Алексей Николаевич Федоров, участковый поселка Комсомольский, ехал домой после долгого и секретного разговор с начальником. Алеше было 27 лет, но хлебнул он на своем веку все мыслимые и немыслимые горячие точки и Чечню. Везло ему невероятно. В плен не попал, ни разу не ранило, но в голову все-таки война дала. Не мог спать ночью. Днем при свете солнца сон наваливался сразу, а ночью никак не исчезало обостренное чувство опасности, от которого не лечил ни таежный, напоенный цветочными арматами свежий и густой воздух, ни величественная тишина, ни парное молоко бабки Марьи, у которой поселился молодой участковый. В первый раз его привез со станции глава местной администрации на старом, глухо рыкающем мотоцикле. Было лето. По обеим сторонам заросшей травой таежной дороги тянулись непроходимые заросли лесной малины. Крупные ягоды, налитые розовым соком, густо облепили кусты. Малина была удивительно пахучей и сладкой. Алеша на одном месте набрал целый котелок. Вся дорога была изрыта выбоинами и рытвинами, в которых застоялась покрытая зеленой ряской вода. Мотоцикл со всего маху влетал в эти лужи, разбрызгивая во все стороны пахнущие гнилью брызги. Алеша привык к светлым березовым рощицам, а здесь стеной поднимался угрюмый и мрачноватый лес, густо затянутый невиданно разросшимся папоротником, кустами красной и черной смородины, обильно усыпанными налитыми ягодами. Мотоцикл то и дело подбрасывало на выбоинах и корнях. Временами дорога прорывалась через такую гущу тайги, что приходилось пригибаться, чтобы мохнатые ветки пихт с сочной темной хвоей не нахлестали лицо. Ехали долго, и вдруг тайга как-то сразу кончилась, оборвалась. Внизу, как рассыпанные неловкой детской рукой цветные камешки, раскинулся поселок. Место было красоты невероятной. С севера уходил в синюю даль могучий кедровник, с юга подступала прямо к деревне невиданная в этих краях реликтовая липовая роща, цветущая золотыми цветами. Сладкий медовый липовый дух смешивался с запахом разогретой солнцем хвои и ароматом цветов. У Алеши дух захватило. Укутанные синей дымкой, курились , уходя за горизонт, покрытые девственным лесом горы. Посреди деревни синей лентой извивалась мелкая чистая речушка. Улиц в понимании Алеши в поселке почти не было, только центральная и пара боковых. Остальные дома были вольно разбросаны по уютной долинке в полном беспорядке. Казалось, что строили их хозяева, где хотели и как хотели, без оглядки на план и соседей
- Красота!- восхищенно ахнул Алеша
-Урочище страха,- вдруг угрюмо буркнул Петрович и пояснил удивленному новичку, – Это кержаки места так эти называли. Они здесь не селились, кержацкий поселок недалеко отсюда, но там сейчас и не живет никто.
-А почему Урочище Страха? Места красивые, а название такое жутковатое, - поинтересовался заинтригованный участковый.
-Кержаки считали, что оно нечистое, злое, долинку эту обходили. А в 50-е сюда зеков привезли: лес был нужен, вот и построили поселок
- И что? Правда, место злое? Что духи здесь, демоны?- с любопытством уставился на Петровича участковый.
- Сам узнаешь. А кладбище кержацкое у речки осталось. Брошенное оно. Ну, поехали!
Алексей Николаевич для местных жителей был человеком загадочным. У всех участковых, которые раньше следили за поведением жителей и соблюдением законов в поселке, были понятные человеческие недостатки. Высокий красавец Данилов беспробудно пил, напившись, бежал на речку и палил по комсомольским гусям, устраивая охоту. Когда это всем надоело, на него написали телегу, и снайпера Данилова заменил проштрафившийся где-то на наркотиках Волынцов. Тот вообще носа из дома не казал, тайги боялся до смерти, трезвым его видели только, когда приезжало начальство. Пил он по-черному, сразу засыпал, через полчаса просыпался, играл на гармошке, пел заунывным голосом русские песни и снова пил. Люди его жалели, была, видать, у мужика какая-то беда. Потом забрали и этого. Хорошо помнили сельчане и долговязого с огненной шевелюрой и яркими разноцветными глазами на изъеденном рытвинами лице участкового Мальцева. Он приехал с женой и маленьким сыном. Жена его, Людмила Аркадьевна, высокая. тоненькая, большеглазая , потрясла все основы комсомольского быта, явившись в школу, куда устроилась воспитателем в группу продленного дня, в узких , обтягивающих круглую задницу брюках. Теперь учителем в штанах никого не удивишь, сама директор Ольга Алексеевна щеголяла в брючных костюмах, нисколько не портящих ее дородную расплывшуюся фигуру. Но в те времена на воспитательницу, раскрыв рот, глазела вся школа. Сама Ольга Алексеевна, сидя в столовой и прихлебывая жиденький супчик из алюминиевой миски, несколько минут наблюдала, как движется между столами обтянутый штанами учительский зад, и как старшеклассники, крепкие, высокие парни, совсем не похожие на недокормленных городских школьников, с неподдельным интересом ощупывают глазами все мелкие подробности заманчивой картины. Она отложила ложку, размашистой походкой вышла из столовой, вызвала возмутительницу школьной нравственности и велела снять штаны и одеть юбку. Но не тут –то было. На следующий день молодая воспитательница пришла в школу в очень приличной длиной черной юбке. Не успела Ольга Алексеева облегченно вздохнуть, как выяснилось, что у приличной юбки сзади прямо у попке тянется совершенно невероятный разрез. При каждом движении разрез расходился, открывая восхищенной публике обтянутые черной сеточкой длинные ноги. Когда Людмила Аркадьевна шла по лестнице, за нею выстраивалась целая очередь обнаглевших старшеклассников, пожиравших глазами захватывающее зрелище. На переменах они с жаром обсуждали увиденное, и некоторые утверждали, что видели в разрезе белые трусики Людмилы Аркадьевны.
Потерявшая терпение директриса снова вызвала жену участкового на воспитательную беседу и велела надеть юбку без разреза. На следующий день торжествующая школа любовалась черной полоской, еле прикрывающей бедра красавицы учительницы и которую очень условно можно было назвать юбкой. Когда же Людмила Аркадьевна садилась, закинув ногу на ногу, ни о какой дисциплине на уроках быть не могло. Дай волю, ребята притащили бы в школу призматические бинокли, чтобы не упустить ни одной волнующей подробности из редкого зрелища. К облегчению пришедшей в полное недоумение директрисы, Людмила Аркадьевна очень быстро уехала из поселка, прихватив с собой рыжего участкового. Дело в том, что Мальцев оказался шкодливым и блудливым до неприличия, и сутками мог не вылазить из постелей истосковавшихся по мужской ласке одиноких и не совсем одиноких баб. Он их любил всех сразу без различия цвета и возраста и выкидывал такие фортеля в постели, что сразу оказался вне конкуренции среди мужской половины поселка. Мальцева били, невзирая на форму и табельное оружие. Синяки, царапины, ссадины не сходили с блудливой физиономии неунывающего участкового. Но однажды его все-таки поколотили сильно, увезли в больницу с сотрясением мозга и сломанными ребрами. В село нагрянула милиция искать преступников. Но при следствии выяснилось, что мотивы были у доброй половины села - тогда Мальцева повысили в звании за проявленные отвагу и увечье и перевели. Долго в Комсомольске не было участкового. Не находилось желающих ехать в таежную глухомань, а из местных никто в законники не стремился. Алеша же, вернувшись из Чечни, работу найти не мог, головные боли мучили, вот его по знакомству и воткнули временно участковым в поселок Комсомольск.
-Поспишь, отдохнешь, полечишься - уговаривали его друзья. Алеша подумал и согласился.
Появление нового участкового было восприняло селом с большим интересом и скоро обросло загадочными подробностями. Уже то, что Алексей Николаевич был молод, красив особой цыганской красотой, высок, строен и неженат, само по себе было сенсацией. Но к изумлению деревенских жителей, новый участковый не просто не пил водку, он в рот не брал даже пива и не шлялся по бабам. Ничего не понимающие односельчане твердо знали , что просто так молодого, непьющего красивого мужика к ним не пришлют, значит был у Алексея Николаевича какой-то особенный, страшный недостаток. То, что участковый спал днем, ночью бродил по селу, стало известно сразу. А после того, как он одним ударом выбил топор из рук озверевшего пьяного соседа, гонявшего семью вокруг сарая, да не просто выбил, а еще и дал по шее так, что здоровенный мужик вдвое выше Алеши ростом два дня черный лежал, хвата воздух и не вставая с постели и не мог ни пить, ни есть деревня сразу догадалась, что молодого милиционера отправили в ссылку за смертоубийство. Боялись и уважали Алешу в деревне все от мала до велика. Черт его знает, что придет в голову этому внешне спокойному менту. Даже пьяные хулиганы, болтающиеся по очам по деревне и затевающие жестокие драки, часто заканчивающиеся поножовщиной, затихали, когда высокая фигура участкового возникала из ночной темноты. Порядка Алексей Николаевич, конечно, не навел, таежный поселок давно жил по своим неписанным законам, но жил теперь здесь с оглядкой на маленький покосившийся домик бабки Марьи. От нечего делать и жалея старую, Алеш починил ей забор, заменил сгнивший брус бани, отремонтировал провалившийся пол. Полуглухая востроносая бабка Марья обожала квартиранта, кормила его золотистыми пирожками с картошкой, отпаивал теплым парным молоком. Как только принесет от коровы подойник , отцедит молоко прямо в большую красную глиняную кружку, так и несет его, еще сохранившее коровье тепло прямо к Алеше. И пока он пьет, смотрит на него радостными и ласковыми глазами. Новому участковому предлагали переехать а отдельную квартиру, брошенных домов в поселке было немало, но ему было хорошо, уютно и спокойно у бабки Марьи, и он отказался. Сам Алексей Николаевич был деревенским парнем, но весь опыт его деревенской жизни отступил в Комсомольске, где нравы и обычаи по которым жили люди, также отличались т обычной деревни, как та отличается от города. И поселок, и лес вокруг, и люди, даже собаки здесь были другие. Ох и странная же это была деревня! В прошлом это был крупный леспромхозовский поселок, построенный вопреки всем недобрым слухам на месте старого кержацкого кладбища. Волей прихотливого вкуса неизвестного архитектора заброшенный кержацкий погост оказался чуть ли не самым ухоженным местом и главным украшением Комсомольска. Он всегда был обнесен целым деревянным забором, строго белели кресты на уложенных серыми плитами простых могилах. Трава, мощно поднимающаяся на богатой земле, здесь всегда аккуратно скошена. Не было ни цветов, ни кустиков, ни лавочек, заботливо построенных родными, не увидишь в родительские дни и традиционной стопочки , прикрытой кусочком хлеба, и обычных подношений в память о покойниках, оставленных близкими у изголовья могил. Все было просто, строго, содержалось в идеальном порядке. За кладбищем следили несколько десятков семей старожилов, перебравшихся со старого кержацкого поселка, находившегося в нескольких километрах отсюда. Теперь в том кержацком скиту доживали свой век несколько стариков и старух, о которых сурово и молча заботились те же семьи. Поселок, в котором леспромхоз давно распался , жил своею непонятной чужой Алеше жизнью. Улиц в обычном понимании было три, остальной поселок был разбросан, дома строились там, ,где нравилось хозяину, причем прихватывались к дому и годились жердями и покосы, и огород, просто для души и от жадности. Эти разбросанные дома отличались от построенных по плану, как небо от земли, хоть и построены были на леспромхозовские деньги и лес. Только строили их хозяева для себя. Сделанные из кедра огромные добротные дома с хозяйскими постройками, обязательной баней, летней кухней. погребом под одной крышей, обнесенные двухметровым забором, они были похожи на маленькие, хорошо укрепленные крепости. Во дворе каждого был колодец, но воды лучше не проси - не дадут. Жили в этих домах в основном потомки кержаков. И, как подозревал Алеша , они-то и были настоящими хозяевами тайги, угрюмо подступавшей к поселку со всех сторон. Остальные двух и четырехквартирные бараки, построенные рядом, кучковались, отгороженные друг от друга кривыми заборами из перекошенного штакетника. Вначале Алеше они казались похожи друг на друга, как близнецы, но постепенно он научился различать, где живут порядочные ,по комсомольским меркам, люди, где бичи, а где уж вовсе отморозки и нищета, которых тоже хватало в глухом поселке, куда не любила ездить власть. У порядочных людей заборы были целы, калитка закрывалась на крючок, наличники выкрашены в красивый синий
Цвет, рамы обязательно в белый , стекла сияют чистотой , на дверях ,оббитых дерматином красуется электрический звонок. Во дворе насажены кусты георгинов и астр, крошечные грядки выполоты, крылечко вымыто. Комсомольские бабы - разговор особый. Алеша только диву давался. Какой идиот оклеветал русскую бабу, прозвав ее неряхой и распустехой? Сильно подозревал Алексей Николаевич царя Малыя и Белыя Руси великого государя Петра 1 , сменявшего тихую и умную скромницу жену на напомаженную и расфуфыренную немку, которая и в бане то не мылась . Комсомольские бабы драили свои хаты до блеска. Позор ,если печка не подбелена или, не дай боже паутина в углу, или молоко быстро киснет- враз осудят и засмеют. До такого же блеска они драили и себя: терли до изнеможения пятки кирпичом, наводили красоту до последних денег. За нарядами устраивались огромные очереди, хоть и носить их было некуда, разве в магазин и в школу на родительские собрания и праздники. Местом сбора всего бабьего крикливого , языкатого и недоброго народа был утренний выгон коров, когда хозяйки, подоив скотину, гнали ее в общее стадо, а затем большой шумной и галдящей толпой стояли, глядя ,как ,рассыпавшись по горе, стадо медленно движется к тайге. Для этого события, перешедшего в сложный ритуал , у каждой имелся особый наряд. Галоши резиновые с шерстяными носками, теплая безрукавка и неизменный платок. Расцветка, качество, изысканность наряда зависела от достатка, вкуса и уважения каждой к своей особе.
Здесь утром все новости дня, вечера ,прошедшей ночи становились общим достоянием, обрастали захватывающими подробностями и отправлялись странствовать из одного двора в другой. Управившись со скотиной, пололи огород, готовили обед, мыли заветное крыльцо. Баню здесь топили каждый день. После утренних работ бабы остервенело смывали с себя все скотские и огородные запахи, оттирали пятки, надевали рубашки и ложились спать. До 12 было бесполезно даже соваться в дома. Затем занимались кто чем. Вечером снова все повторялось. Но это было правило для неработающих порядочных женщин, но были и такие, кто стандартам не соответствовал, их осуждали, над ними смеялись. Немало было и таких, кто вообще жил, куда юбка понесет, умудрялись бросить вызов всему бабьему сообществу. Благодаря им , жизнь в поселке приобретала драматизм и остроту. Мужики в поселке держались группами. Среди понятных и знакомых Алексею Николаевичу типов были и такие, которые его настораживали. Непонятны были и источники доходов жителей деревни, в которой не было и следа какого-то производства. Государственный лесхоз и единственная лесопилка влачили жалкое существование. Между тем в каждой самой нищей хате стоял японский телевизор и видик, сотовые были почти у всей молодежи, хоть толку от них было мало: связь здесь почти отсутствовала. Женщины щеголяли в натуральных шубах, дубленках, мужики курили дорогие сигареты и пили недешевое пиво. Оружие было у всех. Увидев участкового, пытавшегося прорваться через огромных злобных псов, его немедленно прятали, но он не очень бы удивился, обнаружив у кого-нибудь из крепких хозяев Комсомольска что-то вроде ракетной установки. Здесь никто ни на кого не жаловался, никто никому ничего не прощал. За обиду и убытки могли сжечь дом или угостить пулей в тайге. Но преступлений явных, в которых бы были замешаны открыто жители деревни не было почти совсем, а уж таких, в которых был бы пойман , уличен и осужден из своих местных, коренных, и подавно никто не помнил. Как-то умудрялись мужики договариваться друг с другом, поддерживать видимость мира. А перед лицом общей опасности они мгновенно объединялись, и пробить стену общего молчания , связанную круговой порукой, было невозможно. Между тем и краж ,и поножовщины ,и убийств было столько , что поселок звали Вальцовским Чикаго. Правда замешаны были либо приезжие , либо пришлые, либо те из
Жителей поселка, кто и местным –то считался с трудом. Коренные жители держались особняком, хоть Алеша и подозревал, что корни надо искать именно там, где за двухметровым забором заливались злобным лаем лютые громадные псы.
Поселок, и лес вокруг , и люди, и даже собаки здесь были другие.
Никаких демонов, злых духов Алеша не встретил, и был немного разочарован, как вдруг цепь странных жутковатых событий встряхнула сонную дремоту глухого таежного поселка. Вот об этих событиях и говорил младший лейтенант Алексей Николаевич Федоров с начальником Вальцовского РОВД. За год работы он хорошо узнал всех жителей села, и мысль, что один из них страшный маньяк – убийца, казалась нелепой. В большинстве своем это были молчаливые, мрачноватые мужики, живущие за счет тайги: охотники, бывшие лесорубы и старатели, осторожные и недоверчивые. Каждый из них был, возможно, опасен, но в большинстве своем они были понятны и ясны, кроме некоторых. Круг подозреваемых надо было сузить. Потому Алеша, взяв чистый листок бумаги, подумал , нарисовал несколько треугольников, и аккуратно вписал в них парами фамилии. Он хорошо помнил, что искать надо мужика от 40 до 60 лет рядом с женщиной, чей возраст не определен. Они должны часто уезжать из поселка и хоть в чем-то отличаться от жителей. Вот в этом Баширов был уверен железно. Должна была проявиться натура, нельзя было ее спрятать, тем более в тайге, где притворяться сложно, если вообще возможно. «Понимаешь, от него волна шла, это не спрячешь.- напутствовал начальник,- это не скроешь, по ней и ищи.» Как ни странно это звучало, но насчет волны Алеша понял: поживешь в тайге , многое поймешь. Вспомнив свои ощущения, Алеша чертил схемки и вписывал фамилии. Из всех он выделил Людку и Сергея Васнецовых, Цвигуна деда и бабку, Ползуновых Сергея Павловича и Екатерину, подумав, он написал: Вырин Иван и Аделаида. Возле фамилии Ивана поставил два вопросительных знака, все треугольники замкнул ломаной линией , затем дорисовал пустой треугольник. Глядя на рисунок, участковый вспоминал все необычные события из жизни деревни в течение года, то, что слышал и видел, что рассказывала бабка Марья. От всех треугольников он к центру прочертил стрелочки и вывел печатными буквами: Даша Вырина.
Полюбовавшись на свои труды, Алеша кликнул на допрос бабку Марью. Та не знала, что это допрос и прибежала с радостью, заодно принесла горку золотистых кружевных блинчиков и густой холодной сметаны. Ему нравились эти их чаепития за круглым дощатым столом, покрытым льняной скатертью, с крупной клубникой по всему полю. Вместо сахара баба Маша принесла в глиняной миске густой золотистый и невероятно пахучий таежный мед. Чай бабка заваривала жидкий - экономила, потому Алеша любил, когда вместо заварки она клала в кипяток цветы мяты или душицы или пил кофе. Со смертью он не раз встречался, потому научился ценить эти маленькие прекрасные радости жизни и наслаждался каждым таким мгновением. Потому жизнь его, внешне скучная и однообразная , была для него полной и насыщенной.
Прихлебывая горячий кофе с молоком, поедая сладкие блинчики, младший лейтенант приступил к исполнению служебных обязанностей: стал спрашивать бабку об интересующих его людях.
Цвигуновы вообще не нравились хозяйке. Цвигуниха не раз пускала свою облезлую козу к бабке на грядки, а в ответ на жалобы заявила, что заборы надо ремонтировать, чтобы не заманивать чужих коз.
-А, может, ты мою голубушку отравить хотела!- заявила она опешившей бабе Маше .-Я видела, как ты отравой капусту свою хилую поливала!
И это при том, что сама каждый год слезно просила рассаду, которая у бабки Марьи была, слава богу, лучше, чем у многих интеллигентов. Потому мстительная Алешина хозяйка рассказала, что в сундуке у Цвигунихи хранятся старые кержацкие книги и иконы. Сам же Цвигун , старый , калека вроде, а из тайги не вылазит, месяцами там пропадает. Но в последнее время глаз из дому не кажет, и тихий смирный такой стал.
- А Вырин , Иван Вырин?
Алеша с неподдельным интересом наблюдал, как стушевалась и засуетилась бабулька.
- И с чего же мы это так всполошились? – подумал он
- Что Вырин? Он же помер, месяц назад пропал. Цвигун его в аккурат и нашел. Там хоронить нечего было, куски принесли. Схоронили в закрытом гробу на кержацком кладбище. Ни Ады, ни Дашки не было. Они в город уезжали. Приехали, поплакали на могилке. Алешка, сын его, хотел забрать их , но Ада уперлась, говорит: « От могилы мужа и сына не поеду, тут умирать буду». Ну и Дашка осталась: она школу в этом году кончает - куда ей ехать?- Бабка старательно принялась тереть чистую скатерть, заметно теряя интерес к разговору.
- Иван, он бирюк был, от людей подальше держался, все больше в тайге, ни друзей, ни собутыльников. Один да один. Считай, только с Адой, матерью и общался, И Дашка еще. Мать очень уважал, даже побаивался, она и покричать на него могла. В город они, считай, всегда вместе ездили. Деньги там тоже были , и немалые, но откуда – никто не знал- Не на зарплату же егеря Иван отгрохал такой дом.
Дашка у них малохольная: ходит, ни с кем не здоровается , глядит перед собой – ничего не видит, а глаза у нее зеленые и светятся, как у кошки.- Бабка оживилась и повеселела – Сына у Ивана не было, Алешка не в счет, он в тайгу сроду даже за грибами не ходил, вот, и воспитал девку как парня. Двор репьем зарос, а она то книжки читает, то с ружьем по тайге шастает. И нелюдимая, вся в папашу.
Вот уж никак не согласен был Алеша с мнением бабы Маши о Даше. Было что-то неуловимо светлое, чистое и волнующее в этой девочке, от которой кружилась голова и сладко ныло сердце. Его очень тянуло к ней, но она осторожно и твердо отклонила все его неловкие попытки ухаживания. Обиды он не держал: столько скрытого очарования и женственности было в Даше. Он только отступил и ждал удобного случая, чтобы снова напомнить ей о себе. А сам жадно ловил все слухи и сплетни, в которых упоминалось ее имя. То, что Даша оказалась в середине схемы, его не очень удивило. Да, подполковник что–то про нож говорил. Тунгус с ним не расставался. Но в деревне ножи были ,считай, у всех. Ни одна баба в тайгу без острого, как бритва, тесака не выйдет. И владели им здесь все тоже мастерски. Опять же одно дело махать ножом, другое – им убивать. Разница очень даже существенная.
- А Серега Васнецов свиней колет?- осторожно спросил Алеша.
Бабка неожиданному вопросу не удивилась.
- А то как же. Серега - лютый мужик. Он один из немногих мужиков в деревне свиней колет. Говорят, что сало от такой колки белое, нежное. Я и позвала его, злыдня. Не поверишь,- бабка снова перекрестилась на пустой угол, - Ты знаешь, как свиней колют? У нас тут некоторые стреляют, не хотят ножом резать. Но сало тогда кровяное, жесткое. Опять же свинья, она ж под ножом , как человек кричит. Не каждый это выдюжит. Тут при колке надо ножом прямо в сердце попасть Дело это не простое, потому не каждый возьмется. Ну вот, пришел он. Я с перепугу спряталась, чтобы визгу Машкиного не слышать. Гляжу: идет. «Налей, говорит, бабка, стопку!» Я налила, а сама пошла глянуть – чай год Машку кормила. Захожу: Господи! Бродит моя Машка по стайке, кровь из нее ручьем хлещет. Я в дом. «Ты что,- кричу, - наделал? Ты ж ее не зарезал! Она вон по стайке ходит!» А он, не поверишь, головы не повернул: «Налей-ка,- говорит, чайку. Ходит, и хорошо, что ходит.» Я в крик,- он встал, сходил в стайку и снова чай пьет. Заглядываю в щель – а она опять ходит. Тут мне в шею будто дыхнул кто. Гляжу: Мама родная! – Серега, глаза белые, руки в крови, в руках нож, и с ножа кровь капает.«Что,- говорит, -Бабка, твоя очередь подошла!?»
И как закатит глаза под лоб! Я его отпихнула и бежать! У соседей отсиделась. Иду домой уже к обеду. Дверь в стайку открыта. Я - туда, а там опять моя Машка из угла в угол шатается. Кровью весь пол залит.Иду не жива, не мертва, а он , сволочь, на крыльце покуривает и зубы скалит. «Последний штрих,» - говорит. Пошел в стайку – только взвизгнула свинья. Я ему: «Ты зачем животину мучаешь? А он ножичек свой о тряпку вытирает и спокойненько так : «Свинья, она живет, чтобы умереть. Ей от бога такая судьба. А чтобы сало и мясо было белое и пышное, надо, чтобы вся кровь из нее вышла, пока она живая, и вышла постепенно.
-Так ей же больно,- говорю.
А он странно так на меня глянул и вроде про себя: «Страдания облагораживают смерть и дают смысл жизни.»
- Так и сказал?
- Ей богу! Я слова эти век не забуду.
- А сало?
- Что сало?
- Сало – то какое получилось?
- Сало , правда, было пышное и белое. Только , веришь , в глотку не лезло.
А свиней один Серега и колет?- поинтересовался между делом Алеша, облизывая ложку с медом.- Иван Вырин и Сергей Павлович не колют?
-Нет, что ты! - хмыкнула бабка.- Давай я тебе еще медку налью. Эти не колют. Они у чужих делать ничего не будут, даже за деньги. Кулачье, на таких при Сталине – батюшке управу только и могли находить. Кержаки упертые. Свиней еще дед Цвигун колет.
- Так он же калека!- удивился Алеша.
- А ты на это не гляди. Калекой он не всегда был, это его медведь помял. А до того мужик был хоть куда. Если и боялся кого, так это бабку свою. Сама видела, как она его полотенцем по роже охаживала. «Будешь, говорит, меня обманывать? Будешь?» А он только мычит и головой трясет. Да и сейчас он еще в силе. Видел, как дрова рубит? Только щепки летят!
Бабка принесла и налила в чашку меда. Он лился из банки густой волной, отливая темным золотом. В глубине медовой волны играли и переливались яркие солнечные брызги.
-Дед хорошо колет. Прямо в сердце ножом попадает и разделывает – любо дорого посмотреть! «Свинья,- говорит,- она как человек устроена, все органы на тех же местах.
-А он что, ветеринар ? Или доктор?- вскользь бросил Алеша
-Нет, свиней он колоть любит, а лечить не умеет.
Я слышал, что Серега Васнецов жену свою бьет? - перевел разговор участковый
-Может и бьет,- назидательно сказала бабка, - но только я сама видела, как он, родимый, из окна от Людки улепетывал в огород, в траве хоронился на покосе.
О Людке и Сергее Васнецовых ничего особенного она не сказала, но заявила, что Серега имел в городе зазнобу. Людке говорит, что едет по делам, а сам к бабе, и ту там видели .Добро бы молодая, а то тощая и страшная, как ведьма. Баба Маша смекнула, что просто так интересоваться участковый не будет, и Васнецовы сразу показались ей очень подозрительными.
А Людка,- громко зашептала она,- ей все письма какие-то пишут, посылки шлют. Сама на открытке видела: Госпоже Васнецовой. Да и сама она хвалилась, что , мол, в этой дыре они ненадолго. Сергей Павлович Ползунов – бирюк, все знают, что тайком золото моет, иначе откуда же его богатства? И в городе у него давно квартиры куплены. Катерина – змея, каких мало, та , если надо , удавит, отравит, ножом приколет. Алеша только удивлялся, вспоминая тихую, ласковую и умную Катерину Ползунову, которую в деревне все уважали за хозяйственность, домовитость и чистоплотность. «Котов-то помнишь, порезали?» - строго глядя на него спросила бабка. Как было не помнить, когда в развалинах старого Орса нашли несколько замученных котов. Алеша тогда решил, что пацаны хулиганят. Никто ,впрочем, и не возражал.
-А кто котов- то порезал? Или не знаешь?- задал провокационный вопрос участковый
-Ясно кто, Катька и порезала!
Алеша чуть блин не выронил , - С чего ты это взяла? Здорова ты, бабка, врать.
Баба Маша очень обиделась. Она поджала губы и многозначительно посмотрела на него
-Стара я врать,- и перекрестилась в пустой угол дома, - Она, она, больше некому. У нее это с молодости. Раз, еще перед свадьбой ее с Сергеем, вижу, поутру крадется по огородам. Куда ж это, думаю, в рань такую? Очень мне любопытно стало. Ну, я платок и калоши надела и за ней. Гляжу: зашла в старый ОРС, возвращается назад, а сумка бултыхается - пустая. Я подождала, пока она уйдет, и туда же. Гляжу, в уголке в пакете целлофановом лежит что-то. Я потрогала – мягкое. Открываю: матерь божья! Не поверишь: кот огромный, черный весь ножом изрезанный. Я никому не сказала, я Катерину боюсь. И ты не гляди, что она тихая, она, знаешь, умная какая! В школе она цифры длиннющие в уме складывала, да и Сергей Павлович ее побаивается. Она, она котов порезала. У нее своих нету: не живут у нее коты. Да ты глаза – то у нее видел? Как ни пытался, вспомнить глаза Катерины Алеша не мог, она всегда опускала их, избегая глядеть в глаза собеседнику.
- Глаза у нее – жуть! Пустые, как стекляшки. Она, она котов порезала - торопливо сказала бабка , почему-то оглянулась, и, довольная собой, удалилась. И вместе с нею из маленькой комнаты ушел покой. Алеша вдруг , как в Чечне, почувствовал опасность. Только понять не мог, откуда пришло это уже давно забытое, острое и неприятное чувство, которое холодило кожу. Рука сама двинулась к пистолету. За окном синело. Наступал тихий летний вечер. Сквозь окно прорывались быстро меркнущие кровавые блики догоравшего заката. Темная и чистая опускалась ночь, над темнеющим лесом загорелась одинокая, прозрачная, как капля воды, звезда. Необъяснимая тревога не оставляла Алешу, и, оставив бабу Машу мыть посуду, он, как всегда, ушел в ночной поселок.
Баба Маша , повозившись, быстро погасила свет, и на дом опустилась ночь.
Через некоторое время чья-то осторожная рука раздвинула кусты, длинная темная фигура скользнула к дому, слилась с его бревенчатыми стенами. Все вокруг примолкло, луна, косо поднимавшаяся над тайгой, светила прямо на лужайку перед домом, отражаясь в чистых темных стеклах, Человек, затаив дыхание, слушал звуки уснувшего дома. Затем осторожно потянул на себя створки окна, громко скрипнувшие в мягкой тишине. Он замер, прислушиваясь. Все было спокойно. Быстро, легко , как кошка, Тунгус вскарабкался на подоконник, прикрыл окно, задернул плотные , в темный горошек занавески и включил свет. Ловко, со знанием дела, он обыскал комнату, внимательно изучил Алешин рисунок, усмехнулся тонкими белыми губами, потушил свет и ушел, так же, как и пришел.
Когда уже под утро Алексей Николаевич вернулся домой, он сразу понял, что здесь побывал чужой. Его натренированный глаз сразу отметил и слегка сдвинутые книги, и выпавший носовой платок, и полураскрытый чемодан в углу. Бумага, небрежно брошенная Алешей, была аккуратно сложена на столе, в комнате остался острый, тяжелый, как от большого животного мутный запах неухоженного тела. Алеша лег в постель, поворочался, а потом вдруг встал и сделал то , чего не делал здесь ни разу: он закрыл окно на шпингалет , задвинул крепкий засов на дверях, вынул из кобуры и спрятал под подушку пистолет. А затем долго лежал, глядя на светлеющее окно. Алеше было страшно.