Я перелистываю странички записок снайпера Ани Вострухиной, её письма ко мне, в одном из которых она пишет: «...Ежегодно, в мае бываю на традиционных встречах снайперов в Москве. Там живёт и работает мой командир роты Нина Лобковская. В её квартире в это время КП. Сюда съезжаются все командиры взводов нашей роты, старшина, связной... Живём мы эти дни по строгому распорядку дня, начиная с подъёма и до отбоя. Выполняются и очередные, и внеочередные наряды. Кто-то готовит обед, кто-то ходит в магазин за продуктами, кто-то — в театральные кассы. Дел всегда целая куча и между ними неизбежное для всех бывших фронтовиков: «А помнишь?..» И начинаются воспоминания...
Многие даты в моих записках и некоторые эпизоды восстанавливались именно при задушевных разговорах, после обязательного вопроса: «А помнишь?..» И как-то сразу всё всплывало в памяти, как будто и лет нам не под пятьдесят, а только двадцать и многие из нас не только мамы, но уже и почтенные бабушки. Годы летят, а боевая дружба не стареет...»
В самом деле! Удивительная вещь — человеческая память. Вот и сегодня, спустя почти тридцать лет, она щедро возвращает мне первую встречу с Аней Вострухиной...
Это было спустя несколько месяцев после Дня Победы. В кабинете районного военного комиссара. Пришли мы туда оба к началу рабочего дня почти одновременно о единственной целью — доложить о своём прибытии и, как говорится, стать на военный учёт, окончательно оформив этим свою демобилизацию из рядов Советской Армии. Выйдем мы из этого кабинета уже не военнослужащими, а штатскими, снимем погоны с гимнастёрки, звёздочки с головных уборов — и прощай служба. Но сегодня мы ещё в строю и, как положено по уставу, подняв правую руку к виску, докладываем, может быть, в последний раз в своей жизни, о том, что, мол, так и так, товарищ полковник, прибыли из такой-то части, в таком-то звании и так далее... Минута торжественная и памятная. Разве забудешь такое. Долг перед Родиной выполнен, а теперь к мирным делам.
Военный комиссар — приземистый и немного сутулый человек в годах, с седой шевелюрой и лицом, изрезанным множеством морщин, встретил нас обоих приветливо. Он стоя выслушал наши рапорты, потом, кивнув головой, вышел из-за стола, поздоровался с каждым из нас за руку и спокойным жестом пригласил сесть на стулья. Начался обычный для того времени разговор о том, на каких фронтах воевали, куда дошли, о ранениях и контузиях, чем думаем заниматься на «гражданке».
Первая беседа с Аней — так звали девушку, гвардии старшего сержанта, вместе со мной зашедшую в кабинет военного комиссара. Фамилия её Вострухина. Полковнику она предъявляет, помимо всего прочего, свою снайперскую книжку. Аня рассказывает о себе. Родилась здесь, в селе Каменке, в семье станционного рабочего, окончила десятилетку, в армию не призывалась, пошла добровольцем. Вместе со своими подругами была зачислена в Центральную женскую школу снайперов. Окончила её инструктором снайперского дела и принимала участие в боях в Третьей ударной армии от Прибалтики до Берлина. Член партии. Последняя должность — старшина снайперской роты. .
Я внимательно смотрю на эту девушку. На аккуратно заправленной под ремень гимнастёрке два ордена Славы— третьей и второй степени и ещё медали, среди которых я вижу такую же, как у себя, — «За взятие Берлина». Лет ей не больше двадцати одного, ну в крайнем случае двадцать два. Она миловидна, привлекательна.
Из-под пилотки, надетой набекрень, выбиваются пышные светло-каштановые локоны. Внимательные, немного печальные глаза не то светло-голубого, не то серо-сизого цвета. Добрая, мягкая, располагающая улыбка на красиво очерченных пухловатых губах. На щеках яркий румянец. Голос у неё низкий, хрипловатый. И ещё одну особенность замечаю: очень уж она внимательно следит, вернее, всматривается в губы говорящего с ней полковника. Так обычно делают люди, у которых плохой слух. «Контузия, наверное»,— решил я.
Кстати, «живого» снайпера я вижу впервые. Так случилось. Много слышал, читал о подвигах этих отважных людей, но никогда на фронтовых дорогах и перепутьях не встречал... Вспоминаю, что на Брянском фронте, получив назначение на должность парторга 791-го полка, я от кадровика политотдела армии узнал, что моего предшественника убил фашистский снайпер. А вот сегодня, в мирные дни, вижу сидящую рядом с собой девушку-снайпера. «Вот ведь что наделала война! — подумалось мне. — Девушка с такими добрыми глазами и улыбкой, наверное бы, и курицу не зарезала, маму попросила или к соседу за помощью пошла. А на фронте убивала, да не из какого-нибудь дальнобойного орудия, а прицельно, хорошо видя в свои окуляры человека... Для снайпера нужна особая закалка, особая выдержка. Он должен пройти испытание на мужество, твёрдость характера, на ненависть к врагу, беспощадность».
Пока я размышляю, полковник медленно перелистывает страницы небольшой беленькой книжечки, на обложке которой я успеваю прочесть призыв: «Смерть немецким оккупантам!».
— Молодец!—улыбается полковник. — Вы первая у нас в районе с таким большим боевым счётом... Хорошо? А окажите, что это значит — четырнадцать «ФР»? Да ещё печать здесь вашей воинской части приложена. «ФР» — как видно, фрицы? Но ведь это официальный документ?
— Только так, — сдвинув брови, отвечает Аня,—а как же иначе? Немцы — это немцы, а «фрицы» — это гитлеровцы, фашисты, оккупанты.
— Ясно, — улыбается полковник. — Ясно, что вы многому научились. Главное — не стричь немецкий народ под общую гребёнку. Ну, а здоровье ваше как?
Аня краснеет, лицо делается пунцовым от смущения.
— Подлечиться надо, — сдержанно отвечает она. — Обычная снайперская болезнь... Ревматизм. Суставы болят, да и контузия сказывается...
— Нуждаетесь в нашей помощи в смысле трудоустройства? — спрашивает полковник, возвращая ей книжку.
— Нет, всё в порядке. Пойду работать на элеватор...
Я уже договорилась — лаборанткой. Там у меня до войны и папа работал, в Заготзерне. Обещают на курсы послать, получу квалификацию... .
— А может быть, на завод? — осторожно говорит полковник. — Люди там очень нужны... Сеялки делают для колхозов и МТС...
— Нет, нет! Только на элеватор, — вскакивает со стула Аня, — ведь хлеб — это тоже фронт. Нет, по-моему, важнее дела на земле, чем беречь хлеб, сохранять его для людей!
Полковник поднимает руки вверх, показывая этим, что сдаётся, делает какие-то пометки на документах Ани Вострухиной и называет номер комнаты, где ей нужно будет закончить оформление всех своих воинских дел. Он дружелюбно попрощался с Аней, подчеркнув, что она первая в районе женщина-кавалер двух орденов Славы и что все её земляки будут гордиться её подвигами.
Со дня нашего первого знакомства прошло почти тридцать лет.
В одну из наших недавних встреч Анна Ефимовна передала мне свои записки, которые она вела во время своего пребывания в школе снайперов и на фронте. Потом я получил от неё несколько писем, где она уточнила отдельные эпизоды и события, а также даты. Я систематизировал записи и теперь предлагаю их вниманию читателя.
* * *
2 июля 1943 года. Пятница. Вот уже пять дней, как мы под Москвой, недалеко от Щелкова. Здесь лагеря Центральной женской школы снайперской подготовки. Сокращённо ЦЖШСП. Девочек наших не узнать. Несколько дней тому назад все они были в гражданском платье: кофточки разного фасона, юбки, сарафаны, на ногах туфли, ботинки, сапоги или тапочки, — разноцветная толпа, и все с разных мест. Мы ещё в карантине. Это не какое-то особое помещение, а большие палатки и в них двухъярусные койки. Прошли первые испытания — медосмотр. Кое-кого забраковали по здоровью и отправили домой, нашлось несколько и таких, что захныкали, — их тоже отправили. Потому что главное здесь — добровольность.
После бани нам выдали учебное обмундирование. Новенькое. Гимнастёрки и брюки защитного цвета, пилотки, кирзовые сапоги, погоны рядовых, белой бязи для подворотничков, красные звёздочки, ремни, подсумки и противогазы. И дали полдня, чтобы привести себя в порядок...
В роте почти сто человек, а зеркало — и то треснутое одно. К нему очередь. Очередь и к парикмахерам, которых привезли из Щелкова. В причёсках полная самостоятельность, но многие их укоротили. Особенно те, у кого косы. На них нужно время. Распорядок жёсткий. Подъём— пять минут. Надо одеться и быть готовой к выходу на зарядку. После зарядки умывание и приборка постелей. Стелить постель — это целая наука. Одеяла и подушки надо заправлять, как у правофланговой. А правофланговая в палатке — командир отделения, старослужащая, строгая и требовательная... Когда все оделись в военную форму, было построение. Разбили по взводам, по отделениям, по ранжиру — это значит по росту. Каждый должен знать своё место в строю, и никому никаких скидок. Настроение приподнятое.
11 июля 1943 года. Воскресенье. Оказывается, писать можно только в воскресенье. В остальные дни некогда, так как свободного времени в обрез. В шесть утра подъём, в десять вечера — отбой. Командир роты лейтенант Зотов строгий, но справедливый. Если скомандует: «Смирно!», то ещё и добавит от себя: «И не шевелись!» Сейчас главное, как он сказал, «сколотить роту». Сколотить — это, чтобы все знали своё место в строю, чувствовали плечо товарища и действовали, как один. Главное внимание сейчас строевой подготовке. Подход. Отход. Направо. Налево. Кругом. Ходьба строем и обязательно песня. У каждого взвода своя. У нас две: «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля» и ещё «Кони сытые бьют копытами...». О «сытых конях» мы запеваем, когда идём в столовую на завтрак, обед, ужин. Есть хочется всегда, всё время сосёт где-то под ложечкой. Нормы тыловые. Пообедаем, а есть снова хочется. Девчата шутят: «Это, чтобы талия была в норме». Дома тоже было не сладко, карточки, но там заботилась мама и картошки всегда вволю. Поросёнка откармливали. Послала маме письмо. Написала, что живу хорошо, и чтобы, если возможно, прислала сала, хотя бы килограммчика два. Сама наемся и девочек в нашем отделении накормлю.
25 июля 1943 года. Воскресенье. Теперь всё стало ясно. Позавчера всех нас, новоприбывших, собрали на большой поляне. Начальник школы полковник Кольчак произнёс речь. Когда он сказал, что «учиться будете год...», раздался сплошной не то стон, не то вопль. Ведь все думали: ну месяц, два, подумаешь — научиться стрелять... Начальник с минуту простоял молча, а потом как закричит: «Отставить разговоры!» Как холодной водой облил. До конца его речи никто уже рта не открыл. Итак, учиться год. В программе: строевая—до командования взводом, тактика — тоже. Огневая подготовка — общая и особо снайперская. Материальная часть — оружие, штыковой бой, сапёрная подготовка, военная топография. Уставы, политическая учёба и т. д. и т. п.
27 июля 1943 года. Вторник. Первый раз были на стрельбище. Стреляем первое упражнение. Мишень — это белый лист на фанере. В середине чёрное «яблоко». Это десятка. Потом радиально всё увеличивающиеся круги.
Девятки, восьмёрки, семёрки и т. д. Расстояние сто метров. Стрельба лёжа с упора. Следует команда:
— Курсант Вострухина, на огневую позицию, марш!
— Подготовиться!
— Огонь!
Дальше всё так, как учили. Подвела мушку под «яблоко», дыхание задержала, приклад плотно, спуск плавно... Бух, и лязгнул затвор, выбросил дымящую гильзу. И так три раза.
— Курсант Вострухина стрельбу окончила!
— К мишеням!
Бегу. И... не вижу ни одного попадания. Все белые круги чистые. Чувствую, как загорелось лицо и в глазах потемнело. Стыдно-то как. Вдруг слышу, инструктор говорит: «Молодец, Вострухина! Все три в десятку...». Чуть не заплакала от радости.
В конце стрельб взвод построили, и командир объявил мне благодарность. Служу Советскому Союзу!
12 сентября 1943 года. Воскресенье. Вот уже два с половиной месяца, как мы в школе. Трудно привыкнуть к армейской жизни. Рано утром подъём, и весь день под командой. Личного времени 20 минут. А что за эти 20 минут сделаешь? Подворотничок надо пришить, пуговицу закрепить, потому что болтаться стала. Дел много, но за внешним видом строго следит старшина. Скидок она не даёт никому. Если в строй встал, то смотри в оба, чтобы причёска была в порядке, подворотничок выглядывал на полтора миллиметра, пуговицы застёгнуты, сапоги блестели и ремень на гимнастёрке затянут... Нашлись девчата, что хитрили, не затягивали ремень. Когда старшина идёт вдоль строя, они набирают в себя воздух, надуваются, чтобы ремень затягивался. Но старшину не обманешь. Посмотрит внимательно и скажет: «А ну, голубушка, считай до десяти медленно», а сама пальцы под ремень на животе засунет. Раз, два, три, четыре, пять — и готово. Воздух вышел, ремень обвис. Обман раскрыт, и наряд на кухню обеспечен.
Вчера старшина проводила беседу. Смысл такой: не обижайтесь на требовательность к внешнему виду. Всё начинается с грязного подворотничка или незатянутого ремня, а кончается небрежным уходом за оружием. А если в бою откажет винтовка — врага не убьёте и свою голову потеряете.
19 сентября 1943 года. Воскресенье. В школе всё по-прежнему. Как-то незаметно втянулись все мы в этот строгий распорядок дня. С каждым днём наша служба и учёба делаются легче. И наедаться вроде стали. Вообще, жизнь не так уж трудна. Два раза в неделю кино, организовали ^самодеятельность. Подводим итоги соревнования между отделениями, взводами и ротами. Наше отделение и взвод пока держат в школе первые места. Ни одной плохой оценки, ни одного нарушения дисциплины. В отделении все комсомолки.
Почему-то всё чаще и чаще вспоминаю нашу родную Каменку. Как хорошо мы жили до войны. Привокзальная улица, где я родилась, и сейчас там наш дом, самая хорошая в селе. Все окна выходят на железную дорогу. Работают люди кто на станции, а кто на элеваторе. У нас их два. Один элеватор бобовый, а другой для ржи и пшеницы. А через рельсы наша железнодорожная школа.
Помню, как мы всем классом не раз ходили в Малиновый лес за цветами, ягодами, грибами, а в жару — -купаться на пруд у мельницы колхоза имени Чапаева или к водокачке к Ивану Алексеевичу. У неё тоже была запруда через Атмисс. Так называется наша речка. Чистая и спокойная, и кажется мне, что лучше нашего Атмисса-речки на свете нет. Класс наш был дружный. Когда началась война, то через год ребят, кто был годен к строевой службе, взяли на фронт... Было им по семнадцати с небольшим. Взяли Сашу, Диму, Колю, Ваню, двух Анатолиев, Петра, Илюшу и других. На многих уже пришли похоронки. На этом и закончилась наша юность и девичьи мечты. Нас в Каменке не бомбили, и живых гитлеровцев мы не видели. Но в госпиталь привозили раненых, и мы помогали их выгружать из вагонов, дежурили в палатах. В Каменку приехало много эвакуированных. Они рассказали нам о зверствах, чинимых фашистами. Смотрели в кино «Секретарь райкома» и «Два бойца», а песня «Тёмная ночь, только пули свистят по степи...» стала нашей любимой. Лучше всего у нас получалась «Вставай, страна огромная». Поём её и плачем, и, может быть, именно эта песня позвала нас в военкомат. Пошлите на фронт, и не как-нибудь, а снайперами. Читали мы о девушке-снайпере Людмиле Павличенко. Одна, а сколько фашистов уложила. Нам хотелось быть такими, как Зоя Космодемьянская и Лиза Чайкина. Беспокоило и волновало лишь одно: выдержим ли, хватит ли сил? Повезло пятерым: Жене Панькиной, Вере Фомичёвой, Тосе Лукичевой, Маше Пискуновой и мне. Комиссия нас утвердила сюда, в женскую школу снайперов. Сергей Викторович — главный врач госпиталя — сказал: «Девчата здоровы, и зрение прекрасное». И вот мы здесь. Ну что же, держись, девчата, не вешай нос!
1 октября 1943 года. Пятница. Кончилась наша лагерная жизнь. Переехали под Подольск. Станция Силикатная. Расположили в помещении какой-то школы. Нары снова двухъярусные. Зато тепло. В палатках же было в последние дни холодно. Чихали и кашляли.
20 октября 1943 года. Среда. Заболел майор — военный топограф. Два часа свободных. Кто пишет письма домой, кто читает. А я решила выписать слова о ненависти к фашистам.
Илья Эренбург: «Ненависть, как и любовь, присуща только чистым и горячим сердцам. Мы ненавидим фашизм потому, что любим людей, детей, землю, деревья, лошадей, смех, книги, тепло дружеской руки, потому что любим жизнь».
Алексей Толстой: «Ты любишь свою жену и ребёнка, выверни на изнанку свою любовь, чтобы она болела и сочилась кровью... Убей зверя, это твоя священная заповедь!»
Константин Симонов: «Если немца убил твой брат — это брат, а не ты солдат».
Не к немцам как нации у нас ненависть, а к оккупантам, врагам, напавшим на Советскую Родину.
7 ноября 1943 года. Воскресенье. Вчера наши войска освободили Киев... Большой группой с «увольнительными» в карманах мы поехали в Москву, чтобы с Крымского моста наблюдать салют. Это было чудесное, волнующее и незабываемое зрелище. 24 залпа из 324 орудий... Много батарей стояло невдалеке, прямо на набережной Москвы-реки. Бухали пушки, в небе гирлянды разноцветных огней, радостные лица москвичей. Многие кричали «ура!». Мы тоже. Возвращались в Подольск уставшие, радостные, но и грустные. Почему? Киев взяли, а мы ещё всё готовимся. От Киева до границы рукой подать. Неужели не успеем до конца войны?
18 декабря 1943 года. Суббота. Наши уже у Кировограда. Всё вперёд и вперёд на запад. Но и мы здесь не зря хлеб едим. Грызём гранит военной науки. Закалку мы получили хорошую. Ну и что же, что девушки? Пусть парни посмотрели бы, как мы научились сами строить блиндажи, рыть окопы, оборудовать палатки, делать мишени... В общем, делать всё, что должен уметь делать солдат. Самое главное, конечно, — это снайперская учёба. Учимся метко стрелять, хорошо окапываться, замаскировываться, ориентироваться на местности.
16 января 1944 года. Воскресенье. Сегодня большой праздник. Вручение нашей школе Боевого Красного Знамени, присуждённого ей Президиумом Верховного Совета СССР, и принятие присяги. В 10.00 было торжественное построение. Знамя нам вручали представители НКО и ЦК ВЛКСМ. С речью выступила наш начальник политотдела майор Екатерина Никифоровна Никифорова. Она замечательный человек. Как-то умеет сочетать требовательность с доброжелательностью и теплотой. Не зря девчата называют её за глаза «мама Катя». Говорила она взволнованно, горячо, упомянула многих выпускниц, отличившихся в боях.
— Мы гордимся своими выпускницами, — сказала она. — Уверены, что и вы, будущие снайперы, оправдаете наше доверие...
Перед каждым взводом столик, покрытый красной материей. Рядом с ним стояли офицеры. На столике текст присяги и лист для росписи. По вызову мы поочерёдно подходили к столу, брали текст и читали его вслух: «Я, гражданка Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Красной Армии...».
У всех у нас дрожал голос, а на глазах были слёзы... После чтения присяги и подписи каждый подходил к Боевому знамени, становился на одно колено и целовал его темно-красный бархат... С этого часа мы настоящие воины Советского Союза.
Начальник школы полковник Кольчак поздравил нас, а потом был церемониальный марш. Шли строевым под оркестр. Всё это незабываемо. Потом был праздничный обед. На второе котлеты, на третье компот из сухофруктов. А после — кино, танцы, самодеятельность... Заснуть не могли долго. Дневальная даже охрипла: «Прекратить разговорчики! Отбой!» А нам хотелось выговориться, разгрузиться от впечатлений дня...
13 февраля 1944 года. Воскресенье. Были занятия по тактике. На фронте всякое может быть, и по программе мы должны знать и уметь командовать в бою не только отделением, но и взводом, ротой. Мы с Женей Панькиной командовали вчера ротой. Тема: «Рота в наступлении». На занятиях присутствовал сам начальник школы полковник Кольчак. Сначала он ознакомился с тем, как мы знаем параграфы из БУПа. Так сокращённо называется Боевой устав пехоты. Меня спросил параграф 28. Я отчеканила наизусть: «Бой — это есть самое тяжёлое испытание моральных и физических качеств бойца. Часто в бой приходится вступать после длительного марша и вести его днём и ночью» и т. д.
Он похвалил. «Молодец»,— говорит. А потом поставил вводную задачу. Где противник, какие у него огневые средства и прочее. Нам предстояло преодолеть небольшой ручей и штурмом взять высоту, захватив окопы «противника». Я вела первую часть, а потом он сказал: «Вы убиты! Командует Панькина». Женя не растерялась. Крикнула: «Рота! Слушай мою команду!» И успешно довела до конца вторую часть. Полковник остался доволен, объявил нам благодарность и премировал билетами в Большой театр на спектакль «Лебединое озеро».
1 июня 1944 года. Четверг. Сегодня нам выдали снайперские книжки. Начальник политотдела Никифорова («мама Катя»), сказала: «Это вам напоминание, что скоро на фронт». Мы дружно закричали: «Ура!» Потом она сказала, чтобы берегли их. Снайпер—это единственная военная специальность, где ведётся точный учёт уничтоженного врага. Артиллеристы, лётчики, танкисты и даже пехотинцы такого личного учёта не ведут. В книжке есть памятка снайперу — истребителю фашистов. В ней сказано: «Снайпер — меткий стрелок — имеет основной задачей уничтожение офицеров, наблюдателей, связных, орудийных и пулемётных расчётов, экипажей остановившихся танков, низколетящих самолётов противника». Перечислены обязанности снайпера. Их много: «1) Поражать с первого выстрела; 2) маскироваться и подготовлять запасные окопы; 3) сохранять оружие и оптику; 4) уметь определять расстояние и выслеживать цель; 5) уметь действовать ночью; 6) терпеливо выслеживать момент, чтобы поразить цель; 7) держать связь с командиром и соседями; 8) слаженно (на пару) работать с наблюдателем».
Всё это надо не только знать наизусть, но и уметь претворять на практике. Пока у меня всё хорошо получается. Считаюсь отличником боевой и политической подготовки. А как будет в бою? Это ведь не в кино, а по-настоящему. Кругом убивают, и ты должна убивать...
19 июня 1944 года. Понедельник. Кто первый крикнул: «Девчата, приказ пришёл, на фронт едем!» — не знаю. Но в спальне поднялся страшный крик и визг. Ура! Ура! Ура! Девочки целовались, обнимались, прыгали, в воздух летели подушки. Наконец-то конец учёбе! На фронт! А мне стало что-то не по себе. Нет, не сразу, а когда откричались и отпрыгались. А скольких недосчитаемся к концу войны? Может, и меня не будет. Будет мама выходить к пассажирскому из Москвы, а дочки её любимой всё нет и нет...
Нас целую группу посылают на 3-й Прибалтийский фронт снайперами.
25 июня 1944 года. Воскресенье. Только что вернулась из Москвы. Это наша последняя туда поездка. Сначала электричкой до Курского вокзала, потом на метро до Охотного ряда, а там три минуты — и Красная площадь. Пришли к Мавзолею Ленина. Мавзолей закрыт. Толки ходят разные. Одни говорят, что тело Ленина увезли за Урал, другие, что он здесь. Часовые же замерли у дверей. Значит, здесь. Постояли напротив по команде «смирно», приложив по Уставу руку к виску... Прощай, дорогой наш Владимир Ильич! Прощай, Кремль! Мы едем завтра на фронт, и если Родина потребует, то отдадим свою жизнь. Возвращались в Подольск молча.
28 июля 1944 года. Пятница. Третий Прибалтийский фронт. Нас направили в 52-ю гвардейскую стрелковую дивизию. Дивизия имеет много заслуг и считается дивизией прорыва. Распределили по полкам, батальонам, ротам. Сразу же включились во фронтовую жизнь. Всё, что дала нам школа, очень пригодилось здесь, на фронте.
Но главное — это боевой настрой.
Жене и мне повезло. Нас направили в одно подразделение.
На днях наш фронт освободил город Псков. Впереди Балтика.
3 августа 1944 года. Четверг. Вчера был наш первый по-настоящему боевой день. Вместе со стрелками мы находились в траншеях, когда гитлеровцы сначала обстреляли наши позиции, а потом пошли в атаку... Вот они, настоящие, живые фрицы! Сколько ненависти накопилось в каждом из нас к оккупантам! Шли они пьяные, во весь рост, что-то кричали и стреляли бесприцельно из автоматов. Не знаю, испугалась ли я, овладело ли мной чувство страха? Нет! По-моему, держалась как и все. Рядом со мной были наши девушки. Кто-то из них, по-моему Вера Фомичёва, крикнул: «Девчата, дураков-то сколько!» «Дураками» мы в школе называли фанерные мишени в рост человека. Была такая задача на скорострельность. Шесть «дураков» надо было поразить за 35 секунд... Вот эти-то «дураки», на этот раз не фанерные, а живые, поднимались на нас в атаку девять раз, а мы их били. Девушки стреляли из своих ВТ спокойно, подражая бывалым фронтовикам. Жалко, что стрельба была общей и снайперского счёта никто не открыл. Все атаки фашистов захлебнулись, а потом подошли «тридцатьчетвёрки», наши поднялись в контратаку и выбили гитлеровцев из хутора. Девушки в контратаку не ходили. Командир роты запретил. Сказал: «Это не снайперское дело». К вечеру бой закончился, потерь не было. Раненых отправили в тыл... Старший лейтенант похвалил всех нас. Сейчас вечер. Темнеет. Фрицы запускают ракеты. Значит, боятся. Земля-то чужая...
5 августа 1944 года. Суббота. По-прежнему в обороне. Где-то справа идёт большой бой, видны всполохи и слышен гул орудий, а у нас тихо. Вчера ходила в боевое охранение. Надо было приглядеться, выбрать позицию для снайперской охоты. В боевом охранении стрелковое отделение под командованием старшего сержанта Василия Степановича Кравчука. Он украинец, откуда-то из-под Винницы, и призван в конце сорок третьего, после освобождения. Все его зовут не по званию, а просто Степаныч. Дядька он хороший. Меня он зовёт дочкой. Дома у него осталась, как он говорит, «жинка», а «дивчину», мою ровесницу, фашисты в неволю угнали. «Только у тебя, дочка, очи голубые, а моя черноокая». Оказывается, что с «германом» он ещё в ту, «першу», войну воевал. Степаныч заядлый охотник. Он рассказывал, как ходил на зайцев в «засиды».
Просидела в боевом охранении всю ночь. До фрицев близко: сто-сто пятьдесят метров. Они в хуторе, а мы на высоте. Кое-где кустарник, сосны. Фрицы всё время светят. Один какой-то нахал пустит ракету и орёт: «Рус, плати за свет!» Ну, что же, заплатим. Дай срок. Слышно, как они на губной гармошке играют... Звери, а ведут себя как дети.
13 августа 1944 года. Воскресенье. Снова была у Степаныча. Вчера у него вражеский снайпер убил бойца-связиста. Когда тот исправлял связь от штаба батальона до боевого охранения. Я видела его. Молодой, совсем ещё мальчик. Лет семнадцати. Лежит, а в глазах вроде удивление, и улыбка на губах. Может быть, умирая, маму вспомнил. Степаныч показал мне на сарай и сказал: «Там сидит гад, тот, что Володьку убил... Вот бы ты его, дочка!..»
14 августа 1944 года. Понедельник. Всё-таки расплатилась я за Володю... Открыла свой снайперский счёт. Почти сутки сидела метрах в тридцати от Степаныча... На «засидах», это он так по-украински снайперскую засаду называет. Немец что-то заподозрил или заметил, потому что возле меня два раза его пули цвыркнули. Ладно, думаю, посмотрим, кто кого. Уже солнце садилось, вижу, черепица одна шевелится, вроде приподнимается. Очевидно, он новую позицию выбирал... Выстрелила, не утерпела. Не прошло и минуты, стал он из чердака на лестницу вылезать, рукав красный, в крови. Значит, я в руку его ранила. Подождала я, пока его голова покажется, и выстрелила ещё раз. Упал он с лестницы на землю, подёргался и не шевелится. Всё. Когда стемнело, приползла к Степанычу, а он говорит: «Я в бинокль всё видел, дочка. Молодец! Отомстила за Володьку». А мне нерадостно. Человека ведь убила. А Степаныч мне: «Не горюй, не люди это, а звери». И ещё добавил, что месть— это хорошее дело, если она честна и справедлива.
Доложила командиру роты. Он сказал: «Я уже знаю. Мне о твоём фрице артиллеристы-разведчики зуммерили. Он их всё время в напряжении держал. Теперь дышат спокойно».
16 августа 1944 года. Среда. Вчера была на охоте в паре с Женей Панькиной. У меня уже счёт открыт, а у Жени пока одни неудачи. Ночью ещё отрыли себе ячейку, замаскировались... Маскировка — первое условие успеха.
Второе условие — терпение, а уж меткость стрельбы завершает успех снайпера. Всему этому нас учили в Подольске... Рассвело. Лежим без движения, почти не дыша. Наконец видим, что-то шевелится. Оптика у нас хорошая. Цель видна отлично. Гитлеровец, очевидно, меняет огневую позицию ручного пулемёта. Мгновение — и он в перекрестии, осталось нажать спусковой крючок. Шепчу Жене: «Стреляй!» А она толкает меня локтем и говорит: «Анюта! Не могу, он на моего отца похож. Смотри, усы как у отца...»
Пока мы шептались, гитлеровец спрятался. Упустили мы его. Женя ужасно переживала. Пришлось её утешать... А через полчаса враг пошёл в наступление на нас, разведка боем. И тут мы стреляли гитлеровцев беспощадно. Не жалостью к человеку, а ненавистью к фашистским зверям были полны наши сердца.
18 августа 1944 года. Пятница. Получила письмо от мамы. Пишет, что волнуется и переживает за меня. Что молит бога, чтобы сберёг меня, её младшую и любимую дочку, от пули. Вот про бога она напрасно. Сберечь меня может только воинская судьба. Кому что положено. Так и в песне поётся: «И что положено кому, пусть каждый совершит». Ещё мама пишет, что многие эвакуированные стали уезжать из Каменки на освобождённые от фашистов земли. У нас в доме ещё с октября 1941 года жила эвакуированная из города Запорожья семья слесаря-инструментальщика Михаила Абрамовича Шустера. Приютила мама их как родных. Отвела лучшую комнату, поделилась своими продуктами. Их было пять человек. Сейчас мама пишет, что Шустеры получили комнату на заводе, который за два года построили на пустыре. Говорят, что завод работает для фронта...
22 августа 1944 года. Вторник. Пусть здесь страшно, бой, а всё-таки лучше, чем в Подольске. Сутки на снайперском посту, а потом сутки отдыха. Выспишься, и есть время сесть за свои записки: Пиши сколько хочешь. А там 20 минут свободного времени, и всё по расписанию. Кормят здесь хорошо. Всего вволю, так что наедаемся. Вместо водки, от которой мы отказались, и табака нам дают шоколад. Красота! Помню, как в лагерях, если останется от обеда горбушка, то в тихий час не заснёшь, пока её не съешь. К нам, девушкам, относятся все хорошо, есть, верно, и такие, что пытаются заигрывать, ухаживать. Но девушки ведут себя достойно. Не для романов мы просились на фронт, а чтобы бить фашистов.
9 сентября 1944 года. Суббота. Вот уже больше месяца, как мы в своей 52-й гвардейской дивизии 3-го Прибалтийского фронта. Давно я не делала записей. Всё некогда, да и устаём смертельно. Каждый день в засадах, как за зверями, охотимся за фашистами. Иногда завидуем пехотинцам и артиллеристам. Они всегда в коллективе, всегда чувствуют локоть друг друга, а здесь лежишь со своей винтовкой на сырой земле, снизу сыро, а сверху дождь, и, часами не двигаясь, ждёшь цели... Сегодня утром была большая удача. Смотрю, в линзе оптического прицела появилась какая-то долговязая фигура. Судя по серебряным погонам и нашивкам, офицер, а может, унтер-офицер. Вот он остановился, пытается прикурить. Но ветер задувает зажигалку. Закрутился. Наконец встал спиной к ветру, прикуривает... Вот грудь его совпала с остриём вертикальной нити прицела. Плавно, как на учении, нажимаю спусковой крючок, раздаётся сухой хлопок выстрела, моя ВТ толкает в плечо и дёргается вверх. Фашиста качнуло, затем он повалился, словно подломленный. Одним зверем стало меньше.
10 сентября 1944 года. Суббота. Ночью 7 сентября наша рота вброд, под непрерывным обстрелом вражеского пулемёта, перешла небольшую речушку Вяйка-эмииги, так, кажется, её называют по-местному. Быстро окопались, вылили из сапог воду, а затем уже кое-как отжали своё обмундирование. Шинели, винтовки и боеприпасы несли над головой. Только немного подветрило, как начался мелкий прибалтийский дождь. Вскоре стало светать, оттёрли винтовки, приготовились... Женя всё время хотела посмотреть, а как ведут себя фрицы. Пришлось уговаривать её не делать этого. Но она настаивала. Тогда я вывинтила шомпол, повесила на него Женину пилотку и подняла её слегка над бруствером. Пилотка моментально была прострелена разрывной пулей. Мы переглянулись. Женя, бледная, как мел, прошептала: «Я, Анюта, обязана тебе жизнью». Уж не знаю как, но через две-три минуты командир роты капитан Щербинин узнал о случившемся. По цепи пошла его команда: «Не высовываться!» Противник был от нас метрах в 100—130, на опушке леса, мы же вкопались в берег. На левом фланге нашей роты лес был ближе, и гитлеровцы вчера решили провести разведку боем. Там стояли наши пулемётчики. Время уже шло к исходу дня, как забила немецкая артиллерия. От разрывов и гари стало темно. Наши тоже стали стрелять в сторону леса. Причём наш огонь был сильнее, и попытка противника сбросить нас не удалась... Когда стемнело, мы стали перевязывать раненых, а солдаты переправляли их на тот берег. Ночью переправилась вся рота, и мы вышли на пополнение.
11 сентября 1944 года. Понедельник. Получили пополнение. Все молодые ребята лет семнадцати, в синих «фезеушниковских» бушлатах, необстрелянные. Занимаемся с ними, пристреливаем винтовки, обучаем прицельной стрельбе.
14 сентября 1944 года. Четверг. Сегодня утром командир полка вручил мне и Жене Панькиной ордена Славы III степени. О такой высокой награде мы и мечтать не смели. Оказывается, это за то, что ещё в августе наша снайперская пара уничтожила боевые расчёты двух пулемётов. В тот же день мы с Женей убили ещё двух офицеров... Командир роты представил нас обеих к награде, а 25 августа генерал подписал приказ о награждении.
Мы, как и следует по Уставу, ответили: «Служу Советскому Союзу!» Награждали многих, но девушек было только мы две. Нас пригласили на завтрак. Стол был накрыт белой скатертью, стояла закуска и красивые бутылки трофейного вина. Были тосты за победу. Начальник штаба пригласил выпить за боевых подруг, это значит— за нас. Всё было торжественно и волнующе. Когда вернулись в свою роту, то встретили нас прямо-таки восторженно. Все поздравляли, а Степаныч подошёл ко мне, расцеловал, потом погладил по голове и сказал: «Рад за тебя, дочка! Присягу исполняй, но будь осторожна!» Старшина по случаю нашего награждения к положенным, как всегда, ста граммам добавил всем бойцам из своих «тайных резервов» ещё пятьдесят. «Это за наших девчат!» — сказал он.
15 сентября 1944 года. Пятница. Убита Женя Панькина. Случилось всё это так. Накануне нас двоих командир батальона назначил в соседнюю третью роту. Народ здесь новый, необстрелянный, из только что прибывшего пополнения. С нашими, из первой роты, их даже сравнивать нельзя. Но приказ есть приказ. Распрощались со своими и пошли. Устроились хорошо. Отвели нам подвальчик в разрушенном доме. Судя по постройкам, здесь жил какой-то кулак.
Ещё с утра у Жени было приподнятое настроение. Она всё напевала свою любимую песенку «Огонёк» и то и дело вынимала из кармана кандидатскую партийную карточку, которую несколько дней назад ей вручил начальник политотдела. Она радовалась, а мне почему-то было грустно, и всякие нехорошие мысли лезли в голову. Так бывает иногда перед большим боем. Вот и стала я её просить: «Женя, если со мной что случится страшное, то сообщи всё маме, но напиши как-нибудь получше...» Почему-то мне не так себя было жалко, как маму.
А Женя мне говорит весело так: «Не грусти, Анюта, всё будет хорошо. Прогоним фрицев, поедем домой, в Каменку...»
В девять часов прогремел залп нескольких «катюш» — сигнал к переправе через небольшую речушку с мудрёным литовским названием и к атаке... На нашем участке было очень много артиллерии. Говорили тысячи стволов. Грохот, визг был ужасный. Что только не летело в воздухе! В ушах сплошной гул и звон. Мы удачно переправились вброд через речушку, но тут получилась какая-то заминка, промедление... Очевидно, потому, что обстрелянных солдат было десятка полтора, а остальные новички из пополнения. Снайперы же в атаку ходят в исключительных случаях, а нас было в роте четверо, и все девчата. Видим: заминка. Враг опомнится и спихнёт нас в речку... Вот здесь мы встали, кто-то из нас крикнул: «За Родину!» И мы побежали вперёд. Уже после артиллеристы рассказывали, как они волновались: «Видим в бинокль, четыре девчонки бегут». Метров двадцать было так, а потом и вся рота поднялась... Вот на этих-то двадцати метрах атаки и ранило смертельно мою лучшую подругу ещё по Каменке Женю Панькину. У её могилы мы поклялись отомстить врагу.
1 октября 1944 года. Воскресенье. Вчера был невезучий день. Я со своей новой напарницей Фаиной Власовой почти сутки пролежала в каком-то болотце в напрасном ожидании. Сверху мокро и снизу вода... Позиция наша была на ничейной земле. Позади наше боевое охранение, впереди гитлеровцы. А там, где мы лежим, ничейная земля. По-моему, это неправильно. Как это ничейная? Почему ничейная? Она наша. Советская, а не ничейная. И там, где фашисты, тоже наша земля и живут там наши советские люди. Не живут, а страдают и ждут, когда мы их освободим от оккупантов.
Спать хотелось страшно. Но нельзя этого делать. Ведь гитлеровцы могут послать к нам поиск за «языком». Поэтому и смотрим ночью в темноту до одурения и прислушиваемся к каждому шороху. Одно развлечение — ихние ракеты. Светят. Боятся. Но ведут себя осторожно. Ни один гад не высунулся. Досада.
16 октября 1944 года. Понедельник. Вчера был самый счастливый день в моей жизни... На рассвете удалось из своей «засиды» снять гитлеровского наблюдателя. Вёл он себя нахально и всё время с биноклем в руках высовывался из окопа, что-то высматривая на нашей стороне. Вот гад! Я выбрала момент и выстрелила. Целилась в грудь. Наповал. Даже руками взмахнул. Будто за воздух хватался. Что было! Фашисты сразу же открыли стрельбу из пулемётов и автоматов. Раз десять по месту, где я находилась, ударила их пушка. Спасло меня от неминуемой смерти то, что место для «засиды» я выбрала в разрушенном коровнике. Стены толстые, бетонные... Сидела, притаясь, до вечера. Пусть думают, что я убита, что «рассчитались» за своего наблюдателя. Так что пережила я «страсти господни», как моя бабушка говорила. Руки и ноги тряслись. Немного бодрило то, что недалеко от меня находилось боевое охранение Степаныча, а за стеной коровника сидели два артиллериста-разведчика.
Вернулась в роту по-темному. Не успела ещё поесть, как вызвал старший лейтенант и говорит: «В политотдел тебя, Анюта, вызывают за партийным документом».
Через час я уже была в политотделе. Начальник сказал: «А ну, дайте посмотреть вашу снайперскую книжку...» А в ней уже было записано 14 фрицев. Он похвалил и пожелал мне, чтобы когда я стану членом партии, то счёт мой был удвоен. Я пообещала. Потом полковник вручил мне кандидатскую карточку. «Береги как зеницу ока, — сказал он, — желаю тебе быть достойной дочерью нашей партии». Потом поинтересовался, за что мне дали орден Славы. Я рассказала ему, как мы с Женей перебили пулемётные расчёты и двух офицеров, рассказала о печальной судьбе Жени. Полковник сказал: «Война жестока, я сам недавно получил известие о гибели своего восемнадцатилетнего сына в Карпатах...»
Когда я из политотдела возвратилась в роту, то все меня поздравляли с вступлением в партию. Такого не забудешь.
18 декабря 1944 года. Понедельник. Всё время двигаемся вперёд. Нашу 3-ю ударную армию передали 1-му Белорусскому фронту. Из сорока девушек-снайперов, прибывших в 52-ю гвардейскую, осталось только семь. Остальные убиты или ранены. Здесь, на 1-м Белорусском, мы встретились со многими девушками-снайперами из нашей школы. Командование создало из всех нас роту, вошедшую в 1-й батальон 153-го армейского полка. Командиром роты назначили Нину Лобковскую. Она лейтенант и имеет на своём снайперском счету 89 убитых фрицев. Всего в нашей роте 82 девушки. Меня назначили старшиной. Лобковская оказала: «Обеспечивай питание, обувь, обмундирование, боекомплект, следи за внешним видом и состоянием оружия». Одним словом, старшина отвечает за всё. Составила описок, завела тетрадь. Фамилия, имя, отчество, воинское звание, личный счёт и домашний адрес. Интересно, что только трое, когда писали адрес, указали отцов, у остальных— мамы, сёстры, тёти... Вот что такое война.
10 января 1945 года. Среда. Вот и пришёл сорок пятый... Когда же кончится война? Новый год мы встретили на марше. Войска то преследуют врага, то делают форсированные переходы. Нас передали 1-му Белорусскому. Все эти дни делали большие переходы по 40—50 километров в сутки. Шли мы при полной боевой выкладке, а когда приходили к назначенному пункту отдыха, то валились спать прямо в верхней одежде и в обуви, так как ноги сильно отекали, и снять сапоги было невозможно. Если снимешь, то уже не обуешься. Марш совершали в целях маскировки в основном ночью. Идёшь и идёшь, а куда идёшь неизвестно, и спать всё время хочется... Если бы мне сказали, что можно спать на ходу, то никогда не поверила бы никому. А оказывается, можно. Я сама спала и за девушками наблюдала... Вот идёт рота, вроде бы ровно. Конечно, это не чёткий строй, но и не толпа. В колонне по четыре, и какого-то равнения в затылок и в шеренге придерживаются... Вдруг от строя отделяется фигура и делает несколько шагов, в сторону.
Два, три, четыре, пять... Потом останавливается и бегом догоняет роту. Это человек спал. Несколько секунд, но спал. Со мной тоже такое бывало. И даже сны снятся, и обязательно что-нибудь домашнее. А война — никогда! Очевидно, так уж устроен наш мозг. Он хочет, чтобы человек отдохнул, переключился. Я спрашивала девочек, что нм снится. По-разному отвечают, но никто о войне не говорит. И ещё одно. Как ни трудно нам, но настроение бодрое, приподнятое. Идем-то ведь на запад. Кое-где стоят указатели: до Берлина столько-то километров. И этих «столько-то» становится всё меньше.
18 января 1945 года. Четверг. Вчера взяли Варшаву. Сначала были мы в резерве и готовились к тому, чтобы освободить столицу Польши. Нам, снайперам, пришлось обучать новое пополнение меткой стрельбе в условиях уличного боя. Ребята оправдали наши труды, и многие из них дрались отлично. В Варшаву вступили вместе с частями Первой армии Войска Польского. Весь город был объят пламенем и дымом. Гитлеровцы расправились с этим городом беспощадно. С утра местных жителей не было видно, но, по мере того как бой стал стихать, нам стали встречаться варшавяне.
Измученные люди на колясках, телегах везли своих детей и оставшиеся жалкие пожитки. Поляки радостно приветствовали нас, старались пожать нам руки. Никогда не забуду, как один старый поляк в шляпе и длинном чёрном пальто подошёл ко мне, взял мои руки и, поцеловав их, сказал по-русски: «Пани! Вы герой, вы рыцарь! Польша не забудет вашего подвига!» Я очень смутилась, никто мне никогда руки не целовал, только в книгах про это читала.
29 января 1945 года. Понедельник. Войска 1-го Белорусского фронта пересекли границу Германии. Наконец-то сбылись мечты советских людей. Теперь фашистам не уйти от расплаты за свои преступления.
10 марта 1945 года. Суббота. Померания. Вчера начальник штаба армии генерал-майор Буштанович дал нашей роте приказ охранять на участке в пять километров шоссейную дорогу, на которой может появиться враг.
Стало известно, что на стыке между двумя нашими армиями удалось прорваться из кольца окружения десятитысячной группировке противника. Вся эта масса двигалась на соединение со своими частями через тылы нашей 3-й ударной армии. На ликвидацию этой группировки были брошены резервные части, в том числе и наша рота снайперов.
Нам выделили 3 автомашины, боеприпасы, пулемёты, автоматы. Всю роту расположили снайперскими парами и отдельными группами. Окопались, замаскировались. Одна автомашина осталась в нашем распоряжении, а две ушли. На машине установили станковый пулемёт, я пристроилась около него. Обложились мешками с землёй. Через каждые 25—30 минут мы проезжали с командиром роты Ниной Лобковской по дороге на своём участке. К полуночи мы заметили немцев, которые двигались по белому полю вдоль опушки леса. На левом фланге сразу завязался бой. Девчата подпустили гитлеровцев поближе и открыли огонь. Несколько фрицев было убито, а остальные убежали в лес. Вскоре загорелся бой на правом, фланге. Мы быстро сняли несколько снайперских пар с ближайшего участка и подвезли на машине к месту перестрелки. Девочки быстро повели огонь кто из винтовок, кто из автоматов, а я строчила из пулемёта. Фрицев наколотили много и пятерых взяли в плен. Среди них оказался обер-лейтенант, адъютант командира дивизии. Пленные сообщили, что в лесу несколько сот солдат и офицеров, которые ждут сигнала о возможности перехода через шоссе. Обер-лейтенанта всего трясло от злости и обиды, что он попал в плен к «русским фрау».
Машина сделала своё дело. Благодаря ей наше маленькое подразделение приобрело манёвренность. У противника создалось впечатление, что ему противостоит крупная воинская часть. Гитлеровцам и в голову не пришло, что здесь сражаются одни девушки. К утру мы взяли в плен 27 фрицев и ещё многих перебили. Жалко, что убитых не записали в наши снайперские книжки. Командир сказала, что в этом бою мы были не снайперами, а просто стрелковым подразделением, выполняющим самостоятельную задачу. Очень жаль. Но ничего не поделаешь.
Пленные были уже не те вояки, которые ворвались в нашу страну в сорок первом... Выглядели они жалкими и ничтожными. Утром, часов в девять, нас сменила рота автоматчиков, приехавших на машинах. На этих же машинах вместе с пленными мы и поехали в своё расположение. Девчонки всю дорогу издевались над обер-лейтенантом. Изображали, как немцы хотели маршировать по Москве, высмеивали бесноватого Гитлера, а одна толстушка надувала щёки и пела по-немецки какую-то песенку... Кончилось тем, что все запели «Катюшу», и мы не удивились, когда несколько немцев стали нам подпевать. Один обер-лейтенант зло кусал губы. Тоже мне тевтонский рыцарь!
Так мы встретили Международный Женский день 8-е марта. Командование объявило нам всем благодарность...
12 марта 1945 года. Понедельник. Нет в моей снайперской книжке записи на 10 гитлеровцев, которых я уложила, будучи контуженой. Это было ещё в Прибалтике, в 52-й гвардейской. Шёл сильный бой на окраине местечка под названием Виллета. Недалеко от меня разорвалась мина, взрывной волной меня ударило о противоположную сторону окопа и засыпало землёй. Откопала меня моя снайперская пара. Я была без сознания, а когда очнулась, то почувствовала резкую боль в ушах, в голове. Отправили меня в медсанбат. Он располагался в большом сарае, и раненых было очень много, около двухсот человек. Лежали мы все на полу, застеленном соломой. Недалеко от меня лежал лейтенант из нашего батальона. Ранен он был в живот. Был он ещё в сознании, узнал меня и стал просить, чтобы я его пристрелила. Но я не понимала, о чём он говорит, так как ничего не слышала, оглохла. Вижу по его губам и слезам, что он обиделся, сердится, а не пойму в чём дело. В это время подошла санитарка, села со мной рядом и написала мне его просьбу. Я встала, посмотрела на него. Лицо у старшего лейтенанта было жёлтым, измученным от боли. Почему-то сразу вспомнилось, что за несколько дней до сегодняшнего он нам рассказывал о том, что в Ленинграде у него жена и должен вот-вот кто-то родиться.
Я стала его убеждать, что всё обойдётся, что надо бороться за жизнь, что, может быть, он уже папа... А он всё качал головой, как бы не соглашаясь со мной. Уж больно ему было тяжело. Но тут подошла автомашина, и мы его первого положили на носилки. Вдруг вижу, все засуетились. Оказалось, что невдалеке появились гитлеровцы. Все, кто мог стрелять, залегли недалеко от сарая. Я тут же подхватила чей-то автомат, хотя и не расставалась со своей винтовкой. Сначала, пока немцы были далеко, стреляла из винтовки. Один солдат, раненный в руку, всё время подкладывал мне патроны. Огонь мой был прицельным. Когда фрицы подошли поближе, то и остальные солдаты начали стрелять. Очевидно, это была какая-то заблудившаяся группа немецких солдат, которых в то время в Прибалтике было немало. Оказалось, пока немцы были далеко, то все следили за моей стрельбой, в том числе и тот солдат, который подкладывал мне патроны. Когда же немцы приблизились и стрельбу открыли все, немцы, поняв, что здесь не один стрелок, а целое подразделение, отошли в лес.
Вот всё затихло, и солдат стал мне показывать на пальцах, что мною убито десять гитлеровцев. Мы погрузили тяжелораненых, в том числе и старшего лейтенанта, и я ушла в свой батальон. Вскоре во фронтовой газете появилась корреспонденция о том, как снайпер гвардии старший сержант Вострикова стреляла по врагу, защищая раненых.
Я не обиделась на газету. Пусть не Вострухина, а Вострикова. Главное, что я выполнила свой долг.
В медсанбат я больше не пошла. Боялась, что отправят в госпиталь и я отстану от подруг и от своей части. Попросилась в хозвзвод и несколько недель, пока не стала кое-что слышать, чистила там картошку.
20 апреля 1945 года. Пятница. Давно уже для нас кончилась снайперская «работа». Всё вперёд и вперёд. В наступлении снайперы могут быть использованы только как стрелки. Нас, по-моему, просто берегли. Нельзя сказать, чтобы мы бездельничали и даром ели фронтовой хлеб. Были и боевые эпизоды, но о них я уже писала.
Ещё в середине марта наша 3-я ударная стала готовиться к решающему штурму фашистского логова.
Теперь у нас ещё одна специальность. Прожектористки. В конце марта прибыла прожекторная часть. Откуда их столько взяли? Обслуживающий персонал в основном девушки. К этой прожекторной части и прикомандировали нашу снайперскую роту. Дали на время и инструкторов, чтобы, изучив материальную часть прожекторных установок, наши девушки помогли прожектористкам выполнять боевую задачу.
В ночь на 15 апреля мы по приказу вывели на передний край в заранее выкопанные укрытия прожекторы и автомашины и хорошо их замаскировали. На каждый прожектор выделили по снайперской паре. Когда всё было готово, противник внезапно открыл беглый миномётный огонь. Одна из машин загорелась, но девчонки быстро забросали пламя землёй.
Вот темнота окутала землю, и на передний край стали выдвигаться «катюши». Все мы волновались и, не смыкая глаз, ждали условного сигнала. Наконец взвились яркие ракеты, гул орудий всколыхнул воздух. Полчаса, а может быть, и больше наши вели ураганный огонь по врагу. Потом в небо врезалось несколько огненных лучей прожекторов — сигнал подготовиться к атаке. И тут же были включены все прожекторы. Они ослепили врага, он был ошеломлён и не смог вести прицельного огня. Пошли вперёд наши танки, за ними пехота. Гитлеровцы в панике стали отступать, а мы всё светили и светили... Прошло ещё время, и враг, опомнившись, открыл огонь по прожекторным установкам. У нас одну прожектористку ранило, и её сразу же заменила снайпер сержант Фаина Власова. Она включила прожектор и направила его луч в сторону противника. У нашей машины осколком перебило провод. Маша Логунова и я помогли шофёру найти обрыв. В этом бою погибла одна прожектористка и две были ранены. Это только на участке, где были мы... Наши девочки остались целы и невредимы. Когда мы ехали обратно, шла большая группа пленных. Увидев наш прожектор, они догадались, что это было не новое секретное оружие, а хитрость русского «Ивана». Так они говорили.
29 апреля 1945 года. Воскресенье. Пишу поздно. Наверно, уже полночь. Идёт страшный бой за Берлин. Главное — это техника. Говорили, что наши подвезли на железнодорожных платформах крепостные орудия, у которых снаряд весом полтонны, и бухают ими по укреплениям гитлеровцев. В воздухе сплошная пыль, смрад, дым. Божьего света не видно. Грохот сплошной. Дома горят, рушатся, а они все не сдаются. _
30 апреля 1945 года. Понедельник. Сегодня вечером забежал к нам агитатор из политотдела. «Радуйтесь, девочки!—говорит.— Наша 3-я ударная в историю вошла. Днём 150-я стрелковая дивизия генерала Шатилова первой ворвалась в рейхстаг... Дело к концу идёт. Сам командарм Кузнецов боем руководит. Знамя наше Красное над рейхстагом. Командарм об этом маршалу Жукову доложил. В три часа дня... Но эсэсовцы не сдаются. Подожгли здание и отчаянно сопротивляются...»
Мы обрадовались страшно. Как же — Красное знамя над рейхстагом! Кричали «ура!» Хотели майора качать. Он еле удрал. «Не могу, — кричит, — щекотки боюсь. Мне к рейхстагу надо, это я в редакцию ездил, а к вам по пути...»
Отпустили мы его. Долго смеялись. В рейхстаг рвался, а щекотки боится. Весёлый мужик! День был полон радости и восторгов. Сколько ждали советские люди, чтобы логово фашистского зверя взять. Ставлю точку и буду писать маме. Пусть не беспокоится. А на душе-то как хорошо...
10 мая 1945 года. Четверг. Вчера всеобщая радость, восторг, слёзы, объятия, поцелуи — и жуткая стрельба на рассвете. Стреляли все. И наш генерал, и повара. Выпустила патронов десять. Потом уже вспомнила, что я старшина, и стала наводить порядок... Трудное это было дело. Состоялось построение. Митинг. Играл оркестр. Потом танцы. Кавалеры наши надушены, во всём блеске, при орденах. Победа... Уже когда ложились спать, взгрустнулось. Вспомнила свою Женю...
11 мая 1945 года. Пятница. Берлин всё дымится... В воздухе запах гари, тлена. Из-под развалин откапывают трупы. Побывали в рейхстаге, имперской канцелярии, у Бранденбургских ворот... Всё. Больше писать не буду. Скоро домой. К маме. В Каменку хочу. Снится мне наша Привокзальная улица.
15 мая 1945 года. Вторник. Вот и кончилась война. Сегодня передали последнюю сводку Советского Информбюро. В ней говорилось о том, что приём пленных на всех фронтах закончен. Настала пора подвести итоги. Вот я и смотрю в свою тетрадку и без всякого чувства зависти думаю о снайперской удаче каждой из нас. Больше всех уничтоженных фашистов у девушек первого выпуска. Они начали свой боевой путь не как мы с Прибалтики, а с Калининского фронта в 1942 году, когда я ещё ходила в десятый класс. Самый большой счёт у нашего командира Нины Лобковской — 89, потом у Люды Оняновой из Соликамска, у ней — 87, у Веры Артамоновой из Москвы— 86, у Ани Виноградовой из Иванова — 82... Есть по семидесяти и по шестидесяти. Всем им здорово повезло. Но есть девушки, которые хотя и вели себя смело и участвовали в боях, но снайперского счёта не открыли. Это Лапина, Грачёва, Киреева, Сидорова, Губина... Не повезло и моей каменской подружке Вере Фомичёвой. Но все говорят, что и в обороне и в наступлении вела она себя отчаянно и ничем не отличалась от бывалых солдат. И всё-таки итог внушительный: 1973 уничтоженных фашиста. Таковы боевые результаты нашей снайперской роты в составе 82 девушек. Вспоминаю Степаныча. Он говорил: у охотника кроме умения стрелять ещё должна быть удача. Кому из наших девушек повезло больше, кому меньше, но все они честно выполнили свой долг перед Родиной.
24 мая 1945 года. Четверг. Было торжественное построение. Награждали наших девушек. Мне вручили орден Славы II степени. Вот мама будет рада...
25 мая 1945 года. Пятница. Наконец-то мы расстались с брюками. На днях нам выдали новое обмундирование. Защитные гимнастёрки, синие шерстяные юбки, юфтовые сапоги, пилотки. Подгоняем, суживаем, подшиваем и поём... Какая-то добрая душа позаботилась.
28 мая 1945 года. Понедельник. Весна... Отцвели яблони, вишни. Здесь все раньше, чем у нас. Европа. Находимся в пригороде Берлина в каком-то большом здании-дворце. Комнат много. Обстановка для нас невиданная. Какой-то немецкий буржуй здесь жил. Испугался и удрал в неизвестном направлении... Оставил старика дворника. Он немного разговаривает по-русски. Был у нас в плену до революции, работал где-то у кулака под Саратовом. Про своего сына он говорит: «Сталинград — капут. Волга, Волга. Гросс-река. Ошень далеко». Сам он какой-то испуганный. Приходят к нему внуки. Девочка и мальчик лет пяти. Наши девушки с ними играют, угощают военторговскими конфетами, печеньем. Старик смотрит на наши забавы с его внуками, плачет: «Рюсский девочки добрий...»
У него, оказывается, ещё сын в плену: «Цурюк надо, домой надо». Показываем ему картинки из журналов. На них разрушенный Сталинград, сожжённые деревни и посёлки... Объясняем, что это надо построить тем, кто напал на нас. Старик кивает головой. Вроде понимает, а потом встаёт и кричит: «Гитлер — сволошь!»
И ещё весенние трудности. Я старшина, и обязанностей у меня много. А тут у всех любовь... Эпидемия. Десятками приходят в разных званиях: ефрейторы-автоматчики, лейтенанты-танкисты. Все разыскивают «сестрёнку». Не будет же наша девушка-часовой или дневальный стрелять в них. У ребят на груди и медали и ордена, да ничего и плохого-то они не делают... Просто хотят познакомиться, приглашают в кино, на танцы. И наши тоже как с ума сошли. Давай увольнительную. А мне надо всем пример показывать. Тоже хотелось бы на танцы, а если пойдёшь, то вся рота разбежится. Уже были и самоволки. Пока отделываемся нарядами. Командир полка уже говорил нашему командному составу: «Я, конечно, понимаю: война кончилась, а тут ещё весна... Но как-нибудь дотяните без ЧП». Ночью пойду считать, и обязательно одной, а то и двух нет. Да и не учтёшь их всех. Комнат много, электричества нет, темно. Какой же тут счёт? Так, проформа одна. Не скажу, чтобы мною девушки были довольны. Я уже слышала брошенные мне в спину прозвища «синий чулок», «классная дама»... А мне тоже нравится капитан из дивизионной разведки, но... оказывается, он женат, и у него трое детей. Пусть я буду «синим чулком», но обязанности старшины буду выполнять добросовестно. Зоя Космодемьянская цитировала в своём дневнике слова Чернышевского: «Умри, но не давай поцелуя без любви». Толкую девчатам, ставлю её в пример.
Обстановка в роте шумная. Все поют лирические песни, пишут письма, шепчутся. Скорее бы домой. Пешком бы, кажется, ушла на свою родную Привокзальную улицу, к маме...
15 июня 1945 года. Пятница. Нет, не могу не записать это великое событие в моей жизни. Я получила партийный билет. Стала членом партии. Вручили мне эту дорогую сердцу каждого советского человека красную книжечку в политотделе спецчастей нашей Третьей ударной армии. Вручил начальник политотдела. Он долго беседовал со мной, расспрашивал о боях, в которых я участвовала, интересовался моими планами на будущее. Я всё ему рассказала про Женю, про то, что за время прохождения кандидатского стажа мною было уничтожено тридцать гитлеровцев. Учиться я вряд ли смогу. После контузии слух плохой, да и суставной ревматизм себе нажила в холодном болоте, в Прибалтике... Сказала, что буду работать лаборанткой на своём элеваторе в Каменке.
10 июля 1945 года. Вторник. Готовимся домой. Сдала оружие, с которым была в боях с 1 августа прошлого года. Родная винтовка ВТ № 1232. Запомню этот номер на всю жизнь. Пусть на мою долю досталось только 283 дня войны, но я выполнила свой долг. Горжусь этим. Сегодня из Берлина на Родину отправился первый эшелон с демобилизованными. Скоро домой...»
П. П. ВАСИЛЬЕВ (1975)
★ ★ ★
Окончив среднюю школу, комсомолка Аня Вострухина подала в райвоенкомат заявление с просьбой отправить её на фронт. Было это в июле 1943 года. Просьбу удовлетворили, но сначала Аню послали учиться: в женскую школу снайперов. С июля 1944 по май 1945 года она метко разила врага на 2-м Прибалтийском и 1-м Белорусском фронтах, принимала участие в штурме Берлина.
За ратные подвиги А. Е. Вострухина награждена орденом Славы III и II степени, многими медалями. На фронте она была принята в ряды ленинской партии. После демобилизации Анна Ефимовна вернулась на родину и с тех пор работала заведующей лабораторией Каменского Заготзерно Пензенской области. Неоднократно избиралась членом Каменского райкома КПСС и депутатом горсовета.