На лице бабки медленно проступали красные пятна. Она молча смотрела на Людку.
-Чего?- выдавила она, наконец. И вдруг обиделась за петуха:
А чего ж это без желания-то? Ведь ихние куры перед нашим забором туда-сюда прохаживаются, хвостами крутят, Петю моего смущают. Опять же яйца... Пусть половину мне отдает! Она курочек обездолила, петуха своего зарезала, чужим пользуется и еще жалобы пишет!
-Какие еще яйца! - заверещала не ожидавшая такого поворота Лизка.- чтобы были яйца, петуха не надо!
За дверью, в коридоре, где густо толпились бабы, стояла мертвая тишина. Все, затаив дыхание, напряженно слушали каждое слово, долетавшее из кабинета.
-Это тебе твоего Армана не надо, чтобы дитенка заделать. Парировала бабка, - Соседа хватит! И куры твои такие же блудливые!
-Это, какого же соседа?- помертвевшим голосом спросила Людка, медленно забывая об интеллигентности.
-Какого, какого? Да Сереги вашего, Людмила Николаевна! Бедная вы наша! Да там же ни стыда, ни совести! Печати ставить негде! Не берите в голову - мужики , они все кобели!- сочувственно и тепло сказала бабка, и принялась разглядывать полосы на полу, украдкой поглядывая на онемевших молодух.
-Да не было-то ничего, один разочек Сережа чаю попил!- вдруг пискнула враз полинявшая Лизка.
-Кто? Сережа? Чаю, говоришь, попить зашел?- зловеще прохрипела Людка. Неторопливо отодвинув стол и забыв про обиженных и обесчещенных кур, она медленно пошла на Лизку. Та, онемев от ужаса, вдруг тоненько и длинно завыла, уставившись в белые от ярости Людкины глаза. Глядя на дело рук своих, оглушенная бабка Цвигунова, вдохнув как можно больше воздуха, заорала благим матом: «Спасите, убивают!!»
Удивленный тишиной в коридоре, полном баб, Петрович выглянул в дверь кабинета как раз, чтобы дрогнуть от звериного, в три голоса вопля, от которого как ветром сдуло всех озабоченных водяными проблемами должниц.
Разобравшись с грехом пополам с тремя орущими дурами и с трудом их разняв, он долго вспоминал весь свой золотой запас ласковых слов из тех молодых своих времен, когда промышлял золотишко в артели, и без этого никакой труд не ладился.
Вот об этом случае и думал участковый, пытаясь понять, что связывает Цвигуна и Людку.
Дед Цвигун с бабкой жили в двухквартирном бараке через стенку от Людки и Сергея Васнецовых. Дом, обнесенный жиденьким штакетником, был похож на двуликого Януса. С той стороны, где жили Васнецовы, он гордо сиял стеклами, голубел наличниками. Эта половина была старательно обшита любовно обструганной кедровой дощечкой, тщательно отполированной наждачкой, и покрыта лаком. На солнце обшивка переливалась и сияла теплым светом. На фундаменте ни морщинки, он аккуратно выбелен густой известью. Двор был вычищен сделанной из тонкой проволоки метлой, что продирала траву до земли лучше любых граблей. Ее Людке за пол-литра сделал по специальному заказу и эскизу с чертежом и размерами местный электрик. Во дворе вдоль стен красовались на зависть всем соседям невероятной красоты георгины разных цветов, формы и величины. Прямо за крыльцом как на параде строго по линейке разместились грядки, на которых не увидишь и соринки, так старательно их выполола хозяйка. От свежевыкрашенного и уделанного разными деревянными узорами высокого крылечка, обвитого цепким вьюнком с крупными махровыми розовыми цветами, тянется к бане, летней кухне и даже к сараю уложенный на ровные бревна ровненький деревянный тротуар, чтобы хозяйка могла в комнатных тапочках сбегать по делам и ноги не испачкать. По всему двору в шахматном порядке расставлены выбеленные колеса от мазов. Обрезанные ножом, они были превращены в клумбы, на которых цвели астры, лилии, бархатцы, голубели анютины глазки. Весной Серега и Людка таскали в них торф из заброшенных теплиц, где в лучшие времена выращивало саженцы комсомольское лесничество. Хозяйка, натянув на руки перчатки, чтобы не испортить маникюр, мешала его с землей, перегноем и песком. Потому и цветы у нее были всем на диво. И сама трава была как по заказу: ровненькая, одинаковая, кудрявая и веселая.