Часть вторая: террор в современном мире
Существует понятие «общества модерна». Если объяснять совсем просто, то это уже не традиционные общества, а живущие с индустриализацией, урбанизацией, обновленными институтами гражданского права. И вот в них логика древнего жертвоприношения, где жертва всегда сакральна, никуда не исчезла. Правда, акцент суверена сместился с конкретного монарха на всё государство. Гуманизм первой волны получился даже зловещим, жестоким и кровавым. Потому что легимитизирующий потенциал жертвы использовался для утверждения Идеи. А она состояла в том, что революция должна быть кровавой, за страну надо умереть. Как же любили авторы 1920-30х описывать отчаянных юношей и девушек, не в смысле впавших в депрессию, а задорно бегущих к танку с шашкой наголо. Половина таких героев умирали, забрав с собой десятки врагов.
Пролитие двух источников крови позволяло утвердить идею:
- Кровь праведных бойцов «за святое дело» (за наше общее, за мировой пожар революции и т.д);
- Нечистая кровь врагов (предатели, шпионы, неправильной этничности).
Все эти идеи создавались на утопическом идеале, что общество можно улучшить и поменять в короткие сроки и главное глобально. И бывший сакральный механизм жертвоприношения продолжал свою работу, правда, утратив связь со своей первоосновой.
Сюда примешивалось логика отчуждения. Если надо было на конвейер революции пустить людей любого социального положения, это делалось без особой рефлексии. Надо и точка. Здесь исследователи часто пишут о коллективном теле, то есть люди понимались как масса. «Рабочие, солдаты, заключенные – со всеми происходило одно и то же. Их индивидуальные тела встраивались в тело коллективное, с тем что бы их них мог быть извлечен энергетический ресурс, а оставшееся отправлено на свалку прогресса в качестве отходов производства» [Корецкая М.А.].
Есть в фильме «Метрополис» Фринца Ланга риторический вопрос «Чего еще ждать от Молоха?» на фоне кадров, где гигантская машина заглатывает рабочих как демоническая пасть дьявола грешников на средневековых миниатюрах. Кровь и жертвы приносимые Молоху оправдывались построением лучшего Будущего, именем Прогресса, во имя Разума. Согласитесь, жутковатая картина. И отдельные восклицания «Что вы делаете!» растворялись в грохоте механизмов Идеи.
Но при смене политического режима акценты видения ситуации смещались. Тот, кто раньше объявлялся необходимой жертвой для искупления вины становился убитым безвинно. Враги режима становились его жертвами. После Второй мировой войны начался серьезный пересмотр идей гуманизма. Идеи быстрого построения «нового» общества за счет массовых смертей оказались дискредитированы. В них обнаружилось достаточно внутренних противоречий. И идея о массовом пролитии крови как способе легитимности ушла на глубокую периферию культуры. Но в последние годы она дает о себе знать.
После Второй мировой войны приходит гуманизм второй редакции или постгуманизм. И его база это человеческая жизнь как высшая ценность. И нет таких обстоятельств, условий или ситуаций при которых можно пожертвовать кем-то во имя Идеи. Поэтому культ героя мгновенно попал под подозрение. Очень характерный образ для начала 20 века героя не щадящего своей жизни, и жизни других если необходимо, оказался лишним в новом обществе. Одобряется только самопожертвование ради спасения других. Но только не ради Идеи, не ради государства.
В постгуманизме табуируется энтузиазм (кто идет на войну, тот жестокий и пытается показать самость). И важнее становится жалость и сострадание. Невинные жертвы в этом контексте те, кто погиб неправильно и несвоевременно. Классическая формулировка «Их смерть не была напрасной» могла работать даже с неоднозначных обстоятельствах. Так могли оправдать жертвы войны, даже при условии ошибок командования и цинизма руководства, которые позволили массовую гибель солдат в условиях, где можно было обойтись минимальными потерями. Форма работала на спокойствие общества и социальный порядок. Но к жертвам концлагерей и современного терроризма эту формулу применить уже невозможно.
Внезапно именно на фоне бессмысленных смертей снова включается механизм логики древних жертвоприношений. И жертвы терроризма и концлагерей работают на легимитизацию власти.
Напомню, что в архаике было все прямо и понятно: большое количество или качество жертвы обеспечивало авторитет у правителя. А жертва получала свой статус до ритуала. В современности свой статус жертвы убитый получает постфактум. Здесь происходит «конструирование жертвы», как пишет об этом Козырев Г.И. Происходит это так: некая группа людей начинает объединяться вокруг неё, одновременно создавая модель идентичности. И параллельно конструируется образ врага. Ему вменяется ответственность и вина за жертвы. И очень, очень важно, что бы конструкт был признан третьей стороной. Это может быть абстрактная «мировая общественность», конкретные организации вроде ООН и т.д. За счет обвинения оппонента и признания жертвы открывается возможность возмездия.
По этой схеме происходили обличения революционного террора во Франции или Нюрбергский процесс в Германии, или борьба с терроризмом в наши дни. В архаике жертвы вызывали восхищение и ужас, сейчас необходим мощный социальный аффект, направленный на жалость и сострадание, и одновременно страх оказаться на месте жертв террора. И здесь возникает еще один важный момент, точнее парадокс, который отметил В.Савчук. Статус жертвы снимает ответственность за определённые преференции. Современная информационная война идет за присвоение жертв, и благодаря им прав на компенсацию и месть. Поэтому каждый случай гибели людей из-за политического оппонента должен быть предан огласке. Захваченным террористами заложникам необходимо пассивно ждать спасения (о чем написано буквально на стендах в госучреждениях и поликлиниках). Это у профессионалов-спасателей есть право на героизм. В итоге терроризм оказывается вписан в миропорядок, пока не появляется реальный прямой враг.
Литература:
Блок М. Короли-чудотворцы. Очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти, распространенных преимущественно во Франции . М.: Языки русской культуры, 1998 (фр. - 1924).
Корецкая М.А. Жертва террора и сакрализация власти // Террор и культура. Издательство СПБГУ. 2016. С. 6 – 20.
Канторович Г. Два тела короля. М.: Изд-во Ин-та Гайдара, 2013
Мосс М. Очерк о даре. Общества. Обмен. Личность. – М.: «Восточная литература» Ран, 1996
Фуко M. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы / Пер. с фр. В. Наумова под ред. И. Борисовой. — M.: Ad Marginem, 1999.
Корецкая М.А. Амбивалентность сакрального и амбивалентность власти: от антропологической концепции к философской проблеме.
Козырев Г.И. Конструирование «жертвы» как способ создания управляемой конфликтной ситуации. 2009.
Савчук В. Медиафилософия. Приступ реальности. СПб. 2013.
Фуко М. Рождение биополитики. Курс лекций. 2010