Оно, черное зло, царившее где-то там, в проклятом ненасытном зеркале, выпило ее до дна, все ее сияние, все, что он так любил в ней, о чем тосковал, мечтал и жаждал, оставив только бездушный сосуд.
Кирилл.
Стемнело. Совершенно обессилев, еле передвигая ноги, практически наощупь, он набрел на заброшенный полуразвалившийся охотничий домик. Кирилла удивил свет, мелькнувший в окне и еле-еле пробивающийся из-под двери, попытался открыть ее, но безуспешно.
После нескольких неудачных попыток внутри как будто щелкнул замок, дверь отворилась, он с опаской вошел внутрь и обомлел от неожиданности.
– Кирилл, ты опять не взял ключи. Почему так долго?
Прямо навстречу к нему спускалась по лестнице Прасковья с прелестным малышом на руках, такая же молодая и прекрасная, как и сорок лет назад. Его насторожило не столько её неувядающая красота, абсолютно не тронутая временем, сколько что-то другое, что-то совсем не свойственное его Прасковье. Кроме модной прически, элегантного брючного костюма, подчеркивающего все прелести её стройной фигурки, изменилась походка, манера держать себя. Она выглядела уверенной в себе, самодостаточной, современной и совершенно чужой ему женщиной.
– Я опаздываю, в одиннадцать меня ждут пациенты на сеанс психотерапии. И няня, как назло, отпросилась на сегодня... Ты до вечера побудешь с Кирой.
Его поразил начальственный тон, не терпящий возражений.
– Да очнись же наконец. Что это с тобой сегодня? – с раздражением осведомилась она и продолжила тоном, не терпящим возражений:
– Переодевайся, мой руки и в детскую.
Кирилл только сейчас осознал, что стоит в богато отделанной прихожей напротив огромного зеркала в сверкающей позолоченной оправе, все еще разинув рот от удивления.
Наконец очнувшись, он прошел в ванную, прекрасно ориентируясь, ведь это был его шикарный загородный особняк. Те же габариты, та же планировка, но дизайн кардинально отличался, большинство бытовых приборов, телекоммуникаций и отделочных материалов он еще никогда не видел, что было очень странно, но не это его сейчас беспокоило.Кирилл вымыл руки, ожидая взглянуть в зеркало, но его не оказалось на привычном месте. Он закрыл глаза, несколько раз тряхнул головой, пытаясь избавиться от наваждения. Всего несколько минут назад в прихожей на него смотрел молодой человек, гораздо моложе его настоящего, безусловно, похожий на него.
Но что-то было не так, что-то сильно тревожило, ставя в тупик его холодный, рациональный рассудок, вызывая опасность. И не столько его отражение, сколько само зеркало, оно пугало даже на расстоянии своими необъятными размерами, заметно раздавшимися по сравнению с предыдущими впечатлениями, прямо пропорционально его страхам. Оно будто питалось ими, вбирая в себя всё и всех в районе его досягаемости, словно подчиняя своим реалиям и временным рамкам.
Все это буквально в считанные секунды пронеслось в голове Кирилла помимо его воли, воскрешая в памяти то, что он пытался задвинуть в самые укромные уголки сознания. То, как убогий с остатками прогнившей мебели, покрытый многолетним слоем пыли, густо опутанный паутиной полуразвалившийся охотничий домик прямо на глазах материализовался в его же шикарный загородный особняк.
Кроме всех перечисленных несоответствий, наиболее необычным было зеркало, которое странно влияло на всех и всё в зоне его отражения. Управляя отраженными объектами как марионетками, безжалостно дергало за самые сокровенные струны души, причиняя боль и еще больше распаляясь от этого.
Заполучив твое отражение, оно словно вгрызалось внутрь тебя, отыскивая твои слабости и страхи, и некуда было скрыться от его всевидящего ока. Даже в другой комнате, на значительном расстоянии, оно не отпускало тебя, терзало и мучило, заставляя играть по его правилам.
– Всё, я уехала, Кирочку уложила.
Кирилл догнал ее у самой входной двери, порывисто обнял, боясь, что она снова исчезнет, заглянул в широко раскрытые глаза, истосковавшись по их волшебному золотому сиянию, и отпрянул, словно от удара, встретив чужой холодный непроницаемый взгляд. Она резко оттолкнула его, раздраженно и даже как-то брезгливо сказала: "Ты действительно сегодня не в себе" – и поспешно выскочила за дверь.
Кирилла постепенно охватывала паника, мозг отказывался анализировать происходящее, упрямо сигнализируя о нереальности, невозможности всего того, что он сейчас видел и ощущал. Вероятно, убеждал себя Кирилл, это просто бред, галлюцинации из-за болезни, из-за стресса. Он снова зажмуривался, тряс головой, бил себя по щекам, но видение не исчезало. Он всё ещё был здесь, всё ещё ощущал ее упругое тело, запах дорогих духов, холод и раздирающую боль где-то в груди от ее брезгливой неприязни и неприкрытой враждебности. Он боялся себе признаться, что видел, обнимал сейчас не свое ласковое жгучее солнышко, а лишь ее внешнюю оболочку, напрочь лишенную света и тепла – холодный бездонный омут.
Оно, черное зло, царившее где-то там, в проклятом ненасытном зеркале, выпило ее до дна, все ее сияние, все, что он так любил в ней, о чем тосковал, мечтал и жаждал, оставив только бездушный сосуд. А может быть, что-то осталось, хотя бы малейшая искорка, может быть, рядом с ним она согреется, снова вспыхнет, засветится, засияет и вернется к нему. И вдруг в голове монотонно и настойчиво зазвучало: "Не тешь себя напрасными надеждами. Она счастлива здесь и будет любить тебя, если станешь таким же, как она. Не сопротивляйся, посмотри на меня".
Грань между реальным и выдуманным, иллюзорным миром постепенно стиралась, он терял ориентацию и боялся навсегда заблудиться в дебрях своего, как ему казалось, больного воображения. Но растущее с каждой минутой чувство опасности было настолько реально, что приводило его в себя. Он снова мог трезво думать, рассуждать и анализировать. До него медленно доходило, что его настоящая Прасковья в беде, что она не просто звала его, а просила о помощи.
Все это время он стоял спиной к зеркалу, стараясь держаться как можно дальше и ни в коем случае не фокусировать на нем свой взгляд, но оно словно магнит притягивало, звало и требовало обернуться.
– Посмотри на меня.
Вкрадчивый зловещий голос звучал в его голове, становился все громче и требовательнее.
– Ты ведь жаждешь этого, посмотри на меня. Я верну тебе любовь, молодость, здоровье, повернись ко мне, полюбуйся на себя.
Кирилл стоял в смятении, когда услышал, как закрылась входная дверь. Из окна в прихожей он видел, как она села в машину и уехала на новеньком сверкающем автомобиле неизвестного бренда. И в очередной раз отметил, что такого никогда не видел, что-то опять не состыковывалось.
Там снаружи на безоблачном небосводе сияло солнце, освещая ухоженный газон, оригинально оформленные в различных цветовых гаммах клумбы, обрамленные яблоневым садом. Лесных дебрей, через которые он с трудом, из последних сил пробирался глубокой ночью всего несколько минут назад, как не бывало. И куда подевалась усталость? Физически он себя прекрасно чувствовал, никакой слабости, никаких болевых ощущений.
Наконец, он все же решился поддаться на настойчивый зов и еще раз оглядеть себя в зеркале. Здоровый цвет кожи, накаченный торс, черные волосы без намека на седину, белоснежные зубы без пломб и фарфора – всё свидетельствовало о прекрасном здоровье и молодости.
Но глаза – усталые, потухшие, и где-то в глубине зрачков, где-то там, за зеркалом, он видел себя, изможденного, скорчившегося от отчаяния и боли посреди угрюмого, дремучего леса.
Он был здесь – молодой, здоровый, с любимой женщиной и сыном, и в то же время там – старый, одинокий, неизлечимо больной, лишившийся по собственной глупости любви дорогих его сердцу людей. Он не мог оторвать взгляд, его словно всасывало всё глубже и глубже в черную пучину отчаяния, боли и безысходности.
С большим трудом ему все-таки удалось отвести глаза, боясь сойти с ума от неправдоподобности, противоречивости, раздвоенности сознания, он бросился в детскую. Ведь он не видел, как рос его сын, у него не было возможности радоваться его первым словам, неуверенным шагам, любить его, баловать, гордиться им.
Годовалый малыш мирно спал, и счастливо улыбался во сне. Кирилл осторожно гладил сына по головке с рыжими кудряшками, как у мамы, по пухленькой щечке, наслаждаясь таким родным детским запахом, и не заметил, как задремал.
Его разбудил ослепительный свет. Перед глазами все расплывалось, и все же он различил знакомый силуэт.
– Солнышко?... Ты здесь?... Ты снишься мне?... – Кирилл не верил своим глазам. – Или я теряю рассудок… снова? – в его голосе зазвенело отчаяние. – Скажи хоть что-нибудь!!
– Тише, тише, родной, – наконец отозвалась Прасковья, глотая слезы. – Я здесь… с тобой… пусть и во сне…
Кирилл порывисто прижал ее к себе. Она попыталась отстраниться, но он не выпустил ее из рук, боясь, что она снова исчезнет.
– Послушай меня, послушай! – всё ещё сопротивлялась она, с опаской озираясь вокруг. – Надо торопиться, она следит за мной.
Кирилл, чувствуя ее страх, обнял еще крепче, заглянул в глаза, улыбнулся, подбадривая. – Я внимательно слушаю.
Она благодарно прильнула к нему и продолжила, поначалу сбивчиво, а потом слова потекли рекой, она говорила и говорила, не в силах остановиться.
Прасковья
Прасковье нужно было успеть очень многое рассказать Кириллу, начиная с той страшной ночи, разбившей ее жизнь на мелкие осколки, перемешав настоящее, прошлое, будущее, и как бы она их ни складывала, “пазлы” не сходились.
Все началось в ту злополучную ночь, когда она, замерзшая, обессилевшая, увидела охотничий домик в самой лесной чаще и свет, пробивающийся из-под двери. Она постучала, отворила дверь, вошла, и с этого момента стала пленницей.
Ей никак не удавалось вернуться, она блуждала по лабиринтам прошлого, будущего, но никак не могла найти дорогу назад, туда, в тот временной отрезок, в ту реальность, откуда пришла. В ту реальность, где время течет последовательно, не делая крутых поворотов, не петляя немыслимыми зигзагами, как вздумается, нарочно пытаясь сбить с толку, запутать, как будто насмехаясь над ее тщетными попытками найти выход и выбраться. Она чувствовала себя лабораторной мышью, которую безжалостно гоняют по хитроумному лабиринту, контролируют, изучают, копаются в ее внутренностях, мозге, не заботясь, как она это перенесёт.
В ту первую ночь, открыв дверь посреди леса, она очутилась в своем родном доме, вернулась в то прекрасное время, когда была счастлива, любила и была любима. Ей показалось, что это сон, и она не хотела просыпаться. Кирилл был рядом с ней, радовался ее беременности, они вместе мечтали, каким будет их малыш, смеялись, дурачились, любили друг друга и не заметили, как уснули.
В дверь кто-то постучал, она не стала будить Кирилла, вышла на крыльцо, но никого не увидела, немного постояла, любуясь яблоневым цветом, с удовольствием вдыхая пьянящие ароматы. Где-то в глубине души интуитивно в ней нарастало чувство тревоги. Она догадывалась, что таинственный недобрый кто-то с ней грамотно и ловко играет, зная ее слабые стороны, в том числе и то, в чем она боялась признаться даже самой себе, заманивая в ловушку, медленно, неторопливо, как бы растягивая удовольствие.
Она поспешно отмахнулась от назойливых мыслей, было довольно прохладно, и поспешила обратно, предвкушая горячие объятия любимого. Открыла дверь и… на нее словно что-то обрушилось, придавливая к земле… захватило дух, в глазах потемнело. Когда она немного пришла в себя, оторопела – ей навстречу, как ни в чем, ни бывало шли мама и папа, живые, здоровые и счастливые.
– Вот она, моя красавица, – папа лихо поднял дочку на руки. – Что привезти моей любимице?
– Леденцы да баранки, – улыбающаяся, празднично одетая мама чмокнула ее в щечку, подхватила папу под руку, и они вышли за порог.
А на Прасковью из зазеркалья все еще смотрела рыженькая девочка лет семи. Да ведь это я, пронеслось в голове Прасковьи, или... Она напряженно всматривалась в зеркальное отражение, как вдруг рот девочки исказила злорадная усмешка. И тут же Прасковью пронзила страшная догадка: “Господи, это же тот самый день, когда пропали родители”. Она выбежала вслед за ними, но там уже никого не было, никого и ничего, и только дикий бесовский хохот терзал и мучил, разрывая барабанные перепонки. А потом все резко смолкло, тьма, опутывая мертвой тишиной, сгущалась, загоняя внутрь.
Прасковья ожесточенно рванула дверь на себя и уже собиралась переступить порог, когда увидела, как меняется пространство, словно разноцветная мозаика в калейдоскопе, прежнее разбивается на множество разрозненных фрагментов и хаотично складывается в совершенно иное, буквально за считанные секунды.
Скромное незатейливое деревенское жилище прямо на глазах Прасковьи превратилось в загородный особняк, богато, со вкусом обставленный. Переступив порог, она осталась прежней, но по ту сторону зеркала на нее смотрела злобная фурия с ее чертами лица и с той же злорадной усмешкой.
Но изменилось что-то еще, что-то... какие-то новые странные ощущения… Она смотрела на все происходящее как будто издалека… И вдруг ясно увидела, как пространство не просто изменилось, а еще и круто развернулось, так, что она настоящая оказалась по ту сторону зеркала, в таинственном Зазеркалье… И здесь ей было неуютно темно, страшно и холодно. "Нет, не может быть, не может…"
Она зажмурилась, тряхнула головой, открыла глаза и оказалась ночью в лесу, на пороге охотничьего домика, в том, что осталось от истлевшей, разодранной ночной сорочки, замерзшая, уставшая, отчаявшаяся. Она вновь стояла прямо напротив огромного сияющего зеркала в богатой позолоченной раме, никак не вяжущегося с убогим интерьером полуразвалившегося охотничьего домика, и… снова не узнала своего отражения.
По ту сторону зеркала, на фоне роскошного современного интерьера, на Прасковью смотрела, снисходительно усмехаясь, оборотная сторона ее сущности – та, что загнала ее в Зазеркалье. Надменная, холодная особа, этакая светская львица, с модельной стрижкой, грамотно нанесенным макияжем, одетая в облегающий брючный костюм, выгодно демонстрирующий ее точеную фигурку, на руках она держала плачущего годовалого малыша.
Сердце Прасковьи ёкнуло, она узнала своего сына, хотя и видела его еще младенцем – рыженькие кудряшки, папины синие глаза. А через несколько минут на пороге появился Кирилл, ее Кирилл, такой же невозможно красивый и обворожительный. Только вид у него был очень странный, остолбеневший и испуганный, как будто увидел привидение. Был момент, когда он, разглядывая себя в зеркале, посмотрел ей прямо в глаза, но не увидел, она, настоящая, запертая где-то там, в проклятом зазеркалье, была для него невидимкой.
А вот та другая прекрасно видела свою пленницу, полную замаскированного под эффектной внешностью яда и готовую в любой момент укусить. И эта змея находилась сейчас рядом с ее, Прасковьи, ни о чем не подозревающими близкими людьми. Боясь потерять их из вида, Прасковья не отводила глаз от зеркала, и чем дольше всматривалась в зеркальное отражение, тем тревожнее становилось на душе, страх опутывал ее, сковывал, затуманивал разум.
Она не знала, сколько это продолжалось, но когда ей все же удалось отвести взгляд, почувствовала такую слабость и изнеможение, словно из нее выкачали последние жизненные силы. Прасковья едва держалась на ногах, с трудом добравшись до ближайшей скамьи, легла, свернувшись калачиком, и мгновенно заснула.
Это умение моментально засыпать и видеть во сне то, что ей хотелось, было у Прасковьи столько, сколько она себя помнила. По мере взросления у нее появилась способность привлекать в свой сон тех, кого любила, о ком думала, о ком тосковала, только если эти теплые чувства были искренними и взаимными.
Но однажды, где-то лет в семь,,Прасковью очень сильно, практически до полуобморочного состояния напугала соседская девчонка, сама не ожидающая такого эффекта. Проныра натянула незнамо откуда взявшиеся длинные выше локтя черные лайковые перчатки, и незаметно, подкравшись сзади, схватила Прасковью за шею.
С тех пор в сны Прасковьи внезапно стала врываться эта страшная черная рука, разрывая в клочья ее фантазии и грезы, с каждым разом все ближе и ближе подбираясь длинными растопыренными черными пальцами к ее шее.
При этом откуда-то из-за стены, из которой появлялся этот черный монстр, раздавался противный, трескучий, зловещий смех, преследующий ее даже после пробуждения.
Так было и в этот раз, в разгар ее откровенного разговора с Кириллом, она, увлекшись рассказом, потеряла бдительность, а очнулась лишь, когда все те же скрюченные паучьи лапы, остановились в миллиметре от ее шеи, прервав на полуслове.
Все произошло так неожиданно, что Кирилл не смог вовремя понять случившееся и среагировать, а Прасковья, всегда в такие моменты впадавшая в ступор от страха и ужаса, не в состоянии была двинуть ни рукой, ни ногой. И неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы не еще более странное происшествие. Ее буквально выдернули из-под носа черного паука, бесцеремонно, довольно больно схватив за руку и протащив через какую-то странную разноцветную воронку с неприятным хлюпающим звуком, словно из болотной хляби или трясины.