Н. Н. Рутыч (Рутченко) «Между двумя диктатурами». Выступление на XXVI расширенном совещании «Посева» (1975 г.):
«... первостепенной причиной поражений 1941-го был политический кризис в стране, кризис, который был преодолен в какой-то степени лишь благодаря гитлеровской политике по отношению к России. Иначе говоря, Гитлер преподнес Сталину такой ценный политический подарок, что партийное руководство до сих пор не хочет и не может с ним расстаться. Даже Брежневу тридцать лет спустя понадобилось съездить в Новороссийск, чтобы путем фальсификации истории выдавать себя там за „выдающегося военного деятеля“. Партийные руководители (узурпаторы-сатанисты) — как только им нужно „всерьез“ оправдать свою власть над народом, свою партийную диктатуру — вспоминают не о ленинских идеях и даже не о НЭП, но непременно о победе над Германией, о так называемом „единстве партии и народа“, умалчивая, что это „единство“ было результатом бесценного подарка Гитлера.
Период политической неустойчивости и колебаний в той или иной степени охватывал всю армию с июля по октябрь 1941 года. И поэтому естественно поставить вопрос о том, как и что, несмотря на отсутствие всякой подготовки, делалось в этот период для создания независимой силы с целью освобождения России.
Позволю себе сегодня остановиться только на одной из многих попыток, однако весьма характерной для настроений начала войны.
Мне довелось узнать об этой попытке во всех подробностях от генерал-майора пограничных войск НКВД Ивана Георгиевича Безсонова. Судьба свела меня с ним в закрытой тюрьме, в особом внутреннем лагере концлагеря Заксенхаузен, куда я попал летом 1944-го после того, как был вторично захвачен немцами и просидел шесть месяцев в одиночке гестаповской тюрьмы на Альбрехтштрассе в Берлине.
Генерал Безсонов, как и все другие, находившиеся в этом особом отделении Заксенхаузена, описаны подробно в книге капитана британской армии Питера М. Черчилля („Spirit in the Cage“ — „Дух в клетке“), попавшего туда же после того, как он почти в течение
трех лет руководил движением Сопротивления в одном из районов на юге Франции.
Как отмечает Черчилль, ему и всем другим, разделявшим с ним заключение, грозил расстрел, в чем мы убедились, когда нас перевели во внутреннюю тюрьму конц. лагеря Флоссенбург, и поэтому каждый говорил о себе совершенно свободно.
Тем более, что при попытке побега через вырытый под оградой туннель выяснилось, что стукачей среди нас не было.
В этих условиях я был почти единственным собеседником генерала Безсонова, и он много рассказывал мне о своей бурной и страшной карьере. Еще служа в Средней Азии, он непосредственно участвовал в вероломном захвате Кульджи, в результате чего был установлен советский контроль над Синьцзяном, продолжавшийся свыше десяти лет. Он охранял Жданова на трибуне на Дворцовой площади в Ленинграде, располагая подразделения и пулеметные расчеты 3-го полка НКВД, которым он командовал, на чердаках Зимнего дворца во время парадов и демонстраций трудящихся.
На волне Большого террора 1937–1938 годов Безсонов достиг высоких должностей и был даже одно время заместителем Фриновского, когда тот стал помощником Ежова. То командуя Забайкальским пограничным округом, то будучи заместителем генерала Масленникова (заменившего расстрелянного Фриновского), Безсонов великолепно знал весь аппарат НКВД и, в частности, ГУЛАГ.
Во время финских неудач он впал в немилость у Берии. Но ему повезло. Его перевели в армию, и в начале войны Безсонов, став командиром 102 стрелковой дивизии, попал в плен к немцам под Гомелем. Вначале он предпочел скрыть свое прошлое, но вскоре на допросе у заинтересовавшегося им немецкого офицера военно-воздушных сил показал, что много знает, гораздо больше, чем обыкновенный командир дивизии, и предложил немецкому командованию план, на котором я и хотел бы остановиться подробнее.
Отлично зная расположение сталинских конц. лагерей и систему их охраны, Безсонов предложил высадить воздушный десант на Воркуте в районе Усть-Печорских лагерей. К этому времени финская армия уже заняла Петрозаводск, вокруг которого было достаточное количество аэродромов, которые могли послужить базой для этой операции.
Бессонову удалось убедить командование немецких воздушных сил начать подготовку для выполнения его плана. В засекреченных лагерях в районе Бреславля было начато формирование бригады из трех усиленных батальонов.
Добровольцев из военнопленных набирал частично сам Безсонов; ему помогали командиры из разгромленного в Прибалтике советского 3-го танкового корпуса.
Как рассказывал сидевший вместе с нами в особом лагере начальник штаба Безсонова, бывший начальник штаба 8-й стрелковой дивизии полковник Виктор Викторович Бродников (а в его искренности трудно было усомниться, ибо он был весь пропитан традициями старой Русской Армии), ему вместе с заместителем Безсонова, погибшим к тому времени в Заксенхаузене полковником N., было поручено подготовить воззвания к заключенным на Воркуте.
Ставка Безсонова на заключенных в условиях войны не была фантастической, да и он сам при всем его честолюбии был далеко не фантазер.
Находившийся в годы войны в заключении в Вятлаге Д. М. Панин в своих „Записках Сологдина“ (Изд. „Посев“, 1973) пишет:
„Много российских людей жили мечтой о войне, которая даст толчок к освобождению… Первое время заключенные лагерей жили той же мечтой: вступить в еще не родившуюся тогда российскую освободительную армию и вместе с другими русскими людьми вести борьбу за спасение остальной страны“ (с. 167).
В лагерях были не только миллионы таких мужественных людей, как Панин, — готовых взяться за оружие, но и хорошо подготовленные командиры, как, например, один из его друзей по лагерю бывший офицер Николаевский.
„Если бы при иной, новой тактике войны, — пишет Д. М. Панин, — за несколько суток в лагерные центры были бы сброшены десанты, Николаевский оказался бы сразу одним из неповторимых полководцев, за ним пошли бы когорты заключенных, и он был бы на своем месте“ (с. 289).
Как свидетельствует не только один Панин, в начале 1942 года в одном из лаг. пунктов на Печоре, куда хотел высадиться со своим десантом Безсонов, заключенным удалось разоружить охрану и поднять восстание, докатившееся до Уст-Усы и подавленное только из-за недостатка боеприпасов.
Все эти свидетельства показывают, что в условиях первого года войны освободительное движение могло быть успешно начато при координации небольших сил вторжения с многомиллионной массой заключенных.
Нет нужды говорить, что в конечном итоге, когда бригада Безсонова была более или менее сформирована, высшее гитлеровское руководство, узнав об этом плане, перепугалось, ибо Гитлер больше всего боялся иметь дело с независимой русской силой, да еще где-то под Уралом, то-есть вне какого-либо контроля.
В части Безсонова были засланы агенты Гестапо и, хотя они были обнаружены, он был вскоре обвинен в „заговоре“, антинемецких высказываниях, арестован и вместе со своим штабом посажен в конц. лагерь, где мы и встретились в 1944 году.
А бригада, предназначенная для высадки в лагеря, была передана из военно-воздушных сил руководству С. С., расформирована и побатальонно использована в борьбе с партизанами.
<...>
Говоря о начальном периоде войны, я не могу обойти молчанием, что в то время, когда было сделано немало попыток создать независимую русскую силу, очень многие и часто лучшие, наиболее активные представители нашего поколения погибли не только в сталинских или гитлеровских лагерях, но и от руки Гестапо или особых отделов».