Знакомство с командиром. Формирование военно-полевого отряда. Учения по борьбе с дезертирами.
Начало 2-й книги читайте здесь.
Предыдущую главу 6 читайте здесь.
Неожиданное знакомство с командиром военно-полевого отряда.
Выскочив из-под арки госпиталя, Жамин гнал Дракона.
Это был дорогой конь и его любимый, но он гнал его, не жалея плети. А чего его жалеть, когда его самого, Жамина, никто не пожалеет. Эти мысли мешались, он старался избавиться от них, стереть, как стирают пот со лба.
Слёзы от встречного ветра ползли по щекам.
Перед ним расстилалась дорога, широкая хорошая дорога, каких в России он не видел, а только видел в Пруссии и здесь, но он знал, что и здесь тоже живут немцы, и выходило так, что там, где живут немцы, везде хорошая дорога. И дома, хоть и не такие богатые, как в Пруссии, а всё же лучше, чем в России, крепче, что ли, осанистее.
Выехав из Риги на восточное шоссе, он то и дело объезжал и уступал дорогу маршевым ротам. Роты двигались с востока на запад, и он о них думал, что вот они все, солдатушки, бравы ребятушки, побегут от страха с позиций, а он их будет ловить по окрестным лесам и болотам, и сам понимал, что его мысли все дурные.
Один подпоручик, шедший впереди роты, когда Жамину надоело всех объезжать и уступать дорогу, и Жамин пошёл прямо на него, стал хвататься за кобуру, но Жамин так замахнулся плетью, а поручик так вжал голову в плечи, что фуражка накрыла как крышкой его погоны крылышками, а передние ряды роты шарахнулись, но сразу и заржали не хуже того, как если бы развалились все четыре стены бани со злыми, голыми бабами с шайками и вениками наотмашь!
Жамин слился с Драконом в ритме его бега, до Сигулды оставалось недалеко, уже показались крыши, и Жамин подумал, что ему не хочется ехать в расположение. Он увидел природу и захотелось побыть одному. Он доехал до крайних домов и поворотил бы прямо в чащу, если бы не снег и не мокрая, разъезжающаяся под копытами земля в февральском лесу.
Сигулда стояла в нескольких десятках вёрст от моря, ветер был влажный, мягкий, и казалось, что он дует не параллельно земле, а мается прямо из низких серых облаков. От дороги по левую руку текла чёрная река, узкая, глубокая, как Волга в его родных местах, но не в низких плоских берегах, а в высоких холмах, поросших прозрачной щетиной леса. Он свернул с шоссе и пошёл шагом по твердому просёлку. Дракон как будто бы пятидесяти вёрст от Риги не проскакал, опустил голову и из бурой ржавой травы на обочине выхватывал редкие яркие зелёные травины, иглами торчащие и демонстрирующие, что весна в этих местах уже скоро.
Погода стояла самая любимая, Жамин бросил повод.
После того как маршевый подпоручик испугался плётки, Фёдор перестал думать о военных.
А зачем его вызвал ротмистр, он так и не понял.
Он вспомнил дом, отца, мать, Тверь, со злобой Елену Павловну, раздери её татары, Серафиму… Фёдор тряхнул головой, нет, Серафиму ему вспоминать не хотелось, к чёрту! К чёрту Серафиму! Фёдору было стыдно, он себя затаптывал ногами, что ему нечего стыдиться, но ему было стыдно. А Серафима, — ярко вспыхнула в его сознании и не захотела «к чёрту», и даже попыталась повести с Фёдором разговор. Странным получался разговор — Фёдор молчал, а Серафима смотрела на него и не открывала рта. Так было хуже всего — Фёдор это уже знал. И разговор был как болотная трясина, когда каждое движение спастись только приближало воду к губам. Серафима молчала, а Фёдор не мог её прогнать.
Чтобы отвлечься, он вспомнил, что ротмистр сказал про командира, который в отряд наконец-то назначен, и ещё вспомнил, что вчера отряд должен был получить ещё два пулемёта к двум уже полученным. Всего должно быть восемь, это сильно удивляло солдат: не в каждом полку на фронте пулемётов столько, да ещё новенькие и с полным боеприпасом, и из-за этого роптали, мол, а в кого стрелятьто будем?
«Вот я щас с этим и разберусь, к приезду командира-то! А ты пока постойпогоди! — сказал он Серафиме и погрозил: — Я ть-тя!» — и стал заворачивать коня, но Дракон заупрямился и потянулся мордой к луже на дороге.
«Ах ты ж, балда балдой! — в сердцах подумал про себя Жамин и соскочил. — Гнал почти пятьдесят вёрст, а щас напоить забыл!» В луже вода была стоялая, и Жамин повёл Дракона в ближний грот.
Дорога, по которой ехал Фёдор Гаврилович, была красивая: слева высилась сплошная, поросшая старыми деревьями и ползучими растениями крутая стена скал, а справа, извивалась шёлковой лентой чёрная река. Бурая прошлогодняя трава уже подалась местами свежей зелёной, и всё это вместе смотрелось как в балаганчике, в театре, на сцене с нарисованной красотой. И никуда не хотелось.
В дикой скалистой стене было несколько больших и малых гротов, большие были высокие, похожие на арки, как будто древний великан, предок здешних людей, выпил чего-нибудь крепкого, присел на скалы отдохнуть и кривым острым ногтем поковырялся.
Внутри самого большого грота, высотой в три, а то и четыре человеческих роста и глубиной шагов в десять, прямо по каменной стене сочилась вода, накапливалась по краю, вытекала из грота и пропадала в мягкой земле, а потом в реке.
Февральский день заканчивался, и гроты стояли чёрные.
Жамин соскочил, взял Дракона за оголовье и завёл в грот поить и вдруг услышал за спиной:
— Беги её, чего ты ждёшь от ней участия, сочувствия, быть может… Зачем же мысль тебя тревожит?.. Зачем с неё не сводишь ты очей?..
Голос был мужской и тихий. Грот был настолько велик, что, войдя в него с конём, Фёдор видел, что впереди темно и по сторонам темно. Фёдор от неожиданности замер и услышал, как зашуршал песок.
«Кто это здесь?» — подумал он и повернулся на голос.
— …Любви ты ждёшь, хоть сам ещё не любишь, не правда ли? Но знаешь, может быть, тебе придётся страстно полюбить, тогда себя погубишь ты, погубишь…
Фёдор повернулся так быстро, что ослеп от контрастного света, но краем глаза видел, что в тени у стены стоит офицер в накинутом на плечи офицерском пальто и в фуражке. Фёдор проморгался. Офицер медленно шёл к нему, и песок шуршал под его сапогами.
— Взгляни, как эта ручка холодна, как сжаты эти губы… Что за горе искусно скрыто в этом взоре… Ты видишь, как грустна она… бледна…
Офицер тихо декламировал и смотрел Жамину в глаза.
— Беги её… Вижу, прапорщик, вы имеете намерение напоить здесь вашего изумительного чистокровного? Не советую!
Жамин пришёл в себя.
— Так точно, ваше высокоблагородие! Прапорщик особого отряда двенадцатой армии Северного фронта Жамин! — Он разглядел на кителе офицера знак лейб-гвардии кирасирского его величества полка и на рукаве пальто нашивку за побег из плена.
Офицер остановился, и Жамин теперь мог его рассмотреть. Это был поручик, высокого роста, одетый в накинутое на плечи пепельного цвета офицерское пальто с золотыми погонами и жёлтыми петлицами, безукоризненно белую фуражку с жёлтым околышем, что подтверждало его принадлежность к лейбгвардии кирасирам его величества. Поручик натягивал цвета beige с капелькой крови лайковые перчатки, сапоги на нём были не по форме, а берейторские с отворотами в тон перчаткам.
— Это стихи Льва Мея… очень хороший поэт, только немного забытый, а зря…
Жамин стоял, смотрел и слушал нарядного и красивого поручика.
— …а поить тут коня не советую, чтобы не навлечь на себя немилости местного населения. Они считают воду здесь, в этих гротах, чуть ли не святой, местные женщины даже ходят сюда для омовения и омоложения, поэтому… — Поручик остановился.
Жамин смотрел.
— А я поручик Смолин, назначен к вам командиром вашего отряда, — продолжил поручик, он выглянул из грота и свистнул, так неожиданно, что Жамин вздрогнул и услышал топот копыт и почувствовал, что его Дракон заволновался.
К входу в грот подскакали двое, один явно денщик, он был на гнедом дончаке, другой какой-то странно одетый, но в таких же берейторских с отворотами, только жёлтыми сапогах на чистокровном караковом жеребце. Он держал на длинном поводу буланого в белых носках гунтера.
— А я вижу по вашему замечательному другу…
— Дракон его зовут, ваше высокоблагородие! — отчеканил Жамин, он понял, что вот таким вот странным образом он встретился со своим командиром.
— Хорош, — сказал поручик. — И, судя по вашему Дракону, я вижу, что вы человек денежный!.. — закончил он.
Денщик и другой всадник соскочили на землю, взяли гунтера с обеих сторон за оголовье и подвели к поручику, тот подал колено, денщик поддержал, и поручик вскочил в седло, гунтер тут же встал свечкой, поручик ударил его плёткой в пах, и гунтер сделал прыжок. Поручик налёг ему на шею, и тогда их настиг другой всадник, успевший взобраться в седло, тот, который был обут в берейторские сапоги с жёлтыми отворотами. Он махнул плёткой перед самыми глазами гунтера, и гунтер остановился. Жамин понял, что этот странный является свитой гвардейского поручика, что он…
Уже на успокоившемся гунтере поручик поехал к Жамину, тот тоже успел вскочить в седло и правил к поручику.
— Мой грум, он же берейтор, — поручик махнул в сторону странного, — его зовут Джонни, хотя один чёрт он ни бельмеса не смыслит по-русски. А эту сноровистую сволочь, — говорил поручик, ласково поглаживал гунтера по шее и улыбался Жамину, — я купил неделю назад, дорого обошёлся. Ну что же, прапорщик, провожайте в расположение.
Учения по борьбе с дезертирством.
После утреннего кофе Быховский позвонил в автоотряд штаба армии и вызвал машину. Через полчаса он усаживался на холодную кожу заднего сиденья.
«Чёрт побери, забыл!» — вспомнил он.
— Вы подождите меня, голубчик, — обратился он к шофёру. — Я буквально на секунду.
Ротмистр поднялся в квартиру во втором этаже и вернулся с толстым ярким клетчатым пледом.
«Яркий, чёрт подери, какой, но ничего, пока будем ехать до окраины, потерплю, а там плевать, если кто и увидит! Понятно же, что холодина несусветная и ветер, как от дьявола сорвался! И кто придумал поставить Сережку на специальный отряд? И чего он натворил, что его из полка турнули?» То, что племянника ротмистра Быховского поручика лейб-гвардии кирасирского его величества полка «турнули», Быховскому было ясно как божий день. «Щас как приеду, ух как наваляю!.. Как ему перед родителем не совестно?»
Через двадцать минут авто ротмистра выкатило на восточное шоссе в сторону Сигулды, и Быховский поднял воротник и укрыл ноги пледом. Он бы завернулся в этот плед с головой, таким пронизывающим был ветер с северо-запада, от Рижского залива, но по шоссе шли маршевые роты и их командиры, подпоручики и прапорщики, завидев ротмистра, подавали очень глупые на марше команды. Ротмистр устал на них махать рукой, мол, идите себе, идите, всё одно шагать парадом не обучены. В какой-то момент он вспомнил купринский «Поединок» и то, как подпоручик Ромашов от усердия повёл свою роту криво и что из этого получилось, и улыбнулся, и удивился, потому что улыбаться у него не было никаких причин: всё развивалось как нельзя хуже — 12-я армия, которую он обслуживал, и весь Северный фронт наглухо и, судя по всему, надолго закопался в курляндский песок, и началось…
Ротмистр натянул плед на левое плечо до самого уха, а сам, чтобы не видеть никого из встречных военных, отвернулся направо.
И что самое обидное — скверна началась и доныне проистекает от прибывающих с пополнением скороспелых обер-офицеров, особенно выпускников университетов и технических училищ, вон они на дороге ведут свои маршевые роты; а ещё от унтеров из городских мастеровых. Как с этим справиться, ротмистр не знал. Средство было только одно — вербовать осведомителей именно среди офицеров, но это как раз было негласно запрещено, а надо, как выражался ротмистр в своём кругу, «надо не бить мух, каждую в отдельности, а захлопнуть перед ними дверь ещё в тылу, чтобы эта агитационная зараза не проникала на фронт, на передовую».
Он попытался прикурить, но ветер задул его последние спички, он в сердцах выбросил бесполезный коробок и попросил шофёра ехать помедленнее и вспомнил, что в портфеле болтается солдатская зажигалка, сфабрикованная в окопе из немецкой от пулемёта стреляной гильзы. «Так уж весь керосин-то небось и выветрился!» — подумал он, но всё же открыл портфель, порылся и обнаружил её на дне. Эту зажигалку для него конфисковали, а потом он понял, что это была просто солдатская окопная затея, и он кого-то лишил надёжного огонька. Но что сделано, то сделано.
Из запрессованной гильзы выглядывала суровая кручёная нитка фитилька, а рядом торчал укреплённый кусочек кремня, надо было этим кремнем обо чтонибудь чиркнуть, и фитилёк, если он пропитан керосином, загорится. Ротмистр пожалел о выкинутом спичечном коробке́, стал оглядываться и увидел, что чиркнуть на заднем сиденье авто не обо что, только кожа, деревянная дверь и бронзовая ручка, неудобная, об неё не чиркнешь. Вдруг он увидел, что шофер не оглядываясь протягивает ему что-то, ротмистр взял, это было креса́ло, и тут ротмистр улыбнулся во второй раз, он вспомнил сказку Андерсона и креса́ло того хитрющего и умнющего солдата. Ротмистр чиркнул, фитилёк дал гари, керосиновой вони и огонёк. Быховский закурил. Наконец-то! Штука оказалась надежная — солдатская смекалка и умение из негодных вещей сделать что-то, что облегчает жизнь. Прелести турецкого табаку он не почувствовал, потому что переменившийся на восточный встречный ветер, сильный и сухой, ударил в нос, вышиб из глаз слёзы, и ротмистр позавидовал шофёру, сидевшему за рулём в специальных очках. И подумал, что это он сегодня только и делает, что кому-то завидует: солдату, умеющему из ерунды сделать нечто нужное; шофёру, который не мучается, потому что ему кто-то выдал эти дурацкие на вид, как глаза у стрекозы, очки; и вспомнил, куда и по какому поводу он едет.
«Ах, ты ж племянничек-племянничек, что же ты такого натворил?»
Конечно, ротмистр мог позвонить куда надо, и ему бы всё рассказали, но он не стал, чтобы не привлекать к Сергею Смолину излишнего внимания, большего, чем тот привлёк сам.
Его племянник Сережа Смолин, сын умершей в молодые годы старшей сестры, рос ото́рвой и завистником.
«И в кого ты такой уродился? — думал Быховский, и сожалел, и очень не хотелось ему ехать в Сигулду, хотя в правую щёку уже дул другой ветер — южный, тёплый, с запахом весны. — И почему ты бросил брата, когда тот умирал в Москве, и даже не посетил его и не забрал для отца его вещи? Пришлось госпитальным по почте слать!..»
Когда Сереже исполнилось четыре года, родился его младший брат Володя, Володечка, как его все называли, и Сережа начал ревновать. А потом их мать, старшая сестра Быховского, умерла, и мальчики остались с гувернантками, гувернёрами и немолодым уже отцом. Они жили близко на Фонтанке, а летом снимали соседние с ротмистром дачи на Лисьем носу, поэтому мальчики росли на глазах, и Сережа всё время хитрил. Потом он поступил в Пажеский корпус и за азартные игры чуть не вылетел, а Володечка кончил с отличием гимназию и, не достигнув с отцом и старшим братом понимания по поводу традиционной для семьи военной службы, уехал в Москву в университет. А потом записался вольноопределяющимся, получил ранение и в московском госпитале умер.
Смолин-отец давно болел и по состоянию здоровья в Москву к умирающему сыну не поехал, а Сергей в Москве был, но заходил ли он к брату, посетил ли его, Быховский узнал, что нет, только когда прошлой осенью после командировки в Симбирск сам приезжал в Москву по делам. Однако к тому времени Сергея в Москве уже не было, он вылечился после плена и отбыл в полк, а полк в составе 1-й гвардейской дивизии воевал.
«Но как же ты умудрился к брату не зайти? Не посетить? Не забрать его вещей? И не ври мне, что ты ничего про Володечку не знал!» Этот разговор ротмистр вёл со своим племянником с тех самых пор, потом разговор сам собой затих, и теперь возобновился при таких неожиданных обстоятельствах.
«Ну, щас я до тебя доберусь!» — зло думал ротмистр, а на самом деле наслаждался и даже подставлял лицо, потому что ветер смягчился, по крайней мере ему, закутанному в плед уже было жарковато. Он освободился от пледа и оглянулся по сторонам.
Несколько раз он был в Сигулде проездом и слышал про местные красоты и думал о том, что было бы прекрасно попасть сюда просто так, просто в за́мок, просто посмотреть, поглазеть, а ещё бы здорово с женой, детей у них не было.
Ротмистр вытащил часы, было девять утра.
«Если всё по распорядку, то они уже должны позавтракать и вести с личным составом занятия!» — подумал Быховский, ему стало скучно, он закрыл глаза и то ли думал, то ли дремал. Ему так не хватало времени остаться со своими мыслями и воспоминаниями наедине, просто вытянуть ноги к камину, на худой конец к печке, запахнуться в широкий халат, натянуть по самые брови ночной колпак и держать рядом с собой рюмку хереса, можно даже не пить, но рюмка должна быть, она должна стоять и охранять его покой и возможность думать, пока он будет смотреть на огонь.
— Ваше высокоблагородие…
Ротмистр вздрогнул, авто стояло, шофер уже выскочил и держал открытой дверцу.
Ротмистр мигнул бровями и почувствовал конфуз оттого, что он собирался ещё на подъезде к Сигулде свернуть и сбросить под сиденье слишком яркий плед, но задремал, а его уже встречают.
Жамин, когда авто заехало на плац и давало круг, сидел в седле. Рядом с поручиком Смолиным, который сегодня пересел на чистокровного каракового жеребца. Строптивого гунтера ещё объезжал англичанин-берейтор где-то на окраине Сигулды.
Когда ротмистр поставил левую ногу на прибитую землю плаца, поручик и Жамин соскочили, поручик скомандовал «Смирно!», Жамин крикнул «Смииирна!», и ротмистр замахал на них руками:
— Вольно, господа, вольно, чего кричать-то, не на Царицыном лугу.
Поручик был одет в полевую фуражку и всё полево́е для строя. Он замер, приветствуя жандармского ротмистра, ротмистр сам двинулся к нему на мягких, затёкших ногах и что-то странное сделал руками — подхватил поручика под локоть и повлёк его к авто.
Жамин не понял.
А поручик вдруг, совсем по-родственному, стал помогать ротмистру снова сесть на заднее сиденье и сам сел рядом и только в последний момент повернул голову и крикнул:
— Вольно!
— Во-о-льно! — скомандовал Жамин и не знал, что делать, но быстро сообразил, что сейчас кто-то кого-то украл прямо на глазах: то ли ротмистр украл поручика, родственник, что ли, то ли поручик украл ротмистра…
«Точно родственник! Они ведь все промеж себя родственники!» — дотумкал, как говорили казаки, Жамин, но это было уже не его дело.
Он вызвал подхорунжего, велел продолжать занятия, наблюдал до самого обеда, а когда отряд повели в казарму, не дождавшись начальства, поехал на квартиру.
Жамин ехал и вспоминал замечательный вчерашний вечер.
Немного шумело в голове после лишнего коньяку, который услужливо подливал денщик поручика. Каким-то странным «йезом» всё время поддакивал англичанин-берейтор и хохотал, как казалось Жамину, невпопад, а поручик хвалил всё, что бы ни сделал Жамин, и всё, на что падал взгляд поручика. Играли на квартире Жамина. В конце игры поручик похвалил выдержку прапорщика, его офицерское поведение и, хотя Жамин видел все шулерские повадки Смолина, он был так польщён, что гвардейский офицер сел играть с ним, Жаминым, в офицерскую игру «штос», что легко, безо всякого для себя расстройства, проиграл двести рублей.
«А что это они всё какую-то «манную» вспоминали?» — улыбался Жамин и позволил Дракону идти шагом. Когда наступала очередь Жамина подреза́ть колоду, он видел, что поручик улыбается ему и слышал ласковое: «Диа Тео, ю соу мани мэн!» — и поглядывал на берейтора, тот ответно поглядывал на поручика, и каждый раз произносил одно и то же:
— Манки мэн, со!
Домой Жамин не доехал, по дороге он решил, что сначала пообедает в маленьком ресторанчике недалеко от шоссе, но не дали, сразу после того, как он сделал заказ, ворвался вестовой и передал приказ поручика срочно явиться. Хозяйка на русском языке с красивым местным акцентом сказала, что заказанное Жаминым она велит принести ему домой к ужину, и улыбнулась.
Жамин вскочил на Дракона, когда влетел на плац, автомобиль уже стоял, и ротмистр сидел на заднем сиденьи, отвернувшись от поручика, а тот от ротмистра.
— Вот что, голубчик, — сказал ротмистр, не вылезая из машины. — Разделите людей пополам, одна часть пусть будут дезертирами, понарошку, а другой будете командовать вы. Выберете им командира и заберите все патроны, оставьте только винтовки. Они будут преодолевать реку, а вы будете стоять на этом берегу. У своих тоже заберите патроны, а то ещё стрельнёте в азарте. Всё понятно?
— Так точно! — радостно ответил Жамин, он уже соскучился по настоящему делу. — Когда начинать?
— Прямо сейчас и начинайте, вот вам кроки, разберётесь?
Жамин соскочил и принял из рук ротмистра кроки, одного взгляда ему хватило, чтобы понять, где предстоит провести учения.
— Разрешите исполнять?
— Исполняйте!
Жамин повернулся к строю.
Пока не прислали командира, Жамин, помня последнее наставление начальника Тверского кавалерийского училища полковника Кучина, особо не вмешивался в повседневные дела отряда и позволял командовать подхорунжему, сам же только ходил по плацу и посматривал, а ещё он завёл себе хлыстик. А подхорунжий тоже не особо упорствовал в соблюдении строевого порядка со старослужащими ветеранами, не особо хотел ссориться.
— На первый-второй, ра-а-щитайсь! — скомандовал Жамин.
Строй замер, все сто с лишним ветеранов, многие из которых носили Георгиевские медали, а то и кресты: унтер-офицеры и нижние чины были служивые, половина казаки, большинство после излечения от ран, и пока они лежали в госпиталях и лазаретах, то, видать, отбились от строя, поэтому сейчас стояли слегка оглушённые. Жамин ждал секунду, потом позвал подхорунжего, тот подбежал, Жамин пошептал ему на ухо, подхорунжий посерел лицом, заиграл желваками, коротко исподлобья глянул на Жамина, повернулся к строю и на одной ноте заорал:
— Так что, ра-а-щитааайсь!
У подхорунжего получилось — строй вздрогнул, и от первого к следующему и так до последнего побежало: «Первый! Второй! Первый! Второй! Первый!..»
— Первые номера два шага вперёд, шаго-о-м а-а-рш!
Первые номера разом шагнули.
— Так что, строй, самкну-у-уть! — проорал подхорунжий.
Два строя — первые номера впереди, а вторые сзади — сомкнулись и стали вдвое короче. Перед ними вышел Жамин и негромко скомандовал:
— Взводные ко мне!
Два унтера и два урядника подбежали.
— Забрать у всех подсумки, — тихо сказал им Жамин, — и сдать дежурному. Подхорунжий!
— Слушаю, ваше благородие!
— Вы, подхорунжий, будете командовать вторыми номерами. Это, как бы понарошку, будут дезертиры с фронта, вот, смотрите…
Подхорунжий, держа руки по швам, склонился над кроками, на которых был обозначен населенный пункт Сигулда и округа на семь верст.
С заднего сиденья, мала-мала двигая ногами, чтобы размяться, поднялся ротмистр.
— Эка развернулся… ты погляди, Серёжа! — кивнув в сторону Жамина, тихо произнёс Быховский. — Таких бы сейчас на фронт, да побольше!
Смолин тоже вылез, нехотя, и встал сзади.
— …Я буду командовать остальными, — продолжал Жамин разговор с подхорунжим, не видя, что к ним подошли Быховский и Смолин. — Будет как заградительный забор, в смысле отряд. Доглядите, чтобы все сдали патроны и чтобы имели на сутки паёк… — говорил подхорунжему Жамин и вдруг задумался, потом коротко сказал: — Щас! — и повернулся.
Ротмистр стоял за спиной.
— Ваше высокоблагородие! — обратился он к Быховскому. — А начинать днём, вечером, ночью, когда им реку переходить… и… — Жамин замер, не договорив.
— Что? Что такое? Говорите! — приказал ротмистр, он уже понял, что, отдав распоряжение, он чего-то не додумал.
— А через реку как, вплавь? У них нет подручных средств, нет топоров, а вплавь, так февраль, потом болеть будут, это же не передовая, а у нас ни фельдшера, ни доктора! Может… — Жамин неуверенно замолчал.
— Докладывайте ваши соображения, — недовольно приказал ротмистр.
— Я, ваше высокоблагородие, так думаю, что… — Жамин немного искоса смотрел на кроки и показывал их ротмистру, а потом глянул на поручика и подвинул кроки так, чтобы и тому было видно. — Тут нету, на кроках, а на местности вот тут имеется мост. Всамдельнишные, настоящие то есть, дезертиры в такую погоду не полезут в воду, а… — Жамин не успел закончить…
— А на ручках друг дружку перенесут?.. Будут ждать господина Ноя с ковчегом… так, что ли? Вы это имеете в виду? — Ротмистр не кричал, но говорил с таким напором, что Жамина даже опалило. — А если бы не было моста, так они бы его построили бы? Чёрт знает, что такое!
Жамин не понимал, чем он разозлил ротмистра, и вспомнил все свои обиды и почувствовал, что в нём тоже что-то закипает, но ротмистр остыл прямо на глазах.
— А что про топоры — тут не подумали, всё одно, пригодятся, если вдруг в засадах сидеть…
— Только если у местного населения… — выдал своё соображение Жамин.
— Не-е-т, голубчик, — промолвил ротмистр уже ласково, — про местное население забудьте, если не хотите получить вилы с тылу… и вот ещё что… вы разбили отряд на «первый-второй», а сколько у вас казаков?
— Семьдесят три… — ответил Жамин.
— И подхорунжий, правильно?
— Так точно!
— Как раз половина, вот пусть они и будут дезертирами, понимаете? Пусть они сами и решают, как им переходить реку, они же свои, а вы должны выставить охранение по рубежу и выяснить, где и как они собрались переправляться, понимаете?
Жамин кивнул.
— И они не враги, не противник, они наши, только отбились от строя, испугались и пустились наутёк, а ваша, наша общая задача — их остановить и вернуть в строй, понимаете? — Ротмистр говорил это, отводя Жамина в сторону, подхорунжий замер на месте, а поручик Смолин, не говоря ни слова, следовал за ротмистром.
— А ваше высокоблагородие, разрешите спросить?
— Спрашивайте!
— А когда они должны будут подойти к рубежу?
— А вот это давайте подумаем! — Ротмистр закурил и на секунду задумался. — Они убежали с позиций, — размышлял он вслух, — шли, шли и ага, вышли к реке!.. — Ротмистр посмотрел на Жамина и поднял палец. — Устали, местности не знают, заночевали в лесу, чтобы себя не выдать, костров не жгли, замерзли и оголодали, карт и схем у них нет… К утру! — Ротмистр заулыбался. — Вот вы их и встретите! Ага?
— Так точно! — Жамин всё понял и глянул на поручика, тот улыбался, как ротмистр. — Разрешите исполнять?
— Исполняйте, господин прапорщик, пусть возьмут с собой по фунту хлеба, и не забудьте про патроны!
Разбив отряд так, как посоветовал ротмистр и, отдав распоряжения подхорунжему, Жамин отправился домой обедать, а если получится, то и отдохнуть — для того чтобы завтра выставить свою часть отряда на посты, побудка предстояла не позднее четырех утра.
Жамин квартировал у одной старухи в комнате с отдельным входом со двора, так посоветовала ему хозяйка ресторанчика у шоссе.
Когда Жамин приехал в Сигулду, то сначала зашёл в придорожное заведение, кабак, на пять столов. Он оказался там один, и, как только сел, к нему выбежал белобрысый мальчик лет пяти и стал что-то говорить. Жамин ничего не понимал, но мальчик стоял перед ним такой светлый, чистый и причёсанный, что казался херувимом, и Жамин погладил его по голове, и тут же в зал вышла хозяйка заведения.
Заведение было удивительное — для кабака, в нём не пахло кухней, воздух был свежий, проветренный; для корчмы — слишком чисто, а для ресторана — слишком маленькое помещение.
Жамин подъехал к дому, отвёл Дракона на конюшню, задал корму и пошёл к себе. Разделся, остался в галифе, шёлковой нижней рубашке и сапогах. Здесь в одиночестве и с небольшим зеркальцем на стене он представлялся себе окончательно офицером, ничем не отличающимся от настоящих, кроме разве что от гвардейских, те ещё часто были немцами, но тут Жамин уже никак не мог составить им близкородственной партии. А со своими — ничего, сойдёт, в конце концов, их предки были дворовыми и только после стали дворянами.
Постучавшись, вошла хозяйка-старуха и стала с подноса расставлять на столе еду. Еда была та, которую он заказывал на обед: глиняный горшок с тушёной говядиной, в другом картошка, сдобренная коровьим маслом и посыпанная сухим мелконарезанным укропом; хозяйка прислала балтийской селёдки, старуха выложила селёдку на одной тарелке с колечками лука в уксусе и горкой молочно-белого творога. Поставила на стол глиняную кружку и кувшин с пенистым то ли квасом, то ли сидром, что-то с поклоном произнесла и вышла. Жамин сел есть, положил перед собой кроки и рассматривал местность: куда и как должны уйти казаки «дезертиры», как пойдут к реке и что будут делать, чтобы реку преодолеть. Жамин жевал, отмечал про себя, какая вкусная еда, и думал о том, что будет делать он. Он предложил подхорунжему перерисовать кроки, но тот сказал, что «и так» помнит, и Жамин не стал настаивать.
«В конце концов, на то они и казаки!» — подумал он и вздрогнул оттого, что кто-то постучал в окно. На дворе ещё было светло, а в комнате сумеречно. Жамин подошёл и сдвинул занавеску, под окном стояла хозяйка заведения и держала за руку сына.
Жамин прожил тут уже почти два месяца, без нескольких дней, обедал в одном месте, и ужин ему присылали оттуда же. Еда всегда была вкусная, сытная и дешёвая и всегда приготовленная руками хозяйки. Так ли это было для всех посетителей заведения, или хозяйка это делала только для него, он не знал, хотя его это интересовало, в чём он себе не сознавался. Не сознавался и в том, что кроме еды его интересовала и сама хозяйка. Молодая женщина, судя по взгляду, незамужняя. Или вдовая. Поинтересоваться было не у кого, чтобы себя не выдать. Однако, что такое «себя не выдать», Жамин не совсем понимал, действовал скорее по наитию, оставляя за собой свободу думать о Елене Павловне и в мыслях оставаться ей верным. Мешала Серафима, но её Жамин от себя гнал. Он заходил в заведение, заказывал обед, гладил по волосам хозяйского сынишку, ни о чём не спрашивал, ел, расплачивался, заказывал ужин и уходил. За ужин рассчитывался со старухой и только недавно разглядел, что старуха и хозяйка между собою неуловимо похожи, как родственницы. Иногда, когда в заведении Жамин был один, он замечал, что, мелькая в кухонных дверях, хозяйка на секунду задерживалась и бросала на него быстрый взгляд. Перед армией, что в Твери, что в Москве, отец давал ему деньги и отпускал «по женскому вопросу», и напутствовал, мол, выбирай, как он говаривал, «чистых, чтобы домой болезти да скверны не несть!». Поэтому Жамин имел опыт в женском вопросе и понимал в женских взглядах.
Он ещё ничего не сказал и не задвинул занавеску, под окном хозяйка смотрела на него и держала за руку сына, а Жамин даже не знал, как её зовут.
В заведении Жамин бывало, что сиживал не один, заходили местные, они перекидывались с хозяйкой шутками, говорили на своём, Жамин не понимал, местных имён не знал и, как ни вслушивался, не мог понять, как хозяйку звать, а спросить ни разу не подвернулся повод, да и Елена Павловна мешала, тем более с позавчера. Сейчас Жамин был уверен, что это она прошла мимо его глухой каморки в госпитале и обдала запахом так хорошо знакомых духов. Фёдор Гаврилович переживал этот момент, переживал и вдруг почувствовал, что переживания уже не горят в нём раскалённым прутком. Это ощущение оказалось странное, будто трёхпудовый мешок с рыбой с себя скинул: организм тяжесть ещё помнит, а плечам уже легко. Он пережил это, когда вчера гнал из Риги в Сигулду и хотел побыть один, для этого очень подходили тёмные гроты, и пустота речного берега, и он уже было совсем ушёл в себя, но вдруг, как щелчок курка, ворвался поручик Смолин, и Жамин был рад, что тот выиграл у него деньги, и как будто что-то переменилось, будто он сменил одного коня на другого, одну коляску на другую, жизнь мчит вперёд, а ощущения уже не те.
Жамин смотрел на хозяйку и увидел, что её сынишка жмёт коленки, как будто хочет по малой нужде. Жамин опомнился и стал махать рукой, хозяйка заведения улыбнулась, как просветлела, дёрнула сынишку за руку, у того вспыхнули испугом глаза, и они исчезли. Фёдор Гаврилович вернулся к столу, но есть уже не мог, он вслепую смотрел на посуду, кроки и вслушивался. Дом был деревянный на каменном фундаменте, гулкий. Сначала ничего не было слышно, потом он услышал, что подалась входная дверь не его, а с улицы, потом послышались голоса, и он понял, что гостья хотела зайти к нему через его вход, но поняла нужду сына, обошла с улицы и зашла в дом через хозяйскую дверь.
Он огляделся, в комнате было чисто и опрятно, и было непонятно, что делать.
Гостья постучала и вошла с сыном. Тот дергал на себе курточку, и Фёдор понял, что с мальчиком уже всё в порядке. Стул стоял отодвинутый от стола, и гостья села, и сразу вскочила и стала подкладывать Фёдору еду, взяла кружку и вышла, и вернулась с двумя стаканами.
— Как вас зовут? — спросил Фёдор.
— Ла́ума, — ответила гостья.
— А что это, по-вашему? Что это значит? — спросил Фёдор.
Гостья потупила глаза, в этот момент, постучав в дверь, вошла старуха хозяйка и Фёдор окончательно понял, что старуха и гостья — родственницы. Старуха взяла мальчика за руку, вывела из комнаты, а Лаума налила в стаканы.
Она была красивая. Волосы под чепцом имели серебряный оттенок, лицо пухленькое, глаза голубые, как небо рано утром, губы мягкие и блестели, а кожа белая.
— Это значит, что я вышла из во́да, родилась в во́да и вышла из моря или река, или о́зера…
— А может, из грота?.. — Фёдор спросил это и подумал, а знает ли Лаума, что такое по-русски грот, но щёки у Лаумы сначала покраснели под цвет губ, а потом она засмеялась.
— Йя, мы там моемся, в гротах, омываемся…
Фёдора осенило.
— Чтобы, значит…
— Ну, йя, сохрани наша женская красота.
Когда Фёдор проснулся, было ещё совсем темно. Лаума ушла, а он даже не слышал. Он встал, оделся и вышел. Увидев хозяина, Дракон заволновался.
Фёдор прибыл в расположение, когда его часть отряда уже была готова строиться. Ротмистра и поручика не было. Часы показывали четыре и три четверти. Жамин решил, что казаки ждать не будут и могут переправиться через реку, когда им вздумается. Вчера Жамин объяснил подхорунжему задачу и дал свободу, потому Жамин понимал, что никто никому не будет подыгрывать, и скомандовал:
— Садись! Рысью маарш!
Отряд пересёк Сигулду на запад, перешёл по мосту через реку и повернул по просёлку вдоль реки на север, где стояли развалины старого тевтонского замка. Здесь, по замыслу ротмистра, казаки «дезертиры» должны были выйти к рубежу и дальше думать, где им переправляться на противоположный берег. По идее, они «бежали» с фронта с запада в тыл на восток, но ротмистр был прав в том, что поскольку это учение, то и всё равно. Жамин догадался ещё, почему ротмистр выбрал это место — на высоком холме стояли очень живописные развалины замка, и оттуда удобно наблюдать за учениями даже без бинокля. Для Жамина эта позиция была плохая — казаки вымокнут, кто-нибудь утонет, ротмистр уедет, а ему, Жамину, оставаться. Фёдор хорошо помнил напутственные слова начальника Тверского кавалерийского училища полковника Кучина: «Не балуйте с личным составом, останетесь живы!». Что поручик «перекинет» на него командование отрядом, Фёдор уже не сомневался.
Самое удобное место для переправы находилось ниже поворота реки в версте от замка. Лаума сказала, что там широко и вода не быстрая. То, что вода не быстрая, это было подходяще, но то, что место широкое, — плохо. Ещё Лаума сказала, что река глубокая и искать броды бесполезно.
Жамин выставил свои семьдесят человек открыто прямо по берегу, а сам устроился с пулемётом на самом левом фланге на взгорке. Пулемёт поставил на треногу и стал ждать.
Казаки появились в пять тридцать, в самых ранних сумерках. Они разбрелись по берегу в поисках удобного подхода, не шумели, не кричали. Жамин без бинокля разглядел подхорунжего, тот командовал без суеты, сам оставался на месте. Жамину понравилось его спокойствие и основательность, но он понимал, что попытка перебраться в этом месте дорого обойдётся отряду. Рядом, кроме второго номера, он держал вестового на тот случай, если казаков не устроит это место, и они начнут искать другое. Но другого места не было, кроме как здесь, — слева и справа река текла в высоких берегах и с крутыми поворотами, а значит, быть за́мутям.
Рассветало, утро выдавалось тёмное, лес под низкими облаками стоял хмурый, а вода текла чёрная. Жамин стал в бинокль широко осматривать противоположный берег. Казаки притащили несколько поваленных стволов с огромными комля́ми, видать, когда-то их свалило ветром. Стали приноравливать друг другу, но не получалось, комли́ с разлапистыми корневищами нужно было бы спилить или срубить, но было нечем, и Жамин подумал, что отряд без обоза и это непорядок, и уже точно, что пригодятся и топоры, и пилы. Всё это он решил доложить ротмистру, когда закончится учение.
Жамин увидел самых левых против себя казаков, они шарили по берегу с шестами, промеряли в воду, и шесты уходили по самую кисть.
«Права Лаума, брода тут не найти!»
Он увидел, как подхорунжий бросил в реку большую еловую лапу, и смотрел, как та быстро уплывает. Тогда Жамин дал длинную очередь по воде под самым берегом, и казаки забегали. Жамин выждал, пока они успокоятся, а подхорунжий заберётся на холмик и постарается его разглядеть. Когда подхорунжий забрался на холмик и стал всматриваться, Жамин против себя на том берегу выбрал самое толстое дерево и дал очередь по стволу сверху вниз. Казаки подались по берегу, сбились кучей и пошли по течению. Они то появлялись у воды, то пропадали в чаще. Жамин послал вестового на свой правый фланг и велел двигаться, как казаки по берегу, тоже вниз по течению, сам снялся с пулемётом и тоже подался туда. В одном месте, где берег был низкий и удобный, казаки снова стали промерять дно, Жамин снова дал очередь сначала по воде, как бы преграждая им путь, а потом опять по дереву, отрезая дорогу назад. Подхорунжий стоял на берегу и смотрел на Жамина, потом казаки пропали в чаще. Жамин снял отряд с берега, вывел на дорогу, и все пошли рысью к мосту.
За ними затарахтело авто ротмистра.
Около моста Жамин расставил отряд и установил пулемёты, и на другом конце появился подхорунжий с белой тряпкой на палке. Жамин встал от пулемёта, поднял крышку и кивком показал заряжающему, что можно снимать ленту.
Ротмистр распорядился, не выходя из автомобиля:
— Напишите рапортичку о ваших действиях, и спасибо, что не дали казакам сапог замочить.
Они тронулись с поручиком через мост в Сигулду. Жамин сказал: «Слушаю!» и остался стоять, так и не поняв, похвалил его ротмистр или поругал.
Авто тарахтело, пешие казаки, оставленные волею ротмистра без лошадей, а поэтому чувствовавшие себя не в своей тарелке, исподлобья смотрели на проезжающее начальство, в самом конце моста стоял навытяжку подхорунжий.
«К этому всему, — подумал Быховский, — надо бы прибавить взвод жандармов, тогда будет порядок!»
Утро было не холодное, но промозглое, и ротмистр накрыл ноги пледом.
«А Серёжка перебьётся, молодой ещё, кровь должна быть горячая!» — подумал он, повернулся к племяннику и увидел, что тот опустил подбородок и дрыхнет. Ротмистр толкнул его локтем, поручик вздрогнул и посмотрел.
— Ты этого Жамина береги. С таким, как он, и ты не пропадёшь. Только не балуй и за старое не берись!
Смолин кивнул, но ротмистр уже понимал, что серого кобеля не отмоешь добела.
Евгений Анташкевич. Редактировал Bond Voyage.
Все главы романа читайте здесь.
======================================================
Дамы и Господа! Если публикация понравилась, не забудьте поставить автору лайк и написать комментарий. Он старался для вас, порадуйте его тоже. Если есть друг или знакомый, не забудьте ему отправить ссылку. Спасибо за внимание.
Подписывайтесь на канал. С нами весело и интересно!
======================================================