Утро мельника Павла Михайловича Шевырева начиналось всегда одинаково. Сначала он открывал пошире окно своего крепкого, просторного казачьего куреня и внимательно, приложив широкую ладонь к уху, прислушивался, как шумит небольшая степная река Большая Каменка. Так её называли только приезжие рудознатцы, геологи, значит, когда сверялись с картой. А казаки местных хуторов, так те звали запросто и коротко - Каменкой. Мельник Шевырев называл её всегда ласково:
- Каменочка моя, речушка, журчушка, кормилица!
А ещё, в хорошем настроении да и в приличном подпитии, то и вовсе величал её матерью казачьего достатка. Бывало и такое, что подойдя к урезу воды размашисто налагал на водную поверхность широкий крест, словно благославлял её мирное и бесконечное течение. И при этом он всегда тихо добавлял:
- Речка наша, внучка ненаглядная! Небольшая, но всем нужная!
- Почему же внучка? – тут же задавали вопрос любопытные хуторяне.
- Да оттого, что Дон величают батюшкой, а Донец наш Северский - сын его. Пословица есть такая, многим известная: «Дон с Донцом, что отец с сынком». Тогда получается так, что Каменка, коль она в Донец впадает, Дону внучкой приходится. Никто из казаков с этим и не спорил. Видно, правильно была изложена водная родословная.
Внучка, то внучка, но покладистой и послушной она бывала не всегда. В зависимости от времени года характер у неё был совсем не постоянный. В летний межень, в дни водного безвременья, со стороны реки доносился не шум, а скорее тихое журчание. Но вот весной и во время летних громовых ливней она бурливо рычала, заплескивалась выше мельничных лопастей, билась о каменные берега, закручивая водовороты и втягивая в них проплывающий мимо мусор. Река словно злилась на своё прежнее спокойствие и вымещала это зло на склонившихся к воде ивах. Трепала и молотила их ветки, и поднатужившись, вырывала деревья, которые быстро уплывали вниз по течению - туда, где Большая Каменка отдавала свои воды Северскому Донцу.
Проходило это светопреставление. В бугор над Большой Каменкой упиралась одним концом радуга и возвещала о том, что дождь уже прекратился, и всем казакам можно идти на свои левады, в сады и огороды и смотреть, что там натворила природа, и достаточно ли земля напиталась влагой.
Мельнику Шевырёву первым делом после такого ливня нужно было посмотреть на водомерный шест, собственноручно размеченный им разноцветными линиями.
Верхняя линия была закрашена зелёным цветом и это означало, что воды прибыло много, и, следовательно, будут зелеными поля и огороды, и будет мирно зреть очередной урожай.
Метка самая нижняя была обозначена красным цветом - цветом тревоги и опасности, и она говорила сама за себя. Маловодье постигало тогда всех проживающих у реки. Мельничное колесо настолько замедляло своё вращение, что останавливалось движение на мельнице. Пустовал тогда приёмный ларь для муки и не ехали казаки на мельницу. Потому и радовался многоводью мельник. Есть вода, значит есть и работа!
К мельничному делу семья Шевырёвых пришла почти случайно. В один год выдалась на Северском Донце зима и лютая, и снежная. Все степные курганы и бугры, балки и ерики были почти вровень заглажены метельной круговертью. До самых крыш казачьих куреней тогда намело снега и река Большая Каменка стала неразличимой в своих берегах. Сплошная, ровная степь, да и только!
Долго зима не выпускала из своих объятий округу, а когда показалось, что уже всё притихло и закончилось, то пришла куда большая беда. Взыграла вода в реке и даже в самых малых ручейках, натащила громадных крыг льда и нахлобучила их на мельничную плотину. А позже, набрав ещё большую силу смела и плотину, и приёмный водяной лоток вместе с приводным колесом, и даже вывернула часть сруба здания самой мельницы. Полный разор наделала. Вскоре, наигравшись и угомонившись река опять вошла в привычные берега, и словно повинившись за принесённые ею беды, снова миролюбиво понесла сильно замутнённые воды к своему устью.
Мирошник, прежний хозяин мельницы, спасая своё гибнущее имущество утонул, а постаревшая и почерневшая всего за один день вдова пришла к Михаилу, отцу Павла Шевырёва со слезной просьбой:
- Не оставьте, люди добрые, сирот без куска хлеба, дайте цену справедливую за всё то, что осталось от нашего имения.
Цену, какую смогли, как говорил старший Шевырёв дали, а заботу взяли. Ещё и какую заботу!
На семейном совете старший Шевырев, могучий и кряжистый, словно прибрежный дуб, попускав дым из своей маленькой, почти не видной в руке, трубочки, сказал:
- Сын ты у нас и домовитый, и мастеровитый, и что важно, прижимистый. В мельничном деле секретов много, но раз другие работают, то и мы научимся.
И научились! А главное, более всего сама жизнь научила. За пару сезонов Шевырёвы восстановили плотину, навозив с окрестных каменоломен бутового камня песчаника, переложили кладку приёмного водяного лотка, заменили лопатки нижнебойного приводного колеса, поправили вал и оббили его для прочности дорогущими кованными железными пластинами. Старые, недолговечные сыромятные ремни пустили на другие нужды, заменив их на трехрядные цепи с металлическим блеском, которые смолянисто сверкая в полутьме нижнего этажа стрекотали то медленно, то переходили почти в сплошной гул, когда напор воды был особенно сильным.
Издалека были привезены неизносные жернова: нижний - лежень и верхний бегунок. К друг-другу они быстро притёрлись и стали давать муку самого лучшего в округе качества. Трудились отец и сын Шевырёвы неистово и беспрерывно. Не различали будней и праздников, даже таких самых больших, как Пасха - Светлое Христово Воскресение и Рождество Христово. Хуторяне стыдили работяг, и даже настоятелю Успенского Храма не раз жаловались на такое непочтение к вере. А те только отговаривались: «Бог не всё и не всем даёт. Только тем, кто трудится. Мы в Бога веруем, а труд почитаем. Река и дела ждать не будут!»
На стройке нового здания мельницы надорвался, поднимая громадные плахи на уровень второго этажа, получил грыжу и умер отец Павла – Шевырёв Михаил Яковлевич. Были и такие соседи, которые тайком злорадствовали. Бог, мол наказал, сколько раз говорили, чтобы в праздники не работали. Последним наказом старшего Шевырёва стали слова:
- Мельницу не бросай сынок, дострой. А меня прости, что уже не помогу. Когда его хоронили сын останавливать мельницу не стал. Так и проходила поминальная служба под шорханье мельничных жерновов.
Став единовластным хозяином, Павел трудился так же как и при отце, а временами - даже больше. Совсем сроднился со своей мельницей, и от большой любви к своему делу стал считать её почти живым существом.
С детства он слышал выражение: «За любым делом, глаз, да глаз нужен». Самым интересным было для него узнать, что отверстие, в которое засыпалось зерно из мельничного бункера издавна называлось глазом. После него шла коническая часть - глоток. Именно через него зерно поступало на мелющий поясок. На нём и вершилось действо превращения исходного продукта в муку, столь желанную для каждого домашнего казачьего хозяйства.
Порой Павлу даже казалось, что любая мельничная деталь или приспособление могли бы ему на свою нелёгкую участь пожаловаться, смазки попросить, или - отдыха. Он будто различал такие жалобы в мельничном шуме, оттого с маслёнками и инструментом никогда не расставался. А со всех этажей мельницы он постоянно слышал:
- Хозяин прими!
- Хозяин запиши!
- Хозяин отпусти!
Ему льстило чувствовать себя главным, пусть даже не в большом, но всё таки своём деле.
Мельница была быстро поставлена на хороший ход. В завозные дни очередь из подвод растягивалась на всю длину мельничной плотины. Жизнь кипела на мельнице беспрерывно. По однажды заведенному порядку вездесущий мельничный работник Сёмка только и успевал перевесить зерно в мешках, разложить их по стопам для очерёдности помола, и тут же начинать подавать их на верхний уровень, где круглые сутки жернова делали свою нужную всегда работу.
Почти всем обитателям казачьих хуторов народная молва присваивала всевозможные прозвища…..Одним - обидные и почти непристойные, другим почтительные и запоминающиеся, а третьим - просто ради сокращения фамилии. Всех домочадцев семьи мельника называли «Швырями», а самого Михалыча давно за глаза перекрестили в «Мохнатыча». Это всё из-за его заросшего до самых карих глаз бородой лица и торчащих отовсюду волос. Когда у его сверстников только пробивался почти невидимый пушок на лицах, у юного Павла уже была чернявая жёсткая бородка и торчащие усы с подкрученными кончиками. Красавец! Не известно по какой причине, но волосы стали ему досаждать везде, покрыли не только широкую грудь, но и спину, плечи и все закутки его могучего тела. Купаться со всеми Павел не ходил, стеснялся. А когда семья переселилась к приобретённой мельнице, то каждым ранним утром и на закате солнца он обязательно погружал своё тело в воду возле приёмного лотка, заодно и проверял как работает приводное колесо. Такое купание было совсем не лишним. На всех уровнях мельничного здания постоянно стояла тонкая мучная взвесь, и она осаживалась везде и всюду, в том числе и на волосах Михалыча, превращая его в белого лешего. И это при том, что народная молва всегда приписывала мельникам связь с нечистой силой, водяными, ведьмами и русалками. Один припоздавший молодой казачок, в сумеречной темноте заносивший зерно на полки в нижней кладовой, столкнулся на пороге с белым, словно призрак, мельником и так его испугался, что метнул в лохматое чудище оклунок с зерном, а потом под дружный смех окружающих долго оправдывался:
- Привиделось, что мельничный ведьмак встречать вышел, ругать за то, что опоздал.
Казаки в ответ смеялись:
- А ты не припоздняйся, очередь свою не пропускай, тогда и такого конфуза не будет.
Конечно, Павел Шевырёв знал, что его называют Мохнатычем, но на это не сильно обижался. И если на базаре, кто-то заговаривал про муку и добавлял, что мучица лучшая на всей Большой Каменке, от самого Мохнатыча, то он принимал эту простую истину как похвалу - как ни крути, а своеобразная торговая марка получилась! И он старался её держать.
На мельнице всегда было чисто и прибрано, хоть и появлялся окружной санитарный врач в сопровождении помощника станичного атамана очень редко. Но не их боялся мельник, а боялся он глаза и спроса людского. А как по другому? Любой стол с хлеба начинается, а хлеб откуда берётся - из муки. Понимать надо! Обитает Михалыч в своей каморке чуть ли не круглые сутки. Иногда, когда завозно, он домой к себе спать не уходит. Выгоду упускать нельзя! Сам мельничным работникам помогает.
Его заросшие густым волосом большие уши всегда в мучной пыли. За правым ухом плоский плотницкий грифель. Им Павел делает записи в толстой записной книжечке с твёрдым переплетом. Книжечка тоже всё время белая. Ею мельник бьёт о край приставного столика, затем старательно её обдувает. Но этого хватает всего лишь на несколько минут, потому что мучная взвесь стоит столбом и без кистей всё окрашивает белым цветом.
Привезённое казаками на мельницу зерно Михалыч всегда принимал сам.
И по качеству зерна сразу определял: то ли справный хозяин заявился, то ли лентяй и неумеха, даже к плодам своего труда относившийся спустя рукава. И приёмов определить признаки такого положения было великое множество!
Мельник распускал завязку на чувале и узким деревянным совком из его глубины доставал зерно, а потом медленно ссыпал его на пробную дубовую доску. Если слышался звук как от рассыпающейся дроби, то, значит, отменное и полновесное зерно. Солнечный луч, бивший из маленького окошка, высвечивал блестящие светло-жёлтые крупные зёрна, и Павел Михайлович тогда хвалил хозяина:
- Постарался ты в этот раз! Не зерно, а чистое золото!
Но это только для разговора и красного словца. Настоящего золота в своей жизни казаки мало видели. Разве что в церкви на окладах икон. Да в своих натруженных руках, в виде монет царской чеканки, которые они как раз за такое зерно на ярмарках и хлебных ссыпках получали.
Были и другие способы проверки привезённого на мельницу исходного продукта. Мельник запускал руку по локоть в мешок и доставал оттуда жменю зерна. Долго принюхивался, пытаясь уловить гнилостный запах:
- Не позапрошлогоднее ли оно у тебя?
- Да что ты? Упаси, Господи! Мы своё то съедаем сполна. Взаймы берем у тебя же, когда не хватает. Откуда позапрошлогоднее. Откуда?
Иному казаку строго выговаривал:
- Влажноватое у тебя зернецо, и промеж пальцев мусорок чувствуется. Не всю полову выветрил. После вытаскивал из середины мешка ещё одну горсть пшеницы, пересыпал пару раз с одной задубевшей ладони на другую, и тут же понимая, что перед ним не совсем опытный домохозяин, ставил точку в разговоре:
- Не обессудь. Отмол я увеличу, есть такое у меня право. Пятую часть себе оставим. Зерно у тебя не той кондиции. Было бы получше, на шестой части бы сошлись. Казак начинал спорить и получал резкий отпор:
- Езжай мил человек на другую мельничку, но там то же самое скажут.
Делать было нечего и приходилось соглашаться такому хуторянину.
А бывало и так…Мельник раскусывал зёрнышки, аккуратно сплевывал их на ладонь, а потом тайком такие половинки доставал из кармана и бросал в ненасытный мельничный глоток, из которого всё проскакивало в жернова.
- Нечего добру пропадать, - приговаривал он при этом.
Но вот что всегда замечали хуторяне, так это то, что он всё-таки старался жить с ними мирно и по справедливости, хотя и относился к тем, кого он считал лентяями и голодрябами, а таких в хуторе тоже было немало, с нескрываемым презрением. И они отвечали ему тем же и постоянной глухой неприязнью. Но это была скрытая, невидимая постороннему глазу, борьба мнений и человеческой сущности. И каждый, в зависимости оттого, какую сам позицию в жизни занимал, сочувствовал либо хуторской верхушке, либо беспросветной бедноте. Так было испокон веков, и казалось, что на века так
и останется.
(Продолжение следует)
Член Союза писателей России Сергей Сполох.
Примечание: Все иллюстрации, использованные в настоящей статье, взяты из архива автора и общедоступных источников.