Непруха

Сижу, однажды, рыбу ловлю. Ну, как ловлю… И пруд, и удочка, и улов – мыслеобразы. А другого тут нет. На поплавок таращусь – значит, ловлю.

Появляется новенький. Свежак. Только-только преставился. Понятное дело, его колбасит – обычный постсмертный стресс. Дней сорок с потерянным видом слоняться будет. Все мы это проходили, потому с пониманием относимся. Не мешаем болезному. Вот и я только отвернулся и пруд чуть в сторонку передвинул.

Слышу, вопит кто-то. Мол, полегче своей лужей размахивай. Пригляделся, а там букашка какая-то ползает, на таракана похожая.

– Вас, – говорю, – насекомое, тут не проходило.

Оно человеческий облик приняло. Важным таким предстал – костюмчик, сорочка белоснежная, галстучек.

– Кукуете? – спрашивает. – И что, клюет?

Более идиотского вопроса придумать сложно. В воображаемом пруду может клевать только воображаемая рыба, и то, если я ее воображу.

– Кукую, – отвечаю. – А что, есть варианты? Тараканом поползать или в парламенте выступить?

– Есть, – говорит, – варианты.

Стоит такой, нос задрал, ухмыляется.

Думаю, за лоха меня принял, потешаться вздумал.

– Выкладывай, – нехотя так ему говорю, чтобы понял, что выслушаю вполуха, но на развод не поведусь.

– Я, – говорит, – вот с этим, – пальцем в новичка болезного тычет, – лет семь в реале провел.

Я вообразил зеркало, поднес к лицу, вгляделся в отражение. Вроде, на лоха не похож. Может, со стороны виднее? Я-то не вчерашний, потому знаю, что плотный мир только тенью посещать можно, и то когда там ночь. Днем слишком ярко – это все равно, что на солнце смотреть – ничего не видно. И жутко неприятно.

– Угу, – говорю, и киваю с деланным недоверием. – А я, – говорю, – апостол Андрей. Рыбачу, вот. Не узнал, что ли?

– Не веришь? – ехидно так, этот, в галстуке, спрашивает.

– Само собой. У меня, – говорю, – и своя паства новичков была. И не такую лапшу им на уши развешивал. Распустил лет десять назад. Ликвидировал культ, так сказать. Устал я от них.

Он захохотал. Похоже, дошло, что я обо всем этом думаю.

– Нет, – говорит, – я серьезно. На работу устроился. Служил внутренним голосом, пока этот, – он снова ткнул пальцем в новичка, – не угробился.

– Плохой, стало быть, внутренний голос из тебя вышел, дядя.

А сам думаю – врет, гад. Уж сколько лет я здесь, а о подобном слышать не приходилось. Одно дело – лярвы в плотность лезут. Так то дело понятное – им питаться надо, расти. Но чтобы цельная душа в живущего полезла!.. Это уже беспредел какой-то. За такую хулиганку можно еще лет тридцать у воображаемого пруда просидеть, думаю.

– Ну да, – легко согласился он. – Кабы он меня слушал. Бесшабашный до одури. Был. Теперь придется нового искать. Вот так, как ты – рыбу удить, я тут не собираюсь. Обрыдло! – и как-то он так тягостно рукой махнул, что я поверил, что его действительно достало крепче, чем меня. Что не сядет он рядом с удочкой, не поселится в бунгало с видом на воображаемый океан. Что не будет пассивно дожидаться плановой инкарнации, о которой только раки-свистуны, что на горе живут, знают. Но это не точно.

– Научи, – говорю. – Тоже хочу внутренним голосом попробовать.

Он усмехнулся.

– Я, – говорит, – теперь умнее буду. Присмотрюсь сначала, выясню – что за особь, чем дышит, с кем общается. К этому-то я попал случайно, по незнанию. Место вакантным было. Теперь понятно – почему. Адреналинщик. Был. Таким советчики не нужны. Наоборот, подзадоривают только.

– Не тяни резину, – говорю. – Процесс излагай. С чувством, с толком, доходчиво. Выберешь, допустим. Дальше-то что? Как внутрь залезть? Что после делать?

Сказать, что я заинтересовался – это все равно, что ничего не сказать. Я готов был сорваться с места, перенестись в первый попавшийся город и поселиться внутри кого угодно, лишь бы снова ощутить натянутую струну эмоций настоящей жизни. Пусть чужой, потому, по определению, никчемной и бестолковой, но реальной – с водоворотом событий, с поиском средств существования, с монотонными буднями у станка, конвейера, за плугом, в чиновничьем кресле или даже на помойке среди бомжей – без разницы.

– Они, – отвечает, – иной раз сами зовут, когда в кураж входят или азарт одолевает. Помощи просят, совета. Лярв заранее отогнать надо. Эти проныры опередить могут. Если живой зовет, откликайся сразу и со всего маху в него прыгай. Если он тебя услышит, насквозь не проскочишь. А дальше по обстоятельствам. Когда в ухо пошептать достаточно, а когда на копчик нажать и мурашки по телу пустить резон есть.

– А что подсказывать-то?

– Да что в голову взбредет! Он сам себе кумекает, а ты ему свой вариант подсовываешь. Дело не хитрое. Главное – всегда занят, и вроде как немного живешь. Суррогат, конечно, но все лучше, чем спектакли о рыбалке разыгрывать.

До наступления ночи времени оставалось предостаточно, потому рассказал мне этот «депутат» много всякого из своей служебной практики. Ему поделиться очень надо было, вот свободные уши и нашел. А я с каждой новой историей все больше заражался идеей и сгорал от нетерпения.

Стемнело. Я метнулся в город своей ностальгии, в район, где прошла моя бурная молодость.

Годы меняют многое. Появились новые дома, на дорогах больше не зияли провалы асфальта, тротуары оказались выложены цветной плиткой. Городок стал уютным, но утратил былую бесшабашность, а заодно и болотный дух устоявшегося, стабильного и предсказуемого на годы вперед быта. Здесь теперь кипела, бурлила, фонтанировала жизнь.

Побродив по району, я быстро выяснил, где собирается молодежь. До стариков мне не было дела. После поучений «депутата» я мыслил глобально и перспективно: у молодых и жизнь интересней, и ресурс выше.

Помещение клуба, куда меня занесло, больше напоминало то, что в наше время именовали бы без затей – кабак. Подавали там пиво и, кто бы мог подумать, сухари на закуску. Играла музыка, сновали официантки, гнулись и вихлялись живые, изображая танец. Впрочем, юные души этого света мало чем отличались от новичков света того – выпендривались друг перед дружкой, чудили отвязно и самозабвенно.

Место в углу у самого потолка позволяло мне осмотреть весь зал в поисках подходящей кандидатуры. Вакансий оказалось гораздо больше, чем я мог ожидать, но ассортимент не блистал качеством.

От худосочных пацанов, составляющих большинство, исходило слабое сияние не самой благородной палитры. Унылые зеленовато-коричневые тона встречались чаще, нежели жизнерадостные светлые. Селиться в потенциальных дегенератов и неудачников не хотелось. К тому же у каждого имелся большой букет из разношерстных лярв. С каждой пришлось бы разобраться отдельно. Мой вмиг утончившийся широтой ассортимента спрос искал более достойного предложения.

За столиком неподалеку скучали две девчонки студенческого возраста. Одна отсвечивала пурпурным в черных разляпистых кляксах злобных лярв, вторая отливала нежно-розовым с коричневатыми вкраплениями лярв-лгуний. Вторая выглядела симпатичней. Что бы там не говорили, а от привычки приглядываться к хорошеньким девочкам не исправляет даже могила. В общем, я пялился на смазливую бестию, хамским образом пользуясь положением невидимки.

В голову вдруг пришла бредовая идея. Взбрендило мне пойти дальше бессмысленных подглядываний, а самым наглым и беспардонным образом войти в эту шикарную девицу. Еще с прошлого воплощения меня терзали сомнения насчет содержимого милых головок. Казалось, что там гнездовище тараканов. Такой шанс поковыряться в девичьих мозгах, я упустить не мог. Место было вакантно, оставалось дождаться зова. С лярвами я разбираться умел.

Спустился я к ее столику, пристроился рядом. Что могут делать две подружки на выданье в кабаке? Наверное, ждать прекрасных принцев с пол-царствами. Я еще раз окинул взглядом помещение. Принцами даже не пахло. Зато разило перегаром, сквозь громкую музыку пробивался смачный мат и дешевые понты.

То, что этим вечером алое пятно парусника капитана Грея не появится на горизонте, девчонки поняли, когда пробила полночь. Пора было возвращаться домой, снимать хрустальные туфельки, слать нижайший поклон тетушке фее, а поутру продолжать перебирать крупинки знаний в университете.

Красотку, за которой я волочился, звали Катей. С подружкой Гелей они дошли до подземного перехода, чмокнули друг дружку в щеки и разошлись.

В переходе тускло горела единственная лампа, было сыро и пахло испражнениями. Катя внимания на это не обращала – видимо, ходила тут часто, привыкла. Двое юнцов с едва заметным пушком под носами вышли из-за угла навстречу.

– Гы, добыча сама идет, – вякнул один.

Второй потер ладошки:

– Поиграем, детка? – промычал он.

«Что делать? Бежать? Куда?», – долетел до меня зов.

Я, не ожидал, что так быстро все случится. Обнимаю девчонку и говорю:

«Снимай туфлю, шпилькой по роже тому, что повыше и пострашнее».

Меня втянуло внутрь, как пылесосом. Спустя мгновенье я увидел мир ее глазами.

– Ты кто?! – озираясь по сторонам, истерично завопила Катя.

Похотливые малолетки замерли, переглянулись.

«Снимай туфлю, дура! Бей ушлепков!», – снова потребовал я.

– Кто ты?! Где ты?! – Катя ошарашено заметалась по переходу, не обращая внимания на пацанов.

Горе-насильники струхнули от такого зрелища: девчонка ни с того, ни с сего очумело орет, обращаясь к кому-то невидимому.

– Дебильная! – выкрикнул один.

– Да ну ее! – попятился, как от прокаженной второй. – Может, заразная еще.

Трое живых драпанули из перехода: Катя в одну сторону, недоросли – в другую.

Я тоже, признаться, струсил. «Депутат» говорил, что живущий слышит внутренний голос из глубин подсознания и принимает его, как собственные, пусть и альтернативные, но все-таки мысли. Свои мысли, что немаловажно! У Кати же реальный голос зазвучал в голове. Причем мужской. Такой пассаж и до инфаркта довести может. Поэтому я замолк, затаился. А то снова на небеса, и пяти минут, не потрудившись в новом качестве.

Подумав, что столь экстравагантный вариант общения ни мне, ни ей ничего хорошего не сулит, я решил поискать себе другого подопечного, но покинуть Катино тело не смог. Что-то держало, притягивало, как магнитом.

Если бы «Депутат» был живущим, ему бы сильно икалось в тот момент. Он просто задохнулся бы от икоты, сволочь. Это по его милости я потерял, хоть и унылую, но свободу, а вместо тихого скромного местечка заштатного внутреннего голоса получил недоразумение, где этого самого голоса слишком много, и он не очень-то внутренний.

Катя долго не могла успокоиться. Уткнувшись носом в подушку, она в уме перебирала варианты объяснений случившегося – один страшнее другого. Я поражался неуемной фантазии и отсутствию всякой логики в создаваемых страшилках. Катя накручивала себя с остервенением. Джек Потрошитель, Фреди Крюгер, Чужие, Хищник и еще с добрый десяток зловещих персонажей не давали покоя девчонке.

– Я всего лишь внутренний голос, – слащаво шепнул я, устав от всей этой бредятины.

Катя вскочила с постели, обезумевшим взглядом обшарила комнату в поисках убийцы-невидимки, вампира или оборотня. Заглядывала под кровать, обыскивала шкаф, отодвигала шторы. А как же, все известные миру дегенераторы прячутся в самых очевидных местах. Но не в этот раз.

– Не бойся, – я прошептал еще тише и нежнее, насколько это возможно драматическим баритоном.

– Ты мужчина? – забившись в угол и стараясь охватить взглядом все пространство комнаты, спросила она.

Я задумался. Конечно, когда-то я был мужчиной. Некоторые признаки гендерной принадлежности, разумеется, остались – баритон, например, и подспудное желание волочиться за каждой юбкой, но не более того. Однако объяснять этой крошке, что я давно покойник, было бы верхом глупости с моей стороны – ее и так лихорадило от испуга.

Вот тут-то мне и пригодились навыки управления паствой новичков того света. Вряд ли я смогу повторить всю ту ахинею, которую пустился нести в милую головку. К счастью, моей подопечной приходилось слышать о дедушке Фрейде и его глупостях относительно бессознательных желаний. К трем часам ночи мне удалось-таки убедить Катю, что именно такой внутренний голос явился ей в тот самый миг, когда она нуждалась в поддержке сильной руки, в мужской защите и опеке. Мы худо-бедно поладили. Она уснула.

Весь следующий день мне то и дело приходилось одергивать свою хозяйку – ее просто распирало обращаться ко мне вслух. На Катю таращились прохожие, крутили пальцем у виска. Если бы я не заставил ее нацепить на ухо мобильную гарнитуру, то наверняка бы ее упекли в сумасшедший дом.

Когда же Катя пообвыкла к моему присутствию, приняла меня как друга (точнее – подругу) и помощника во всех делах, я понял, что вляпался в ужасно неприятную историю. Она советовалась со мной по любому поводу, а мне нечего было ей ответить. Она вгоняла меня в ступор своими вопросами. Я либо мычал что-то невнятное, либо вовсе отмалчивался. Голос, называется. А еще над «депутатом» ерничал. Стыдобища!

«Как тебе Светкины румяна? По-моему – дешевка с распродажи».

«Правда же, Котикова – с ее-то ляжками, в этой юбке похожа на свинью?».

«Смотри, у Артурчика бугорок на ширинке! Как думаешь, какой у него член? А что будет, если он прямо сейчас встанет?».

«Геля – сучка подлая! Сказать Олегу, что она спала с Русланом с пятого курса?».

Я плакал. Фигурально, разумеется, но душой я откровенно рыдал. Подозрения насчет тараканов в милых головках оправдались, но эксперимент для меня оказался пыткой. Я мечтал о воображаемых – озере и удочке. И пусть даже не клюет целую вечность. Пусть.

С другой стороны, разве не этого я жаждал долгие годы? Переживать, волноваться, краснеть от стыда, смущенно мычать или пороть невнятную чушь – разве не в этом добрая половина всей этой плотности? Мое заточение, невозможность вырваться из крепких объятий Катиной души – в этом тоже жизнь потому, что полная свобода невероятно скучна, и я нажрался ею досыта там – на небесах. С воображаемой удочкой в руках.

Катя откровенно доставала болтовней. Вскоре ей удалось разговорить и меня. Вечерами мы трепались на разные темы, и я даже не заметил, как выдал себя с головой. Спохватился лишь, когда Катя вдруг осеклась на полуслове и обратила внимание на промелькнувшую ненароком мысль – «а ведь я не могу всего этого знать, так откуда же моему подсознанию это известно?».

Не скажу, что это была единственная здравая мысль в ее голове, но именно эта мне не понравилась больше всего.

Она спросила прямо – кто я на самом деле?

– Вот, непруха, – раздосадовано произнес я, и Катя ухватилась за это мое разочарование, сочла его прикольным именем и впредь величала меня именно так – Непруха.

Как ни странно, но выкрутиться мне помогли соседки – Катины лярвы-лгуньи. Довольно безобидные аморфные кляксы, которых я и трогать не стал, подсказали, что прозвище – это отличное избавление от признания. Представляться тридцать лет как покойным Петром Гавриловичем Кузькиным со второго Канатчикова переулка мне вовсе не хотелось. А так – непруха, и этим все сказано – недоразвитая удача, ангел-хранитель стажер.

Поведал я Кате, что обычно удачу (непруху) люди слышат иначе – интуитивно, но произошел какой-то системный сбой, и вышло то, что имеем. Заверил, что в любом случае буду верой и правдой стоять на страже интересов хозяйки, как и подобает истинному хранителю: фактически присягнул на верность.

Дальше жили мы, как говорится, долго и счастливо. Не без ругани, конечно, но ведь и без злого умысла – исключительно во благо и ради светлого будущего. Ну, побранит она меня, а я ее, но деваться-то нам друг от дружки некуда. Прогнать меня она не умеет, самому уйти тоже – никак невозможно. Свыклись, сдружились – не разлей вода. Университет, между прочим, закончили с красным дипломом! На службу устроились денежную. Вот тут-то и началось…

Пока Екатерина моя осваивалась на новом месте – что там к чему разбиралась, зачастил к нам в отдел инженер – эдакий молодой и перспективный. Голова русая, вихрастая, ростом под два метра, в плечах косая сажень – Алеша Попович, богатырь сказочный. Зайдет, Катьку с головы до пят глазами облапает и уматывать сразу. Хамло. А та не замечает ничего – некогда ей, вникает в смысл трудовых буден. Я помалкиваю. Чувствую, проблемный тип – вскружит Катьке голову и все наши разговоры только о нем и будут. Все бы не беда – сколько их уже было всяких разных, но такой богатырь может и замуж позвать, а следом и тоскливый быт с половником у плиты, и детишки – мал-мала-меньше. Нехорошо мне от таких мыслей сделалось, чувствую – потеряю хозяйку, ненужным стану. Обидно.

Алеша, а его и взаправду Алексеем звать, надежду мне все же оставил: стеснительным оказался до жути. Катька на него как-то взгляд подняла, так он раскраснелся весь, как помидор, заикаться начал, мямлить.

Думаю, фигушки он у меня хозяйку отнимет.

– Боров красномордый. Охальник, – Катьке шепчу.

Та молчит. Не к добру, чувствую, затаилась. Видать, гормоны уже в темечко тюкнули.

Неделя прошла, другая закончилась, следом месяц канул, а от Алеши никакой инициативы. Катька на отвлеченные темы со мной общается, о застенчивом воздыхателе помалкивает. Лярвы вдруг оживились, суетливыми стали, радостными. Видно, хозяйка с ними амурные дела обсуждать решила.

На юбилей компании собирался корпоратив. Так, как в этот раз, Катя никогда прежде не вертелась у зеркала. Что она только не примеряла – и короткое, и длинное, с глубоким декольте, и без оного, колготки, туфли… Чтобы все со всем гармонировало: цвета, полутона, оттенки, облегание и подчеркивание… Хоть диссертацию пиши о выборе средств обольщения стеснительных Алеш.

Вот тут и случился меж нами серьезный разговор:

– Зачем, – говорю, – мини напялила?

– Не твое дело, – отвечает.

– Что значит – не мое? – возмущаюсь.

– А то, что слушать тебя не желаю! Ты к Алексею плохо относишься, а он хороший.

То, что Алешка парень неплохой, я, конечно, в курсе. Фонит от него светленьким и лярв при себе не больше нормы держит.

– Значит, меня на этого теленка променяла? – театрально обижаюсь.

– Так ты ревнуешь! – осенило Катю. – Ты, – говорит, – Непруха, меня удивляешь. Как же я могу свой родной внутренний голос на кого-то променять? Ты же мой, любимый.

Сентиментальным я стал с Катькой. От слов таких едва не растекся по всему ее телу. Хорошо вдруг стало, весело на душе, будто снова родился. Решил я присягу свою исполнить до конца: все сделать для ее пользы, о себе не заботясь.

– Переоденься, – взяв себя в руки, заявляю. – Вырядилась как шлюха! Если Алешку охмурять собралась, то вульгарной выглядеть не должна.

Катя задумалась. Повертелась у зеркала.

– И что, по-твоему, я должна надеть? Вечернее платье? – спрашивает недоверчиво.

– Не возникай, а слушайся! – объявляю уверенно. – Алешка твой в осадок выпадет, если оденешься «а ля гарсон». Черный брючный костюм, белая сорочка – расстегнутый ворот, галстук-селедка. И волосы упакуй под стиль – одну прядь на щеку пусти. Не вздумай даже бабский тюрбан с блесками на голове накручивать, иначе трындец твоим мечтаниям! Поняла?

Катя недовольно хмыкнула.

– Дурак ты, Непруха.

Дурак – не дурак, а оделась, как сказал и не прогадала. Этот теленок – Алешка, рот раззявил и застыл, как истукан прямо в холле ресторана. После такого пассажа деваться парню было некуда – всем коллективом его начали сватать к моей Екатерине.

Я и радовался, и огорчался. Будь, что будет, решил.

С месяц они ходили за ручку, как детсадовцы. Облазили все парки и скверы, музеи и выставки, кинозалы и театры, катались на лодке, на каруселях… Культурная программа оказалась чрезвычайно обширной, а расстояние между влюбленными все никак не уменьшалось.

Легкая тень сомнений уже витала в Катиной голове, и я ее периодически улавливал: «Алеша – с виду богатырь, но здоров ли?».

– Сломай, – подсказываю, устав от рассеивания дурных мыслей, – каблук, когда вблизи его квартиры прогуливаться будете. Он парень рукастый, возьмется чинить. На худой конец, в мастерскую снесет, а тебя в дом пригласит. С родителями познакомит, да и комнатка у него своя имеется. Уединитесь. Авось, что-нибудь и получится.

Над каблуком пришлось поработать. Я, конечно, объяснял где и чем поддеть, где и как нажать, чтобы в нужный момент туфля развалилась, но выполнить это Катиными руками оказалось очень сложно. Но мы справились.

Случилось все строго по плану. Каблук сломался вовремя, хоть и пришлось его для надежности засунуть в решетку ливневки. Алешкины родители были в восторге и ходили на цыпочках, когда пара уединилась в комнате. Богатырь вскоре покрылся пурпурными пятнами и сгреб-таки своими лапищами Катьку в охапку.

Я не мешал. Ради развлечения пару раз прогнал дрожь по Катиному телу, нажал на копчик и пустил «бабочек» в животе. Я даже и слова не проронил. Оба без инструкций знали, что делать.

К вечеру мы с Катей почувствовали усталость. С ней такое случалось, но меня удивляло собственное утомление. Мне вдруг жутко захотелось спать. Я поделился этим с Катей. Она отмахнулась и сказала:

– Отдохни, Непруха. Люблю тебя, – и сделала эдакий умозрительный чмок.

И я уснул.

Кажется, я несколько раз просыпался и слышал Катин голос. Она звала меня, я даже пытался что-то ответить. Не знаю, услышала она или нет.

Мне приснились раки. Они сидели в траве на пригорке и свистели аисту, который нес в клюве какой-то сверток. Глупый сон. Раки свистеть умеют, а аисты никогда не кладут свертки в капустную грядку.

Я снова услышал Катин голос. Он звучал приглушенно, словно между нами образовалась какая-то преграда. Я даже пробовал упереться в нее ногой. Тогда и услышал полное радости Катино восклицание:

– Смотри, смотри, он толкается! Скажи ему что-нибудь! Скажи!

– Привет, сынок! – сказал Алеша, словно вдогонку, будто я куда-то убегаю. Вот теленок. Ну, ничего, я тебя воспитаю, папашка. Теперь уже скоро.

Автор: Емша

Источник: https://litclubbs.ru/articles/54116-nepruha.html

Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!

Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.

Читайте также: