31 июля 2024 года «солнечному клоуну» нашего детства Олегу Попову (1930-2016) исполнилось бы 94!
Не буду скромничать, многолетняя эпопея возвращения на родину «солнечного клоуна» Олега Попова началась с моей публикации в газете «Совершенно секретно» в декабре 1997 года.
Уж толком не помню, как на редколлегии «Совсека» возникла эта идея - съездить в Германию к то ли живущему там отшельником, то ли больному и умирающему в немецком хосписе Олегу Попову, но первый вопрос у большинства коллег, включая главного редактора Артёма Боровика, был один: а разве он жив?
Каким-то чудом через цирковые круги удалось добыть номер его телефона, я позвонил.
- Лежу прокажённый в бараке, умираю? Так в Москве говорят? Сбежал, а теперь стою у Рейхстага с протянутой рукой? Ну-ну… - от всей души хохотал в трубку Олег Константинович. - Давай приезжай, сам все увидишь.
…Он встретил меня, как родного. Объяснил так: «За все эти годы ты первый из российских журналистов, кто до меня добрался!»
А добирался я, кстати, с приключениями. Во-первых, чересчур дорога «извилистая». Нужно было сначала долететь до Мюнхена, проехать почти 200 км до Нюрнберга, а оттуда ещё 40 км - в крохотную горную деревушку Эглофштайн (между прочим, ровесницу Москвы!).
Во-вторых, я понадеялся на русский «авось» и со своим немецким (со словарным запасом из советских фильмов про войну, то есть примерно на уровне «хенде хох») решил разыскать клоуна детства сам. В результате, видимо, так сказал таксисту «Эглофштайн», что он привёз меня в Ингольштадт. А это совсем в другую сторону! Ничего не подозревая, я заселился в гостиницу, вышел на улицу и пошёл искать дом Олега Попова...
Не буду рассказывать, как всё выяснилось и как я доехал до Нюрнберга, откуда меня забрала его жена Габриэлла, но эта история Попову очень понравилась.
- Раз так, - воскликнул Олег Константинович, переворачивая на сковороде несколько огромных бифштексов, - сейчас тебя угощу напитком, которых ты отродясь не пробовал.
Он на коленках пополз в узенький домашний погреб, несколько минут чем-то гремел и звенел, наконец вылез довольный.
- Нашёл! Эксклюзив из Швеции, в единственном экземпляре - как раз для такого случая!» Гордо поставил на стол бутылку «Абсолюта».
Я не стал его расстраивать: ведь в Москве в те годы «Абсолют» продавался на каждом углу. Он был "родом из СССР" и мерял всё мерками СССР, а его родина давно уже стала другой.
Предлагаю интервью Олега Попова 1997 года.
ЧАСЫ ДЛЯ СТАЛИНА
- Олег Константинович, вы родом из подмосковной деревни Вырубово. Как ваша семья оказалась в Москве?
- Я был совсем маленьким, когда моему папе, который работал на Втором часовом заводе, дали квартиру. В Москве прошло всё моё детство. Так что всю жизнь считаю себя коренным москвичом.
- Какие самые яркие воспоминания из детства?
- Знаешь, что мне больше всего запомнилось? Как мы с мамой встречали отца в день получки. Он… поддавал. Встретим, мама отберёт у него зарплату, а заначку он пропивал. Ещё помню, как папа мне воздушный шарик подарил, я шёл с ним по Ленинградскому проспекту и был самый-самый счастливый. Потом – война… Хотели эвакуироваться, но остались у бабушки, в подмосковной Салтыковке. Осенью начался голод. Я всё время в детстве думал: «Хоть бы не умереть от голода». Немного спасало то, что сосед варил мыло и я ходил продавать его на местном базаре.
Э-эх! Тогда у меня была такая мечта: война закончится, и мы с мамой будем пить чай с сахаром, есть белый горчичный хлеб с маслом... И вот, когда после войны в Москве появились первые коммерческие ларьки, я взял какие-то накопленные деньги и купил хлеб, масло, чай, сахар. Принёс домой. И мы с мамой целый вечер сидели и пили этот чай и были самыми счастливыми людьми на всем белом свете.
- А что за история случилась с вашим отцом? Ходили слухи, что он по спецзаказу делал часы для Сталина, часы остановились, и за это его посадили…
- Так говорили. Правда или нет – теперь никто не узнает. Знаю, что отца моего в 1941-м году забрали, он в тюрьме потом умер. Мама сразу вышла замуж, поменяла фамилию, чтобы нас не преследовали. В семье эту тему вообще не трогали – боялись. Когда маленький был, все жили в каком-то страхе. Что я ещё чаще всего вспоминаю? В первую очередь - маму. У неё такая жизнь трудная была, не передать. Помню, я ем кашу, а она смотрит на меня и плачет. Это я потом узнал, почему. Мама тоже была голодная, но отдала свою кашу мне...
Потом она получила инсульт, потеряла речь, парализовало руку и ногу. Десять лет пролежала на кровати. Это не дай Бог! Помня об этом, я здесь свой дом так спланировал, чтобы одна комната была в метре от ванной и туалета, чтобы, если что, родным не так пришлось со мной мучиться. Но не будем о грустном – спрашивай!
- Ваше детство пришлось на военную пору. Наверное, мечтали стать военным?
– Ой! Кем только не мечтал. Когда мама заболела, я мечтал быть доктором. Когда в футбол играли и соседке разбили стекло – стекольщиком. Обуви не было – сапожником, чтобы у меня всегда ботинки были. Увидел самолёт – лётчиком. Да Господи! В таком возрасте каждый день новая идея. А жизнь всё равно своё диктует. Я, например, в тринадцать лет стал слесарем и этому очень рад. Всем начинающим клоунам я бы советовал специально слесарное дело изучать. Потому что свой реквизит клоун должен делать сам.
Вот чем этот дом в Эглофштайне мне дорог, так это тем, что у меня здесь отличная мастерская. Целая фабрика моих грёз! Только что-нибудь придумал, тут же пошёл и сделал.
- Как же вы, слесарь, стали клоуном?
- Вот это действительно смешная история. Из-за хлебной карточки! В 1943 году я занимался в московском Дворце спорта «Крылья Советов» в кружке акробатики. У меня здорово получалось! Параллельно, чтобы прокормить семью, пошёл работать учеником слесаря на полиграфический комбинат «Правда» и получал там 550 граммов хлеба. Вдруг узнаю, что в цирковой школе дают 650. Вот эта сотка все и решила! И хотя меня ни в какую не отпускали, все равно ушёл. И нашёл любимую работу. К счастью! Я сразу же в неё влюбился, можно сказать, насмерть. Никогда не забуду, как уже будучи студентами, мы с дружками лазали через забор цирка на Цветном бульваре, чтобы зайцем проскочить в зал. Смотрели, как выступают готовые артисты, учились...
В пятидесятом я окончил цирковое училище и придумал свой первый номер. Но его зарубили! Сказали: дескать, «западный», «космополитический». И меня отправили в тбилисский цирк. Там я придумал другой номер – «Утренняя гимнастика на проволоке», начал выступать на проволоке. И сразу... полный провал! Директор Ладо Кавсадзе (кстати, народный артист СССР, бывший певец оперного театра) был в ужасе: «Попик, что делать-то?» Я не растерялся: есть, мол, другой вариант. Но он - запрещенный. «Москва далеко. Давай!» Второй вариант рванул на ура.
- А что в нем было такого «космополитического»?
- Да в том-то и дело, что ничего. Выходил, падал - довольно смешно... Я позже узнал, в чём криминал. Оказывается, режиссёр, поставивший этот номер, Сергей Дмитриевич Морозов, был в плену, отсидел. Ну, кто-то и написал куда следует: сначала сдаётся врагу, теперь делает номера с западным душком... Самое удивительное, что вскоре я приехал в Москву на конкурс с этим «запрещённым» номером и занял первое место. Забыли, что ли про запрет?..
- Помните свой самый первый настоящий триумф?
- Когда умер Сталин, я был в Тбилиси. Цирк мгновенно закрыли. Неделю не работаем, две. Потом разрешили показывать только спортивные номера, без клоунады. Какой смех, когда по всей стране такой траур?! Через месяц на меня приходит разнарядка: ехать в бакинский цирк. Приезжаю, директор говорит: «Олег, сиди и не чирикай». Сижу ещё месяц. Наконец траур закончился, директор вызывает: «Давай сегодня рискнём, но только, прошу тебя, тихонечко, без нажима. Не юмори… сильно». Когда я вышел в манеж, такая была овация, которой я давно не слышал, по которой так скучал. Я понял, что зрители тоже соскучились - хотят улыбаться, смеяться. И хотя я действительно старался «не нажимать», это было моё самое лучшее выступление!
СТАКАН ВОДКИ – И НА ТРАПЕЦИЮ
- Почти у всех клоунов – прозвища. Откуда они берутся?
- Раньше вообще было модно брать псевдонимы, потому что у многих были неблагозвучные фамилии. Казалупов, например. Куда с такой фамилией? Придумывали - Ромашкин, чтобы смешно было. Я сам начинал свою карьеру как «Чижик», позже «Запоздалкин» - в номерах все время «опаздывал». Потом решил стать «просто» Олегом Поповым, ничего более сногсшибательного в голову не пришло.
Иногда хороший псевдоним помогает популярности. Яркий пример - Михаил Николаевич Румянцев, знаменитый Карандаш. Между прочим, именно благодаря ему у меня такая любовь к клоунаде. Вот уж кто был пахарь несусветный – он из цирка почти не выходил. Всё время репетировал, репетировал. Великий клоун! При этом жизнь у него была невесёлая. Зажимали, не давали званий…
- Почему? Всеобщий любимец, - чем он-то не угодил властям?
- С Карандашом случай особый. Когда над клоуном смеются в цирке - это понятно. Но когда это преследует тебя в жизни, как это было с ним, постоянное хи-хи-ха-ха, куда ни пойдёт. И он, конечно, уединялся. Друзей у него почти не было. Ну и, какая радость-то?! Наливай! Когда встал вопрос, давать или не давать Карандашу Звезду Героя Соцтруда, Фурцева сказала: «Да вы что! Он же не просыхает!» А кто тогда не пил?! Она сама была не последняя по этой части... Слава Богу, дали ему Героя, но с каким скрипом. А ведь в то время никто не пользовался такой популярностью как Карандаш...
Я попал к нему в труппу в 1951 году. Сначала, правда, гимнастом... Я видел, как он много трудился. Ну и иногда, как говорится, принимал. А что делать? Я не знаю точно, но, по-моему, сейчас в нашем цирке стали меньше пить. А раньше зритель то и дело приходит к тебе с благодарностью за спектакль. И обязательно с бутылкой. И если ты с ним не выпил, ты не артист, а дерьмо. Я говорю: «Не могу, мне ещё репетировать». «Да ты чё, Олег! Ты сегодня здорово поработал, давай вмажем по стопке!» «Да не хочу я!» «Вот гад! Зазнался, презираешь простой народ. Никакой ты не артист!» Просто страшное дело... Слава богу, у меня была проволока, ну ни капли нельзя хоть ты тресни. А многие были не в силах отказаться.
- И выходили на манеж подшофе?
- Да! Некоторые гимнасты прямо перед выходом – бах! - стакан водки и на трапецию. Обалдеть! Такая рискованная работа - без страховки. И не падали...
- Клоуны тоже выступали навеселе?
– Не все. В основном старики, в выходной день. Тогда, если после выходного ты не синий, значит, плохо отдохнул. «Голова трещит?» «Нет». «Случаем не заболел? А я вот еле хожу». «Молодец!» Ну кошмар! Никакой организм не выдержит. Вот спрашивают, почему в Москву не приезжаю. А к кому туда ехать - почти все мои друзья умерли. Я своего друга детства ещё лет тридцать назад как-то встретил, а он та-а-кой глубокий старик! Спился, трясётся, на каких-то костылях. Прихожу домой и бегом к зеркалу: неужели и я такой. Слава богу, нет.
Нет, ребята, всё-таки творчество, работа человека возвышает, молодит, держит и даёт ему жизнь. Если ты в форме, хорошо работаешь - ты нужен всем, если нет, - никому ты не нужен!
- Ваш первый номер запретили. То есть цензура в советские времена распространялась и на цирк?
- Не скажу, что цензура зверствовала. Но помню, когда мы с Марком Соломоновичем Местечкиным делали программу «Лечение смехом», нам говорили: «Это уберите, то». Почему - было непонятно. Убирали из программы сущую ерунду! Например, запрещали глотать шпаги, считалось, что это не эстетично.
- Импровизировать разрешали?
- Только в известных пределах. Всё-таки вся программа отрепетирована, в темпе идёт... Но я импровизировал. Однажды в Риге один сидит и читает газету, гад. Я пошёл в красный уголок, взял подшивку за два года и несу ему - на, мол, почитай. Вот в зале хохот стоял! А если кто засыпает, я ему - подушечку...
- А если б выпивали?
- Огурчик! Закусывай на здоровье.
- Откуда у вас такое чувство юмора?
- Наверное, от отца. Мама говорила, что он большой юморист был... А вообще-то ведь юмор юмору рознь. Публике иногда достаточно палец показать. Или пукнуть на арене. Можно, например, анекдотом всех насмешить, а самому будет не смешно. Можно быть просто весёлым по натуре и всех веселить…
В цирке - другое. Тут всё нужно досконально продумать, проверить. Это совершенно другой какой-то юмор - можно сказать, научно-фантастический. Не в словах, а больше на действии, на реквизите, на пантомиме. Это тебе не за столом каламбурить по пьянке!
- Откуда вы брали идеи для своих номеров?
- Да в том-то и дело, что всё из жизни. Раньше мы приезжали в город и сразу в редакцию. Спрашивали: какие в городе проблемы? Например, мост не построят уже 20 лет, нет свободных мест в вытрезвителе. И высмеивали… Помню, один номер появился так. Я очень хотел научиться играть на саксофоне. Купил у одного оркестранта инструмент за 500 рублей при зарплате 800. А он меня надул - продал негодный. Я был так расстроен, что зубами откусил мундштук. И сразу идея! Вместо мундштука вставляю морковку, выхожу, и вместо того чтобы играть, дую в морковку. Был огромный успех!
- Вы давным-давно придумали свой сценический образ – рыжий парик и кепка. Это правда, что на Западе её прозвали – «Кепка СССР № 1»?
- Ха! Да. А во время моих гастролей в Париже даже устроили их сезонную распродажу - раскупили все! Кепку я нашёл в 1953-м году на Мосфильме. Снимался цирковой фильм «Арена смелых», там была маленькая сценка на пляже, для неё я и присмотрел эту кепку. С тех пор не расстаюсь... Но рвутся - штук тридцать уже износил. Надоело. Теперь сделал вечную - металлическую. Есть такой материал – «металлика». Очень прочный!
- А кто придумал ваше знаменитое прозвище - «Солнечный клоун»?
- Однажды во время наших гастролей в Лондоне в одной из газет вышла рецензия, которая называлась: «В туманном Лондоне появился Солнечный клоун». Вот оттуда всё и пошло. Как назвали, так и назвали – со стороны, может, и виднее. Значит, тёплый человек, вроде не злой на вид. Мне нравится.
ОЛЕГ ПОПОВ И КГБ
- Вы в 29 лет получили звание «народный артист СССР», но так и не вступили в КПСС. Как удалось - ведь это же была «обязаловка» для артистов такого уровня?
- Я вообще считаю, что клоун не должен зависеть от какого-то политического курса, он должен всё делать по совести. Конечно, меня уговаривали и даже угрожали. Но мне все время удавалось закосить... под придурка.
- Тем не менее, вы были артистом супервыездным. Интересно, на вас кагэбэшное досье собирали?
- Наверняка! Но если бы там было нечто «этакое», для меня сразу перекрыли бы все границы... Могу сказать, что с органами у меня всегда были самые тёплые отношения.
- В каком смысле?
- В каждую поездку с нами обязательно ехал «представитель отдела культуры». Были среди них и нахалюги, которые сами провоцировали артистов, чтобы выслужиться. Но в основном это были люди хорошие. И очень смешные... Всем «штатским» мы давали подпольные прозвища. Однажды нас сопровождал кагэбэшник - ну копия Хрущёв! Приезжаем в Вену. Он никуда не вмешивался, только просил: «Ребята, по одному не ходите! И никаких контактов с иностранцами». А, как известно, в загранпоездках у наших людей просыпается стадное чувство - один что-то купил, и все бегут покупать. На этот раз кто-то набрёл на дешёвую распродажу чайно-кофейных английских сервизов, и весь коллектив набил ими полные ящики. Я, кстати, тоже купил...
В конце гастролей «Хрущёв» решил проверить, как грузят багаж. Стоял, смотрел и вдруг один из верхних ящиков падает и бьёт его по башке. Ужас! Всего перебинтовали, привезли в отель, лежит бледный, охает-ахает. Вскоре стали к нему приходить артисты. И спрашивать: «Василий Семёнович, сильно попало?» «О-оч-чень сильно!» «Василий Семенович, а вы не помните, это не мой ящик упал?» Один приходит, второй, третий, все с одним вопросом: «Это не мой?» «Хрущёв» обиделся, что никого не интересует его голова, закрылся и никого не пускал. Да хрен с твоей головой! Там же сервиз! Ха-ха-ха!!!
Какие клички мы им только не давали! Одного прозвали «Чебурашка» - за громадные растопыренные уши. Другого «Стальной челюстью» - у него верхние зубы были из нержавейки. И вот на каком-то банкете сидим с ним рядом, выпиваем...
Окончание читайте здесь: https://dzen.ru/a/ZpeXk5vhXzWrZtN0.