможно, не могу того исключить, он хотел чтобы мы достигали  совершенства в  мастерстве торпедных атак. Только почему, в таком случае, он не указывал нам на ошибки?

              Но Бог с ним, главное – нужный результат был достигнут. Затем около часа заключительной беседы у Михайловского, без особых проблем. После чего, по представлению флотилии, Приказом Командующего Северным  флотом я был допущен к самостоятельному управлению подводной лодкой 671 проекта.

                3. СНОВА В МОРЕ. ПЕРВЫЙ ОПЫТ ТВОРЧЕСТВА.

               В январе 1972 года мы вышли из базы теперь уже действительно в темноте зимней полярной ночи, погрузились в заданной точке и пошли по плану. Задачи нам были поставлены, практически те же, втягивание в режим подводной жизни заняло не так много времени, как в первый раз, и вскоре мы уже работали в полную силу.

               Но, чтобы всё было идеально – так не бывает.  Были и сбои в работе систем, и неполадки в технике, с ними, как обычно, справлялись. Но об одном случае надо сказать особо. Где-то ближе к концу Боевой службы в четвертом отсеке по вварышу кабеля размагничивания в прочном корпусе образовалась трещина и в отсек под большим давлением хлынула вода. Объявили аварийную тревогу, всплыли на перископную глубину, чтобы уменьшить поступление воды.  Течь заделали подручными средствами, поставили два раздвижных упора для прочности. К счастью, вахтенный в отсеке успел вовремя доложить в ЦП об аварии, всё удалось сделать быстро. Электрооборудование не затопило, так что пожара не случилось, и никто не пострадал. Однако глубину погружения пришлось ограничить 45 метрами. О чем командир вынужден был доложить по радио на берег. С Центрального командного пункта, (ЦКП), дали команду продолжать выполнение боевой задачи с учетом ограничения по глубине. С ухудшением ситуации немедленно всплыть и донести. И мы продолжили поход, благо до его окончания оставалось не так много.

       К сожалению, были и неприятности в личных отношениях. В середине февраля мне пришлось иметь еще один неприятный разговор с командиром один на один. Практически на ту же тему, как в первый раз. Не сдержавшись, я назвал «политической проституцией» то, что произошло на партийном собрании. Там рассматривали заявление о приеме в партию одного из наших офицеров, которого, на мой взгляд, не то, что в партию, на корабль пускать было нельзя. Кроме моих, он имел взыскания и от флагманского специалиста за халатное отношение к своим обязанностям, и даже от самого командира. Ну что касается нашего замполита Евгения Ландика, здесь всё понятно – чтобы доложить потом в политотдел на базе о пополнении рядов КПСС на Боевой службе, он готов принять в партию кого угодно. Его там, конечно, за это похвалят. Но командир?  Голосует «за»?!  (Конечно, кто после этого будет против).  Как это еще можно назвать иначе, чем я сказал?  Аркадий Иванович, отличный в целом мужик, имел одну, присущую тогда очень многим из нас слабость – ни в коем случае не портить отношения с политорганами. В том числе со своим замом по политчасти. Он краснел, пыхтел,  злился, естественно, на меня. Как это я  не понимаю простых вещей. Но возразить мне  по-существу,  ему было нечего.
На собрании я, конечно, выступил против приема в партию того офицера, причем в довольно резкой форме. Мол, если уж мы говорим, что принимать в КПСС надо лучших из лучших, достойных, то давайте и делать будем так.
- В американском флоте, - сказал я, - такого давно выгнали бы со службы. А мы с ним возимся, мало того, в партию принимаем.
Даже не думал, как мои слова аукнутся мне потом, на берегу. Не зря говорят: «Язык мой – враг мой». Промолчи, и всё будет в порядке.  Так нет, считаю подобное молчание унизительным, чем-то вроде трусости.

           На этот раз я  что-то стал уставать уже к середине похода. Время моей вахты в ЦП тянулось нестерпимо медленно. То и дело вспоминал жену, детей. Не выходил из головы тот случай с партсобранием и разговором с командиром. Всё думал – если мне когда-нибудь придется командовать кораблем, постараюсь воспитать своих офицеров так, чтобы не приходилось потом говорить своему старпому:
- А почему вы не добиваетесь от него выполнения своих обязанностей? 
           Что же это за офицер, если исполнения своих обязанностей от него надо «добиваться»? Видимо эти нелегкие размышления и переживания и сказались на моём самочувствии и здоровье. Но знать о том никто не должен был, и не знал.

           И всё же, как ни тяжело в море, а всё-таки лучше, чем на берегу. Здесь четкий круг обязанностей, всё зависит от тебя самого. Можно в совершенстве изучить своё дело, освоить что-то дополнительно. При желании и настойчивости расширить кругозор  в области литературы и искусства, если поставить себе такую цель и взять в поход необходимые книги, записи. Здесь нет  курения, выпивки, (не считая небольшой порции вина за обедом, полагающейся нам, как полезной для здоровья). Если не расслабляться, можно и в тесноте выполнять какие-то физические упражнения. В общем, какой-никакой, а режим.

           У меня, например, появилась мысль разобраться с некоторыми вопросами, касающимися нашего торпедного оружия, шумности наших подводных лодок, скрытности их действий.  Опыт походов, практических торпедных стрельб и изучение тактико-технических данных сил и средств вероятного противника показывали, что наши подводные лодки шумят сильнее лодок вероятного противника, отсюда проигрыш в дальности взаимного обнаружения, а торпеды, некогда самые лучшие, тоже начали отставать от современных требований. И при использовании в бою против современных скоростных и глубоководных подводных лодок могли оказаться недостаточно эффективными.
           Несколько дней  на вахте, если всё было спокойно, и в свободное  от вахты время рассматривал различные варианты уклонения от обнаружения противником и от его торпед. Думал и над собственными способами стрельбы, учитывая принципы самонаведения наших противолодочных торпед, (углы и периоды сканирования их систем самонаведения и т.д.), возможные способы уклонения противника от них с использование глубин и скоростей хода их современных атомных подводных лодок, и пришел к выводу, что был, к сожалению, прав. Еще несколько дней заняла разработка предложений, как можно улучшить эффективность стрельбы торпедами, которые у нас на вооружении в настоящее время.
           Большое внимание уделил также способам преодоления противодействия  вероятного противника на противолодочных рубежах  при наличии той техники и акустики, которая  у нас сейчас. А  вопросам снижения шумности наших лодок, совершенствованию акустических систем и торпедного оружия, предложил уделить больше внимания соответствующим специалистам и конструкторам.

           В конце-концов что-то, на мой взгляд, интересное из всего этого у меня получилось, я упорядочил и изложил всё  в секретной тетради и решил показать командиру. При передаче вахты в Центральном посту я отдал ему тетрадь и попросил высказать свои замечания по моим запискам.  Он был явно удивлен, видимо, не ожидал, что я нашел время еще над чем-то, кроме своих обязанностей, работать. Но тетрадь взял и обещал посмотреть.
          Сдав вахту, я ушел к себе в каюту и впервые за много дней и ночей сразу же уснул, как убитый.  Мне повезло – ни одной тревоги за те несколько часов, которые я проспал. Однако, как только проснулся, поджилки у меня задрожали – что скажет Аркадий Иванович?  Времени почитать и подумать над моими записками у него, на мой взгляд, было достаточно. А ну, как посмеётся, мол, чепуха, не стоящая внимания?

          Когда подошло время моей вахты, пошел в Центральный. Аркадий Иванович встретил, как будто приветливо. От души отлегло – иронии на его лице я не увидел. Поговорили о делах, о плане на предстоящие сутки. Я всё жду. И вот он, как бы между делом:
-  Ну что… посмотрел я твой труд, почитал…
Его отзыв меня просто ошеломил. Он нашел мой труд важным и нужным. Обратил внимание на слабые места, что где требует дополнительных расчетов, уточнений. Но в целом работу одобрил. А в заключение сказал:
- На твоём месте я бы всё это отослал в секретное приложение к «Морскому сборнику». А вообще, - добавил он, -  из такого в Академии диссертации делают.
           И попросил оставить ему мою тетрадь еще на некоторое время.

           После такого разговора, я долго не мог придти в себя. Сердце трепыхается, ног под собой не чувствую, в голову лезут всякие мысли… В общем – телячий восторг, витание в облаках. Не сразу, но всё-таки восторг прошел, и я занялся своими обычными старпомовскими делами.

          На следующий день, когда Аркадий Иванович вернул мне мой труд, у нас состоялся еще один серьезный разговор по существу затронутых мной вопросов. Кое-что он еще подсказал и добавил, над чем еще надо бы подумать. Казалось бы, все было строго между нами. Однако, как говорится, шило в мешке не утаишь, о моих трудах вскоре в экипаже узнали.  Я чувствовал это по отношению ко мне со стороны офицеров.  Как бы там ни было, но мне пришлось впервые испытать радость творчества, чувство ни с чем несравнимое.

5. Дома. Неожиданные проблемы в службе

        Закончился и этот наш поход. На берегу меня встречала Вера. Она рассказала, что на этот раз о нас ходили страшные слухи, что мы и горели, и тонули.  Что в семьях  была настоящая паника, жены наших офицеров и мичманов пытались что-то выяснить у командования дивизии, но там никто из начальства не мог ничего им сказать.
        Не в силах переносить неизвестность, они бегали почему-то к ней. Ей приходилось их успокаивать. Интересно, что ей это удавалось. Она, видите ли, и тогда, и позже всегда почему-то была уверена, что её благоверный справится с любой  бедой, и что все вернутся живыми и здоровыми.

        У нас действительно, как я уже говорил,  были неполадки, сильная течь забортной воды в четвертом отсеке. Только о том, что у нас случилось,  кроме нас и командования флотом, никто не должен был знать.  Но вот надо же, каким-то образом слухи просочились в народ. Могу себе представить, что испытали наши жены, близкие, когда, слухи, как всегда, изрядно  преувеличенные, дошли и до них…

        Снова чувство расставания с кораблем, затихшим у пирса, снова береговые заботы, лихорадка отчетов. Мы и на этот раз вернулись без основного «улова». Один раз всего обнаружили пларб, но долго следить за ней не удалось – она вскоре оторвалась от нас, и восстановить контакт с ней мы так и не смогли. Плохо у нас с этим, надо что-то делать, продолжать делать вид, что всё в порядке или просто молчать нельзя.

         Для начала то, что написал на Боевой службе, решил показать одному из хороших моих знакомых  старпомов  Вячеславу Щербакову. Он был умным парнем, кандидатом наук, (сумел защититься еще в училище). Слава одобрил мою работу, и посоветовал подумать над кандидатской диссертацией. Материал, мол, у тебя уже есть, осталось сдать кандидатский минимум, найти институт, научного руководителя…  Так-то оно так, но откуда у меня, старпома, время на всё это?!  И главное – я ведь не для диссертации всё делал. Вячеслав к тому же еще добавил:
- А еще, если хочешь чего-то добиться,  в том числе и для себя лично, никогда не говори, что что-то плохо, а то и вовсе никуда не годится. Так только уйму серьезных людей против себя восстановишь, и они тебя утопят. Говори так: это хорошо, это еще лучше, а если сюда добавить вот это, тут чуть дополнить, то будет вообще замечательно.

          Мне сразу всё стало ясно. Потому просто сдал свою работу в секретную часть дивизии, попросил доложить о ней комдиву, и на том дело кончилось. Больше о ней ни слуху, ни духу. (Вячеслав позже не только стал адмиралом, но, в начале 90-х, какое-то время был даже вице-мэром Ленинграда. Думаю, таких высот он достиг не только благодаря своему уму и способностям, но и такой вот мудрой жизненной философии. Увы, я так не мог).

          Годы спустя Северный флот  возбудил уголовное дело о поставке на флот негодных торпед, но и оно, похоже, заглохло.  И еще  - в конце восьмидесятых один из тогдашних Главкомов ВМФ провел на СФ специальную операцию по выходу соединения подводных лодок через противолодочные рубежи в Атлантический океан. В основе идеи и плана операции оказались кое-какие выводы и предложения, которые были сделаны в своё время мной. Впрочем, за прошедшие годы к подобным результатам мог придти и еще кто-то другой. Так что говорить не о чем. 

      Да скоро я о том  и думать перестал, потому что на берегу меня ожидала такая неприятность, на фоне которой действительно обо всём остальном можно было забыть. А связана она была с тем самым, о чем уже было сказано: «Язык мой – враг мой». В нашем экипаже нашелся «доброжелатель», который доложил в политотдел не только дивизии, но и флотилии о том, что я всячески, в том числе даже на партсобрании, превозношу американцев, заявляю, что они превосходят нас в технике и оружии и т.д. 

        Что в те времена означало такое обвинение, думаю всем понятно. Начальником политотдела, Членом Военного совета флотилии,  тогда был некто, фамилию называть не буду, а вот кличку, созвучную его фамилии, которую ему дали офицеры, приведу: «Девять дураков».  (Не я её ему давал, не мне и отбирать). И вот он, не дав себе труда разобраться, и даже не вызвав меня к себе на беседу, распорядился немедленно рассмотреть моё дело на парткомиссии флотилии!

       Если учесть, что означал тогда термин «Рассмотреть на парткомиссии», это был бы для меня, конечно, приговор. Кто бы там, на парткомиссии флотилии стал разбираться, что к чему с каким-то там старпомом, если есть указание Начальника политотдела, (сокращенно – начПО), строго наказать, вплоть до исключения из партии.
       Не знаю, то ли мои командир с замполитом посчитали, что это уж слишком, то ли побоялись, что и им достанется рикошетом, но они побывали у начПО флотилии и как-то сумели убедить его, что не так всё страшно. И, что лучше меня рассмотреть на партбюро корабля с приглашением начальника политотдела дивизии.  Очевидно, начПО тоже не хотел неприятностей для себя лично, (докладывать в Политуправление флота ему пришлось бы, а кому такое понравится), и он, (совершенно немыслимое дело!), согласился. Но потребовал строго наказать меня по партийной линии. А что значило тогда партийное наказание за такое прегрешение? Да, в принципе, то же самое, в большинстве случаев конец карьеры.

         В назначенное время заседание партбюро нашей корабельной парторганизации состоялось. На нем присутствовал начальник политотдела дивизии капитан 1 ранга Дьяконский Н.П.  Его мы считали порядочным человеком, в дивизии его уважали, что не так часто бывает с политработниками. Откровенно говоря, я пришел на партбюро, считая, что моя песенка спета. Я ведь знал, если что-то наверху решено и есть соответствующее указание, то внизу всего лишь формально проголосуют, и всё.  Тем более в присутствии высокого начальства.

            И жестоко ошибся!  Наши офицеры, мичманы, входившие в состав партбюро, даже те, с кого я строго спрашивал по службе, не дали меня закопать. После того, как выступил наш замполит с объяснением сути дела, и что требуется от партбюро, они поочередно брали слово. И говорили, что да, старпом иногда ругается, бывает резок, но на то он и старпом.  Что никого он не очернял и не восхвалял, говорил как есть, по делу и только. У него,  есть свои недостатки, но службу он правит, как надо, и наказывать его абсолютно не за что.
           У меня что-то перехватило в горле. Командир, сидел молча, (я уже говорил, как он реагировал на политорганы), молчали  замполит и начальник политотдела. Может ждали, что вот-вот кто-то выскажется «как надо». Не дождались.  По-видимому, никто из них не ожидал такого поворота событий, и не был к нему готов. Всё-таки надо отдать должное Дьяконскому. Другой политработник на его месте пресек бы нежелательные выступления, встал  и высказался в нужном свете. Возможно, к нему бы и прислушались. Он не стал этого делать. Зная, что ему самому несдобровать, когда будет докладывать начПО флотилии, он только и сказал в заключение:
  - Ну что ж. Если члены партбюро так считают, так тому и быть. Ограничимся разговором.

          Позже, когда я из-за всех этих передряг заболел, (простуда, да и сердечко в итоге что-то забарахлило), мне стало известно, что «сверху» потребовали партбюро собрать еще раз и дело пересмотреть, хотя бы и без меня. Собирали, (я просто не представляю, как это можно было себе позволить нашим начальникам, должна же быть хоть какая-то совесть или хотя бы какое-то чувство собственного достоинства), пытались пересмотреть решение партбюро, но с тем же результатом. И оно, похоже, заглохло. Однако я был уверен, что так только кажется. Что оно никуда не делось, где-то лежит в партийном архиве и дожидается своего часа. И что командиром корабля мне теперь не бывать.

           Вот интересно, правду говорят, что жизнь идет полосами. То светлая полоса везения, то черная, когда не везет так уж во всем.  Ко всему прочему, у меня не заладились отношения с новым командиром дивизии, которым стал Е.Д. Чернов. До него был контр-адмирал Воловик Федор Степанович, (о нём я упоминал). Тот знал меня еще с ТОФ, и уже здесь часто встречались по разным делам. Как-то на одном из совещаний с командным составом кораблей дивизии, где я тоже о чем-то высказался резко, он сказал обо мне дорогие моему сердцу слова:
        - Храптович всегда идет в бой с открытым забралом.
          Не помню уже, по какому поводу было сказано, но такие слова невозможно было не запомнить  на всю жизнь.

          А вот с Е.Д. (его так сокращенно звали от «Евгения Дмитриевича»), отношения как-то не заладились.  О неприятности с «Журналом боевой подготовки» я уже упоминал. Так оно и пошло, то там что-то не так, то еще где-то.
              Приезжает он, например, на пирс. Я его встречаю, как положено, докладываю, что делается на корабле. Он меня прерывает:
            -  Почему пирс не почищен, кнехты не подкрашены?  -  Другой на моем месте сказал бы, что сейчас покрасим, подметем.  Я же:
            -  Пирс не мой, товарищ комдив. Мы здесь временно, я отвечаю за другой пирс. 
           Ну мог бы дальше не продолжать, хватило бы и этого. Но меня черт дергает за язык:
            -  Вот когда вы тот с меня снимете и закрепите за мной этот, тогда и спрашивайте!
           Какому начальнику это понравится? Тем более, крайне самолюбивому Чернову. Многие из дивизии, зная об этом, стараются к нему подстроиться, угодить. Может потому мне и не хочется поступать так же…

           В конечном итоге, когда наш командир, Аркадий Иванович, ушел с корабля на повышение, на его место был назначен не я, (что раньше само собой разумелось), а старпом с соседней подводной лодки В. Горев.  И хотя Виктор был чуть постарше меня и плавал не меньше моего, я делал вид, что обижен, что мне молодой командир не указ. Но в глубине души прекрасно понимал, что после всего происшедшего в последнее время иначе и быть не могло. Готовился в ближайшем будущем к переходу куда-нибудь на берег.

               Но пока служба продолжалась, экипаж оставался одним из самых сильных на дивизии, и вскоре мы снова вышли на Боевую службу. На сей раз с молодым командиром, как полагается, вышел начальник штаба дивизии.  Он и сам был только что назначен на должность, очень старался перед нами показать себя. Однако был не из тех, кто имел опыт побольше нашего, потому ничему новому научить нас, не мог. Постепенно он успокоился и особо не мешал нашей работе.

            О самом  походе не могу сказать ничего особенного. Опять те же задачи по поиску и слежению за силами вероятного противника, разведка у баз и т.д. Опять без особого успеха. Тяжелый труд в постоянной боевой готовности, в тревогах, в решении различных  ситуаций на море и на борту корабля. На этот раз никакого желания заниматься чем-либо, кроме своих прямых обязанностей у меня не было. И потому поход переносился особенно тяжело.
            Единственное, что скрашивало моё безрадостное настроение и как-то облегчало душу, так это доброе отношение ко мне со стороны экипажа. Люди всё видели и всё понимали. Может и был среди них кто-то злорадствующий, кто добился своего, но в основном все сочувствовали.

           Кстати, в том, что подчиненные знают о нас больше, чем мы думаем, я убедился еще раз, когда с корабля уходили старослужащие в прошлом,  1972 году. Как обычно, построили экипаж, командир  поблагодарил уходящих в запас  за службу, пожелал успехов на гражданке. Строй распустили, моряки стали обниматься, прощаться. Спустя какое-то время ко мне подходит вся группа уходящих – старшины 1 статьи Сигов, Дыма, Бунтовский, Моралдоев, старшины 2 статьи Олексин, Пистун, Сизоненко, Лузгин, старшие матросы Айхаев, Исаев, Квасов, (разных национальностей моряки у нас служили). Преподносят мне памятный адрес в папке с золотым тиснением и текстом: «На добрую память с глубоким уважением и благодарностью…», и так далее. И подписи всех.  Спрашиваю:
-  А мне-то, старпому, за что?  За то, что драл вас, как сидоровых коз?
-  Эх, Альберт Иванович, - отвечают, (теперь уже можно без звания), да если бы не Вы, так может нам и не суждено было бы стоять сегодня здесь в строю. Спасибо за строгость, за науку…».  Тепло попрощались.  Память осталась навечно.

Глава XI. Командир атомной подводной лодки

            После возвращения  с Боевой службы, встречавшие нас на пирсе начальники неожиданно сообщили мне то, чего я уже не ждал. Пока мы были в море, наш новый командир, Горев, был зачислен в Военно-морскую Академию, (меньше года в должности и в академию!). Так вот на его место назначили… меня!  С чем меня тут же, на пирсе, все и поздравили.

           Как это могло произойти не знаю по сей день. До сих пор это загадка. Мне, конечно, могут не поверить, сказать, что такие вопросы подобным образом не решаются, что предварительно кандидатуру изучают во всех инстанциях,  с человеком беседуют и т.д.  Со мной никто не беседовал, должность командира не предлагал. Могу только предположить, что, может, мне просто повезло.
           Дело в том, что приказ Главкома ВМФ об освобождении от должности и зачислении Горева слушателем в Академию был подписан в то время, когда мы были на Боевой службе. Таким образом, де-юре, формально корабль в море мог оказаться, как бы, без командира.  И вот тут-то начальству пришла в голову мысль:  ведь там Храптович на борту! К самостоятельному управлению подводной лодкой он уже допущен Приказом Командующего СФ. Вот мы его кандидатуру и подадим, приказ о его назначении будет подписан немедленно, и всё будет в порядке.
           Не исключено, что так и было. Только, как такое решение было принято моими вышестоящими начальниками, без согласования с политорганами, (такое было невозможно) – для меня действительно загадка. Может, вмешался Михайловский, к тому времени уже Командующий флотилией, может кто-то еще, кто знал меня по службе. Но как переломили всесильный политотдел? Непостижимо! Хотя, может всё-таки, Дьяконский помог? Или уже  ушел на повышение и забыл меня бывший начПО флотилии?

            Как бы там ни было, факт остается фактом:  23 октября 1973 года Главком ВМФ подписал Приказ №01743 о моём назначении командиром атомной подводной лодки. Сбылась мечта юности! Мечта, с которой живет и служит на флоте абсолютное большинство из нас, поступивших когда-нибудь в Высшее Военно-морское училище.  Другой вопрос, скольким из нас осуществить свою мечту удается.

            Командир корабля – это уже совсем другое, особое качество морского офицера.  Именно ему, командиру, государством и вышестоящим командованием вверены  корабль и экипаж. Он лично получает Боевой приказ в вышестоящем штабе, оценивает обстановку, принимает решение на его выполнение и головой отвечает за результат.

            Это не просто вышестоящий начальник, это отец, наставник каждому моряку, последняя надежда, к кому тот может обратиться за помощью в сложной ситуации. Он круглосуточно, в любой обстановке несет ответственность за всех своих подчиненных и за корабль лично. Не только за боевую выучку экипажа и готовность корабля к бою, но за каждого подчиненного в отдельности, в том числе за его здоровье, обеспеченность всеми видами довольствия, за соблюдение его прав.
            Имея в своем распоряжении гербовую печать войсковой части, он обладает правом оформлять и заверять документы, представлять подчиненных к награждению орденами и медалями, предоставлять матросам и старшинам краткосрочные отпуска с выездом на Родину.  Он может, конечно, и наказать кого-то из подчиненных, но, как правило, на то есть старпом и другие начальники. Командир в большинстве случаев прикрывает своих подчиненных от гнева вышестоящих. Сам должен быть постоянно на высоте, всё знать, всё уметь, помочь любому на корабле разобраться в сложной ситуации.

           А самое главное в должности командира - способность в критический момент  быстро принять единственно правильное решение не только для выполнения боевой задачи в бою, но и для спасения корабля и экипажа в любой обстановке, включая тяжелые аварии. И твердо, решительно, быстро, с минимумом потерь его осуществить.  Не зря подводники считают: «Между небом и бездной у нас один Бог – командир. Он или спасет, или погубит».

            Бывает, конечно, что некоторые попадают на командирский мостик случайно, или используют его как трамплин для продвижения наверх. В таких случаях ничего хорошего ни для корабля, ни для его экипажа ждать не приходится. Разве, что как-нибудь пронесет, долго такие на мостике не задерживаются.  Надеюсь во мне те, кто доверил мне корабль и экипаж, не разочаруются.

            По флотским правилам корабль, даже с допущенным к его управлению новым командиром, должен начать отработку Курса боевой подготовки с самого начала. То-есть с Задачи №1.  Потом управление кораблем в море, стрельбы и т.д. И только по окончании отработки всех элементов Курса БП корабль снова зачисляется приказом в «Первую линию», что значит, он готов к выполнению боевых задач.  Вот это всё предстояло и нам. Мы и приступили к  делу основательно, начали уверенно продвигаться  вперед, ведь ни для кого в экипаже, включая меня самого, ничего нового в том не было. Мы уже почти готовы были к выходу в море на очередную Боевую службу. Как вдруг события приняли неожиданный оборот. Для того, чтобы понять какой именно и почему, придется еще раз сделать небольшое отступление.

            В нашем экипаже нередко служили сыновья довольно больших начальников. Их, конечно, посылали на лучшие корабли. Например, у нас были: сын адмирала Хияйнена, (того самого, у которого в 1961 году я побывал в кабинете на ТОФ), сын генерала Язова, будущего Министра обороны СССР, еще несколько отпрысков  видных начальников и даже один из семьи большого политработника. Служили они, как правило, неплохо. Штурманёнок, Владимир Хияйнен, например, специальность свою знал хорошо и службу правил просто отлично. Рослый, доброжелательный, жизнерадостный,  он был всеобщим любимцем.
            Но был у нас и другой «сынок». Его папа занимал высокую должность в Москве, в Главном штабе ВМФ, а его сын был на редкость разболтанным, ленивым, склонным к пьянству бездельником. (Фамилию не называю из уважения к отцу). Уже одно то, как он у нас оказался, говорит о многом. Когда ушел на повышение наш помощник командира Н. Корчагин, на его место командир  представил нашего командира БЧ-3, старательного, толкового офицера капитан-лейтенанта Хоровенкова. (Я был полностью "за"). Мы ушли тогда в послепоходовый отпуск, а когда вернулись, обнаружилось, что помощником командира к нам назначен некто З. с другой подводной лодки, (тот самый, о ком речь), а наш командир БЧ-3 остался на своём месте. Я  начал наводить справки,  кто такой к нам назначен. Старпом в прежнем его экипаже смеется:
        - Ну, теперь у тебя забот прибавится. И работать за него будешь, и каждый раз перед выходом в море будешь искать, где он с кем пьянствует.

          В процессе службы так и оказалось. Служил З. спустя рукава, искать его приходилось не раз. Взыскания принимал абсолютно спокойно, можно сказать, равнодушно, без малейших попыток что-то исправить. Он, конечно, был уверен, что на его карьеру какие-то там взыскания от кого бы то ни было, не повлияют.  И точно:  уже когда я стал командиром, З. подошел ко мне и доложил, что убывает в Ленинград на Командирские классы. Я просто был в шоке и в бешенстве – никакого представления на Классы я ему не писал!
          Пошел к Чернову и всё ему высказал. Разумеется, злился я и шумел напрасно. Чернов мне сказал, что от него ничего не зависело.  Пока мы были на БС, сверху пришло распоряжение представить этого самого З. на классы, пришлось выполнять. Даже подумать о том, чтобы не выполнить указание сверху, Чернов, даже прекрасно зная о ком речь, конечно, не мог. Тем более, что сам он еще ходил в звании капитана 1 ранга, а получить контр-адмирала, естественно, хотелось да еще как. Это было предельно понятно.
Оставалось только одно:
-  После Классов З. вернется в дивизию. Так вот я предупреждаю, что буду  категорически против назначения его в мой экипаж.
-  Ну, то, что он к тебе не попадет, это я тебе гарантирую.

          Можно себе представить, что обо мне тогда думал и как мысленно бесился самолюбивый Чернов. Видите ли, я мог себе позволить сопротивляться, (это ему-то, Чернову!),  а он своему начальству нет. И приходилось в том  невольно сознаваться!  Вот что было ему особенно не по нутру.

          На том можно было бы и успокоиться. Мало того, можно было вздохнуть с облегчением - так просто и легко я сам и экипаж освобождались от нерадивого человека. Не приходилось самим искать возможность от него избавиться. И хорошо.  Но история на том не кончилась.

          Ближе к осени 1974 года приезжает в дивизию очередная комиссия из ГШ ВМФ.  В её составе кадровик, совсем недавно бывший командиром в нашей дивизии, знающий и обстановку здесь и того самого З. Видимо, кто-то сверху дал ему определенное задание (сам он, конечно, не подошел бы). Подходит  ко мне и говорит:
        - Альберт Иванович, вот Вы представили З. на командирские Классы. А представление на присвоение ему очередного звания «капитан 3 ранга» написать что – забыли?
          Что бы сделал на моем месте, как-то планирующий свою дальнейшую службу «здравомыслящий» командир в разговоре с кадровиком из Главного Штаба ВМФ? Понимая, что тот не сам заботится о каком-то З., а выполняет волю кого-то из вышестоящих. Уж во всяком случае, мне кажется, не стал бы лезть на рожон. Но я, увы, к «здравомыслящим» в этом плане не относился.  Сказать, что  всегда и везде стоял за правду и говорил только правду – это, конечно, было бы слишком. В жизни бывало всякое, на то она и жизнь. Но когда ведут себя вот так нагло, этого я терпеть не мог.  И сказал кадровику:
      -  На Классы З. я не представлял, и даже не знаю, кто это сделал за меня, видимо подделав мою подпись. (Ведь кроме командира никто того сделать не имел права). Не знаю и знать не хочу. А представление к очередному званию писать не буду, считаю, что он того не заслужил.
        Кадровик сделал удивленное лицо и убежал в штаб.

        Вскоре вызывают туда и меня. Не знаю, по какому поводу, но в кабинете Чернова полно людей из комиссии ГШ ВМФ, в высоких званиях. И вот в присутствии всех этих людей Чернов мне и говорит:
      - Альберт Иванович, мне сказали, что Вы, якобы, представление к очередному воинскому званию на З. писать не хотите. Но Вы ведь послали его на Классы? Как же так?

        Черт побери, можно же было как-то по-иному!  Хотя бы без посторонних. Или, может Чернов подумал, что в присутствии высоких чинов, от которых напрямую зависели наши судьбы и карьеры, я не стану кочевряжиться, портить о себе впечатление? «Вы послали»!  Мелькнула мысль: «А за кого-нибудь другого он стал бы так стараться?».
        И, не раздумывая долго, заявил:
      - Товарищ комдив, Вы прекрасно знаете, что ни на какие Классы я З. не посылал. Кто-то сочинил представление на него, пока мы были в море. Писать представление на звание не буду, считаю, что З. его не заслужил. Пусть пишет тот, кто его туда отправил. Разрешите идти? 
       И не дожидаясь ответа, (в кабинете немая сцена), повернулся кругом и вышел. Что там было – не знаю. Меня больше никто не трогал. Однако в том, что происшедшее и тогда,  и раньше сыграло в моей дальнейшей судьбе не последнюю роль, не сомневаюсь.

        А случилось  вот что. Чуть раньше описываемых событий мы проводили на Камчатку подводную лодку «К-454» нашего,  671 проекта под командованием капитана 1 ранга  В. Барановского.  Он успел закончить академию, был опытным командиром с покладистым характером, как раз такой, какой нужен был Чернову на должность начальника штаба дивизии. И он отправил соответствующее представление на него Главкому ВМФ. Но тут, как обычно, уперся ТОФ. Ведь при смене Барановского на кого-то другого командира надо было выводить корабль из  Первой линии, начинать Боевую подготовку заново. Единственное, на что соглашался ТОФ, так это если Барановского сменит кто-то из перволинейных командиров 3-й дивизии СФ, допущенный к самостоятельному управления подводной лодкой  671 проекта, и имеющий опыт Боевых служб.

         И вот, в октябре 1974 года вызывает меня к себе Чернов. В кабинете у него кадровик и начальник политотдела Дьяконский. В их присутствии Чернов рассказывает мне всю эту историю и говорит:
-  Мы тут сообща всё взвесили и пришли к выводу, что только Вы можете выручить товарища. (Вот откуда зашел!). Если откажетесь, придется ему оставаться в командирах. У него возраст на пределе, через год-два на должность НШ никто его не назначит. А Вы еще молоды, служили на Камчатке, знаете там всех, имеете опыт плавания. Так что решайте – судьба Барановского в Ваших руках.

       Отказаться можно было элементарно. Я не единственный командир на дивизии, а главное – я ведь  не закончил отработку  Курса боевой подготовки, и пока еще не перволинейный!  Кому, как не комдиву о том знать. Он даже предлагать мне подобное не должен был,  не должен был обманывать ТОФ. Но это был Чернов. Он, мягко говоря, не особенно уважительно относился к тихоокеанцам, не считал обязательным выполнять их условия, но, главное, мне кажется, просто решил использовать шанс от меня избавиться. Повторяю, я мог бы просто не давать согласия. Но ведь речь шла о судьбе товарища… При такой постановке вопроса я так просто отказаться не мог. Сказал:  «Дайте время подумать».

        А подумать было о чем. У меня здесь сильный, сплоченный экипаж,  мы скоро закончим выполнения Курса задач боевой подготовки в море, а там и на Боевую службу уже в новом качестве.  Семья устроена в хорошей   квартире, с горячей водой и газом, дети учатся в школе, занимаются в разных кружках и спортивных секциях. Под окном у меня стоит «Жигулёнок» первой модели, который я недавно купил, заняв денег у друзей. (Редкость по тем временам. Их продавали командирам вне очереди, чтобы по тревоге они могли быстро приехать на корабль).  Здесь у нас сложилась хорошая дружная компания старпомов и командиров, Анохины, Комиссаровы, Герасимовы. Когда получалось, собирались семьями за столом по праздникам, ходили за грибами в редкие выходные. И всё это придется оставить, возвратиться к камчатской неустроенности, новым людям…

        Рассказал всё жене. Та, конечно, чуть не в слёзы. Радости в том, что услышала, было мало. И всё-таки, чуть подумав, она сказала:
  -  А вдруг никто из ваших командиров не согласится? Разве я не знаю, ты же потом никогда не сможешь себе простить, что отказался помочь товарищу. Жаль, конечно, всё оставлять, понимаю, что нас ждет. Но такая, видно, у нас судьба. Соглашайся.

        Вот такая у меня жена, Вера, теперь уже Александровна. В самых сложных ситуациях она меня поддерживала, проявляла мудрость и завидную силу духа.

        В течении буквально двух-трех дней я рассчитался и попрощался с кораблем, с дивизией. Мебель, вещи были отправлены в контейнере на Камчатку. Ранним утром всё моё семейство погрузилось в «Жигули», и провожаемое добрыми пожеланиями друзей,  двинулось на юг, в Мелитополь.  Приличной дороги из Мурманска в Ленинград тогда еще не было, местами приходилось преодолевать глубокие лужи, приспосабливая на выхлопную трубу дополнительный шланг, а кое-где по болоту предварительно выбирать дорогу буквально на четвереньках. В одной из больших луж мы застряли прямо посредине. Выбраться оттуда не было никакой возможности, и при абсолютно пустынной дороге помочь нам было некому.  На наше счастье откуда-то совершенно неожиданно с встречного направления подъехал грузовик ЗИЛ. Вот он и вытащил нас.
              (Было еще много интересного, но о том надо рассказывать отдельно). В конечном итоге, за трое суток в Мелитополь доехали. Там я оставил свою семью,  сам немедленно вылетел на Камчатку.

Глава XII. 1. Возвращение на Тихоокеанский флот

         В самолете у меня было достаточно времени, чтобы подумать, еще раз осмыслить всё, что произошло в последнее время. Служить на Северном флоте я давно хотел. Мне повезло туда попасть, да еще на одну из лучших подводных лодок, в отличную дивизию. И в настоящих делах поучаствовал и поработал в полную силу. Кое-чего достиг, стал командиром. Да, отношения с комдивом не сложились. Но Чернов, хоть и со сложным характером человек, но всё-таки весьма опытный подводник, умел ценить людей за дела. Может, и ко мне со временем бы присмотрелся. Где-то в глубине души оставалось сожаление о том, что оставил там, на Севере.  Но, как говорится, история не знает сослагательного наклонения. И я постепенно переключился на мысли о будущем.

         Предстояло принять корабль, познакомиться с экипажем, с командованием 45 дивизии. Настроение постепенно поправлялось, и 6 ноября 1974 года в штаб Второй флотилии подводных лодок я прибыл полностью в порядке и готовым к работе. Не знал и не мог себе представить, какой «сюрприз» меня там ожидает.

         Дежурный по штабу направил меня почему-то не к Командующему флотилией или начальнику штаба для представления, а в Отдел кадров. Чуть удивился, но пошел. Начальником отдела кадров оказался капитан 2 ранга А.Кужим, с которым мы были хорошо знакомы по Обнинску. По стечению обстоятельств у него в кабинете оказался кадровик из штаба ТОФ.  Встретились с Кужимом, как старые добрые друзья. После общих фраз, как дела, как долетел и т.п. я поинтересовался у него, где сейчас находится «К-454», где мне её предстоит принимать, на месте ли сам Барановский.  И вот тут произошла некоторая заминка, повисла тишина.
-  В чём дело?   -  спрашиваю.
-  Да понимаешь, ты только не волнуйся. Пока ты добирался сюда, здесь произошли кое-какие изменения…
-  Не понял.
-  Сейчас всё поймешь. Дело в том, что штаб ТОФ изменил своё решение по поводу командира «К-454». Рассудили так: лодка перешла на другой флот, в другую дивизию, на новый театр боевых действий. Так или иначе, ей всё равно предстоит пройти сначала весь Курс задач. Ну и дали добро на назначение командиром Николая Кольцова, старпома.
-  И что дальше?
-  А дальше то, что приказ ГК ВМФ о назначении Кольцова уже подписан. Барановский сдал ему  дела и вылетел на СФ.

         Какое-то время я соображал, что к чему. Постепенно дошло. Кто-то с чьей-то подачи сверху надавил на командование ТОФ, те спустили распоряжение ниже и дело с назначением Барановского и вместо него Кольцова решилось. Я даже обрадовался. Может оно и к лучшему. Вернусь назад, на Север, в свой экипаж. Попутешествовал, ничего страшного. Дошло, почему меня направили сначала к кадровику, видимо, нет смысла представляться командованию флотилии. Говорю:
-  Ну и хорошо. Вернусь к себе на СФ, надеюсь, там вместо меня еще никого не назначили.  Поднялся, хотел попрощаться, но не тут-то было.
-  Подожди, Альберт Иванович, это еще не всё.
-  А что еще?
-  Дело в том, что по ходатайству Командующего 2-й флотилии и ТОФ, тем же приказом Главкома ты назначен командиром «К-201».

          Вот тут-то я действительно сел. Без меня меня женили!  Да ладно бы назначили на другую такую же лодку, как моя, а то «К-201»!  Совсем другой проект. Лодка с крылатыми ракетами, с одним реактором, она, как я считал, и в подметки нашей не годилась. И если бы мне лично предложили ею командовать, исходя из каких-то реальных соображений, я, может, и не отказался бы. А тут заочно!
-  Ну вот что, -говорю,- согласия на это назначение я не давал, принимать «К-201» не буду. Буду настаивать на возвращении на СФ.

           Понимал, конечно, всю абсурдность ситуации и своего поведения. Приказ есть приказ, его надо выполнять. Но удар был настолько сильным и, главное, неожиданным, что я, как боксер в нокауте,  какое-то время просто не соображал, что говорю. Мои горькие размышления прервал Кужим:

-  Я не сомневался, что ты скажешь именно так. Я-то тебя знаю, и заранее предупредил Командующего флотилией. Он приказал нам вместе, после беседы со мной, прибыть к нему.
        Позвонил в кабинет командующему. Тот сказал, что ждет. И мы немедленно пошли к нему  на второй этаж.

        Навстречу мне поднялся невысокий, но крепкий, коренастый контр-адмирал. С легкой усмешкой подошел ко мне поздоровался за руку, внимательно посмотрел в глаза:
     -  Ну что – не согласен?
     -  Не согласен, товарищ адмирал. Разрешите убыть назад, на Север,
     Я решил, раз уж сказал своё слово, назад хода нет.  Хотя прекрасно понимал, что у Командующего флотилией нет права отменять или изменять приказ Главкома. Адмирал, видно, понял, что я в состоянии грогги, придираться к словам не стал. Спросил:
     -  Но ты же вещи свои сюда отправил?
     -  Так точно. Но это не проблема, отправлю назад.
     -  Да, ты прав, это не проблема. Проблема в другом – передокладывать Главкому. Менять свои решения он не любит. Но что делать, надо попробовать. У тебя есть здесь друзья?
     - Думаю, найду, я ведь здесь служил.
     - Ну вот и хорошо. Тогда так. На  ПКЗ-2 тебе выделят каюту, я распоряжусь. Пока устраивайся там, отдохни, сходи к друзьям. Завтра ведь праздник 7 ноября, ты не забыл? А после праздника попытаемся что-нибудь сделать.

        Это был Борис Иванович Громов. Моряк, подводник до мозга костей, грубоват, мог за провинность так отчехвостить, что небо с овчинку казалось. Но в то же время большой души человек. Не могу себе представить никого, кто стал бы со мной, никому неизвестным  капитаном 2 ранга, так говорить, вникать в мои чувства, идти ради меня наперекор самому Главкому!
       Не знаю, с его ведома или нет, но была попытка командира 10-й дивизии контр-адмирала Луцкого уговорить меня принять «К-201» и вступить в командование. Он даже сказал, что через год-два я буду у него замкомдивом. Но как я мог отказаться от своих слов и убеждений?

       После праздника Громов каким-то непостижимым образом, добился того, что Главком подписал приказ, которым поменял нас с Кольцовым местами. Интересно, что Николай не возражал, даже был доволен. Оказалось, что в прошлом он на такой лодке служил. В дальнейшем мы стали друзьями, общались семьями.

2. К-454 Новый экипаж и корабль

        Итак, во второй половине ноября 1974 года я прибыл в штаб 45-й дивизии подводных лодок ТОФ, представился командиру дивизии, а он позже представил меня начальнику штаба дивизии а потом и экипажу подводной лодки "К-454".
        Служба на «К-454» началась для меня не так гладко, как я ожидал. На Севере в 3-й дивизии мы все считали экипаж Барановского хорошо организованным, высоко подготовленным, на чем, собственно, и строились мои надежды. Во вступительной беседе с комдивом и офицерами штаба здесь, я услышал и другое. По их словам, многие моряки, офицеры здесь на Камчатке пьянствовали, дебоширили, нарушали воинскую дисциплину. Много замечаний было и по содержанию корабля, казармы.  (В этом отношении требования на ТОФ были выше, чем на СФ). Дошло до того, что командование флотилии засомневалось – представлять ли корабль и экипаж к награждению Вымпелом Министра обороны СССР «За мужество и воинскую доблесть», как планировалось, за переход подо льдами Северного ледовитого океана. А к нему ведь полагалась солидная денежная премия экипажу. Склонялись к тому, что нет, придется воздержаться.
      Моему удивлению не было границ. Хотя, если подумать, то кое-что можно было понять - офицеры, мичманы давно без семей, в казарме и на плавбазе, куда их временно поместили, условий никаких. В посёлке тоже... В общем, стимулов к безупречной службе маловато. Но уже тогда я решил, что особой вины экипажа в том нет, и что за экипаж, за Вымпел и премию для него буду бороться.

      К счастью, мне крупно повезло с моими непосредственными начальниками. О командовании флотилией я уже сказал. Командиром 45-й дивизии, где я теперь служил, в то время был контр-адмирал В. Туманов. Опытный подводник, умнейший, с этакой хитрецой, он отлично понимал нас, командиров. Всё знал, умел не только слушать, но и слышать подчиненных.  Провести его, даже в какой-то мелочи, мне кажется, было невозможно. Да и не нужно. С самого начала мы отлично поладили, мои предложения с его стороны встречали, как правило, одобрение и поддержку.  Таким же отличным моряком и человеком оказался и начальник штаба дивизии капитан 1 ранга Можайский.
         С их помощью из экипажа кое-кого из злостных нарушителей воинской дисциплины удалось убрать, других приструнить. Вместо старпома Кольцова, который ушел на другую дивизию с повышением, командиром, с флота к нам был назначен слабый и не очень дисциплинированный новый старший помощник. Фамилию не называю. Поскольку вскоре он проявил себя неспособным к обучению в новой должности, пришлось поставить вопрос о его соответствии таковой перед командиром дивизии. И здесь тоже меня поняли, согласились (учли мнение о нем и офицеров штаба), и вскоре его куда-то с нашей подводной локи перевели.
        Но абсолютное большинство моряков и офицеров и здесь служили на совесть, хорошо понимая, что при строгом порядке и дисциплине служить легче, а главное для подводников – надежнее и безопаснее. Ну а понимание этого – уже половина успеха. И дело, как я уже говорил, пошло. С помощью ВРИО старпома (помощника которому я помогал как мог) и большинства офицеров начали наводить порядок  на корабле и в казарме, подтянули дисциплину. Хорошо поработали над приведением в порядок помещений на берегу, устранили замечания по содержанию корабля.

           Простейший пример наведения порядка. После подъема флага в 8 утра, (для которого экипаж строится на пирсе у места стоянки подводной лодки), дается команда: «Разойдись! Все вниз!»  А там внизу: «По местам стоять к осмотру и проверке оружия и технических средств!».  Ясно, что на местах должен быть весь экипаж, без исключения.  Это всем на флоте известно, но известно и то, что не всегда это правило соблюдается. Так было поначалу и здесь. После роспуска строя кто-то сразу шел в тыл, что-то доставать, кто-то в штаб о чем-то докладывать флагманскому специалисту, замполит отправлялся «в политотдел». Я сразу же стал пресекать подобное на корню. А с кого начать? Естественно, с ближайших подчиненных – старпома и замполита.  Старпом понял сразу, без дополнительных указаний взялся за офицеров, те за мичманов. А вот замполит мой, этакий упитанный круглолицый капитан 2 ранга Ткаченко, (украинец, среди замполитов их было много), тот на моё требование идти вниз вместе со всеми, даже обижался:
- А что я там буду делать?  У меня же нет в заведовании оружия, технических средств, за которые я отвечал бы лично!
         Мои объяснения, что осмотр и проворачивание оружия и механизмов – святое дело для моряков, что  все, без исключения, должны быть в это время на своих местах, - не принимал. Мол, вы ко мне относитесь как к простому матросу. Пришлось долго внушать,  что замполит такой же член экипажа, как и все остальные, и должен подавать личный пример, (что я делал и сам). А во время проворачивания вполне мог бы ходить по отсекам, смотреть, кто как работает кто от души, а кто с прохладцей, где-то кого-то похвалил, а где поправил. Заодно может  кто-то о чем-то ему бы рассказал, попросил, предложил. То-есть самое время быть с людьми. Вскоре замполит меня понял, повторять не пришлось.

        (Несколько забегая вперед, скажу, что однажды, уже будучи далеко от «К-454», получил от Ткаченко письмо. В нём он благодарил за науку, которая сослужила ему хорошую службу. Писал, что с  моим и старпома уходом с корабля там снова появились элементы разболтанности. И однажды тяжелый случай произошел , когда корабль стоял в доке в Сельдевой. На авральных работах в надстройке принимал участие весь экипаж. В носовой части ПЛ в нише под открытыми волнорезами торпедных аппаратов работал кок, молодой матрос срочной службы из Ташкента, Хакимов. Кто-то в 1 отсеке случайно включил гидравлику на закрытие крышки ТА.  Когда волнорезы начали закрываться он попытался из тесной выгородки поскорее выбраться, но не успел и ему отрезало ноги выше колен. «Ни командира, ни нового старпома в это время на корабле не было, - писал Ткаченко, - оба были «в штабе».  Я, как Вы меня научили, был на корабле.  Командира, и старпома сняли с должностей, я отделался выговором. Но главное - при вас такого бы не случилось.»).

            Конец 1974 года запомнился еще одним, важным, уже лично для меня, моментом.  С Северного флота, из моей бывшей 3 дивизии в нашу 45-ю дивизию подводных лодок в мой адрес пришла бандероль. Мне её передали.  Открываю  -  настольные часы с надписью: «Капитану 2 ранга Храптовичу А.И.  От командира в/ч 95155 за достигнутые успехи в БП и ПП по итогам 1974 года»!  Удивлению моему не было предела – ушел я из 3 дивизии на ТОФ, ну и ушел. Кому теперь там до меня какое дело?! А вот, оказывается, не забыли. И в приказ о поощрении включили и даже подарок на Камчатку переслали. Подарок от Командующего 1-й флотилией СФ Михайловского. Конечно же, с подачи Чернова, иначе такое не делается. Кто бы мог подумать! Возможно, его впечатлил сам мой поступок - не ставить личный интерес выше интересов товарищества. (А, может, и понял позже, сравнивая вновь назначенного командира и прошлого, кого он лишился. Но тут уж гадать не будем).

            Через какое-то время я сообщил командиру дивизии Туманову, что можно докладывать Командующему и Члену Военного совета флотилии о наведении порядка на корабле и в экипаже. Заверил командование дивизии и флотилии, что можно представлять экипаж к награждению Вымпелом МО, мы не подведем. Членом Военного совета, начальником политотдела флотилии тогда уже был тот самый  И.А. Катченков, который знал меня по службе в Большом Камне. И нам поверили, устранение ранее отмеченных недостатков проверили. И корабль, экипаж к награждению представили.

             В декабре 1974 года, прилетев на Камчатку, Главком ВМФ адмирал флота Советского Союза Горшков лично пред строем всей флотилии вручил Вымпел Министра обороны экипажу «К-454». Принимать его из рук Главкома и речь держать от имени экипажа, (только так), хотя я и не считал себя в праве, пришлось мне.  Так действительно было, или мне показалось, что Главком при этом как-то критически на меня посматривал. Дескать, что за птица такая, посмел сопротивляться его решению о назначении? Скорее всего, так только показалось. Будет он помнить такую мелочь.   
Ну а награждение и полученная вскоре денежная премия экипажу не помешали. Безусловно, способствовали поднятию боевого духа и настроения.
Позже я еще подумал: а как было бы воспринято экипажем лишение его такой награды и премии?...

          Так вот и закончился 1974 год, начался 75-й, а экипаж  за прошедший год так и не использовал отпуск. А год был тяжелым, чего стоят подготовка и переход с Северного на Тихоокеанский флот, прием корабля в новом соединении и обустройство на новом месте, вручение Вымпела Министра обороны уже декабре, к нему ведь тоже пришлось готовиться по-настоящему…

          По действующим правилам экипажу полагалось выплатить компенсацию за неиспользованный отпуск и продолжать службу дальше.  Однако я понимал, как устали люди, как нужна им была передышка. К тому же практически все семьи офицеров и мичманов остались на Севере или разъехались по домам родителей. Их самих, и вещи надо было привезти сюда. 
          И я пошел к командованию дивизии и флотилии. Мне удалось убедить их, что обязательно надо дать людям отдохнуть, привезти и устроить семьи, что потом это окупится сторицей, а так, если гнать  без отдыха, может быть всякое. Поняли, согласились, оформили отпуск задним числом, концом декабря.  Корабль мы сдали второму экипажу под командованием капитана 2 ранга Макаренко, и все разъехались по отпускам.  Все, кроме меня.  Я-то использовал отпуск за 1974 год еще на Севере, о чем, естественно, доложил здесь командиру дивизии, так что остался в распоряжении нашего комдива.

          Меня было посадили вторым командиром на «К-314» к выходящему на Боевую службу впервые Гонтареву. (У него старпомом был мой однокашник по училищу Коля Анохин, пока не допущенный к самостоятельному управлению кораблем).  Однако через две недели после начала нашего похода по каким-то, (ни в коем случае не зависящим от нас), причинам начальство вернуло нас в базу. И я на какое-то время оказался свободным в ожидании своего экипажа из отпуска. У меня появилась возможность заняться кое-каким благоустройством полученной здесь на ул. Крашенинникова квартиры для моего семейства, чем я и занялся в свободное время, когда меня не загружали работой в штабе.

         Совершенно случайно именно в это время мне и здесь,  как командиру, дали право вне очереди купить «Жигули» 3-й модели. (Ту, первую, купленную на Севере, нас уговорили продать родственники в Мелитополе, так что деньги на новую у нас на сберкнижке были). Отказаться не было даже мысли, и я уговорил командира дивизии дать мне неделю в счет будущего отпуска, чтобы приобрести машину и отправить её по железной дороге в Донецк. Там мои родственники могли бы получить её по доверенности, которую я бы им выслал, и сохранили до нашего отпуска. Проехать всю страну из Владивостока в Донецк своим ходом было бы очень заманчиво, но практически, на тот период, учитывая, что хороших дорог в Забайкалье и в Сибири в то время еще не было, задача казалась невыполнимой. И потому я планировал отправить машину на платформе по железной дороге.
         Позже мы отказались от этой идеи. Мы – это я  и моя жена Вера Александровна. Решили не упустить такой случай - около 10 тысяч километров с востока на запад через тайгу, реки без мостов, там паромы, иногда по полному бездорожью. И сделали это! В том путешествии мы испытали интересные приключения, но о них надо рассказывать отдельно. (Рассказ см. http://www.proza.ru/2016/01/05/774).

    P.S. Гораздо позже, когда уже были написаны и прочитаны многими мои "Записки" кто-то из экипажа "К-454", кто посчитал себя оскорбленным, обвинил меня в том, что это я, вступая в должность командира, облил их экипаж грязью. Любой непредвзятый человек увидит, что это не так. Та оценка была не моя. А как было на самом деле - достаточно внимательно прочитать мой рассказ. И как новый командир уважал свой новый экипаж и какие дела мы вершили вместе, тоже.

3. Становление в новой дивизии

           После возвращения экипажа из отпуска, в середине мая 1975 года мы приняли у Макаренко свой корабль.  Весь год ушел у нас на подготовку и сдачу задач в базе и в море, на стрельбы, на освоение нового для корабля театра боевых действий, доковый осмотр и ремонт. Особенно большие сдвиги к лучшему почувствовались, когда к нам в экипаж был назначен старшим помощником Николай Акимович Конорев. Умный, энергичный, выносливый с отличными организаторскими способностями офицер. На освоение новой должности и врастание в обстановку много времени ему не понадобилось, и вскоре он работал уже в полную силу. И я, наконец, мог вздохнуть с облегчением. На мне по-прежнему лежала вся ответственность за корабль и экипаж, за подготовку их к плаванию и выполнению задач в море, за подготовку ГКП и торпедного расчета к стрельбам, я по-прежнему решал все вопросы с командованием дивизии. Но заботы об организации службы, о дисциплине и порядке на корабле и в казарме свалились с моих плеч, их взял на себя старпом, как я в своё время. Как и должно быть.

            Уже к концу года «К-454» стали отмечать в лучшую сторону. Мы хорошо отстрелялись, отличились в нескольких учениях, привели в образцовый порядок казарму. (НачПО флотилии И. Катченков даже приводил к нам командиров  с других дивизий, показывал, как надо делать). Требовательность и хорошая организация службы давали свои плоды. Но требовательность обязательно должна быть разумной и сочетаться с заботой о людях, иначе она может только вызвать недовольство и навредить. Я хорошо это знал, понимали меня и старпом, и замполит. Так мы вместе пересмотрели неудобный для нашего экипажа распорядок дня, принятый  на дивизии, переделали его. Комдив и начальник штаба внимательно разобрались, одобрили и утвердили его для всей дивизии.

           Или вот еще. Большая проблема для офицеров и мичманов на берегу – работа по вечерам при нахождении в базе. К концу рабочего дня командир дивизии собирает командиров кораблей на подведение итогов сделанного за день. Там мы  получали многочисленные «ценные указания» (ЦУ, как их прозвали), что надо сделать, причем немедленно, до утра. Офицеры, мичманы ждали в казарме, когда командир придет и раздаст всем эти самые ЦУ и сроки их исполнения.  Вот это и было самым неприятным.
           Жестко требуя от своих офицеров, чтобы всё положенное по службе в течении дня было сделано, я отпускал свободных от службы в конце дня еще до ухода к комдиву. Потом, получив там соответствующие ЦУ, спокойно смотрел, что действительно надо было сделать срочно, а что можно и завтра, в рабочее время. Если всё срочное могла исполнить дежурная служба, она этим и занималась. Если же нужен был конкретно кто-то из офицеров, приходилось вызывать его из дому.  На это не обижались, понимали - значит, что-то в своё время было недоделано, или действительно нужно сделать срочно.  Раздражало бессмысленное сидение в казарме в ожидании тех самых ЦУ. Потом нередко оказывалось, что всё не так уж срочно и не требует присутствия всех офицеров. А то еще лучше:  приходит командир из штаба через час-полтора и говорит: «Все свободны!». Наши офицеры от того были избавлены. Естественно, и это тоже сказывалось и на настроениях в экипаже и на отношении к службе.

          Не всё, конечно, гладко получалось у меня, молодого командира. Однажды мне надо было выходить на торпедные стрельбы. Туманов уже был со мной в море, (принимал у меня Задачу №2), потому только спросил:
-  Сам пойдешь, или тебе нужен кто-то из штаба?
Видимо сам он в том нужды не видел. Ну а я тем более. Однако в районе стрельбы одна из первых атак у меня не получилась. Мы потеряли контакт с целью перед самым торпедным залпом.  Оказалось, в районе в это время года была такая гидрология, при которой далеко цель слышно, а вблизи она пропадает. Я, к сожалению, о том не знал. Но ничего, атаку выполнил повторно, с учетом гидрологии. Туманов, (который был на стрельбах руководителем и находился на корабле-цели), из-за потери времени, конечно, был недоволен. Но после, на берегу, о том даже не вспомнил.

        Другой случай был куда более досадным, а могло быть и хуже. На одном из учений по плану флота,  я должен был, в одном из районов произвести поиск, обнаружение и слежение за нашей ракетной подводной лодкой. (Командиры подводных лодок, как правило, вместо: «Мой корабль»,  говорят коротко: «я»). Она должна была пройти через район под гражданским  судном, маскируясь его шумами. Задача не такая уж сложная, если учесть, что наши ракетоносцы шумят изрядно, а то, что он будет идти под транспортом, мне было известно. Учение проводилось для изучения и накопления опыта действий в таких ситуациях. Как для ракетоносцев, так и для нас, противолодочников.

         Проблема, на которую я по молодости и неопытности не обратил внимания, заключалась в следующем. После погружения в районе учения на глубину 150 метров я не имел права всплывать выше из-за опасности столкновения с ракетоносцем, которому глубина была задана надо мной в диапазоне 50 – 100 метров.  Глубже 150 мне – сколько угодно, выше – нельзя. Меры безопасности, всё понятно. А что я упустил, о том ниже.

          После погружения в районе и начала учения, всё шло, как говорится у нас, по плану. То-есть нормально. Начали поиск, время идет. Периодически появляются цели, но всё не то. Акустики и ГКП классифицируют обнаруженные цели, утверждает классификацию лично командир, как наиболее опытный в этих вопросах. (Я-то уже три Боевые службы прошел. И там, и на разных учениях,  наслушался шумов досыта, разбираться стал в них не хуже акустиков). Обнаруживаем разные надводные суда, рыбацкие траулеры, но ракетоносца под ними нет.  Уже на исходе суток нашли что-то очень похожее, но за пределами района. Во-первых, мы знаем, что цель должна пройти под транспортом строго через наш район. А во-вторых, нам категорически запрещается выходить за его пределы. Пришлось оставить контакт без внимания.

          Время учения истекло, я всплыл и донёс на берег, что цель не обнаружил.  Тем временем штурман определил место нашей подводной лодки.  И…  это был шок!  Мы оказались за пределами района, причем, весьма прилично. Вот чего я не учел – мы сутки были лишены возможности уточнения своего места, поскольку всплывать было нельзя. Эхолот использовать – нельзя из-за соблюдения скрытности. Да и определиться с его помощью по глубинам не получилось бы, дно в районе и вокруг него было, практически, ровным. Других способов уточнения своего места под водой, с нашим навигационным комплексом, не было. Так что транспорт с ракетоносцем под ним, благополучно прошли по району, а мы считали, что это мы в районе, а они вне его.
Получилось так потому, что на заданных мне глубинах оказалось довольно сильное течение, оно и снесло нас в сторону за пределы района. (Еще хорошо, что снесло в сторону моря, а не берега!). Видимо и разработчики плана учения о нём не знали, потому что никаких мер по уточнению места не предусмотрели.  А я не додумался до того сам.
Командование результатами учения было, естественно, недовольно, но ко мне особых претензий не было. Решили считать, что на этот раз повезло ракетоносцу, он выполнил поставленную ему задачу.  Но у меня в мою командирскую память отложился еще один бесценный опыт.

          К концу года наш корабль по результатам сдачи Задач Курса БП, торпедных стрельб, показателям порядка и дисциплины вышел в число лучших на дивизии. И снова стал перволинейным. Нам стали доверять серьёзные задачи. В том числе и персонально мне, и не только серьёзные.
Где-то в августе Камчатская военная флотилия отмечала 30-летие. Торжественное собрание состоялось в Доме офицеров Петропавловска-Камчатского. На нём Главнокомандующий ВМФ  Горшков должен был вручить командованию орден «Красного Знамени» на Знамя  флотилии, как тогда было принято. Так вот произнести речь на собрании  от нашей 2-й флотилии подводных лодок командование поручило мне. Что делать, оделся в парадную форму, прибыл в Дом офицеров. Выступающие произносили дежурные речи, всё шло как обычно. Но вот на трибуну поднялся начальник штаба местной небольшой бригады сторожевых кораблей. Так вот он, поднявшись на трибуну, говорил, в основном, повернувшись к залу…, мягко говоря, спиной. А лицом – к Главкому, сидевшему в президиуме. Вся его речь свелась к тому, что все успехи флотилии, и его бригады в частности, достигнуты благодаря таланту, мудрому руководству и высоким душевным качествам Главкома!  Не знаю,  как кому, а мне смотреть на это было противно. Возможно потому, после него, моя речь была куда короче и суше, чем мне самому хотелось произнести до того. Думаю, излишне говорить, что я не только ни разу не повернулся в сторону президиума, но и с трибуны сошел, не глядя туда. (Впоследствии тот начальник штаба стал Командующим Черноморским флотом, что касается меня, речь о том впереди).

4. Проверка комиссией из Москвы

На снимке: первые награжденные орденом "За службу Родине" отцы-командиры подводных лодок 3-й дивизии Юрий Кузнецов, Валерий Гонтарев и ваш покорный слуга справа.

         Осенью того же 1975 года во флотилию прибыла высокая комиссия из Москвы, из самого Министерства обороны СССР. Естественно, с тем, чтобы показать, как много у нас недостатков и недоработок, (иначе зачем она нужна), наказать нерадивых и в то же время найти двух-трех отличившихся, чтобы поставить в пример остальным. Существовало шутливое флотское выражение: « По результатам комиссии, на флоте приступают к наказанию невиновных и награждению непричастных». По её итогам действительно,  можно было,  как слететь с должности, так и получить досрочно очередное звание.
        Комиссия МО проверяет какой-нибудь один корабль досконально, по всем статьям, остальные выборочно. Ну и, конечно, в том числе и в этом плане, т.е. как подготовлен корабль, проверяется работа штабов флота, флотилии и дивизии. Разумеется, командование выбирает и представляет для проверки один из лучших кораблей.

        На этот раз таким кораблем была представлена наша «К-454». И на нас обрушились все силы Инспекции.  Проверялось всё, начиная от шнурков на ботинках матросов и прикроватных ковриков в кубрике на берегу до экстренного приготовления корабля к бою и походу с вводом в действие ГЭУ и выходом в море по тревоге.  С фактическим выходом из базы, учебной атакой отряда боевых кораблей и последующей стрельбой боевой торпедой по скале у побережья. Интересная деталь:  когда нам среди ночи сыграли Боевую тревогу, мы так перекрыли норматив приготовления корабля к бою и походу, что проверяющий адмирал предложил мне увеличить время. «Иначе потом на него придется ориентировать другие корабли, - сказал он, - а не каждый на такое способен».

 Уже в назначенном районе  мы успешно, (оценку дают посредники из ГШ ВМФ, находящиеся у нас на борту), выполнили задачи поиска, слежения за надводными кораблями, подводной лодкой, атаку надводной цели. Как венец – стрельба боевой торпедой по берегу. Как проверка того, чем бы закончилась атака надводной цели, которую мы завершили стрельбой по ней практическими торпедами, если бы привелось стрелять боевыми.

         Мне кажется, о ней надо сказать особо. Не каждому командиру в жизни и службе выпадает её выполнять. Делается это так. После успешной атаки соединения боевых кораблей практическими, (учебными), торпедами,(успешной атака главной цели признается только тогда, когда практическая торпеда пройдет под целью), лодка, не всплывая, переходит в заранее намеченный прибрежный район, где на берегу есть подходящая у самой кромки воды скала. Проверяющий офицер в первом отсеке, по своему усмотрению, показывает пальцем на одну из хранящихся на стеллажах торпед. Мои торпедисты снаряжают её запальным устройством, (взрывателем), заряжают в торпедный аппарат, готовят аппарат к выстрелу. Я, подвсплыв под перископ, беру пеленг на скалу, командую ввести соответствующие данные стрельбы в торпеду. По готовности к стрельбе, даю команду в первый отсек: «Пли!». Торпедисты производят выстрел. Погружаюсь на глубину порядка 40 метров, соблюдая меры безопасности от своей же торпеды на всякий случай. После чего тянутся томительные минуты ожидания.

       Всё дело в том, что таким образом проверяется боеготовность всего флота. Если  боевая торпеда не взорвётся, флот получит неудовлетворительную оценку. Ведь здесь проверяется фактическая готовность корабля и оружия к бою. То есть фактически это как бы та торпеда, которая только что при атаке главной цели в отряде боевых кораблей прошла под целью. Потому буквально все не только на подводной лодке, но и в штабах на берегу, ждут, произойдет ли её взрыв.

        Наконец, наша лодка вздрагивает от далекого мощного взрыва. Грохот его слышит весь Центральный пост вместе с контролерами, так как акустики заранее вывели динамик в ЦП. Визуально взрыв наблюдается с кораблей охраны района стрельбы и с кораблей, имитирующих ОБК "противника". Мы сами, командование на берегу вздыхаем облегченно. Результат по возвращению в базу  представляется  Председателю Комиссии.

       Когда возвратились в базу и подошли к пирсу, только пришвартовались, целая команда людей в защитных костюмах и противогазах засыпала корабль каким-то порошком, взорвали на пирсе и на корпусе корабля несколько взрывпакетов, дымовых шашек. Всё заволокло дымом, без средств защиты не продохнуть. Началось учение по защите от оружия массового поражения. В отсеках подводной лодки проверяющие давали вводные о пожарах, разрывах трубопроводов, выходе из строя механизмов. Поверялись действия личного состава, в отсеках, ГКП, лично командира по борьбе за живучесть подводной лодки. Мы, вроде бы, не подкачали и здесь.

           По окончании работы инспекции, возглавлявший её морскую часть вице-адмирал Гонтаев пригласил меня к себе в каюту на ПКЗ. И сказал, что в целом кораблю поставлена оценка «хорошо», и что он решил лично поблагодарить меня за высокую подготовку.  Поскольку это был просто разговор между нами, я ответил спокойно, без лишнего энтузиазма, не: "Служу Советскому Союзу!", как принято в таких случаях, а просто сказал: «Спасибо». Гонтаев удивленно смотрит на меня:
-  Ты что, не рад что ли?
-  А чему радоваться, - говорю, -  у меня по всем морским элементам «отлично», а вот общая оценка «Хорошо». Похоже, портянки на базе важнее, они и перетянули.
-  Ну ты даешь, командир!  - (Это его слова буквально) – В свое время, если я получал на инспекции «удовлетворительно», то прыгал от радости. А  ты!

          А я  так реагировал потому, что у меня такая инспекторская проверка была впервые. И вот первый блин получился, похоже, не комом. Может быть по принципу «новичкам везет».  (Есть, правда, и другое мнение о том, кому везет, но здесь всё-таки, мне кажется, не совсем тот случай). Вот я и ожидал высокой оценки наших трудов. Позже так и получилось - по итогам работы инспекции был издан Приказ Министра обороны СССР, в котором, в числе других, и мне была объявлена благодарность.

         Надо сказать, что в том году, в числе трех командиров подводных лодок, и я получил орден «За службу Родине» III-й степени.  Кроме того, мне было присвоено звание «капитан 1 ранга». К сожалению, пришлось проводить с дивизии сначала контр-адмирала Туманова, а потом и начальника штаба Можайского, (его по здоровью). Талантливые, опытные моряки уходили, на их место приходили другие… Не для них ли освобождали места?               

         В конце года наш экипаж сдал корабль второму экипажу и на этот раз мы спокойно ушли в очередной отпуск.

Глава XIII. 1. Боевая служба в Тихом океане

На снимке - атомная подводная лодка США "Джордж Вашингтон" выходит из базы.   

         1976 год для нас начался с того, что, возвратившись из отпуска, мы, не принимая свой корабль, по плану дивизии отправились всем экипажем в Обнинск, в Учебный центр, на так называемую «Межпоходовую подготовку».  Такая поездка была очень кстати – из экипажа ушли на повышение некоторые офицеры, уволились в запас старослужащие матросы и старшины, где еще, как не в Учебном центре можно научить и отработать на тренажерах новичков? Освежить знания и навыки бывалых? Ведь на базе у нас условий почти нет, к тому же каждый день половина экипажа в нарядах да на различных хозработах. В общем, я считал, что нам крупно повезло.
         В марте, вернувшись из Обнинска, мы приняли свой корабль, и завертелось всё по новому кругу:  стрельбы, учения, проверки штабом… Но основное началось, когда командование нам поставило задачу подготовиться к Боевой службе.
         А она предстояла не такой простой. Спустя более чем 40 лет, думаю я могу о ней рассказать. Тем более, что для нашего "вероятного противника" никакого секрета в том нет. И мы и они действуем одинаково. На этот раз планировалась целая операция с участием трех наших подводных лодок и других сил флота. Суть её заключалась в том, чтобы совместными усилиями, прежде всего, конечно, наших атомных подводных лодок,  установить контакт с выходящими из базы атомными ракетными подводными лодками, (пларб), вероятного противника и в дальнейшем следить за ними в океане.  Нам с Гонтаревым предстояло действовать на выходе из базы, дальше третья лодка под командованием Каспер-Юста должна была принимать контакт от одного из нас и продолжать следить за пларб дальше. С подключением других сил флота. Наши подводные лодки готовились тщательно, проверялись на готовность штабом ТОФ. Командиров проверял и инструктировал лично заместитель Командующего ТОФ адмирал Э.Спиридонов. Кто такой был Спиридонов, старые подводники вспоминают о том с содроганием. При проверке командиров кораблей на допуск к самостоятельному управлению и командования дивизий, флотилий на соответствие занимаемым должностям по уровню знаний и практических навыков он был очень строг и не прощал ни малейших ошибок.

     И сейчас,например, кроме массы других вопросов по управлению атомной подводной лодкой, (пла), использованию не только своего оружия, технических средств наблюдения, но и противника,(тактико-технических данных, (ТТД), его кораблей, противолодочных самолетов, вертолетов, подводных лодок), Э. Спиридонов потребовал от меня, чтобы я рассчитал дальность обнаружения ракетной подводной лодки противника, (пларб) по Альбому таблиц и графиков, только что выпущенную нашим НИИ.  Я этот Альбом в глаза еще не видел, но сказать о том, значило не только не быть допущенным к выходу на БС самостоятельно, (обязательно подсадили бы начальника штаба дивизии), но и подвести командование дивизии, (они обязаны были мне по этому Альбому обеспечить обучение и устроить проверку). Пришлось на ходу пока листал его, постараться вникнуть в его суть. Когда  представил Спиридонову свои расчеты, он попытался обвинить меня в ошибке, но тут флагманский специалист РТС флота шепнул ему на ухо: "Он прав". Какое облегчение я испытал, когда понял, что не ошибся, трудно передать словами.  Только так удалось выйти из затруднительного положения и позже уйти в плавание самостоятельно.
 В конечном итоге проверку мы прошли, корабли подготовили и в заданное время вышли в море.

               Район у базы, где нам предстояло действовать, был очень сложным  в навигационном отношении. Опасные глубины, отмели, рифовые банки. Штурманам приходилось особенно тяжело, да и я почти не вылезал из штурманской рубки. От штурманов – к акустикам, потом обратно, и так постоянно, с небольшими промежутками отдыха здесь же в ЦП, в командирском кресле. Иначе было нельзя. И вскоре пришлось в том убедиться.
         Как идут дела друг у друга мы узнавали из поступающих нам с берега радиограмм. Вскоре стало известно, что Гонтарев установил с кем-то контакт и ушел из района. У меня «улова» пока не было. Зато получил радиограмму с КП ТОФ о том, что подводная лодка Каспер-Юста, (у него на борту был командир нашей дивизии В.Заморев), налетела в подводном положении на коралловый риф, повредила носовую оконечность, отчего гидроакустический комплекс полностью вышел из строя, и отозвана в базу.  И это с командиром дивизии на борту!  Вот когда штурмана поняли, почему я так строго контролирую их работу.

           Наконец акустики доложили мне о том, что слышат шум предположительно атомной подводной лодки. Объявил Боевую тревогу, начал сближение с целью. Наша беда была в том, что классифицировать цель, как подводную лодку, только по её шумам с нашим гидроакустическим комплексом того времени было очень трудно. Никаких иных классификаторов, кроме уха акустика, не было. А он отличить шум подводной лодки от надводной цели мог не всегда. К тому же «вероятный противник» умел маскироваться под шумы надводных кораблей. Так что, точнее, чем при помощи перископа, как я уже говорил раньше, окончательно классифицировать цель, как подводную лодку в те времена было, практически невозможно.

         Подхожу поближе на минимальном ходу, чтобы себя не обнаружить, всплываю на перископную глубину, смотрю в перископ - по пеленгу на шум, который дают акустики, идет фрегат США типа «Нокс». Вот, пожалуйста, подтверждение тому, что акустик может ошибиться. В условиях, когда на море штиль, вариаций винтов надводного корабля нет, к тому же силовая установка у «Нокса» турбинная, шум его от шума атомной подводной лодки отличить на слух очень трудно, если вообще возможно. Фрегат идет осторожно, понятно, что обследует район на предмет наличия здесь наших атомных подводных лодок. Здесь главное - уклоняться от него так, чтобы он меня не нашел. Противолодочный вертолет у него на кормовой надстройке. Не взлетел, значит, он нас пока не обнаружил. Погружаюсь поглубже, пропускаю его дальше, будучи уверенным, что за ним следом выйдет пларб. Не зря же он обследует маршрут так тщательно.
И точно!  Акустики докладывают о шуме винтов пларб. Снова осторожно выходим под перископ… Вот она, во всей красе, идет на выход из базы в надводном положении. Шум винтов подводной лодки в надводном положении намного больше, чем в подводном, потому мы её легко обнаружили.

     Приказываю подготовить радио о выходе пларб из базы, отпускаю её чуть подальше, чтобы не обнаружила наши антенны связи и перископ. Но не успеваем мы поднять выдвижные устройства антенн для передачи радио, как пларб начинает погружаться. Вот тут нельзя терять ни минуты, такой опыт у меня уже есть. Погружаюсь, начинаю сближение, чтобы не потерять контакт. Увы. Как только пларб погрузилась, шум сразу же пропал.  И как  я ни старался восстановить контакт, ничего не получилось. Пришлось давать радио не о слежении, а об установлении и потере контакта.  С КП ТОФ никаких распоряжений не последовало, и я остался в районе, чтобы следить за выходом из базы дальше.

         Буквально на следующие сутки «ЧП» у нас!  Из пятого отсека вахтенный доложил: «Поступление пара в аппаратную выгородку правого борта!». А пар там радиоактивный. Сразу приказываю объявить по кораблю: «Аварийная тревога, радиационная опасность!»  Есть у нас такой специальный сигнал. По нему все остаются в отсеках, кто где оказался на тот момент, отсеки герметизируются. Специальная аварийная партия в защитных костюмах и изолирующих аппаратах во главе с командиром 1 дивизиона по моему приказу идет обследовать реакторный отсек. Спустя пол-часа  он докладывает мне, что по вварышу стержней СУЗ, (система управления и защиты реактора), по сварке образовалась трещина, через неё поступает в выгородку радиоактивный пар. Течь пока небольшая, аппаратная выгородка герметична, система очистки справляется, в пятом, реакторном, отсеке значительного повышения радиации нет. Тем не менее, в таких случаях надо сбрасывать аварийную защиту реактора, выводить его из действия, выходить под перископ, и докладывать об аварии на берег. А там уж как начальство решит, что делать дальше. Я был уверен в том, что начальство  немедленно поднимет нас на поверхность и  вернет в базу. Не зная толком ничего, кроме того, что образовалась течь реактора, рисковать никто не будет.

          Но вот ситуация:  Гонтарев давно ушел из района, и я подозревал, не исключено, что за ложной целью. Каспер-Юст потерпел аварию и возвращен в базу. И теперь вот я… Пусть даже и не по своей вине.  Полный провал операции! Позор всему флоту.  Ладно, сейчас, в наше время, операция закончится тем, что Главком раздолбает командование ТОФ.  А если бы война?

        Командиром БЧ-5 у нас был Руслан Ткачук. Строптивый, самолюбивый до крайности, страшно не любил, если кто-то, старпом или даже командир пытались вмешиваться в его дела. И не помалкивал. Зато дело своё он знал лучше любого другого механика на дивизии.  Предлагаю ему  подумать – нельзя ли продержаться еще несколько суток, пока у нас не выйдет время пребывания в районе?  Без лишнего риска для людей, разумеется. 

        Руслан задумался. И я приободрился, это хороший знак, иначе он отказался бы сразу и категорически. Чуть позже собрали офицеров БЧ-5 , химика, врача на совет. Каждого, кто хотел высказаться, послушали. Суммируя мнения, Ткачук сказал, что продержаться несколько суток можно, если не сбрасывать защиту реактора, чтобы не создавать перепада температур в реакторе и на его крышке, а медленно снизить мощность до минимально-контролируемой.  Запретить проход через пятый отсек, у становить вахту у его переборок, обстановку там контролировать дистанционно, с периодическим осмотром аварийной партией. Включить на полную мощность средства очистки воздуха в пятом и смежных отсеках, постоянно следить за уровнем радиации и т.д.  Офицеры его поддержали. И я объявил решение: остаемся на своей позиции до истечения назначенного времени. Проход через отсек ограничим до минимума. Второй реактор обеспечивает нам выполнение поставленной задачи, хотя и с ограничением в скорости хода. При малейшем ухудшении обстановки, всплываем немедленно, вентилируем отсеки в атмосферу и даем радио на берег.

           Разумеется, всю ответственность я брал на себя. Риск?!  Да, риск, но главное, что не только лично  для себя. Оправдан ли он?  Ведь не война, главное сейчас людей не потерять.  Лишь бы отличиться?  Так на берегу за подобное могут и с должности снять, это кто как посмотрит. Нет. Я просто знал, что риск минимален, что в случае чего я со своими подчиненными смогу справиться с ухудшением ситуации, не допущу, чтобы люди пострадали. К тому же был уже опыт продолжения БС с течью в прочном корпусе еще на СФ. Ну а если сумеем всё сделать, как решили, то постоим за честь флота. Не говоря уж о том, что именно так бы сделали в военное время.
          И остались в районе. Вели разведку на входе в базу «вероятного противника», кто входит, кто выходит, какие там средства наблюдения за обстановкой, как ведется поиск наших пла и т.д. Накапливали разведданные и опыт. Установили еще раз контакт с пларб,  которая  входила в базу, сообщили о том по радио на берег. Аварийный реактор вёл себя спокойно, течь пара не увеличивалась, радиационная обстановка в отсеках оставалась в пределах нормы. В установленное время получили радиограмму с приказом закончить патрулирование в районе и возвратиться в базу.

         Самое интересное разыгралось на пирсе, где нас встречало всё начальство во главе с Командующим флотилией Б.Громовым. Сойдя на пирс, я доложил ему о выполнении поставленной задачи. Дальше полагалось доложить об обстановке на борту подводной лодки, не было ли аварий, происшествий. И вот когда я сообщил, что у меня на правом борту течь в крышке реактора, у  штабных, стоявших поблизости, вытянулись лица:
-  Как?!   И вы не доложили об этом на берег?
         Некоторые постарались незаметно слинять с пирса подальше. А вот Громов повел себя иначе.  Отвел меня в сторонку и спокойно расспросил подробно, что и как. Потом приказал убрать от того пирса все другие подводные лодки, выставить оцепление у входа на пирс, дополнительную вахту по контролю за радиационной обстановкой на пирсе. И только потом пошел в штаб, докладывать на флот.

          Комиссия штаба флота не заставила себя ждать. Работали на лодке двое суток, проверяя не только технику и действия личного состава при аварии, но и все принятые меры, всю документацию с записями о событии, решение командира и т.д. Заключение:  действия экипажа при аварии признаны безукоризненными.  Решение командира правильным и обоснованным. И точка!
         Мне были вручен, так называемый "ценный подарок" - именные часы от Главкома ВМФ, личный состав, офицеры получили благодарности в приказе. А кораблю нашему и нам предстоял переход в Большой  Камень для замены крышки реактора. История с ремонтом снова повторялась.

2. Торпедные стрельбы на приз ГК ВМФ

На снимке: авианосец ВМС США. Для нас - главная цель в авианосной ударной группе (АУГ).

            Но для нас на том дело не кончилось!  Вместо санаторного лечения и отдыха после длительного похода, наш экипаж по приказу Командующего флотилией срочно пересадили на другую, однотипную исправную подводную лодку, (чью, уже не помню), и приказали готовиться к состязаниям на Приз Главкома ВМФ по торпедной атаке отряда боевых кораблей. Такие состязания между флотами проводились в конце каждого года, как венец Боевой подготовки флотов за год.  Скажу прямо, перестраиваться с настроения на отдых на тяжелейшую подготовку к стрельбам на Приз ГК, было очень нелегко.  Но приказ есть приказ. Пришлось сдать свой корабль второму экипажу, приступить к приемке другого корабля, пополнению запасов до полных норм, приемке и погрузке практических торпед. А главное – к многочасовым тренировкам в кабинете торпедной стрельбы.

            Наконец прибыли из Москвы посредники, представители из Главного штаба ВМФ. Корабль к тому времени был готов, взяли их на борт и пошли. Что такое атака отряда боевых кораблей, (ОБК)? Кое-что было сказано мной о том, когда речь шла о слежении за Авианосной ударной группой США в Средиземном море. И там, и здесь в первую очередь надо обнаружить главную цель  и, как говорится, взять её на прицел. А потом, соблюдая скрытность, не упуская ни на мгновение, ни её, ни силы охранения из виду и заняв необходимую по направлению и дистанции позицию, (чтобы торпеды дошли до цели), произвести торпедный залп по главной цели, с расчетом её уничтожить или вывести из строя.
           В чем разница?  А разница в том, что там, при действиях против АУГ, у командира всё-таки побольше времени для всего этого,  район действий, практически, не ограничен, да и боевые торпеды имеют гораздо большую дальность хода, чем практические. Потому дистанцию стрельбы можно выбирать больше.  Здесь же, при том, что охранение у главной цели примерно такое же, (корабли, противолодочные самолеты, вертолеты, дать себя обнаружить означает провал, за этим строго следят посредники из ГШ),  ОБК идет через назначенный ограниченный район на предельно-возможной скорости, и буквально проскакивает его за весьма короткий промежуток времени. И вот надо, не теряя скрытности,  успеть обнаружить в составе сил охранения главную цель, занять позицию стрельбы и произвести залп торпедами. Причем не один раз, а дважды, с перезарядкой торпедных аппаратов и выходом в новую атаку, не дожидаясь результатов первой стрельбы. Так сказать, на случай, если первая атака не достигнет цели. Для чего надо на полной подводной скорости успеть обогнать несущийся вперед ОБК, и еще раз атаковать главную цель. Подчеркиваю: всё это надо успеть сделать не выходя за пределы назначенного тебе района.

            В общем, это настолько сложная задача, что не каждому она по плечу.  Не зря, видимо, мой командир БЧ-3  Константин Сиденко, позже, когда он был уже адмиралом и заместителем Командующего ТОФ, на вопрос журналистов, что ему запомнилось больше всего из молодых лет на флоте, ответил, что  именно эта торпедная атака на Приз ГК ВМФ. И не зря. Тогда и он и его подчиненные тоже отличились.

            Опуская подробности интересные только для специалистов, скажу, что главную цель мы обнаружили и атаковали дважды. Особое впечатление, в том числе и на представителей ГШ ВМФ, производит эпизод, когда подводная лодка на полной подводной скорости, вибрируя всем своим корпусом и внутренностями, несется под водой вперед, чтобы обогнать ОБК, ничего вокруг не видя и не слыша. Уверен, что у тех, кто ни разу до того такого не испытывали, точно так же вибрировали коленки. Ведь это все равно, что на автомобиле, на скорости 100 км/час лететь ночью по  дороге без света фар. Только в нашем случае, за спиной у командира около сотни людей...
           Повторную стрельбу торпедами я производил по главной цели, сбросив скорость и установив с ней акустический контакт, немедленно, буквально «на вскидку», по её генеральному курсу. Времени уточнять элементы  движения  и дистанцию до неё уже не было. Но я хорошо запомнил принцип, которому нас научил в своё время на Классах командиров подводных лодок патриарх науки о торпедной стрельбе Лонцих: «Вероятность попадания в цель равна нулю только тогда, когда торпеды остаются в торпедных аппаратах».

           После всплытия узнали, что наши практические торпеды прошли под целью. На корабле-цели тоже были наблюдатели из ГШ ВМФ, они засвидетельствовали факт попадания торпед в главную цель. А это зачит, что в боевой обстановке они бы под целью взорвались, уничтожив её. Главная цель подготовки экипажа к боевой работе была достигнута. Нам было чем гордиться.
           Но наша радость была омрачена тем, что одна из наших четырех практических торпед после прохождения дистанции не всплыла, во всяком случае её потеряли. Последующий поиск силами ОБК результатов не дал. И хотя теперь практические торпеды к стрельбе готовила база, мы, как стреляющие, тоже считались к тому причастными. Так что надежды получить Приз почти растаяли.  Мы знали, что Северный флот своего не упустит. Там ведь подводную лодку и экипаж к призовой стрельбе готовил сам Е. Чернов.

           И каково же было наше изумление, когда мы узнали, что на Севере подводная лодка,  с Черновым на борту, точно в таких же условиях, как у нас, не смогла даже выйти в торпедную атаку!  Условия, повторяю, там были абсолютно аналогичными нашим – это обязательно соблюдается при  состязательной стрельбе на Приз ГК. В результате Приз Главкома ВМФ был присужден нам, Тихоокеанский флот вышел победителем. (Могу себе представить реакцию Чернова -  тот самый  Храптович, которого он сплавил на ТОФ, утер ему нос!). 

           Мне, по традиции, вместе с благодарностью от ГК ВМФ был вручен морской бинокль с именной дарственной надписью. Ну и, конечно, многие члены нашего экипажа были награждены ценными подарками, грамотами от командования. К концу года корабль объявили отличным и лучшим на ТОФ по электромеханической и торпедной подготовке.

3. Особенности продвижения по службе

На снимке - Главком ВМФ С.Горшков прибыл с проверкой в дивизию.

       К сожалению, нам предстоял ремонт. Но вот лично мне, казалось бы, подошло время пожинать плоды  нелегких трудов. В дивизии и во флотилии сложилось уважительное отношение к кораблю, экипажу, командиру. Меня уже привлекали к исполнению обязанностей начальника штаба дивизии, когда он уходил в море или отсутствовал по другой причине. Оставалось лишь двигаться вперед, делать карьеру.

        Именно тогда я подошел к решающему моменту в моей жизни и службе. Объясню покороче в чем суть. К тому, что было у меня на Севере, прибавлялся всё новый и новый опыт, новые данные о недостатках в технике, оружии, и особенно в комплектовании и боевой подготовке экипажей подводных лодок. Что не только не позволяло надежно выполнять боевые задачи в мирное и военное время, в частности осуществлять слежение за пларб вероятного противника, но и само плавание в море становилось небезопасным. Участились случаи аварий, происшествий, в том числе с гибелью кораблей и людей. Мы, командиры, офицеры много о том говорили и между собой и обращались к своим начальникам. Но в среде своего непосредственного и вышестоящего командования, в штабах по-прежнему старались делать вид, что всё нормально, соцобязательства, планы БП и ПП выполняются и т.д. Как я уже говорил,  «наверху» любили слушать бодрые доклады об успехах, и не воспринимали никакой негатив. Было негласно принято и весьма ценилось  «Умение доложить».  Одним из главных условий продвижения по службе стало «Не задавать вопросов».  Даже не «лишних вопросов», а вообще никаких вопросов. Не говоря уж заявлять о каких-то недостатках, сказывающихся на уровне боевой выучки экипажей подводных лодок. Потому наши обращения к командованию, оставались, обычно, без внимания. Очковтирательство, показуха практически стали нормой, обыденностью.

       Чтобы не быть голословным, предлагаю прочитать выдержку из воспоминаний известного на флоте своей честностью и порядочностью контр-адмирала в отставке А.С. Берзина, («Цена ошибки» часть 3. http://www.russika.ru/ctatjajv.asp?index=316&pr=3), где он откровенно повествует о тех нравах, которые царили в те времена на нашем флоте.
        По его рассказу, подводная лодка под командованием капитана 2 ранга Максимова, только что возвратилась с тяжелейшей Боевой службы. Её внезапно тут же поставили в боевое дежурство без права схода экипажа с корабля. Но не на тяготы службы сетует Максимов (хотя и это тоже образец отношения "верхов" к своим подчиненным). Он говорит о другом:
      «Ну, а вот это боевое дежурство? Это разве законно?! На подводной лодке нет продуктов, средств регенерации воздуха, есть неисправности отдельных механизмов, требуется межпоходовый ремонт, истекают сроки хранения оружия. Большие дяди же этого как бы не знают, как бы закрывают на это глаза и считают, что подводная лодка вновь готова выйти в дальний поход. Всё это на полном серьёзе, кретинские игры, бумажные дежурства».  (Автор тщательно избегает назвать такое положение прямо: очковтирательством).
           По окончании боевого дежурства  на его подводной лодке должен был начаться межпоходовый ремонт.  Но прошел слух, что на дивизию прибывает Главком ВМФ. Командира вызвали в штаб флотилии для инструктажа, что надо сделать перед его приездом. В том числе он получил и вот такие указания: 
             «…Веткин: "Межпоходовый ремонт, пока, не делайте. А если к вам на лодку придёт Главком и спросит чем вы занимаетесь, то нужно сказать, что делаете межпоходовый ремонт". Максимов с удивлением посмотрел на него и спросил: "А почему я должен врать?" В разговор вмешался Александров: "Не врать, вы же должны ещё выйти в море на торпедные стрельбы". Веткин добавил: "Делайте межпоходовый ремонт, но так, чтобы механизмы не разбирать". Максимов ответил: "Если механизмы не разбирать, то никакого межпоходового ремонта не будет". Веткин с раздражением закончил: "Вечно вы пререкаетесь, делайте так, как вам приказано." Максимова это ещё больше подстегнуло: "Я враньём заниматься не буду, или делать, или не делать, всё остальное - это очковтирательство"».  (Фамилии должностных лиц и командира изменены автором, но нетрудно понять, что под фамилией Максимов он сам).

                Для более полной картины приведу еще один пример из повести "Прикован к подводной лодке" капитана 1 ранга в отставке Э.В. Голованова:

      "В один из тёплых июльских вечеров я находился на ПЛ в заводе «Тосмаре». Ко мне прибежал дежурный по бригаде ремонтирующихся кораблей и передал приказание срочно позвонить командиру дивизии. Я позвонил и услышал:
– Голованов, бегом ко мне. Завтра у тебя на борту будет Главком.
Преодолел три километра быстрым шагом и к комдиву. Он позвонил начальнику штаба КБФ и дал мне трубку. НШ КБФ мне говорит:
– Командир, завтра утром у вас будет Главнокомандующий. Перейти к своему причалу в дивизию. Подводную лодку за ночь покрасить. Офицерскому составу иметь чёрные и белые тужурки, которые одеть в зависимости от того, во что будет одет Главком.
 ...Посмотрел на часы. Шёл седьмой час вечера. И объявил на корабле аврал. Приказал получить краску и белые кителя.
Всю команду – на корабль и начать покраску. Как назло, пополз туман и стало сыро. В краску бухнули побольше сиккатива. На заводе включили два больших прожектора и направили свет на ПЛ. Началась большая приборка, покраска корпуса личным составом и подгонка кителей офицерским составом.
К утру всё было сделано".

      Нужны ли комментарии? Так только готовились к встрече, а если почитать, скажем, у Берзина,  как встречали Главкома, так мало кто из тех, кто не служил, сможет тому безобразию поверить. Скажут, что автор сочиняет для красного словца. Но те, кто служил, знают, что так было на самом деле.

     Таких "примеров" можно приводить множество. Кроме того, в последнее время во-всю расцвел обычай встречать, всячески ублажать, а потом и провожать с «подарками» разные комиссии, контролирующих, проверяющих. Что было мне и совсем, как говорится, не по нутру. И здесь не могу не привести выдержку из статьи вице-адмирала В.Д. Рязанцева "Непрофессионализм профессионалов". В ней он рассказывает о том, как проверял уровень подготовки флотских штабов всех уровней к боевым действиям и дает красочную картину того, что собой представляли собой некоторрые "профессионалы" из числа командования. Уровень их подготовки не выдерживал критики. И вот адмирал задает вопрос, как такое могло быть и сам на него отвечает: 

    "А чем же они занимались целый учебный год? Заготовкой ягод, грибов, рыбы, икры, шкур убитых животных для различных комиссий. Такие начальники залогом своей служебной карьеры считали «услужливый прием» и «успешные проводы» различных комиссий и вышестоящих начальников. Все свои силы и способности тратили на это. Никакие профессиональные способности не могли повлиять на продвижение по службе, если тот или иной начальник не смог удовлетворить запросы членов комиссии и вышестоящего начальника (особенно московских). Поэтому, в самый разгар «холодной войны» во главе многих флотских объединений и соединений стояли не командиры-профессионалы своего дела, а командиры-полупрофессионалы в морском деле, они же   «специалисты высшей квалификации в приеме и проводах именитых гостей, различных делегаций и комиссий, высокопоставленных начальников».
         Подчеркиваю: это мнение вице-адмирала в запасе, который хорошо знает наш Военно-промышленный комплекс изнутри.

         Согласившись на должность замкомдива или начальника штаба, я вынужден был бы делать то же самое, как бы, «в интересах дивизии, флотилии, флота». А уж о том, что у нас неблагополучно с Боевой подготовкой, с техникой, акустикой и оружием, вообще пришлось бы забыть. "Наверх" надо было бы "в интересах дивизии", флотилии или флота докладывать об успехах в БП и ПП.  Иначе было бы нечестно – знал, ведь, куда шел, знал, что к чему, что же согласился? Будучи не в состоянии изменить самому себе в своих убеждениях и принципах, я понимал, что приспособиться или хотя бы делать вид, что так надо, что всё нормально, то есть, фактически врать, не смогу…

          Сказанное выше отнюдь не значит, что я хочу кого-то лично опорочить или выставить себя этаким героем-одиночкой. Нет, я и тогда, на флоте себе ничего такого не позволял, не буду и здесь. Такова была система. Мои товарищи понимали всё не хуже меня, многие точно так же не принимали некоторых отрицательных сторон нашей жизни и службы. Тем не менее, большинство из них считало, что надо же кому-то дело делать, командовать соединениями, флотами. Хотя бы пытаться что-то сделать там. Уверен, что многие из них будут возмущаться – как же так, мы вот отдаем службе все силы, здоровье, не щадим себя, а ты так о нас…  Да, они шли в "верха", и службу там правили, и дело делали. О многих из тех моих начальников, с кем приходилось служить, не могу сказать ничего плохого, наоборот, отношусь к ним с уважением. Но...

           Так то оно так. Однако за этими действительно большими делами по поддержанию боеготовности частей и кораблей, за благими намерениями, всё-таки, проглядывали и личные мотивы,  желания и большую звезду на погоны получить, а вместе с ней и кое-какие привилегии. Но, отстаивая правду на всех уровнях, независимо от занимаемой должности, продвинуться далеко по службе было нереально.  Потому, а во многом и просто по привычке, по заведенному порядку о многих недостатках там они помалкивали...

           Помнится, иногда приходилось слышать от довольно больших начальников, чуть  ли не со слезой в голосе: "Вот я чего достиг, благодаря советской власти!".   Имелось в виду - выходец из простой рабочей или крестьянской семьи, а стал вот адмиралом. (Меня всегда подмывало спросить: "Благодаря власти? А сам-то ты  хоть на что-то способен?"). Как же такие могли говорить о недостатках, что означало бы критиковать начальство. Потому помалкивали и эти. Поскольку иначе, как смирившись с теми самыми отрицательными сторонами, о которых шла речь выше, не задавая вопросов, получить продвижение по службе выше командира корабля и звания капитан 1 ранга уже было, практически, невозможно. Понимаю, многие со мной не согласятся, тем более, что есть исключения. (Обычно здесь забывают добавить: "...подтверждающие правило").

       Всем, кто со мной не согласен, предлагаю подумать над тем, что я услышал в ЦК КПСС  много лет спустя: «А почему о недостатках на флоте говорите только вы?  Почему никто из командования дивизиями, флотилиями, из командующих флотами, Главком ВМФ не говорят нам ничего подобного?».

          Иногда думал – а может в словах моих друзей есть своя «сермяжная правда»?  Может, и мне бы там, «наверху» удалось сделать больше? Только в том сильно сомневался. Скорее всего, всё-таки, вынужден был бы идти по наезженной колее… Но об этих своих размышлениях, конечно, я никому не говорил. Был уверен, что многие, включая моих друзей и близких, такого бы не приняли и не одобрили. А многие бы просто от меня отвернулись.

         Так что, помалкивал. А когда комдив Заморев  официально предложил мне занять должность заместителя командира дивизии, я отказался.  Чтобы не «геройствовать» на публике, просто сослался на отсутствие у меня академического образования. Мне было сказано: «Ты только дай согласие, с  академией потом решим»).
        Не дал. А позже, когда Заморев предложил вторично, просто посоветовал взять на это место своего товарища Алексея Белоусова, который был командиром ничем не хуже меня, и страстно мечтал о повышении. (Алексей согласился сразу и впоследствии стал адмиралом).

         Так или иначе,  постепенно я втягивался в непростую ситуацию: от продвижения по службе отказался, в Академию на очное отделение опоздал, (там принимали до 35 лет, мне уже стукнуло 37, не заметил даже когда). Думал, что делать дальше, и однажды, скорее для пробы, поскольку такие вещи начинают готовить заранее, написал рапорт с просьбой перевести меня в Учебный центр на должность преподавателя. (В принципе, я считал, что там смог бы принести пользу - обучить кое-каким секретам профессии подводника молодежь). Как я, собственно, и ожидал, мне отказали. Громов на моем рапорте написал резолюцию: «Молод, перспективен. Достоин продвижения по службе».

       Пока  готовились к переходу в Приморье на ремонт, (завод пока не готов был нас принять), произошли еще два примечательных для меня события.  Однажды  штаб флотилии потребовал от нашей дивизии доклад по проблемам поиска и слежения за атомными подводными лодками «вероятного противника». Комдива на тот момент не было, оставшийся за него некто Шалыгин поручил подготовить доклад мне. Откровенно говоря, я обозлился. Страшно не люблю тех, кто норовит проехаться на чужом горбу себе на пользу. Это дело его и штаба дивизии, я-то тут причем? Ну спросили бы, что у меня есть на этот счет, я охотно представил бы, но составлять доклад...
        Мог отказаться, но  решил воспользоваться случаем. Выдал начистоту всё, что у меня накопилось за прошедшее время, составил и отпечатал в секретной части доклад и поставил свою подпись. Да, еще в  конце  присовокупил, что обо всём надо незамедлительно докладывать на самый «верх».

        Не знаю, читал ли Шалыгин мой доклад, скорее всего да. Но, зная, что за содержание спросят не с него, его накажут только если доклада к назначенному сроку (а он истекал) не будет, во флотилию отдал.
        Вскоре мне передали оттуда, какую реакцию он вызвал. Во флотилии за Громова оставался  НШ флотилии, контр-адмирал А. Он прочитал и вот что  сказал в мой адрес:
    -  Он что – в своём уме?! 
       И молчок. О докладе с тех пор я ничего не слышал.

         Второе интересное событие произошло вскоре после первого. От Тихоокеанского флота потребовали представить какой-нибудь корабль, из числа отличных,  инициатором социалистического соревнования в Военно-морском флоте.  Оттуда пришло распоряжение на флотилию. Командование  флотилией решило представить нашу «К-454». Соответствующее указание спустили в дивизию, а уже оттуда – мне.

        Суть была в чем. Во-первых, взять на себя такие соцобязательства - это была бы слава и честь на весь Военно-морской флот для корабля и для дивизии – ведь выдвигают лучших из лучших. При этом инициатору и надрываться не придется, чтобы выполнить немыслимо высокие соцобязательства – за него всё сделают на дивизии и флотилии. Невозможно ведь представить себе, что Министру обороны и Главному политическому управлению СА и ВМФ  в конце года поступит доклад, что такой-то инициатор, на таком-то флоте  не выполнил свои соцобязательства!
        Потому для их «выполнения» командованием и политорганами на флоте  делается всё возможное и даже невозможное. Прикрываются недостатки, нарушения дисциплины, в мгновение ока убираются с корабля недостойные и неспособные, (что, как я уже говорил, почти невозможно сделать в обычном порядке),  заменяются лучшими людьми из других экипажей, обеспечивается улучшенное снабжение всеми видами довольствия и т.д.
        В конце года «по итогам соцсоревнования», следует награждение экипажа корабля-победителя, командиру и его заместителю по политчасти - практически гарантированное повышение по службе и в звании. Разумеется, честь и слава  командованию дивизии, флотилии, флота(а там и им самим до повышений в должностях и званиях недалеко)… И для всего этого достаточно мне всего лишь согласиться выступить инициатором соцсоревнования в ВМФ!

          Мало того, что подобную показуху я терпеть не мог, так и передано мне было решение командования флотилией опять через упомянутого выше Шалыгина. Того, который не скрывал, что его цель – стать адмиралом, чего бы это ему ни стоило. (И он им стал впоследствии). Мы не раз с ним схватывались, когда он передавал  мне указания выделить людей, например, на спортивные соревнования с выездом куда-то далеко, или на хозработы. Чтобы не отрывать людей от боевой подготовки и корабля, я сопротивлялся, как мог. Может быть, и это обстоятельство сыграло свою роль. Но, так или иначе, принимать на себя столь почетную миссию я отказался.
         Для порядка, собрал офицеров, сообщил им решение командования, и сказал, что оно бы и ничего, но нам-то идти в ремонт. И неизвестно что там и как, сколько мы там пробудем. Наши товарищи здесь будут выполнять боевые задачи, а мы «инициаторы» отстаиваться в ремонте?  Что же это за соцсоревнование? Но решать вам.  И офицеры меня поддержали. Решено было от такой высокой чести отказаться.  Этого на флоте еще никогда не случалось. Но было возможно, поскольку здесь действовал не приказ, а как бы добровольное принятие на себя высоких соцобязательств.

        Естественно, к нам немедленно прибыл, (даже не вызвал к себе, а пришел ко мне сам!),  начальник политотдела флотилии Иван Архипович Катченков. Долго уговаривал меня согласиться, в конце: «Может, всё-таки, подумаешь?»  Но я изложил ему все свои аргументы, добавил еще:
     - Вы же знаете, что такое ремонт. Там уставшие моряки расслабляются. Дай Бог, чтобы обошлось без «ЧП», какие уж там успехи. Мы не хотим вас подводить.
Сообщил о решении собрания офицеров. Он, в конце-концов, со мной согласился. Не так уж сложно найти другого, желающего.  Громов даже не стал вмешиваться.

          С тем мы и ушли в ремонт в самом начале 1977 года. Дети учились в школе, срывать их с места не было смысла, так что семьи остались на Камчатке.

Глава XIV. Б. Камень. Нежеланное назначение

I. СНОВА В БОЛЬШОМ КАМНЕ
         На снимке - мой экипаж в Б.Камне на параде в честь очередной годовщины ВОСР.

       Помня о ремонте своего первого атомохода, я не ошибся, когда предположил, что наш ремонт и на этот раз не будет скорым. Казалось бы, годы прошли, должно бы всё наладиться, ан нет. Картина та же:  реакторный отсек вскрыли, ограждение установили, арматуру над реактором разобрали, и… встали.  Всё то же: то одного нет, то другого, то делать некому. В общем, наступило затишье. Мы со старпомом, конечно, старались своих моряков загрузить занятиями и тренировками, уходом за отсеками, механизмами. В конечном итоге вылизали всё до блеска, и даже с помощью завода внесли улучшения в оборудование отсеков.
 Однако в свободное время люди «расслаблялись», приходилось постоянно быть начеку. Здесь надо отдать должное моему старпому, Николаю Акимовичу – он крепко держал в руках экипаж. Дежурно-вахтенная служба на корабле, быт на берегу в казарме налажены, порядок поддерживался и проверялся постоянно. Не без того, что и я присматривал за всем, но старался не вмешиваться в работу старпома, да и нужды в том не было.

         Там же, в ремонте оказалась подводная лодка 671 проекта из моей бывшей 45 дивизии. Командовал ею мой коллега Виктор Урезченко. Мы еще больше сдружились, нашлись общие интересы, так что скучать в одиночестве мне не пришлось.

        72-й  Бригадой строящихся и ремонтирующихся подводных лодок в Большом Камне в то время командовал капитан 1 ранга Джавахишвили. Познакомившись со мной лично, несколько раз проверив мой корабль и кубрик матросов на берегу, он предложил мне должность начальника штаба бригады. Я и здесь отказался, сказал, что не все еще дела закончил на флоте. Позже, когда я был уже в отпуске, он дал мне телеграмму домой.  В которой сообщал, что сам Командующий ТОФ  адмирал Маслов предлагает мне эту должность с перспективой. Просил дать согласие. Я не согласился. (Интересную трактовку моего упрямства дал кадровик бригады: «А я знаю, почему Вы, Альберт Иванович, не соглашаетесь. Просто Вы привыкли к самостоятельности, и уже не можете кому-то подчиняться». Может он в чем-то был прав).

       Поскольку служба на корабле была отлажена, самому мне предложили съездить в Ленинград, в училище имени Фрунзе, на месячные курсы по совершенствованию способов борьбы за живучесть корабля. С последующим отпуском. Я согласился, такой отдых был очень кстати, а за корабль, оставляя его на старпома,  я мог не беспокоиться. И улетел в Ленинград.

       В училище им. Фрунзе на курсы собрались около тридцати командиров и старпомов с подводных  лодок разных классов, (большинство с дизельных).  Меня назначили старшим группы, поскольку я был единственным в звании капитана 1 ранга. Пришлось отвечать за организацию занятий, посещаемость, дисциплину и т.д. (Не обошлось и здесь без этого!). В  конце обучения сдали экзамен. Естественно отметили окончание курсов в ресторане. Там от имени группы я держал речь перед слушателями и преподавателями. До сих пор помню, что сказал  тогда: «Теперь, если лодка в случае аварии или боевого повреждения сразу не утонет, мы ей потом утонуть не дадим!».  Воспринята острота была с улыбками. Но на самом деле, знания, полученные на курсах, в последующей службе нам очень пригодились.
       Закончив курсы и отдохнув в отпуске, я вернулся в Большой Камень. Включился в дела, отпустил в отпуск старпома и многих офицеров. Ремонт шел ни шатко, ни валко. Пытался давить на директора завода и лично, и через командование флотом – бесполезно. Всегда находились веские причины затягивания сроков. В этом плане у нас всё оставалось многие годы без изменений.

           С начала сентября до меня начали доходить слухи, ( в основном из звонков и писем Веры), что меня, якобы, хотят назначить командиром на новостроящийся атомный ракетоносец нового, 667 БДР, проекта. (У нас его называли просто «БДР», американцы – «Чарли -3»). Поскольку со мной никаких бесед на эту тему не было, я не обратил на слухи особого внимания. Однако вскоре Вера вызвала меня на телефонный разговор и сообщила, что слухи становятся всё упорнее, что уже «взяли» Кольцова, и очередь, похоже, за мной. И что надо что-то делать, чтобы снова не загреметь по «Большому кругу».

           Большой круг – это комплектование экипажа на Камчатке, потом учеба в УЦ в Палдиски, постройка корабля в Северодвинске, отработка Курса задач на СФ, с последующим переходом на Камчатку. Такой «круг»  занимал 3-4 года, и всё это время офицеры, мичмана и их семьи мыкались по разным базам и углам. Несмотря на то, что должность командира ракетоносца стратегического назначения давала возможность командиру получить звание «контр-адмирал», желающих идти туда служить среди командиров атомных подводных лодок, (а именно с таких должностей назначали на БДР),  было мало. Возможность получить звание отнюдь не означала фактическое его получение, а забот и передряг появлялось больше, чем нужно. Старались увильнуть, кто как мог. Прижимали по-разному. Кого обещаниями, уговорами, кого партбилетом.

          У меня к тому же, прочно засела в голове мысль о том, что надо «открыть глаза», если не командованию, которое не хочет о том слышать, то может самому руководству страны на проблемы подводников. У нас явно в этом направлении было неблагополучно. Начиная от подбора кадров, уровня обучения экипажей, берегового их обеспечения и до результатов выполнения задач Боевой службы.  Вот  в США, задача борьбы с подводными лодками вероятного противника - национальная задача. У нас должно быть так же. Но, у нас до успешного решения боевых задач в море, скажем, обнаружения и длительного слежения за пларб США и НАТО  еще пока далеко. А вот аварийность с гибелью кораблей и людей высокая и не снижается. Для того, чтобы знать досконально, что для  решения таких задач нужно, обязательно надо быть там, где всё происходит. То-есть, быть  на действующем флоте, и конкретно - на многоцелевой атомной подводной лодке.
          Так что был уверен, что, имея на то веские основания, откажусь, и меня поймут.  Естественно, ожидал, что в первую очередь скажу это командиру дивизии, который обязан вызвать мня на беседу о новом назначении. Ну а не поймет – скажу командующему флотилией Громову. А то, что никто никуда, ни на какие беседы  меня не вызывает, то, я думал, что это может означать только одно -  предлагать мне никто ничего не собирается.

                II. НОВОЕ НАЗНАЧЕНИЕ.

          И вдруг, 27 сентября 1978 года меня вызвают в штаб ТОФ, на заседание Военного Совета! Догадаться по какому поводу было нетрудно. Невероятно, просто невозможно – никто ничего мне не предлагал, никто меня ни разу не выслушал, сразу на Военный Совет!
          Так и оказалось. В штабе ТОФ меня провели в кабинет начальника Отдела кадров капитана 1 ранга Шебанина. Естественно, я сказал ему, что со мной никто не беседовал, и что я с таким назначением не согласен. Тот просто онемел от неожиданности. Для него это был серьезный прокол – вести на Военный Совет командира, с которым никто даже не побеседовал о предлагаемом назначении! К тому же сам он от него отказывается!  Шебанин стал меня уговаривать, убеждать, обещать, что в случае моего согласия, как только мы вернемся на ТОФ, звание «адмирал» мне будет обеспечено и т.д. Но, во-первых, для меня это не было главным, к тому же цена таким обещаниям известна, а во-вторых, для того, чтобы получить такое звание, надо было бы отказаться от всяких попыток что-то изменить к лучшему, научиться поддакивать начальству, «не задавать вопросов»… Нет, такое было не для меня.

          Представ перед членами Военного Совета ТОФ, я практически сразу же заявил о своем несогласии с предполагаемым назначением. Сказал, что понимаю всю важность и ответственность новой должности, но считаю, что  неправильно, (не по-государственному,  я сказал), снимать меня, имеющего уже солидный опыт, с действующего корабля в то время, как важнейшая государственная задача длительного слежения за пларб нами еще не решена, и решением её я сейчас и занимаюсь. Вижу, Командующий ТОФ Маслов призадумался.
-  А что у тебя, как дела, как корабль?
-  Так вы же знаете, «К-454», лучшая  на ТОФ, сейчас заканчиваем ремонт реактора, скоро снова в море.
-  А да, помню, «К-454», Приз за торпедную атаку ОБК…  - и  к Щебанину:
-  А кого планируете командиром вместо него?
-  Да вот старпома такого-то, - (называет фамилию, причем даже не моего Николая Акимовича!).  Командующий буквально взорвался:
-  Да вы что?!  О чем вы думаете? Это же значит вывести из Первой линии отличный, боевой корабль!  У вас голова на плечах есть?

           Шебанин побледнел, (понятно, что получение им вожделенного звания ставилось, хотя бы временно, под сомнение, понятно и его последующее отношение ко мне лично). А я приободрился, похоже, мои дела не так уж плохи. Но тут вмешался начальник Политуправления ТОФ адмирал Сабанеев:
-  Но, товарищ Командующий, а кого же тогда нам назначать на столь ответственную, государственную должность?

          И Маслов, к сожалению, как и все остальные в то время, ходивший «под политотделом», как бы засомневался, заскреб в затылке:
-   Да, это проблема.
         Чуть подумав, сказал:
-  Ну вот что. Послужил ты честно противолодочником, послужи теперь так же на ракетоносце.
         Я попытался еще сопротивляться, даже сказал, что готов сам найти среди командиров желающего, но всё оказалось бесполезно. Маслов не сдался. Пришлось прибегнуть к последнему аргументу:
-  Товарищ Командующий, я свою точку зрения буду докладывать и на Высшей Аттестационной комиссии, и в ЦК КПСС, если меня туда пригласят.
-  Это твоё право, командир, - миролюбиво произнес Маслов, - а мы, Военный Совет, рекомендуем тебя на эту должность. Возражения у членов Военного Совета есть? Нет?  Ну тогда на том и закончим. (Вот такие были тогда "Военные "советы").

         С тем и вернулся я восвояси в Большой Камень. И на душе у меня был камень не меньший. Долго думал, как так получилось, и мог ли я как-нибудь тому помешать?  В принципе мог бы, например, устроив пьянку с дебошем в одном из ресторанов в городе. Но я же надеялся, что меня поймут…

         Позже вызвали на Высшую Аттестационную комиссию. Там проверяли по всем статьям, включая вопросы знания устройства корабля, навигационной и прочих систем, оружия, связи и т.д. Опять-таки, дурачком прикинуться не смог. Ответил на все вопросы, потом высказал им свою точку зрения. Члены комиссии только поулыбались, и утвердили меня единогласно.
         Потом беседовал с представителем ЦК КПСС. Просто какой-то замкнутый круг:  все говорят, что прекрасно меня понимают, и никто не поддерживает. 
         Попал, наконец, на заключительную беседу с первым заместителем Главкома ВМФ адмиралом флота Н.Смирновым. Он сразу же:
-  Ну что, я слышал – ты не согласен с назначением?
-  Не согласен, товарищ адмирал.
-  А как дела на корабле, в экипаже?
-  Пока всё нормально.
-  А сам как – взыскания по службе есть?
-  Нет.
-  А по партийной линии есть?
-  Тоже пока нет.
-  Хм, вот то-то и оно, что пока!  Так вот, чтобы и впредь не было. Ты понял?
-  Понял.
-  Ну вот и хорошо. Поздравляю тебя с назначением.

       Вот такая «заключительная беседа». Сразу же после неё был подписан Приказ Министра обороны о назначении меня командиром второго экипажа атомного подводного ракетоносца «К-223».   Второго, так второго. Я уже говорил, что первый и второй экипажи атомоходов, практически,  ничем не отличаются. Да и было мне теперь всё равно. Я должен был сдать  свой корабль и немедленно отправиться на Камчатку к месту формирования моего нового экипажа. Чтобы самому принять участие в отборе в его состав офицеров. Только вот сдать корабль в Большом Камне я не мог – некому. Вызывать кого-то с Камчатки – поздно. Ремонт был практически, закончен, надо было принять всё, что было сделано, и проверить технику в работе. Затем вывести корабль с завода, пройти необходимые подготовительные мероприятия, проверить лодку в море, погрузить боезапас, приготовиться и совершить переход на Камчатку. Никто, кроме меня, сделать это быстро и качественно не мог. Всё это было сделано только к концу ноября и только тогда мы ушли из Приморья.

         На переходе с нами был командир дивизии Заморев. (Сначала я не понял, зачем он у нас тогда появился. И только позже до меня дошло – ведь я юридически уже не был командиром подводной лодки  «К-454»!). С ним я демонстративно старался не общаться, мол, продали меня, ты мне теперь не начальник. Заморев осмотрел корабль, отделанный нами  в заводе, постоял со мной на мостике, посидел рядом в ЦП в подводном положении, увидел, как работает ГКП, командир, весь экипаж, и потом всю дорогу только вздыхал.  Может и до него что-то дошло. Во всяком случае, когда пришвартовались к пирсу в своей базе, и он увидел на пирсе назначенного вместо меня на «К-454» Гальченко, нервно снующего там в ожидании, то довольно резко осадил его:
-  Не торопись, успеешь…

          Прощаться с кораблем, экипажем всегда тяжело. Тем более, если пришлось это делать не по своей воле. А что делать?  На память от экипажа мне вручили точную копию нашей «К-454» выполненную из эбонита руками моряков. И памятную папку с нестандартным, на мой взгляд, текстом:  «… Личный состав выражает Вам глубокую благодарность за Ваш труд…   Вы проявили самые лучшие качества – честность, трудолюбие, принципиальность, чуткость и отзывчивость к людям. Мы знаем Вас, как хорошего командира и прекрасного душевного человека, готового всегда придти на помощь…  Желаем Вам, Альберт Иванович, крепкого здоровья, личного счастья и больших успехов в службе».

Глава XV. 1. Учебный центр в Палдиски

На снимке: начальник Учебного центра В.С. Каравашкин.               

       Вернулись мы из Приморья на Камчатку в начале декабря 1978 года и я узнал в отделе кадров, что офицерский состав моего экипажа уже был здесь набран и убыл в УЦ в Палдиски. После того, как сдал корабль, и хорошего застолья и прощания с друзьями, вылетел туда и я. Вместе со мной, без особой радости, но и без всякого нытья, всё моё семейство в очередной раз снялось с места и подалось вслед за своим непутёвым папашей.

        В Учебном центре в Палдиски в то время проходили обучение только вновь сформированные экипажи новых ракетоносцев.  Он был хорошо оборудован учебными классами и неплохими по тем временам тренажерами. Экипажи размещались в приличных казармах. Для неженатых офицеров, мичманов – благоустроенное общежитие. Женатым, у кого здесь были семьи, предоставляли небольшие служебные квартиры. Начальником УЦ был контр-адмирал Каравашкин Валентин Степанович. При встрече во время моего представления по случаю прибытия, он произвел на меня хорошее впечатление.

          В составе моего экипажа пока были только офицеры. Отбор их во флотилии производили старпом и заместитель по политчасти. Кого они отобрали, предстояло выяснить уже в ходе обучения. Занятия шли уже второй месяц, пришлось догонять. И постепенно знакомиться с людьми.  Сначала посмотрел личные дела, характеристики. Всё нормально. Ну, бумаги мы умеем делать, это всем известно. В личных беседах всё говорило о том, что люди неплохие.  Вот только жаль, что не оказалось ни одного знакомого по службе офицера, на которого мог бы положиться. Разве что немного был знаком заместитель по политчасти капитан 2 ранга Астахов. Он был когда-то помощником начПО по комсомолу в Обнинске, (там и познакомились), оттуда ушел в Академию, после неё в наш экипаж. Опыта службы на подводной лодке у него не было никакого.

          Только позже постепенно стали проявляться истинные качества всех. Кто на что способен, что собой представляет и как оказался в экипаже ракетного подводного крейсера стратегического назначения, (сокращенно – рпк СН). Ничего нового, история повторялась – некоторые попали сюда по тому самому, известному принципу: тех, кто был по тем или иным причинам кому-то не нужен, пользуясь случаем, сплавляли на сторону. Разумеется, с самыми лучшими бумагами. Как тогда говорили – кого-то двигали по горизонтали, (на равнозначную должность), кого-то по вертикали, (с повышением). И, конечно, не обошлось без сюрпризов.
      Например, начальником Химической службы оказался некто А.  По бумагам – мастер военного дела, отличник БП и ПП, женат, примерный семьянин и т.п. В беседе на мой вопрос, как, а главное зачем, он согласился на «Большой круг» на равнозначную должность, А. сказал, что устал от походов на БС, решил передохнуть. И жена, мол, захотела хоть немного пожить в цивилизации. Аргументы вполне понятные, и я успокоился. Оказалось, зря. Скоро выяснилось, что это отъявленный лгун, пьяница, закоренелый картежник и нечистоплотный человек. Хуже всего то, что он успел втянуть в картежные игры и пьянство некоторых наших неустойчивых офицеров. А избавиться от него сразу, с такими положительными его документами, было, практически, невозможно.

         Или, тот же старпом. Явно был слаб, но я надеялся, что скоро он научится всему, что надо, я ему помогу. Пока были в УЦ,  как-будто и ничего, со своими обязанностями он справлялся.  А вот потом, на флоте, буквально рассыпался.  В конце-концов, однажды пришел ко мне чуть ли не со слезами на глазах:
- Товарищ командир, освободите меня от этой должности! Помогите перевестись на берег. Не могу я, не моё это дело.
- Но ты же сам пошел в старпомы, никто тебя насильно не тянул!
- В том-то и дело, что попал я на эту должность, можно сказать, случайно. Был командиром БЧ-2, наш помощник командира ушел на повышение. Мне казалось, что помощником быть легче, и когда мне предложили, я согласился, так как других желающих не оказалось. Потом, когда там я не потянул, командир просто отправил меня на Классы. А после них меня и назначили сюда.

      Я попросил старпома пока никому о нашем разговоре не распространяться. А там, мол, что-нибудь придумаем. Что я имел в виду под «что-нибудь», думаю, понятно. (И придумали, позже я о том скажу). Мой старпом хоть понимал, что взялся не за свое дело, и имел мужество признаться в том откровенно. А сколько было и есть таких, что продолжают служить кое-как, порой даже не осознавая в полной мере того, что к такой службе они не годятся…

         В качестве примера приведу еще один интересный, на мой взгляд, факт подобного продвижения по службе.

         Среди достойных и уважаемых командиров подводных лодок в 3-й дивизии атомных подводных лодок СФ, где мне пришлось служить, был один очень любопытный командир П. (Фамилию называть не буду, его уже с нами нет).  Большой, неповоротливый увалень, хороший человек, но с невнятной речью, и скажем так, весьма скромных способностей.  Вот его экипажу доверия у командования не было. Раз в год его вывозили в море под руководством кого-нибудь из командования дивизии, как-то там принимали задачи, выполняли стрельбы, ставили галочку в плане и потом надолго оставляли на берегу в покое.  Откровенно говоря, я порой удивлялся, как он мог стать командиром атомной подводной лодки. Как мог командовать, тем более с таким дефектом речи. Потом я ушел из СФ на ТОФ и связь с сослуживцами 3-й дивизии прекратилась.

          И вот однажды, будучи уже командиром «К-454» на ТОФ, неожиданно, как говорится, лицом к лицу, встретился с П. в одном из кабинетов штаба 45 дивизии подводных лодок.  Не поверил своим глазам:  у него на форменной тужурке были погоны…  контр-адмирала!  Очевидно, моё удивление  было настолько сильным, что не осталось им незамеченным.  Однако надо отдать должное П., в его поведении не было никакого чувства превосходства. Наоборот, в его глазах, (он хорошо меня знал и помнил),  читалось как бы извинение что ли, мол, вот как оно бывает…
         Как это у него получилось, узнать было бы интересно. Поговорить, к сожалению, тогда не удалось, в штабе он больше не появлялся, (очевидно зашел по какому-то делу или просто навестить знакомых сослуживцев), и в текучке дело скоро я о том забыл.

         А уже в наши дни попалась мне книга воспоминаний одного из бывших подводников.  И там оказался любопытный рассказ о П.:

           « Осенью 1978 года командиром дивизии стал капитан 1 ранга П. …Это был поразительный командир. Очень высокого роста. Плотного телосложения. Ширококостный и широколицый. Его лицо имело явные азиатские черты. При знакомстве со штабом новый комдив заявил, что он совершенно не боится вице-адмирала Белашева, поскольку Командующий флотилии невысокого роста..., чем вызвал изрядное изумление у офицеров штаба, которые привыкли к более деловому лексикону руководителей такого ранга.
           Потом, спустя несколько дней, я увидел, как новый комдив-великан, направляясь в штаб флотилии увидел Командующего и ... спрятался за угол дома, чтобы не встретиться с ним.
           Только потом мы привыкли к экстравагантным заявлениям этого прекрасного, искреннего и симпатичнейшего человека. 
          …В первые месяцы его руководства дивизией часто … после визита в штаб флотилии  П. возвращался в штаб дивизии расстроенный и с горечью говорил, слегка гундося: «Ну почему я опять ничего не знаю? Почему мне ни х...я не докладывают?».
          Автор упомянутой выше книги, будучи подчиненным П., часто составлял штабные бумаги и, научившись копировать подпись П., подписывал их за него. Сам П. узнал о том, и, как рассказывает автор, вот  как отреагировал:
        «…Последствия были удивительны, как и многое, что делал наш комдив. После того, как он узнал, что я за него подписываюсь, он, при обращении офицеров к нему за подписью бурчал, привычно гундося: "Ну ты фто, не знаеф, где мою подпись фзять?" и отправлял соискателя подписи ко мне».

         Вот так иногда  бывает на службе.  Прекрасный человек, искренний, симпатичнейший,(хотя П. симпатичнейшим назвать было трудно),  но, как говорится, не хватающий звёзд с неба. Кому-то он нравится, а кому-то мешает. Вот его и двигают куда-нибудь, в том числе в старпомы, в командиры, в  Академию ВМФ.  Так они оказываются на высоких должностях и в солидных званиях. А там за них подчиненные делают своё дело профессионально или не очень, но их лично служба и звания идут своим чередом… Если не случаются какие-нибудь ЧП.
         А они, к сожалению, случаются. Причем очень тяжелые. В том числе по вине таких вот «хороших людей», но слабых военачальников.  В книге «В кильватерном строю за смертью», где речь идет о гибели  «Курска» и других атомных подводных лодок,  вице-адмирал В.Рязанцев  подробно рассказал об их месте и роли в причинах катастроф на море, дал исчерпывающую характеристику подобным «выдвиженцам» советского времени.  Хорошо, если в нынешнее время будут сделаны соответствующие выводы. 

        Это примеры качества отбора и комплектования экипажей и штабов, подумать только, - стратегических ракетоносцев! Даже на таком уровне.

           А ведь в подводных силах США экипажи атомных подводных лодок комплектуются только из добровольцев на КОНКУРСНОЙ ОСНОВЕ.  Отец американского атомного флота адмирал Риковер,  подробно знакомился с личными делами и беседовал с КАЖДЫМ офицером перед их назначением на атомную подводную лодку, ЛИЧНО. Не говоря уж о старших офицерах и командирах подводных лодок, о командовании соединений и флотов.  И только от его решения зависело, будет тот назначен или нет.  Почему бы и нам не взять за основу такой порядок? Видимо только потому, что должных условий для того у нас пока нет. А позаботиться о том некому -  нет пока у подводников, своего "отца", к сожалению. Да и Подводных сил флота, как его отдельной, основной части, с некоторых пор уже нет...

          Для чего я всё это говорю?  Да только для того, чтобы те, кто сегодня строит новый Военно-морской флот России учли ошибки прошлого и не допустили их в нынешнем и будущем времени.  А пока продолжу о своём.

          Время шло, забот прибавлялось. Особенно после того, как экипаж был укомплектован до полного состава. Матросов и старшин набирали на флоте, (среди них попадались те еще «отличники»), мичманов присылали из их школы просто пачками, без отбора, кому какие попадут.Уставшие от длительных походов старшины и матросы срочной службы, отводили душу в увольнениях в город. Посыпались нарушения воинской дисциплины, порядка, пьянство в городе. В общем, было, как говорится, над чем работать. Точно такая же картина наблюдалась и в других экипажах, тех, что тогда там учились – у Марчука, Тулынина, Николая Кольцова. (Да, вот так мы с Кольцовым оказались снова в одном месте, на одинаковых должностях. Оба были рады такой встрече).

        О том, что по приказу Главкома ВМФ в новостроящиеся экипажи не только на офицерские, но и на самые низшие должности командиры соединений обязаны были назначать лучших из лучших специалистов, на флотах уже давно благополучно забыли. Видимо, в основном потому, что никто ни на кого не жаловался. Чтобы по-настоящему бороться со злом, надо было, показывать истинное положение дел, то есть идти на конфликт с начальством и политотделом на флотах. Да и руководству УЦ в Палдиски лишние осложнения были бы ни к чему. И среди командиров  не все на то шли. В нашем же экипаже ничего не скрывалось. Благо мне лично терять было абсолютно нечего, никаких осложнений в личном плане я не боялся.

     Бывало, в конце месяца контр-адмирал Каравашкин говорит мне на подведении итогов:
- Храптович, что Вы со мной делаете? Как я буду докладывать о дисциплине в Учебном центре, если у нас столько грубых нарушений? Вы посмотрите, у Марчука ноль, у Кольцова два, столько же у Тулынина, а у вас у одного восемь! 
- Товарищ адмирал, - отвечаю, - я не «с Вами что-то делаю», а делаю экипаж. Вы ведь прекрасно знаете, как пойдет с самого начала, какие будут заложены традиции, таким он потом и будет. Изменить что-то потом будет очень сложно.
- Ты, конечно, прав. Но мне-то как быть? Как докладывать? Ты представляешь, какую аттестацию я буду вынужден писать на тебя лично?
- Представляю. Только меня это не волнует.

         Многие из нас не знают, как хорошо чувствовать себя ни от кого независимым, никому ничем не обязанным! Ко всему прочему иногда возникала мысль:а ведь изменить что-то к лучшему мне не по силам. Так не списаться ли на берег по здоровью? Болячек накопилось достаточно, было бы желание. Да вот желания почему-то не было. Не хотелось сбегать с полдороги. Удерживал от такого шага, сам того не подозревая,  и  Каравашкин. Вот будь на его месте какой-нибудь самодур, которых  хватало на флоте, я бы непременно вошел с ним в конфликт, и в результате ушел бы через госпиталь. А Валентин Степанович относился к нам с пониманием, уважал чужое мнение, прислушивался к нам, командирам. Я сожалел, конечно, что вынужден приносить ему неприятности, но в глубине души, понимая, что и для него его нынешняя должность в его службе, пожалуй, последняя, полагал, что он не сильно кого-то боится или расстраивается.

2. Неожиданный вариант возвращения на флот

На фото: 1. Наш военный  посёлок на Камчатке; 2. Вид сверху на флотилию подводных лодок.

            О проведенном в УЦ времени, о новых друзьях, о командирских саунах по пятницам во главе с самим Каравашкиным, (отличное мероприятие, много дававшее нам в плане здоровья и в плане взаимопонимания), можно рассказывать долго. Но об этом в другой раз и в другом месте.  Здесь я ограничусь лишь одним примечанием. В ходе учебного процесса пришлось столкнуться с очень сложными вещами в ракетной и электронно-вычислительной технике, которые мне трудно было понять. Раньше со мной такого не бывало. То ли возраст сказывался, то ли сложность поступающей на вооружение новой техники.

           Вспоминались слова одного из адмиралов на Высшей аттестационной комиссии. В ответ на моё заявление о том, что мне поздно уже переучиваться на ракетчика, он сказал:
  - Да, там ученые придумали что-то такое, похоже, и сами до конца не понимают, что именно. Но Вы не беспокойтесь: те, кто сможет с ним обращаться, у Вас будут. Ваша задача, как командира, – обеспечить готовность корабля и экипажа к выполнению боевой задачи, скрытность и надежность боевого патрулирования в океане. А в этом, насколько нам известно, Вам опыта и мастерства не занимать. Потому рекомендуем Вас к назначению на должность командира экипажа ракетоносца.
           Им-то что, а мне приходилось нелегко осваивать новую технику, разбираться в деталях. Но, как говорится, не сдавался.

           Ближе к концу обучения, я всё-таки подсунул Каравашкину «бомбу»:  составил список из 19 фамилий тех, кто по тем или иным причинам не подходил для службы на ракетоносце и подлежал замене. Подобный шаг угрожал Тихоокеанскому флоту большим скандалом – обнаружилось бы халатное отношение флота  к комплектованию экипажа подводного ракетоносца.
           Надо отдать должное Каравашкину и здесь. Он не стал меня отговаривать, угрожать и т.д., знал, что это бесполезно.  Пользуясь тем, что на флоте у него остались друзья из высоких начальников, он решил вопрос прямо с флотом, не выходя на ГШ ВМФ, которому непосредственно был подчинен. С ТОФ, без лишнего шума, прислали действительно толковых специалистов, а моих забрали назад. Что и требовалось в данном случае.

          Интересно еще одно.  Я уже говорил, что после выпуска из УЦ  экипажи ракетоносцев отправлялись на Северный флот.  Первые экипажи – на завод в Северодвинске, достраивать и принимать корабли, если уже подходили к тому сроки. Вторые – в дивизию в Гремихе.  В самом конце обучения все командиры знали, кому что предстоит. К тому времени нам стало известно, что в Гремихе, куда нам предстояло отправляться, уже почти не справлялись с приемом новых кораблей и экипажей. Даже мест у пирсов для кораблей уже не хватало, не говоря уж о жилье для офицеров и их семей.  Команды матросов, а так же мичманов и офицеров,  их семьи приходилось размещать чуть ли не в помещениях для складов и гаражей.  Занятия, тренировки на базе проводить негде, кораблей  для отработки задач вторыми экипажами нет, все заняты боевой подготовкой и боевым патрулированием в океане. В числе прочих слухов прошел и такой, что  два корабля нашего, 667 БДР проекта в недалеком будущем должны уйти с Севера на ТОФ.

           Было о чем задуматься. Перспектива два-три года болтаться в незнакомой базе без дела, без помещения для команды и без жилья для офицеров, мичманов и их семей отнюдь не радовала. Настроение в экипаже, особенно среди офицеров, семьи которых в большинстве своем оставались на Камчатке, падало.
И в это время для проверки УЦ приехала очередная комиссия ГК ВМФ из Москвы. Возглавлял её кто-то из заместителей Главкома, к сожалению, уже не помню кто. (По-моему, контр-адмирал Рябов).  Пока комиссия работала по своему плану, проверяя, в том числе, и мой экипаж, у меня в голове вдруг возникла «гениальная идея».  Немедленно понёсся к московскому начальнику, напросился на прием.
           Для начала обрисовал адмиралу обстановку на СФ.  Он ответил, что  и сам её прекрасно знает,  но помочь нам ничем не может. И вот тут я ему и предложил: по окончании учебы отправить мой экипаж не на Север, а сразу на ТОФ, прямо на Камчатку!  Адмирал опешил:
- Но там же нет ваших кораблей!
- Ну и что? Во-первых, скоро они там будут. А во-вторых, пока они туда придут, я смогу отработать экипаж на одном из ракетных, пусть и не новых, кораблей, пусть и не с таким ракетным комплексом, как у нас. Но мы будем готовы принять любой БДР немедленно, с его приходом на Камчатку.
Московский начальник, к большому моему удовольствию, как говорится, сразу «врубился»:
- А что, командир, в этом что-то есть!  Обязательно доложу Главкому. Он и решит.

           Комиссия улетела в Москву. Экипажи моих друзей-командиров заканчивали  подготовку,  один за другим убывали на Северный флот.  Скоро подошло время и нашего выпуска. Каждый из нас получил соответствующую итоговую оценку, офицеры аттестацию. Я был просто поражен той, которую написал на меня Каравашкин. Подробно излагать не буду, только скажу, что она была не только положительной, но и весьма для меня лестной.

         По традиции, прощальный вечер с командирами, некоторыми преподавателями и руководством УЦ состоялся в нашей командирской сауне. Я не просто накрыл там стол, но организовал оригинальное оформление. Попрощались тепло в буквальном и переносном смысле.  Так же, но уже со слезами на глазах попрощались и с нашими друзьями. Никто из нас тогда не думал, что, возможно, мы расстаемся навсегда, и кроме как в письмах и фотографиях иначе пообщаться нам уже не придется.

         Оставалось дня два до отъезда из Палдиски. Готовились документы для отправки нас на Север. Откровенно говоря, я не ждал уже чего-то другого. Думал, адмирал из Москвы, который обещал доложить о нас Главкому, не решился, не выбрал подходящий момент для доклада, мало ли что могло быть. Или Главком просто отказал.  Ну и нечего расстраиваться, пойдем по Большому кругу дальше, как все.

         Однако адмирал не обманул, Главкому доложил. И Главком с нами согласился!  По его приказу, после выпуска, в марте 1980 года наш экипаж самолетом вылетел прямо на Камчатку, в свою флотилию.
         Восторгу моих офицеров, мичманов, да и матросов, которым не пришлось мыкаться по холодным углам на СФ, не было предела. Особенно тем, у кого здесь, во флотилии, оставались друзья, а в поселке семьи. Но и остальные тоже были довольны. Мы с удовольствием смотрели из иллюминаторов самолета на сверкавшие вершинами родные камчатские сопки, дымящиеся вулканы, Авачинский залив и даже наш поселок. Мы - дома!

3. На Камчатке в новой должности

На снимке - улица Крашенинникова, где мы жили, зимой.

         Не меньше нашего были удивлены прибытием экипажа новейшего ракетоносца и местные  начальники. Тем не менее, нас хорошо встретили, команду разместили на ПКЗ.  Она была уже не та, что раньше, о коврах не осталось даже воспоминаний, многое  было разбито, запущено, расплодились крысы и тараканы. И всё это от того, что настоящей своей команды во главе с командиром таковой на ней не было.Временно размещавшиеся на ней экипажи, другие люди понятно как относились ко всему временному. Тяжело было сознавать, что для приличного размещения подводников у государства не находится средств, но что делать. Всё-таки, не в холодном сарае где-то на Севере. Если привести в порядок  кубрики и каюты, жить на ней в промежутках между походами было можно. Что мы немедленно и сделали. Всё вымыли, вычистили, а тепло, электричество и вода были, к  счастью, без перебоев.
       Дополнительно к тем, у кого квартиры здесь были, командование дивизии выделило нам еще несколько квартир, в том числе досталась, вполне приличная, и мне.

       Экипаж вошел в состав 25-й дивизии ракетных крейсеров стратегического назначения, которой командовал контр-адмирал Привалов.  Командующим флотилией всё еще был Б.Громов. Встретил он меня приветливо, о том, как и почему меня «продали» на ракетоносец, я решил вопрос не поднимать. К чему теперь? Да к тому же со временем у меня возникла мысль, что, скорее всего, он узнал от Заморева, что я отказался от должностей замкомдива и начальника штаба дивизии, и решил, что у меня будет шанс получить звание контр-адмирала на ракетоносце стратегического назначения. (В то время это было возможно, должность командира рпк СН была приравнена к такой же в сухопутных Ракетных войсках, с подобным количеством ракет наземного базирования).

             Освоившись на месте, мы без раскачки приступили к подготовке необходимой документации и отработке задач Курса БП на ракетоносцах дивизии, как я и планировал еще в Палдиски.  А через два месяца, в июне того же года флотилия встречала первые два ракетоносца нового проекта.

           Возглавлял отряд из двух крейсеров «К-490» и «К-455» контр-адмирал Павлов. Как потом оказалось, кроме всего прочего, он шел сюда сменить на посту Командующего 2-й  флотилией Б.Громова. (Громов уходил в Ленинград начальником ВСООЛК).  Павлов не знал, что здесь уже есть один из экипажей БДР, готовый принять любой из прибывших крейсеров. Меня ему представили тут же, на пирсе. Я  коротко объяснил ему,  как тут оказался. «Молодец, - сказал он, - правильно сделал». Может с того момента он стал относиться ко мне благожелательно. Хотя славился крутым, невоздержанным нравом, мало кому полностью доверял.

              К сожалению, принять один из прибывших кораблей мне не удалось. Очень скоро сюда прибыли их вторые экипажи. Мой экипаж остался, как бы, не у дел. Но я настойчиво добивался отработки теперь уже на новых крейсерах всех положенных по Курсу БП задач. Непросто и нелегко было договориться, чтобы дали нам возможность начать всё фактически с нуля, но настойчивость и желание сделать все как надо, помогают. К сентябрю мы отработали все задачи в полном объеме, включая все морские элементы с торпедными стрельбами и ракетной  атакой с условным пуском ракет. Задачи были приняты дивизией и наш экипаж включили в число перволинейных.

              Не могу не сказать еще и о том, что при этом и мне самому надо было сдать все зачеты на допуск к самостоятельному управлению подводным ракетоносцем 667 БДР проекта. Я уже говорил насколько сдать их нелегко и непросто. Тем более, если учесть, что на этот раз зачеты надо было сдавать флагманским специалистам флота. А там тоже люди были разные, в том числе и такие, как в прошлом  флагманский минер 1 флотилии Меринов.

             Здесь такими были Главный штурман флота Владимиров и первый заместитель Командующего ТОФ  адмирал Ясаков. (Говорили, что он, почему-то, сильно ненавидел подводников). Владимиров, например, после нескольких вопросов, на которые  я ответил, задал  такой:  «Напишите мне,  какой алгоритм решает ваш астронавигационный комплекс при определении места по звездам». Я опешил, явно вопрос «на засыпку» – на кой мне, командиру, нужно знать на память какой-то алгоритм?! И вообще, кому, кроме конструкторов и программистов это нужно?  Да и им не на память ведь. Нам, подводникам, главное - уметь использовать комплекс для решения свойственных ему задач. Ну еще штурманам содержать его и обслуживать. Но не успел я ему это сказать, как в этот момент открылась дверь и  кто-то его куда-то позвал. Через несколько минут он вернулся, и то ли забыл о чем спрашивал, то ли заспешил куда-то, но взял мой зачетный лист и поставил зачет.  Мне фантастически повезло, иначе было бы так, как когда-то с Мериновым.

             То же самое адмирал Ясаков, на заключительной беседе мог задать любой вопрос.  Например, он потребовал от меня назвать все маяки и острова в Японском море.  Но это не наш район боевых действий, я там на своем ракетоносце никогда  не буду, а  если когда-нибудь понадобится – перед выходом возьму карту, лоцию, изучу всё детально. Потому к такому вопросу не готовился. Однако сказать Ясакову об этом, чтобы не загубить дело на корню, нельзя. Он, конечно, всё это понимает, но ему интересно покуражиться над человеком, показать, что тот от него зависит. Пришлось выкручиваться, что-то вспоминать, ловить подсказки друзей-командиров, тех, кто там бывал.  И опять-таки, не приведи господь, как говорится, не сдать зачет с первого раза.

              Моего старшего помощника по боевому управлению капитана 3 ранга  Александра Старчака Ясаков «закопал» именно так.  Саша офицер умнейший, грамотный, прекрасно знал и корабль, и оружие, на совесть исполнял свои обязанности и делал свое дело. Управлял кораблем при швартовке, постановке на бочки, когда в ходе обучения я предоставлял ему такую возможность, ничуть не хуже меня самого. Именно его я видел своим преемником на должности командира. Но тому не суждено было сбыться. Саша несколько раз летал во Владивосток сдавать зачет Ясакову, и каждый раз возвращался назад побледневшим, буквально со слезами на глазах. Видно не понравилось Ясакову, что командовать ракетоносцем может вот такой молодой, толковый, к тому же симпатичный офицер. В конце-концов Александр сказал мне: «Всё, больше не поеду!». (Помочь я ему, к сожалению, ничем не мог – отлучаться с корабля мне было нельзя).  А через три года Саша умер от рака в возрасте 35 лет.  Не исключено, что так мог повлиять на его здоровье полученный тогда стресс…

              Сам тому удивился, но к концу года мне поступило предложение от комдива Привалова занять должность заместителя командира дивизии. Почему именно мне – могу только догадываться. Он бывал с нами в море, на приеме задач, на стрельбах, мог сделать какие-то выводы. К тому же, начальником политотдела дивизии был в то время капитан 1 ранга Б.В. Михайленко, бывший когда-то у нас замполитом на «К-122». Он хорошо меня знал, мог рекомендовать комдиву. Согласиться я не мог по тем же соображениям, которые были у меня раньше. Но не хотелось объясняться, потому сказал Привалову:
             -  Я даже корабля своего еще не принял, ни разу на Боевую службу на нем не сходил, и уже в замкомдивы!  Да меня никто из бывалых командиров, не примет всерьёз.   А он:
             -  Вы только дайте согласие, дальше уже не ваше дело.
            Не вдаваясь в детали, сказал, что для меня это неприемлемо, и отказался.

             Еще одно интересно. Встречает как-то начальник отдела кадров флотилии, капитан 1 ранга Ишалев:
  - Альберт Иванович, держи ухо востро:  ты у нас первый кандидат на присвоение звания «контр-адмирал». Разговор о тебе в штабе флотилии уже был.
            Ну и ну. Самолюбие, конечно, защекотало. Но к тому времени я уже понимал – одно дело, когда начальству кого-то надо выделить, поставить в пример, чтобы стимулировать остальных. И совсем другое – как там, наверху, воспримут это, согласятся ли. Оснований пока маловато.  Так что тешил самолюбие недолго.

             Так или иначе тот год для меня особенно памятный. События, как это часто почему-то со мной бывает, приняли неожиданный оборот.
            У Кузнецова принял корабль его второй экипаж под командованием капитана 1 ранга Павленко. Первый экипаж уехал в отпуск, а Павленко стал готовиться к выходу на Боевую службу. И когда корабль и экипаж были готовы, неожиданно сам он заболел и лег в госпиталь!  Менять уже подготовленный к БС экипаж, готовить другой было поздно, вызывать из отпуска Кузнецова и его экипаж тоже. И командование приняло решение вместо Павленко командиром ракетоносца идти мне.  Ну а поскольку я шел не со своим экипажем, к тому же на новом ракетоносце на Боевую службу впервые, было решено вместе со мной идти новому командиру дивизии контр-адмиралу Г.М.Смирнову. (Привалов  лишился должности из-за нелепого случая - столкновения двух подводных лодок дивизии в районе БП, на одной из которых он был сам). Геннадий Михайлович был только назначен на должность комдива, наших ракетоносцев не знал, так что ему тоже было полезно познакомиться с кораблем и с нами поближе в походе.

Глава XVI. 1. Первый поход на ракетоносце

(На фото - ракетоносец выходит в океан в штормовую погоду).

        Первый наш поход, едва начавшись, чуть не закончился трагически. По плану флота выходить из базы мы должны были ночью, но не как обычно, по фарватеру, а вдоль береговой черты, прикрываясь шумом прибоя, по минимальным глубинам. Это чтобы не дать  подводникам «вероятного противника» засечь нас на выходе из базы. Вполне резонно, но кто же мог предположить, что накануне нашего выхода разразится шторм!  А приказ есть приказ, менять время выхода и назначенный нам маршрут мы не имеем права.

       С выходом из базы, как будто бы и ничего страшного. Ну, заливало мостик волной, ветер, брызги обдавали с ног до головы.  Такое нам не впервой. Задраили верхний рубочный люк, чтобы вода не попадала в Центральный пост, естественно выход наверх запретили, закрепили вахтенного офицера и сигнальщика на мостике специальными страховочными концами. (Обычно ими пренебрегали, кого же может смыть с мостика такого гиганта, но я настоял, чтобы пристегнулись). И сам, как всегда, при выходе из базы был на мостике. Так мы и шли, соблюдая светомаскировку и радиомолчание. 
        Запросив предварительно и получив разрешение мостика, поднялся  наверх командир дивизии, задраил за собой люк.
      - Ты посмотри, - говорит, - Альберт Иванович, тебя волна как будто обходит, почти сухой!
        У меня настроение было приподнятым – как же, мне оказали такое доверие, выйти на Боевую службу вместо того, чтобы болтаться на базе. Я возьми и ляпни:
      - Так она знает, кого мочить!

       Пошутил. А согласно поморской пословице: « С морем не шутят, оно и само может пошутить». Я её тогда еще не знал.
 Комдив постоял, подышал, а когда очередная волна окатила и его, спустился вниз.  В это время мы начали выходить из-за мыса Шипунского в открытую часть Тихого океана.  Пошла не просто волна, а крупная океанская.

       И тут началось. Я никак не ожидал, что наш огромный корабль  поведет себя так необычно. Вместо того, чтобы подниматься на волну, частично принимая её на себя, как это делает атомная подводная лодка, он зарывался в неё по самую рубку. А из-за высокой ракетной палубы просто валился на борт, так, что дух захватывало.
       Ничего подобного до сих пор испытывать не приходилось: ракетоносец ложился градусов по 30 на борт и больше,  (в темноте казалось, чуть ли не на воду), а, главное – не спешил выпрямляться!  Следующую волну я ожидал уже со страхом: а ну, как еще добавит крена?!

         И ничего нельзя изменить – мы у берега, погрузиться невозможно. Куда-то укрыться тоже  – у нас боевой приказ, да, собственно, и укрыться негде. Я еще думал, что можно сделать, когда вдруг впереди себя в полумраке увидел какую-то гору.  Сверкнула мысль – неужели берег?!  Не может быть!  Тут же дошло – это огромная волна!  Успел повернуться к вахтенному офицеру и сигнальщику, крикнуть: «Ложись!», и нас накрыло. Инстинктивно уперся руками в корпус пеленгатора, и дальше только ощущал, как меня давит огромная масса воды, трещат мои ребра, сухожилия на руках. В сознании:  как хорошо, что задраен верхний рубочный люк, сейчас бы в Центрально посту было полно воды… и тогда одними нами не обошлось бы.

        Казалось, прошла вечность, пока волна, спустя несколько секунд, не схлынула. С трудом приподнимаюсь, с тревогой вглядываюсь туда, где должны быть вахтенный офицер и сигнальщик. И к неописуемой радости вижу, что они  лежат в надстройке, шевелятся. Только тогда ощутил, что не могу вдохнуть воздух, грудь продавлена.  Всё же  с каким-то, буквально, рычанием удалось продохнуть.  Отцепил концы, подтолкнул ногами обоих к люку, дождался промежутка между волнами,  приказал отдраить его и спуститься вниз. Всё равно в такой обстановке на мостике они были не нужны. Сам спустился в боевую рубку, люк успел за собой задраить. Приказал поднять перископ, чтобы вести наблюдение через него, иначе было невозможно. Хорошо, что он с гидроприводом, не будь его, вращать руками просто не смог бы. Понимаю, что другого выхода нет, говорю по связи штурману, (каждое слово отдается болью в ребрах):
- Штурман, быстро курс боцману  от берега к ближайшему месту с глубиной 100 метров!
А тот мне в ответ:
- Товарищ командир, навигационный комплекс вышел из строя, задать курс боцману не могу!
- Давай по магнитному, быстрее!  (На такой аварийный случай  магнитный компас у нас, был).

         Штурман дал курс, боцман по магнитному компасу кое-как на него вышел. Беда была еще и в том, что упала аварийная защита реакторов, турбины остановились, и минимальный ход мы могли поддерживать только вспомогательными небольшими винтами под электромоторами. И то хорошо, хоть аккумуляторная батарея уцелела. Корабль, продолжая валиться с борта на борт, (вот когда прошли настоящую проверку моряки, включая и качество приготовления ими корабля к бою и походу), медленно, но, всё-таки, повернул и пошел от берега в сторону моря.

        Как только штурман доложил, что под килем  100 метров, я приказал опустить выдвижные устройства, кроме перископа, принять Главный балласт, и погрузился на перископную глубину.  А потом, когда глубины стали больше, ушел на глубину 50 метров. (В шторм оторвать ракетоносец от поверхности и уйти на глубину - задача очень непростая. Тем более на не таких уж больших глубинах под килем. Но справились и с ней).  Спустился из боевой рубки в Центральный пост. Качка еще ощущалась, но уже, конечно, далеко не так.

       Потрясенный комдив сидел в моем командирском кресле, молча наблюдая за тем, что происходит,  как я наплевал на план перехода, ушел с маршрута и самовольно погрузился в месте, где кто-то другой, тем более в такую погоду, не рискнул бы. А что он мог сказать?  Еще неизвестно, чем всё это могло  закончиться. Пока худшего избежали. Но проблема была еще и в том, что не только реакторы, но и навигационный комплекс, и ракетный, остановились. И удастся ли восстановить их работу – большой вопрос. Срыв выполнения боевой задачи, пусть и не совсем по нашей вине - это для нас тоже не самое лучшее... 

       Под руководством командира БЧ-5 управленцы Главной энергетической установкой, (ГЭУ), аварийную защиту реакторов подняли без проблем,  вышли на мощность. Дали ход под турбинами. Специалисты-штурмана и ракетчики постепенно запустили навигационный, а потом и ракетный комплексы. Осмотрелись в отсеках. Командиры боевых частей и отсеков доложили, что ничего такого, что нельзя было бы восстановить, нет. Всё в строю, все готовы к бою.

       Это было просто моё командирское счастье – люди на совесть приготовили корабль к походу. Дальше всё было проще. Восстановили  режим боевого патрулирования, и пошли в подводном положении в заданную точку, где должны были погрузиться. Вот там я и записал в Вахтенный журнал, что погрузился и начал действия по плану.  Благо доносить на берег о погружении не требовалось. Комдив, так же молча,  со мной согласился.

       По мелочам потери, конечно, были. У замполита в каюте разбились оба киноаппарата, (из них моряки собрали один), у комдива –  бутылки с минералкой в ящике. (Он их брал для себя лично.  Как видно, начальники не очень-то побеспокоились, чтобы закрепить у себя в каютах вещи по-походному). Любопытно, что у меня в каюте в шкафу на плечиках висела моя шинель. Когда спустя пару суток я попал в свою каюту, то с изумлением увидел, что шинель моя, вместе с плечиками преспокойно лежит на кушетке! То-есть, при сильном крене через открывшуюся дверь шкафа она перелетела всю каюту.
       Были кое-какие потери в каютах экипажа, несколько синяков у матросов и офицеров. Слава Богу, как говорится, вахтенный офицер и сигнальщик, которые были со мной на мостике, особо не пострадали, отделались ушибами. И вот у командира сильно болели ребра и руки. Только о том никто даже не догадывался. Тем более, что через две или три недели боли прошли.  Главное – мы восстановили боеспособность корабля и экипажа, и приступили к выполнению задачи Боевого патрулирования.

2. Командир РПК. Личная ответственность

        Думаю, надо сказать несколько слов о том, в чем особенность выполнения боевых задач подводным ракетоносцем в отличие от многоцелевой подводной лодки, и о роли его командира.

        Нередко меня спрашивали и во время службы, и особенно после увольнения в запас - а не приходила ли Вам в голову мысль, что произойдет там, куда упадут ваши ракеты? Там ведь люди, и не только военные...

        Ответить на такой вопрос очень непросто и нелегко. Но мы твердо знали - на нас лежит колоссальная ответственность:  даже две-три наших баллистических ракеты той мощности, которая у нас на борту, не говоря уж о полном залпе, способны остановить любого противника, если он посмеет напасть на нашу страну. Особенно тот, на которого до сих пор ни одна бомба не падала и потому он потерял страх.
        Второе, что надо учитывать,  целями для ракет на  борту подводного крейсера являются ракетные установки вероятного противника с ядерными боеголовками, (понятно куда нацеленными), и в первую очередь - Командные пункты, откуда они управляются и запускаются в случае начала войны. Ну и, конечно, Генеральный Штаб и руководство страны-агрессора.
        Третье. Мы, моряки стратегических подводных ракетоносцев, фактически находимся на самой передовой позиции по защите Родины. Может случиться так, что никто, кроме нас, находящихся в любой точке мирового океана, способных нанести удар с неизвестного для противника направления, подобную задачу решить, не сможет. Отсюда, надеюсь, понятно, что означает  срыв выполнения боевой задачи ракетным подводным крейсером. В первую очередь для командира подводного крейсера лично.
        Четвертое. Мы не собираемся и на кого нападать. Но чем может кончиться всё для нападающего на нас, прекрасно знает вероятный противник. И потому вряд ли решится напасть первым, тем более применить ядерное оружие.  Еще раз подчеркну: особенно если удар по его базам и командным пунктам может быть нанесен в любой момент с неожиданного направления. И если знать, что ракетоносцы всегда на Боевом патрулировании в океане и полностью готовы в любой момент такой приказ выполнить.

        ПОТОМУ НАШИ ЯДЕРНЫЕ СИЛЫ И НАЗЫВАЮТСЯ СИЛАМИ СДЕРЖИВАНИЯ.

        Однако, мы, подводники, как уже было сказано, в любой момент должны быть готовы к выполнению боевой задачи. То, что такое может произойти и сегодня - не исключено, опыта в мире предостаточно. После Первой мировой войны никто не верил, что подобное жуткое кровопролитие может когда-либо повториться. А, ведь, повторилось в еще более ужасающем масштабе. На Второй мировой уже применялось даже ядерное оружие. И после её окончания, как известно, были Корея, Вьетнам, Югославия, Ирак, Ливия, Египет, Сирия и так далее. До применения ядерного оружия там дело не дошло. Но любая из подобных локальных войн в любой момент могла и может превратиться в мировую.

        Отсюда главное: наш подводный ракетоносец, находящийся в Первой линии, т.е. в составе сил постоянной боевой готовности, ГДЕ БЫ ОН НИ НАХОДИЛСЯ, в море или  в базе, должен быть готов  В ЛЮБОЙ МОМЕНТ, по особому приказу свыше, немедленно, или в точно в заданное время выполнить старт ракет.
        На многоцелевой подводной лодке, если что-то не получилось при атаке противника, или вышло из строя, можно исправить поломку, занять новую позицию, использовать другое оружие,  атаку повторить. Здесь подобное исключено. С получением специального сигнала на разблокировку и пуск ракет, (кто и откуда его дает, думаю, понятно), пуск должен состояться обязательно и точно в выверенное до долей секунды время. Весь огромный комплекс сложнейших систем и механизмов по подготовке и производству старта ракет должен сработать безукоризненно четко без единого сбоя.  После того, как началась предстартовая подготовка ракетного комплекса, в случае её срыва никакого повторения, никакого нового пуска ракет быть не может.

        В месте базирования или даже временного нахождения такое состояние ракетоносца называется Боевым дежурством. На Боевом дежурстве в базе на корабле постоянно находится боевая смена личного состава во главе с командиром или специально подготовленным, способным произвести подготовку к старту и пуск ракет, старшим помощником командира.

        При Боевом патрулировании в море ко всему сказанному выше прибавляется еще ряд условий.
          Во-первых, значительно усложняется прием сигнала на пуск ракет в подводном положении, да еще и в условиях противодействия противника.
          Во-вторых, возникает необходимость постоянно соблюдать  абсолютную скрытность действий в условиях стремления вероятного противника обнаружить и следить за ракетоносцем в готовности его уничтожить до начала пуска ракет с получением сигнала. Так что его обнаружение противником допускать нельзя.
          Не менее важно – постоянное знание точного места своего корабля, точного значения времени - обязательное условие для успешного поражения цели ракетами.
          Ну и, конечно,  готовность, исправность всех систем и механизмов, обеспечивающих работу ракетного комплекса и боеспособность корабля в целом при плавании в подводном положении, т.е. в особых условиях, в весьма агрессивной для подводного корабля среде. И одно из самых важных составляющих успеха в выполнении боевой задачи: высокая степень специальной подготовки, знание своего  дела, профессионализм, физическая и моральная выносливость личного состава. От матроса до командира подводного ракетоносца включительно.
          Мне кажется, излишне говорить, что на корабле всё, и техника, и оружие, и экипаж должны быть ПОСТОЯННО в полной готовности к действию. Любая малейшая неисправность может привести к тому, что не будет получен или расшифрован спецсигнал на разблокировку и пуск ракет, или не состоится из-за какой-нибудь мелкой неисправности или неточных действий хотя бы одного из членов экипажа. Что-то исправить и повторить пуск ракет, как я уже сказал, невозможно.

          Для поддержания и контроля постоянной готовности ракетоносца к бою во время Боевого патрулирования с Центрального командного пункта, (ЦКП), не менее одного раза за время боевого патрулирования, в обязательном порядке  проводится специальное учение по проверке нашей готовности. То-есть, оттуда ВНЕЗАПНО, в любое время суток, передается учебный  спецсигнал на условный пуск ракет. Для нас он равнозначен боевому. Его надо принять без искажений и провести все необходимые действия как при боевом пуске. В строго указанное время, в любой обстановке. Весь процесс документируется, подлежит строгой секретности и отчету. По нему на берегу производится проверка. С соответствующими выводами.

          Надеюсь, понятно, какая ответственность постоянно, ежедневно и ежеминутно лежит на командире ракетоносца за подготовку корабля и экипажа. В конечном итоге, кто бы ни передавал специальный сигнал на  ракетоносец, готовит корабль, занимает необходимую позицию по глубине, курсу и скорости, принимает окончательное решение на пуск ракет и производит их старт, поворачивая соответствующий ключ, только ЛИЧНО КОМАНДИР. А что значит для страны, государства выполнение или невыполнение его кораблем боевой задачи, из сказанного выше, мне кажется, понятно без лишних слов.

        Отсюда нетрудно понять и то, что командир постоянно должен лично знать состояние Ракетного и Навигационного комплексов, техники, оружия, самочувствия и здоровья людей на корабле. Кроме докладов от подчиненных, и сам лично обязан обходить корабль, Боевые посты, командные пункты,  проверять содержание оружия, механизмов, вникать во все детали, проводить корабельные учения и тренировки. Общаться с людьми, знать их уровень подготовки, настроение, моральное и физическое состояние. А если что-то не так или что-то вышло из строя (без того не бывает) организовывать устранение неполадок в кратчайший срок.

3. С корабля, но не на бал

На снимке: мы с адмиралом Матушкиным и одним из офицеров его штаба на мостике "К-223".

         В общем, первый поход наш был весьма интересным и поучительным и для меня и для командира дивизии. Мы справились в конечном итоге со всеми осложнениями, поддерживали в постоянной боевой готовности ракетный комплекс. Успешно провели и упомянутый выше «условный пуск ракет».  В назначенный срок вернулись в базу без потерь.

            А там стало известно, что кораблю предстоит срочное пополнение запасов и повторный выход на Боевое патрулирование! Буквально через неделю. Почему так – нам знать не дано. Может понадобилось кого-то срочно заменить на Боевой службе, может эксперимент проводился. Но факт оставался фактом – надо срочно готовить корабль и экипаж к новому выходу в море. А это, кроме всего прочего, значит – еще и еще раз проверять механизмы и системы, пополнять израсходованные запасные части, (ЗИП), заменять боезапас, у которого вышли сроки хранения, грузить продовольствие, принимать ГСМ и т.д. Всё это своими силами. Так что прошу поверить мне на слово – до самого выхода из базы подводники работают, что называется, не разгибаясь.  Устают смертельно, и только в море в первые двое-трое суток я могу дать им отдохнуть, отоспаться в промежутках между сменами вахты.

          На этот раз Павленко успел поправить здоровье и вступил в командование кораблем. Мне командованием было приказано идти с ним старшим на борту. Возможно, новый комдив понял, что я справлюсь, или из командования дивизии идти было некому. Так или иначе, но на флотилии  с комдивом согласились. Пришлось идти мне.

         Второй поход с одной стороны был чуть полегче – сказывался приобретенный экипажем опыт. Но с другой – он получился фактически без отдыха после первого, так что усталость давала себя знать. Как бы там ни было, каждый делал своё дело, как должно. Мне в роли старшего на борту надлежало контролировать правильность действий командира и экипажа по всем расписаниям и тревогам, а главное – выполнение всех условий поддержания ракетного комплекса в готовности к старту. Поправлять, подсказывать, а что-то и требовать. Что я и делал в меру своих сил, знаний и способностей. Старался при этом не ущемить самолюбие командира, не вмешиваться в его действия по пустякам. И, кажется,  это мне удавалось. Нельзя сказать, что всё у нас было гладко, давалось всё не так просто и легко, усталость у всех нас уже давала себя знать.

           До конца похода оставалось около недели, мы уже подходили ближе к  своим берегам, как вдруг получаем радио с берега:  нам навстречу вышел сторожевой корабль. С его подходом, мне приказано перейти на него и срочно прибыть в базу. Командиру Павленко заканчивать поход самостоятельно.

          Какие только мысли не лезли мне в голову – что там могло произойти? Может что в семье или в моём экипаже, (он ведь там без меня), ведь не зря же я понадобился так срочно…
          Встретились со сторожевиком, я перешел на него, он сразу же развернулся назад и дал полный ход. Спрашиваю командира, зачем меня сняли, почему – тот ничего не знает, кроме того, что ему приказано меня принять и доставить в базу.
          И только на пирсе, где меня встретил один из офицеров штаба, удалось узнать, что мне приказано пересесть на ледокол «Садко», (он стоял в готовности, ждали только меня), и идти на Север встречать свой ракетоносец «К-223».

          На душе отлегло, слава Богу, ничего страшного не случилось. Единственное, чему удивился – неужели нельзя было найти для того кого-нибудь из других наших командиров? Я ведь не один на дивизии, почему обязательно грузить одного? Да еще так срочно, до конца похода было всего несколько дней. Однако делать нечего, приказ есть приказ, надо идти.
          Ну а то, что мне предстояло, я примерно себе представлял. С СФ на ТОФ идут новые подводная лодка и подводный крейсер. Полагалось кому-то из местных начальников встретить их в море, пересесть на них и провести их в базу. Встречавший меня офицер передал распоряжение Павлова – никакими инструктажами и прочим меня не беспокоить, всё будет сказано старшим от флотилии на борту ледокола. Сейчас разрешено только зайти домой, отдохнуть, взять необходимые личные вещи и с рассветом прибыть на ледокол. Дома у меня никого не было, Вера с детьми была в Мелитополе, как это часто у нас бывало летом в каникулы детей, когда я был в  море. Так что мне ничего другого не оставалось, как до утра отоспаться.

       Когда утром  пришел на ледокол, он сразу же отошел от пирса и пошел на выход из базы. На нем была группа встречающих корабли офицеров. Возглавлял её заместитель командира 10-й дивизии капитан 1 ранга Николай Алкаев, мой хороший знакомый. В составе группы был еще один командир капитан 1 ранга Шиков, который должен был перейти на вторую лодку, и 4 флагманских специалиста из штаба дивизии. Был, кстати, и мой замполит, видимо для поддержания нашего духа.
      Алкаев уже более подробно рассказал мне, что с Севера к нам идут подо льдами новый атомный ракетоносец «К-223» и еще одна атомная лодка 670 проекта. Группу возглавляет адмирал Матушкин, командующий флотилией ракетных подводных лодок СФ. Их нам и предстоит встретить в Чукотском море.  Задача ледокола – найти во льдах подходящую для всплытия подводных лодок чистую воду, сообщить о том на Командный пункт на берегу, (а те - на подводные лодки), и обеспечить безопасность их всплытия. После чего мы с Шиковым должны перейти каждый на свой корабль и провести их в базу. В принципе, ничего особенного. Встретившие меня офицеры знали, что мне пришлось, как говорится, не с корабля на бал, а с корабля на корабль и уже не в первый раз. Сочувствовали, конечно.

             Надо сказать, что ледокол хорош во льдах. А на чистой воде, в шторм, его так болтает, что многих просто выворачивает наизнанку. Спать можно только закрепившись ремнями в койке, иначе вылетишь из неё, как на качелях. К сожалению, шторм  нас не миновал.  Как шли на Чукотку, заходили на несколько дней в бухту Провидения, какая там великолепная природа,  как там отдохнули, как пошли дальше через Берингов пролив в Чукотское море, как долго искали во льдах чистую воду – можно и нужно рассказывать долго. Здесь упомяну только о том, что нас приятно удивил животный мир Северного Ледовитого океана. Там и моржи, и белые медведи, причем такие, каких не встретишь в зоопарке, и даже киты, (на чистой воде наблюдали множество их фонтанов). Мы иногда, пристав к ледовому полю, прогуливались по льдине, но с опаской. С белыми медведями шутки плохи.

              На всё про всё у нас ушло около месяца. Чего я, откровенно говоря, никак не ожидал. Да и никто не ожидал, но так сложилась ледовая обстановка. Пресную воду мы пополняли с ледовых полей, где талой воды были целые озера. А вот с продовольствием под конец было, мягко говоря, плохо. Пришлось ограничить нормы питания для экипажа и для всех, кто в то время находился на борту «Садко».  И еще одно. Что мне особенно понравилось на ледоколе – очень дружная, профессиональная и высокоорганизованная команда из гражданских моряков во главе с опытным капитаном. (К сожалению, уже не помню его фамилию). Везде полный порядок, чистота такая, что иному военному кораблю даст фору. К нам, военным морякам, отношение было благожелательным, дружеским. На прощанье нам выдали специальные дипломы, как бы в знак посвящения в число побывавших в Арктике.

              Открытую воду мы, в конце-концов, нашли. Сообщили о том на КП флота, те передали координаты на подводные лодки. Подводные лодки всплыли, и я перешел на «К-223». Матушкин наскоро ввел меня в курс дела, предупредил, что экипаж слабо подготовленный, между командиром и старпомом конфликтные отношения, доходит до открытых ссор. Так что придется быть начеку. На всякий случай оставил на корабле своего заместителя по электромеханической части капитана 1 ранга, инженера Гавриленко П.В.
              С остальными офицерами своего штаба, не задерживаясь, убыл на ледокол. Пришлось подбросить туда продуктов из запасов ракетоносца, чтобы экипаж ледокола и офицеры штабов дотянули до базы.  Все развернулись, дали ход и легли на курс в Берингов пролив. Ходу до него было около суток, но и, пройдя пролив, мы еще какое-то время шли в надводном положении, погрузиться не позволяли глубины.

4. Старший на борту К-223

(На снимке: в Центральном посту после погружения. Я еще не снял канадку и шапку, у всех усталый вид после многочасового приготовления к бою и походу и выхода из базы поздней ночью по тревоге. Теперь, после короткого оповещения экипажа о начале боевого похода и после заступления на вахту боевой смены, остальным, кроме командира и вахты, можно будет отдохнуть).

           Пока мы еще шли в надводном положении я постарался поближе познакомиться с командиром Дмитрием Новиковым. А после погружения с приходом на приличные глубины в Беринговом море решил обойти отсеки, Боевые посты, познакомиться поближе с экипажем. Неожиданно в одном из отсеков встретил хорошо знакомого особиста Владимира Каткова, который ходил с нами в море раньше. Его, оказывается, заранее отправили самолетом на СФ, с тем, чтобы он на «К-223»  принял участие в переходе на ТОФ. И вот что он сказал мне:
         - Альберт Иванович, мы давно Вас ждем. Вся надежда на Вас.

           В ответ на мой недоуменный вопрос, что бы это значило, Катков рассказал мне вот что. Почти весь переход Матушкин не выходил из Центрального поста. Практически сам управлял подводной лодкой с помощью своих офицеров штаба, не доверяя ни командиру, ни экипажу. На переходе возникали разные неисправности техники, ошибки членов экипажа. Ругался страшно, почти не спал. Кое-что сдвинулось в лучшую сторону, но пока всё плохо. Конечно, командование, офицеры мичмана, матросы и старшины экипажа понимают это и стараются устранить недоделки и недостатки, (а многие из них уже достойно и грамотно исполняют свои обязанности на своих боевых постах), но многое пока еще не на должном уровне.   И что вместе со мной им может быть удастся довести всё до ума.

           Вот это последнее  мне очень не понравилось. За сравнительно небольшое время перехода в базу при всем желании много не сделаешь. Да, признаться, после всех предыдущих нагрузок без отдыха большого желания еще работать за кого-то, у меня не было. Приведу, думал, корабль в базу, а там пусть командование дивизии им занимается.

           И каково же было моё потрясение, когда мы с Новиковым, как было предписано, после погружения вскрыли секретный пакет с Боевым распоряжением на дальнейшие действия. Кораблю предстояла Боевая служба, в Тихом океане без захода в базу! На срок, около трёх месяцев!  Для меня это было:  две Боевые службы подряд, месяц на ледоколе и теперь еще одна Боевая служба!  (Позже Катков как-то сказал: «Альберт Иванович, Вы меня просто удивляете. Мало кто так смог бы. Вас, ведь, просто используют на износ!»).

           В одном из журналов как-то прочитал, что в некоторых странах, например в Англии, если моряк провел в море около трех месяцев, то его могут лишить даже права голоса на выборах. А если был там полгода, то, по данным науки, у него могут произойти такие изменения в психике, что на берегу какое-то время его можно считать не совсем нормальным, не несущим ответственность за свои порой необъяснимые поступки, действия.

           Так то там, у них.  У нас же, по-видимому, наверху о том даже не знают или не хотят знать… Как бы там ни было, деваться  было некуда, (здесь весьма подходит известное выражение: «Куда ты денешься с подводной лодки?»), быть пассажиром на подводной локе не принято, да и неприлично. Пришлось начинать работать.
           Прежде всего, надо было подготовить  и принять соответствующее "Решение командира" на выполнение поставленной задачи. То-есть оценить обстановку, противодействующие силы и средства «вероятного противника», характеристику районов Боевого патрулирования, где, когда и как в зависимости от того командир предполагает действовать. Надо было завести "Журнал боевых действий", куда заносятся уже фактические события и действия в той или иной обстановке, проверить состояние ракетного и торпедного комплексов, соблюдение правил их содержания и обслуживания, готовности к действию техники и их боевых расчетов и так далее.
           Да что там, на корабле не было даже мало-мальски толково отработанного распорядка дня на период плавания под водой, не проводилось развода и инструктажа боевых смен перед заступлением на вахту, как это было принято на подводных крейсерах 25 дивизии. А когда были проведены учения Корабельного боевого расчета по выходу в торпедную, а потом и ракетную атаку, там тоже обнаружились серьёзные недостатки. Приходилось только удивляться - как готовили корабль штабы дивизии, флотилии к выполнению боевых задач, и, в частности, такому ответственному мероприятию, как переход подо льдами на ТОФ и дальнейшее несение Боевой службы?

           Вот тогда я понял, почему ругался Матушкин. Но как он мог сам такое допустить? Ведь корабль входил в состав его флотилии, был в его подчинении. Он обязан был вместе со своим штабом всесторонне проверить готовность корабля и экипажа к выходу в море, и ни в коем случае не выпускать в плавание недостаточно подготовленные к тому корабль и экипаж. Тем более к переходу подо льдами Арктики! Не говоря уж о предстоящей Боевой службе, о чем он не мог не знать.

           Поневоле вспомнилось, какие условия сложились в то время для боевой подготовки экипажей подводных лодок и даже ракетоносцев на СФ. Похоже, в той обстановке иначе и быть не могло. Еще и еще раз повторю: в том была не вина, а беда наших подводников. Но  старших начальников, не принимавших необходимых мер для улучшения ситуации вина, безусловно, была и немалая. Нельзя было допускать выпуск непомерно дорогих подводных лодок большими сериями, не заботясь, по-настоящему, комплектованием и подготовкой их экипажей, а также обеспечением всей их боевой деятельности.

           Пришлось приложить немало труда, усилий, нервов, чтобы привести всё в более-менее достойный вид. Прежде всего, конечно, труда командира, старпома, и других членов экипажа. Ну и при моём, в какой-то мере, участии. Впрочем, так было тогда, практически у всех командиров. Практически, все мы устраняли недостатки в подготовке моряков и техники уже в ходе Боевых служб.
           Ко всему прочему, для Новикова я не был начальником. Назначен старшим на борту, понятно, но, всё-таки, я такой же, как и он, командир, да ещё, к тому же,  второго экипажа этого самого корабля. Новиков по характеру крайне самолюбив и самоуверен (может потому и были ссоры со старпомом и не только), а я никогда не стремился изображать из себя начальника, когда фактически таким не являлся.  Как приходилось работать в такой обстановке, ликвидировать пробелы в службе, дисциплине, взаимоотношениях, ведении документации  и т.д. – разговор особый.  Я, конечно, старался не вмешиваться без особой нужды в работу командования и офицеров экипажа, но и находиться сторонним наблюдателем на борту подводной лодки не мог. В том числе и в отношении самого командира "К-223". Кое-что  подсказывал и ему лично, но он не очень-то охотно прислушивался. Это понятно. Несколько больше помог такой случай.

           Упомянутый выше представитель Особого отдела Владимир Катков пригласил нас с Новиковым в штурманскую рубку. Удивились такому необычному приглашению, но пошли. Катков попросил штурмана выйти из рубки, командир дал добро. И у нас состоятся разговор на троих. К моему крайнему удивлению, Катков довольно резко и решительно высказал Новикову всё, что он считает неправильным в его личных  взаимоотношениях с офицерами экипажа. Привел конкретные примеры и доказательства. Несмотря на то, что он явно перешел грань своих служебных обязанностей, мне пришлось его поддержать. Тем более, что и сам о том Дмитрию говорил. Решил на этот раз интересы выполнения боевой задачи поставить выше командирской солидарности и этики. Сказал: «К сожалению, Дмитрий, Катков прав».

 Надо отдать должное Новикову, он смог переступить через своё самолюбие,  большинство замечаний признал, и в дальнейшем старался их устранить. А Владимир много позже, уже на берегу, сказал мне, что в тот момент, когда я его поддержал, он мысленно вздохнул с громадным облегчением. «Если бы Вы стали тогда на сторону Новикова, - сказал он, -  вы вместе могли бы просто меня сожрать».  Это его слова без купюр.

           В конечном итоге, к приходу в базу по окончании Боевого патрулирования организация службы, документация, готовность к выполнению боевых задач и к борьбе за живучесть корабля оказались на уровне, соответствующем требованиям нашей 25-й дивизии. Такой вывод был сделан после проверки корабля штабом и командованием дивизии, и это была высокая оценка экипажу, обычно обнаруживалось много недостатков. Повторяю, именно на Боевой службе мы имели возможность большинство из них устранить. И еще раз подчеркну: в том заслуга всего личного состава экипажа. Но вот заместитель Матушкина по ЭМЧ  Николай Гавриленко, (он в сам многое сделал в организации службы БЧ-5) сходя с корабля, почему-то искренне поблагодарил меня за все, что было сделано.

5. Боевая служба со своим экипажем

         После всего, что пришлось пройти и испытать за прошедший 1980-й год, в глубине души я начал надеяться, что, может быть, заслужил, чтобы командование вернулось к вопросу о представлении меня к тому самому высокому званию, о котором уже заходила речь. Всё-таки, не только совершил три подряд Боевые службы, но и «вывез», как говорится, двух командиров с их экипажами.   И каково же было моё удивление, когда я увидел, что обо мне, похоже, просто забыли. Встречавший меня на пирсе в числе других начальник политотдела флотилии Амбаров, (сменивший Катченкова), только и сказал:
- Альберт Иванович,  я так давно вас не видел, что уже забыл в лицо!
Отвернулся, и ушел. Я только успел сказать ему в шутку, что забыл свой домашний адрес. Прав был Катков – использовали меня на полную катушку, и всё.

Еще одна деталь: через некоторое время комдив сказал мне, что за тот поход Матушкину и Новикову присвоено звание Героев Советского Союза. Мне показалось, что он как-то виновато при этом посмотрел на меня, и я сказал:

         - Они достойны таких наград, пройти подо льдом с СФ на ТОФ, это сможет не каждый. Ну а я что же, даже «спасибо» не заслужил?

         Комдив ответил, что представлял меня и к ордену, и к званию. И что флотилия поддерживает. Однако потом всё куда-то пропадает, как в Черную дыру. Спрашивает:
        - Ты не знаешь, в чем дело?  Может в какой-нибудь графе в анкете что-то не так?
        -  Не знаю, - говорю, - только анкета моя здесь не при чем.

  А сам думаю, черт возьми, «в Черную дыру»!  Не ужели трудно выйти на вышестоящее командование, или хотя бы через друзей на флоте узнать в чем дело? Мог бы позаботиться о подчиненном. Но вслух, конечно, такое не скажешь.  Дали хоть отпуск на три недели, (больше не получалось), и парную путевку нам с Верой в один из санаториев в Крыму. И на том спасибо.


       В самом начале 1981 года, возвратившись из отпуска, принял «К-223» у Новикова. Теперь уже свой корабль, со своим экипажем, в заданный срок, с выполнением всех мероприятий, включая контрольный выход со стрельбами, мы подготовили к выходу на БС. (Потому и отпуск мне дали столь короткий).  И я уже в четвертый раз подряд, с трехнедельным перерывом, вышел в океан на Боевое патрулирование. И подумал: «Ну, теперь-то хоть заметят?»

       Однако мечты мечтами, а дело делом. В этом походе всё было отнюдь не легко и не просто.  Обстоятельства сыграли с моим экипажем злую шутку. Пока я ходил с другими, он оставался на базе на попечении моего старпома и замполита. Как уже было сказано, должных условий для поддержания знаний и навыков личного состава на базе почти не было. И, кроме того, по установившейся схеме, поскольку были без корабля, мои люди во-всю использовались в различных нарядах и на хозработах. Оставшийся за меня старпом  и еще более бесхарактерный зам даже не думали сопротивляться и что-то делать, безропотно выполняли любые требования из штаба. Вплоть до того, что наши моряки работали на хлебопекарне. В итоге почти всё, что было из знаний и навыков после Учебного центра и стажировки здесь, в дивизии, было растеряно.

       Обо всём этом я уже упоминал выше. Мало того, что подобным образом обстоят дела с боевой подготовкой экипажей, так в последнее время и отбор людей на атомоходы оставляет желать лучшего. А об обучении их в учебных отрядах и школах мичманов и говорить нечего. Сколько раз докладывал и спорил с начальством о недопустимости такого подхода к отбору, комплектованию и боевой подготовке экипажей подводных лодок (даже стратегических ракетоносцев!), не меняется ничего.

              Особенно тяжело пришлось в начале похода. Подойдя в точку погружения, не смогли погрузиться – замерзли выгородки клапанов вентиляции, механик забыл слить оттуда воду после контрольного выхода. Да если бы просто не смогли погрузиться! Кто же знал, что клапана вентиляции  цистерн главного балласта, (ЦГБ),  замерзли на одном борту! Потому при их заполнении чуть не перевернулись, когда начал заполняться один борт, благо я успел дать команду продуть балласт. Потом долго пытались выбить лед из выгородок, но ничего не получилось. Пришлось притопить крейсер, постепенно заполняя концевые группы, и ждать пока лед под действием волн и соленой воды растает. Должен признаться, что тогда я в первый и последний раз в своей командирской практике сорвался и кое-на кого накричал. Нельзя же было, выходя на Боевое патрулирование, в течении нескольких часов болтаться в надводном положении на виду у вероятного противника. Хорошо хоть дело было ночью.

           Наконец погрузились, пошли.  Вскоре штурман доложил о неполадках в навигационном комплексе, (не смог проверить, как следует, перед выходом), а это чревато срывом боевой задачи. С ними справились, в основном благодаря мичману Смирнову.  Чуть погодя в шестом вспыхнул распредщит, командир группы полез туда, не сняв предварительно с него питание. Возгорание вовремя потушили, но сам он чуть не остался без глаз. Спасибо доктору, возился с ним недели две, но оказался молодцом, сумел зрение пострадавшему  вернуть.

          Больше недели с начала выхода я почти не покидал Центральный пост. Всё время был начеку в готовности к любым неожиданностям. У нас были еще два возгорания в отсеках, выход из строя установки по очистке воздуха, не говоря уж о «мелочах». Люди, отвыкшие от обычных для подводников нагрузок, но уставшие от работ в период подготовки к походу, часто отвлекались и даже засыпали на вахте.

          С трудом, но всё-таки постепенно втягивались в режим работы под водой. Кто восстанавливает былые навыки, кто их приобретает, но вот экипаж начинает действовать так, как надо. Выявлены и устранены скрытые болячки систем и механизмов, (а при приеме корабля, особенно если он не свой, или экипаж давно на нем не был, они обнаруживаются не всегда), налажены смены вахт, распорядок дня  и т.п.  Вот тогда, если нет особых проблем с «вероятным противником» или районом плавания, у меня появляется время и отдохнуть, и почитать, и посмотреть фильм в кают-кампании.

         Вот упомянул об отдыхе. Для тех, кто не знает, позволю себе сказать о нем несколько слов. Возможность отдохнуть у меня есть. Каюта командира на ракетоносце по сравнению с такими же на других подводных лодках, (не говоря уж о дизельных), просто роскошная. Она из двух, хоть и небольших, (примерно 2х3 м),частей. Одна из них, как бы, кабинет, (стол, диванчик, кресло, холодильник!), вторая – спальня, (койка типа кушетки, шкаф для одежды, маленький  столик). А чему вообще не поверят старые подводники – у командира в каюте есть небольшой туалет с умывальником!

          Когда сильно устаешь, можно и не замечать шума вентиляторов систем очистки воздуха, других механизмов, зудения ламп дневного света, постоянно, круглые сутки горящих в отсеках. Только вот поспать-то командиру толком удается редко. Каюта оборудована специальной громкоговорящей связью с Центральным постом и основными постами наблюдения и управления подводной лодкой.  При каждом изменении курса, скорости, глубины, о подозрительных шумах в океане, отклонениях от нормы в работе систем, механизмов и обо всем, что, по мнению оставшегося за командира в ЦП старпома и вахтенного офицера, заслуживает его внимания – обо всём обязательно командиру докладывают немедленно. Например, только уснешь, оживает динамик:
-  Товарищ командир!   
         Приходится отвечать, не ответить нельзя:
-  Слушаю.
-  Время поворота на курс…градусов.  Прошу разрешения .
-  Добро.
        Только закроешь глаза, через пару минут:
-  Товарищ командир, легли на курс…градусов.
И так далее. Не говоря уж о возникновении в отсеках тех самых «нештатных ситуаций». Так что на корабле нет такого понятия «командир спит». Он «отдыхает».

            Несмотря на все сложности, трудности и опасность подводной службы, многие из нас, как я уже говорил раньше,  в море чувствуют себя гораздо лучше, чем на берегу. Не зря же кто-то сказал, что  морские бури ничто по сравнению с бурями житейскими. Уходя в море, мы оставляем их за кормой. Здесь у нас нет интриг, низости, подлости, сплетен, отравляющих душу обид. Каждый делает своё дело и знает, что от него зависит не только выполнение поставленной кораблю задачи, но и  жизнь не только его, а всего экипажа, и целой страны . И человек ощущает свою значимость, он чувствует себя личностью. Я ощущаю настроения и состояние своих подчиненных, когда обхожу отсеки, боевые посты, командные пункты или отдыхаю с ними в кают-капании.

        Потому-то, несмотря на все недостатки  боевой и специальной подготовки и жизни на берегу,  здесь, в море, мы были уверены, что свою задачу выполним. В том числе и я. Потому что знал – отставание в технике, оружии в бою можно компенсировать мастерством, умением использовать сильные стороны своего корабля, особенности океана. Потому постоянно, при любой возможности в процессе Боевого патрулирования, мы проводили занятия, тренировки, корабельные боевые учения.  А уж смелости, самоотверженности, решительности, особенно в минуты наивысшей напряженности, опасности, нашим морякам не занимать. Обидно, конечно, что у нас не самая совершенная техника, не лучшие условия жизни, боевой подготовки и службы. Но что поделаешь. Воевать надо уметь тем, что есть.  Наш долг - и суметь, и победить.  Так учили нас,  так учил и я своих моряков. И когда возвращались в базу после длительного успешного похода, я каждый раз с чистым сердцем от души поздравлял и благодарил экипаж за проделанную честно работу. «Пока мы были в море, в боевой готовности к ответному ракетному удару на переднем крае обороны страны, - говорил я своим морякам, -  никто не посмел поднять на неё руку». И это в нашей жизни для нас было главным.

            С возвращением в базу нас встретили на пирсе, как обычно, Командующий флотилией, командир дивизии, штаб, друзья.  Никаких особых новостей у них для нас не было, в том числе  и для меня лично.  Так что сдали отчет за Боевую службу, (точнее - Боевое патрулирование, мы называли наши походы и так и этак), и отправились в отпуск.

6. Новый поход. Взаимоотношения с начальниками

                После возвращения из отпуска мы приняли корабль на этот раз, насколько помню, у Самохвалова. Новая беда – вторые экипажи теперь уже были не у всех. Приходилось принимать, как говорится, «кота в мешке» - матчасть незнакомая, какие у неё особенности на словах всё не объяснишь. Но делать нечего.
               На этот раз, как полагается,  перед походом меня положили в госпиталь на плановое обследование. Болячек накопилось много, (долго перечислять, достаточно сказать, что обнаружилась язва желудка, видимо сказалась та серия из четырех Боевых служб подряд),  но не жаловаться же, иначе вместо меня кому-то другому, как мне в своё время вместо Павленко, придется идти с моим экипажем. Так что полежал в госпитале недельку, и отправился на корабль, будучи уверенным, что корабельный врач не позволит мне отдать там концы. Интересно отметить, бывало, так прихватывал радикулит, что меня на корабль чуть не заносили на руках. А там очень быстро все болячки  как рукой снимало. Кроме язвы. С ней  в походе нередко корчился от дикой боли на своем диванчике в каюте. В глазах доктора, которого иногда вызывал к себе с обезболивающим, читалась тихая паника, - известно, чем такое могло закончиться, - но никто, кроме нас двоих знать о том не должен был.

              После всех необходимых мероприятий по подготовке к походу, уже на контрольном выходе, когда мы  в очередной раз выполнили на «отлично» торпедные стрельбы и пуск ракет с условным стартом, комдив Г. Смирнов мне сказал:
            -  Мы всё-таки добьемся, чтобы тебе дали «адмирала»!
               Правда потом как-то вскользь добавил, что мой замполит Астахов говорит обо мне что-то не то. Сначала я просто не обратил на это внимания. В конце-концов комдив мой начальник, это его дело, заботиться о подчиненных и знать о них больше, чем какой-то замполит с ущемленным самолюбием. Да и что такого особенного замполит мог сказать? Но тут же сообразил – тот мог наплести что угодно, например распустить обо мне грязную сплетню, (пойди потом докажи, что ты не верблюд!), упреждая то, что я могу рассказать кому-то о его неприглядных делишках, коим стал невольным свидетелем. Я, конечно, трепать языком, тем более за глаза, и не думал.  Но зам-то судил о других по себе! Расспрашивать комдива, о чем болтал мой замполит, не стал, но сказал, что ни в каких мерзопакостных делах не замешан. Хотел было добавить, если у него или кого-либо другого, тем более у начальства выше, есть сомнения, достаточно обратиться в Особый отдел. Уж там-то обо всех нас знают всё. Вам не откажут в информации. Да более того, сами вас обо всем проинформируют.
             Больше никто и никогда мне ни на что не намекал, а вышестоящие начальники не  раз предпринимали попытки повышения меня по службе и в звании, видимо, не зря. Но о том позже.

            Однако, тогда в то, что у  комдива что-то получится, я почему-то уже не верил.  Однажды в кругу друзей кто-то вспомнил слова  одного из старых командиров-подводников:
           - На флоте есть две заслуживающие уважения должности – Главком ВМФ и командир корабля.  Думаю, Главкомом мне уже не стать, так что останусь я лучше командиром!
             Шутка шуткой, а я подумал, что в этом что-то есть.  Во всяком случае, суетиться и выслуживаться перед начальством, чтобы получить продвижение по службе,  не собираюсь. И вспомнил один любопытный в этом плане случай.

             Стояли мы в Боевом дежурстве в базе. Как полагается, на отдельном охраняемом пирсе, одна боевая смена на корабле во главе с командиром или старпомом, другая в казарме, третья на отдыхе, по домам. Дело было летом, тем, кто дежурил на корабле, я разрешал ловить невдалеке от пирса рыбу, разводить костер, варить уху. Нарушение, конечно, установленного порядка, но, на мой взгляд, небольшое. В случае тревоги все мгновенно будут на борту. Начальство о том знало, но как бы не замечало, понимая, сколько времени нам приходится проводить в море без отдыха. И вот в это время из Москвы приехала какая-то комиссия.
            Вечером руководителю комиссии почему-то захотелось ухи. Ну а поскольку ублажать комиссию принято всячески, то ему и предложили пойти ко мне на пирс, благо недалеко. Разумеется, из штаба меня предупредили, чтобы всё подготовил, «как надо». Конечно, я понимал «как надо». Однако как могли не понимать штабные, что я же в Боевом дежурстве, а не на пикнике! Мои подчиненные всё видят. Я всегда дорожил их мнением, и на этот раз не собирался его менять.
            Вскоре гость с небольшой свитой штабных пришел. Я его встретил у пирса, представился, как положено, поздоровались. Я коротко доложил, что на корабле делается, чем мы заняты. В том числе сказал, что свободные от вахты мичмана наловили  рыбы, приготовили уху, и что вот приглашаем Вас к костру, как говорится, к нашему шалашу.  Гость удивленно:
- Как, вместе со всеми?
- Конечно, отдельного стола у нас нет.
Начальник молча круто развернулся и ушел.  Вместе с ним штабные, не забыв, обернувшись ко мне, покрутить у виска пальцем.

            И еще. Как-то во флотилию приехал  генерал-полковник, заместитель Министра обороны СССР по расквартированию и обеспечению войск, (что-то так, точно не помню).  И вот он попросил Павлова показать ему ракетоносец. Павлов поручил это сделать мне. Генерал со свитой человек пять прибыл ко мне на корабль. Я показал ему Центральный пост, основные  пульты управления корабельными системами, Главной энергетической установкой, отсеки ракетного оружия и ядерных реакторов. Гости были поражены обилием различных приборов управления, размером ракетных шахт, а в реакторном отсеке слегка побледнели, когда я им рассказал, что сейчас под их ногами. Так вот. Когда они уходили с корабля, генерал сказал мне, что много слышал об атомных подводных ракетоносцах, но даже представить себе не мог всей сложности и мощи крейсеров, и  только сейчас понял, что это такое и какие люди должны быть, чтобы уметь всем этим управлять, выполнять боевую работу, решая задачи глобального масштаба. (Что бы он понял еще, если бы к тому же испытал погружение и плавание под водой в постоянном, круглосуточном напряжении боевой работы,  2-3 месяца не всплывая!).  Лично мне сказал, что в любое время, когда буду в Москве, чтобы обязательно зашел к нему, и что он будет рад сделать для меня всё, что мне будет нужно. Не знаю, действительно ли так было бы на самом деле. Но уверен, что на моем месте нашлись бы люди, умеющие использовать полезные знакомства.

            Особых событий  в ходе нашей очередной Боевой службы не происходило. Как обычно, в первое время притирались, выявляли особенности чужого корабля.  Но постепенно втягивались в боевую работу. Приобретенный опыт сказывался, и на этот раз было намного легче. Все поставленные кораблю задачи были выполнены в заданный срок.
С возвращением в базу, как обычно, сдали корабль основному экипажу, и отчеты за поход. Замечу, что в каждом отчете я излагал своё мнение по поводу тех недостатков в наших делах, о которых говорил выше. Никакой реакции ни разу не было. В этот раз я умышленно не написал в своих выводах ни единого слова, (а они требовались обязательно).  Комдив, просмотрел отчет, вызвал меня к себе, потребовал объяснений. Я ему сказал:
-  А кому они нужны, мои выводы?  Я уверен, что наверху наши отчеты, особенно если не было никаких «ЧП», никто из начальства не читает.
Но, выполняя просьбу комдива, написал несколько общих фраз.

          В числе других новостей, на этот раз я узнал такую, которую услышать не ожидал. По словам комдива, обнаружилась та самая «черная дыра», в которой пропадали представления на меня к награждению и званию. Произошло это так. Ушел на повышение в Москву бывший начальник отдела кадров ТОФ, тот самый Шабанов, у которого из-за меня были неприятности. На его место назначили капитана 1 ранга Козлова, начальника штаба 10 дивизии. Так вот он при приеме дел и обнаружил в сейфе у предшественника все бумаги и представления на меня.
Они преспокойно там лежали, никому из командования флотом о них никто не докладывал. И рассказал мне об этом сам командир дивизии. 
К сожалению, ничего комдив к тому не добавил. Не сказал, что теперь, мол, мы всё исправим, начнем сначала и т.д. И я понял, что ждать мне нечего, никому наверху до чужой души и судьбы дела нет. Проехали. Да впрочем, не очень-то и нужно. Как сказал поэт: «Ведь мы в огонь и дым идем не для наград»…

         Забегая вперед, скажу, что когда уже был преподавателем в Учебном центре в Обнинске, однажды этот самый Шабанов, уже став адмиралом, приехал в составе очередной комиссии ГШ ВМФ в наш Центр с проверкой. После подведения итогов проверки, когда уже расходились, он увидел меня среди других офицеров, ринулся ко мне с протянутой рукой и со словами: "А-а, вот легендарный командир ракетоносца  Альберт Храптович!" и еще что-то такое говорил. Видимо, где-то остатки совести мучили. Я прошел мимо его протянутой руки, демонстративно.  Народ изумился, никто ведь не знал, почему для меня он был нерукопожатным...

7. Первые сомнения в политике

                Время шло своим чередом. Мне исполнилось 42 года, уже поседел, не заметил даже когда. Взрослеют дети, Алексей заканчивает 10-й класс, Марина пятый. К сожалению, ушли из жизни родители Веры. Обоим было всего лишь за 60, очевидно, сказались и война, и трудные послевоенные годы с четырьмя детьми. Похоронили их в Мелитополе. Вера летала на похороны, я был в это время в море. В остальном - служба, работа, дом. Обычные житейские  дела, заботы.

                А вот о чем, кроме того, в последнее время я стал задумываться, так это о том, что было далеко за пределами круга интересов подводника. Почему начались волнения в Польше?  Там ведь почти всенародное восстание против коммунистов, против правительства!  А в Венгрии, Чехословакии? Не может ведь быть так, чтобы там восстала кучка отщепенцев и одурачила почти весь народ, как нам говорят. Нет, здесь что-то не то. Но тогда что?  Почему они против социализма и советской власти, чего они хотят? Ну не назад же, к капитализму?
               Увы, за «железным занавесом», тем более нам, подводникам, узнать что-то помимо того, что преподносила нам официальная пресса, радио, телевидение было трудно. «Самиздат» к нам не доходил, времени слушать радиоголоса из-за рубежа, практически, не было. Да если и было, их болтовня не очень интересовала.  А сомнения накапливались…

               В конце уходящего 1981 года прочитал у А. Толстого в его книге «Князь Серебряный»:   « …Он гордился тем, что всегда шел прямо, своим путем, никогда по своей воле не сворачивал, не уходил в сторону. И это чувство было так глубоко и сильно, что ни с чем не могло сравниться».
               Мне кажется, и я не вилял, старался делать своё дело честно. И не помалкивал перед начальством там, где требовалось постоять за дело.

               Об этом чуть подробнее. У меня накопилось уже много материалов по тем самым проблемам отбора, комплектования и обучения подводников, отвлечения их на хозяйственные работы вместо боевой подготовки, по качеству оружия и техники, по базовому обеспечению подводных лодок, о которых я уже упоминал раньше.  Уже знал по собственному опыту, что просто обращениями по команде к своему начальству ничего не добиться. И решил подготовить специальный "Доклад" с обобщением опыта всех наших подводников и своего собственного, с тем, чтобы представить его на рассмотрение вышестоящему руководству на этот раз в письменном виде. Не получится – так хоть уйду с флота с чистой совестью. Единственное, что было пока неясно– кому и как именно я должен буду свой "Доклад" представить, если мои непосредственные и более высокие начальники, как обычно, его просто проигнорируют?

              1982-й год начался для нас с того, что мой экипаж был отправлен в Учебный центр в Палдиски на межпоходовую подготовку. Я уже говорил, что все мы очень ценили такую возможность повысить свои знания и навыки. Тем более, что УЦ в Палдиски был хорошо укомплектован преподавательским составом и учебные кабинеты с тренажерами там были хорошие. Да и передышка от нагрузки в выполнении задач Боевого патрулирования была не лишней.  Так что, все были рады такому случаю. Беда была в том, что попасть в УЦ нам выпадало редко и ненадолго.

              Многие офицеры, мичманы взяли туда своих жен, а некоторые даже детей. Поехала туда и моя Вера Александровна. Мы с ней встретились в Палдиски со старыми друзьями, в том числе с семьей Студенецких. Часто выезжали в Таллин, (тогда он был еще с одной буквой «н» на конце названия), в театр. Бывали даже в варьете, что по тем временам для нас было в диковинку, а у эстонцев обычным явлением. Ездили на природу, бывали у нас и сауны, и вечеринки.  Так что и отдохнули и повеселились как следует.

              Но была и серьезная учеба и служба.  Подготовку закончили с  неплохими показателями. По её итогам у нас с начальником УЦ состоялся  разговор, в котором он предложил мне должность его заместителя по учебной и научной работе.  Должность довольно высокая, престижная и для меня весьма интересная. Я не возражал, но предупредил, что может ничего не выйдет, меня могут не отпустить. И еще раз услышал уже знакомое:
- Да вы только дайте согласие, остальное не ваша забота.
Согласие дал, но попросил начальника УЦ никому о нашем разговоре не говорить, пока мы не улетим на Камчатку. Не хотел сглазить, да и чтобы наши моряки раньше времени не подумали, что я от них ухожу. Скорее всего, такое продвижение по службе просто не получится, так что лишние разговоры ни к чему.

8. В гостях у военных авиаторов

         На обратном пути на Камчатку произошел интересный, на мой взгляд, случай. Мне кажется, для понимания того, что было в те времена в нашей армии, в авиации, на флоте, оно не будет лишним.
Летели мы военным самолетом «Ил-86», но чисто пассажирского класса. Мест оказалось с избытком, и командир самолета согласился взять на борт наших жен, которые еще не уехали из Палдиски, (их оставалось пять или шесть, одна из них беременная с большим животом).  Посторонних на борт брать не разрешалось, но ведь здесь были не совсем посторонние. И мы командира уговорили. Всё шло как нельзя лучше, но когда уже подлетали к Камчатке,  по закону подлости, там разразился сильный ветер, снегопад, в общем, над ней повис циклон. И наш самолет развернули в Приморье.  А там посадили на один из военных аэродромов. Тут и состоялось наше знакомство с военной авиацией.
Раньше, бывало, слышал поговорку: «Где начинается авиация, там кончается порядок», и думал – надо же такую глупость сказать, пусть даже для юмора. Мы видели в кино, как там всё чисто, строго и четко организовано. Оказывается, то действительно была картинка. А будничная, повседневная сторона оказалась несколько иной.

         На аэродроме пусто, темно, как обычно в Приморье, мороз с сильным пронизывающим ветром, который метет вместе со снегом какую-то черную пыль. Наших матросов и офицеров провели в заброшенную холодную казарму. Хорошо хоть нашлись там солдатские кровати, принесли матрацы, подушки и одеяла. Женщин разместили в канцелярии начальника аэродрома. Нашли какой-то кабинетик и для меня, командира. До утра как-то перебились. А утром обнаружилось, что погода не улучшилась, и даже не собирается. Пришлось договариваться с местным командованием, чтобы покормить команду в местной столовой для солдат аэродромной обслуги. Договорились. Пошли строем в столовую. Естественно, я с моряками, надо же убедиться, что их действительно покормили. 
То, что мы там увидели, нас просто поразило. Грязное, запущенное помещение, заляпанные жиром столы, немытые алюминиевые миски, ложки, которых к тому же, на всех не хватает. Но еще больше поразил вид то ли солдат, то ли матросов. (На них были матросские шинели и шапки, поскольку здесь базировалась морская авиация).  Почерневшие лица, грязные шеи, руки огрубевшие, сами худые, измученные. Позже с не меньшим удивлением узнал, что многие из них стараются попасть… на гауптвахту!  Чтобы там чуть передохнуть, согреться. Да, вот этого мы не ожидали увидеть, такой оказалась изнанка авиации, по крайней мере  в этой воинской части в глуши.
В один голос моряки попросили меня разрешить им здесь не обедать:
- Мы купим продуктов, консервов, хлеба в местном военторге, разогреем на кострах. Не беспокойтесь, товарищ командир, всё будет в порядке. Только не здесь.
Я разрешил. Женщины, и кто смог из офицеров пообедали в небольшом  служебном кафе. Остальные действительно перекусили у костра. Но там было столько шуток, смеха, розыгрышей, что даже мороз и ветер почти не замечались.
На вторые сутки всё-таки люди начали простужаться, кашлять. К счастью погода стала улучшаться, нас пустили в самолет, запустили двигатели, салоны прогрели, люди стали оттаивать.  До взлета оставалось совсем немного времени, когда на этот же аэродром сели два самолета «Ан-26». И мы видим, что оттуда выходят люди в флотской форме, среди них даже три адмирала.  Оказывается, из Владивостока, с общефлотской комсомольской конференции возвращается на Камчатку делегация нашей флотилии. Во главе с самим командующим флотилией Павловым и начПО  Амбаровым. С ними  наш комдив Смирнов. Я вышел, доложил Павлову  как мы здесь оказались, как почти двое суток мерзли и даже начали заболевать. Все всё поняли, посочувствовали.  И вдруг Павлов принимает решение:  комсомольцев пересадить в наш самолет, а мой экипаж –  на «Ан-26». Понятно, в нашем самолете тепло, комфортно, есть даже салон 1 класса, не то, что в алюминиевых военных «Ан-26».

Я просто взбесился.  Чуть не кричу Павлову:
-  Как это, пересадить?!  Мои люди что – второй сорт?!  И что это за комсомольцы, которые готовы выбросить на мороз тех, кто и так уже промерз насквозь за двое суток?
Кроме того, сказал, что в багажном отделении самолета наши вещи, а в салоне документация. В общем, отказался высаживать экипаж. Самого Павлова, Амбарова, Смирнова пригласил в самолет, сказал, что мои офицеры уступят  им места, перейдут на Ан-26. А остальные полетят дальше, как летели.

       В первый момент Павлов буквально онемел – такого он не ожидал. Однако в следующий обрушился на меня с такой яростью, что Амбарову  пришлось его успокаивать. Тем не менее, и сам Амбаров, к немалому моему удивлению, Павлова поддержал.  Но здесь за нас вступился наш командир дивизии.  Геннадий Михайлович решительно встал на нашу сторону. И так разругался с командующим, что потом отказался пройти вместе с ним в наш самолет, в первый салон, куда он и Амбаров всё же решили пересесть. Ярость Павлова вспыхнула с новой силой, когда он увидел в салоне нескольких женщин.
-  Ну погоди, - сказал он мне, - вот прилетим на Камчатку!
Пока летели, похоже, он то ли несколько остыл, то ли что-то понял.  В аэропорту на Камчатке его и Амбарова встречали офицеры штаба, две черных «Волги», (у каждого своя), и два автобуса для моей команды. Павлов Смирнову:
-  Геннадий Михайлович, давай со мной в машину.
-  Нет.
-  Храптович, давай ты.
-  Спасибо, товарищ командующий, я со своими моряками.
Павлов сел в машину, со злостью хлопнул дверью. Мы со Смирновым сели в один из автобусов. Кавалькада машин в сопровождении ГАИ тронулась в путь.  Авторитет комдива в наших глазах значительно возрос. Оба мы, ждали неприятностей с прибытием во флотилию. Всё-таки надо отдать должное Павлову, никаких последствий для нас не было. И мне даже показалось, что уважать нас после всего случившегося он не стал меньше.

9. Док в Сельдевой

          В начале 1992 года мой экипаж принял свой корабль "К-223". Нам предстоял доковый осмотр и ремонт плюс проведение полного регламента ракетного комплекса. Мы выгрузили весь боезапас, включая ракеты, перешли на завод и стали в док в бухте Сельдевой. Начали обычные для дока работы. Здесь, на мой взгляд, надо отметить два заслуживающих внимания момента.

         Во флотилию в составе какой-то комиссии прилетел мой давний товарищ по Приморью и Северу  Виталий Иванов.  Он был года на три старше меня, успел стать адмиралом и служил в ГШ ВМФ. Естественно узнал, где я, пришел ко мне в док, осмотрел корабль, (такого, да еще в доке, он до того не видел), поговорили о том, о сём, как семья, как дети. Он и говорит:
           -  Слушай, хватит тебе здесь, давай к нам в Москву. Найдем тебе хорошую должность.
        Казалось бы – что может быть лучше?  Служить в Москве, под крылышком старшего товарища, скорее всего и в адмиралы бы выбился. Все флотские трудности, невзгоды одним махом позади. А жизнь в столице, в благоустроенной квартире, (там штабным давали жильё практически сразу), семья устроена…  Но ведь я не всё еще здесь закончил, кое-что еще осталось довести до конца.
     -  Нет, Виталий, - говорю другу, -  там, на паркетах, суетиться и выслуживаться я не смогу. Да и дела у меня здесь еще не все закончены.
        Виталий, который хорошо меня знал, помрачнел, подумал и ответил:
     -  Да, пожалуй ты прав…

        Второй момент попроще. Как уже было сказано, в период дока все работают на корабле без различия чинов и званий. Времени мало, сделать надо много, отвлекаться  некогда. И вдруг однажды вижу – двое старшин ремонтируют стоящий у дока «Москвич».  Спрашиваю, чей и почему. Оказывается, моего нового замполита, (прежний, отнюдь не хватавший звезд с неба, ушел на повышение), он и распорядился. Естественно, я вернул старшин на корабль, а заместителя строго предупредил, чтобы он впредь такого себе не позволял. Объяснил,  почему именно. Тот как будто понял.  И, тем не менее, чуть позже повторил то же самое. Своя машина ему была дороже. И где-то кто-то ему внушил, что командир ему, политработнику, не указ. На этот раз я уже резко его отчитал, и сказал, что при повторении впредь чего-то подобного сообщу начальнику политотдела о его поведении. И тут он мне выдал:
-  А я сообщу ему о ваших пьянках!

       От такой наглости я даже опешил. Нет, мы не были, конечно, идеальными. С друзьями-командирами устраивали по праздникам застолья, бывало, в период сидения на ПКЗ, гоняли в преферанс, (и не всухую). Было, и во время эпопеи на ледоколе, при заходе в бухту Провидения расслаблялись. Бывало всякое, и начальство о том, конечно, знало. Но всегда всё было в пределах нормы, никакой заботы начальству, как правило, мы не доставляли. (Соблюдалось негласное флотское правило – сколько бы ты не выпил, всегда и везде должен быть в состоянии прибыть по тревоге на корабль и выполнить свои обязанности).

      Так что здесь налицо был просто наглый шантаж, в расчете на то, что я испугаюсь и тогда уж точно окажусь у зама в руках. Безусловно, допустить такое я не мог. Буквально схватил его за шиворот и потащил на катер. С прибытием в дивизию повел к начальнику политотдела:
-  Докладывай при мне!
Начальник политотдела Сидоров вытаращил глаза:
-  В чем дело?!
- А пусть он сам вам расскажет в чем.
Мой замполит заблеял, как овца:
-  Да нет, я ничего, ничего…
-  Но ты же хотел доложить начальнику политотдела о моих пьянках!
-  Нет-нет, ничего такого я не хотел…
-  Ну так разбирайтесь с ним сами, товарищ капитан 1 ранга, а мне некогда. У меня корабль в доке!
      С тем и ушел. Как там и что было у начПО, не знаю. Но никаких последствий для замполита. Так мы и продолжали службу на одном корабле, вместе, но как бы и врозь.
      (Замечу в скобках, что в то время такой разговор с начальником политотдела многие мои товарищи по службе представить себе не могли и подумают, что я сочиняю. Так вот, следующий мой замполит В.Рощин, уже после увольнения в запас мне сказал, что иногда присутствовал при моих разговорах с Нач.ПО по телефону и у него просто волосы ставали дыбом, как так можно. Интересно, а я считал, что говорю нормально, и почему-то даже не думал, что нужно иначе).

         В мае мы закончили доковый ремонт и перешли в пункт погрузки ракет. Всё шло строго по плану. И в семье у меня всё было в порядке. Алексей, которому в прошлом году не удалось поступить в Высшее Военно-морское училище,  (не прошел по зрению медкомиссию. Кстати, в училище решил поступать исключительно по собственному желанию), готовился поступать туда еще раз.    Сказал, что придумал, как пройти комиссию, но как именно – секрет. А уж чтобы сдать вступительные экзамены  у него сомнений не было – голова у парня была в порядке. А пока работал матросом-мотористом на буксире. На одном из тех, которые помогали ракетоносцам на выходе из базы, а потом при швартовке к пирсу.  Марина заканчивала седьмой класс, а жена моя их пасла и воспитывала, поскольку работы для неё в нашем посёлке не было. Все подходящие должности были заняты своими людьми. Ходить к начальству просить – это было не для нас. Так что, кроме семьи, у неё оставалось немного общественных забот в школе. И мы тем были довольны.
         В общем, продолжалась обычная флотская жизнь и служба.

Глава XVII. 1. Авария на К-223

На снимке: погрузка баллистической ракеты в шахту подводного ракетного крейсера. Снимок со спутника.

      Вскоре мы закончили регламент ракетного комплекса, который проводился с участием гражданских инженеров Группы гарантийного надзора, (ГГН), и приступили к погрузке ракет. Весьма ответственная, трудоемкая операция. Командующий флотилией стал нас поторапливать –  кого-то надо было менять на Боевом патрулировании. Мы работали почти круглосуточно, с перерывами только на сон в ночное время, старались успеть к заданному сроку. Последнюю ракету загрузили 8 июня около 22 часов. Поскольку  было приказано уже в 6 утра выйти в море на контрольный выход, я вынужден был приказать командиру БЧ-2 заканчивать проверки систем обслуживания последней ракеты силами своей боевой части, остальной команде ужинать и спать.  Подъем для приготовления корабля к бою и походу предстоял в 5 утра, так что отдохнуть было крайне необходимо. В том числе и мне самому.

        Не успел прилечь, как командир БЧ-2 доложил мне, что один из блоков аппаратуры систем обслуживания ракеты, (АУ КСППО), неисправен и его надо заменить. При замене обязательно должны присутствовать специалисты  ГГН. Я распорядился  позвонить на базу, чтобы их оттуда доставили на корабль, и с их прибытием заменить блок.  Да, не стоило бы затевать всё это, на ночь глядя. Куда проще было бы доложить командованию, что выйти в море в заданный срок из-за неисправности не сможем, и сделать всё днём. Но… Не хотелось срывать планы командования из-за такой мелочи. И, кроме того, был больше чем уверен -  начальство, как обычно, прикажет мне всё сделать до утра, так что всё равно придется так сделать. Решил их не беспокоить. (Как говорится – знал бы, где упадешь, соломки бы подстелил).  Когда к полуночи мне доложили, что специалисты ГГН прибыли на борт и мои люди под их контролем приступили к замене блока, я успокоился и уснул.


А в 04 часа 52 минуты 9 июня командир БЧ-2 постучал ко мне в каюту:
-  Товарищ командир, у нас серьезные неприятности. После замены блока, при его проверке внезапно запустились насосы заполнения шахты №2. Автоматика отказала, останавливать их пришлось с местного поста. Пока останавливали, вода попала в шахту…
Не дослушав до конца, даю команду в ЦП:
-  Аварийная тревога, поступление воды в шахту №2!
По кораблю зазвенели звонки аварийной тревоги, моряки побежали по своим Боевым постам. А мы с командиром БЧ-2 в ракетный отсек. Смотрю на табло аварийной сигнализации и ни одного красного сигнала не вижу. Ни повышения давления, ни температуры. Горит только зеленый  «Наличие воды в шахте». На душе чуть полегчало. Очень неприятно, конечно, придется докладывать командованию о «ЧП», будет сорван выход в море, о котором уже дано оповещение по флоту. Выслушивать ругань, упреки. Выгружать ракету, устранять последствия и т.д. Но самое главное – большой опасности, похоже, нет.

        Приказал подготовиться к осушению шахты, но, прежде чем идти в ЦП, звонить оперативному дежурному, интуитивно, каким-то особым командирским чутьём понял, что на всякий случай надо отдраить кремольеру крышки шахты №2. (Кто не знает,что такое кремольера – это устройство, намертво фиксирующее крышку шахты в закрытом положении).  По инструкции в подобном случае ничего такого не предполагалось. Но я дал команду отдраить кремольеру, и пошел в ЦП.
Только собрался оповестить экипаж по общекорабельной трансляции о том, что случилось, и дать отбой тревоги, как вдруг снаружи, по корпусу раздался сильный удар, потом второй, третий послабее. Даже зазвенело что-то в ЦП. И тут же запищал сигнал вызова от верхнего вахтенного и тот закричал по связи:

-  Центральный!  Огонь и дым из второй шахты!!!

          Трудно в это поверить, но факт:  только что я переживал о том, что надо докладывать начальству, будут неприятности и т.п. А тут вдруг наступило полное спокойствие! И это при том, чтоавария с боевой ракетой, у которой ядерная боеголовка, мщностью в десятки бомб подобных той, что была сброшена на Хиросиму!  Всё постороннее отошло на второй план. Мгновенно понял:  ракета потекла, там горючее, окислитель самовоспламенились, быстро нарастающим давлением крышку шахты отбросило вверх как только была отдраена кремольера. Крышка упала назад, ударив о коминс шахты, (отсюда удар по корпусу), возможен взрыв… Всё это пронеслось в голове  в одно мгновение, и дальше:
-  Четвертый!  Открыть полностью крышку шахты №2! Включить орошение! Убрать посторонних людей из отсека, выставить вахту у переборок четвертого!
И далее всё, что полагается в подобных случаях: Наддув смежных отсеков, контроль ПДК по газу в 4 и смежных отсеках, включение в средства защиты и т.п.  С этого момента и дальше всё, что происходило на подводной лодке строго и точно документировалось. (Забегая вперед, скажу, что никаких замечаний по принятым мерам борьбы за живучесть корабля Госкомиссией ПОЗЖЕ сделано не было).
          Оперативный дежурный пункта погрузки ракет позвонил сам, (он видел лодку и клубы густого дыма с пламенем над ней из своей рубки):
-  Что там у вас происходит?!
Я коротко обрисовал ему обстановку, попросил убрать всех с пирса, организовать его оцепление, немедленно доложить во флотилию. Найти 4-5 человек, одеть в защитные комплекты и прислать ко мне на пирс, чтобы отдать швартовы. Корабль должен был отойти подальше в море, чтобы не подвергать опасности базу и ближайший посёлок. Могло случиться всякое, и даже просто пары горючего, окислителя выходившие в виде пара и дыма из открытой шахты, были смертельно опасны для окружающих. 

           О том в пункте перегрузки все прекрасно знали. Потому пространство вокруг корабля моментально опустело, ни о каком оцеплении, тем более об отдаче швартовых кораблю не было и речи. Корабль нами был полностью загерметизирован, я вел наблюдение за внешней обстановкой из боевой рубки через перископ. Хорошо видел полностью открытую крышку шахты №2 и часть самой шахты с ракетой. Из шахты валил густой дым, видны были струи воды системы орошения, обливавшие ракету. Огня видно не было.

          Должен  отметить здесь одну, на мой взгляд, немаловажную деталь. Как мне позже рассказали,  несколько моих мичманов курили на пирсе, провожая одного из своих товарищей, который был отчислен из экипажа и уходил с корабля. Так вот, когда  грохнула крышка шахты и оттуда повалил  дым, вырвалось пламя, все они, (включая отчисленного мичмана!), бросились не прочь от корабля, а вниз, в отсеки, на свои Боевые посты! (Позже  я пытался отстоять того мичмана перед командованием, вернуть его на службу. К сожалению, ничего не вышло). Такими моряками я, как их командир, могу только гордиться.

            Всё это время шло экстренное приготовление корабля к бою и походу. Минут через сорок я доложил Командующему ТОФ о готовности корабля к выходу в море. (По тревоге были подняты командующие и штабы от нас до Москвы включительно, и установлена прямая связь с Командующим ТОФ и ГК ВМФ).  Тот приказал мне подождать командира дивизии с флагманскими специалистами дивизии и флотилии, которые вот-вот уже должны прибыть, взять их на борт и немедленно отходить. Вскоре они действительно показались на пирсе. Я приказал принять их на борт через люк десятого отсека и там пока их оставить. Как ни настаивал комдив пропустить их в ЦП, я не разрешил, поскольку еще не был уверен в том, что в четвертом нет ядовитых паров или они не появятся.

    Комдив, (видимо по совету флагманского ракетчика), посоветовал мне по "Каштану" начать прокачку аварийной шахты водой. Я категорически отказался, сказал, что пока система орошения справляется, смесь воды с компонентами топлива откачивается под нище моего крейсера за борт и там растворяется. А прокачка вынесет в малейших концентрациях в воздухе смертельно ядовитую ядовитую смесь для людей наверх. Я стою вплотную к плавкрану, всё прольётся и на него, может и там всё отравить. Комдив меня понял, своё предложение снял.

    Одетые в защитные комплекты мои моряки отдали концы, я тоже одел защитный комплект и поднялся на мостик, задраив за собой люк. Управлять кораблем при выходе из базы иначе было невозможно. Оперативный обещал  прислать буксир, чтобы он помог мне развернуться в узком месте, но я, не ожидая его, отошел от пирса:
- Турбине малый назад!  Лево на борт! 
Команды приходилось подавать, снимая для этого защитную маску. А шахта по-прежнему дымила ядовитым коричневым дымом почти совсем рядом с мостиком. Уже почти развернулся на выход из бухты, когда подошел ко мне буксир. На палубе у него, естественно, ни души. Капитан общается со мной из наглухо задраенной рубки через динамик, вынесенный на мачту. Я объясняюсь, в основном жестами, куда подойти, где помочь. Капитан буксира опытный, понимает меня без слов. Я лег на курс выхода из бухты, буксир идет со мной, рядом с носовой частью, на всякий случай, пока не пройду боновые ворота. Дали ход побольше, ветерок стал относить дым из шахты к корме. Появилась возможность снять маску, подышать. И вдруг на палубе буксира появляется… мой Алексей!  Кричит:
-  Отец!  Как там у тебя?!     - Я ему:
-  Ты как здесь оказался?! Ты же должен был улететь в Ленинград!
-  Да уже собрал чемодан, когда услышал, что у тебя авария!
Ну что тут скажешь? 
-  Ладно, спрячься пока. У нас все живы и здоровы.

               Позже выяснилось, что он действительно уже был готов ехать в аэропорт, когда кто-то позвонил им на рассвете и сообщил, что у меня тяжелая авария. Алексей сказал матери, что мне может понадобиться буксир, а в дежурстве как раз тот, на котором он работал. И что он там нужен.  Побледнев, как полотно, она только и  сказала: «Если так, то беги».

                Вскоре мы прошли боновые ворота, там взял нас в сопровождение сторожевик с КВФ.  Буксир вернулся в базу. Авачинский залив словно вымер. Ни одного судна, ни рыбака, ни души. Пока шли в заданный район слива горючего и окислителя, дымить из шахты стало меньше.
       Мне доложили, что в четвертом отсеке паров не обнаружено, и я разрешил проход в ЦП комдиву с флагманскими специалистами. Вызвав на мостик старпома, я спустился вниз. Там у нас и состоялся первый разговор с комдивом. Надо отдать ему должное – и на этот раз он не стал возмущаться, кричать. Хотя мог предположить, что его карьере конец, (я уже говорил, что его предшественника, Привалова, сняли с должности за куда более мелкую аварию). Просто расспросил,  что и как произошло, что было сделано. Прибывший к нам флагманский механик Л. Полещук, (да-да, тот самый, молодой механик с «К-122», теперь уже капитан 1 ранга и флагмех дивизии), осмотрелся, проверил состояние систем, механизмов и остался доволен – с его стороны по действиям его подчиненных никаких замечаний не было. Куда хуже было с ракетчиками.  Те были потрясены, подавлены.

       Но даже флагманский ракетчик флотилии Борис Ревенков, известный своей придирчивостью, язвительностью, спокойно разбирался в том, что произошло, и голос пока не повышал. (Интересно заметить, хотя, может быть, и не к месту, что у меня на корабле никто из начальников не кричал, не ругался, тем более на меня лично. Не знаю почему. На других кораблях такое бывало нередко. У меня, возможно, общая  обстановка к тому не располагала).

       Еще на подходе к району получили радио с ТОФ: «К вам идет группа офицеров штаба флота. Принять на борт, обеспечить безопасность». 
Через какое-то время подошел эсминец,  лег в дрейф на почтительном расстоянии от нас. Оттуда вышел на связь начальник штаба ТОФ вице-адмирал Р. Голосов. Передал, что с ним группа 15 человек, и спросил, готовы ли мы их принять.
Я комдиву:
-  Зачем нам столько?  У нас и так офицеров из штабов много. Тем более, что в группе у  Голосова наверняка половина политотдельцев. Где их размещать, как кормить?
Комдив мне:
-  Да не обостряй ты, пусть идут.
Но я уперся. Согласились на том, что я сошлюсь на наличие серьезной опасности на борту и предложу Голосову взять с собой минимальное количество людей. А там пусть сам решает. Я знал Голосова еще по Северу и был уверен, что лишних он с собой не возьмет.
       Всё точно: получив основание для сокращения числа штабных, он подошел к нам всего с четырьмя офицерами. Включая флагманского ракетчика,  без политработников.

         Когда Голосов поднялся на мостик, я коротко доложил ему обстановку. Он тут же, не теряя времени на разговоры, спустился вниз в ракетный отсек с офицерами штаба, и стал разбираться в сути дела на месте. Спокойно, без показной строгости, по-деловому. Позже он был назначен Председателем Государственной комиссии по расследованию причин нашей аварии. В этом плане нам повезло.

          Через двое суток горючее, окислитель были слиты, шахта с пустой ракетой, (ядерные боеголовки оставались на месте), была прокачана, промыта и осушена. Можно было возвращаться туда же, в пункт погрузки-выгрузки, выгружать аварийную ракету и приступать к изучению обстоятельств и выяснению причин аварии. Страшная тяжесть свалилась с души не только у меня...

            На пирсе нас уже ждала целая группа гражданских представителей науки и промышленности во главе с первым заместителем Генерального конструктора ракетного комплекса. Он был весьма важным, представительным и очень самоуверенным  мужчиной, говорили, что он академик, (жаль, фамилию не запомнил).
             Флагманский ракетчик флотилии Б.Ревенков сострил:
-  Ну, готовься, Альберт Иванович, сейчас тебя начнут раздевать!
            -  Это в каком же смысле, Борис Павлович?
-  А в таком, что когда подобная авария произошла у Брычкова, тот готов был штаны с себя снять, чтобы комиссию ублажить.
-  Ну не знаю, Борис Павлович, что там было у Брычкова, а за свои штаны я спокоен.
-  Ну-ну, поглядим.

          А почему я так ответил?  Да потому, что к тому времени кое в чем мне удалось разобраться самому. Не вдаваясь в подробности, скажу:  основное, что я понял, так это то, что прямой вины моих подчиненных в происшедшем, похоже, нет.
Подозревал кое-что, но прямых улик к тому не было.  Каких-то грубых ошибок с их стороны, которые могли привести к аварии не было видно. Причину нештатного срабатывания насосов найти пока не удалось, времени на то было мало.  Её предстояло выяснить комиссии.

2. Работа и выводы Государственной комиссии

На снимке:  вид с мостика на открытую аварийную шахту уже без ракеты.

           Только пришвартовались, подали трап и Голосов сошел по нему на берег к оперативному дежурному, как с пирса двинулись на корабль те самые гражданские. Впереди всех в какой-то шапочке академик. Уверенно поднимается по трапу.   Не только он сам, но и Ревенков  онемели от изумления когда я приказал… не пускать их на корабль!  Академик, не ожидавший ничего подобного, закипел от возмущения, (и это, конечно, могло сказаться на будущих выводах комиссии). Но я вежливо, спокойно объяснил ему, что допуск гражданских лиц на ракетный подводный крейсер стратегического назначения осуществляется только с разрешения начальника штаба флота, по списку подписанному им лично. И что им здорово повезло – начальник штаба только что сошел с корабля и находится у оперативного дежурного, буквально в 70 метрах отсюда.  Так что никаких проблем.
           Всё быстро уладилось, список составлен и подписан, и комиссия приступила к работе. Что произошло с самой ракетой, как действовали при аварии мои подчиненные, установить было нетрудно. К услугам комиссии была и сама ракета, и шахта, и мои люди, и документы, в которых, как я уже говорил, всё было зафиксировано до мельчайших подробностей.

            Уже на второй или третий день выводы в этой части фактически были готовы. Особенно важно, что было установлено: когда в результате повышения давления в шахте из-за нештатного срабатывания насосов заполнения её водой  образовалась трещина и течь в корпусе бака окислителя ракеты, сначала особых признаков аварии не было. (Потому мы с командиром БЧ-2 и не увидели красных сигналов об аварии на табло). Но затем в шахте произошло самовозгорание окислителя. Процесс повышения давления в герметичной шахте, а следовательно и разрушения баков ракеты, стал нарастать лавинообразно, буквально по секундам. Ученые мужи вычислили, если бы кремольера крышки шахты не была отдраена еще 8 секунд (!), её уже невозможно было бы отдраить. Её намертво заклинило бы. И взрыв ракеты с ядерными боеголовками в шахте был бы неизбежным. Что касается его последствий, то о них лучше и не говорить…

           Можно только себе представить: на те 8 секунд задержался с докладом командиру корабля командир БЧ-2, (так бывает, когда боятся докладывать), чуть промедлил с действиями командир, не сумели быстро отдраить кремольеру с местного поста ракетчики по его приказу…  И катастрофа стала бы неминуемой!

           Так что в этой части вывод комиссии был однозначным: экипаж и командир действовали правильно, тем самым предотвратили тяжелую катастрофу с непредсказуемыми последствиями для корабля, базы и посёлка. Оставалось выяснить только одно – почему самопроизвольно запустились насосы заполнения шахты? Установить,  кто в том виноват. Но именно этот простой вопрос оказался самым сложным.

         Всё это время, пока комиссия трудилась в поте лица, вокруг  происходили события, не менее «интересные».  Параллельно с ней «заработали» политорганы, прокуратура, особый отдел. Дотошно опрашивались все члены экипажа, проверялась документация, содержание корабля и т.д. Как водится, выискивались и брались на заметку малейшие недостатки, чтобы потом иметь возможность вставить и своё «лыко в строку». Ну, а, при желании, как говорится, можно накопать кучу замечаний даже в кабине отличного истребителя, не то, что на таком огромном корабле с более чем сотней людей. Даже если эти замечания не имели никакого отношения к аварии.  Например, политотдел выяснял, как часто проводились комсомольские и партийные собрания, присутствовал ли на них командир, а если присутствовал, то почему не выступал. Так же и другие.

                Как-то захожу в ЦП, а там два адмирала из ГШ звонят Главкому. И докладывают, что есть замечанию по кораблю, по ведению документации, кто-то из матросов показал слабые знания и т.п. В общем, вина личного состава экипажа… Я буквально заорал:
-  Что вы делаете?! Комиссия пока еще никакой вины личного состава не установила! 
-  Но, командир, Главком требует информацию… Мы ведь обязаны ему доложить.
-  Обязаны, но не обязаны возводить напраслину!  То, что вы делаете, просто подлость!
-  Но это же только предварительно…
-  А что, можно подумать, вы будете потом менять свои выводы? Сами себя опровергать?  Да и кто потом вас будет слушать, Главкому уже всё ясно, он своё мнение по вашим докладам уже составил.
              И тут заходит в ЦП  Голосов:
-  Что за шум, командир?
Я объяснил ему, в чем дело. Голосов в свою очередь вскипел:
-  Какого черта, почему вы что-то докладываете Главкому без моего, Председателя комиссии ведома? Кто вам дал право делать заключения?

              Но было поздно. Главком действительно тут же составил свое мнение и сделал выводы. Распорядился снять мой экипаж с корабля, сдать его другому экипажу, а мой отправить на переподготовку в Учебный центр. Слухи о таком его решении быстро дошли и до нас. Наше начальство, ничего мне не говоря, забегало, засуетилось, начало искать кем нас заменить, (наш первый экипаж был в отпуске, он исключался). Я был просто убит. Помню, поднялся из ЦП на мостик, закурил. (В другое время, будучи у пирса, такого бы себе не позволил, на то есть курилка на берегу). В голову лезли всякие мысли, типа: «Какой позор! Дослужился на старости лет.  Что я скажу своим морякам, как смотреть в глаза свои родным, близким?».
             Решил: немедленно подаю рапорт о списании с корабля под любым предлогом. Куда угодно, хоть в запас. В случае отказа, ложусь в госпиталь, списываюсь по здоровью. В общем, всякая чепуха. И тут ко мне на мостик поднимается Голосов. (Чудеса, да и только!  Ну зачем ему надо было подниматься на мостик, когда корабль у пирса? Удивительная способность человека появляться там, где он в данный момент нужен):
-  Что приуныл, командир? О чем задумался?
-  Так вы же знаете – мой экипаж снимают с корабля!
-  А ты откуда знаешь?
-  Не имеет значения. Только я считаю, что это страшная несправедливость, оскорбление всех нас. А по отношению ко мне лично – унижение. И прошу Вас поддержать моё решение об отстранении от занимаемой должности и переводе на берег.
              И вот что ответил мне Голосов. Не ручаюсь, что запомнил всё дословно, но, по сути он сказал так:
-  За те дни, которые я провел у тебя на корабле, я многое узнал, многое понял. И вот что я тебе скажу:  я с тобой согласен!  Решение Главкома преждевременное, несправедливое. Я буду тебя перед ним отстаивать!

      Даже зная Голосова, такого я не ожидал. Неужели действительно решится пойти наперекор Главкому?  Да кто я для него такой, чтобы портить из-за меня отношения с Главкомом?  От которого лично зависело его дальнейшее назначение на должность Командующего флотом?!  Но Голосов есть Голосов, он иначе не мог. Как ему удалось, не знаю, но он нас отстоял. Решение убрать нас с корабля, было отменено.
        Но то – Голосов. А вот как вели себя мои непосредственные начальники. Зашел я как-то к оперативному дежурному, а там сидят Павлов, Амбаров и первый заместитель Павлова  Н.Иванов. Естественно, я поздоровался. Так вот: ноль внимания!  Никто из них даже головы ко мне не повернул!  Я был для них теперь отработанным материалом, виновником их неприятностей, возможных последствий. Мало ли, что было в прошлом.
              Мысленно сплюнув, ушел.
              Комиссия тем временем продолжала свою работу. Проверяли каждый элемент, включали и выключали каждый вид питания комплекса, задевали «случайно» кнопки на пультах, щелкали различными переключателями, (благо на пустой шахте можно было попробовать всё), меняли злополучный блок,  и так далее и тому подобное. Насосы не запускались!  И четвертый, и пятый, и шестой день прошли – ничего. Пошел слух: не тот ли это случай, когда «ученые не знают до конца, что сами придумали»?  Получается, что личный состав не виноват, загадка в комплексе…

            И те же начальники, только вчера еще меня не замечавшие, вдруг изменились, забегали:
-  Вот какие у нас люди!  Мастера, герои!  Как они справились с аварией!

             Естественно, не столько о «наших людях» они при этом думали, как о собственных лаврах – как же, это они и научили и воспитали таких, это их заслуга. Позже друзья мне передали, что где-то на собрании тот же Н.Иванов ставил меня в пример, вот, мол, как надо действовать при аварии, даже если тебя разбудили в 4 утра…

             Пригласили на беседу особисты. Там наши и московские.
-  Что – допрашивать будете? – спрашиваю.
-  Да нет, Альберт Иванович, мы пригласили Вас, чтобы сказать Вам то, что у нас нет никаких претензий ни к вам, ни к Вашему экипажу. Ни одного струсившего при аварии, врущего или что-то скрывающего. Вас можно поздравить.

             И хотя я знал, что так люди проявляются в критической ситуации, что в повседневной жизни и службе они далеко не ангелы, тем не менее, был доволен. Значит, не пропали даром и мои, в числе других, труды по созданию экипажа.

             Пригласил и адмирал-политработник, представитель Политуправления ВМФ. До этого он как-то тоже меня не замечал.  А тут:
 - Вы лично, Альберт Иванович, ваши подчиненные показали себя в сложной ситуации не только настоящими моряками, но большими государственными людьми,- именно так он сказал, но потом, к моему удивлению,  добавил:
 - К сожалению, при всем моем желании, я для вас сделать ничего не смогу.
К чему он это добавил, я не понял. Смысл  его последнего выражения дошел до меня позже.

          На шестой, (или восьмой, уже точно не помню), день гражданская  часть комиссии  вздохнула, наконец, с облегчением.  А то ведь назревала очень неприятная ситуация – что делать, если причина запуска насосов не будет найдена?  Как быть со всеми аналогичными комплексами на других кораблях?  Причина нашлась:  насосы запустились при включении того самого блока, который меняли. Это произошло при неполной стыковке его со стойкой системы  АУ КСППО… У гражданских ликование, у нас полный упадок настроения. Менял блок  наш командир группы БЧ-2. Да, в присутствии и под контролем гражданских представителей ГГН.  Но – наш.  Значит, наша вина.

              В принципе, я давно это понимал. Да и как могло быть иначе, если всё произошло именно при замене блока. Знал, кто именно из наших его менял... Надежда теплилась, что, может быть, всё-таки, причина в чем-то другом. Увы.
              Я, конечно, не мог сдаться так сразу.  На итоговом заседании комиссии, куда меня пригласили, попросил слово.  Сидевший рядом комдив:
-  Да брось ты, что тут можно еще сказать, всё ясно.
              Но Голосов:
-  Давай командир, говори!
              Я поднялся и предложил еще раз вернуться к вопросу о причине аварии. Сказал, что мой командир группы менял блок под контролем инженеров ГГН. Он обязан делать это строго по инструкции, которая при этом должна лежать перед ним. Спросил у присутствующих здесь представителей ГГН:
 - Была ли перед командиром группы Инструкция? Если была, может он в чем-то, тогда в чем именно её нарушил?  Есть ли претензии к командиру группы?

           Представители ГГН, естественно, ответили, что Инструкция была, и у них к командиру группы никаких претензий нет. (Они  и нужны были  на корабле  для контроля, чтобы никто не допустил ошибок.  И если бы они ошибку командира группы прозевали, не предотвратили, то в аварии была бы и их вина). Конечно, признать такое они не могли.
           Тогда дальше:
        -  Если претензий к командиру группы нет, значит, он действовал по Инструкции. Тогда скажите: как он мог перед включением блока в работу убедиться в том, что он полностью состыкован со стойкой? Есть ли на блоке или на стойке какая-нибудь сигнализация, светодиод или хотя бы механическая риска, свидетельствующие о том, что блок полностью состыкован? В чем он таким образом  мог и обязан был убедиться? 
           Представитель ГГН признал, что никакой сигнализации или иного указателя там нет.
        - Нет!?   Так скажите, в чем его вина?

            Повисла тишина. Ни одного возражения, но и никаких комментариев. Пообещали учесть в будущем, этот пункт доработать. Ну а уже составленный Акт комиссии утвердить. Каким было его содержание, какие выводы – меня с ними никто не знакомил. В одном меня на словах заверили: комиссия против каких-либо наказаний личного состава. Что ж, спасибо и на том.

         Думаю, не лишним будет упомянуть и о выводах следствия и прокуратуры уже с учетом последних результатов работы комиссии. Они просты:  вины личного состава в происшедшей аварии нет. За решительные действия по предотвращению катастрофы личный состав экипажа заслуживает поощрения. (На что, как позже рассказал мне сам прокурор гарнизона, ему было отвечено: «Не ваше дело, мы сами знаем, кого поощрять, кого наказывать»).

        И еще об одном, мне кажется, стоит упомянуть.  Несколько позже, как-то в разговоре один из офицеров ракетно-технической базы, который участвовал в подаче ракеты на  корабль, обмолвился, что, когда услышал об аварии у нас в шахте №2, у него внутри всё оборвалось. Оказывается, при транспортировке, когда именно эту ракету на пирсе поднимали краном с ложемента, она стукнулась об одну из стоек. Повреждений не обнаружили, так что решили продолжать погрузку. Я тогда сам того не видел, о том не знал, и позже, услышав о том уже после отъезда комиссии, нигде об этом разговоре упоминать не стал. Во-первых, поезд уже ушел. А во-вторых, не будь заброса воды в шахту, может,  никакой аварии  и не было бы. Но в уме осталась мысль – возможно два события  наложились один на другой, и в результате случилось то, что случилось.

             Наконец настал день, когда всё закончилось. Уходя с корабля, Рудольф Александрович Голосов пожал мне руку, как-то по-доброму улыбнулся и сказал:
-  Ну что, надеешься обойтись без фитиля?
-  Да вроде бы не за что.
-  Эх ты, забыл, что ли – «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать!».
Пожелал успехов в службе, счастливого плавания и с тем ушел. (Забегая вперед, скажу, что  Командующим флотом он так и не стал. Очевидно, там,  «наверху», такие, как он, были не нужны).

3. Мы снова в строю

На снимке - практическая ракета загружена в восстановленую шахту.            

           С помощью местного завода мы быстро восстановили шахту, ликвидировали все последствия аварии. Загрузили в неё практическую ракету, вышли в море, произвели старт. Всё прошло без сучка и задоринки, «боеголовки» на полигоне попали точно в цель. Прямо в море Командующий ТОФ объявил экипажу благодарность. Мы снова были на высоте.

            Через пару недель, загрузив боевую ракету и выполнив в море все положенные упражнения на контрольном выходе, заступили в Боевое дежурство в базе. В полной готовности к выходу на Боевое патрулирование в океан.

Как-то зашел вечером ко мне домой с бутылкой коньяка Леша Полещук:
-  Альберт, ты всех нас спас!  Давай выпьем за тебя.
Ну как тут не выпить?  Вера быстро сообразила на стол, нагрузились мы тогда основательно. Как всегда, коньяка не хватило, добавили водки. Еще раз перебрали по косточкам всё случившееся во время аварии. Посмеялись над последним довольно смешным эпизодом, который произошел на моем корабле на днях. А случилось вот что.

           Во время осмотра и проворачивания механизмов старпом доложил мне о весьма неприятном происшествии. Ночью, во время обхода корабля, дежурный мичман обнаружил, что вахтенный кормовых отсеков занят изготовлением модели подводной лодки, т.е. посторонним делом. Изъял у него модель и спрятал в свой, закрепленный на переборке небольшой сейф. Матрос был по последнему году службы, обозлился, и когда мичман ушел, снял сейф с креплений и выбросил его за борт через люк десятого. В том не было бы ничего особенно страшного, но дело в том, что там у мичмана было секретное описание одной из его систем!
             Понятно, что потеря секретного документа –  ЧП.  В то время  мне только не хватало еще одной неприятности, и я распорядился  никому не докладывать, позвать без огласки, (понятно как), водолазов, сейф поднять, секретный  документ просушить и вернуть в секретную часть. И ушел с корабля в штаб.
             Вернулся уже после обеда, спрашиваю старпома Лютова: «Ну как?» .  Тот: «Все в порядке, товарищ командир, всё сделано, как Вы сказали!».  Я и успокоился.  Но через какое-то время особист дивизии, встретив меня в штабе, спросил:  «Ну что, Альберт  Иванович, сейфы все на месте?».  Я сделал вид, что удивился: «Ты это о чем?». (Ведь о том случае никто не должен был знать). Особист смеется: «А Вы старпома получше расспросите!». 
            Расспросил. И вот что выяснилось.  Водолазы долго не могли найти сейф на дне у пирса возле нашей подводной лодки, видимо его снесло течением куда-то в сторону.  Было решено взять другой такой же сейф, привязать к нему шкерт и сбросить его в воду.  По нему водолазы найдут, куда снесло первый сейф,  и поднимут.  Так и сделали. Ко всеобщей радости участников операции, так удалось обнаружить потерянный сейф и поднять оба. Всё бы ничего, но тут выяснилось, что во втором сейфе тоже были секретные документы!  Кому-то было смешно, а кое-кому грустно.  К счастью, секретные документы, практически, не пострадали, их привели в порядок, сдали в секретную часть. Обошлось без последствий всем, не считая, конечно, виновника происшествия.
 Разумеется, утаить такой случай было невозможно. Вскоре над тем потешалась вся дивизия. Не знал всего только командир.

            А после Дня ВМФ прошел слух: флот приказал представить меня к адмиральскому званию. Мне, конечно, ни слова, однако есть верный показатель – забегали кадровики, заскрипели в канцеляриях перья. Я воспрял духом, может не всё еще потеряно.
        Но тут звонит товарищ из Москвы: «Тебе и замполиту  Главком объявил выговоры. Так сказать, за непринятие всех мер для предотвращения аварии».
Таким известием я был просто ошарашен. Шел по коридору штаба, не замечая ничего вокруг.  И там встретился лицом к лицу с Павловым. Тот:
-  Ты чего такой?
Объяснил, что мне Главком объявил выговор.  Павлов:
-  Не может быть! Ты откуда знаешь? Ты понимаешь, как много для тебя это значит? 
       Пошел выяснять, а я пошел к себе. Удар для меня оказался неожиданным, я, было, уже расслабился, а потому он стал особенно сильным и неприятным. Даже сердце дало о себе знать. Ведь еще Эзоп, кажется, сказал: «Справедливость не должна зависеть от случайности». Хотя, какая тут может быть случайность? Разве что Главком был не в духе? Да нет, у него всегда во всем был виноват личный состав, независимо от фактических причин аварий.

            Много позже пришлось прочитать о Горшкове нечто меня поразившее. Олег Стрижак в книге "Покуда у нас нет истории флота, её заменяет живопись" пишет:  «Художник Игорь Пшеничный в 1995-м году завершил групповой портрет деятелей Российского Флота, более двухсот персон, от петровских времен и до наших.
          …  Кузнецов — самое светлое, яркое пятно в полотне. Весь в белом, да еще в солнечном луче: высокий, статный, красивый (ещё не разжалованный, в золотых погонах и в золотых нашивках Адмирала Флота Советского Союза)...
             Горшков — самое черное, грязное пятно. В черном, в черных погонах Адмирала Флота, и даже золото его нашивок черное. Низкорослый, с вислым брюшком, ножки враскорячку, претензия на горделивость, ручонка по-наполеоновски за бортом сюртука, другая что-то указует вниз... а взгляд подозрительный, неверный и никак не отвечает "важной" позе.
             Это — приговор, вынесенный не художником, а всем мнением флота».   
             Вот именно это последнее выражение автора меня и поразило. До того приходилось слышать о Горшкове разные мнения, но чтобы так…

             Позже  подумал: но ведь ничего особенного не случилось?  Никто из моих начальников или подчиненных, (не считая замполита, которому такое наказание, от какого-то Главкома, а не от своего Политотдела, как говорится, до фонаря), из-за меня не наказан, не пострадал. А что касается меня – так есть же флотская поговорка: «Если виновного нет, его назначают». Ну вот, назначили меня. А есть и другая, та самая: «Что ни делается – всё к лучшему».
             В принципе, о взыскании от Главкома можно было забыть. Как говорил мой друг, Коля Анохин: «Да мало ли у меня взысканий. В том числе два от Главкома. А я вот ростом меньше не стал и в адмиралы вышел» .  Да, но одно дело, если взыскание по заслугам…

            Хотя, если честно, то  в глубине души я понимал, конечно, что не так уж  во всем прав. Была в той аварии моя вина, была...
            Вот если бы я тогда доложил командованию еще накануне поздно вечером о неисправности аппаратуры на одной из шахт и отказался бы производить замену блока ночью... Тем более, что экипаж и особенно ракетчики были в состоянии крайней усталости. Днем, скорее всего, ничего такого бы не случилось. Да, был уверен, что, как обычно, всё равно прикажут устранить неисправность до утра, и не захотел лишней нервотрепки и неприятностей...
            Всё так. Но ведь всё предусмотреть невозможно. Есть даже такая мудрая народная пословица: "Знал бы, где упадешь, соломки бы постелил". Так бывает, что аварии и катастрофы случаются, и не только ночью. Главное - как с ними справляются, всё ли делается для того, чтобы не допустить более тяжелых последствий с гибелью людей и разрушением техники. Видимо, потому иной раз не оставляла мысль, что на месте Главкома на всё происшедшее в целом можно было бы взглянуть и по-другому. (Как, кстати, посмотрели и оценили командование флотилии и флота, непосредственно видевшие всё своими глазами)  Но, как говорится, проехали.

            Вспоминая и взвешивая всё, что произошло тогда,  понял, наконец, и кое-что другое. На собственном опыте постиг смысл известного выражения: «Кто-то проживет всю жизнь, а так и не узнает, чего стоит он сам, его друзья, начальники, подчиненные,(кстати, им же и обученные и воспитанные) родные и близкие в критической ситуации, в обстановке серьёзной опасности.  Когда проверяется на выдержку,  профессионализм и порядочность не только сам человек, но и окружающие его люди».
           Мне  в моей жизни пришлось (повезло?) узнать и испытать то, что называют «Моментом истины»...

4. Настоящее и планы на будущее

         Кто мог бы сказать, как сложилась бы моя судьба в дальнейшем, если бы всё действительно повернулось по-другому?  А так я постепенно успокоился, в служебных заботах прошли все переживания, надо было готовиться к выходу на очередное Боевое патрулирование. В начале октября 1982 года мы и вышли. На этот раз экипаж мой работал, как часы, у меня стало больше времени на размышления.  И скоро я снова вернулся к мысли о том, что задумал уже давно – о подготовке Доклада руководству по поводу наших дел. А поводов к тому становилось всё больше.

        На флоте участились случаи аварий, происшествий. За последние годы погибли «К-129» со всем экипажем, «К-8», (погибли 52 человека), потерпели тяжелые аварии с потерей людей «К-19», (двадцать восемь), «К-56»,(двадцать семь), «К-116» и другие. Просто пожарам, поломкам техники просто потеряли счет, да многое и утаивалось. По каким причинам – раньше я уже говорил. Теперь пришло время всё систематизировать, обобщить, изложить на бумаге с конкретными предложениями, что надо делать и немедленно.

        Много позже, уже с приходом «гласности», на глаза мне попалась статья в «Комсомольской правде» генерал-майора А.Яковлева, (в отставке, конечно), в которой он делился воспоминаниями, (уже стало можно), именно о том времени, о котором идет речь. Он был участником войны во Вьетнаме. По его словам, после возвращения оттуда он и его товарищи надеялись, что их опыт будет востребован и использован в наших войсках. Но не тут-то было.
     -  Было обидно и страшно, - писал он, - недостатки в боевой подготовке резали глаза и больно били по нервам. А ведь мы знали цену таким ошибкам.   ...Вдвойне тяжело было от собственного бессилия и невозможности что-либо изменить… Подсобное хозяйство и заготовка сена без колебаний предпочитались боевой учебе. Тех, кто пытался что-то сделать, отправляли служить куда подальше, зажимали, при первой возможности увольняли в запас. И такое было не только с вьетнамцами, - горько свидетельствовал генерал.
           Да уж точно, не только с вьетнамцами, и не только в армии. К сказанному генералом, я бы еще добавил, что в это же время наверх шли доклады о полной боевой готовности армии, флота дать отпор любому врагу. Как они были готовы, можно было убедиться позже в Чечне.

          Насколько было возможно, старался в своём экипаже использовать малейшие возможности для боевой учебы. Как мог отказывался от любых попыток использовать моих моряков на посторонних делах, не касающихся корабля. Видимо, не без пользы - у нас не было особо сложных поломок техники, с которыми мы бы не справились, аварийных ситуаций с гибелью или потерей здоровья людей. Командование уважало экипаж, нам доверяли выполнение самых сложных задач.

         В разговорах с мичманами, офицерами в походе иногда случается делать для себя интересные открытия. Говорю с одним из офицеров:
-  Тебе пора уже идти на повышение. С приходом в базу представлю тебя к назначению на должность командира Боевой части на одном из кораблей дивизии.
А он мне в ответ:
-  Нет, не надо, товарищ командир. Я подожду, когда мой командир БЧ уйдет на повышение, и тогда, если Вы не будете против, буду командиром БЧ у нас. Не хочу переходить в другой экипаж, у нас лучше.

         И мне вспомнился эпизод, когда на собрании мичманов рассматривался вопрос об увольнении в запас одного из них. Надо сказать, специалист был отменный, но пьяница. Несколько раз предупреждали, наказывали, не помогло. Мичмана решили, надо соглашаться с решением командования уволить его в запас. Но прежде полагается рассмотреть вопрос на собрании мичманов. Так вот тогда, на том собрании, он сказал остальным:
-  Если где и служить, то только в нашем экипаже. Здесь еще есть Советская власть!
Не больше, и не меньше. А что, мне кажется, сам он имел в виду под советской властью, да в то время и другие часто так выражались – так это справедливость в первую очередь, уважение к простому человеку. Конечно, мне, командиру, приятно было слышать такое, (я был на том собрании).

           Сутками, когда удавалось урвать на то время, корпел над своими материалами. Спал мало, урывками.  К концу похода почувствовал, что здоровья нехватает, стало побаливать сердце, порой темнело в глазах. Пришлось отложить. Так что до прихода в базу закончить не успел.

           На берегу нас ждал новый командир дивизии Анатолий Ерёменко. (Г. Смирнов ушел в Академию Генштаба.  Моя авария на его карьере не сказалась). Ерёменко был внуком  известного Маршала Советского Союза, так что удивляться тому, что он хорошо продвинулся по службе не приходилось. Впрочем, он и сам того заслуживал. Он хорошо меня знал, и почти сразу предложил должность заместителя командира дивизии и Академию заочно. Я не стал ему возражать, хорошо понимая, что из того ничего уже не выйдет. Просто промолчал.  Думаю, он меня понял.
        Сдали корабль другому экипажу, я  хорошо отметил в кругу семьи и друзей наступающий 1983 год, и ушел в отпуск.  Там было время спокойно обо всём подумать, подвести итоги не только за год, но и за определенный период жизни.

         Подумалось как-то – глядя со стороны, можно сказать: вот какой невезучий!  Да нет, не согласен. Я – везучий!
         Разве не везение, что мне доверили командовать таким кораблем, такими людьми?  Пусть я не соглашался на это назначение, пришлось подчиниться приказу, но ведь такое выпадает не каждому!
         А разве не везение то, что за прошедшие годы, несмотря на порой тяжелейшие ситуации, в которые попадали, мы ни разу не допустили срыва выполнения боевой задачи, приказов командования?  А то, что я не потерял, не покалечил при этом ни единого человека, не оставил сиротой ни одного ребенка?
         Разве не повезло мне с женой, детьми, за которыми я как за каменной стеной, где меня понимают и поддерживают?

         Да я не просто везучий, я счастливый человек! Я свободен, понимаете, я - свободен в своих решениях о собственной судьбе, ни от кого ни от чего не зависим.  И вовсе не уверен, что так же счастливы те, кто ради получения своих звезд, должностей где-то помалкивали, где-то поддакивали начальству, шли против своей совести или убеждений и в результате чего-то «достигли».
        Впрочем, у каждого на этот счет свое мнение.

Глава 18. 1. Доклад командованию

(На фото: сын Алексей, курсант 1-го курса ВВМУРЭ им.Попова)

          Новый 1983 год для меня начался с отдыха в отпуске. Алексей сумел, всё-таки, пройти комиссию, (как  удалось пройти окулиста, так и не сказал), успешно сдал вступительные экзамены и уже учился на первом курсе ВВМУРЭ им. Попова, (любит радиоэлектронику). Изредка баловал нас письмами. В одном из них он написал: «Отец, только сейчас я понял, какую тяжесть ты взвалил на свои плечи. Но я понял и то, что моё место именно здесь, что правильно я сделал, отказавшись поступать куда-то еще. Постараюсь стать не хуже тебя…». Какому отцу  не было бы приятно услышать такое от сына?
             Марина, дочка, ходила в школу, училась хорошо. Могла бы и на «отлично», но мы с Верой никогда от своих детей того не добивались. Нам казалось, что в шутливом выражении: «Отличное убивает в человеке хорошее», есть доля правды. Предпочитали детям доверять, не висеть над ними с родительскими поучениями. Дочь маловато занималась спортом, хотя сложения отличного, но это не беда. Участвовала в художественной самодеятельности, в частности в танцевальном кружке. В праздники они выступали на сцене в Доме офицеров. Дома тоже во всем  помогала матери.
Моей Александровне так и не удалось найти работу, так  что она занималась семьёй и общественными делами.

             Что же касается меня самого, то в моих делах наступил полный застой. Фамилии моей не было в списках поступающих в Академию заочно, как предлагал Еременко. Не было её и в списках на перевод, (а пора бы уже – в командирах десятый год, в то время как по мнению того же Главкома полагается не больше пяти). Не состоялось и назначение в УЦ в Палдиски, как я и предполагал. (Позже оттуда мне сообщили, что флот меня не отдал).

            С материалами для Доклада командованию дома я работать не мог, они у меня были в секретной части корабля. Времени было достаточно, и я решил написать статью о состоянии воинской дисциплины, о той самой «годковщине», что начала проявляться даже у нас, об опыте борьбы с ней и так далее. Послал в «Красную звезду» - обещали опубликовать лишь частично. Обратился в «Морской сборник» - промолчали, видно не их сфера. А вот «Военная мысль», на удивление ответила письмом за подписью Главного редактора, что материал очень ценный и он будет ими передан в Главное политуправление СА и ВМФ.

             С окончанием отпуска мой экипаж, как обычно, принял корабль и стал готовить его к очередному походу. (Наши ракетные подводные крейсера несли в океане Боевую службу постоянно, меняя друг друга).  Свалив почти все заботы на старпома, я решил во что бы то ни стало свой Доклад закончить и представить командованию до выхода в море.  Название ему уже придумал: «О недостатках в подготовке и боевом использовании ракетных подводных крейсеров и мерах по их устранению». Короче не получалось, впрочем, и незачем, это же не книга. Разумеется, поднятые мной вопросы касались не только крейсеров. Там было всё, начиная от отбора, подготовки и комплектования экипажей, условий для их Боевой подготовки, от проблем содержания самих кораблей на наших береговых базах, до недостатков в их шумности, оружии, акустике и так далее, вплоть до тактических приемов и обеспечения действий ракетоносцев на Боевом патрулировании.  Конечно же, с предложениями, что и как надо сделать для устранения недостатков. В заключении было сказано, что, если мы немедленно не примем меры, то не только можем потерпеть поражение в бою, (мы, ракетоносцы, можем не выполнить боевой приказ), но и будем продолжать в мирное время терять корабли и людей.

           Где-то через две недели закончил, сдал «Доклад» в секретную часть.  Приказал отпечатать его в двух экземплярах, один начальству, другой для себя, чтобы копия, на всякий случай, оставалась на корабле. 
           Сначала, как и должно быть, пошел с «Докладом» к командиру дивизии. Попросил изучить его с офицерами штаба, может что-то подсказать, поправить, прежде чем выходить на более высокие инстанции. И что я буду это делать обязательно.

           Наступило молчание. Ни комдив Ерёменко, ни офицеры штаба ничего возразить не могли. Всё, что было изложено в «Докладе» представляло собой только правду, чистую правду и ничего более, они хорошо это видели и знали. Только сказать сами не решались. Это потом, спустя годы, с приходом «гласности» стало много смелых, а тогда никто не хотел разрушать какую-никакую, но, всё же, карьеру. Другие еще боялись оказаться уволенными со службы, или в местах не столь отдаленных, как это было не так давно, а сейчас, в психушке. В общем, никто ввязываться в такое дело не хотел.

           Ждать мне было некогда, скоро выходить в море, и я забрал свой труд из секретной части дивизии и пошел с ним во флотилию. Пришел в кабинет начальника штаба флотилии контр-адмирала Ерофеева. Слухи о моём докладе до него, конечно, уже дошли, потому он не очень удивился, когда я положил ему на стол внушительной толщины папку. Он попытался сослаться на сильную занятость, но я настоял на том, чтобы он её хотя бы просмотрел. А сам стану, сказал ему, у двери снаружи, и никого к нему пускать не буду. Видно Ерофееву и самому было интересно, что же там такое, потому он согласился и начал читать. Читал чуть не час, не отвечая на звонки по телефону, а кто пытался к нему войти, тех я убедительно просил его не беспокоить.  Наконец к его кабинету подлетел кипящий от негодования Павлов. Что такое, служба докладывает, что Ерофеев у себя, а он на звонки даже ему, Павлову, не отвечает!  Вот его я, естественно, удержать не мог. Вошли в кабинет Ерофеева.  Павлов:
-  Ну что, читаешь, что он там понаписал?
-  Так точно, товарищ Командующий.
-  Ну и что?
-  Я считаю, то, что он написал, надо докладывать в ЦК!
-  Ну, это мы посмотрим, кому что докладывать. Прикажи секретчикам, чтобы его материалы принесли мне.  А ты, - это уже ко мне, - иди на корабль. Тебе скоро выходить.

         4 мая мы вышли на очередное Боевое патрулирование. И впервые никто из командования меня не провожал!
         Самое интересное, что в походе через какое-то время я начисто забыл о «Докладе». Меня всерьёз захватила другая тема.  И опять мне казалось, что и её нельзя обойти. Для более глубокого понимания, что тогда у нас в стране происходило, надо о ней рассказать.

         Дело в том, что перед нашим выходом в море в газетах с подачи  нового Генерального секретаря ЦК КПСС  Ю.В. Андропова, (он стал Генсеком после смерти Леонида Ильича Брежнева),  был опубликован проект закона «О трудовых коллективах». Предлагалось обсудить его на предприятиях, в колхозах, в учреждениях и партийных организациях, высказать свои предложения и поправки. Совершенно немыслимое дело, никогда еще такого не было. Андропов и руководство партией и страной, уже понимали то, чего пока еще не понимали мы, простые граждане и военные: плановая экономика страны советов зашла в тупик, неуклонно падает производительность труда, растут издержки промышленности, сокращается экспорт, а, значит, растет дефицит бюджета, растут внешние долги. Надо немедленно что-то делать, иначе страну ждет крах. Вот в качестве одной из таких спасительных мер и был предложен к принятию и внедрению в жизнь «Закон о трудовых коллективах». 

           Суть заключалась в том, что при плановой экономике директор завода заинтересован только в одном – любым способом, вплоть до приписок, очковтирательства, использования бракованных деталей и т.д. – любым способом выполнить план. Сдать продукцию на склад, отчитаться, получить премию для завода, себе возможно, награду, а там хоть трава не расти. Куда эта продукция пойдет, кому её распределят (хочешь-не-хочешь, а бери, другой нет) кто с ней будет маяться, его не касается. Ни в чем другом руководство завода не заинтересовано. Не заинтересованы и рабочие – как ни старайся, больше, чем небольшую зарплату с мизерной премией за выполнение того самого плана, не дадут. (Так  тогда и говорили, «дадут» или «не дадут»). Какой смысл стараться?
           Вот и решено было попробовать, что получится, если дать возможность самому коллективу предприятия как бы стать его хозяином. То-есть принимать участие в планировании производства, продаже(!) продукции, распределении прибыли, определении размера зарплат. По тем временам просто неслыханный переворот в подходах к производству и участию в нем простых людей. (Хотя изначально основным  лозунгом большевиков был: «Фабрики – рабочим, земля – крестьянам», но о том  давно благополучно забыли). Вот потому очень многие ученые, экономисты, простые люди стали активно обсуждать проект и предлагать к нему свои соображения, уточнения, поправки. Позже оказалось, что ничего из того не вышло, но о причинах того надо говорить отдельно.  А тогда и меня этот вопрос заинтересовал не на шутку.

             Казалось бы, какое отношение имел к тому я, командир ракетоносца? У меня и круг общения совсем другой, и образование и служебные обязанности. Но всё дело в том, что я и рос, и жил не в вакууме. Вокруг меня всегда и сейчас были выходцы из рабоче-крестьянских семей, только в военно-морской форме. В отпуске приходилось окунаться в жизнь простых граждан, видеть, как и чем они живут, что их волнует. Не забыл я и те слова, которые услышал в детстве: «Так, может быть, всё переменится?», и по какому поводу они были сказаны.
             Вот и взялся обдумывать и писать предложения к проекту закона. При этом, так или иначе, пришлось вскрывать недостатки социалистического общества и экономики.  Да такие, что замполит и особист, (я давал читать свои черновики всем желающим, предлагал вносить свои поправки), в один голос закричали:
-  Да вы что, товарищ командир!  Это же полная дискредитация советской власти и советского строя!  За такие вещи по головке не погладят!
Я упорствовал:
-  Ничего, ничего! Сам Андропов предложил всем высказаться.
Никаких иллюзий у меня не было. Скорее всего, в море предложений более профессиональных экономистов никто на наши записки не обратит внимания.  «Зато, - как говорил один писатель, - какое уважение к себе!».

           А главное, как бы там интересно мне ни было поработать над законом, основной моей обязанностью было выполнение кораблем боевой задачи. Отработка плана Боевого патрулирования, скрытность, готовность корабля, ракетного комплекса, занятия и тренировки с офицерами, корабельные боевые учения – всё требовало постоянного внимания и много сил. Ну и те самые «нештатные ситуации», как же без них.

          На этот раз вышел из строя один из насосов прокачки воды по второму контуру ГЭУ. Есть резервный, его подключили, казалось бы, нет проблем.  Только вот нельзя допускать работу ГЭУ без резервного насоса в данном случае по второму контуру. То-есть когда один из двух в строю.  А вдруг и второй станет?  Крупной аварии не избежать.  Потому пришлось снимать с вахты часть матросов и офицеров, (остальные несли вахту в две смены), разбирать многотонный насос в очень узком пространстве. А он еще и уперся, никак не удавалось снять напрессованный на заводе подшипник с сальником. Но нашлись в экипаже бывшие слесари, монтажники, выручала флотская смекалка. Руководил всем наш механик капитан 2 ранга Георгий Дымов. (Надо сказать, на механиков мне всегда везло). В общем, провозились около недели, но насос восстановили. А в базе флагмех и заводские специалисты были просто поражены – как можно было в условиях подводной лодки, без должной оснастки такое сделать?!  А ведь сделали!

                Закончился и этот поход. Возвратились в свои воды, и в назначенное время всплыли  в заданном районе недалеко от входа в Авачинскую губу. Как обычно, я вышел  на связь с оперативным дежурным КВФ, запросил «добро» на вход в базу. Он дал «добро», но предупредил, чтобы я соблюдал осторожность, когда буду проходить мимо бухты Саранной. Ну, соблюдать, так соблюдать, может кто-то из наших подводных лодок оттуда выходит или туда в район дифферентовки идет. Вот только несколько необычным показался усиленный радиообмен на УКВ. Выходил на связь даже Командующий ТОФ, (откуда он здесь?), тоже что-то говорил о Саранной. Решил, что проводится какое-то учение.

2. Катастрофа К-429

             Когда подошел к пирсу – новое удивление. Ладно, не провожало меня начальство, но на этот раз меня никто и не встречал!  Причем буквально никто – на пирсе никого не было!  Ну, думаю, дела, неужели мой «Доклад» всех так напугал? Однако, пока сами подошли к пирсу, ошвартовались, пока подали сами себе с пирса трап, к нам прибежал запыхавшись комдив с двумя-тремя офицерами штаба. Наспех выслушал мой доклад и огорошил «новостью»: в бухте Саранная, при дифферентовке, утонула подводная лодка 10 дивизии  «К-429»! Экипаж с помощью водолазов вывели на поверхность в спасательном снаряжении, но не всех. 16 человек погибли…
             Я остолбенел, как утонула?!   При дифферентовке?!  Но это же невозможно!  Комдив коротко рассказал, что и как произошло. Сообщил, что сейчас у 12 пирса стоит специальная плавбаза, на которой Главком ВМФ Горшков проводит совещание с руководящим составом флота и завода, решают, как поднимать корабль. (Потому меня никто и не встречал, все были там).

            Просто не мог в произошедшее поверить. Командира подводной лодки Николая Суворова я знал лично. Не раз обсуждали наши проблемы, из-за которых может случиться всякое…  Но, чтобы такое, и именно с ним, у нас – немыслимо. И вот оно произошло!

            В конце дня, когда мы уже вывели из действия ГЭУ, и шло её расхолаживание, но все пока еще были на своих местах, из штаба флотилии прибежал офицер. Он передал от Командующего флотилией, что к нам идет адмирал из свиты Горшкова. Чтобы я его встретил, допустил на корабль, он хочет побеседовать с моряками, офицерами.
            Вскоре адмирал подошел. Походили с ним по отсекам, пообщался он с матросами. Остался очень доволен чистотой и порядком, настроениями людей.  Собрали офицеров в кают-кампании, и он еще раз рассказал, что произошло. Но мы к тому времени уже всё знали  сами. А может и побольше, чем он.

            Коротко изложу, что же случилось. Дело было так. Подводная лодка "К-429" в мае 1983 года пришла с Боевой службы и находилась в межпоходовом ремонте. По окончании ремонта экипаж Суворова должен был принять её по окончании ремонта. Но пока его экипаж еще не весь возвратился из отпуска, часть людей из его экипажа отсутствовала. Но особой спешки с окончанием ремонта и приемом-передачей корабля пока еще не было.
            И вдруг планы командования флотилии поменялись. Вспомнили, что для поддержания подводной лодки в 1 линии (постоянной боевой готовности) ей надо было выйти в море и выполнить пару боевых упражнений. Иначе мог возникнуть недопустимый по руководящим документам перерыв в плавании экипажа Суворова, принимающего корабль. За выводкорабля из 1 линии командование флота спросило  бы с командования флотилии по всей строгости.
           Суворову  было приказано  срочно принять подводную лодку и приготовить к выходу в море на практические торпедные стрельбы. Начальник штаба дивизии и сам Суворов пытались убедить командование флотилии в том, что лодка не готова к выходу, не закончен ремонт, не весь личный состав экипажа в сборе и т.д.  Однако, как говорится, для начальства флотилии его Величество План превыше всего, докладывать на флот о его срыве никто из командования флотилии не пожелал. И НШ флотилии контр-адмирал О.Ерофеев приказал приготовить корабль к выходу в море в указанный им срок.

              Что делать, приказ есть приказ, его надо выполнять. Собрали всех, кто еще заканчивал отпуск, недостающих взяли с других экипажей, приняли от экипажа, вернувшегося с Боевой службы и почти закончившего МПР, корабль. К заданному сроку подготовили его к выходу в море. Штаб флотилии наскоро проверил лодку на готовность к таковому и НШ флотилии Ерофеев дал «добро» на выход.

              Суворов понимал, что так нельзя, и ремонт не закончен, и экипаж доукомплектован другими людьми, не знающими особенности данной подводной лодки, но не хотел раздражать начальство, опасаясь отказа в переводе преподавателем в одно из Военно-морских училищ в Ленинграде(ему то уже было обещано). Как потом выяснилось, он даже  Журнал готовности корабля к выходу в море у Оперативного дежурного не подписал. (После катастрофы начальники уговорили его поставить  подпись в журнале задним числом. Не знал Николай, что тем самым подписывает себе приговор). Он просто надеялся, что как-нибудь сделает всё, что надо, и вернется. И пошел. С ним старшим на борту вышел в море начальник штаба дивизии Гусев, Герой Советского Союза.

             Последствия того, что на постах управления корабельными системами и механизмами в ЦП и некоторых отсеках были люди с других экипажей, не знающие особенности их использования, не могли не сказаться губительным образом.  При погружении в районе дифферентовки на перископную глубину оказались отключенными глубиномеры, а ночью в перископ трудно понять, насколько погрузилась лодка. Но это хоть и плохо, но не беда. Беда в том, что  захлопки  вентиляции в 4 отсеке остались открытыми, потому что на постах управления ими оказались прикомандированные люди, не знающие недостатков сигнализации на пульте этой конкретной системы. Через них в лодку хлынула вода. Это совсем уже плохо, но опять-таки не трагедия, достаточно просто продуть балласт и всплыть, разобраться что к чему и устранить недостатки. На то и проводится дифферентовка в специальном районе, чтобы если что не так, можно было бы сразу же продуть балласт, всплыть и принять меры.

               Трагедия была  в том, что при продувании цистерн главного балласта, (ЦГБ), клапана вентиляции цистерн, (КВ), оказались открытыми тоже.  По закону подлости, а точнее из-за неисправности системы, (её ремонт был незакончен) не сработала обычная в таких случаях блокировка.  И весь воздух высокого давления  (ВВД) из баллонов вышел через открытые КВ в атмосферу, не продув ЦГБ. Лодка легла на грунт, не имея никакой возможности всплыть. Два отсека оказались затопленными, люди там погибли. Еще долго никто наверху не знал и не догадывался о случившемся. Только когда два моряка в спасательном снаряжении вышли из 1 отсека через торпедный аппарат на поверхность и сообщили о происшествии командиру пограничного катера, (катер оказался там случайно, пограничники подводников сначала приняли за диверсантов и довольно долго допрашивали), пограничники сообщили о происшествии с подводной лодкой на флот.  На флоте с запозданием объявили тревогу  и только тогда принялись спасать экипаж. С помощью водолазов живых людей  с подводной лодки вывели. Сам корабль с погибшими подводниками остался на грунте…

             Думаю, здесь надо сказать еще и о том, что, по слухам,  Ерофеев настаивал на том, чтобы Суворов, не теряя времени, шел прямо в район БП, не заходя на дифферентовку в Саранную. Мол, при погружении уже в назначенном районе  удифферентуешься. Этому можно верить - многие из нас при дефиците времени так и делали.  Но Суворов, понимая, что сейчас не тот случай, когда имеешь дело со своим отработанным, надежным экипажем, отказался, и пошел, как положено, в бухту Саранная в район дифферентовки с малыми глубинами. Если бы он послушался Ерофеева, то оказался бы на глубине в 1,5 – 2  тысячи метров…

            И, кроме того, просто непостижимо – сигнал об аварии подводной лодки на флоте согласно руководящим документам, (а они для нас – Закон), объявляется в обязательном порядке через 1 час после того, как руководитель учения, (стрельб) и ОД флота в назначенный планом срок не получили радио от подводной лодки о всплытии.  В данном случае, от назначенного времени всплытия и освобождения района дифферентовки до объявления «К-429» потерпевшей аварию, прошло порядка 8 часов. И никто не обеспокоился отсутствием донесения с подводной лодки и впоследствии за преступное промедление не ответил!

            Но, вернемся к нашим делам.
            Адмирал обошел наш корабль, отметил его чистоту, порядок, несение вахты на  постах, пультах, обеспечивающих расхолаживание ГЭУ, и в отсеках. Собрали свободных офицеров в кают-компании. Там он коротко всех проинформировал о том, что произошло, спрашивал у моих офицеров – могло ли такое произойти на нашем корабле? Те отвечали, что нет, на нашем – никогда. Но, что безобразий на флоте с подготовкой экипажей и кораблей к выполнению задач в море хватает, это факт. А я в конце беседы добавил:
-  Если Вы действительно хотите нам помочь, возьмите мой доклад о состоянии наших дел и передайте его лично Главкому ВМФ.
            Адмирал заверил, что обязательно сделает это сегодня же. И что о моем экипаже и обо мне лично доложит Главкому. Что вот какие у нас есть отличные корабли, командиры, экипажи. Я поблагодарил его за добрые слова и проводил на берег, вручив по расписку второй экземпляр «Доклада». Не имея понятия о его содержании, тот взял его и ушел. А через пару минут прибежал кто-то от Павлова:  ни в коем случае нельзя допустить, чтобы о «Докладе» стало известно Главкому!  Опоздал.

             Как потом оказалось, Павлов волновался совершенно напрасно. Очевидно, тот адмирал, который у меня был, прежде чем отдавать мой «Доклад» Главкому,  решил прочитать его сам. После чего, скорее всего, решил никому его не показывать. Потому что от Главкома ни гу-гу, а сам он не только не хвалил нас больше, но даже не смотрел в мою сторону при случайной встрече. Хорошо хоть вернул «Доклад» в мою секретную часть.

             Главком убыл в Москву, не дожидаясь пока лодку поднимут. Её подняли спустя два месяца, поставили в завод. Там из-за грубых  нарушений порядка проведения ремонта она еще раз утонула прямо у стенки, и её окончательно списали на металлолом.  Суворова и его механика судили, дали по 10 лет колонии. Никого из начальства не тронули. Тот же Ерофеев пошел в Академию Генштаба. После её окончания он командовал флотилией на СФ, потерял еще одну подводную лодку, после чего стал Командующим Северным Флотом. (Чья рука его спасала и двигала – осталось загадкой, по крайней мере для меня).

3. Борьба продолжается

На фото: адмирал Балтин. Фото из Интернета.   

         Страсти вокруг события и судеб «стрелочников» долго не утихали. Как-то в моей каюте на плавбазе собрались несколько командиров подводных крейсеров и подводных лодок. Разговор, естественно, зашел о том же. В итоге решили, что надо всё-таки выходить на «самый верх», если мы не хотим оказаться на месте Суворова, а то и похуже. Кто-то добавил: «И если мы не хотим, чтобы нас перетопили как котят, в случае войны». Все уже знали, что такую работу я уже начал, так что кому выходить было понятно. (Любые коллективные заявления, ходатайства и т.п. военным людям запрещены  Уставом, потому нужен был кто-то один, персонально). Так что мне ничего не оставалось делать, кроме как продолжать свою линию. При поддержке друзей-командиров, моряков и даже некоторых офицеров штаба,  моего собственного семейства. Иначе было бы невозможно.

         Написал письмо Министру обороны СССР, поскольку имел право считать, что к Главкому уже обращался, (оттуда получил дежурную отписку от имени начальника штаба ВМФ адмирала Чернавина). Выступил на партконференции флотилии, рассказал правду о причинах катастрофы у Суворова, о наших делах. Мне аплодировали, что обычно не принято на партийных мероприятиях. Выслушал массу неприятных слов от начальства и особенно политработников. После чего, отослал обращение в ЦК КПСС. В нём  указал инвентарный номер «Доклада»,  его нетрудно было бы им, при необходимости, затребовать. Последствий, реакции - ниоткуда и никаких. 

         Однажды ко мне подошел флагманский штурман флотилии: 
-  Альберт Иванович, позвольте пожать Вашу руку. Восхищен Вашим мужеством. Знайте, что все штурмана с Вами.
         Ну не все, конечно, (как позже оказалось, далеко не все), а слушать приятно, что там скрывать. В смысле приятно, когда тебя не только понимают, но и поддерживают.

         30 октября целый штаб ТОФ приехал проверять мой корабль на готовность к выходу  на Боевое патрулирование. Совершенно беспрецедентный случай, обычно проверяет максимум штаб флотилии. Проверили, пришли к выводу, что корабль подготовлен к выполнению поставленных задач хорошо, лучше других, кого им приходилось проверять, и дали добро на выход в море.
         Как полагается, перед выходом пошел на инструктаж к Командующему флотилией. Им был уже контр-адмирал Э.Балтин, сменивший Павлова. Поговорили. Вроде бы мужик неплохой. Знал уже обо мне, потому я без всяких предисловий просто попросил его отправить мой «Доклад» по команде. К сказанному прибавил:
-  Я, конечно, понимаю, как Вам не хочется это делать. Поэтому предлагаю: подавая мой труд вышестоящему командованию, Вы ругайте меня, мол, такой-сякой, дурак, несет чушь, но вот по Уставу я обязан доложить, вот и приходится.

         Балтин поулыбался, но передать «Доклад» на флот пообещал. В конце беседы сообщил, что на меня пришел запрос из Севастополя. Командование ВВМИУ им. Нахимова, просит назначить меня к ним начальником факультета. Честно говоря, я был в полном недоумении – с какой стати они просят именно меня?  И только позже узнал, что там Начальником политотдела, замом начальника училища по политчасти стал Борис Михайленко. Тот самый, который был замполитом у нас на «К-122», а потом он же какое-то время был начальником политотдела в нашей 25 дивизии. Видимо он и был инициатором запроса. Я дал своё согласие и с тем ушел на очередную Боевую службу в Тихий океан.

4. Снова на Боевой службе. Рационализаторы

             Как всё-таки, сказывается опыт!  Так же, как в 1980-м, и в этот раз разыгрался сильный шторм, на выходе из Авачинского залива была большая волна. Но теперь-то я не колебался ни минуты. Еще раз приказал проверить крепление всего в отсеках по-штормовому, и пошел прямо на приличные глубины, не обращая внимания на предписанный маршрут. Там погрузился, дошел уже в подводном положении до запланированной точки погружения и оттуда начал Боевое патрулирование в соответствии с планом. Ни малейших сомнений и никаких осложнений! А ведь это главное для выполнения боевой задачи.

              Чуть отступая, скажу, что позже еще один такой ракетоносец в такой же шторм выходил из базы, на нем был молодой командир. С ним старшим на борту был начальник штаба дивизии. Молодой командир и начальник штаба не посмели нарушить план перехода. Так вот начальника штаба там, на мостике, так придавило волной, (как меня когда-то), что пришлось вызывать вертолет, чтобы доставить его в госпиталь в Петропавловск-Камчатский.  Говорят, хирурги сделали несколько операций, пытались восстановить внутренние органы, но так и не смогли спасти человека.

             У нас плавание  началось благополучно, и  проходило не то, чтобы абсолютно  гладко, но мой опытный экипаж без особых усилий справлялся  с возникающими трудностями, неполадками, боеготовность корабля и ракетного комплекса постоянно поддерживались на должном уровне.

             Не могу не сказать еще об одном характерном явлении того времени, оно было характерным не только для нас, но для всей страны Советов. И раз уж я хочу рассказать о том времени потомкам, думаю, не лишне будет упомянуть и о нем, на нашем примере.

             Наш экипаж отличался в дивизии еще и тем, что из каждого похода мы привозили множество всяких рацпредложений по улучшению техники, систем управления  и т.д. Не буду рассказывать, как мы того добивались, но первое место по рационализаторской работе было наше. Бывали иногда работы и на уровне изобретений.
            Одно плохо:  используем мы только то, что можем сделать своими руками, как говорится, на коленке. Остальное, что можно сделать только в мастерских или на заводе, мы сдаем в дивизию, после чего оно пропадает бесследно. Редко что удавалось пробить самим рационализаторам. Могу привести такой пример. Подводники знают, что при аварии, когда необходимо включиться в средства защиты органов дыхания, общаться в маске, а главное, отдавать приказы и распоряжения практически невозможно.  Я сам, в качестве примера подчиненным, оформил рацпредложение, как оборудовать маски наших защитных средств переговорными устройствами. Изложил  с чертежами и описанием. (После чего показывал всем, что оформить рацпредложение совсем нетрудно). Получил за то грамоту в дивизии. И всё! Сам сделать такое не мог, а больше, оказывается, заниматься этим никому не было нужно. 

            Как-то один из наших механиков, капитан 3 ранга-инженер Бандривский мне сказал:
         -  Если бы там, наверху, учли и использовали хотя бы те предложения, которые подали мы за последние три года, то уже можно было бы построить ракетоносец, куда совершеннее нашего!
            Шутка, но, как говорится, в каждой шутке есть доля правды. (Некоторые даже считают, что не доля правды, а доля шутки).  И опять пришлось задуматься, почему так получается?  Ладно, нам говорят, что у капиталистов нередко изобретения скрывают из-за боязни конкурентов или потери прибыли и т.п.  А у нас, при социализме, чего бояться?
            Да всё ясно, как Божий день. Кому интересно с нашими разработками возиться? Зачем? Что и кто от того получит?  Мизерные поощрения рационализаторам можно не брать во внимание.  А на заводе – зачем директору или начальнику цеха что-то улучшать?  Ведь план увеличат!  А ему с тем, который ему спустили сверху, как-нибудь бы справиться. Так что, если на него не надавить сверху, никакого интереса что-то внедрять в производство у директора нет.

        Решил обдумать это дело поглубже, и что-то конкретное предложить, чтобы такая очень важная и нужная работа давала больше пользы, чтобы не пропадал творческий труд зря. В том числе создать систему внедрения в жизнь изобретений народных умельцев, не состоящих в штате академий, НИИ. Чтобы те, кто будет в той системе работать, вплоть до её руководителя, были ЛИЧНО заинтересованы в результатах. Не только морально, но и хорошо МАТЕРИАЛЬНО. Чтобы им  было ВЫГОДНО работать с изобретениями умельцев с мозгами, и продвигать их изобретения. Иначе, повторяю, никому на кого-то работать не интересно.  Опять пришлось упоминать о недостатках нашего строя и экономики. Опять возникли опасения, что нельзя о таком говорить открыто, добром это может не кончиться.

         А 11 февраля мы получили радио: «…Скоропостижно скончался Генеральный  секретарь ЦК КПСС товарищ Андропов…».  Все знали, что он очень болен, так что не очень удивились. Удивило другое: вместо него,  Генеральным секретарем избрали…  Черненко!  Старого, и, опять-таки, больного человека! Естественно, старой закваски. Стало понятно, что всяким переменам в государстве пришел конец. И я прекратил свои попытки изменить что-то  к лучшему.  (Но статью об организации  рационализаторской и изобретательской работы на флоте позже  я всё-таки написал и отослал в газету «Красная звезда». Там она, правда, в усеченном виде, - без упоминания о системе внедрения - была опубликована).

          Поход, между тем продолжался. Обычные повседневные обязанности, заботы о скрытности, поддержании боеготовности, решение тех или иных вопросов организации службы, взаимоотношений между людьми – всё это, как обычно, отнимало много времени. Однако его оставалось и на то, чтобы почитать, подумать.
          И вот в «Новом Мире» №8, 1983г. вдруг вижу:
                Б. Слуцкий
                «РУКА  И  ДУША».
Не дрогнула рука!
Душа перевернулась…
Притом ничуть не дрогнула рука.
Ни на мгновенье даже не запнулась,
Не задержалась даже и слегка.
И, глядя на решительность её,
Руки,
Ударившей, миры обруша,
Я снова не поверил в бытие
Души.
Наверно выдумали душу.
Поэтому, как ни дрожит душа,
 Какую там не терпит муку,
Давайте поглядим на руку –
Она решит!

                На этом стихотворение заканчивалось. (Я мысленно добавил лишь в его последнюю строчку: «Вам душу сокруша»).  И ещё раз почувствовал, что такое талант поэта! Ведь ничего не придумано, не натянуто. Просто, как сама жизнь. А у меня, да, наверное, и не только у меня, после его прочтения в душе проснулась старая боль…

5. Диссиденты. Новый год под водой

              В начале восьмидесятых уже стало заметно пробуждаться общественное сознание в части касающейся сути социализма и советского образа жизни. Власти всё труднее было сдерживать мысли людей. Распространялся негласно не только «Самиздат», но и в официальную печать начали проникать «крамольные» мысли.  Например, в том же «Новом мире», который я читал в свободное время, у Г.Семенова в «Городском пейзаже» был описан разговор на кухне нескольких молодых людей. Речь у них шла о «диссидентах», то-есть, инакомыслящих.  Раньше о них не то, что не писали, их просто сажали в психушки, а в печати клеймили врагами народа и советской власти. Сейчас, у Семенова, их осуждают уже не все. Отвечая одному из собеседников, герой повести говорит:
            «Нет, Боря, ты не прав. Ведь они живут со своими этими идеями бескорыстно. Они, как правило, несчастливы. Проходимцы – это нечто другое.  Эти же с ума сходят совсем по другой причине: сам хоть не живи, но другим дай жить…».

             Совершенно невероятно, чтобы так о диссидентах, в официальном государственном журнале!  Наступали другие времена. Это много позже мы стали понимать, что не все там, среди диссидентов, были такими уж честными, бескорыстными и несчастными. Были и те, кто совсем неплохо жил на зарубежные гранты и исподволь разлагал наше общество сказками о райской свободной жизни на западе. Однако то стало понятно позже, а пока нам как бы постепенно открывали глаза на нашу действительность.
             В те времена я особо не интересовался и не вникал подробно, что это за «диссиденты», о чем они говорят, за что борются. Однако сам-то, со своими трудами о наших делах, о «Трудовых коллективах» или о рационализаторах и изобретателях, вольно или невольно оказывался в их числе, сам того не подозревая!

             В этом походе нам пришлось встречать Новый 1984 год под водой. Не буду описывать детально, как к нему готовились, какая была «ёлка», какой  Дед Мороз, «снегурочка», какой концерт и т.д. Скажу только, что в длиннейшем стихотворном послании, которое зачитал Дед Мороз перед собравшимися в кают-кампании, свободными от вахты моряками, каждому из нас были посвящены несколько строк. Ну, мне, как командиру, чуть побольше, чем другим. Вот их-то я и хочу привести здесь. Такие строки, от моряков, абсолютно независимо от качества самих стихов, дороже любой похвалы от начальства:

«…В дальних просторах морей-океанов
В глубинах – аж до трехсот,
Поздравить пришел дорогих мореманов
84-й подводный год:
«Обошел я морями полсвета,
Но скажу вам, друзья, без прикрас,
Что такую подлодку, как эта,
Я встречаю пока в первый раз.

Я порядок почувствовал сразу –
Всюду блеск, чистота и уют.
Не пираты с какой-то плавбазы,
А культурные люди живут.

 Да еще бы! С таким командиром,
Как Альберт Иванович ваш,
Можно даже хоть в чертовы дыры,
Хоть на сам «Энтерпрайз» в абордаж!
«Капитан 1 ранга» звание
И награды за ратный труд
Седина в волосах, опыт, знания –
Просто так ни к кому не придут»… («Энтерпайз», к слову, американский атомный авианосец).

              Дальше в стихотворении следовали несколько добрых пожеланий мне и моей семье. Незабываемые слова! Они навсегда вписаны в историю моей и моей семьи, рода жизни. (И добавлю к этому уже через 30 с лишним лет после ухода с флота - не все те, с кем приходилось позже в жизни встречаться, то понимают).

              Поход продолжался. Но, кроме обычных дел на Боевом патрулировании, меня, конечно, беспокоил вопрос, касающийся  оставленного начальству моего «Доклада». Но не только. Там были и еще кое-какие другие, пусть менее объемные, но не менее значимые материалы, которые были поданы мной командованию раньше. В их числе предложения по использованию торпедного оружия в бою подводного ракетоносца с многоцелевой подводной лодкой; по повышению скрытности и боевой устойчивости ракетных подводных крейсеров и т.д. Однако, основным был, конечно, нынешний «Доклад». Разумеется, внутренне волновался по этому поводу, но виду не подавал.
              До самого конца похода никаких более-менее значимых событий у нас не произошло.

Глава XIX. 1. Две комиссии из Москвы

         Когда пришли в базу и пришвартовались к пирсу, по лицам встречавших нас начальников, никто из нас ничего особенного не заметил. Уже на пирсе нам было сказано, что на берегу все в порядке, в семьях тоже – совсем хорошо. А что нам предстоит дальше, узнаем позже.
         В переводе в Севастополь мне было отказано. Кто, почему отказал – никто мне сказать не мог, или не хотел. Да это ладно. Куда важнее для меня было известие, что вот-вот из Москвы должна прилететь какая-то комиссия. Какая комиссия, зачем, опять, то ли не знали, то ли не хотели говорить. А я был уверен, что она едет в связи с моими обращениями «наверх».  И вот тут мог ожидать чего угодно, вплоть до снятия с должности, (всегда можно найти за что), или  похуже. Смотря, что за комиссия.

         С одной стороны я оказался прав – комиссия действительно летела сюда «по мою душу». Но с другой, волновался напрасно, она была всего лишь флотской, от Главкома ВМФ. Так что снять меня с должности, на которую я был назначен приказом Министра обороны  СССР с согласованием в ЦК, не имела полномочий. Разве что представила бы Министру обороны необходимый для того материал. Возглавлял её адмирал Стариков из политуправления ВМФ, и считалась она, как я позже узнал, почему-то «предварительной». Совсем уж непонятно зачем и кому такая комиссия была нужна.

         Начали, как обычно, с того, что принялись основательно копать на корабле и в казарме. Три дня проверяли технику, оружие, документацию, партийное и комсомольское хозяйство, службу снабжения и т.д. Меня лично никто не трогал, никуда не вызывали, так что я мог спокойно готовить и сдавать в штаб отчеты за поход. Ну как спокойно, волновался, конечно, чего только не передумал за эти дни.
         Наконец, дошла очередь и до меня. Вопросов было много, но всё как-то не по-существу. Больше типа – к кому я обращался с Докладом, кто и как реагировал на него и как отвечал. Для меня это было крайне неприятно – приходилось говорить о своих начальниках в их отсутствие. И ничего хорошего – никто мои труды или не читал, или, если читал, то молчал.  На мой вопрос, когда же речь пойдет  о главном, то есть по существу поставленных мной в Докладе командованию вопросов и предложений,  Стариков ответил, что завтра комиссия соберется у Командующего флотилией, там, мол, и поговорим. Пришлось ждать до завтра.

        В кабинете Командующего флотилией, после того, как проверяющие доложили о результатах проверки корабля и экипажа, (никаких существенных замечаний, нарушений или злоупотреблений обнаружить не удалось),  говорили с утра до самого обеда, и всё опять-таки по второстепенным вопросам. Например, о реакции ГШ и Политуправления ВМФ на мою статью о воинской дисциплине. Было много сказано об актуальности, ценности поднятых в ней идей и предложений. О том, что рассмотреть статью  рекомендовано на Военных советах флотов, флотилий. И, что, всё-таки, обращение по таким вопросам в открытую печать не делает чести таким солидным людям, как командиры кораблей…

        В конце-концов пришлось задать вопрос: почему мы не говорим по существу поднятых мной вопросов в «Докладе»? Почему всё свелось к проверке моего корабля и к статье о дисциплине?
        И тут вдруг выяснилось, что такая задача перед комиссией и не ставилась! Ей было поручено лишь разобраться в правильности поставленных вопросов, кто и как на них реагировал, и в том… куда «Доклад» направить!  Ну и ну!  Свежо предание. Я был абсолютно уверен, что задача комиссии была иной. А именно: накопать на меня компромата, пригрозить, чтобы замолчал. А если не заткнется, выставить меня этаким бездельником-неудачником, несущим всякую ахинею. Не получилось. Пришлось выдумывать что-то на ходу. 

         В конце заседания там же зашел уже непринужденный разговор. Меня почему-то в кабинете Балтина оставили, и я не стал спешить уходить. Балтин вспомнил, между прочим, что в ГШ есть некто А.Горбачев, капитан 1 ранга, в прошлом командир подводного крейсера, который тоже говорит о недостатках на флоте. В связи с ним, рассказал такой случай. На СФ в  дивизии, которой Балтин командовал, готовили к выходу в море на выполнение сложной задачи новый ракетоносец. Им интересовались высокие инстанции, потому в дивизии старались успеть  всё  сделать в срок. Когда всё было готово, собрали совещание по подведению итогов. На совещании  присутствовали высокие чины. Так вот там этот Горбачев поднялся на трибуну и, по словам Балтина,  «начал лить грязь». Дескать, и то не готово, и то не так, корабль нельзя выпускать в море потому-то и потому-то.
       -  Тогда я его, - продолжал Балтин, - буквально согнал с трибуны. Сказал, что нечего нас хаять, что мы проделали огромную работу, справились за шесть месяцев там, где американцам понадобилось два года. Всем присутствующим на том совещании это очень понравилось, - добавил он с гордостью.

          Я дослушал до конца его монолог, с абсолютной точностью передающий сущность того, что в те времена происходило на флоте. Трагедия была в том, что, как и многие другие, Балтин, в принципе очень неплохой человек и моряк, ничуть не сомневался в своей правоте. Искренне гордился тем, что «защитил честь» дивизии, флотилии и флота, сумел понравиться начальству. Он ведь прекрасно знал, что Горбачев во многом прав, но мысль о том, что так можно высказаться в присутствии высоких начальников даже не приходила ему в голову. Как и в головы тех, кто был там тогда. И тех, кто сегодня сидел в его кабинете. Не принято тогда было так делать, и это уже давно стало нормой.

         Выждав, пока все, искоса посматривая на меня, отсмеются, обратился к Балтину:
-  Понимаю Ваш намек, товарищ Командующий.
-  Да что Вы, Альберт Иванович, к Вам это не относится, как Вы могли так подумать!
         Относилось, конечно, относилось,  и всем это было понятно. Потому промолчать не мог. И продолжал:
-  Да, вам удалось ценой огромных усилий, прежде всего матросов и офицеров, но и Ваших лично, подготовить к плаванию и выполнению боевых задач корабль в сжатые сроки. Все мы знаем, каких трудов это стоило.  Ваш труд и поступок на совещании не мог не понравиться высокому начальству.  Только есть во всем этом одна неприглядная сторона.

         Далеко не каждый может сказать, тем более в присутствии высоких начальников, всю правду, как она есть. В данном случае о том, что достаточно времени и возможностей для полной подготовки корабля и экипажа к плаванию не было. И замечаний, недоработок всё еще много. Вы же сами признаёте, что для такого же дела американцам понадобилось два года! Они что – бездельники или настолько глупые?  Или у них возможности ниже наших?  Вы прекрасно знаете, что это не так. Они просто подходят к делу тщательно и скрупулезно, зная, что в наших делах недоработки чреваты тяжелыми последствиями. Ни о каком стремлении доложить что-то побыстрее высокому начальству там и речи нет.  Может потому они, в отличие от нас, в последние годы кораблей и людей не теряют? И если у нас копнуть поглубже, то оказалось бы, что базовое обеспечение кораблей, учебные классы, тренажеры на берегу не выдерживают критики и не способны обеспечить должную подготовку личного состава, а в технике, оружии, акустике мы отстаем от «вероятного противника». Больше того, даже те мизерные возможности для боевой учебы, которые есть, подводники не могут использовать, потому что выполняют массу других работ, не связанных со своими обязанностями, вплоть до уборки урожая в колхозах. И может кого-то вместо награждения, пришлось бы привлекать к ответственности. Но не каждому по плечу сказать правду. Даже Герои Советского Союза, бесстрашные в критических ситуациях, часто не решаются проявить простое гражданское мужество. Предпочитают "не огорчать" вышестоящих, делать доклады об успехах, утаивая серьёзные недостатки и недоработки, и тем подвергая риску подчиненных в надежде, что те вывезут, все обойдется. И в большинстве случаев не ошибаются, моряки, ценой своей жизни и здоровья, действительно вывозят. Но, ведь, бывает и по-другому…

       Не ручаюсь, что произносил именно эти слова, в волнении и запале они могли быть и другими. Но по смыслу так. Закончил говорить в полной тишине. Трудно поверить, но никто не только меня не перебил, но после всего сказанного мной, никто не сказал ни слова. Балтин, (а он ведь тоже был Героем Советского Союза!) сделал вид, что ничего не произошло, просто закрыл совещание, любезно попрощался со всеми за руку, включая меня. Но я был уверен, что с этого дня  между нами должна «пробежать черная кошка». Иначе быть просто не могло.

       (Только гораздо позже, сейчас, когда пишу эти строки,  подумал – а не о «К-223» говорил тогда Балтин? Ведь – новый крейсер, ответственное задание – переход на ТОФ подо льдами Северного ледовитого с последующей Боевой службой в Тихом океане. Похоже, что да, его они готовили. Именно здесь важны были сроки, их диктовала не только воля вышестоящих начальников, но и ледовая обстановка в Северном ледовитом океане...
        И вот именно на "К-223" во время перехода, адмирал Матушкин  почти не выходил из Центрального поста, ругался последними словами по поводу слабой, явно недостаточной подготовки корабля и экипажа к выполнению столь ответственного задания. Интересно, а что было бы, если бы там не было  Матушкина с целым штабом? И, после его ухода на ледокол, присутствия там кое-кого другого?  Жаль, что тогда такая мысль не пришла мне в голову. Было бы что рассказать комиссии, как тогда на СФ  подготовили  корабль и экипаж  к выполнению ответственного задания, и насколько прав был тогда Анатолий Горбачев).

       Вышел с кабинета Балтина с ощущением свинцовой тяжести во всем теле, физического и нервного опустошения. Отходил долго. Вспомнились слова великого русского флотоводца адмирала Корнилова, которые он, будучи еще в прошлом веке командиром  парусного корабля «12 апостолов»,  написал в письме адмиралу Лазареву:
      "Но что же делать, когда у нас на Руси не созрело еще понятие общего блага, общей пользы. Горько признаться, а оно так!  Всякий думает только о собственных своих выгодах, о собственном своем чине…".

       Похоже, что не созрело оно и до сих пор. Казалось бы, у нас, при социализме, всё должно быть иначе. Вот и Черненко на февральском Пленуме ЦК говорит: «Нам следует подумать о том, чтобы творческие начинания, новаторство стимулировались у нас морально и материально».  Слова, слова.  А что на деле? Читаю в «Литературной газете» письмо одного из таких, «пытающихся что-то улучшить» : «Меня опять уволили».  Игорь Гамаюнов там же пишет: «Да, люди с таким характером конфликтны. Они вносят смуту в души, жаждущие покоя, возвращая им свежее, острое чувство правды – чувство, без которого нельзя ощутить себя личностью…  Эта конфликтность – род социального творчества, утверждающего истинные жизненные ценности там, где они подверглись опасной коррозии».
        Еще пару лет назад такие слова вряд ли появились бы в газете. Но, как я уже говорил, наступали новые времена.

        Приехала во флотилию еще одна московская комиссия, рангом пониже, но как сказать... На этот раз из Главного Политуправления СА и ВМФ, по вопросам воинской дисциплины. (Не исключено, что и в связи с моей статьей). Её начальник, полковник Петров пригласил меня на беседу. Впервые услышал доброе слово из уст представителя «верхов»:
    -  Вы максималист, конечно, но мыслите глубоко, обоснованно. Приятно встретить такого офицера, я уже и не думал, что они еще есть. Очевидно, Вы скоро получите продвижение по службе.
       Святая простота или прикидывается?  Отвечаю:
    -  Вы ошибаетесь, всё как раз наоборот.
Он тут же меняет мнение:
    -  А Вы как думали?  Подхватят Ваши идеи на «ура»?  Но если взялся за дело, борись до конца. Во всяком случае, я доложу, где надо, что вот такой толковый, мыслящий офицер есть. Вам сколько лет?
    -  Да уже сорок четыре исполнилось.
    -  Да, многовато. Но лет 10-12 активных у Вас в запасе есть, так что не сдавайтесь. Желаю Вам в Вашем нелегком деле успехов.
С тем и уехал, на том все и закончилось. Но, как говорится, не наказали - спасибо и на том.

2. У командующего ТОФ. Последний поход

На фото - адмирал Сидоров В.В. Командующий ТОФ.       

               По годовому плану мы должны были сдать корабль и уйти в отпуск. Я уже получил отпускной билет, то есть фактически был уже в отпуске, и собирал с женой вещички в дорогу на Запад, когда мне позвонили:  из штаба ТОФ пришло распоряжение мне немедленно прибыть к Командующему ТОФ адмиралу Сидорову.  (Забавное получилось совпадение: Петров-Сидоров). Вылетел, конечно, куда деваться.
               Как оказалось, Главком ВМФ, видимо после доклада председателя той самой флотской комиссии Старикова, поручил Сидорову «побеседовать» со мной. «Беседа»  в таких случаях, как правило, имела целью, во-первых,  дать ответы «товарищу, который не понимает», на его вопросы. Во-вторых, сделать всё возможное, чтобы он заткнулся. Ну, в зависимости от того,  что это за «товарищ»:  глупого – убедить, трусливого – припугнуть, умному польстить, а честолюбивому – предложить повышение по службе. 

                Принял меня Сидоров подчеркнуто внимательно. Демонстративно, (чтобы произвести на меня должное впечатление), приказал дежурному в кабинет никого не впускать и не звонить, и часа два мы «беседовали». Как и ожидалось, он, конечно же, все понимал. Убедить меня в том, что я ошибаюсь в том, что изложил в «Докладе»,  даже не пытался. Тем более запугать. Мы просто рассматривали каждый пункт моего "Доклада" и приходили к тому, что  из моих предложений следует принять. Получалось так, что, практически, всё.
                В конце разговора, Сидоров:
             -  Если вы так болеете за дело, почему же собираетесь уйти с флота?
                Отвечаю, что в командирах пребываю уже два срока, которые предусмотрены Главкомом ВМФ для такой должности, силы и здоровье не те, пора давать дорогу молодым.
             -  Но мы можем предложить Вам хорошую должность здесь, на ТОФ. Например, возглавить ТОВВМУ им. Макарова. Вы же его заканчивали.
                Всё точно, по схеме!   Надо что-то отвечать, говорю:
             -  Да нет, никаких иллюзий по поводу высоких должностей я не строю. Буду проситься на запад, как и собирался.
                Он еще пытался меня уговорить, (надо же будет результат докладывать Главкому), предлагал еще что-то. Однако я, зная, что обещать – не значит жениться, а главным образом, чтобы не подумали, будто меня можно купить, отказался. В том, что на уровне Главкома ничего из того, что я предлагаю, не будет сделано, никаких сомнений у меня больше не оставалось.
                Не раз думал: ведь все мои предложения просты, из области реальной необходимости, абсолютно понятны и крайне нужны. Так почему у наших военачальников столь негативная на них реакция? Ну не враги же они Родине и флоту? И находил только одно объяснение: им пришлось бы обо всём сказать правду наверху, представить предложения по устранению недостатков, в том числе расчеты дополнительных расходов. А там их самих спросят: как так, вы же только что докладывали, что всё в полном порядке?! Где уж тут после этого рассчитывать на новые должности, звания и награды, могут последовать и оргвыводы.
                Признаюсь, возникала и такая мысль, что, может, стоит согласиться на предложения Сидорова? Однако преобладало понимание, что даже если Командующий ТОФ и сдержит слово, (что, конечно, вряд ли - на тёплое местечко всегда найдется кто-то из своих, не таких строптивых) то, в таком случае, видимо, придется замолчать, расстаться с надеждами что-то изменить к лучшему... 

                Вернулся на Камчатку, семейство собралось, и мы улетели в отпуск. Мы с Верой оставили Марину в Мелитополе заканчивать учебный год в местной школе, (теперь уже на попечении сестры Веры, незамужней тети Нины), а сами на своей машине поехали в давно задуманное путешествие.
                На этот раз в Среднюю Азию. Коротко о маршруте:  Крым, Симферополь, (Феодосия, музеи, картинная галерея Айвазовского), Керчь, паром через пролив, Новороссийск, (галерея Героев Малой Земли, на первом месте, разумеется, Брежнев), Сочи, Сухуми, Тбилиси. Потом через всю Грузию, через Армению в Азербайджан, Баку. Паром через Каспийское море в Красноводск, потом Туркмения, Узбекистан. (Ашхабад, Самарканд, Бухара – одни названия чего стоят!).  Мы старались в каждом городе обязательно осмотреть основные достопримечательности. Красота их просто неописуема словами, это надо видеть. Ночи проводили где придется, в гостиницах или в машине.
                Остановились на отдых в Джизаке у моего брата Виктора, который работал здесь по распределению после мединститута. С его семейством, (жена Татьяна, маленькая дочь Вика), съездили в Ташкент, побывали в гостях у его друзей, осмотрели город.  После чего еще день отдыха в Джизаке, и двинулись в обратный путь.
                Впечатлений столько, что о них, конечно, надо рассказывать отдельно. От зноя в пустыне, (в мае месяце!), до снега на перевале Крестовый на Военно-грузинской дороге через Кавказ. Тоннель, в котором застряли машины, и где мы чуть не задохнулись от выхлопных газов. Дарьяльское ущелье с огромным камнем, упавшим сверху на узкую дорогу над обрывом, и как удалось его объехать…  В общем, есть о чем вспомнить.
                К концу отпуска жену и дочь оставил на лето в Мелитополе, поскольку самому, с прибытием в дивизию, предстояло уйти в море надолго, и улетел на Камчатку.

                Прилетел, принял корабль. Убедился, что в моих делах всё глухо. В душе боль – ничего не получилось из моих попыток что-то изменить в наших делах. В голове одна мысль: стоит ли и дальше биться  лбом в стену? И тут мне попадается на глаза письмо Ф.С. Фитцджеральда своей дочери:
            «…знай, что в трудное время, когда борешься изо всех сил и чувствуешь, что не добиваешься ничего, когда тебя давит отчаяние – вот в это-то время ты и идешь вперед. Пусть медленно, зато верно…».
                Усилием воли преодолеваю депрессию, упадок сил, собираю в кулак решимость продолжать. Предупреждаю начальство, что вынужден обратиться на «самый-самый верх», и отсылаю простой почтой это самое обращение на упомянутый «самый-самый верх», разумеется, что только со ссылкой на секретный "Доклад".

                На медосмотре перед выходом в море у меня подтверждается язва желудка. Но лечиться некогда, (а при желании можно было просто отказаться от Боевой службы и лечь в госпиталь), надо идти. На корабле тоже есть врач. Да и не демонстрировать же слабость в сложившейся ситуации! 

                Не знаю почему, но на этот раз я был почти уверен, что это мой последний поход. Трудно представить себе, что так было на самом деле, но это факт -  в одном из отсеков, когда я, уже в походе, обходил, как обычно, корабль, один из матросов меня спросил:
             -  Товарищ командир, Вы в последний раз с нами?
                Господи, да они-то как всё понимают?!   Может что-то чувствует и природа – погода на этот раз на момент выхода из базы была неважной. Мрачно, темные низкие тучи, временами шел дождь. Я стоял на мостике и, несмотря на непогоду, любовался видами залива, заснеженных вершин вулканов, морем. Именно тогда мне захотелось рассказать о нашей подводной службе, хотя бы о некоторых её нюансах. Как оказалось, такая возможность мне представилась не скоро. Многое пришлось впоследствии восстанавливать по памяти. Ну вот, например, такое.

               Атомоход  в надводном положении идет мощно, накатывает на носовую надстройку целый вал воды, а за кормой буквально с ревом взбивают воду винты. В штилевую  погоду хорошо видно как далеко назад уходят «усы» из белой пены.  Перед погружением в заданной точке уменьшаю ход до самого малого и командую: «Все вниз!  По местам стоять к погружению!». Остаюсь на мостике один. Вахтенный офицер, сигнальщик уже внизу, ход сброшен до самого малого. Тишина, только ветерок посвистывает, да чуть слышно плещется вода за бортом. Есть еще время докурить последнюю сигарету, насладиться воздухом, морем, небом.  После чего спускаюсь вниз, задраиваю за собой верхний рубочный люк и, как обычно:  «Срочное погружение!»
               По отсекам разносится крякание ревуна, сигнал срочного погружения, подводная лодка под свист воздуха, стравливаемого из цистерн главного балласта и шум воды их заполняющей,  погружается, и вскоре над ней уже несколько метров воды… Долго еще не придется подышать и покурить на мостике.
А потом, как сказал один из наших флотских поэтов:

                «Расступилась на миг
                Ледяная вода
                И сомкнулась.
                И нет ни огня, ни следа…»

               Впрочем, есть и другой вариант, например, в одной из песен о подводниках, о погружении поется, по-моему, несколько веселее:

                «Прощайте красотки, прощай небосвод,
                Подводная лодка уходит под лёд.
                Подводная лодка морская гроза,
                Под черной пилоткой стальные глаза!»

                После погружения – тщательный осмотр отсеков, нет ли где подтеканий забортной воды, все ли механизмы работают исправно, по-подводному, в первую очередь система очистки воздуха. Если все в порядке, объявляется заступление на вахту первой боевой смены. Пока она заступает, по корабельной трансляции коротко оповещаю в пределах разрешенного – куда и зачем мы вышли, на какой примерно срок. Коротко выступают, мобилизуя массы, комсорг и парторг.
                И, наконец, команда: «Подвахтенным от мест отойти. Команде отдыхать!». После изнурительной работы по подготовке к выходу и длительного стояния по тревоге при выходе из базы все незанятые на вахте буквально валятся в койки отсыпаться.

                Устроившись в своем командирском кресле в Центральном посту, ни на секунду не расслабляясь полностью, (подсознание постоянно контролирует курс, скорость, глубину погружения, работу систем, механизмов),  я остаюсь в Центральном посту один.
                То-есть, как один?  Здесь же вахтенный офицер, вахтенный механик, боцман на рулях, смена БИПа (Боевой информационный пост). Чуть сзади рубка штурмана, впереди – акустиков. И тем не менее, я – один.  Я обречен на командирское одиночество. У любого матроса, мичмана, офицера на корабле есть товарищи, друзья. При желании можно с кем-то поделиться своими заботами.  У меня – нет. Все свои заботы, тревоги, переживания я обязан держать глубоко в себе. Любой моряк, отстояв вахту, идет спокойно отдыхать. Он знает, что о нем есть кому позаботиться, не допустить беды. Надо мной нет никого…

               На этот раз поход – просто на удивление хорош. Всё работает как часы, никаких неполадок, осложнений. Даже с «вероятным противником» как-то полегче, не обнаруживаем ничего, что могло бы означать слежением за нами. Только где-то в конце второй недели акустики обнаружили подозрительные шумы, которые могли быть шумами иностранной подводной лодки. Уверенности в том не было, но, как говорится, от греха подальше, предпринял кое-что, (что именно – секрет командира), для отрыва от слежения.
               А потом наверху разразился сильнейший шторм, такой, что нас даже на глубине 80 метров немного качало. Это нам на руку – поднимаемся выше, под поверхность, здесь грохот волн такой, что никакой противник нас не услышит, увеличиваем скорость  и уходим подальше в сторону. Пусть нас поищет тот, кто, возможно, там был.

              И я продолжаю размышлять о нашей службе. Вот, скажем, продолжая мысль о погружении подводной лодки. Некоторые из тех, кто поучаствовал в нём  впервые,  признавались потом, что в момент погружения испытывали какое-то жутковатое чувство провала в бездну. У нас, профессиональных подводников, такого чувства нет. Однако, в отличие от моряков надводных кораблей и судов, мне, например, особенно на первых порах, казалось, что, погружаясь на глубину, я не просто ухожу в длительный поход, а вообще покидаю Землю!  Не берег, как обычный моряк, а именно Землю. Как будто отправляюсь в космос, только подводный.  Длительное время мы не будем знать , что там, на Земле делается. Скупые радиограммы, очень короткие, которые нам дают с берега, и которые мы принимаем не всплывая, касаются в основном наших дел и тоже приходят как будто из космоса. Разница только в том, что радиограммы нам приходят только в строго определенное время. В остальное никаких. Ни известий, ни новостей, ничего. Даже если что случится с нами, в большинстве случаев из-под воды что-то сообщить на берег невозможно. Тем более получить какой-то совет специалистов, как это принято, например, у космонавтов. Один из наших флотских поэтов, на мой взгляд, довольно точно отобразил специфику службы подводников вот в таких строках:

                Сомкнулись над рубкою воды,
                Затихла штормов кутерьма.
                Теперь нам недели, как годы,
                а месяцы – вечность сама.
                Движений рассчитаны метры,
                подчеркнута строгость кают.
                И долго студеные ветры
                Не вторгнутся в скромный уют.

              Дальше он говорит о нелегких подводных буднях, о накапливающейся со временем свинцовой усталости, о дружбе и взаимной выручке подводников. И заканчивает стихотворение так:

                Недаром любви и надежде
                Особая в море цена.
                Так пусть же живут в нас, как прежде,
                Величие и глубина!

               С точки зрения какого-нибудь литературного критика, стихи не ахти какие. Однако для меня, например, очень ценны последние два слова: ВЕЛИЧИЕ и ГЛУБИНА.  Вот именно они, такие чувства где-то в глубине души, (вслух о них не говорят), нас, подводников, и объединяют и возвеличивают в собственных глазах. Открывают в нас неведомые на берегу глубины…

               Кстати, тот, кто полагает, будто в глубинах океана тихо, как в могиле, заблуждается. Наоборот, это на поверхности лишь шум волн моря да свист ветра. Погрузившись, мы оказываемся в мире всевозможных звуков. Здесь и «пение», и какие-то щелчки, трещотки, подвывание. Иной раз даже что-то похожее на шум винтов. Различать их очень непросто, достаточно вспомнить, как шведы много лет мучились с ними, подозревая, что в их фиордах, в территориальных водах Швеции рыскают наши подводные лодки. Доходило до того, что шведские корабли применяли глубинные бомбы, чтобы заставить их уйти или всплыть.  Но мы-то знали давно, что это всего лишь биологические шумы. И окончательная их классификация входит в обязанности командира подводной лодки.

3. Мысли и сомнения о жизни и службе

            Мысли приходят в голову не только о нашей службе. В последнее время всё чаще задумываюсь: почему в нашем советском государстве и обществе, где действительно много хорошего, (честь по труду, бесплатные жильё, образование, медицина, возможность для любого трудящегося  отдыхать в санатории, ездить, летать по всей стране и т.д.), всё еще так много плохого? Что-то не похоже, чтобы мы успешно  продвигались вперед по пути «строительства коммунизма». О том как-то незаметно забыли, очередная кампания тихо и бесславно закончилась. Жизненный уровень людей остается низким, обыкновенных товаров повседневного спроса и даже продуктов нехватает.  Простые граждане вынуждены пользоваться отечественным «ширпотребом» отвратительного качества, и то за ним приходится стоять в очередях, если у тебя нет знакомств в торговле или во властных структурах. Многие люди труда часто живут в бараках и коммуналках.
          А взять армию, флот. Нищенские деньги, более чем скромное служебное жиль, в большинстве случаев в коммунальных квартирах (и то, если оно есть, часто нет и того), отсутствие к военнослужащим и их семьям должного внимания со стороны руководства, давно уже не привлекает в армию молодежь. Служат по призыву, т.е. принудительно, а на сверхсрочную службу остаются единицы. Пока, правда, еще не иссяк патриотизм у некоторой части юношей, идут в военные училища, становятся офицерами. И за то они достойны уважения. Но в целом качество воинского контингента оставляет желать лучшего.
         Зато чиновники высокого ранга, жулики, проходимцы, валютчики, дельцы теневой экономики отнюдь не бедствуют, их сыновья в армии не служат, живут припеваючи. О каком «коммунистическом сознании» может идти речь!

            Говорят, что у нас в космосе, в военной промышленности, в культуре большие успехи. Да, безусловно, успехи есть. Однако на флот и в армию продолжают поставлять и несовершенную технику, оружие. А взять отечественный автомобиль, телевизор. Во-первых, его не купить, в очереди стоять надо годами. А если купил – готовься постоянно ремонтировать.   Капиталисты и в этих областях ушли далеко вперед. А газеты, радио, телевидение продолжают славословие партии, правительству, трубят о новых и новых успехах. Газеты граждане уже почти не читают, разве что новости спорта, радио, телевидение - почти не смотрят и не слушают. Миллионные тиражи книг классиков марксизма-ленинизма, сочинений Генсеков и иже с ними пылятся в магазинах, на складах, в библиотеках, а Булгакова, Пастернака, Солженицына,  прочитать невозможно. Одно время даже Есенин был запрещен!

                Не сбились ли мы со «столбового пути» строительства социализма и коммунизма куда-то на обочину, не вязнем ли всё глубже в каком-то болоте? Что же мы, коммунисты, так сказать, борцы за народное счастье только хлопаем в ладоши на собраниях, Съездах, делаем вид, что всё идет отлично, хотя прекрасно знаем реальное положение дел? Не будет ли нас презирать, (да уже, кажется, начинает), новое поколение, как подлецов, подхалимов и трусов?

                Мысли тяжелые, но от них не уйти, если действительно думать, а не просто приспосабливаться к тому, что есть. И я для себя еще и еще раз решаю, что молчать о положении дел хотя бы там, где я нахожусь и что-то знаю, не буду. Не буду прятаться за спины своих подчиненных. В надежде, что они в случае беды или войны вывезут и победят и при плохой технике, и плохих условиях для боевой учебы, и никаких для личной жизни.

               Не хочу и никогда не хотел строить из себя этакого бесстрашного героя-борца. Да, иногда становилось страшно. Что стоит пришить мне, например, «разглашение военной тайны»? Да плевое дело, как ни старайся не сказать лишнего, а где-то за что-то можно зацепить. А там, как у нас говорят: «Был бы человек, а статья найдется». Страшно за семью – останутся ведь без жилья, (из служебной квартиры выбросят на улицу), без средств  к существованию…  Успокаиваю себя надеждой, что, может, найдется где-то наверху такой человек, который, прочтя то, что я написал, поймет, что там всё правда. Что никакое это не «очернительство» нашего строя, что сказанное мной только во благо флоту, а значит Отечеству. Поймет и поможет нам в наших делах…

             Интересно то, что меня не отрезвляют даже  строки,  которые я недавно прочел у М.Д. Бонч-Бруевича. О нём мало кто знает, это бывший царский генерал, брат известного соратника Ленина. После революции он перешел на сторону советской власти. Вот что он пишет о временах царизма:
-  «Любому из нас, соприкоснувшемуся с чудовищной бестолочью, подлостью и изменой, казалось, что достаточно «открыть наверху кому-то глаза», и всё пойдет как надо.  Это было заведомой маниловщиной, но я тогда этого не понимал и в меру своих сил пытался довести до сведения правительства и даже царя правду».
             В результате тех своих попыток Бонч- Бруевич  попал в опалу. Это понятно, думал я, но это же было при царе! Сейчас всё должно быть по-другому. А Михаил Дмитриевич, между тем, пишет дальше:
-  «…Два исконно российских зла – бюрократизм и казнокрадство в сочетании с исконным же очковтирательством, не раз сводили на нет героические усилия русского солдата…».   
А вот это очень похоже на то, что есть и сейчас. Только «наверху» теперь не царь и его приближенные, а Генсек и Политбюро. (Интересно было бы посмотреть, что со мной стало бы, прочитай кто-то там «наверху», мои мысли. Но, на бумаге их не было).

            Оставив в Центральном посту вахтенного офицера, иду по отсекам. Общаюсь со стоящими на вахте на своих постах матросами, мичманами, офицерами. Обходы корабля  дают мне очень много. У меня повышается настроение, когда я вижу, как мои моряки делают свое дело, как стараются, вижу, что могу полностью на них положиться.

            Небольшое отступление. Почти 35 лет спустя спустя, будучи уже на пенсии, получил поздравление с днем рождения от мичмана Сунаргулова. Равиль сказал тогда еще и такие слова: "Когда, обходя корабль, Вы спускались к нам на приборную палубу ракетного отсека, где я нес вахту на пультах, то клали руку мне на плечо в знак того, что вставать и докладывать не надо. Спрашивали как дела, убеждались по приборам и сигнализации, что с комплексом всё в порядке, желали внимания на вахте, и шли дальше. Так я до сих пор чувствую Вашу руку на своем плече". (И это спустя столько лет!).

            Кому, как не мне знать, как нелегко им приходится в длительном походе. Помимо своих прямых обязанностей по поддержанию высокой боевой готовности своих боевых постов, по наведению чистоты и порядка в отсеках, трюмах и всех помещениях корабля, матросам срочной службы приходится еще и нести наряды по камбузу, помогать кокам готовить пищу, убирать и мыть посуду и т.д. Это помимо несения вахты. Ни одного лишнего человека для того на корабле нет. На любом месте люди выкладываются полностью. Причем практически задаром, особенно матросы срочной службы, «за идею». И  не ноют, не жалуются.

            Мысленно я давно уже снимаю перед ними свою командирскую шапку. Стараюсь облегчить им, по-возможности, службу, быт. Поощрить всем, что в моих силах. Матросам, старшинам – отпуск с выездом на Родину, ценный подарок, грамота. Офицерам – благодарность, представление к наградам за особые заслуги, продвижение по службе. Мичманам особых поощрений, кроме грамот и благодарностей, как правило, нет. Однако о них надо сказать особо. Матросы, старшины, офицеры рано или поздно уходят с корабля. А мичмана остаются надолго. Как правило, специалисты высокого класса, они составляют бесценную для корабля основу экипажа. Такие мичмана, как Ю.Смирнов, П.Винокуров, Г.Глухойкин, А.Бернацкий, М. Потапенко, Р. Сунаргулов и все другие, кто у нас служил, были мастерами своего дела и не раз выручали экипаж в самых трудных ситуациях.
         Не говоря уж об офицерах, они на корабле - моя надежда и опора. Большинство из них всю свою жизнь посвящают службе, без всякого пафоса. Как правило высокие профессионалы, не щадя себя, все свои силы и здоровье отдают Родине. 

         Вот вспомнил о том, что служили мы тогда в основном «за идею», и решил сказать об этом еще несколько слов в плане проявления на практике еще одного принципа социализма – «каждому по труду».   В то время, о котором идет речь, я, как и мои товарищи по службе, о том, сколько нам платят за наш ратный труд, не думал. Получал своё «денежное довольствие», расписывался в ведомости, отдавал деньги жене и забывал о них.  На  жизнь семье, пусть и достаточно скромную, хватало,  и того было достаточно.  Но - оклад командира ракетоносца на уровне заработка водителя троллейбуса и ниже, чем оклад у штабного офицера в столице? Что уж говорить об остальных членах экипажа. Абсолютное большинство из офицеров, мичманов, учитывая отдаленность, необеспеченность жильем и расходы на отпуск, с трудом сводили концы с концами. Так что наша служба измерялась отнюдь не в денежных единицах. Мы действительно служили Родине «за идею». Только вот вопрос – много ли нас таких, особенно в последнее время, в стране было? И не являлась ли эта сторона вопроса еще одним препятствием для должного отбора людей на флот и в его подводные силы?

               К сказанному выше о подчиненных, небольшой пример. При формировании экипажа, в числе других офицеров на должность инженера Электронно-вычислительной группы к нам попал выпускник ВВМУРЭ им. Попова, лейтенант Болотин В.Ф. Родом из семьи морского офицера, рослый, хорошо развитый. Не без особенностей личности и характера, но, что называется, со светлой головой. Пока меня в экипаже не было, как я уже говорил, он попал под влияние того самого А., который втянул его в дурную компанию. Ну и пошло, нарушения воинской дисциплины, упущения по службе.
               Не оставляя без внимания ни одного человека в экипаже, в числе других, я решил заняться Болотиным несколько больше. Чувствовал, что он может стать незаурядным офицером и специалистом. Удалось это мне не сразу, но я терпел, возился с ним, вытаскивал из неприятных  ситуаций. И действительно, когда пришла пора каждому показать на что он способен в море, он так освоил своё дело, и сверх того, так работал на Боевом информационном посту, (БИП), что затыкал за пояс самого начальника РТС.  Который тоже был отнюдь не слабым.  И в поведении Владимир остепенился, и показал хорошие организаторские способности. Так что, когда освободилась должность помощника командира, (он ушел на повышение), посоветовавшись со своими заместителями, я предложил эту должность ему. Болотин, который к тому времени из простого инженера уже стал командиром Гидроакустической группы, согласился.
Конечно, предложение невиданное – из командиров групп, перепрыгнув через голову своего начальника, сразу в помощники командира! Надежд на то, что со мной согласятся в дивизии, было мало. Однако я решил за офицера, достойного, на мой взгляд, повышения по службе побороться.
               Как и ожидал, резко встали против назначения Болотина кадровики. Из командиров групп, молод еще, есть кандидаты и повзрослее, и поопытней.  Пошел к командиру дивизии.  Тот:
-  Альберт Иванович, ну что, на нем свет клином сошелся, что ли?  Если у Вас нет другого кандидата, то на дивизии есть же с кого выбирать!
             Тогда я предложил ему не торопиться с выводами, посмотреть на работу Болотина в море. Такой случай вскоре представился. Еременко пошел с нами на контрольный выход, понаблюдал за Болотиным, в том числе при торпедной атаке, после чего, будучи сам неглупым человеком, поддержал меня безоговорочно. Ну а если комдив «за», то кто же будет против?  Назначение состоялось. И года через два, после моего ухода с корабля,  Еременко сам уже предложил Болотину должность старпома.
             Чтобы не создавалось впечатление, что я отдавал предпочтение только одному, добавлю, что занимался и другими. Из всех моих подчиненных впоследствии выросли до полных адмиралов Константин Сиденко и Николай Конорев, адмиралами стали Вячеслав Симинкович, Константин Лаптев. Не жалуются на свою судьбу и остальные. Многие помнят, благодарят за науку, звонят и пишут, поздравляют с праздниками.   

               Но вернемся к рассказу. Не только люди, техника тоже требует к себе постоянного внимания. Интересно, что с годами и в этой области, видимо, тоже вырабатывается какое-то особое командирское чутьё. Вот пример. Передаю вахту в Центральном старпому. Иду отдыхать, но что-то тревожит, не могу сомкнуть глаз и всё тут. И вот, наконец, звонок аварийной тревоги, доклад из ЦП: «Товарищ командир! Сработала аварийная защита реактора!».   Ни с того, ни с сего она  не срабатывает. Значит, что-то было уже не так, подсознательно я уже что-то чувствовал. Бегу в ЦП, начинаем разбираться. Механики нашли неполадку в системе СУЗ, устранили. Восстановили режим работы реактора, убедились, что всё работает исправно. Я пошел отдыхать. И никакой больше тревоги, никакого беспокойства.

4. День рождения. Омар Хайям и мои моряки

На фото: корабельная стенгазета с поздравлениями и подписями всего экипажа. 

          Постепенно наш поход переваливает за половину. Накапливается усталость. Я уже говорил о том, какое напряжение нервов и сил испытывает командир атомного подводного ракетоносца в походе. Постоянно, днем и ночью я, мой корабль, мой экипах должны быть готовы к тому, что любой момент может поступить сигнал на применение оружия. 
          Меня, как любого военного человека,  тревожит одно - выполнение возложенных на тебя государством и народом обязанностей. Для меня это поддержание корабля и экипажа в постоянной готовности к выполнению Боевого приказа. Я ведь лично отвечаю за готовность корабля и экипажа к его выполнению.  Независимо от того, как складывается обстановка, какое время сейчас в мире.
          Чувство это называется ответственностью и давит  тяжелым грузом постоянно. Но о том  ни один человек в экипаже не должен даже подозревать. Командир должен быть уверенным в себе и в экипаже, вселять такую уверенность в остальных. Потому приходится денно и нощно учить, тренировать, проверять, вникать во все детали. И механические и человеческие. Любая мелочь может обернуться крахом.

           Кроме того, на корабле в плавании  не исключены и так называемые «нештатные ситуации».  Например, не могу не вспомнить об одном таком случае  в нашем первом походе. Где-то ближе к середине похода комдив, как обычно, пришел в Центральный пост, принял у меня вахту и отправил меня отдыхать. Только я задремал на диванчике в своей каюте, как зазвенели звонки аварийной тревоги и по трансляции раздалось: «Аварийная тревога!!! Пожар в Центральном посту!». Что такое пожар на подводной лодке сейчас уже все знают. А уж в Центральном посту! Когда парализуется всё управление кораблем…
        Поскольку обычно я отдыхал не раздеваясь, мгновенно вылетел из каюты и успел нырнуть в третий, пока переборку между отсеками еще не успели намертво задраить. И сразу же на средней палубе увидел перед собой стену черного дыма, за которой ничего не было видно, и которая неумолимо надвигалась на меня. Бросился к трапу, поднялся на верхнюю палубу туда, где был ГКП и находились пульты управления кораблем. Там уже все, включая командира дивизии, успели включиться в защитные средства, были в масках. Вахтенный механик кое-как доложил, что возгорание произошло в трюме, трюм обесточен, пожар, похоже, не распространяется, но что там и как – не ясно. Мне оставалось только отдать приказ командиру 3 дивизиона взять с собой двух человек в защитных костюмах, спуститься в трюм на разведку и доложить потом, как там обстановка. Дальше одел маску, включился  в аппарат ИП-46 и стал ждать результатов разведки, чтобы принять решение на дальнейшие действия. Ничего другого не оставалось.

         Казалось, прошла вечность,  пока командир разведгруппы не поднялся наверх и доложил, что горел фильтр очистки воздуха ФМТ-200Г. Но уже потушен. Остается только сильная задымленность. От души отлегло, к крайним мерам подачи фреона системы пожаротушения в отсек прибегать не пришлось. И даже всплывать для вентиляции отсека в атмосферу. Сумели очистить воздух оставаясь под водой. Хорошо, что вахтенный во-время обнаружил возгорание и ликвидировал его. А могло быть куда хуже.
          Такие проблемы для подводников не редкость. К ним тоже надо быть готовыми всем, от матроса до командира корабля включительно. И тому постоянно  приходится учить экипаж. Добиваясь того, чтобы каждый подводник мог во-время обнаружить и правильными, решительными действиями ликвидировать аварию в самом зародыше. А для того, научить и потребовать от всех членов Экипажа нести свою вахту так, чтобы каждый чувствовал ответственность за жизнь каждого из нас и за корабль.

           И, всё-таки, и в этой напряженной работе бывают минуты отдыха. Можно и прочитать что-то и обдумать.  Однажды поймал себя на мысли, что события 9 июня прошлого года, последствия той аварии, похоже, окончательно ушли в прошлое. Ни боли, ни обиды, так, легкое сожаление и только. Улыбаюсь, когда читаю у Омара Хайяма:

    Ты обойден наградой – позабудь!
    Проходят мимо годы – позабудь!
    Коварный ветер в вечной Книге жизни
    Мог и не той страницей шевельнуть.

              Просто потрясает глубиной мысли, точностью и непередаваемым юмором. Даже весьма приблизительный перевод его не портит, смысла не искажает. У него можно найти еще и не такое:

Лучше впасть в нищету, голодать  или красть,
Чем в число блюдолизов презренных попасть.
Лучше кости глодать, чем прельститься сластями
За столом у мерзавцев, имеющих власть!

             Что тут скажешь?  Ни добавить, ни убавить нечего. Хотя, почему нечего? Мне, например, нравится у него юмор, например, как он говорит мулле:

Ты учишь: «Верные в раю святом
Упьются лаской гурий и вином».
Какой же грех теперь в любви и пьянстве,
Коль мы, в конце-концов, к тому ж придем?

             В сентябре мне исполнилось 45 лет. Должен сказать, что я никогда не считал свой день рождения чем-то особенным. И, если было возможно, избегал его как-то отмечать. Но на корабле, в походе такое не утаишь. Дело в том, что дни рождения отмечают всем, хочет он того или не хочет. И я не исключение. Мой нынешний заместитель по политчасти Владислав Ильич Рощин,  (отличный мужик, что редкость для замполитов, поддерживал меня во всех моих делах, потому, к сожалению, не сделал личной карьеры), точно так же, как и для всех других, организовал обед с тортом, поздравил по трансляции, чтобы всем было слышно. Но одна особенность была, и она меня очень тронула.
            Рощин еще на берегу постарался как-то узнать, что у нас с женой дни рождения почти совпадают, (только она на год меня моложе). И вот мои моряки с его участием сделали специальный выпуск корабельной стенгазеты, посвященный нам  двоим, (позже мне подарили её на память). В ней, красочно оформленной, были две наших фотографии и стихи. Не такие, чтобы очень уж складные, но видно, что от души:

Не счесть походов сложных за плечами,
И сколько миль накручено винтами…
Вся Ваша жизнь и Ваша служба с нами,
Наш боевой, товарищ командир.
Да, много Вы ночей не досыпали,
Здоровье, силы флоту отдавали,
Задачи сложные и трудные решали,
Не зная промахов, товарищ командир.
Ответственность большая Вам по силам,
Никто нигде не видел Вас унылым,
И мы в беде и в шторм нигде не ныли,
Мы знали, что в Центральном – командир!

            Ну и так далее,  думаю, того, что сказано, достаточно. Я уже говорил, что более высокой оценки моего труда для меня нет. Там же было стихотворение и для Веры. В нем речь шла о нелегкой судьбе жен подводников, об их мужестве и выдержке. Мы с женой  храним эти незамысловатые, но искренние стихи, как самое дорогое в нашей жизни.

            И вот наш поход подходит к концу. Наступает щемящее чувство того, что скоро всё это будет у меня позади. Не будет больше ни огромной ответственности, возвышающей тебя в собственных глазах, ни невероятной свободы, когда над тобой никого нет, когда огромный корабль полностью подчинен твоей воле.  Когда все береговые мелочи  далеко за кормой. («Невозможно  далеко от убогой чьей-то злобы» - Римма Казакова;  «Как будто отхвачено заступом и брошено к берегу прошлое» - Андрей Вознесенский).  Не будет громадного риска, постоянного напряжения благородного труда…

5. Возвращение в базу

         Наконец, подходим к району всплытия недалеко от побережья Камчатки.  Позволю себе остановиться еще раз, чуть подробнее на самом всплытии, поскольку у меня, я так думаю, оно последнее.
 Район для всплытия назначают не так, чтобы уж очень далеко от базы, но и не близко, чтобы нам никто из входящих или выходящих не мешал. Обязательно встречает какой-нибудь сторожевик, охраняющий район. Экипаж уже весь поднят по тревоге, все на боевых постах. Акустики внимательно слушают горизонт.  У всех приподнятое настроение, все ждут. И вот, наконец:
 -  По местам стоять к всплытию!  Боцман, всплывать на перископную глубину!
      С подходом к поверхности поднимаю перископ, осматриваю горизонт – нет ли кого-нибудь поблизости. Как правило, горизонт чист, (где-то далеко сторожевой корабль), и – долгожданная команда:
-  Продуть главный балласт!
       Воздух высокого давления со свистом врывается в цистерны. Лодка медленно, как бы пыхтя и отдуваясь, поднимает над водой рубку, потом надстройку, всплывает полностью. Первым поднимаюсь по трапу, отдраиваю верхний рубочный люк…
        Первый глоток свежего воздуха – мой! Первый шаг в ограждение рубки – мой!  Там еще не ступала нога человека, еще сохраняется непередаваемый запах таинственных глубин. После плавания в южных широтах на настиле местами даже вырастает зеленый мох.  Пока поднимаюсь на мостик, за шиворот льются ручейки соленой воды, глаза слепит непривычно яркий дневной свет. На мостике  первым делом еще раз осматриваю горизонт, убеждаюсь, что берег, сопки, вулканы, всё на своих местах,  и только после этого разрешаю подняться  старпому, боцману и сигнальщику. Потом будет отбой тревоги, заступит на вахту очередная смена. Поднимутся наверх, в ограждение рубки свободные от вахты. Они тоже будут наслаждаться свежим воздухом, видами окружающей природы, курить, смеяться в предчувствии близкой встречи с друзьями, родными и близкими.

         Небольшое отступление. Как-то, много лет спустя, зашел ко мне в гости в Обнинске бывший у нас на борту в те времена представителем Особого отдела  Владимир Катков. В разговоре о прошлых днях, он вспомнил один из подобных моментов так:
        «Однажды выходим из базы, скоро погружение, стоим на мостике с вами, вы достаете свой знаменитый портсигар угощаете меня сигаретой, курим.  Вы говорите, что под водой на Боевой службе курить не будете, (напомню: на ракетоносце есть специально оборудованное системой очистки воздуха небольшое помещение для курения в подводном положении, А.Х.), я тоже говорю, что не буду.
            Проходит два с лишним месяца, всплываем, на мостике вы достаете портсигар, говорите: «Георгиевич, давай закурим!».  Открываете портсигар, а там ровно столько сигарет, сколько и было. Я, конечно, держу фасон, закуриваю, а от свежего воздуха и так мутит, да еще этот запах свежих огурцов в ограждении рубки от глубин, поэтому удовольствия от курения никакого, но ничего стою, вида не показываю.
            И еще как-то ночью в одной из наших бесед, Вы сказали, что не чувствуете себя полноценным подводником и человеком, если хотя бы раз в году не побываете на БС».

            Ну и еще раз о встрече на берегу. На пирсе, как уже было сказано, нас ждут начальство, офицеры штаба, экипажи подводных лодок. Все смотрят, как корабль швартуется. Мы, естественно, давно не выполняли швартовку, но ударить в грязь лицом перед таким количеством встречающих нельзя. Надо точно подойти к пирсу, подать и закрепить швартовы. Начальники стараются угадать по нашим лицам, всё ли у нас в порядке на борту, нет ли каких «ЧП», о которых придется докладывать на флот. И мы в свою очередь по их лицам стараемся понять, нет ли чего неприятного для нас.
            Наконец подан трап. Я иду по нему, буквально не чувствуя с непривычки своих ног, только ощущаю необычную твердость и неподвижность пирса. В меховой канадке, в сапогах, (в нашем море на мостике всегда холодно), в старой командирской шапке, насквозь просоленной брызгами, с позеленевшим от старости и соли «крабом».  Неуклюже козыряю, докладывая старшему на пирсе:

-  Товарищ Командующий! Корабль поставленную задачу выполнил. Личный состав здоров, матчасть в строю. Чрезвычайных происшествий нет. Готов к выполнению  новых задач командования!

      Первый, главный камень сваливается с души начальства. Потом пойдут разговоры о всяких «мелочах» в походе, но это потом. Жду, что скажут мне. Начальство неторопливо сообщает, что в семьях всё нормально, что нового в дивизии и что ждет конкретно нас в ближайшее время. Дальше улыбки, рукопожатия, встреча с друзьями. Наступает блаженное расслабление, пусть кратковременное, но счастье от окончания большого, напряженного труда, от сознания, что сделал всё, что был должен и мог, и теперь можно будет отдохнуть.

       Это счастье ощущается особенно полным, когда тебя ждут дома с любовью. Когда приходишь домой, а там тебя обнимают, целуют трое самых близких родных людей, суют под душ, сажают за накрытый стол.  Несмотря на то, что что-то щебечут дети, что-то говорит жена, здесь, дома, в отсутствие гула работающих механизмов, тебя обволакивает такая немыслимая тишина, что кажется, будто тебя в неё завернули.

6. Окончание службы на флоте

           На этот раз выражение: «отсутствие всяких новостей  -  лучшая новость», не для меня. Я с тревогой и нетерпением жду реакцию на отправленное еще перед походом письмо на «самый верх». Очень не хотелось думать, что оно, подобно тысячам других, тоже просто отправлено в мусорную корзину. Но никто ничего не говорит, и по лицам начальников видно, что не знают. И только после праздника 7 ноября звонок из Москвы. Товарищ  из ГШ ВМФ сообщает:
-  Жди гостей. Едет комиссия по твою душу.
           Какая именно комиссия, зачем – было только сказано, что не телефонный, мол, разговор, сам скоро узнаешь.

           Вскоре забегали штабные, засуетились тыловики, начальство поехало в аэропорт. Комиссия оказалась опять от Главкома ВМФ, и опять-таки с адмиралом-политработником во главе!  Вскоре от одного знакомого офицера из состава комиссии, мне стало известно, что бумага моя всё-таки попала к самому Генсеку  К.Черненко. И что тот поручил Министру обороны «разобраться и принять меры».  Стандартная резолюция, стандартное решение -  министр препроводил бумагу ниже, поручил разобраться ГК ВМФ. Ну а тот прислал комиссию, чтобы набрать материал для ответа МО. Мог бы вообще спустить дело еще ниже – Командующему ТОФ, но видно, было приказано разобраться лично.  Офицер сказал, что в самолете, которым комиссия летела на Камчатку, «было полно ненависти к тебе». Понятно почему. Они докладывают на самый верх, что у них все отлично, а тут какой-то командиришка сует свой нос куда не следует.

           И точно, с первой же встречи с её председателем, адмиралом Лосиком, с его стороны ко мне почувствовалась явная враждебность. Он избегал встреч и разговоров со мной, старался вообще в мою сторону не смотреть. Комиссия работала по старой схеме – корабль, дисциплина, порядок, результаты БП и ПП, хозяйство, учет, отчетность, знания и показания матросов, офицеров. Но теперь уже с нескрываемой, практически, целью накопать на меня компромат. Дотошно всё перерыли, опросили не только всех моих, но и штабных. Ничего, что хоть как-то потянуло бы на какой-то негатив, заслуживающий внимания и наказания не находилось!  Один из членов комиссии встретив меня в коридоре ПКЗ, сказал мне один на один по секрету:
    - Счастье твоё, командир, что ты чист. Тебя не за что ухватить.

              Да какой там «чист»!  Мало ли что бывает в жизни, тем более в службе!  Ведь даже Пушкин писал:

И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И  горько жалуюсь, и тихо слёзы лью,
Но строк печальных не смываю.

              Мало того, говорят, что сам Л. Толстой считал это четверостишье лучшим из всего, что создал Пушкин. (Л.Толстой только высказал своё мнение, что в последней строке слово «печальных» заменил бы на «постыдных»). Так это Пушкин, Толстой, русская интеллигенция.  Что уж говорить о нас, флотских. Мало ли что где  сморозишь или совершишь по глупости или в подпитии. (До сих пор стыдно за некоторые свои слова и поступки). Или, например, надо скрыть от начальства какую-то поломку, допустим при неудачной швартовке, или, как у меня когда-то разбитое при всплытии во льдах оргстекло в ограждении рубки. Самим сделать не под силу, берем корабельный спирт, идем на завод, там за спирт умельцы сделают что угодно. Да и сами мы, «отцы-командиры» умели расслабляться между походами.  Так что, повторяю, какой там «чист». Главное:  ни один человек не сказал лишнего слова!  А вот это дороже всего.

             Но комиссия продолжала копать. И мне пришлось терпеть до конца её работы, когда, по флотской шутке, на разборе приступают к наказанию невиновных и поощрению непричастных.

             Постепенно мнение и настроение членов комиссии менялось. Но не председателя комиссии. Я требовал рассмотрения поставленных в моем «Докладе» вопросов, он же от них отмахивался, явно выполняя установку Главнокомандующего ВМФ. Пришлось, предупредив о том Лосика, дать телеграмму на имя Министра обороны: «Считаю работу комиссии ГШ ВМФ без участия представителей Генерального штаба ВС СССР недостаточно эффективной и не имеющей смысла». Я, конечно, понимал, что никто такую телеграмму Министру обороны докладывать не будет. Но...

             И точно, на неё никакой реакции не последовало, если не считать легкого испуга начальников, включая председателя комиссии. В принципе, я на то и рассчитывал. Комиссия тут же закончила свою работу.  Меня приказано было рассчитать в три дня, (командира ракетоносца!), и немедленно убрать с флота. Отправить в Обнинск, в Учебный центр подводников на должность преподавателя. Похоже, что такое решение, было подготовлено заранее. Гадать не берусь. Но иногда думаю – а что было бы, если бы всё-таки удалось накопать на меня компромат?

             По поводу «рассчитать в три дня»,  меня удивил Э. Балтин. Честно говоря,  я такого от него не ожидал. (Тем более после того памятного заседания у него при предыдущей комиссии). Как только нынешняя  комиссия скрылась из виду, он позвонил мне и сказал:
-  Никуда не торопись. Сдавай корабль, рассчитывайся спокойно, столько времени, сколько тебе нужно.  А потом мы тебя проводим по-человечески. Иначе не отпустим.

             Вот я и не торопился. Сдавал корабль, прощался с экипажем, с друзьями. Мои офицеры устроили прощальный вечер в кафе, куда пришли все со своими женами. На прощанье мне была подарена точная копия моей «К-223» сделанная по спецзаказу на заводе.  Мичмана организовали просто мальчишник в квартире одного из них. Поднимали тосты, шутили, пели песни под гитару. Подарили мне несколько подарков на память, в том числе магнитофонную пленку с теплыми словами благодарности и добрыми пожеланиями.
            Вот, например, что через 30 (!) лет, поздравляя с очередным Днем ВМФ, написал мне один из моих бывших мичманов:

            Геннадий Глухойкин:  "Товарищ командир, мы все, кто ходил в походы под Вашим командованием, ощущали себя за Вашей спиной, как за крепкой надежной стеной, и то, что предстояло нам впереди, никого не страшило. Никакой враг нам был не страшен в тех бесконечных тысячах подводных миль, пройденных вместе с Вами. Эпизод из жизни: Вы уходили с корабля и у меня на квартире, мы мичманы экипажа попрощались с Вами. Я остался убираться после застолья и вдруг с улицы слышу дружные вскрики. Смотрю это Вас подбрасывают на руках до уровня второго этажа. Эмоции и чувства людей переливались через край".

           В так называемом в нашей среде «Греческом зале», в кафе в один из вечеров собрались отцы-командиры, офицеры штаба дивизии, командир дивизии Еременко с женой. Командующий флотилией Балтин от моего приглашения деликатно уклонился:
    -  Рад бы, конечно, но меня «там» могут неправильно понять. Так что за службу тебе спасибо, всего тебе хорошего, а меня извини.
          На вечере было сказано много теплых слов, шутливых напутствий, пожеланий. Особенно запомнились стихи жены комдива Любы Еременко:

«Мастер-наставник» - да, это модно.
Но мода есть мода, а суть благородна.
И суть благородна и цель вам ясна –
Дерзайте, Храптович, пред Вами – Москва!
Коль скоро вы здесь хорошо проявились,
Учите там всех, чему здесь научились.
Мы будем вас помнить и чтить и любить,
Но только посмейте нас там позабыть!
Служите же там и достойно, и верно,
Арриведерчио, Альберто и Вера!

           Как говорится, сама написала, сама на память выучила и прочитала под улыбки и аплодисменты собравшихся. Откровенно говоря, у меня даже руки задрожали от волнения. Конечно, все понимали, что к чему. Какая там Москва, какие дерзания! Но добрые слова, сказанные от души, всегда приятны.

           Да, действительно, меня называли «Мастером». Да, несколько лет мой портрет висел в районе 7 пирса напротив штаба дивизии, был он и на «Доске почета»  Тихоокеанского флота. (Что интересно, мне передавали, что он оставался там еще долго, даже после того, как Главком объявил мне выговор за аварию). Было что вспомнить, и мы за воспоминаниями и тостами засиделись там допоздна. Откровенно говоря, я даже не ожидал, что мои друзья-командиры, офицеры штаба помнят многое из нашей совместной службы,  даже то, что я уже успел забыть.

             Окончательно с кораблем и экипажем попрощался, когда они уже с новым командиром уходили на перегрузку ракет. Сам отдал кораблю швартовы, долго смотрел вслед, прощался, мысленно желал всем счастливого плавания и удачи.
             Уже без моего экипажа  построили дивизию, зачитали перед строем прощальный приказ. Простился с коллегами-командирами, отдал честь флагу, вышел за КПП флотилии, и на том моя служба на флоте закончилась.

             Если коротко подвести её итог, то, мне кажется, стыдиться мне нечего. Но, всё-таки, на мой взгляд, для оценки моей службы  лучше всего подойдут слова одного из моих бывших подчиненных, которые не так давно встретились в Интернете:

                « Из интервью начальника Оперативного управления ТОФ контр-адмирала Константина Лаптева корреспонденту газеты «Красная Звезда» , ( 18.03.2009г.). В ответ на просьбу  рассказать о начале службы на флоте, когда он впервые пришел на корабль, Лаптев, в частности, сказал следующее:
          «Командиром атомохода был капитан 1 ранга Альберт Иванович Храптович – легендарнейшая личность, человек, который изменил судьбу не одного подводника и не только в нашем славном экипаже. Профессионал высочайший, глубочайший психолог. Мы, по молодости многого не понимали. Иной раз обидчиво реагировали на его строгость, считали его в чем-то излишне придирчивым. А он, сейчас я думаю, этой строгостью просто воспитывал нас и по-другому действовать в принципе не мог. Он не жалел себя и все, что знал, отдавал нам. Однако и требовал с нас так же строго и ответственно, как он сам понимал подводную службу. И мне такой подход очень сильно помог в офицерском и командирском становлении. Честно говоря, если бы я не прошел в свое время школу капитана 1 ранга Храптовича, то еще неизвестно, кем бы стал в будущем».

                Должен особо подчеркнуть:  Эти дорогие моему сердцу слова сказаны Константином спустя 25 (!) лет после того, как я ушел с корабля, и наши пути разошлись.

                Но еще больше меня поразили слова моего товарища по училищу и последующей службе на флоте Ивана Степанченко. Спустя много лет, уже в 2013 году, когда мы были уже давно на пенсии, Иван, поздравляя меня по телефону с Днем подводника, сказал,  что я, по его мнению, лучший из всех командиров подводных лодок и крейсеров, которых он когда-либо знал. А знал он, проходя службу на подводных лодках, и потом, будучи флагманским специалистом флотилии и флота, многих, у многих побывал на стрельбах и т.д.  На мой вопрос – не выпил ли он уже несколько рюмок, засмеялся и сказал, что пока еще нет.
                Честно говоря – не ожидал такой оценки от однокашника!  Обычно, ведь, в общении между собой мы избегаем давать друг другу оценки. Ивана все мы знали из училища, как классного специалиста своего дела и человека органически неспособного на враньё или лесть. И, если он так оценил мои труды на флоте, значит, выходит, я не так уж плохо служил делу защиты Родины.

              А вечером накануне нашего окончательного отъезда с родной и полюбившейся Камчатки у нас в полупустой квартире собрались друзья. И там Света Пилипчук, жена одного из друзей-командиров, прочитала и подарила на память выдержку из Ф. Киплинга:

          -  «Если Вы можете держать голову высоко, когда вокруг теряют головы и во всем обвиняют Вас…   Если Вы умеете ждать и не уставать от ожидания… Если Вы можете поставить на карту все свои победы и проиграть, и начать всё с начала, не промолвив ни слова о своём поражении… Если Вы можете заставить сердце, мускулы, нервы служить Вам долго, если Вы можете заполнить одну быстро летящую минуту шестьюдесятью секундами смысла, тогда Земля, и всё, что на ней – Ваше!  Тогда Вы – человек!».

            Не знаю, почему она прочитала именно это, и какое отношение цитата из Киплинга имела отношение ко мне, но Светлана, одна из самых образованных наших жен, видимо, что-то имела в виду.

             Утром они проводили нас на автобус, идущий в аэропорт.  Погода в тот день была неважной, вылет несколько раз откладывался. Похоже, Камчатка не хотела нас отпускать. Но, в конце-концов,  улетели.
           Основной этап жизни остался позади. Что ждет нас дальше?

Глава XX. 1. Учебный центр в Обнинске

На снимке: парадный вход в главное здание Учебного центра.

                « Делай, что должно,
                и будь, что будет!»

           5 января 1985  года я, уже переодетый в форму МВД, (маскировка от «вероятного противника» всё еще была в силе), предстал «пред светлы очи» начальника Учебного центра в Обнинске. Как полагается, доложил, что прибыл для прохождения дальнейшей службы. Капитан 1 ранга, (здесь – полковник),  Е. Золотарев, знавший меня еще по службе на Севере, посмотрел на меня с недоумением:
  - Откуда Вы, Альберт Иванович?  На какую должность к нам назначены?

            Вот это номер!  Начальник Центра не знает, кто и зачем к нему назначен! Пришлось объяснить,  как и почему здесь оказался. Правда, на какую именно должность меня определили, я и сам не знал.  Золотарев тут же принялся звонить в Москву, благо здесь рядом, выяснять. Оказалось, что приказом Главкома ВМФ  я назначен в Учебный центр старшим преподавателем Цикла  БИУС, (Боевых информационно-вычислительных управляющих систем. Цикл - это типа кафедры в ВУЗах).   Обрадовался – дело новое, перспективное, для меня очень интересное. Однако радость была недолгой. Золотарев, оказывается, эту должность уже пообещал другому знакомому командиру с СФ, который очень хотел попасть именно на этот цикл. И Золотарев попросил меня уступить. «Тем более, - сказал он, - с Вашим опытом службы и на многоцелевых, и на ракетных подводных лодках, Вам самое место на Цикле тактики». Что делать, не ломать же кому-то жизненные планы и самому с самого начала портить отношения на новом месте. Согласился.

        И началась моя служба на берегу. Для меня она особой сложности не представляла, потому, что приходилось бывать здесь раньше, что и как в учебном центре делается, я знал. На цикле тактики собрались, в основном, бывшие командиры подводных лодок. Возглавлял цикл В. Ваганов. С коллегами сошлись быстро, посидели вечерок в кафе, «обмыли» моё  представление и порядок.

        Как старший преподаватель, я должен был учить командиров, вахтенных офицеров и в целом экипажи новостроящихся и прибывающих с флотов подводных лодок всему тому, чему сам, по выражению Любы Ерёменко, научился на флоте. Не такая уж большая трудность заключалась только в том, что предварительно я должен был лично разработать все планы и конспекты лекций, занятий, тренировок, учений по которым буду работать с экипажами. Потом надо было предъявить их начальнику своего цикла, потом Учебному совету Центра. Провести в их присутствии показательные занятия, учения, тренировки со слушателями. И только потом на заседании Учебного совета, после обсуждения качества проведенных занятий, новый преподаватель или допускается к самостоятельной работе, или ему дается время на устранение недостатков. Ну а дальше всё зависит от того, есть ли у тебя талант или хотя бы склонность к преподавательской деятельности, или нет. Будешь ты работать с удовольствием или отбывать номер до пенсии.

          После службы на флоте всё это было не страшно и не сложно. Смешно, но факт: куда труднее было привыкать к службе «от звонка до звонка». Приходить к 8, уходить около 17 часов, что по флотским понятиям означало – среди бела дня!  Первое время коллеги надо мной подшучивали – что, мол, не знаешь, что дальше делать?
          Теперь я  лично отвечал лишь за несколько секретных  документов в моем  «секретном» чемодане, да за качество проводимых занятий со слушателями. Из материальной части в моём «заведовании» были лишь стол и стул в кабинете преподавателей. Раза два в году здесь играли «Экстренный сбор», отрабатывая службу оповещения на случай тревоги. Вот, собственно, и все дела. Проводить занятия и тренировки с подчиненными, учения на корабле - для меня было делом не новым, к тому же, мне нравилось делиться своим опытом с подчиненными. Так что можно было спокойно дослуживать до пенсии. А при желании, угодив или услужив начальству, можно было даже выбиться в начальники цикла, а то и в заместители начальника УЦ!  Что, кстати, нередко здесь наблюдалось. Иной придет с флота старшим лейтенантом, списанный оттуда по здоровью или неспособности к службе, и, смотришь, растет, растет по службе и в звании, постепенно матереет и в один прекрасный день оказывается и капитаном 1 ранга, и твоим начальником. И позволяет себе разговаривать с тобой, старым командиром, свысока.  Впрочем, таких было мало, большинство преподавателей здесь были уважаемые и достойные люди. Да, здесь можно было спокойно служить до пенсии, а то и дольше. Только у меня-то ситуация другая. Оставлять не доведенными до конца вопросы, которыми занялся на флоте, я не мог.  Тот, кто рассчитывал, возможно, что, убрав меня с флота, заставит замолчать, ошибался. Решение добиваться рассмотрения и решения проблем подводников на самом высоком уровне оставалось для меня основным.

        Но, прежде чем на новом месте о чем-то говорить, надо сначала заслужить на то право. То-есть, если не в совершенстве, то, по крайней мере, не хуже других освоить своё дело.  Выполнять свои новые обязанности так, чтобы ни со стороны начальства, ни со стороны слушателей не было претензий. Еще лучше заслужить уважение. И только потом можно будет продолжать начатое на флоте.  Вот этим всем я и занялся в первое время работы и службы в УЦ. Плюс, конечно, надо было решать вопросы с жильём для семьи, школой для дочери и т.п.

            Где- то через полгода семья моя была  устроена, (нам дали квартиру), дочь училась в школе, Вера работала в местном домоуправлении. По выходным всем семейством выходили на прогулку в лес, который начинался буквально почти за порогом. Нередко ездили на электричке в Москву по различным делам и в театры, музеи.  Осенью ходили за грибами, наслаждались красотами осеннего леса.  Зимой почти весь Обнинск от мала до велика становился на лыжи. За нашим домом, на поляне обычно начинались различные соревнования, в них могли участвовать все желающие. Не отставали от них и мы.

            Так что и быт, и досуг у нас были налажены.  И в моих служебных делах был полный порядок. Я вел занятия, ничем не отличаясь от других, более опытных преподавателей. Можно было бы и успокоиться, забыть о прежних проблемах.
            Только я себе позволить такое не мог.  Окончательно утвердившись в своей новой ипостаси, завоевав, как говорится, некоторый авторитет, я был готов возобновить то, что начал делать на флоте. Тем более, что теперь  мог продолжать уже с учетом весьма существенных данных полученных здесь, в УЦ.

2. Особенности подготовки в УЦ

На снимке: знаменная группа со Знаменем Учебного центра на одном из праздников. У Знамени - начальник УЦ Е.Золотарев. Ваш покорный слуга справа.               

      Суть в следующем. Экипажи, прибывающие в УЦ с флота на межпоходовую подготовку,  проходили, так называемый, «входной контроль».  Каждый матрос, офицер проверялся по всем видам подготовки: боевой, общей, тактической, специальной. Потом весь экипаж  проверялся на тренажерах на предмет проверки уровня практических навыков по использованию оружия, технических средств в различных ситуациях, включая аварийные. Всё это делалось для того, чтобы выявить недостатки в подготовке прибывших в УЦ экипажей, для последующей работы с ними в ходе обучения или переподготовки. Все подводники, до командира включительно, получали соответствующую оценку. То, что на флоте надлежащих условий для боевой подготовки личного става нет, здесь подтверждалось в полной мере:  подавляющее большинство матросов, старшин, офицеров, прибывших с флота, получали неудовлетворительные оценки.  Даже  прибывающие в УЦ на  состязания экипажи, (по некоторым видам оперативно-тактических задач они проводились на наших тренажерах), казалось бы, лучшие из лучших, нередко показывали такой  же низкий уровень знаний и практических навыков! Их, что называется, приходилось сначала «натаскивать» по основным вопросам и только после этого допускать к состязаниям.  Конечно, за несколько дней многому не научишь. И когда потом наши начальники натягивали им оценки «хорошо», («Иначе нас там, - вздымали они очи вверх, - не поймут»), у многих из нас, преподавателей, нехорошо становилось на душе.

               Нередко преподаватели, особенно из «старых», удивлялись: «И как они там вообще плавают?!  О каком «выполнении поставленных задач» может идти речь?».  Более «свежие», недавно пришедшие с флота удивлялись меньше. Мы знали, чем приходится заниматься морякам вместо боевой учебы.  Именно об этом я и пытался сказать, будучи на флоте. Говорил и теперь, выступая на собраниях офицеров УЦ по подведению итогов, которые один раз в месяц проводил Золотарев.

              Любопытно, что однажды, когда я в очередной раз поднял вопрос о низкой подготовке экипажей на флотах, он меня перебил:

-  А Вы, знаете, Альберт Иванович, бывают исключения. Вот недавно, пока Вы были в отпуске, у нас побывал Ваш бывший экипаж с Северного флота. Так вот он показал высокие результаты по всем видам подготовки. В основном были хорошие и отличные оценки.

             Все его заместители, сидевшие рядом с ним в президиуме, дружно заулыбались, закивали головами. Слушать, конечно, было приятно, но разве можно считать это решением проблемы? Исключения, как известно, только подтверждают правило.

            Кроме всего прочего, здесь, в УЦ, можно было более глубоко разобраться с тем, что делается в этом плане у «вероятного противника».  В чем мы отстаем от них в акустике, шумности, в условиях для боевой и специальной подготовки личного состава и т.д. В том числе и в уровне подготовки подводников в Учебном центре. Понятно, что для экипажей, кроме теоретических занятий, особенно важны тренажеры. Они здесь, конечно, были. Однако создавались в основном силами умельцев-мичманов и офицеров УЦ, с привлечением возможностей местных предприятий. Так что с тем, что в этой области имел «вероятный противник», их было не сравнить. Там, прежде, чем сдать подводную лодку нового проекта флоту, промышленность обязана построить  Учебный центр с самыми новыми тренажерами, аналогами той техники и оружия, что установлено на подводной лодке. Однажды в составе комиссии, проверявшей наш  Учебный центр, оказался офицер, перед тем побывавший каким-то образом в одном из Учебных центров за рубежом. Посмотрев  наши возможности, пока остальные восхищались, он вздохнул и тихо сказал: «Какое убожество…».

          Не раз и не два, прежде чем снова выходить наверх, я спрашивал своих нынешних начальников, почему они молчат, не бьют тревогу, не поднимают вопросов «наверху»  о подготовке подводников на флотах и в Учебных центрах?  Ведь не могут не понимать, что недостаточно подготовленные подводники не смогут успешно действовать в бою. Да что там в бою, в мирное время часто терпят аварии, а то и гибнут вместе с кораблями. Никаких ответов по-существу, всё вокруг да около. Невольно возникала простая мысль:  да они просто не хотят портить отношения с друзьями на флоте, докладывая "наверх" об уровне подготовки их подчиненных! С теми друзьями на флоте, которые, в свою очередь, помалкивают о фактическом положении дел и почему так, дабы не ломать карьеру.  И потому, чтобы не ссориться с вышестоящим начальством в Москве.
              Но что еще больше меня удивило, так это поведение моих новых товарищей, коллег по работе на нашем цикле.  Я-то рассчитывал на их поддержку. Рассуждал примерно так: здесь мы все  практически лишены всяких иллюзий относительно дальнейшего продвижения по службе, (за исключением отдельных приспособленцев, о которых я говорил выше). Выслуживаться нет смысла, а терять нечего. Зная правду о положении дел на флоте, они, конечно же, меня поддержат. Тем более сейчас, когда в стране началась «перестройка», гласность, былого страха перед органами нет.
           Каким же было моё разочарование в некоторых из них, когда на деле часто оказывалось иначе!  Пока говоришь наедине или в своем кругу –  понимание. Но как только требуется поддержать, или хотя бы подтвердить что-то при начальниках – предпочитают не вмешиваться. У кого старая, неистребимая привычка «не высовываться», у кого не решен вопрос с квартирой, кто-то не хочет раньше времени на пенсию. Был даже один такой, который заявлял на полном серьезе: «Начальство лучше нас  знает, что делать!». Не все, конечно, были такими, в основном порядочные, умные и знающие профессионалы, но и такие были тоже. Что поделаешь, жизнь есть жизнь.

3. Перестройка в стране и в УЦ

         Что касается упомянутой «перестройки».  В апреле 1985 года под руководством вновь избранного молодого Генерального секретаря ЦК КПСС  Михаила Горбачева состоялся знаменитый Апрельский пленум ЦК. Фактически оттуда начался и начал набирать силу процесс открытости, гласности и той самой «перестройки». Под таковой имелась в виду перестройка устаревших понятий и методов построения социализма в СССР.  В обществе и в печати уже почти безбоязненно обсуждались открыто недостатки и изъяны социализма, предлагались различные пути и способы их устранения. У нас же, в армии и на флоте не изменилось абсолютно ничего!  Помнится, какой-то высокий чин во всеуслышание заявил где-то:

- А что нам менять, перестраивать?  Мы что – плохо защищали нашу Родину?

      Так что нетрудно было представить, как там, наверху, встретят мои новые «выступления». А я к тому уже был готов.
       Речь вот о чем. В последнее время в Учебном центре начали планировать, готовить и проводить на тренажерах грандиозные морские операции по уничтожению Авианосных ударных группировок, (АУГ), вероятного противника силами авиации и флота. Естественно, основную ударную  силу должны были представлять ракетные и торпедные подводные лодки в составе ударных групп и завес. В их роли в УЦ должны были выступать проходящие обучение и межпоходовую подготовку командиры подводных лодок со своими ГКП, Командными пунктами и Боевыми постами, и преподаватели УЦ. В процессе проведения «операции» имитировались разведка, целеуказание подводным лодкам, организация связи между подводными лодками в группе и с Береговым командным пунктом, (БКП), руководство командирами  групп своими подводными лодками с использованием звукоподводной связи, и т.д.  Такие операции проводятся по замыслу, как минимум, Генерального штаба Вооруженных сил и разрабатываются Главным штабом ВМФ. 
          На первый взгляд, казалось бы, полезное мероприятие. Но пользы для командования и  экипажей подводных лодок временно проходящих обучение и предпоходовую подготовку в УЦ в том было мало. Потому, что  львиная доля всех проводимых мероприятий проводилась… условно.  Командиры групп условно получали приказание с БКП занять такую-то позицию, условно передавали приказание как бы на УКВ или по ЗПС на подводные лодки, те условно занимали позиции, условно наносили удары, условно поражали цель и т.д.  То, что никаких практических навыков в выполнении подобных задач подводники не приобретали, потому, что в море, в условиях реальной боевой обстановки, при противодействии сил противника, ничего общего с подобными "действиями", даже с частичным использованием наших несовершенных тренажеров, не будет, было предельно понятно. А учебного времени и сил преподавателей и боевых расчетов экипажей на организацию и проведение таких «операций» уходило много.
        Я категорически был против нерационального растранжиривания учебного времени экипажей, прибывших в УЦ. Считал, что такой Учебный центр, как наш, должен учить командование и личный состав экипажей, прежде всего, глубокому освоению своей материальной части, оружия, их содержанию, уходу за ним, использованию в различных условиях обстановки, в том числе в аварийных ситуациях. Здесь, прежде всего, надо отрабатывать на тренировках и учениях вопросы безопасности плавания, управления кораблем, борьбы за живучесть, использования средств индивидуальной защиты, своего оружия и т.д. Времени на то было чрезвычайно мало, так что иной раз не успевали довести экипаж до надлежащей кондиции. (Например, экипаж "Комсомольца" и других, о чем речь впереди).  А учения по разгрому АУГ противника большими силами проводить с подводниками, конечно, нужно, но не с теми, кто только готовятся к выполнению поставленных задач в море или восстанавливают свой уровень знаний и навыков, и  которым отведено на то в УЦ строго ограниченное время. Это задачи для перволинейных кораблей на флотах.

           К тому же, здесь, в УЦ, как и на флоте, отводилось слишком мало времени на  изучение командованием и офицерским составом экипажей подводных лодок сил вероятного противника, его оружия, тактики действий и т.д.. Вот на это его надо было бы увеличить. Потому я открыто,  категорически выступал против показушных мероприятий, которые отрывали экипажи от установленных программ обучения и фактически проводились в интересах ГШ ВМФ. Или хотя бы для того, чтобы доложить о них туда. Как бы повышая свою значимость, что ли.

           Конечно, кому в УЦ могла понравится такая точка зрения. Поскольку мои соображения командование УЦ просто игнорировало, пришлось и здесь подготовить в письменном виде предложения вышестоящему командованию.  Свой новый труд озаглавил «Вопросы тактической подготовки офицеров подводных лодок», как вывод из изложенного выше, и как дополнение к тому, что раньше было изложено в «Докладе», (разумеется, со ссылками на него), подал Золотареву и попросил его доложить о нем вышестоящему командованию. (Хочу подчеркнуть: и здесь тоже, как и на флоте, я ничего не делал "через голову" моих непосредственных начальников. На более высокие инстанции выходил вынужденно, только убедившись, что мои начальники ничего не докладывают "наверх" и ничего не предпринимают для устранения недостатков сами лично). Как бы ему того не хотелось, но любой начальник обязан был по Уставу это сделать.  Мои предложения ушли в ГШ ВМФ.  Как всегда,  наступило молчание…

4. На флоте без перемен

На снимке: 1988 г. Доктор наук профессор В.И. Дарагань, (справа), и начальник цикла ядерных энергетических установок  А. Гурьянов, (в центре), попросили меня  сфотографироваться с ними на память. Мы пока еще в форме МВД.

           И вот уже 1986 год, февраль. ХХУII –й  Съезд КПСС. Перестройка в СССР в разгаре, гласность опьяняет, газеты, журналы печатают раньше немыслимое, покупаем их пачками, читаем взахлёб. Очевидно, мой труд попал-таки в высокие инстанции, потому что меня в очередной раз «приглашают» в Главное политуправление ВМФ на «беседу». (Никак не мог понять, причем тут политуправление, если в моих трудах речь идет исключительно о боевой подготовке).  Теплилась слабая надежда – может в свете новых решений Съезда Политуправление ВМФ  меня на этот раз поддержит?

               Увы. Первый заместитель начальника Политуправления, контр-адмирал Панин и на этот раз, в присутствии примерно двух десятков адмиралов и капитанов 1 ранга, (на этот раз с представителями из Управления по Боевой подготовке), долго внушал мне, что я не то говорю и не то делаю. Основным его аргументом был такой:
-  Почему вы говорите, что на флоте всё плохо, что неизбежны аварии, катастрофы, возможно поражение в бою?  У вас что, на руках Акты комиссий, заключения инспекций?  Ах, ваш личный опыт, фактическое положение дел, данные Учебного центра. Но это лишь ваши личные домыслы.

              Сидящие за длинным столом военачальники усердно кивают, поддакивают, негодующе смотрят на меня. Особенно старался какой-то капитан 1 ранга, со значком командира подводной лодки на груди.  Я не выдержал:
-  Ты-то чего выскакиваешь?  Как будто не знаешь, как оно там на самом деле. Что,  так «адмирала» хочется?
             Тот так и сел. Потом молчал, будто язык проглотил. Но и я ушел оттуда, как побитая собака. Хотя виду, конечно, не подал. Как мне показалось, настроение кое у кого из присутствующих там, тоже упало.  Позже мне передали, что один из адмиралов сказал:
-  Как только ему исполнится 50 лет, уволим в запас.

             Такой вот оказался вредитель, враг флота. Непонятно было только одно – а зачем так долго  его терпеть? Почему не убрать с флота, не уволить в запас немедленно?  Лишь много позже один из знакомых офицеров ГШ ВМФ сказал мне:
-  Да только потому, что когда речь заходила о тебе и твоем «Докладе», мы заявляли, что ты прав, и что на флоте об этом все знают. Потому начальство не могло тебя просто так убрать. Тем более, что других оснований не было.

           Разумеется, с упомянутыми выше «аргументами» членов и председателя комиссии ГК ВМФ я согласиться не мог. И продолжил попытки выхода на вышестоящие инстанции. Написал письма Министру обороны, потом в  ЦК КПСС. Как и многие другие, я наивно верил, что теперь, когда во главе страны стал молодой Горбачев вместо прежних больных старцев, теперь всё пойдет по-другому, по-ленински.
          Святая простота! По всей видимости, ни к кому из этих самых, вышестоящих мои письма не попали. Зато опять неприятные разговоры с начальством, разбор на партийном собрании, выкрики специально подготовленных, а может и просто наивно верящих начальству «товарищей»:
-  Чего вы добиваетесь? Зачем очерняете флот?
-  Как вы можете  клеветать на наших моряков?
Безразличное,  оскорбительное для меня молчание коллег из моего цикла. (Какой контраст с офицерами "К-323" на партбюро в 1972 году!). И редкие выступления в поддержку со стороны  преподавателей других  циклов...

          Вскоре последовал, практически, добровольно-принудительный перевод меня с цикла тактики  на цикл  «Управления и живучести подводных лодок». Я не возражал, поскольку, не получив поддержки коллег с цикла тактики, был разочарован. К тому же, на новом цикле мог применить те знания и практические навыки, которые приобрел за коды командования кораблем в морях, по управлению подводной лодкой и по борьбе за живучесть. И мог использовать те бесценные знания, которые в своё время получил на курсах в училище им. Фрунзе.   А моё начальство могло так хоть что-то доложить «наверх» о принятых в отношении меня мерах. Но, видимо, того показалось мало.  Дело дошло даже до подделки моей аттестации.

           Откровенно говоря, вспоминать об этом противно. Но куда денешься – довольно характерный для того времени эпизод, так что придется о нем рассказать.
          Один раз в 3 или 4 года непосредственными начальниками на каждого из офицеров составляется аттестация. Это обычная характеристика, но в конце неё пишутся предложения по его дальнейшей службе.  Утверждает аттестацию вышестоящий начальник, добавляя туда свое мнение и заключение,  чего, по его мнению, заслуживает аттестуемый. После чего, с её содержанием офицера знакомят под роспись. Вот и на меня тоже Ваганов в своё время такую аттестацию составил. Самую обычную, стандартную, типа Коммунистической партии и Советскому правительству предан, дело своё знает, исполнителен, дисциплинирован  и т.д.  Я прочитал, расписался, даже не думая о том, что там написано, поскольку никакого значения в моей дальнейшей судьбе аттестация не имела.

             И вот как-то один мой товарищ с другого цикла рассказал мне, что случайно, будучи в секретной части после окончания занятий, видел, что мой начальник, Ваганов, взял там мою аттестацию и пошел с ней в кабинет начальника УЦ. Что засиделись они там допоздна. Мне стало интересно, зачем это им понадобилось, и я попросил знакомого мичмана-секретчика показать мою аттестацию мне.  Был просто поражен, когда увидел совершенно другой текст. Оказывается, я и несдержан, и упрям, и с товарищами и с начальниками груб, и личные интересы ставлю выше общественных!  Это я-то!  И главное –  написано за моей спиной, ни слова мне не говоря.

               Зло взяло, пошел к Золотареву, начальнику центра. Поинтересовался, когда и с кем я был груб, можно ли считать грубостью несогласие с мнением начальников, какие такие личные интересы и когда ставил выше общественных?  Поскольку никаких фактов он привести не мог, возразить ему мне было нечего. Тогда я вежливо объяснил Золотареву, что так поступать нехорошо. Тот не знал, куда глаза девать и что отвечать. Пришлось ему пообещать мне  сделать запись, что он лично с текстом аттестации не согласен.
                В общем, чушь собачья. Зачем тогда надо было её переписывать?  Видно такой заказ был сверху, ослушаться не посмели. Или сами, зная отношение ко мне наверху, решили услужить вышестоящим. Чтобы, если спросят где-то еще выше, там можно было бы показать, кто такой к ним обращается, что он  собой представляет, и стоит ли обращать внимание на то, что он пишет.

                А тут случайное совпадение - буквально на следующий день комиссия из Москвы, от ГШ ВМФ с обычной плановой проверкой состояния дел в УЦ. Во главе её – контр-адмирал Ю.Федоров. (Кстати, сын того самого адмирала Федорова, который когда-то принимал меня в училище). Ну я, пока еще не остыл, взял и рассказал ему о том, что произошло с моей аттестацией. К моему удивлению, Федоров тут же поручил одному из офицеров из состава комиссии Н.Кудрякову проверить это дело. Еще большее удивление у меня вызвало то, что тот действительно добросовестно во всём разобрался, и доложил Федорову, что по отношению ко мне была совершена подлость. Не знаю, что ответил ему Федоров. Но позже, на подведении итогов работы комиссии в актовом зале, Н. Кудряков публично,  в присутствии всех офицеров, изложил всё, что произошло, и в заключение сказал:

-  Альберт Иванович на флоте был одним из лучших офицеров и командиров кораблей, а вы тут с ним такое сотворили!
             И, обращаясь прямо с трибуны к Федорову, заявил, что об этом надо доложить Главкому. Федоров во всеуслышание  пообещал, что сделает это.

             Я не верил собственным ушам. Неужели они оба не знали, что ответил бы им Главком, если бы они действительно ему попытались что-то такое обо мне доложить?  Уж Федоров-то знал наверняка, и вряд ли стал бы ему докладывать, как обязан был по Уставу, да и по совести. Не знаю, что и как там было, но лично для меня ничего не изменилось. Никто мне не сказал, изменен ли новый, или восстановлен прежний текст моей аттестации. Но, видимо, так и поступили, поскольку никто не предложил мне ознакомиться с новой и подписать еще раз. 

             И вот результат:  мой начальник цикла, лично подделавший мою аттестацию, который к тому времени имел несколько неснятых взысканий, в том числе  за потерю секретного документа,  получает к празднику от того самого Главкома  «Благодарность за службу» и ценный подарок!   Даже видавшие виды офицеры, (а все слышали на подведении итогов слова Кудрякова), просто онемели от столь наглого, демонстративного радения своему человечку…

Глава XXI. 1. Гибель К-219. Прием у Главкома ВМФ

            6 октября 1986 года страна и весь мир были потрясены известием:  в Атлантике, недалеко от  побережья США, потерпел катастрофу и затонул наш атомный подводный ракетоносец «К-219» с ядерными реакторами и ракетами с ядерными боеголовками на борту… Он пошел ко дну, унося с собой жизни 4 моряков. Остальных, к счастью, удалось снять с терпящего бедствие ракетоносца на надводный корабль.
Мне стало не по себе,  когда узнал, что первопричиной катастрофы стала точно такая же, как когда-то у меня, авария ракеты в шахте. Только теперь благополучно не кончилось. Я был уверен, что в том числе и потому, что на «К-219» о моей аварии в 1982 году, и что тогда было сделано для предотвращения катастрофы, не знали. Обратился к Главкому -  прошу направить меня в комиссию по расследованию причин аварии, нельзя повторять подобное!  Реакции никакой. Обратился с письмом к самому члену Политбюро ЦК Л.Зайкову, который возглавил комиссию. Ответ из его секретариата: «Не сочтено целесообразным». Кто счел, почему – осталось тайной. Скорее всего, посоветовались с Главкомом.

                Вскоре стало известно, что авария на «К-219» началась так же, как у нас в 1982 году, с течи одного из баков ракеты.  Поскольку  командир БЧ-2 сразу командиру не доложил, никаких мер, кроме слива текущей жидкости в трюм не принял, авария привела к взрыву в герметичной шахте в подводном положении с последующим развитием её в катастрофу. Героизм, отвага и самоотверженность моряков, на которых часто выезжают карьеристы из штабов,  на этот раз не спасли. Морякам, по давно изложенным мной в «Докладе» причинам, просто не хватило знаний, практических навыков, опыта и увы, служебной дисциплины.  Как я и предполагал, то, что произошло с ракетой у нас в 1982 году, что и как мы сделали, чтобы катастрофу не допустить, осталось для них неизвестным. Вот к каким последствиям приводит нежелание «верхов» рассматривать наши доклады и предложения, привычка ограничиваться поиском и наказанием «стрелочников».
             И на этот раз в причинах гибели «К-219» разбиралась комиссия, хотя и с Зайковым во главе, и с участием промышленности, но состоящая в основном из флотских специалистов. И опять, как всегда, выворачивать наизнанку свои собственные проблемы они, естественно, не могли, не имели права. Так что всё могло повториться снова.

              Молчать об этом было нельзя, и я снова начал пробиваться по инстанциям «наверх». На этот раз решил обратиться в ЦК лично. Добился приема.  Результат тот же: прямо никто мою правоту не отрицает, но на выходе – ноль. Как будто какая-то невидимая, но непробиваемая стена. Из слов «ответственных работников»  ЦК, могу привести пару характерных ответов:
-  Вы назовите фамилии конкретных виновников катастрофы, мы привлечем их к партийной ответственности. Иначе помочь ничем не можем.
Или еще лучше:
-  А почему о недостатках на флоте говорите нам только вы? Никто из командующих флотами, флотилиями не говорит ничего подобного. Вам не кажется это странным?  (С определенным намеком).

          Только пять лет спустя  мне удалось ознакомиться с материалами следствия по делу о гибели «К-219».  Мои опасения подтвердились: основной причиной аварии ракеты и последующей гибели корабля стала плохая подготовка корабля к выходу в море на выполнение боевой задачи,   слабая специальная подготовка личного состава и дисциплина. Во-первых о протечках в одной из шахт с ракетой было известно еще в базе, но неисправность скрыли, чтобы не сорвать выход по плану.  Далее, было установлено, что командир БЧ-2 был недостаточно подготовлен к такой должности, в чем сам сознавался. (К сожалению, он погиб).   Когда увеличились протечки забортной воды в шахту, а потом  обнаружилась и течь компонентов ракетного топлива, один из офицеров БЧ-2 во время допроса сказал буквально следующее:  «Когда обнаружилась течь топлива из ракеты в шахту, никто не знал, что делать».
Ну и к тому же, привычка скрывать недостатки привела к тому, что командиру о протечке топлива ракеты в шахту никто не  доложил  НЕМЕДЛЕННО. В итоге всех нарушений и возникла аварийная ситуация, переросшая в катастрофу.

           Вот именно это - слабая профессиональная подготовка и по каким причнам ("никто не знал, что делать") и  было, на мой взгляд, главным в наших бедах, и предметом моих усилий по привлечению внимания к ним высоких инстанций. Потому и решил обратиться к ним, вплоть до ЦК КПСС.  И опять, как я уже сказал, результат тот же.  И на этот раз, по старой схеме, сверху поручили «побеседовать» со  мной, на этот раз Главкому ВМФ, которым к тому времени уже стал адмирал флота В.Чернавин.

             4 декабря я вошел к нему в кабинет. Рядом с ним, (конечно же, иначе и быть не могло), начальник Политуправления ВМФ  адмирал Медведев.  Чернавин встретил меня, как мне показалось, заранее подготовленными словами:
-  После неприятности, случившейся на вашем корабле в 1982 году, Вы начали обращаться во все инстанции с письмами и докладами о недостатках на флоте. Хотелось бы Вас послушать.

             Потрясающе! Оказывается,  у меня была всего лишь «неприятность», а меня он до сих пор ни разу не слушал!  Ни моих выводов за все Боевые службы, ни «Доклада» о недостатках в технике, оружии и боевой подготовке подводников никогда  не читал.  Пришлось ему напомнить, что начал я «обращаться в инстанции» не в 1982 году, а еще в 1972-м. И не в инстанции, а к своему непосредственному командованию. Идти выше позже пришлось потому, что в результате докладов своим начальникам ничего не изменилось. Обращался, в том числе, и к нему, когда он был еще Начальником Главного штаба ВМФ, и что он лично давал мне ответ, (естественно, отписку).  Что же касается «неприятности» на моем корабле, то для меня тот случай не неприятность, а значительное событие и для меня, и для моего экипажа. После чего Чернавин замолчал и на это тему больше никогда, при мне во всяком случае, не говорил. (Чего не скажешь о его ближайшем окружении).

                Никакого проку от нашей двухчасовой беседы не было, и быть не могло. Во-первых, он, естественно, прекрасно знал, о чем речь. А во-вторых, схема его ответа мне до обидного проста:
-  Вы не можете знать, (мол, слишком мелкий вы человек), всего, что делается нами для ликвидации недостатков, в том числе ликвидации отставания от вероятного противника в области шумности, оружия и т.д.
Приходится начинать всё с начала:
-  Я не собираюсь утверждать, что вы ничего не делаете, это было бы глупо. Я говорю не о том, что делается, а о том, что НЕ делается. Что можно и  нужно  делать конкретно и немедленно для предотвращения аварий, катастроф, гибели людей даже в мирное время. Обо всём сказано в моём «Докладе», который Вы, безусловно, читали. Потому приведу из него только один простой пример. Наши моряки, находясь на берегу, как Вам известно, занимаются в первую очередь чем угодно, а не боевой подготовкой. Работают в тылу, несут массу посторонних нарядов, трудятся в колхозах, хлебопекарнях, роют траншеи и т.д. А вот в любом пехотном полку есть штабная рота, хозвзвод. Большинство таких работ  выполняют они.  У нас же в целой дивизии подводных лодок ничего подобного нет! Все рабочие по камбузу, писари, секретчики, вестовые, дневальные, служба на КПП, патрули в посёлке  -  всё силами подводников. При таком положении дел они неделями не видят своих боевых постов, забывают свои обязанности, практические навыки. Не помнят, где в отсеке находится их спасательное снаряжение и как его правильно использовать. И Вы об этом прекрасно знаете, в том числе и по моим докладам. И знаете, к чему всё это приводит. И ничего, ровным счетом ничего, не меняется! Потому приходится обращаться в вышестоящие инстанции.

              Ну и так далее, в таком же духе. Вместо того, чтобы: «Ну-ка,  давай, командир, подумаем, откуда взять людей для тылового обеспечения, как устранить недостатки в боевой подготовке подводников, как создать тренажеры не только в Учебных центрах, но и на флотах, в дивизиях подводных лодок и т.д.».  А потом в ГШ ВМФ вместе со штабными специалистами обсудить вопросы, если надо - выйти на Министра обороны, в ЦК.  Нет! (Помните: "А почему командующие нам ничего подобного не докладывают?").  Сопротивление, несогласие, личная неприязнь к «писаке», выскочке, посмевшему подать голос. На всё один ответ: «У нас на то нет людей, нет средств». (Вот это последнее «нет средств» прошу запомнить, о нем еще будет сказано). И даже мысли у него нет, чтобы обратиться с наболевшими вопросами на более высокий уровень. И это – Главком!  Конечно, я понимал, откуда всё идет, почему так ведет себя Чернавин, не дурак же он сам, в конце-концов. Но легче от этого не становилось. Ведь был у нас когда-то Главкомом ВМФ Н.Г. Кузнецов, не боявшийся выходить на вышестоящие инстанции, не заботившийся, прежде всего, о собственном положении и звании, который был готов брать на себя личную ответственность, драться за флот, за моряков.

             Очень важная деталь: за всю нашу «беседу» с Чернавиным, сидевший рядом с ним Медведев не проронил ни слова.  Это политработник!  Даже в случаях, когда я к нему обращался: «Вы ведь прекрасно знаете, что это факт, подтвердите!», - он молчал. Думаю, понятно, почему он молчал.
             (Через две недели Медведев неожиданно умер от инфаркта. На его место был назначен… контр-адмирал Панин. Тот самый Панин, который мои предупреждения о возможных катастрофах, еще  до того, что случилось с «К-219», обозвал  домыслами и вымыслами!).

             Ни в обличье, ни в речах Чернавина не было и тени переживаний в связи с катастрофой «К-219». И ни слова о ней. Высокомерие, спесь. Тем более удивительно было наблюдать, как он вскочил и почти побежал навстречу какому-то человеку в гражданском пиджаке, который вошел в его кабинет без стука, без доклада дежурного офицера,  не спрашивая, занят ли Главком, что за люди у него в кабинете. Как изменился тон Чернавина, с какой готовностью он подписал, почти не глядя, какие-то бумаги.  Позже мне пришлось узнать, кто был тот человек в пиджаке, но уже тогда было понятно – от него Чернавин зависел с потрохами. Смотреть на такое было противно.
              Когда вышел из кабинета Чернавина в его приемную,  увидел там ожидавшего приема какого-то адмирала со звездой Героя Советского Союза на груди. Тот подошел ко мне:
-  Так ты и есть тот самый Храптович?  Много слышал о тебе, рад познакомиться!
              Подал руку, пожал, представился: «Аббасов». Оказывается, даже рад познакомиться. Значит, разделяет мою точку зрения. От души немного отлегло – может, не зря стараюсь?

              Но еще больше меня удивил еще один адмирал в Главном штабе. Уже на выходе из приемной кабинета Чернавина, меня перехватил и привел в свой кабинет заместитель Главкома ВМФ по Боевой подготовке адмирал Г.А. Бондаренко. Я думал, что он будет говорить со мной о тех недостатках в боевой подготовке подводников, о которых шла речь в моем «Докладе» и в беседе с Главкомом. Увы.
              Бондаренко попросил меня рассказать не о том,  о чем шла речь в кабинете Главкома, (чуть позже, я, грешным делом даже подумал, что он всё каким-то образом слышал), а какие вопросы я поднимал, обращаясь в ЦК КПСС, к Министру обороны СССР. Постепенно, по мере того, как выяснялось, что о нем, особенно о том, как и за что он получил звание Героя Социалистического труда, я нигде ничего не говорил, настороженность и даже враждебность в его взгляде спадали. Он расслабился и ударился в воспоминания о личном участии в ВОВ. 
              Вот здесь я и был удивлен, если не сказать больше. Из военного времени больше всего, оказывается, ему запомнился случай, когда он, командуя  эсминцем, из-за ошибки при отходе от пирса повредил один из гребных винтов. В военное время за вывод из строя боевого корабля ему грозил трибунал. Так вот он с удовольствием рассказал, что за одну ночь сумел найти на флотских складах такой винт, а потом за сутки организовал его замену в заводе. Это, конечно, хорошо. Но у меня, признаться, так и остался на душе неприятный осадок – неужели в его военной биографии это действительно самый яркий эпизод? Неужели ему, заместителю Главкома по Боевой подготовке ВМФ больше не о чем было поговорить, рассказать и расспросить? Ведь о делах на флоте сегодня – ни слова!  Как будто нынешние проблемы его не интересуют и не касаются…

2. Северодвинск. Группа Зазнобина

Северодвинск.           

                На исходе 1986 года мне удалось вырваться в командировку в Северодвинск. (Меня давно запретили пускать на флот, но в данном случае Золотарев был в отпуске, а его новый заместитель о том не знал). Там строились наши подводные крейсера, и наши преподаватели иногда ездили туда с ними знакомиться на стапеле. Мне тоже было интересно посмотреть на новые  корабли в стадии постройки, чтобы получше объяснять потом их устройство слушателям. Но у меня была и другая цель – поговорить с командирами кораблей, чтобы выяснить – меняется ли что-то на флоте к лучшему?
Встретился с Земцовым, Григорьевым, Уткиным, с другими, только что пришедшими с флота командирами. Убедился, что всё остается по-прежнему, никаких изменений. В том числе и здесь, на заводе. Не мытьем, так катанием командиров вынуждают подписывать Акты приемки кораблей с недоделками. Мол, потом всё доделаем, сейчас подписывай, иначе план горит, рабочих оставим без премии и т.д. и т.п. До боли знакомая песня. Упираться бесполезно – руководство завода выходит куда-то на самый «верх», оттуда через ГК ВМФ поступает приказ: «Подписать!». (Не такое ли распоряжение приносил Чернавину в ГШ ВМФ в прошлом тот человек в пиджаке?).

             Кроме всего прочего, здесь мне удалось познакомиться с известным, как в флотских кругах, так и среди гражданских судостроителей, ученым из 1 НИИ ВМФ капитаном 1 ранга-инженером В.М. Зазнобиным. Он занимался вопросами шумности подводных лодок и был для некоторых ученых, конструкторов и судостроителей буквально, как кость в горле – стоял насмерть, не давая подписывать Акты о приемке кораблей с превышением норм по шумности. У него было много своих расчетов, предложений по её снижению, но пробиться через плотную стену заматеревших ветеранов науки и судостроения не удавалось. Внимательно его выслушав, я понял, что он из тех людей, которые позарез нужны нашему подводному флоту.

             30 января 1987 года, будучи по тем же своим делам в очередной раз в ЦК КПСС, я рассказал там о Зазнобине и его разработках, о важности их для флота. Попросил помочь. Помочь пообещали.
             И надо же – не забыли!  Уже в марте получаю о Зазнобина письмо:  «Альберт Иванович, польза Вашего воздействия огромна. Хотя неудовольствие сверху еще больше, но сделать удалось многое».  И дальше рассказал, что ему дали создать группу, открыли тему, обеспечили финансирование, и что они уже приступили к работе. Позже писал, что с первыми результатами выступил в нескольких КБ, в НИИ им. Крылова. Расчеты признаны правильными, предложения заслуживающими немедленного внедрения в производство.

            А вот тут-то и был камень преткновения. Ведь пришлось бы отзывать уже находящиеся в производстве проекты именитых людей, лауреатов всевозможных премий, переделывать то, что уже есть. А это не только огромные деньги, но и крушение крупных авторитетов. И где-то в неведомых нам коридорах власти закипела ожесточенная борьба…
           Забегая вперед, скажу, что позже получил письмо от Зазнобина, в котором он написал, что над ним и его группой сгущаются тучи. Грозят группу ликвидировать, проект закрыть. Я бросился звонить во все известные мне инстанции – глухое молчание. Написал ряд записок, в том числе в ЦК КПСС, в адрес Горбачева – ни слова в ответ.  А в конце года Зазнобин сообщил, что группу ликвидировали, а его самого уволили в запас. Молодые его сотрудники сказали ему на прощанье:
-  Здесь надо или по-прежнему подло молчать, или, как Вы – голову под топор. Только среди нас желающих мало…

           Никогда еще так мерзко себя не чувствовал. Невольно оказал медвежью услугу человеку. Из-за меня уволили его в запас… И как я ни пытался, помочь ему не смог. Главкому, конечно, сказал своё слово по этому поводу, но об этом чуть позже.

              А пока  продолжал заниматься с закрепленными за мной экипажами подводных лодок. Но и о прежних своих незаконченных  делах не забывал. Только что Министром обороны СССР был назначен маршал Язов. И я подумал, а что, если обратиться к нему – вот так и так, Вы только назначены Министром обороны, ответственности за то, что было до  Вас, тем более на флоте, не несете. У Вас есть уникальный шанс принести огромную пользу армии, флоту, стране. А именно: в связи с вступлением в должность, организовать и провести всестороннюю проверку фактического состояния армии, авиации, флота. Их фактической, не бумажной боевой готовности, боеспособности, уровня боевой подготовки.  В том числе разобраться с причинами гибели, травматизма военнослужащих в мирное время, причинами аварий, катастроф. И не только на флоте, их число возросло до немыслимых величин и в авиации, и в других родах войск. А потом разработать программу ликвидации обнаруженных недостатков, укрепления боеспособности войск, воинской дисциплины. А то и перевооружения отдельных видов ВС. Не откладывая в долгий ящик, сел и написал.
          Ответ пришел, как обычно, стандартный, за подписью министра, но явно  сочиненный в его канцелярии: «Мы делаем всё возможное …  А вас благодарим за…», ну и так далее.

          Понятно, думаю. Язов, как и его предшественники, не хочет портить отношения с Военно-промышленным комплексом, (О том, что такой ВПК есть не только у капиталистов, но и у нас,  мы узнали только недавно, с приходом гласности). Но ведь на Язове свет клином не сошелся. Ведь и Верховный Главнокомандующий Вооруженными силами страны у нас новый.  Что, если обратиться к нему?  ,
            Написал письмо новому Генеральному секретарю ЦК КПСС, Верховному Главнокомандующему Вооруженными силами СССР  М.С. Горбачеву. В нем коротко изложил суть проблемы, со ссылкой на свои прежние труды, где обо всём написано подробно. Закончил предложением создать теперь уже Государственную комиссию для проверки фактического состояния Вооруженных сил, в том числе и флота.  Письмо опустил в ближайший почтовый ящик на углу.  Почему не через приемную ЦК? Да потому, что знал –  не пройдет. А так, может быть, найдется кто-то в канцелярии Горбачева, кто поймет всю важность вопроса и отдаст ему письмо.
            И мой расчет оправдался!  Горбачеву письмо передали, он прочитал его, и наложил резолюцию: «Тов. Зайкову, Маслюкову, Чебрикову, Язову. Внимательно разобраться и принять необходимые меры».  Кто был Язов уже понятно. А другие:  Зайков – член Политбюро, курировавший вопросы обороны, Маслюков – министр оборонной промышленности,  Чебриков – председатель КГБ.  По идее вся государственная машина должна была заработать на выполнение задания Генерального секретаря.

     Всё это очень скоро стало известно в Учебном центре, и когда меня вызвал к себе Министр обороны, вокруг меня образовалась с одной стороны почтительная тишина, а с другой – полные негодования взгляды.
Ни те, ни другие, да и сам я сначала, не подумали о том, что стандартная резолюция по-прежнему предусматривает стандартные действия -  все, кому адресовал резолюцию Горбачев, прекрасно это знали, и, конечно же, ограничились тем, что дружно поручили Язову со мной «побеседовать».  Чтобы в случае, если Горбачев о чем-то спросит, можно было ему что-то доложить.  Главное  -  поставить галочку в бумаге.

Глава XXII. 1. В самых высоких кабинетах

             Я понял это вскоре после того, как вошел в кабинет Министра обороны и увидел там Главкома ВМФ Чернавина и заместителя Министра обороны по вооружениям генерала армии Шабанова.  У обоих в руках было по целой стопке каких-то папок, документов. У меня – ничего. И в том ничего удивительного - они имели такую возможность - их секретные части и секретчики были рядом. У меня таких возможностей, разумеется, не было, только ссылки на документы в уме.  Язов встретил меня благожелательно, поздоровался за руку, предложил сесть рядом с ним слева.  Справа от него, напротив меня расположились большие военачальники, разложили свои папки. Должен признаться - мне было не по себе в такой обстановке, где-то внутри было страшновато - похоже будет серьёзный разговор, смогу ли я дать точные оценки и сформулировать дельные предложения по исправлению ситуации в Подводных силах. Однако же я старался не выдать своего волнения.

             Министр обороны начал разговор с того, что сам он не компетентен в делах ВМФ, потому пригласил Чернавина и Шабанова, чтобы они… дали мне ответы на вопросы, поставленные мной в письме Генеральному секретарю. Вот тут мне стало всё понятно, и я почти успокоился.

             В первый момент, правда, не мог сообразить – что делать в такой ситуации? Собрал мысли в кучу, и спокойно сказал в ответ, что с Чернавиным и Шабановым уже встречался, что не их ответы мне нужны. Что пришел я лично к нему с вопросами, которые предельно ясны любому военному человеку и которые надо решать немедленно. Язов, несмотря на то, что в моих словах, хоть и не преднамеренно, но была скрытая издевка в его адрес, не обратил на то внимания, спокойно меня выслушал, и предложил перейти к делу. Точнее, к разговору.

             Чернавин и Шабанов не дожидаясь, и не разбирая никаких моих «вопросов», по очереди, а то и перебивая друг друга, докладывали, что, несмотря на отдельные недостатки, армия, флот находятся в высокой боеготовности. Что они имеют отличное оружие, технику, современные корабли, хорошо подготовленный личный состав, который полностью обеспечен всем необходимым для службы, боевой подготовки, отдыха. И только я, будучи удаленным с флота, и ничего уже толком не зная, ввожу в заблуждение руководство страны и лично Генерального секретаря. Они сыпали цифрами из своих папок, ссылались на мнения видных ученых, демонстрировали Акты комиссий, инспекций…   В общем так ублажили Язова, что он порозовел от удовольствия. И когда я произнес:
-  А теперь давайте я Вам расскажу, как оно есть там, внизу, на самом деле.
          Он, видимо, не ожидал от меня такой реакции,  побагровел и буквально закричал:
-  А ты что  -  умнее всех?!  Знаю я вас таких!! И в армии такие есть!
          И дальше в том же духе. Чернавин и Шабанов сидели, с довольным видом, с трудом сдерживая ухмылки.  Вот это было особенно обидно. Дурачка из меня делают. Я поднялся и сказал:
-  Продолжать дальше не вижу смысла. Разрешите идти?

          Не знаю почему, (скорее всего, над  Язовым, довлела резолюция Генсека), но он не только не взорвался, не выгнал меня вон, а как-то сразу сбавил тон и даже не приказал, а скорее предложил:
-  Садитесь…
          А когда я не сел, предложил уже совсем миролюбиво:
-  Садись, садись.
         Секундное размышление:  будет ли лучше, если я уйду? Ведь пока он меня еще не слушал. И остался.

         Да, Язов выслушал и меня. Полуторачасовую беседу пересказывать подробно нет нужды, смысл её понятен из всего того, о чем я уже говорил раньше. Но для понимания читателями, кое о чем, хотя бы коротко, скажу.

      Объясняя Язову, почему наши подводные лодки в последнее время часто терпят аварии, катастрофы, гибнут люди и корабли, я сослался на то, что мы понастроили атомных подводных лодок в три раза больше, чем куда более богатые, чем мы, американцы. Причем целые серии построили, далеко не лучшего качества, чем у вероятного противника. Так, что ни укомплектовать их специально отобранными людьми, ни обеспечить всем необходимым, ни обучить не можем. А вот они не зря ограничили число своих подводных лодок. Они прекрасно понимают, что один хорошо спроектированный и качественно построенный корабль со специально подобранным,  хорошо подготовленным экипажем, обеспеченным всем необходимым, куда сильнее трех, недоделанных, шумных кораблей, с недоученными, пусть даже самыми лучшими в мире моряками.
          Деньги, в том числе съэкономленные таким образом, они вкладывают не только в развитие военной науки, военных технологий, но и в создание учебной базы с новейшими современными тренажерами, (в качестве примера подробно рассказал о созданном американцами комплексе «Трайдент»), а также в создание условий для жизни и службы подводников, их семей.
- Вот потому, - добавил я в заключение, -  они в отличие от нас своих подводных лодок и людей в последнее время не теряют. Вот если бы и мы перестали гнать большими сериями подводные лодки, которые уже ставить некуда, не то, что обеспечивать всем необходимым, да вывели бы из состава флота давно устаревшие, годами стоящие в ремонте, сняли с них экипажи, то сберегли бы громадные средства и могли бы….

            Чернавин не выдержал, перебил:
-  А зачем нам такая «экономия»?  У нас и так достаточно средств!  А если не хватит, мы попросим еще, и нам дадут столько, сколько нужно, Ведь дадите? – повернулся он к министру. (Это тот самый Чернавин, который не так давно в "беседе" со мной ссылался на их катастрофическую нехватку!).  К моему удивлению, Язов не сразу, чуть замешкавшись, но кивнул утвердительно.

           Дальше разговор шел примерно так же, как в самом начале. Но, похоже, Язов уже не радовался. Например, когда, возражая Чернавину и Шабанову, я, всё-таки, продолжил тему о больших сериях несовершенных подводных лодок,  и о многих, стоящих в ремонте, Язов мрачно сказал:
-  А что, прикажешь мне останавливать заводы? А куда я рабочих, инженеров дену? У них у всех семьи…

           Что тут скажешь?  Откровенно говоря, я как-то об этой стороне вопроса не подумал. И потому не нашел что ответить. (Только много позже до меня дошел весь глубинный смысл сказанного Язовым. Но о том будет дальше).

           Под конец Язов еще спросил:
-  А откуда у тебя такие  данные по американскому флоту?
-  Из сводок Вашего же Главного Разведуправления.
-  И ты веришь этим бездельникам?

           Н-да-а, такого я, признаться, не ожидал. Наконец, все встали, двинулись к выходу. И тут я не удержался, обратился к Язову еще с одним вопросом. Сказал ему, что лет десять назад  в экипаже «К-323» на СФ у меня служил его сын Игорь. Служил хорошо, потому сейчас он уже должен быть как минимум старшим помощником командира, или даже командиром корабля. Так вот, неужели он не рассказывает отцу о положении дел на флоте?

           Язов вмиг поскучнел, пробормотал что-то о княжне, которая думала, что беременна, но ошиблась, и на мой вопрос отвечать не стал. Чернавин и Шабанов смотрели на меня укоризненно и осуждающе кивали головами, вот, мол, чушь сморозил. (Только позже мне стало известно, что Игорь, после того, как я ушел на ТОФ, начал пьянствовать. Постепенно спился, и был списан с корабля на базу. А  почему спился,  где он и что с ним сейчас, узнать так и не удалось).

          На прощанье, уже в приемной, Язов сказал Чернавину:
       -  Вы же видите, он не для себя старается. Берите его к себе и пусть он у вас работает.
          Сказано было во всеуслышание, потому Чернавин сквозь зубы мне процедил:
       -  Напишите рапорт на моё имя, чем бы вы хотели в ГШ ВМФ заняться.
Я промолчал. Не хотелось отвечать сразу. К тому же знал, что никакого рапорта  писать ему не буду. Поскольку с моей стороны это выглядело бы как просьба о должности.  Другое дело, если бы Чернавин сам мне что-то предложил, я бы еще подумал.

          Надо заметить, что вскоре Язов с Инспекцией Министерства обороны лично побывал в Учебном центре в Палдиски, а потом на Северном флоте. По слухам,  доходившим оттуда, сначала  дело дошло до того, что в узком кругу флотских начальников, (на флоте говорили: «В узком кругу ограниченных лиц»), Язов, якобы, сказал:
-  А ведь ваш Храптович был прав, давая оценку положению дел на флоте!

          Больше того, прошел слух, что готовится сенсационный Акт комиссии по итогам проверки. Как вдруг, неизвестно почему, он был за одну ночь переписан и превратился в типовой: «Есть отдельные недостатки, но в целом всё хорошо, всё хорошо…». И народ, воспрявший было духом в предчувствии перемен, снова завял…

           Впрочем, это было позже. А пока кое-что еще крутилось вокруг резолюции Генсека. Помню, встретил меня в коридоре УЦ  особист и сказал, что вопросы, доведенные мной до Генсека, по всей видимости, в ближайшее время будут обсуждаться на заседании Политбюро ЦК. «Добиться такого еще никому не удавалось. Это надо было суметь, и Вы сумели» - он сказал мне буквально именно так.   В курилках  и до того было много разговоров, теперь же, некоторые  из осуждавших меня раньше товарищей, публично сожалели: «Да, зря я его тогда не поддержал!».

           20 февраля, через Обнинский горком КПСС мне передали приглашение первого заместителя заведующего Орготделом ЦК КПСС  Н.Лужина приехать к нему на прием. В Центре у нас буквально переполох.

           В кабинете Лужина, куда меня проводили, я неожиданно увидел того самого «человека в пиджаке», который в недалеком прошлом внезапно появился в кабинете Главкома ВМФ  Чернавина. Это и был Лужин!  А я-то тогда ломал голову, перед кем так суетится Чернавин. Кроме него в кабинете был еще один товарищ, как потом оказалось, зав. Сектором военной промышленности Зеленков.
           Поздоровавшись, Лужин начал так:
-  Мы ожидали увидеть бравого капитана 1 ранга по всей форме…
Ну а я приехал в гражданском костюме. Видимо допустил ошибку. Но делать нечего, нашелся с ответом:
-  Надеюсь, для партии важна не столько форма, сколько содержание?
           Нет, вижу по лицам собеседников, что говорю что-то не то. Но не важно, что обо мне подумают. Важно, что подумают о наших делах. И я подробно и добросовестно еще раз изложил всё, что знал и говорил в разных инстанциях, включая и ЦК. Предложил запросить с флота мои наработки по этим вопросам, в которых изложены факты. Старался не думать о том, что люди, сидящие передо мной, являются составной частью того самого Военно-промышленного комплекса. (Я бы сказал  даже: Военно-партийно-промышленного комплекса), надеялся на понимание. Ну и под конец услышал,  (ничего другого быть не могло):
 - Во многом Вы правы. Мы никого не хотели бы обидеть, (именно так он выразился!), но кое-кому  придется подсказать…
        Ничего по-существу! Никаких вопросов, что бы я мог предложить, ни уточнений, ни запросов с флотов...
        Естественно, промолчать я не мог:
 - Но как же так, «не обидеть», «подсказать»?  Надо немедленно принимать серьёзные меры по исправлению состояния дел у подводников!

        По его и товарища Зеленкова реакции понял, что опять говорю  не то, и что сильно уронил себя в их глазах. Здесь привыкли  выслушивать от «бравых военных в полной форме» славословия и благодарность партии и правительству за неустанную заботу о них, заверения в готовности отдать все силы и саму жизнь, и т.п. И понял, что никакого рассмотрения вопросов флота на Политбюро ЦК не будет.

         Прошло какое-то время, всем стало понятно, что никаких изменений к лучшему у нас нет и не будет, а, значит, у Храптовича не получилось НИЧЕГО.  Ну и отношение ко мне у некоторых «товарищей» опять поменялось. Не скрою, переживал тяжело. Слегка поправил настроение один из преподавателей Игорь Величко, который побывал в командировке во 2-й флотилии подводных лодок на Камчатке:
  - Я знал и раньше, что тебя уважают на флоте. Но то, что услышал на Камчатке, превзошло все мои ожидания. Там все, кто тебя знает, включая Командующего флотилией Еременко, считают тебя лучшим командиром. И что еще интересно – твой экипаж  остается лучшим на дивизии. (Вот что значит заложить в экипаже традиции!).

          Делать нечего, всё, что от меня зависело, я сделал. Что будет дальше – посмотрим, а пока у меня есть то, что могу сделать сейчас. А именно – могу передать свой опыт и знания моим нынешним слушателям, командирам, офицерам экипажей подводных лодок. Уберечь их от возможных ошибок в будущем. И я работал с экипажами, насколько хватало сил.

          В конце года, когда получил последнее письмо от Зазнобина о том, что его уволили в запас, написал на имя Главкома ВМФ тот самый рапорт, который он от меня требовал. В нем заявил, что после всего того, что он позволил  сделать с Зазнобиным и его группой,  не только заниматься чем-то у него в штабе, но вообще служить под его началом не желаю. Написал и отнес рапорт начальнику УЦ, чтобы тот, как положено по Уставу, передал его Главкому. У Золотарева, когда он мой рапорт прочел, глаза на лоб полезли – такого он еще никогда не видел и увидеть не ожидал. Но обязан был передать и передал мой рапорт в ГШ  ВМФ.

          И вскоре все заговорили о моём увольнении в запас. Однако нужна была веская причина.  Я ведь не написал в рапорте, что вообще служить не желаю. А то, что не желаю служить под чьим-то началом, основанием для досрочного увольнения в запас не является. Другое дело, если бы я халатно относился к своим обязанностям преподавателя, или просто был к тому неспособен, «не тянул», пьянствовал и т.п. Однако, ничего подобного не было.

          Чтобы не быть, как говорится, голословным, приведу один из  отзывов командиров, которых учил. Например:
      -  Очень понравилось, как нас учил Альберт Иванович Храптович. Он не просто строго с нас спрашивал за ошибки, недостатки и недоработки. Самое главное – он показывал, как их надо устранять и помогал нам это делать.
         Сказано было капитаном 1 ранга Несеном Иваном Кирилловичем, командиром перволинейного экипажа подводной лодки СФ. Причем сказано на подведении итогов межпоходовой подготовки, перед всеми офицерами и командованием УЦ. Именно это обстоятельство, по-видимому, и было тем основанием, почему меня так долго терпели.

         Еще одно обстоятельство приободрило меня и обрадовало.  8 января наступившего 1989 года  Алексей со Светланой  привезли к нам из Ленинграда внука Пашку. Мы встречали их в аэропорту Домодедово. Как только с его физиономии отбросили кружевную накидку, с первого же взгляда мне стало ясно:  это моё продолжение на Земле, как бы я сам.  На душе почему-то стало так спокойно и ясно, как давно уже не было. И впоследствии, когда родились Оксанка, Маргарита, Иван,  Аня, тоже были радость, умиротворение, надежды  дожить, увидеть их будущее, но уже такого чувства не было.   
            Интересно, что и после рождения моих собственных детей у меня подобного ощущения не возникало. Очевидно, тогда не был еще к тому готов …