Найти в Дзене
РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ

Однажды 200 лет назад... Август 1824-го

Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно! Наверное, ни одной другой нации в мире не понять никоим образом - что такое "дорога" для всякого русского человека? Как там Гоголь писал? "Какое странное, и манящее, и несущее, и чудесное в слове: дорога! и как чудна она сама, эта дорога: ясный день, осенние листья, холодный воздух… покрепче в дорожную шинель, шапку на уши, тесней и уютней прижмёмся к углу". Я и сам помню из детства, какое-то время проведённого с родителями в экспедиции в Приморье: выходишь за край посёлка с верной овчаркой Находкой, с собою бутылка с водой, кусок хлеба и вяленая рыбина, а там - пыльная, больше песчаная, чем грунтовая, дорога, и лежит она, извиваясь причудливо, за семь вёрст в деревню Ключи, там где пасека, и на полпути до Ключей этих будет чудная речушка с быстрою хрустальной водою и почти непугливыми рыбешками в ней, и ивы, и звенящая тишина, и, кажется, ничего никогда не кончается... Ощущение странного е

Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!

Наверное, ни одной другой нации в мире не понять никоим образом - что такое "дорога" для всякого русского человека? Как там Гоголь писал? "Какое странное, и манящее, и несущее, и чудесное в слове: дорога! и как чудна она сама, эта дорога: ясный день, осенние листья, холодный воздух… покрепче в дорожную шинель, шапку на уши, тесней и уютней прижмёмся к углу". Я и сам помню из детства, какое-то время проведённого с родителями в экспедиции в Приморье: выходишь за край посёлка с верной овчаркой Находкой, с собою бутылка с водой, кусок хлеба и вяленая рыбина, а там - пыльная, больше песчаная, чем грунтовая, дорога, и лежит она, извиваясь причудливо, за семь вёрст в деревню Ключи, там где пасека, и на полпути до Ключей этих будет чудная речушка с быстрою хрустальной водою и почти непугливыми рыбешками в ней, и ивы, и звенящая тишина, и, кажется, ничего никогда не кончается... Ощущение странного единения с этою дорогой, словно и она, и я, и Находка - некоторое единое целое, и мы слышим и понимаем друг друга без единого слова, не покидает нас троих...

Прошу прощения у читателя за это отступление... но как иначе передать то, что, верно, чувствовал Пушкин, первого августа покидая Одессу? Впереди - более тысячи вёрст и... полная неизвестность. Веря Фёдоровна Вяземская перекрестит его на дорожку.

Приходится начать письмо с того, что меня занимает сейчас более всего, — со ссылки и отъезда Пушкина, которого я только что проводила до верха моей огромной горы, нежно поцеловала и о котором я плакала, как о брате, потому что последние недели мы были с ним совсем как брат с сестрой. Я была единственной поверенной его огорчений и свидетелем его слабости, так как он был в отчаянии от того, что покидает Одессу, в особенности из-за некоего чувства, которое разрослось в нем за последние дни, как это бывает...

Впервые отступая от ставшей уже привычной драматургии цикла, осмелюсь предложить вам чудную музыку, которая - как мне кажется - как никакая другая отражает это самое понятие - "русская дорога". И пусть эта тема Георгия Свиридова зовётся "Зимней дорогой", но вы закройте глаза, и представьте широкую спину возницы, и пыль, и проносящиеся тут и там деревни, и маковки церквей, и...

  • "... Я уверена, что ты не покинешь его в несчастии, но пиши и изъясняйся в своих письмах так, как если бы ты был его худшим недругом; ты всегда считал себя слишком бесхитростным, чтобы это делать, но принеси эту жертву дружбе, потому что единственная радость, которая останется бедному Пушкину, похороненному в глуши возле уездного города Порхова в Псковской губернии, это получать изредка известия, чтобы не умереть окончательно нравственной смертью. Полюбопытствуй, хорошо ли приняли его родители; упрекать его в чем-либо было бы бессмысленно; в чем, впрочем, можно было бы упрекнуть его, раз он не знает за собой иной вины, как то, что он подал в отставку? Я обещала изредка писать ему. Я проповедую ему покорность судьбе, а сама не могу с ней примириться, он сказал мне, покидая меня, что я была единственной женщиной, с которой он расстается с такою грустью, притом что никогда не был в меня влюблен. Это обрадовало меня, потому что я тоже испытываю к нему дружбу, тем более нежную, что он несчастен, а это особенно на меня действует; хотелось бы, чтобы это подействовало так же и на его мать..."

Интересно, кстати: Вера Фёдоровна ещё несколько раз напишет мужу и своих переживаниях за Пушкина. А что же его друг? Да, собственно, ничего! Лишь раз князь Пётр Андреевич упомянет его в самом начале августа: "О Пушкинѣ пишутъ изъ Петербурга, что онъ отставленъ и что велѣно ему жить въ деревнѣ у отца. Василій Львовичъ залился слезами и потомъ отъ этой горестной вѣсти и сказалъ la sauterelle l’a t’ait sauter ("саранча заставила скакать" - фр. "РРЪ")" Забавный каламбур, смешно, да...

Одет путник - по нашему нынешнему пониманию - своебразно: он "в жёлтых нанковых шароварах и русской измятой рубахе". Чистый рок-н-ролл. Впрочем, ежели задуматься хорошенечко, Пушкин и есть "рок-н-ролл". Бунтарь по молодости, неуёмный характер, много любви, сильнейшее пристрастие к азартным играм, и - стихи (понимай - песни), вознесшие его на пьедестал бессмертия. "Поэты ходят пятками по лезвию ножа и режут в кровь свои босые души" - так написал полтора столетия спустя другой бард, проживший на пять лет более Пушкина, но так же неуёмно и неспокойно...

"... Я ужасно огорчена, что не могу больше исполнять твоих поручений к Пушкину, которого я очень полюбила; я ему напишу прежде отъезд. из Одессы и выпишу ему из твоего письма то, что ты велишь передаю ему. Несчастный! Какое существование придется ему влачить..." - это вновь Вера Фёдоровна в письме к мужу спустя целую уж неделю всё не может успокоиться.

Дома 9-го августа - вся семья в сборе: Сергей Львович, Надежда Осиповна, Лёвушка и Ольга. Комната Пушкина - подле крыльца, окно выходит на двор. Она невелика, да, впрочем, много ли ему, привыкшему к переездам и странствиям, надобно?

"... В этой небольшой комнате помещалась кровать его с пологом, письменный стол, шкаф с книгами и проч. и проч. Во всем поэтический беспорядок, везде разбросаны исписанные листы бумаги, всюду валялись обкусанные, обожженные кусочки перьев (он всегда с самого Лицея писал оглодками, которые едва можно было держать в пальцах). Вход к нему прямо из коридора; против его двери — дверь в комнату няни, где стояло множество пяльцев..."

А вот описание нового пристанища поэта - ещё более... обескураживающее:

  • Вся мебель, какая была в домике при Пушкине, была Ганнибаловская ). Пушкин себе нового ничего не заводил. Самый дом был довольно стар. Мебели было немного и вся-то старенькая... Вся обстановка комнаток Михайловского домика была очень скромна: в правой, в три окна, комнате, где был рабочий кабинет А. С-ча, стояла самая простая, деревянная, сломанная кровать. Вместо одной ножки под нее подставлено было полено: некрашеный стол, два стула и полки с книгами довершали убранство этой комнаты. Сквер перед домом во время Пушкина тщательно поддерживался, точно так же не совершенно запущен был тенистый, большой сад; в нем были цветники.

А можно и ещё более прозаично - например, так, как запомнила комнату Катенька Осипова (в замужестве - Фок), родившаяся всего-то в 1823 году и присутствовавшая на похоронах поэта в Святых Горах:

  • Я девочкой не раз бывала у Пушкина в имении и видела комнату, где он писал. Художник Ге написал на своей картине «Пушкин в селе Михайловском» совсем неверно. Это – кабинет не Александра Сергеевича, а сына его Григория Александровича. Комнатка Александра Сергеевича была маленькая, жалкая. Стояли в ней всего-на-все простая кровать деревянная с двумя подушками, одна кожаная, и валялся на ней халат, а стол был ломберный, ободранный; на нем он и писал, и не из чернильницы, а из помадной банки. И книг у него своих в Михайловском почти не было; больше всего читал он у нас в Тригорском

После рассказа Е.И.Фок шикарная картинка выглядит весьма подозрительной...
После рассказа Е.И.Фок шикарная картинка выглядит весьма подозрительной...

Всей дворни в Михайловском - 29 человек, из которых мужеского полу - 13. Всего же крепостных - порядка 120. Для сравнения - у соседки Прасковьи Александровны Осиповой-Вульф в Тригорском - семь сотен. Получив наследство после смерти Осипа Абрамовича Ганнибала - мы сейчас о Михайловском - Надежда Осиповна Пушкина, выплатив долги и векселя покойного, явно не могла похвастать состоятельностью.

Дома родители принимают его с настороженностью. Особенно - отец. Ему вообще непонятно - как можно было довести себя до такого неприличного положенья, когда власти буквально принуждают местных помещиков следить за поведением его - будто за каким-нибудь разбойником? И ведь видно, сразу видно, что сын ничуть не раскаялся! Ведёт себя как ни в чём не бывало, напрямую не дерзит, но сам взгляд - дерзкий, не смиренен - как подобало бы, Льва - того гляди - чему-нибудь скверному обучит, даром что тот ни на шаг от него не отходит... Ест его, Сергея Львовича, хлеб - но где сыновье послушание? Сергей Львович - человек вообще некомфортный. Иное дело брат его - Василий Львович, поэт, того любит вся Москва, дружен со всеми: придёт, расскажет, бывало, брызгаясь слюной во все стороны, последние новости, сам же первый и смеясь, поведает пару-тройку свежих bon mots... Сергей Львович - не то, нет в нём этой бездумной лёгкости, этой папийоновой беспечности. Ежели старшего брата можно сравнить с бутылкою солнечного аи, то младшего - с каким-нибудь кислым рейнвейном. В следующем году - уж 55. Жизнь, кажется, не удалась: финансовые дела совсем запутаны, денег - постоянная нехватка, а ведь и Ольгу надобно замуж уже выдать, и о карьере младшего Льва позаботиться... У Надежды Осиповны - постоянные мигрени. Постарела. Подурнела. Да и сам он уже не тот, что ранее - уходят, уходят понемногу былые силы... Эх, где ж ты - молодость гвардейская? Но Александр - да, несносен!.. Оба они - отец и сын - уверены, что взаимно нелюбимы: Сергей Львович думает, что его не любит Александр, Александр - что нелюбим отцом.

Впрочем, Александр и сам не в восторге от вынужденного пребывания под одной крышею с почти чужим ему отцом, мнящим отчего-то, что ему должен весь мир, и он - Александр - в первую голову. Едва не с первых дней после своего приезда он пропадает в соседнем Тригорском, у вдовой Прасковьи Осиповой. Вот где отдохновенье души! И какое многолюдье! Это ж пальцы начнёшь загибать - и то не с первого разу запомнишь! Не верите? Перестарок (зимою - 25) Аннета - раз. Натура пиитическая, но есть в ней некоторый трагизм, немудрено, надо бы с ней поосторожнее. Круглолицая хохотушка Евпраксия "Зизи" - скоро пятнадцать, а уже вполне женщина! - два. Прибывший на вакации дерптский студиозус Алексей (славный малый, но, кажется, слишком высокого о себе мнения... впрочем, надобно над ним поработать как следует!) - три. Падчерица Прасковьи Александровны Александра "Алина" Осипова - чудо как хороша, но что там у неё с Алексеем, мм? Что это за тайные уединения, взгляды, природу которых Александр, кажется, научился хорошо разбирать?.. А ещё: шестнадцатилетний Михаил, Валериан, вовсе ребёнок Мария и грудная Катенька... Уф! И никто не чинится, не пыжится, здесь он - всегда желанный гость, в Тригорском - вечно веселье и ребячество (а иной раз - почти жеребячество, но в меру!) Хороша и сама хозяйка - годами лет на пять моложе Надежды Осиповны, но сколько в ней молодой силы, сколько сдержанного понимания и снисходительности к молодости, что кипит-бурлит вкруг неё...

-3

А меж тем - прежде, чем успокоится российское обывательское болото после одесского скандала, последние знакомцы дополняют события предыдущего месяца. Сдержанный, сказать больше - почти педантичный Карамзин пишет Вяземскому - неодобрительно, явно пребывая на стороне наместника:

  • Поэту Пушкину велено жить в деревне отца его — разумеется, до времени его исцеления от горячки и бреда. Он не сдержал слова, им мне данного в тот час, когда мысль о крепости ужасала его воображение: не переставал врать словесно и на бумаге, не мог ужиться даже с графом Воронцовым, который совсем не деспот!

Не деспот - да, кто ж спорит. Но надобно быть славным, положившим жизнь на карьеру под ним, служакою Казначеевым, или вовсе - омерзительным интриганом и слизнем фон Брунновым, чтобы беззаботно и основательно жить "под графом". У всякого - свой путь. Карамзин этого не понимает и - увы! - не поймёт уже. Сам же наместник (счастливый - едва ли, но точно успокоенный маленькой своей победой) хлопочет о возвращении потраченных на перемещение строптивца к месту новой ссылки средств:

  • Ныне г. градоначальник доносит мне, что Пушкин в город Псков отправлен. Список с представления ко мне по сему г. градоначальника и подлинную подписку Пушкина препровождая при сем к вам, милостивый государь, покорнейше прошу о возврате 389 руб. 4 коп., выданных Пушкину на прогоны

Приходит серединою августа и весточка "оттуда" - от неё, с печатью, изукрашенной такими же странными знаками, как и на перстне Александра. Что в нём и от кого сие письмо - не говорит (хоть отец крайне, даже весьма настойчиво интересуется), запирается надолго в комнате, никого в неё не впуская и выходя оттуда в крайней задумчивости, даже - сумрачности. Пишет к нему и давешний друг-недруг Раевский. Зачем? Что за прихоть? И ведь Пушкин не оставлял ему адреса - отыскал как-то. Рассыпается в признаниях в искренней дружбе (!!?) и уважении к его таланту, уверяет, что будет писать к нему до тех пор, пока Александр не ответит. Что за очередная многоходовочка?.. Александр сжимает губы, берет пистолет, идёт к погребу, что за баней, и долго, больше часа, стреляет в его стену, целя и попадая на удивление кучно. Все знают, что Фёдор Толстой - дуэлянт искусный. Пусть так. Но за пущенный им подлый слушок ответить придётся...

Хочу, быть может, немного огорчить подписчиков канала, привыкших уже к двухчастёвым выпускам "Однажды 200 лет назад..." Не в этот раз! Более того - и нарочно отыскивать чьи-то стихи, писанные августом же 1824-го, я не стану. Зачем? Если есть третья глава "Евгения Онегина", работа над которой начата ещё в феврале, а завершена будет уже вот-вот - октябрём. Давайте почувствуем себя самыми первыми её читателями?.. Предлагаемый небольшой отрывок как нельзя лучше и кстати рисует милые провинциальные... да чего уж? просто сельские нравы, и как знать? Возможно, какие-то черты героинь Пушкин взял и от обитательниц Тригорского?..

IV

... Они дорогой самой краткой
Домой летят во весь опор.
Теперь подслушаем украдкой
Героев наших разговор:
— Ну что ж, Онегин? ты зеваешь. —
«Привычка, Ленский». — Но скучаешь
Ты как-то больше. — «Нет, равно.
Однако в поле уж темно;
Скорей! пошел, пошел, Андрюшка!
Какие глупые места!
А кстати: Ларина проста,
Но очень милая старушка;
Боюсь: брусничная вода
Мне не наделала б вреда.
V
Скажи: которая Татьяна?»
— Да та, которая, грустна
И молчалива, как Светлана,
Вошла и села у окна. —
«Неужто ты влюблен в меньшую?»
— А что? — «Я выбрал бы другую,
Когда б я был, как ты, поэт.
В чертах у Ольги жизни нет.
Точь-в-точь в Вандиковой Мадоне:
Кругла, красна лицом она,
Как эта глупая луна
На этом глупом небосклоне».
Владимир сухо отвечал
И после во весь путь молчал.
VI
Меж тем Онегина явленье
У Лариных произвело
На всех большое впечатленье
И всех соседей развлекло.
Пошла догадка за догадкой.
Все стали толковать украдкой,
Шутить, судить не без греха,
Татьяне прочить жениха;
Иные даже утверждали,
Что свадьба слажена совсем,
Но остановлена затем,
Что модных колец не достали.
О свадьбе Ленского давно
У них уж было решено.
VII
Татьяна слушала с досадой
Такие сплетни; но тайком
С неизъяснимою отрадой
Невольно думала о том;
И в сердце дума заронилась;
Пора пришла, она влюбилась.
Так в землю падшее зерно
Весны огнем оживлено.
Давно ее воображенье,
Сгорая негой и тоской,
Алкало пищи роковой;
Давно сердечное томленье
Теснило ей младую грудь;
Душа ждала... кого-нибудь,
VIII
И дождалась... Открылись очи;
Она сказала: это он!
Увы! теперь и дни и ночи,
И жаркий одинокий сон,
Все полно им; все деве милой
Без умолку волшебной силой
Твердит о нем. Докучны ей
И звуки ласковых речей,
И взор заботливой прислуги.
В уныние погружена,
Гостей не слушает она
И проклинает их досуги,
Их неожиданный приезд
И продолжительный присест.
IX
Теперь с каким она вниманьем
Читает сладостный роман,
С каким живым очарованьем
Пьет обольстительный обман!
Счастливой силою мечтанья
Одушевленные созданья,
Любовник Юлии Вольмар,
Малек-Адель и де Линар,
И Вертер, мученик мятежный,
И бесподобный Грандисон 18,
Который нам наводит сон, —
Все для мечтательницы нежной
В единый образ облеклись,
В одном Онегине слились.
X
Воображаясь героиней
Своих возлюбленных творцов,
Кларисой, Юлией, Дельфиной,
Татьяна в тишине лесов
Одна с опасной книгой бродит,
Она в ней ищет и находит
Свой тайный жар, свои мечты,
Плоды сердечной полноты,
Вздыхает и, себе присвоя
Чужой восторг, чужую грусть,
В забвенье шепчет наизусть
Письмо для милого героя...
Но наш герой, кто б ни был он,
Уж верно был не Грандисон.
XI
Свой слог на важный лад настроя,
Бывало, пламенный творец
Являл нам своего героя
Как совершенства образец.
Он одарял предмет любимый,
Всегда неправедно гонимый,
Душой чувствительной, умом
И привлекательным лицом.
Питая жар чистейшей страсти,
Всегда восторженный герой
Готов был жертвовать собой,
И при конце последней части
Всегда наказан был порок,
Добру достойный был венок.
XII
А нынче все умы в тумане,
Мораль на нас наводит сон,
Порок любезен — и в романе,
И там уж торжествует он.
Британской музы небылицы
Тревожат сон отроковицы,
И стал теперь ее кумир
Или задумчивый Вампир,
Или Мельмот, бродяга мрачный,
Иль Вечный жид, или Корсар,
Или таинственный Сбогар.
Лорд Байрон прихотью удачной
Облек в унылый романтизм
И безнадежный эгоизм.
XIII
Друзья мои, что ж толку в этом?
Быть может, волею небес,
Я перестану быть поэтом,
В меня вселится новый бес,
И, Фебовы презрев угрозы,
Унижусь до смиренной прозы;
Тогда роман на старый лад
Займет веселый мой закат.
Не муки тайные злодейства
Я грозно в нем изображу,
Но просто вам перескажу
Преданья русского семейства,
Любви пленительные сны
Да нравы нашей старины
.
XIV
Перескажу простые речи
Отца иль дяди-старика,
Детей условленные встречи
У старых лип, у ручейка;
Несчастной ревности мученья,
Разлуку, слезы примиренья,
Поссорю вновь, и наконец
Я поведу их под венец...
Я вспомню речи неги страстной,
Слова тоскующей любви,
Которые в минувши дни
У ног любовницы прекрасной
Мне приходили на язык,
От коих я теперь отвык.
XV
Татьяна, милая Татьяна!
С тобой теперь я слезы лью;
Ты в руки модного тирана
Уж отдала судьбу свою.
Погибнешь, милая; но прежде
Ты в ослепительной надежде
Блаженство темное зовешь,
Ты негу жизни узнаешь,
Ты пьешь волшебный яд желаний,
Тебя преследуют мечты:
Везде воображаешь ты
Приюты счастливых свиданий;
Везде, везде перед тобой
Твой искуситель роковой...

Ещё пару строк - хотя после Пушкина... Нелепо, конечно! Друзья, обратите внимание на выделенную XIII строфу. Ах, какое горе, что не довелось Пушкину написать русский семейный роман в прозе на "весёлом закате" его жизни! Какой была бы эта вещь? Какие новые образчики жанра преподнёс бы он нам? Какие характеры, какие русские Мельмоты и Жаны Сбогары были бы нам явлены?.. Умолкаю, а в финале предлагаю изумительную иллюстрацию к Евгению Онегину" Самокиш-Судковской. Классика!

-4

С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ

Предыдущие публикации цикла "Однажды 200 лет назад...", а также много ещё чего - в иллюстрированном гиде "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE

ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ИЗБРАННОЕ. Сокращённый гид по каналу