без указания автора
Барон Мориц Анадар де Бенёв (как он сам подписывался), родом венгерец, бежавший из отечества за самоуправный поступок с братьями и служивший в польской конфедерации, был в 1768 году взят русскими и отпущен на честное слово, что не будет служить против наших войск.
Он не сдержал слова и в мае следующего года был вторично захвачен полковником Бринкеном. Генерал, князь Прозоровский, отправил его в Киев, откуда он был послан на жительство в Казань, вместе с пленным шведом Адольфом Винбладом, служившим также конфедератом. Здесь, по свидетельству генерал-прокурора Вяземского (Александр Алексеевич), он делал разными ухищрениями и дерзкими поступками между своими единомышленниками возмущение; отчего и был задержан; но на этом не остановился: с подложным паспортом он ушел из Казани в Калугу, где на то время содержались некоторые "из знатнейших польских арестантов".
Из Калуги, тщательно скрывая свое имя, Бенёвский отправился в Петербург. В сем столичном городе переменил свое имя и вид, до тех пор скрываясь по трактирам, пока, по уведомлении из Казани, узнан и взят был полицией под караул, в то время, когда готов был сесть на корабль и плыть за границу. А как из его расспросов и внешнего странного вида усмотрен он человек не только злонамеренный, но и отчаянный, то приговорен был к ссылке в Сибирь.
В Сибири для опасных преступников, каковыми считались в те времена политические и государственные, полагались самые отдаленные крепости, а самым модным местом считалась Камчатка, а потому Бенёвскому указана была эта местность.
Бенёвский и Винблад оттуда бежали через Москву в С.-Петербург, в надежде уехать на корабле за границу, но были задержаны полицией и по высочайшему повелению 14 ноября 1769 г. посланы на житье в Камчатку с тем, чтобы кормились трудами рук своих.
В одно с ними время отправлены были туда же государственные преступники Панов (бывший гвардии поручик), Степанов (бывший армии капитан) и Батурин Яков (по другим известиям поручик Батуринского полка) в 1749 году, в бытность двора в Москве, покушался возвести на престол великого князя Петра Федоровича и тогда же предан заключению в Шлиссельбургской крепости. В царствование Екатерины II, его сослали за попытку бежать).
Они съехались вместе в Охотске, и, оставаясь там до наступления летнего, удобного для навигации времени, свели тесное знакомство между собою и с посторонними людьми, между прочим, с прапорщиком охотской команды Нориным и штурманским учеником Софьиным, у которого Батурин выманил и деньги.
В июле же 1770 года они были отправлены из Охотска в Камчатский Большерецкий острог: Батурин на одном судне, а все прочие на другом. Бенёвский думал уже и в эту поездку, согласясь с другими ссыльными, запереть стражу внизу и, овладев судном, направить путь к испанским владениям; но за тогдашним поздним временем не решился привести такое намерение в исполнение. Тем более стал он обдумывать план своего освобождения по прибытии в Камчатку, где обстоятельства были к тому благоприятнее.
Камчатка, по смене флота капитана Извекова, находилась в управлении капитана Григория Нилова. Опросивши прибывших ссыльных, он с подобным вопросом обратился и к Бенёвскому.
- Кто ты таков? - спросил он его.
- Солдат, бывший некогда генералом, а теперь невольник, - отвечал Бенёвский.
Ответ капитану понравился; задичалый от безлюдья Нилов, бойко выделявшегося из толпы Бенёвского приблизил к себе и, под впечатлением самобытной и богатой натуры образованного человека, очутился вскоре в том положении, когда простое сближение переходит в дружбу и привязанность.
Начальник с ссыльным конфедератом стали неразлучны. Большерецк заключал в себе тогда не более 35 домов: гарнизон его состоял из 70 казаков, не исключая стариков и малолетних; сверх того многие из служивых были в беспрестанных командировках.
Там, новопривезенные арестанты нашли старых ссыльных и в числе их бывшего камер-лакея правительницы Анны Леопольдовны, Гурченинова, который в 1742 году участвовал в заговоре против императрицы Елизаветы Петровны (Гурченинов вместе с прапорщиком Преображенского полка Ивашкиным и сержантом, повинились: Ивашкин в том, что по восшествии императрицы Елизаветы на престол намеревался ночью умертвить ее и великого князя Петра Федоровича и лейб-компанию заарестовать; Гурченинов, что, слыша о том, не донес и сам советовался, как бы принца Иоанна сделать императором, а принцессу Анну правительницею и склонял к тому двух гвардии унтер-офицеров. Сновидов оказался участником обоих первых. Они все трое в 1742 года наказаны кнутом с вырезанием ноздрей и отрезанием языка у Гурченинова и сосланы в Камчатку), также Семена Гурьева, сосланного в 1762 году, Хрущова (бывшего капитана гвардии) и Магнуса Мейдера (бывшего адмиралтейского лекаря).
Все эти люди, с большей или меньшей степенью образованности, могли иметь преимущество перед прочими жителями Большерецка, не исключая самого камчатского командира Нилова, у которого Бенёвский или Бейнак (как его там все тогда и даже после во всех официальных донесениях называли) приобрел особенную доверенность, ибо он, между прочим обучал и его сына иностранным языкам и математике.
Между тем он начертил для будущего своего предприятия карту Камчатки и островов Курильских и Алеутских, и в начале следующего, 1771 года тайный заговор его и Винблада со Степановым, Батуриным, Пановым, Хрущовым, Мейдером и Гурчениновым достиг совершенной зрелости.
Они успели склонить на свою сторону Чулошникова, прикащика купца Холодилова с его работниками, штурмана Чурина, штурманского ученика Бочарова, священнического сына Уфтюжанинова (которого Бенёвский обучал вместе с капитанским сыном), казака Рюмина, нескольких матросов и камчадалов.
Простым людям они внушили, что Бенёвский и привезенные с ним арестанты "страждут невинно за великого князя Павла Петровича". Бенёвский в особенности показывал какой то зеленый бархатный конверт, будто бы за печатью его высочества с письмом к императору римскому "о желании вступить в брак с его дочерью", и утверждал, что, "будучи сослан за cиe тайное посольство, он однако ж умел сохранить у себя столь драгоценный залог высочайшей к нему доверенности, который и должен непременно доставить по назначению".
Он не мог только подговорить Гурьева и прибил его. Такой поступок обратил на себя внимание даже и капитана Нилова, который приказал приставить к Бенёвскому и Винбладу в их квартиры по одному солдату и еще одного к двум русским, их соучастникам.
Бенёвский не принял приставленного к нему караула и в тот же день дал знать всем, чтобы ночью были готовы "на дело". Штурманские ученики Зябликов и Измайлов подслушали их разговоры, поспешили в Большерецкую канцелярию и объявили о том караульным, которые, будучи пьяны, не хотели поверить их словам, тем более что и Измайлов был тоже не в трезвом виде. Он и Зябликов хотели известить самого капитана, но никак не могли к нему достучаться.
Во 2-м часу ночи необычайный крик часового привел в тревогу канцелярию, но уже было поздно. Бенёвский, Винблад, Батурин, Панов, Степанов, Хрущов, Чулошников, крестьянин Кузнецов, матрос Ляпин и многие из промышленников бросились на дневального и часовых, обезоружили их и посадили на гауптвахту, потом явились пред квартирою капитана.
Там, в большой прихожей спал сын его и сержант Лемзаков, в малой казачий пятидесятник Потапов, в черной избе три вестовые казака и двое камчадал-работников. Мятежники страшно застучали в дверь. Сержант первый услышал их и разбудил сына Нилова: "Что спишь? вставай; пришли чужие люди и ломятся!", а сам старался удержать дверь, запертую крюком.
Сын немедля бросился к отцу, который, как бы предчувствуя вечную с ним разлуку, прижал его к себе так крепко, что он едва мог вырваться из рук ею и скрыться в отхожее место. Злодеи ворвались, крича: "Хватай, режь, пали, вяжи!".
Нилов три раза кричал: "караул!" и звал вестовых. Голос его замолк в страданиях: ему изрезали ножом левую руку, лицо под ушицей пробили насквозь и нанесли глубокую язву в ногу; мертвое тело, покрытое синими пятнами и кровью, вытащено в сени и брошено. Сержант и прочие люди связаны и уведены на гауптвахту, кроме казака Дурынина, пролежавшего все опасное время под столом.
Отсюда мятежники, овладевшие уже казною, двумя пушками и всеми военными припасами, обратились в 3 часа утра к дому сотника Чёрного, где встретили храброе сопротивление. Сын его, ларешный казак Никита Черный, долго не пускал их и по выломке дверей стрелял в них из ружья; но в ответ на выстрел посыпалось более 40 пуль в двери и окна из ружей и пистолетов.
Черный был взят и отведен под стражу; собранные им за казенное вино деньги, захвачены; жена с детьми и престарелый отец оставлены в избе, претерпев поругание. Бенёвский, сидя в судейской комнате Большерецкой канцелярии, распоряжался всеми действиями, как полный начальник; велел хоронить убитого капитана, а народ приводить к присяге на верность подданства новому государю.
На другой день, 26 апреля, готовили паромы, на третий нагружали их пушками, военными снарядами и провиантом. Сообщники его, между тем, грабили кого хотели, отчего многие жители принуждены были даже бежать и некоторое время скрываться в тундрах. 30 апреля вся шайка отправилась вниз по большой реке до гавани Чекавинской: тут она ограбила магазин с провиантом, захватила казенный галиот св. Петра, приготовила его к походу, водрузила на нем знамя императора и назвалась "собранною компанией для имени императорского величества Павла Петровича".
Все дали присягу защищать прапор (знамя) до последней капли крови, а Бенёвский сверх того защищать присягнувших тому прапору. 3 мая он еще требовал чрез казака Рюмина присылки ему из Большерецка водою провианта, под опасением жестокого взыскания. Рюмин возвратился 7-го числа.
Между тем Бенёвский, обще со Степановым, составили объявление, которое, за исключением одного Хрущова, подписали все главные зачинщики бунта и 12 мая отправлено в Большерецкую канцелярию, для отсылки по адресу в Правительствующий Сенат.
По смыслу некоторых мест объявления можно заключить, что из сообщников Бенёвского один или два посланы были в ссылку за "сопротивление Наказу о сочинении Уложения".
Сообщники изъясняют еще, что, желая пособить советом тридцати трем промышленникам, будто бы несправедливо осужденным работать без платы своему компанейщику (Холодилову), они тем навлекли на себя негодование Нилова, который велел их взять под караул, и сие-то заставило их, вместе с угнетенными, объявить себя в службе законного государя, что они и привели в действие, арестовав Нилова (коего от страха и пьянства разбил паралич) и избрав на его место достойного предводителя Бенёвского.
Между тем в Большерецкой канцелярии еще 30 апреля от 83 человек приказных, военных и купечески х, оставшихся без начальства, объявлено, что они, до присылки к ним нового командира, выбрали в сию должность штурманского ученика Софьина, который и привел их к присяге на верность императрице и потом с выборными от каждого сословия освидетельствовал все оставшееся казенное имущество.
В тот же день положено обо всем рапортовать в Охотск и дать знать на суда и командующему в Тагильской крепостце подпоручику Андрееву, а из Верхнекамчатской избы просить средств к защите, за неимением которых безоружные жители Большерецка должны были удовлетворить требование Бенёвского о снабжении его провиантом. Сведав, что он хочет идти к устью реки Колпаковой для овладения судном св. Павла, Софьин поспешил предварить о том командира оного, подштурмана Неводчикова.
Несмотря на дальность расстояния, вся Камчатка в продолжение двух недель пришла в тревогу. Верхнекамчатская изба не замедлила выслать два орудия и 12 человек нерегулярной команды с наставлением остановиться в Малкинском острожке и не прежде подойти к Большерецку, как узнав наверное, что неприятеля там уже нет. Из той же избы сообщено в Нижнекамчатскую с требованием 40 вооруженных людей.
Но в Большерецке все уже было покойно. 14 мая возвратились с Чекавки задержанные злодеями в аманатах, тотемский купец Казаринов, казак Никита Черной, боцман Серогородский, сержант Данилов и др. и привезли с собою известие, что Бенёвский с сообщниками вышел в море, сожалея, что не всех забрал с собою и утверждая, что на пути своем попросит кого-либо, чтобы и остальных отвез в лучшие места и говоря вслух, что Европа с Турцией уговорились разделить Россию на четыре части.
Для подробного донесения начальству допросы производились в канцелярии ежедневно и кончены к 13 июня. Положено отправить в Охотск сержанта Данилова на галиот св. Екатерины и с ним присланный от Бенёвского запечатанный конверт на имя сената и окровавленную постель Нилова, также рапорт обо всем происшедшем и ведомости расхищенному и уцелевшему казенному имуществу. Команда Большерецкого острога сдана присланному от Нижнекамчатского начальника, прапорщика Норина, каптенармусу Ерофею Козмину.
9 июля галиот привёз в Охотск донесение Большерецкой канцелярии. На нем же прибыли и Софьин, тревожимый своим знакомством с мятежниками, купец Казаринов и многие рабочие люди - очевидцы бунта. Командир Охотского порта полковник Плениснер (Федор Христианович), старик слабый, вместо того, чтобы немедленно о столь важном событии рапортовать в Иркутск, вздумал дополнить Большерецкое следствие показаниями людей, прибывших из Камчатки и не прежде 26 августа отправил рапорт, сберегая казенный интерес, с попутчиком, который долго промешкал в Якутске, отчего иркутское губернское начальство еще прежде прибытия его известилось о бегстве Бенёвского через полковника Зубрицкого, находившегося в Охотске для исследования ссор Плениснера с бывшим камчатским командиром Извековым.
Зубрицкий, имея уже и сам неудовольствие с Плениснером, охотно принял донос Злыгостева, что он медлит с донесением и спешил довести о том до сведения иркутской канцелярии.
Таким образом, иркутское губернское начальство не могло отправить в сенат своего рапорта ранее половины октября. Он получен в столице в начале января, тогда как императрица (Екатерина Алексеевна), узнав уже посторонним образом о камчатском событии, писала собственноручно к иркутскому губернатору, генерал- лейтенанту Брилю (Адам Иванович):
"Как здесь известно сделалось, что на Камчатке в Большерецком остроге за государственные преступления, вместо смертной казни сосланные колодники взбунтовались, воеводу до смерти убили, в противность нашей императорской власти, осмелились людей многих к присяге привести по своей вымышленной злодейской воле и потом, сев на судно, уплыли в море в неизвестное место, то повелеваем вам публиковать в Камчатке, что, кто на море или сухим путем вышереченных людей или сообщников их изловит и приведет живых или мертвых, тем выдано будет в награждение за каждого по сто рублев.
Если или в Охотске или в Камчатке суда есть наёмные, то оными стараться злодеев переловить; а если нет, то промышленным накрепко приказать, что, если сих злодеев, где найдут, чтобы старались перевязать их и при возвращении отдать оных к суду к ближним начальникам, дабы с ними поступать можно было, как по законам надлежит, бездельникам подобным в страх и пример".
В особом рескрипте к нему же 1 января 1771 года государыня изъясняет, что хотя не имеет от него никакого известия о помянутом происшествии, однако ж уверена, что он уже все по возможности сделал к приведению камчатских дел в порядок и с тем вместе сама предлагает ему разные советы.
7 февраля получен был в Сенате второй рапорт из Иркутска уже с подлинным следственным делом, доставленным туда от Плениснера и с секретным конвертом от Бенёвского на имя сената.
Её величество, по докладу ей генерал-прокурора князя Вяземского обо всех обстоятельствах сего дела, изволила высочайше повелеть в 15 день февраля: "Плениснера отрешить от должности, поручив ее Зубрицкому; копиисту Злыгостеву дать чин и полугодовой оклад жалованья; в производимых допросах не делать притеснения невинным; отыскать и допросить священника Уфтюжанинова, коего сын бежал с мятежниками, а купца, который сам предъявил начальству письмо сего священника к Бенёвскому, если содержится под арестом, освободить".
Узнав, что сосланный в 1762 году Семен Гурьев не только не пристал к злодеям, но даже претерпел от них побои, императрица разрешила ему жить в калужских деревнях братьев его, под их присмотром и ту же милость оказала родному его брату Ивану и двоюродному Петру, поселенным в Якутске без лишения дворянства.
Между тем, как на берегах Охотского моря и в Камчатке новые начальники брали против мятежников меры осторожности, сии последние уже были далеко; впрочем, до половины 1772 года не имелось об них с сей стороны известий. Только в августе иркутский губернатор донес Сенату, что пограничный комиссар Игумнов, сопровождавший в Китай духовную миссию, слышал там от миссионера Августина о приставании прошлым летом в Макао корабля, на котором было 110 человек и коего начальник, говоря по латыни, утверждал "что они поляки, едущие с русским товаром от реки Амура в Восточную Индию".
Но правительство наше знало уже о возвращении Бенёвского в Европу. Мореплавание его, по описанию очевидцев, совершилось следующим образом.
Не смея пускаться в океан, он придерживался берегов и направил путь свой вдоль островов Курильских. Пристав к семнадцатому из них, именуемому Козой, он скоро проведал о тайном против себя заговоре. Штурманские ученики Измайлов и Зябликов (те самые, кои хотели донести капитану Нилову о злоумышлении Бенёвского и вероятно насильно увлеченные им) и матрос Сафронов старались составить партию, чтобы, воспользовавшись выходом мятежников на берег, отрубить якорь и возвратиться в отечество.
К ним присоединился еще камчадал Паранчин (увезенный с женою будто бы за долг Хрущову) и 10 других человек. Матрос Андреянов, коего они думали склонить, выдал их всех. Бенёвский хотел сначала казнить смертью начальников заговора, но переменил ее на "жестокое наказание кошками" (?), и 29 мая пустился далее, велев оставить Измайлова и Паранчина с женою на том же необитаемом острове; Зябликов и Сафронов изъявили готовность следовать за ним беспрекословно.
7 июля мятежники прибыли к берегам Японии и объявили о себе, что они голландцы и едут в Нагасаки. Японцы не пустили их на берег, доставляя, впрочем, к ним на галиот все нужное к продовольствию; потом также не хотели и отпустить их в море, - дав тем повод заключить, что имели намерение забрать и истребить их и может быть только ожидали на то разрешения из своей столицы, поступив уже таким образом с некоторыми европейскими судами.
Бенёвский должен был (12 июля) пушечными выстрелами открыть себе выход из бухты. 19 июля галиот прибыл к острову Ямайскому или Токао-Сима, которого жители оказали путешественникам самый ласковый прием; 31 июля отправился далее и 7 августа достиг острова Формозы. Здесь, после нескольких миролюбивых сношений с дикими островитянами, открылась явная с их стороны вражда.
Бывший капитан Панов, юнги Попов и Лонгинов убиты 17 августа на берегу, когда запасались водою; Ляпин и Козаков ранены. Озлобленный сим, Бенёвский приказал истребить одну лодку с островитянами и сжечь все их жилища в окрестностях бухты.
26 августа открылся китайский берег; 1 сентября галиот остановился на рейде близ Тасона. Дружелюбное обращение китайцев оставило приятное впечатление в памяти русских беглецов, которые их со своей стороны дарили и взяли у них лоцмана для доведения судна к португальским владениям. Миновав 11 сентября Кантон, они на другой день прибыли в Макао, где нашли до 20 европейских судов разных наций.
Здесь русские узнали обман, до которого себя допустили. Бенёвский, говоря по латыни, один только и умел объясняться с губернатором города, жил у него в доме, продал ему галиот с орудиями и такелажем, как свою собственность, объявил ему, что его отечество Венгрия, куда и должен возвратиться, посему и всем русским велел также называться "унграми" и запретил им креститься и молиться образам. Скоро рассорились с ним и главнейшие его сообщники Винблад и Степанов.
Бенёвский же успел оклеветать всех в злоумышленном намерении произвести бунт и завладеть городом. Вся шайка была взята под стражу, рассеяна по тюрьмам и таким образом вынуждена смириться, кроме Степанова, который лучше захотел остаться в заключении, нежели дать подписку к покорности своей Бенёвскому и в подданстве римскому императору.
При сем случае Бенёвский выдал возмутившейся против него команде своей следующую прокламацию:
"Барон Мориц Анадар де Бенёв, его императорского Римского величества обрист и его высочества принца Атборта, герцога Сакс-Тешинского действительный камергер и советник, его же высочайшего секретного кабинета директор и прочее, всем господам офицерам и всей компании:
Дошло ко мне известие вашего против меня роптания и сбора, который между вами самими несогласия производить, мне и государю моему в не честь служить и в последнее всю учрежденную компанию разрушает.
Для чего я, узнавши сборщиков дела сего, хотел для вашего благополучия взять под караул; но понеже вы сами вашею просьбою сделали, что я от такового намерения отступил, и больше их одобрил, ибо я от одного из оных получил ругательное письмо, которое меня в огорчение приводит.
Вы знаете искренность мою. Из того одного заключить можете, что я, будучи в чужом еще государстве, надобности для вас заопатрил (предусмотрел). Вы то, что я вам обещал, можете требовать у меня, когда я в моем отечестве буду. А здесь хитрость заводить смешно и вам самим вредно. Я сим письмом напоминаю вам: образумьтесь, не давайте себя в обман людям, которых лукавство вам уже известно. Последнее есть, что я вам пишу.
Если вы меня искренно любить и почитать будете, то вам клянусь пред Богом, что моя горячность ежедневно доказана будет: ежели напротив я увижу, что ваши сердца затвердели и меня больше почитать не будете, то сами вы заключить можете, чего от меня тоже ожидать надлежит".
По примирению же он писал к ним 26 ноября:
"Любезные дети! Вы знаете, что я усердно старался всегда для вашего удовольствия и что я до последнего определил вас защищать, для вашего благополучия все старания приложить, в том вы уверены быть можете.
Правда есть, что с немалым оскорблением слушал я ваше роптание и противление против меня; но как я теперь уже уведомлен, что вы обмануты лестью и ложным обо мне предсказанием, итак, я вас более не виню и дело ciе поминать не хочу.
Имейте усердие ко мне. Я буду с Божьею помощью вам защитою, никакого оскорбления вам не будет, пища и одежда вам честная будет, и ежели Бог, Всевышний владыка, вас в Европу принесет, то и вам обещаюсь, что вы вольные будете и со всяким удовольствием, хотя во весь век ваш содержаны, что писавши рукою своею подтвердил".
Климат города Макао был вреден для русских. 15 человек сделались там жертвою смерти, в том числе Гурченинов, Чурин и Зябликов.
Бенёвский для отвозу в Европу остальной компании нанял два французские фрегата и отправился с ними 4 января 1772 года, не взяв с собою одного лишь Степанова. На сем переезде умер Батурин. 6 марта странники прибыли в гор. Св. Маврикия и оставили там четырех больных своих; 24 марта пустились далее и 7 июля достигли Порт-Луи во Франции, лишась на пути еще трех человек.
Скоро по прибытии во Францию, Бенёвский уехал в Париж с проектом завоевания о-ва Формозы и напечатал в газетах пышное объявление о своих подвигах, осыпал русское правительство всеми возможными укоризнами, стараясь опровергнуть помещенное в "Русских ведомостях" известие о его бегстве из Камчатки и утверждая, что он взял Большенькую крепость приступом при полном со стороны капитана Нилова сопротивлении и т. п.
Предложение, сделанное им французскому правительству, было сначала принято, но вместо Формозы назначен Мадагаскар. Он обещал употребить к сему делу русских и получил сверх того позволение набирать других охотников. Но многие из русских помышляли о возвращении на родину. В отсутствие его из Порт-Луи родились между ними беспокойство и ропот; они писали к нему в Париж, что и заставило его отвечать им 1 февраля.
"Ребята! Я ваше письмо получил. До моего приезда ваша командировка отменена есть. После всякий мне свое намерение скажет. До моего приезда живите благополучно. Я есть ваш приятель барон де Бенёвский".
Возвратясь в Порт-Луи 19 марта 1773 года, он убедил несколько человек следовать за ним в назначенную по воле короля морскую экспедицию. В том числе были священнический сын Уфтюжанинов, бывший прикащик Холодилова Чулошников, два матроса: Андреянов (с женою) и Потолов и шесть бывших работников Холодилова: из прочих сотоварищей его странствования швед Винблад остался в Порт-Луи и потом возвратился в Швецию; Хрущов вступил во французскую службу капитаном, Кузнецов поручиком, Мейдер лекарем, пять человек умерло в Лорианском госпитале.
Но большая часть (18 человек), не желая разделять своей судьбы с Бенёвским, несмотря на все его убеждения решились возвратиться в отечество и отпущены им из Порт-Луи с письменным видом, где он их назвал своими волонтерами, имеющими следовать в отечество их, - Венгрию!
С.-Петербургский кабинет также знал уже, что Франция, вооружив для Бенёвского фрегаты, отправляет его будто бы для завоеваний в Ост-Индию. Cie было причиною, данной 26 марта 1773 г. новоопределенному главным командиром Камчатки премьер-майору Бему секретной инструкции усилить меры осторожности на случай покушения Бенёвского против Камчатки.
Между тем вышедши из Порт-Луи "мнимые венгерцы", достигнув пешком столицы Франции и терпя всякую нужду, прибегнули к российскому резиденту Хотинскому, умоляя его об исходатайствовании им прощения у государыни и представили ему написанный одним из них (Судейкиным) в Порт-Луи журнал их мореплавания и карту пути от Камчатки до Макао.
Они по воле императрицы были привезены в С.-Петербург. Препровождая к генерал-прокурору письмо Хотинского об них, она сама писала к нему 2 октября:
"Семнадцать человек из тех, кои бездельником Бенёвским были обмануты и увезены, по моему соизволению ныне сюда возвратились и им от меня прощение обещано, которое им и дать надлежит: ибо довольно за свои грехи наказаны были, претерпев долгое время и получив свой живот на море и на сухом пути; но видно, что "русак любит свою Русь", а надежда их на меня и милосердие мое не может сердцу моему не быть чувствительным.
Итак, чтоб судьбину их решить наискорее и доставить им спокойное житье, не мешкав, извольте их требовать от графа Панина (Никита Иванович), ибо они теперь в ведомстве иностранной коллегии, которая им нанимает квартиру. Приведите их вновь к присяге верности и спросите у каждого из них, куда они желают впредь свое пребывание иметь, кроме двух столиц и, отобрав у них желание, отправьте каждого в то место, куда сам изберет.
Если б все желали ехать на Камчатку, тем бы и лучше, ибо их судьба была такова, что прочих удержит от подобных предприятий. Что же им денег и кормовых на дороге издержите, то ciи возьмите из суммы тайной экспедиции".
Вследствие сего канцеляристу Судейкину и казаку Рюмину с женою определено быть в Тобольске, штурманскому ученику Бочарову в Иркутске на свободе, матросам Ляпину и Березневу служить в Охотском порте, матросу Сафронову дать отставку и иметь ему пребывание там же, равно как и камчадалу Попову и коряку Брехову, а прочим восьми человекам, бывшим работникам купца Холодилова, поступить в иркутское купечество. Они отправлены туда 5 октября и прибыли на места своего назначения к концу года.
В том же октябре иркутское губернское начальство донесло о новом следствии, произведенном в камчатской Большерецкой канцелярии капитанами Шмалевым и Перовым. Оказалось, что оставленные Бенёвским на необитаемом острове штурманский ученик Измайлов и камчадал Паранчин с женою избегнули голодной смерти. Они, обходя остров, чрез три дня нашли на нем русских промышленников, купца Протодьяконова.
Вскоре потом прибыл туда же купеческий сын Никонов. Отправляясь далее на промысл морских зверей, он взял с собою камчадала и жену его, а на обратном пути уже в ионе 1772 года забрал и Измайлова, который во все ciе время кормился одними морскими ракушами, капустою и кореньями.
Наконец, 31 декабря отправлено к генерал-прокурору и последнее донесение иркутской губернской канцелярии с допросами, снятыми уже в Иркутске с тех же Измайлова и Паранчина и со священника Уфтюжанинова, а равно и с объяснениями полковника Плениснера, обвиняемого в слабости надзора за преступниками во время их пребывания в Охотске и в медленном донесении начальству о произведенном ими бунте.
Измайлов и Паранчин показали, что они взяты были Бенёвским насильно и много от него претерпели за желание возвратиться в отечество, а священник Уфтюжанинов, что он свел знакомство с Бенёвским потому, что видал его у командира и что тринадцатилетнего сына своего отдал в обучение, а не для побега.
Сверх того, из числа очевидцев камчатского мятежа и имевших какую либо связь с беглецами, были допрашиваемы 36 человек (между ними священник Семионов, приводивший к изменнической присяге, казак Черной, оказавший Бенёвскому сопротивление, штурманский ученик Софьин и прапорщик Норин, которые познакомились с ссыльными в Охотске, боцман Серогородский, купец Проскуряков и др.); некоторые солдаты были сечены при допросе. Вообще же все допрошенные содержались под крепким караулом, многие более двух лет.
Местное начальство заботилось, между прочим, чтобы увезенную мятежниками казну пополнить взысканием с тех людей, коим они пред своим отъездом роздали казенных денег, всего до 1000 рублей, за пограбленное у них имущество (в том числе и у Чёрного).
31 марта 1764 г. генерал-прокурор объявил следующее высочайшее решение:
- Измайлова и Паранчина с женою освободить;
- Хотя священник Уфтюжанинов и навлёк на себя подозрение дружескою связью с изменниками, но как он сделал cиe по примеру Большерецкого командира, сына же отдал им в научение по родительской любви и уже наказан вечною разлукою с ним и тюремным заключением, то объявить ему прощение;
- Полковника Плениснера, как уже отрешённого от должности, оставить без взыскания за его поступки, в которых не видно умысла, а только оплошность;
- Норину, Софьину и подмастерью Дементьеву объявить прощение и определить их вновь на службу;
- Священнику Семионову и прочим 27 человекам, не соблюдшим долга своего, вменить в наказание двухлетнее их заключение и снова привести их к присяге;
- Розданных злодеями казенных денег ни с кого не взыскивать;
- Полковнику Зубринцову заметить, что телесное при следствиях наказание делает подсудимых более упорными и предписать, чтобы вперёд старался открывать истину посредством приличных вопросов, не употребляя воспрещенных ее величеством истязаний;
- Никого более к следствию не привлекать и все дело предать забвению.
Cie высочайшее повеление получено в Иркутске 31 мая, и тогда же все заключенные получили свободу.
Что касается до Бенёвского, он в том же году, в июне месяце отправился на Мадагаскар, завел там селение, но после беспрерывных ссор с природными тамошними жителями и с начальниками Иль-де-Франса, возвратился в Париж. Министерство, удостоверив в его шарлатанстве, отринуло дальнейшие его предложения. Он вступил после в австрийскую службу и находился в сражении с пруссаками 1778 году при Габельшверте.
В 1783 году старался он составить в Англии компанию для заселения Мадагаскара и нашел пособие как там, так и в Балтиморе, куда ездил с женою, и в 1785 году вышел на берег в Мадагаскаре. Там начал действовать неприятельски против французов и был убит в сражении с ними 23 мая 1786 года.