«Владыка морей ч.1» — Чайка Дмитрий

Книга

Конец августа 636 года. Кесария Приморская. Провинция Палестина Прима.

Темное облако страха накрыло римский Восток. После чудовищного разгрома императорского войска ни у кого никаких иллюзий больше не осталось. В этих местах держалось всего лишь два крупных города — Иерусалим и Кесария Палестинская. Арабы могли бы захватить и их, да только слишком мало их было. До того мало, что казалось, они и сами едва верили в свой успех. Еще держались приморские города Финикии и Антиохия, а вот Дамаск осадили повторно, и сомнений в исходе ни у кого уже не было.

Под защиту стен стекались толпы беженцев, измученных бесконечными грабежами и убийствами. Арабы не слишком церемонились с теми, с кем не было договора, с теми, кто не платил джизью. У простых парней из пустыни и головы были устроены довольно просто. Ты или свой, или платишь дань, или добыча. И горе было тем, кого арабы считали таковой. Если купцы из торговых городов платили выкуп и наслаждались спокойной жизнью, то в сельской местности разверзлись ворота ада. Толпы кочевников приходили из пустыни, грабили, убивали и уводили в рабство тысячи людей. И лишь те провинции империи, что окончательно покорились захватчикам, понемногу приходили в себя. Их жизнь снова начинала налаживаться, иногда с полного нуля. Весь Восток затянуло паутиной липкого, тянущего душу страха. Вот с такой-то толпой одуревших от ужаса людей маленький караван, везущий раненого воина, вошел в городские ворота Кесарии Палестинской и остановился прямо у ворот зажиточного дома, прекрасно известного всем горожанам.

Лекарь Евгений оказался не только очень дорогим специалистом, но и весьма грамотным, к великому удивлению Стефана. Уж кого-кого, а шарлатанов в провинциях хватало с избытком. Еще больше удивился беглый доместик, когда увидел книгу, явно вышедшую из типографии Братиславы под названием: «О трепанациях черепа, при боевых травмах множество жизней воинов спасающих». Автор — какой-то Немил .

— Брей голову вокруг раны, — резко сказал лекарь тому самому рабу, который встретил Стефана так неласково. — И поставь кипятить воду!

Раб хорошо знал свое дело, и пока хозяин обработал рану на ноге, на очаге уже остывал небольшой котелок. Он безжалостно обстриг волосы на правой половине головы и принялся брить кожу вокруг места удара.

— Эта книга обошлась мне весьма недешево, — самодовольно сказал лекарь, заметив любопытный взгляд клиента. — Она вышла из Братиславской медицинской школы. Ту школу сам великий Илья возглавляет. Стыдно говорить, уважаемый Стефан, но мне безумно жаль, что такой врач уехал из столицы куда-то к варварам. Это такой позор! Мы, конечно, и раньше умели делать такие операции, но это просто новое слово в медицине!

— Хорошая книга? — кивнул подбородком доместик.

— Она просто невероятна! Даже у Цельса и Галена нет таких подробностей,— ответил лекарь. — Там такие рисунки, что и малый ребенок разберется. Этот Немил, видимо, ученик самого Ильи. А уж сколько мне обошелся инструмент для трепанаций! Вам лучше не знать, иначе упадете в обморок.

— Я все равно узнаю, когда буду платить, — усмехнулся Стефан. — Это мой друг, я не пожалею золота ради него.

— Странные, однако, у вас друзья, почтенный господин, — удивился лекарь и откупорил горшочек, из которого резкий, но такой знакомый запах ударил в нос Стефану.

Лекарь вытащил оттуда нож с коротким лезвием, прочитал молитву, а потом протер руки спиртом. Он сделал дугообразный надрез и откинул в сторону кожный лоскут. Кровоточащие сосуды эскулап прижег острой проволокой, накаленной в огне, а потом сделал еще один надрез, дойдя до кости.

— Острую фрезу! — резко сказал он, а когда раб подал ему что-то похожее на плотницкий коловорот, приставил его к черепу и начал крутить рукоять.

Сигурд замычал и попытался дергаться, но тут были люди опытные. Он был привязан к скамье широкими кожаными ремнями.

— Зубчатый шар! — резко сказал врач и начал сверлить медленно, как будто к чему-то прислушиваясь. — Так я и думал! Гематома!

Из-под сверла вытекла темная, почти черная кровь. Удивительно, но Сигурд задышал ровнее, а врач протянул руку, в которую раб вложил какие-то клещи. Лекарь Евгений просто выкусил куски поврежденной кости и бросил их на пол. Те же, куски, что смог, он бережно выправил и поставил на свое законное место.

— Вода остыла? — спросил лекарь. — Лей!

Сгустки крови были вымыты из раны, а она сама была зашита редкими швами, куда лекарь зачем-то вставил кусочки ткани.

— Везучий сукин сын, — пояснил он Стефану. — Кровотечение уже остановилось. Везите его домой. Покой, чистота и питье. Пока не придет в сознание — не кормить. Переворачивать и обтирать чистой влажной тряпкой. Я навещу его, а дальше — как рассудит наш милостивый господь. С вас пять солидов, почтенный господин. Моя работа стоит дорого.

***

Следующие сутки Стефан почти не спал, проводя у постели Сигурда все время, по очереди меняясь со своей рабыней Нилуфер. Утром врач вытащил из швов дренаж, а к обеду Сигурд открыл глаза и недоуменно уставился на старуху, которая склонилась над ним.

— Твою мать! — прохрипел он. — Я и не думал, что валькирии такие старые и страшные. Где Хакон, баба?

— Хозяин! Хозяин! — всполошилась Нилуфер, которая не поняла ни слова из сказанного и растолкала Стефана, который прикорнул рядом. — Он очнулся!

— Сигурд! Дружище! — Стефан сел рядом, восторженно глядя на друга. — Ты жив!

— Я жив? Вот дерьмо! — не на шутку расстроился Сигурд и снова закрыл глаза. Недолгое пробуждение стоило ему всех немногих сил, что у него еще оставались, и он вновь потерял сознание.

— Нилуфер! — Стефан повернулся к рабыне. — Слухи уже поползли по городу. За мной скоро придут. У меня в запасе день, может два! Но придут точно.

— Бог даст, и все обойдется, хозяин, — всплакнула Нилуфер. — Может, уже забыли про тебя!

— Не забыли, и не надейся, — покачал головой Стефан. — Мне нельзя было возвращаться сюда, но вот пришлось... Слушай внимательно! Под кроватью, где лежит Сигурд, закопан ларец с деньгами. Возьми себе полсотни солидов. Тебе хватит надолго. Этот дом тоже теперь твой. Остальные деньги отдай Сигурду. А самое главное — перстень. Скажи ему, что это перстень самой императрицы Мартины. Не младшей императрицы Григории, жены августа Константина, а старшей! Запомни, это важно! Он покажет его страже и его пропустят к ней в любое время.

— Императрицы? — выпучила глаза рабыня. — Хозяин, да ты кто такой? Ты что, нашу госпожу живьем видел? Как меня прямо? И василевса Ираклия тоже видел?

— Видел, конечно, — кивнул Стефан. — Я же во дворце служил. Отдай золото и перстень Сигурду. Пусть идет к ней. Вдруг она смилуется и вытащит меня из темницы. Если, конечно, меня до этого времени не казнят... Передай ему слово в слово все, что я сейчас сказал.

— Передам, хозяин, — всплакнула Нилуфер. — Ты добрый человек, спаси тебя господь. Я все сделаю, как ты велел. И друга твоего я, как собственного ребенка выхожу. Всеми святыми клянусь! Беги, хозяин! Беги в порт! Может, успеешь еще уйти!

— Не успеет! — услышали они голос офицера дворцовой стражи, входившего в дверь. — Добегался, сволочь? Взять его! В кандалы! Сам куропалат Феодор ждет тебя в Антиохии, Стефан. Ты рад?

***

Месяц спустя. Антиохия. Сентябрь 636 года. Провинция Сирия Прима.

Стефан покорно ждал у облезлой резной двери. Роскоши константинопольских дворцов в Антиохии не было и в помине. Этот несчастный город слишком много претерпел на своем веку. В Империи не было больше городов, которые чаще брал бы неприятель. А когда не было войны то, что отстроили люди после пожаров, рушило очередное землетрясение. Старая кладка римских строений соседствовала со свежими латками, белеющими свежей известью. Так было и здесь, в старом дворце, на долгие годы ставшем резиденцией императора Ираклия.

Куропалат Феодор, пред чьи светлые очи привели Стефана, был у императора. И обрывки их разговора, который шел за дверью, доносились до бывшего доместика, удивляя того безмерно.

— Ваган? — коротко спросил император, который сидел чернее тучи.

— Убит, — ответил Феодор. — Отряд арабов догнал его почти у самого Дамаска. Те отряды армян, что сумели выйти с ним, погибли тоже. Но зато ушла тяжелая кавалерия. Две трети этого войска спаслось, государь.

— Сакелларий(1) Феодор?

— Убит.

— Григорий?

— Погиб в поединке, — ответил Ираклий.

— Кто из вельмож спасся?

— Никто, — горестно ответил куропалат. — Погибли все, кто старше сотника.

— Горе мне! — Ираклий рванул ворот расшитого платья. — За что ты караешь нас, господи? Чем провинились мы? Неужели наши грехи так велики, что ты решал погубить римлян?

— А может быть, — Феодор негромко сказал то, что долгие годы носил в своем сердце, — может быть, он карает нас за твои грехи, брат? Ты женат на племяннице, мерзкой ведьме!

— Что? — выдохнул разъяренный Ираклий. — Да как ты смеешь?

— Господь посылал тебе знаки! — голос Феодора становился все громче и громче. — Твой сын Фабий умер в пятнадцать! Он с рождения не мог повернуть шею! Феодосий глухой, как пень! Август Константин слаб здоровьем и кашляет день и ночь! Слуги шепчутся, что он сплевывает кровь по утрам. Что еще наш господь должен был сделать, чтобы ты сошел с гибельного пути, брат? Ведь кровосмешение — страшный грех, и ты совершил его! Ты совершил, а гибнут невинные люди! Сама Империя гибнет из-за твоей греховной связи!

— Стража! — взревел Ираклий. А когда воины забежали в его покои, крикнул. — Заковать его! В Константинополь! В темницу! Где мистик?

— Я здесь, ваша царственность, — протолкался через толпу воинов личный секретарь императора, сопровождавший его день и ночь.

— Напиши нашему сыну цезарю Ираклию: куропалата Феодора низвергнуть из звания, лишить одежд и остричь бороду! Он закончит свои дни в заключении!(2)

Когда бывшего куропалата Феодора, слегка растерянного от такого поворота судьбы, протащили мимо Стефана, тот не смог удержаться и задорно подмигнул ему.

— Вместе сидеть будем, сиятельный! Здорово, правда? Может, попустит господь, и мы еще разок в шахматы сыграем.

Впрочем, его юмора тут никто не оценил, и он получил чувствительный удар по почкам. Офицер дворцовой стражи, распоряжение которому давал сам император, наклонился к Стефану и прошипел прямо в ухо.

— Закрой рот и иди, сволочь. В шахматы хочешь поиграть? Ты сыграешь в шахматы с палачом, проклятый предатель! Ты сгниешь в подвале, не увидев солнечного света. Это я тебе обещаю.

***

В то же самое время. Сентябрь 636 года. Братислава.

Проклятая дистанция в две мили уже давалась Бериславу куда легче. За минувшее лето он вытянулся, окреп, а его тощее тельце стало жилистым, с намеком на мышцы. С очень легким намеком, впрочем. Он по-прежнему почти всегда приходил последним, но уже не умирал на руках у своих товарищей, добежав до финиша. Он просто приходил последним... Тот разговор с боярином Хотиславом не шел из его головы, но как решиться на бунт, он даже не представлял. Не представлял до тех пор, пока его не осенило.

— А ведь я кое в чем сильнее, чем все они, — горько усмехнулся он, сложив руки перед иконой святого Георгия-змееборца, покровителя воинов. — Слабость моя и есть моя сила. Святые отцы дали нам свой пример. Господи боже, помоги мне! До чего же страшно...

Он понемногу втянулся в новую жизнь, вспоминая дворец, словно сказочный сон. В этом сне была сестра Умила, единственный человек на свете, который его понимал. Там был владыка Григорий, самый мудрый человек на свете. Там была мама, любящая и всепрощающая. Там был и отец, жестокий воин, суровый и циничный правитель, для которого на первом месте стояли интересы государства, а потом уже все остальное. Даже собственные дети. И он редко бывал дома, а когда все-таки появлялся там, то неизменно оказывался занят. Его постоянно осаждали купцы, ремесленники, степные ханы и мелкие владыки из новых земель на севере. Берислав с отцом за прошлый год хорошо, если раз десять вдумчиво поговорил. А потом он попал сюда...

— Эй! — услышал он ненавистный голос Арни. — Чего расселся, хиляк? Казарма сама себя не выметет.

— Сам мети! — сказал вдруг Берислав, и даже испугался своей смелости. — Сегодня твоя очередь.

— Чего? — растерялся Арни. — Ты что, совсем страх потерял, сявка? Мети, говорю!

— Не стану! — Берислав, дрожа от ужаса, встал и уставился прямо в его глаза.

— А так? — княжич полетел на землю от могучей затрещины.

Берислав поднялся и снова впился взглядом в своего обидчика. Оживленно переговаривающиеся мальчишки обступили их кругом, ожидая драки. Впрочем, они были разочарованы. Драки так и не получилось, потому что слабак Иржи падал раз за разом от ударов крепыша Арни. Он падал, но мести казарму отказывался наотрез. И это было чем-то новеньким.

— Будешь мести! — Арни ударил Берислава кулаком в живот. — Будешь!

— Не буду! — прошептал тот разбитыми губами, но подняться больше не смог.

— Ах ты! — взбешенный Арни занес было ногу для удара, но на его руках повисли мальчишки из их взвода и оттащили назад.

— А ну, остынь! — заорали они. — Не по обычаю! Лежачего ударить хочешь? Да за такое мы тебя самого сейчас отметелим!

Бить лежачего в Сотне считалось недопустимым. Не разрешалось кусаться, бить в глаза, в пах, ломать колени и драться, когда один из бойцов падал на землю и не мог подняться. В этом случае конфликт считался исчерпанным. Так уж сложилось здесь за долгие годы. Командиры драки не запрещали, понимая, что в мальчишеском коллективе это совершенно невозможно, но эти несложные правила позволяли свести травмы к минимуму. А драки для будущего воина считались даже полезными.

— Да он...! — Арни водил по казарме разъяренным взглядом. — Да вы за кого вступились? За этого? Да он же урод! Слабак! Мы из-за него вечно на кухне корячимся!

— В прошлый раз первый взвод последним пришел, а не мы, — возразили ему. — Ты его бил, а он все равно мести не стал. Так что не слабак он, Арни! Бери-ка метлу и мети! Иначе мы тебе всем взводом бока намнем.

— Бойся, сучий выкидыш! — отчетливо произнес Арни, потрепав лежавшего Берислава по щеке. — Очень бойся! Ты у меня в ногах валяться будешь, чтобы я позволил тебе казарму вымести. Да только я тебе такой милости больше не дам.

— Пошел ты! — ответил Берислав, едва шевеля губами, похожими на оладьи. — Не выйдет у тебя ничего, сволочь! Я сильнее тебя, просто ты этого еще не понял.

Следующее утро началось с зарядки, как всегда. И вроде день как день, но что-то неуловимо изменилось. Никто не отвесил Бериславу пинка, когда он умывался у рукомойника. Никто не выбил из его руки миску в столовой. К нему вообще никто больше не докапывался. С ним вели себя так, словно он был таким же, как все. А ведь такого еще не бывало. Странно, он же изгой...

В Сотне все еще шли каникулы. Они почти до первого снега были. А это значит, что учебы еще нет, зато целый день мальчишки всех возрастов бегают, прыгают, отжимаются и осваивают разнообразные орудия убийства. Первогодки учатся биться на кулачках и стрелять из слабых луков, натяжение которых усиливалось с каждым годом. Тогда же их сажали на коня, подбирая для этого смирных кобылок. А уж в строй ставили лет после десяти, до изнеможения разучивая перестроения, которые усложнялись с каждым годом.

— Учебная схватка! — крикнул взводный. — Воин Иржи! С кем биться будешь? Кто сегодня у нас в больничке после твоих тумаков ночевать будет?

Это была его любимая шутка. Хуже Берислава не дрался никто, и это здесь знали все.

— С ним буду драться! — ткнул рукой Берислав в сторону Арни, и вокруг воцарилось изумленное молчание. Обычно в таких случаях княжич мычал что-то невразумительное.

— Ты чего это, парень? — растерялся взводный. — Головой ударился? Хотя да... Ударился... Вон, морда побитая вся. Не дури, Иржи! Он же тебя покалечит!

— С ним буду драться! — твердо сказал Берислав и прошептал про себя. — Зачем тянуть? Пусть это случится быстрее.

— Пусть дерется, — негромко сказал подошедший командир роты, положив руку на локоть взводного. — Это его выбор, не твой.

— Бойцы, в круг! — крикнул взводный. Старый воин служил здесь не первый год, и все происходящее ему решительно не нравилось. Все шло как-то неправильно.

Берислав вышел и встал в стойку. Арни, который презрительно посмотрел на него, даже рук не поднял. Он уклонился от одного неумелого удара, потом от другого, а потом коротким хуком свалил Берислава на землю. Мальчишки орали и улюлюкали, подбадривая бойцов. По рядам передавали вчерашнюю историю, и пацаны из других взводов хохотали до слез, хлопая себя по ляжкам. На невиданное зрелище подтянулись даже парни из старших рот, и сам воин Дражко, кумир всей малышни, задумчиво смотрел, как слабака — первогодка раз за разом сбивал на землю не по годам рослый и крепкий мальчишка. Берислав вставал и снова бросался на Арни, а потом опять падал на землю, пропустив удар. Арни веселился поначалу, и орал торжествующе, но с каждой минутой его торжество гасло. Слишком уж много презрительных взглядов было обращено в его сторону, и слишком много друзей подбадривало своими криками совсем не его, а его противника. И только тогда, когда проклятый слабак больше не смог встать, Арни окончательно понял, что проиграл.

— Бой окончен, — сухо констатировал взводный. — Победил воин Арнеберт.

Арни стоял хмурый и невеселый. Сегодняшняя победа была хуже любого поражения, и эту несложную истину поняли здесь абсолютно все. Берислав поднялся, покачиваясь от шума в голове. Они должны были встать рядом со своим командиром, а тот поднимет руку победителя. Ничего из этого не вышло, потому что Арни, опустив плечи, пошел прямо в толпу, мечтая затеряться среди других и не чувствовать больше уколов насмешливых взглядов.

— Куда пошел, сволочь? — вздрогнул он, услышав за спиной хриплый голос. — Я с тобой еще не закончил!

— Ты проиграл, воин Иржи, — сурово посмотрел на княжича взводный. — А он победил. Таковы правила.

— Тогда завтра я снова бьюсь с ним, — Берислав оскалил лицо, перемазанное кровью из разбитого носа. — Плевал я на правила! Он у меня еще получит!

— И долго ты собираешься так над ним глумиться? — неожиданно для самого себя спросил командир взвода. Ему было совсем не смешно. Его даже немного напугал тот фанатичный огонек, что зажегся в глазах мальчишки.

— Пока он сам не признает своего поражения, — криво усмехнулся мальчишка и сплюнул кровь на жухлую траву. — Только не говорите ему, пусть сам догадается.

— Да за что же мне это? — прошептал ротный, который с трудом осознавал произошедшее на его глазах. Ведь он, в отличие от командира взвода, точно знал, кто именно стоит перед ним, сплевывая на траву тягучую кровяную слюну. — Это на сколько же лет мне такое счастье привалило? Напьюсь! Пойду к боярину и вместе с ним напьюсь. Я знаю, у него точно есть...

1 Сакелларий — высокий придворный титул, который позже трансформировался в должность хранителя императорской казны и финансового контролера.

2 Брат Ираклия Феодор после обвинения императора в кровосмешении был подвергнут публичному унижению и умер в этом же году. Причина его смерти неизвестна.

Глава 2

Октябрь 636 года. Братислава.

Немалое стадо коров, которых князь велел продать на столичном рынке, почти растаяло. Скот купили у степняков задешево, и пригнали своим ходом в Братиславу. Поначалу коров покупали по четырнадцать рублей, потом по тринадцать, потом по двенадцать... А через пару месяцев такой торговли цена на скотину опустилась до привычных девяти, которые равнялись трем ромейским солидам. Инфляция, которая подняла голову в крупных городах, была посрамлена, не выдержав борьбы спроса с предложением. Десяток голов прикупила по дешевке и Сиротская сотня, которая теперь называлась такой только в просторечии. Она давно уже носила гордое звание военного училища. Сирот тут с каждый годом становилось все меньше, ведь туда теперь в основном брали детей знати и воинов. Выбиться даже в сотники неграмотному стало почти невозможно, все места занимали на славу выученные парни из первых выпусков. Да и давно уже не сотня здесь была, ведь одних воспитанников далеко за тысячу душ. А еще преподаватели, конюхи, кузнецы, плотники, стряпухи и прочий люд. Огромное хозяйство, которое становилось еще больше. Теперь тут учили не только воинов. Добавились лекари, толковые мальчишки, списанные из-за немощи из линейных рот. Тупых, сильных, но к воинскому делу неспособных, выпускали санитарами и саперами. В отдельную касту выделили судовую рать, разделили мечников и лучников, клибанариев и кирасир. Самых крепких мальчишек из детей княжеских гвардейцев готовили к службе вместо отцов. Не было почетней службы, чем в княжеской гвардии. И брали туда только парней из хорутанских родов, для которых князь и его семья были своими, родичами.

Многое поменялось в Сотне, а теперь сделали еще и вот это...

Святослав, Вячко, Айсын и Лаврик стали первыми слушателями командирских курсов. Раньше с воинами, начиная от сотника и выше, тоже занимались, требуя умения читать карты, составлять донесения и вести учет имущества и добычи. Но теперь государь велел организовать обучение так же, как оно было организовано в университете. А потому целый десант из десятка высоколобых умников долго мучил самого князя, боярина Деметрия, а также легатов, трибунов тагм и даже сотников. Их знания записывались, перепроверялись и сверялись с показаниями других командиров. В ход шли все военные трактаты, начиная с «Записок о Галльской войне» Юлия Цезаря и заканчивая самым свежим из всех — «Стратегиконом» императора Маврикия. Так, постепенно была составлена учебная программа, которую вколачивали в будущих командиров день и ночь. А сегодня они разбирали построение, разработанное лично князем специально для борьбы с арабами. Построение было крайне сложным в исполнении. Оно требовало изнурительных тренировок и невероятной слаженности подразделений. Но иначе победить отважных до безумия фанатиков, не положив при этом половину армии, просто не представлялось возможным. Государь скромно умолчал, что разработана эта тактика была полководцами Македонской династии, которая в его прошлой жизни правила империей ромеев на триста лет позже.

— Сотни строятся в прямоугольник, — сам боярин Деметрий водил мелом по черной доске. — Между ними промежутки для прохода конницы. Они прикрыты стрелками, которые спрятаны за рогатками. Видите? Командующий в центре. Рядом с ним стоит конница, резерв и сотня пикинеров, которая может перемещаться на любой участок. Эти пики по десять локтей в длину. И с их помощью можно отразить атаку кавалерии. Вопросы?

— Воин Айсын, господин наставник! — степняк встал и задал единственный волнующий его вопрос. — А наша конница как воевать будет?

— Конница, воин Айсын, тоже будет воевать по-другому, — пояснил боярин. — Она строится в клин на пятьсот четыре всадника. Это неполный кавалерийский полк на три эскадрона. Четвертый эскадрон в резерве. Каждый ряд на четыре воина шире, чем предыдущий. Первый два ряда ударного клина — тяжелые клибанарии, потом конные стрелки, потом кирасиры. Понял, почему так?

— Понял, боярин, — кивнул Айсын. — Клибанарии разрывают строй, а стрелки выбивают конницу врага или догоняют бегущих. Тяжелая кавалерия сзади страхует от удара с тыла или разворачивается, расширяя пролом в строе.

— Молодец! — кивнул Деметрий и нарисовал клин. — Легкие стрелки — вот здесь, и при необходимости они просачиваются сквозь строй, обгоняют тяжелых всадников и бьют конницу врага. В чем опасность арабской конницы? Вот ты ответь!

— Воин Вячеслав, господин наставник, — Вячко встал для ответа. — Лошади у них очень резвые и выносливые. Они быстро изматывают тяжелую конницу постоянными наскоками. Клибанарии не могут разбить их строй, потому что они просто уходят от прямого удара.

— Да, — кивнул Деметрий. — Поэтому хваленые персидские и ромейские всадники арабам проигрывают вчистую. А чем еще опасны арабы? Ты!

— Воин Дражко, господин наставник! — по молчаливому соглашению Святослав носил прежнее имя. Все делали вид, что ничего не знают, но отношение к княжичу изменилось сильно. Только малышня из младших рот все еще пребывала в счастливом неведении.

— Говори! — посмотрел на него боярин.

— Арабы сильны своим духом, — ответил Святослав. — Они воюют за то, во что верят. И они не боятся умереть точно так же, как даны и свеи, ведь после смерти им будет куда лучше, чем при жизни.

— И это самое скверное, — кивнул командующий. — На завтра всем читать книгу доместика Стефана. Последние главы, про битву при Аджнадайне. Разберем это сражение детально. И не забываем, что у арабов есть слабости: плохие пешие лучники и еще худшие лучники конные. Болгарский или аварский всадник бьется гораздо лучше. К завтрашнему дню приготовить на разбор план сражения с учетом их сильных и слабых сторон. Вячко и Айсын играют за арабов, Дражко и Лавр — за нас. Потом меняетесь. Вопросы?

— Никак нет! — ответили ребята.

— Свободны!

***

— На! На! Получи! — клубок из двух мальчишеских тел катался по полу до тех пор, пока их не растащили слуги и не отвели к князю.

Шестилетний Кий и пятилетний Владимир снова подрались. Кий был на год старше, но и Владимир рос не по годам сильным и крупным, а потому брату не уступал ни в чем. Чем дальше, тем чаще они колотили друг друга, и теперь снова стояли перед отцом, обиженно хлюпая носами. Кий был резок и зол в драке, беря верх быстротой и абсолютным бесстрашием. Он рос худощавым и голубоглазым, со светло-русыми волосами, напоминая Людмилу точеной правильностью черт. Владимир же, напротив, уже сейчас был коренаст, обещая пойти сложением в дядю Никшу. Волосы его были густые, непослушные и темные, как у матери. В мать у него удались и глаза, цвета темного ореха. И он был куда осторожнее, чем его старший брат.

— А чего он ко мне лезет?

— А он сам виноват!

Это было самым вразумительным объяснением из всего, что Самослав услышал от своих сыновей. Объяснение всегда было примерно одним и тем же, но агрессор все время менялся.

— Он мою маму черноногой назвал, — неохотно выдавил из себя Кий, и это было что-то новенькое. У бесконечных драк, наконец-то, нашлась явная причина. — А моя мама-богиня! И я старше, значит я главный!

— Моя мама — королева! — гордо подбоченился Владимир. — А твоя — служанка простая! Я главнее!

— Мать твоя приблуда бургундская, — буркнул под нос Кий.

— А кто тебе сказал, что княгиня Людмила служанка? Мама? — как бы невзначай спросил младшего сына Самослав.

— Я и сам знаю, — вытер тот нос рукавом и вызывающе уставился на отца. — Да все это знают!

— Ясно, — холодно сказал князь. — Ты наказан на неделю, Владимир. Конных прогулок не будет, стрельбы из лука не будет, сладкого не будет. Зато будет много занятий с учителем, и если я узнаю, что ты снова отлыниваешь, то будешь наказан еще на неделю. Можете идти.

Мальчишки вышли из княжеских покоев. Кий показал Владимиру язык, а тот ему — кулак, обещая скорый реванш. Примерно так это каждый раз и заканчивалось. Но когда отца дома не было, все проходило гораздо хуже, потому что матери решить эту проблему по справедливости были не способны. Драки сыновей неизменно переходили в склоку княгинь. Хотислав, который присутствовал при этом разговоре, продолжил.

— Бойкие мальчишки растут, государь, — степенно сказал он. — Добрые воины будут. Не хуже старших.

— Старших? — поднял на него взгляд князь. — Ты про моего сына Берислава сейчас говоришь, или мне послышалось?

— И про Берислава тоже, — кивнул боярин. — Воин из него не выйдет, стать не та. Но характер у мальчишки стальной, мы все даже удивились.

— Ну-ка, ну-ка! — не на шутку заинтересовался князь. — Ты точно про моего сына говоришь?

— Точнее некуда, государь! — кивнул Хотислав. — Над ним парнишка один взялся глумиться, прислуживать себе заставлял. На редкость здоровый парень для своих лет. Когда в возраст войдет, любого твоего гвардейца одной левой уделает. Я в таких вещах не ошибаюсь, княже, много их через меня прошло. Так княжич его каждый день на бой вызывал, пока тот сам поражение не признал.

— Не понял, — князь немного завис. — Как это поражение признал? Мой сын что, в драке его победил?

— Наоборот, — покачал головой Хотислав. — Тот парень сначала его каждый день в кровь бил. Бьет он княжича, бьет, а над ним самим уже потешаются все. А Берислава наоборот, все больше и больше уважать начали. Ведь его колотят без пощады, а он встает и снова лезет в драку, пока силы есть. Еще и кроет врага по чем зря. Его тот парень потом просто отталкивать стал, не хотел он больше с Бериславом драться. А затем и вовсе отказался биться, и свое поражение при всех признал. Он же посмешищем стал для всей сотни. Его уж и дразнить начали за то, что такого громилу слабосильный мальчишка ни во что ставит. Железный характер у нашего княжича оказался, государь.

— Вот как..., — Самослав долго переваривал услышанное. — Воспитывал я, значит, сына, воспитывал, и ничего-то у меня не вышло... А вы вот за полгода справились.

— Он не воин, государь, — снова предупредил Хотислав. — И никогда им не будет. И стать не воинская, и желания особого нет, и от крови нос воротит. Настоящий воин, он хорошую драку любит. Вон, как те двое... Воин битвой наслаждаться, как красивой бабой должен. На то он и воин. А наш княжич... Он как мученик у христиан, понимаешь?

— Понимаю, — нахмурился князь. — Очень хорошо понимаю. Не знаю даже, радоваться мне, или печалиться. В лекари думаешь его перевести?

— Думаю да, государь, — ответил Хотислав. — В учебе лучше него и нет никого. Куда до него остальным! У меня, честно говоря, некоторые наставники сами учиться начали. Он как вопрос какой-нибудь на уроке задаст, так они и не знают иногда, куда деваться. Так что лекарь из него получится просто отменный.

— А с этими двумя сорванцами что посоветуешь сделать? — испытующе посмотрел на боярина князь. — Дерутся ведь непрерывно. И я уверен, что это матери им в головы свои мысли вкладывают. Как бы родные братья врагами не выросли.

— Так тебе, государь, нужно сделать так, чтобы они вместе кого-нибудь били, — с легкой улыбкой ответил Хотислав. — А еще лучше, чтобы били их самих. Так им волей-неволей подружиться придется.

— Гениально! — искренне восхитился князь. — К хану Шебе их отправлю, в кочевье! Пусть на кошме спят, блох кормят и коней пасут. Летом там, а зимой здесь! Нет! Не будем время терять. Прямо после Нового Года и поедут, пока лед крепкий. А как годы подойдут, в сотню их отправим. Надо их от баб отрывать, они от них только плохому учатся.

— Государь, — Звонимир просунул голову в дверь. — Ты совещание по весенней операции назначал. Все в сборе.

— Заходите, — приглашающе махнул рукой Самослав, когда Хотислав откланялся и ушел. — Есть новости с Востока?

Горан с сыновьями степенно уселись за стол и сжали пальцы в замок. Они были похожи даже в мелочах, крепкие, как дубы, основательные и неторопливые. Сел рядом с ними и Звонимир, который начал свой доклад.

— Викарий Дамаска Мансур ибн Серджун сдал город Халиду, сыну аль-Валида (1), — ответил Звонимир. — Ну, тот самый Мансур, с которого император Ираклий двести тысяч солидов за эту должность выбил. Причем, люди говорят, что выбил лично, кулаками и посохом. Наверное, тот Мансур затаил зло на своего василевса.

— Вот ведь сволочь! — восхитился князь. — Сначала ромеям служил, потом персам, потом снова ромеям. Теперь вот арабам богатейший город подарил. Удивительный человек! Интересно, у него хоть намек на совесть есть?

— Нет у него никакой совести, — покачал головой Звонимир. — Когда Мансур охранную грамоту у Халида взял, так он сам в ней первым прописан был, за ним его родня, а потом уже остальные горожане.

— А воины? — поднял брови князь.

— А насчет воинов он договариваться не стал, — развел руками Звонимир, — и арабы их перебили почти всех. Мало кто ушел, он же все ворота сразу открыл. Его за это все патриархи Империи анафеме предали.

— Да ему чихать на эту анафему, — отмахнулся Самослав. — Он уже, наверное, обрезание сделал. Вот ведь люди! Сколько лет на свете живу, а все не перестаю человеческой подлости удивляться. Кстати, как там твой грек, который в Кесарию поехал? Вестей про моего брата еще нет?

***

В то же самое время. Кесария. Провинция Палестина Прима.

Страх! Страх витал в воздухе древнего города, так любимого еще Иродом Великим. Римский город в середине земель упрямых фанатиков иудеев, это был вызов пыльной старине. Ирод украсил этот город, но теперь от прежней роскоши остались одни лишь воспоминания. Цирк, театр, общественные здания... Все это пришло в запустение и не знало ремонта долгие десятилетия. Коста бывал здесь, и теперь впитывал порами кожи тот ужас, которым пропитались насквозь горожане и набившиеся под защиту стен жители окрестностей. Затравленные взгляды мужчин, плачущие женщины, сидевшие у стен портовых складов, и беззаботные маленькие дети, игравшие прямо под ногами прохожих. Дети еще не понимали страха своих отцов и матерей. Их родители были такими же детьми, когда этот город осадили персы. Тогда здесь было точно так же, страшно и тоскливо. К Косте тянулись десятки рук, а сотни голодных глаз смотрели умоляюще. Люди осадили церкви, в которых растерянные священники кое-как пытались выкроить хоть кусок лепешки для страждущих.

Коста вошел в церковь, чтобы помолиться за удачное окончание пути. Святые на фресках и иконах смотрели на него укоризненно, так, словно они знали его самую сокровенную тайну. Парень поежился под пристальными взглядами старцев со скорбными лицами и бросил в церковную кружку полтинник. Словенское серебро здесь уже знали, и принимали его без вопросов. Добрая монета с твердой пробой, чего уж ее не принять.

До дома доместика Стефана было всего ничего, и Коста, отвесив последний поклон, вышел на воздух, где свежий ветер унес в сторону то горе, что несчастные люди непрерывно несли в церковные стены. Он шел резво, привычно бросая взгляды по сторонам, но опасаться было нечего. Лиходеев, подобных столичным, здесь не водилось. Слишком уж маленький город. Все люди, как на ладони. Только высунься, тут же в железо закуют и в Трапезунд отправят, на рудники.

— Есть кто? — Коста постучал в дверь. Ему не ответили, и он решительно вошел внутрь. — Доместик Стефан?

Небольшой домишко с земляным полом, простая мебель и одно крошечное оконце под низким потолком, который давил даже на голову Косты. Чего уж говорить о гиганте, который сидел на койке, даже в таком положении занимая весь объем небольшой комнаты.

— Сигурд? — безмерно удивился Коста. Он не рассчитывал увидеть здесь императорского гвардейца. Тем более, увидеть в таком виде. На его левой стопе была повязка, пропитанная гноем, а половина головы оказалась острижена. Свежий дугообразный шрам справа начинал зарастать короткой светлой порослью, стремясь закрыть постыдную плешь. Дан по-прежнему был широк в плечах и безмерно могуч, только исхудал неимоверно, превратившись в тень прежнего Сигурда. Из-под мокрой от пота рубахи торчали костлявые ключицы, а его щеки ввалились, обтянув скулы. Видимо, он еще не начал есть нормально, измученный постоянной лихорадкой.

— Видишь, я теперь лысый, как последний трэлль(2), — невесело усмехнулся Сигурд.- Стефан не дал мне умереть в бою. Вот скажи, зачем он это сделал? Разве друзья так поступают? Хакон ждет меня в Валхалле вместе с парнями. Они уже сидят по правую руку от Одина и пируют вместе с другими храбрецами. А я чуть не подох в постели, словно последний трус. Какой позор!

— Так, может быть, твой земной путь еще не окончен? — прямо сказал ему Коста. — Это воля богов, Сигурд! Тебе суждено свершить еще многое. Баба! Горячую воду, чистые бинты и соль! И сними эту дурацкую повязку! Ты разве не видишь, дура старая, что у него нога гниет?

— Сию минуту, господин! — радостно сказала старуха, щеголявшая персидским акцентом. Она была безумно счастлива, что пришел кто-то и примет решение за нее саму.

Уже вскоре Коста любовался на опухшую ногу с уродливой раной в центре стопы, из которой тек гной. Рана была плохая, но хоть сладковатого зловония не ощущалось, а значит, еще был шанс.

— Господи, благослови князя Самослава! — прошептал Коста. — Меня ведь немного и этому научили. Век не забуду тебя, государь! Пригодилась мне твоя наука!

— Потерпи! — сказал он Сигурду.

— А я чем тут занимаюсь, как думаешь? — ухмыльнулся тот. — Режь! Я знаю, что нужно делать.

Коста прокалил в огне нож и секанул стопу вдоль, прямо через пламенеющую багряной краснотой опухоль. В таз плеснуло гноем и кровью, но рана внутри напоминала плотный карман, и это было хорошо.

— Воду лей, баба! — скомандовал Коста, промывая чистой тряпкой полость раны. — Я не лекарь, но так точно будет лучше.

Сигурд скрипел зубами, но молчал. Молчал он и тогда, когда Коста неумело забил рану тряпкой, смоченной в соляном растворе, а потом замотал ее повязкой.

— Бинты постирать и прокипятить, — сказал он старухе, которая смотрела на него обожающими глазами, мокрыми от слез.

— Спасибо тебе, добрый человек, — заплакала она. — Я ведь господину обещала, что выхожу его друга, а не смогла, глупая старуха. Меня ведь к лекарю даже на порог не пустили. Я денег сулила, а они насмехались только, не верили мне.

— А когда доместик Стефан придет? — опомнился вдруг Коста. — Я ведь за ним приехал.

— Забрали его, — заплакала Нилуфер. — Стража забрала. Сказали, сам куропалат Феодор в Антиохии ждет его.

— Проклятье! — Коста даже сел на скамью от неожиданности. — Неужели я опоздал?

— Вот тебе и воля богов, парень! — слабым голосом ответил Сигурд. — Собирайся, мы едем в Антиохию.

1 Вариантов взятия Дамаска описано несколько, и все они абсолютно разные. Даже даты оспариваются. Одна из правдоподобных версий (Медников) такова, что Дамаск арабы осаждали дважды, до битвы при Ярмуке, и сразу после нее. Именно поэтому разнятся описания и сроки.

2 Трэлль — раб в Скандинавии. Одним из главных отличий рабского состояния были короткие волосы, либо намеренно уродливая прическа. Свободные люди носили длинные волосы и бороды, о красоте которых тщательно заботились.

Глава 3

Ноябрь 636 года. Братислава.

— Выпьем, шурич! — Вацлав сдвинул кубки с братом жены.

— Выпьем, — согласился Вуйк.

Их дома стояли рядом, прямо на той улице, что шла от главных городских ворот к княжескому замку, что построен был на неприступной горе, прямо у берега Дуная. Нобили княжества с каждым годом сплетались все теснее. Власть дьяков усиливалась, когда те роднились с богатыми купцами, а возможности владельцев мануфактур возрастали многократно, когда их сыновья брали за себя младшую дочь третьей жены какого-нибудь боярина. Представители торговой, чиновной и воинской аристократии как-то очень быстро поняли, как надо вести дела и, будучи опорой князя, превратилась в непреодолимый щит между ним и остальным народом. Они сами стали той самой Засечной чертой, которая сплелась намертво, не пропуская сквозь свои тенета даже луч света. Вуйк даже сам порой удивлялся, понимая, как ему повезло. Ведь сейчас любой лакомый кусок хватали тут же, как голодные чайки выхватывают друг у друга рыбу из клюва. Теперь пробиться в этот круг простому мастеровому — нечего и думать. Слишком много денег стало у нобилей, и слишком много историй успеха было вокруг, чтобы не сделать правильных выводов. А правильный вывод был только один — конкуренция не нужна. Конкуренция опасна для тех, кто вырос в курной избе, но внезапно стал белой костью.

Любой каприз князя исполнялся незамедлительно и со всевозможным старанием, без раздумий и споров. Хочет государь корабельную доску получить — сделали! Все, как он сказал! Сначала кору снимали у нужных деревьев, потом через пару месяцев валили и замазывали комель густой смолой. Затем в воде полгода морили, притопив бревна тяжелым грузом. И только потом, переложив крест-накрест те лесины под крышей, сушили два года на том месте, где пожаром сводили лес. Дивился Вуйк, но выполнил княжье наставление до последней запятой. И на своих лесопилках, и на пражской, которую за сестру в приданое отдал. Глупо было упираться. Не он, так другой с охотой к князю в компаньоны пойдет. Да и лес тот не простой получился. Куда меньше трещин в нем было, чем раньше. А уж как сортировка леса шла на корабельную доску! Вуйку порой снились те доски проклятые, ведь он каждую обнюхивал, как голодный пес, боясь пропустить лишний сучок или трещину.

— А кто на самом здоровом корабле плавать будет, а? — спросил Вуйк у шурина. — Мы чуть не год корячились, пока каждую деталь досочку к досочке сложили и обозом в Тергестум отправили. Ко мне на лесопилку даже сама княгиня Мария приезжала. Вот я удивился тогда!

— Этот корабль она княжичу Святославу подарить хочет, — пояснил изрядно пьяненький Вацлав. — Но ты остерегись сюда свой нос совать, и больше никому никаких вопросов про это не задавай. Понял? Это дело мутное, из-за него сама княгиня у государя в опалу попала. Он ее аж в Испанию услал, а тебе так и вовсе башку оторвет, как курёнку. Княгиня горы свернула, чтобы свою вину загладить. Но ты не трепли языком об этом. Я и сам про это не все знаю, и даже знать не хочу.

— Чур меня! — перекрестился Вуйк, который недавно сменил веру. — Я ни звука никому. Пусть Перун меня молнией убьет, если я хоть слово сболтну!

— Княжич скоро уедет из Братиславы, — сказал Вацлав, — и я с ним уеду. Надолго! Государево дело.

— А куда едешь? — жадно спросил Вуйк.

— Не положено о том болтать, — неожиданно трезвым взглядом посмотрел на него шурин.

— Да ладно тебе, — примирительно поднял руки Вуйк. — Что же я, без понятия совсем? Нельзя, так нельзя! Что там насчет внучки боярина Горана, не узнавал? Отдадут ее за меня?

— Узнавал, — ответил Вацлав. — Вено(1) хотят в тысячу ромейских солидов.

— Немало так-то!— поморщился Вуйк. Сумма была заоблачная, даже для боярской внучки. — Рублями возьмут?

— Только золотом в монете, — покачал головой Вацлав. — Или посудой по весу.

— Да..., — задумался Вуйк. — У меня столько золота нет. Да и светить свой интерес неохота. Государь ромейскую монету не слишком жалует. Ему такое точно не понравится. Поможешь?

— Со Збыславом поговорю, — кивнул Вацлав. — У него точно есть. Он свою толику возьмет, конечно, но немного. Мы же с ним в друзьях.

— Сделай милость, — преданно посмотрел Вуйк на шурина.

Удивительно, но простой боярский сын, который носил не самый высокий чин в Тайном Приказе, по своим возможностям далеко превосходил его самого, одного из богатейших людей княжества. И как такое могло получиться?

***

В то же самое время. Тергестум(2).

После тщательного размышления, на которое ушло минут семь, не меньше, Марк решил перевести операции княжеского Торгового дома в Истрию. Он едва успел осмыслить все, когда пропыленный гонец в невероятно роскошном кафтане и короткой кольчуге постучал в его дверь. Государева почта! Любой дурак знает, что если тронуть такого гонца, то за тобой придут княжеские егеря в каракулевых папахах с серебряной кокардой в виде волчьей головы. Пара особенно непонятливых словенских деревень во Фракии, разоренных вчистую, убедили в этом даже упрямцев из Семи племен. И теперь всадники в цветастых одеждах, резавших глаз своей пестротой, скакали по дорогам спокойно, провожаемые лишь долгими задумчивыми взглядами.

В этот раз послание было устным, до того оно было важно. Покушение на государя! Людей и товар вывезти незамедлительно. Людей — особенно! Впрочем, Марку никто и не думал препятствовать. Белые, как снег, императорские чиновники тоже получили послание из Словении. И веяло от того послания еще одной войной, которой разоренная бесконечными поражениями империя могла просто не выдержать. Полсотни купеческих обозов ждало разрешения на выезд из Словении, и дано будет то разрешение не ранее, чем последний горшок с медом и последний слуга из Торгового дома его светлости Самослава Бериславича покинут Константинополь. Так оно и вышло. Марк вывез товар и семью, а потом и сам сел на корабль, который пошел в Тергестум, сопровождаемый княжеским дромоном. Слишком опасно было огибать Пелопоннес, ведь в Монемвасии и на острове Китира обосновались словенские пираты, не пропускавшие одиночные корабли.

Тергестум разрастался на глазах. Княжеское войско еще летом пробило коридор в Истрию, и теперь держало эти земли, расселив здесь пять сотен отставников- однодворцев. Немного, конечно, но пока больше и не требовалось. Их задачей было связать осадой нападавших, пока не придут на помощь аварские всадники и драгунские тагмы из Паннонии. На руинах античного города Эмона княжеские мастера уже вовсю возводили острог, получивший название по протекавшей рядом с ним речке — Любляна. Местные хорутане пошли под руку князя, и лишь самые упрямые роды откочевали на юг, пытаясь найти свое счастье в ромейских землях.

От вассального Словении княжества Крн до Тергестума было всего-то полтораста миль, неделя пути для купеческого обоза. И вот теперь и этой территорией приросла держава князя Само, смирив дикие когда-то земли военным походом. И это был еще не конец. По слухам, князь готовил большой поход, которым хотел отодвинуть южную границу на линию Салона-Белград, и тем обезопасить торговые пути, ведущие из морских ворот княжества в сердце страны.

В Тергестуме было тепло, примерно так же, как в Константинополе, и бухта у порта не замерзала никогда, даже в самую стужу. Потому-то именно здесь начали строить княжеские корабли, два десятка которых уже стояло на рейде. Корабли были двух типов — привычные дромоны, украшенные непонятными башенками на корме, и огромные пузатые баржи, догадаться о назначении которых Марк так и не сумел. Схожие корабли, только поменьше, везли из Александрии пшеницу и ячмень, но зачем они нужны здесь? Зерно из Словении на сторону не продавали, а привозить его в Тергестум смысла не имело. Истрия уже давно кормила себя сама.

— «Владыка морей» — прочитал Марк надпись на борту самого большого дромона, у которого, ко всему прочему на носу были странные отверстия, окованные вокруг бронзовым листом. Он никогда не видел ничего подобного. К удивлению купца, среди матросов было множество александрийских греков, выговор которых он прекрасно знал. — Чудеса какие-то!

Марк никогда еще не видел, чтобы корабли имели имена, словно люди, но сама идея ему понравилась. Ведь и у коней тоже есть прозвища, так почему бы не иметь своего названия кораблю, тем более, такому большому и красивому.

«Берсерк», «Неарх», «Фемистокл», «Молот Тора», прочитал Марк, догадываясь, что не все экипажи для княжеской флотилии набирались из греков. Тут же стояли десятки драккаров из Дании и Норвегии, экипажи которых пришли сюда зимовать.

— Да что же тут происходит? — несказанно удивился Марк, но подумав, справедливо рассудил, что скоро все узнает.

Он ошибся. Тут никто ничего не знал. Все просто ждали весны.

***

В то же самое время. Селевкия Пиерийская (в настоящее время деревушка Чевлик. Турция).

Корабль высадил их в руинах древнего порта. Морские ворота Сирии, ключ к великой Антиохии превратились в развалины после чудовищного землетрясения 526 года. С тех пор город так и лежал грудой камней, а восстановить его у Империи уже не было ни денег, ни сил, ни охоты. Отсюда до Антиохии было всего пятнадцать миль, и Коста решил нанять повозку. Ходок из Сигурда был еще тот. Наконечник копья перебил кости в стопе, но лежать в постели дан отказывался наотрез и отправился в путь, как только из раны перестал течь гной. Сигурд не жаловался, но каждый раз, когда он наступал на ногу, по его лицу пробегала едва заметная гримаса боли, которую дан прятал за каким-нибудь затейливым ругательством.

— Монастырь, — сказал вскоре Коста, когда впереди показались зубчатые стены великого города. — Нам нужен монастырь. Ты сможешь притвориться христианином, Сигурд?

— Легко, — кивнул дан неровно обросшей башкой. — Я ведь два раза уже крестился. У меня и крест где-то был.

— Как это? — изумился Коста, для которого сказанное было просто немыслимым кощунством.

— Мне в первый раз за крещение красивый плащ подарили, а во второй напоили так, что я ходить не мог! — похвастался Сигурд и даже глаза прищурил, улыбаясь приятным воспоминаниям. — А это, я тебе скажу, встало тем монахам весьма недешево. Я ведь им посоветовал еще и Хакона заодно крестить. Гы-гы-гы! Так что я Христа почитаю, ты не сомневайся.

— Ну, тогда ладно, — недоуменно посмотрел на него Коста. Он был слегка шокирован услышанным, если не сказать больше. Коста верил совершенно искренне, и лишь концепция справедливости приняла у него слегка гипертрофированный характер. Но, с другой стороны, а что в этом плохого? Разве не об истинной справедливости говорил Иисус в Нагорной проповеди?

— Я найду странноприимный дом, — сказал он Сигурду, — там поживем немного, а я поищу куропалата Феодора и нашего доместика. Думаю, они должны быть где-то рядом.

Крошечная келья, которую монахи отдали под ночлег путникам, оказалась так мала, что Коста, который лелеял надежду выспаться с дороги, расстался со своей мечтой сразу же. Стены монастыря содрогались от богатырского храпа императорского гвардейца, а потому парень спал какими-то урывками, просыпаясь вновь и вновь, как только Сигурд испускал особенно удачную руладу. Говорят, что прервать храп можно, если повернуть спящего на другой бок, но не тут-то было. Коста попробовал и, устыдившись своего слабосилия, вышел на улицу, чтобы вдохнуть прохладный рассветный воздух.

А ведь тут необыкновенно красиво, — отстраненно подумал он, разглядывая уютную долину, чуть прикрытую дымкой утреннего тумана. — Лучше места для жизни и не придумать. Если бы эту землю не трясло все время, и сюда не лез враг каждые полсотни лет, просто живи и радуйся. И впрямь, плодородная низина, где протекала река Оронт, была окружена горами со всех сторон. От того-то здесь не было привычных сирийских суховеев, принесенных из аравийской пустыни. Напротив, климат тут был мягким и умеренным, а изобилие воды превращало долину в поистине райское местечко, сплошь покрытое садами. Здесь прекрасно росло зерно, а потому Антиохия оспаривала у Дамаска звание житницы Востока. Урожаи тут были просто необыкновенные. "Царская дорога"(3), Дорога пряностей«, «Дорога благовоний», все они сходились тут, принося сюда вместе с многочисленными караванами неслыханное процветание. От римских времен, когда в Антиохии жило полмиллиона человек, сейчас осталась едва ли десятая часть. Но даже этот ничтожный огрызок, изуродованный войнами и не раз стертый с лица земли движением горной тверди, был куда больше, чем словенский Новгород и Братислава. Они теперь казались Косте просто крошечными по сравнению с бывшей столицей Селевка Никатора, полководца великого Александра.

Солнце выглянуло из-за гор, и Коста вернулся назад, зябко поводя плечами. Чай, не лето, и ветерок был уже довольно холодным, воровски забираясь под сукно плаща. Надо будить Сигурда. Они должны отстоять утреннюю службу, иначе богобоязненные монастырские братья погонят их со двора взашей.

Следующие три дня Коста провел там, где обычно собирал новости и сплетни, то есть в харчевне, что стояла неподалеку от резиденции государя. Он не спешил задавать свои вопросы. Он привык сначала выслушать то, что говорят люди, и таким образом вызнать побольше. Ведь сказанное не вовремя куда чаще приводит к большой беде, чем благоразумное молчание. Он приходил в харчевню в полдень, а уходил оттуда почти перед самым закатом, забирая с собой целый куль еды и пару кувшинов вина. У Сигурда, над которым смилостивилась, наконец, изнуряющая лихорадка, проснулся просто волчий аппетит, к вящей радости содержателя харчевни. Скудная кормежка в странноприимном доме насытить такую тушу не могла совершенно. Тем более, когда широкая кость воина вновь стала обрастать пластами могучих мышц, истаявших за время болезни. Вот потому-то каждый вечер Коста волок в келью то бараний задок, то два-три больших пирога, то целого гуся. Он сидел, привалившись к стене, и с улыбкой наблюдал, как могучий дан крушит крепкими желтоватыми зубами хрупкие птичьи косточки или высасывает костный мозг, расправившись с запеченной бараниной. Утробное урчание, издаваемое Сигурдом, отпугивало даже бродячих собак, которые сбегались, чтобы сожрать то немногое, что оставалось после императорского варанга. Два кувшина вина, которые водопадом проливались в бездонную глотку дана, окончательно примиряли того с окружающей действительностью и приводили к тому, что он извлекал из себя очередной образчик северной поэзии, который приносил Косте просто немыслимые страдания. Он терпеть не мог стихи, тем более такие ужасные. Так проходил очередной вечер, который плавно перетекал в ночь, наполненную храпом, ревом и свистом, издаваемым стремительно идущим на поправку Сигурдом Ужасом Авар.

На четвертый день Косте повезло. Точнее, не совсем повезло. Он, наконец, нашел правильного собеседника, которым оказался дворцовый стражник, и напоил его до полусмерти, притворившись, что хочет попасть на прием к куропалату Феодору по торговым делам. Тогда-то он и узнал всю ошеломляющую правду. В тот вечер, оказавшийся для них последним в великой Антиохии, Коста унес с собой двойной запас еды.

— Завтра уходим, — бросил он, входя в келью. — Я купил место в караване, который идет на север. Стефана увезли в Константинополь.

— Вот дерьмо! — совершенно искренне расстроился Сигурд. — Если бы знать раньше! Мы бы уже были там, если бы поплыли туда прямо из Кесарии! А сейчас начались шторма. Теперь придется бить задницу на верблюде! Ненавижу верблюдов! От них воняет, как от моего дяди Бьёрна после двухнедельного запоя! И они плюются!

— Дерьмо совсем не в этом, — задумчиво произнес Коста. — Дерьмо в том, что, скорее всего, Стефан в темнице, которая расположена в подвалах Большого Дворца. Я даже не представляю, как его можно вытащить оттуда.

— Зато я представляю, — Сигурд оскалил в усмешке крупные, как у лошади зубы. — Я знаю этот сраный дворец лучше, чем содержимое собственных штанов. Если Стефан там, то поверь мне, парень, я его найду и вытащу оттуда.

1 Вено — выкуп за невесту у славян.

2 Тергестум — современный Триест. Салона — современный хорватский Сплит.

3 Царская дорога — торговый и почтовый путь, проложенный Дарием I по территории Персидской империи.

Глава 4

Январь 637 года. Константинополь.

Как и предполагал Коста, искать Стефана ему было не с руки, требовалась помощь. Множество купцов, с которыми можно было пообщаться, уехали из Константинополя, а к остальным он не совался сам, понимая, что на него могут донести, как на шпиона. Ведь он, как-никак, трудился в торговом доме словенского князя, и его многие помнили. Коста отрастил бородку, которая сильно изменила его, он горбился при ходьбе и носил плащ, подбитый изнутри толстой тканью, пытаясь казаться не таким худым. Небольшие валики за щеками и синева под нижними веками сделали его невидимым, и даже Миха едва узнал старого товарища, когда встретил.

— Хозяин! — вздрогнул он, когда увидел Косту. — Это ты? Сигурд? А сказали, что варанги погибли все до единого!

— Я это! Я! — Коста выплюнул валики, делавшие его лицо округлым. Он добавил раздраженно. — А кто же еще? И Сигурд живой. Сам не видишь, что ли? Да зайди ты в дом, наконец! Нас же вся улица видит!

— Ах, да! — спохватился Миха, пропуская их внутрь. Он теперь жил в бывшем доме Марка. Тот не успел его продать, и пустил Миху пожить. Все лучше, чем если там обоснуются какие-нибудь бродяги. — Есть будете? Тут таверна неподалеку.

— Неси сюда, — покачал головой Коста, и Миха понятливо мотнул башкой, убежав за едой. Ее требовалось много. Сигурд изрядно проголодался с дороги.

— Что в городе слыхать? — сыто откинулся Коста, когда съел горшок каши и большую краюху хлеба, запивая все это вином.

— Про заговор слыхать, — усмехнулся Миха. — Я тут кое-кому из прислуги плачу, так порой такое слышу, что уши в трубку сворачиваются.

— Заговор — это хорошо!— деловито кивнул Коста. — Кто участвует?

— Знатные армяне и магистр Феодор, — пояснил Миха. — Это который сын бывшего куропалата Феодора, племянник государя.

— Брат императора здесь? — остро посмотрел на Миху Коста.

— В подвале Большого Дворца сидит, в тюрьме, — кивнул Миха. — Его опозорили при всех, бороду и волосы остригли, одели в рубище и в темницу бросили. Весь город о том судачит. Он государыню Мартину ведьмой назвал, а государя в кровосмешении обвинил.

— Это я уже знаю, — Коста барабанил пальцами по столу. — Так что там с заговором?

— Болтают, что пока государь на Востоке, они хотят посадить на престол его внебрачного сына, Иоанна Аталариха. И ты знаешь, многие патрикии за него. Они считают, что за грехи государя проклятые агаряне наши земли терзают.

— Сигурд! — толкнул Коста блаженно жмурящегося дана, который снял сапог с больной ноги. Та снова начала опухать. — Ты завтра идешь во дворец!

— К кому? — лениво спросил дан.

— К императрице Мартине, — пояснил Коста. — Перстень у тебя?

— У меня, — кивнул тот, отвечая по-гречески. Миха не понимал наречия данов. — Но мне он не нужен есть. Я и так пройти легко. Но сначала на рынок. Мне купить красивая одежда нужно и повязка на голову. Я не могу пойти к госпоже, как оборванный трэлль.

Он многозначительно поднял палец.

— Баня! И масло для борода! И гребень! Красный штаны, зеленый плащ и синий рубаха! Сигурд красивый к госпожа пойти! Стыд иначе!

***

В коридорах Большого дворца царила зловещая тишина. Государь был на Востоке, куропалат Феодор — в тюрьме, а младший август Константин, нарядной куклой сидевший на троне, мало кого интересовал. Весь дворец знал, что нипсистиарий, высокопоставленный евнух, заведовавший ритуалом умывания василевса, каждое утро выплескивал кровавые сгустки, которые оставались в его золотом тазу. Про заговор здесь знали все, ведь тайные службы в империи функционировали вполне исправно, а заговорщики, как это часто водится, были бестолковы и болтали при собственных слугах, не считая их за людей. И этот заговор бросил в объятия людей, которые прежде ненавидели друг друга. Впрочем, они ненавидели друг друга и сейчас. Просто в данный момент им было по пути.

— Патрикий Александр, — милостиво склонила голову Мартина.

— Кирия, — низко поклонился тот.

Патрикий был вполне доволен своей жизнью. Понемногу младший август Константин все больше и больше становился покорен его воле, а корпус варангов, охранявший других детей императора Ираклия, сгинул в битве при Ярмуке. Теперь дворец охраняли преданные лично ему люди, и он был почти всесилен. И лишь небольшая осечка, когда его посланцы так и не смогли отравить князя Словении, омрачала существование протоасикрита. Хотя, если быть до конца честным, это была не осечка, а чудовищный провал, последствия которого ему еще предстояло предотвратить. Ну, или ответить за них, если предотвратить не удастся. Потому-то патрикий больше не выходил из дворца иначе, как окруженный небольшой армией. Его родители умерли, брат и сестра жили под надежной охраной, а сам он старался больше не вспоминать того парня с короткой бородкой и жутким, леденящим душу взглядом.

— Что там наши заговорщики? — лениво спросила Мартина, которой устранение Иоанна и Феодора было на руку. — Шумят?

— Шумят, госпожа, — усмехнулся патрикий. — Мы пока наблюдаем за ними, выявляем все связи.

— Может, уже пора их взять? — недовольно протянула императрица.

Годы не пощадили ее. Она родила десять детей, и изрядно располнела, став не по годам тяжела на подъем. Вместо молодой красивой женщины сидела измученная борьбой за власть, ненавидимая всеми волчица, защищающая свой выводок. А еще Мартина очень устала, оставшись совершено одна. Муж был далеко, а верные даны погибли. Ее нервы были натянуты, как струна. Она теперь даже спала плохо, вздрагивая по ночам от каждого звука.

— Что это за шум? — недовольно повернул голову патрикий. — Кто посмел?

Прямо за дверью раздался грохот, потом придушенный вопль, а потом створки распахнулись, и в покои императрицы ввалился Сигурд Ужас Авар собственной персоной. И императрица, и патрикий так удивились, что даже немыслимая дерзость дана так и осталась без ответа. На него просто смотрели недоуменно. Ведь такого просто не могло быть, потому что не могло быть никогда. Никогда и никто не входил в покои императриц без высочайшего на то дозволения.

— Я к госпоже хотеть пройти! — сказал он, глядя прямым детским взглядом. — А меня не пускать! Я перстень показать, а меня все равно не пускать! Проваливать, говорят, варвар! А я точно знать, что у кого этот перстень есть, тот может к госпожа пройти. Ну, я этот глупый дурак, который порядки не знать, немного бить и сам к госпожа прийти. Госпожа этот неуч наказать! Да, госпожа?

— Что? — Мартина захохотала в голос, до слез, до колик в животе. Ей давно не было так весело и спокойно, словно с этим придурковатым громилой вернулась ее прошлая жизнь, когда перед женой императора-победителя пресмыкался весь мир.

— Наказать? — она даже всхлипывала от смеха. — Сигурд, ты что, жив? Да как ты посмел вломиться в мои покои? — она снова согнулась от смеха, не замечая странного взгляда протоасикрита Александра, который погрузился в глубокую задумчивость.

— Госпожа! Мы спасем вас! — закричал офицер дворцовой стражи, который привел два десятка схолариев. — Руки поднял, варвар! На колени!

— Это мой слуга! — махнула рукой Мартина, вытирая слезы. — Пропускать его ко мне всегда, в любое время! Можете идти!

Схоларии удалились, а Сигурд, глядя все так же прямо, произнес.

— Я прийти, потому что про заговор знать, госпожа! Поэтому тот дурак бить и в дверь вломиться. Я знать, что нельзя! Но я тебя спасти! Ломать дверь — малая беда.

— Надо же! — удивилась Мартина. — Все сегодня хотят меня спасти. Удивительно даже! Я же тебе сказала, Александр, что их пора брать, — ледяным тоном добавила императрица, которую тут же покинуло веселье. — Если об этом уже судачат в тавернах, то ты рискуешь сильно опоздать.

— Я хотеть принести тебе их головы, госпожа, — преданным взглядом смотрел на нее Сигурд. — Но сначала спросить разрешения у тебя. Это знатный армяне, которые к нам от персов перебежать и Иоанн, император сын. И Феодор младший с ними. Я в таверне быть, там слышать. Пьяный дурак болтать.

— Убивать никого не нужно, Сигурд, — ответила Мартина, глядя на него почти что с материнской нежностью. — Возьми десяток тех бездельников, которых ты побил, и притащи изменников во дворец. Государь скоро будет здесь. Мы ждем его со дня на день.

— Слушаюсь, госпожа! — рявкнул Сигурд и вышел, плотно закрыв за собой дверь.

— Откуда у него ваш перстень, кирия? — недоуменно посмотрел на императрицу Александр. — Зачем вы дали его простому наемнику?

— Так было нужно, — поморщилась Мартина, которой пришел в голову тот же самый вопрос. — Так было нужно, патрикий. Это вас совсем не касается. Я вольна раздавать своим слугам все, что пожелаю.

***

Два василевса империи и две императрицы сидели в тронном зале, кричащая роскошь которого резко контрастировала с унылым состоянием государственной казны. Разряженные схоларии, которые вновь появились во дворце, блестели золотыми цепями, расположившись в красивых позах около порфировых колонн. Языческие статуи Победы, которые никто даже не подумал убрать, презрительно смотрели на заговорщиков, стоявших на коленях перед императорской семьей.

— Мартирос Багратуни... Давид Сарухани..., — задумчиво произнес император Ираклий. Его могучая стать расплылась под грузом лет. Он был стар и выглядел безумно уставшим от навалившихся на него бед. — Вам-то чего не хватало?

— Прости, великий, — робко заглядывая в глаза, произнес Мартирос, бывший сасанидский правитель Армении. Он уже один раз предал своего повелителя, шахиншаха, а вот теперь предал второго. — Наваждение бесовское! Пощади! Век буду господа молить за тебя!

— Тебя-то я пощажу, — все так же задумчиво произнес император. — Грех великий лить кровь армянских князей. Поскольку ты поступил так же по отношению ко мне и не захотел окунать свою руку в мою кровь и кровь моих сыновей, я не стану тянуться к тебе и твоим сыновьям. Иди, куда я тебе прикажу, и я помилую тебя(1).

— Что с ним прикажете сделать, ваша царственность? — почтительно спросил патрикий Александр.

— В Африку, в ссылку, до конца жизни, — с каменным лицом произнес император. — И всю его семью тоже. А вот с остальными...

В Империи не принято было казнить заговорщиков, церковь жестко выступала против этого. А потому их участь была куда более горькой, ведь смерть легкая и быстрая заменялась на смерть мучительную и долгую. В этом куцем огрызке оставшейся жизни вместе с силами человека постепенно таяла его надежда, разъедая душу ржавчиной лютой тоски. Император молчал, обводя тяжелым взглядом собранных перед ним людей. Что он читает в их глазах? Страх! Страх! Мольба! Страх! Ненависть! Сын брата Феодора, племянник, обласканный им сверх всякой меры. Он тоже решил покуситься на божественную власть. И сын Иоанн... Пусть незаконнорожденный, но сын... Знал, но не донес, а потому виновен. Жажда власти затмила его разум.

— Он! — император показал на Иоанна Аталариха. — Отрезать нос и руки. Он неблагодарный, как собака, поэтому и есть теперь тоже будет, как собака, лакая из миски. Выслать его на остров Принкипо(2). Не давать теплой одежды, дров и жаровни.

— А остальные? — почтительно осведомился Александр.

— То же самое, — махнул рукой император. Только разошлите их всех в разные места, и куда-нибудь подальше.

— Проклинаю! — одними губами произнес Феодор, и это не укрылось от взгляда Ираклия, который даже вздрогнул от того потока ненависти, что исходил от такого родного еще недавно человека.

— А этого выслать на остров Гаудомелете(3), — ткнул Ираклий рукой в племянника. — А по приезду пусть ему отрежут еще и ногу. Пусть лекари следят, чтобы он не умер! Пусть изменник, получивший жизнь, благодарит господа за нашу доброту. Суд окончен.

Мартина, которая была полностью удовлетворена состоявшимся судилищем, встала и пошла в свои покои. Сигурд, который вновь железной башней прикрывал ее спину, дарил ей невероятный, почти забытый покой. Она не стала опускаться до того, чтобы спрашивать у своего цепного пса, откуда он взял перстень опального доместика, сидевшего в подвале дворца. Он скажет это сам, и скажет очень скоро. Она не сомневалась в этом.

А Сигурд, напротив, шел невеселый и хмурый. Коста, который говорил, что ему надо делать, очень надеялся, что удастся первыми донести о заговоре и выпросить жизнь Стефана у госпожи. Но их мечта была слишком наивной, императрица уже все знала.

— План Б, — брюзжал про себя Сигурд, идя за своей госпожой. — Что такое план Б? Вечно этот Коста любит напустить туману. Вечно у него все сложно. Нет, чтобы просто пойти, и проломить кому-нибудь голову!

***

Через две недели.

— Мы просто пойдем и проломим кому-нибудь голову, но это будет в самом крайнем случае, — сказал Коста, когда Сигурд смог, наконец, вырваться из дворца. Императрица даже спать его заставляла у входа в свои покои, пока он не взмолился.

— Госпожа, от меня уже вонять, как от дядя Бьёрн! — умоляюще смотрел Сигурд на невысокую женщину в расшитой жемчугом и камнями головной повязке.

— Что еще за дядя? — недоуменно спросила императрица, которая последнее время пребывала в необыкновенно благодушном настроении.

— Брат отца, — пояснил Сигурд. — Он пить половину луны дней, а потом идти в хлев со свиньями спать. Дерьмо вонять, фу! Его вся деревня стыдить и бабы не давать совсем! А у Сигурд одежда красивый, и он мыться всегда, — дан гордо посмотрел на повелительницу вселенной и подбоченился. — Сигурд все бабы давать! Сигурд даже никогда шлюха не платить. Сигурд подойти и сказать: пойдем, баба, сено валяться! И баба идти! Вот!

— Что? — Мартина совершенно растерялась, а потом расхохоталась от всей души. Она и не подозревала, что Сигурд сейчас отчаянно врал. Не гуляют так откровенно женщины в германских деревнях, где каждую курицу знают в лицо. Но зато ей, зажатой в безжалостные тиски дворцовых церемоний, еще никогда не доводилось слышать ничего подобного. И любой другой за это жестоко поплатился бы, но только не этот здоровяк, который смотрел на нее наивным взглядом голубых глаз. Он даже не подозревал, что за подобные слова, сказанные в присутствии госпожи мира, ему положено сейчас махать киркой на серебряных рудниках.

— Иди, помойся, конечно! — всхлипывала она. — Господи, я же сейчас умру от смеха! И ведь рассказать-то об этом никому нельзя!

Она хохотала так еще несколько минут, чем привела в совершеннейшее недоумение своего нового протовестиария(4), который сменил недавно умершего старика. Евнух еще не знал, что этому недалекому варвару-охраннику позволительно вести себя подобным образом в присутствии царственной особы.

— Стой! — сказала она уходящему дану. Он посмел повернуться к ней спиной. Еще одно немыслимое нарушение церемониала, которое сходило с рук только ему. — Ведь ты хотел меня о чем-то попросить! Ведь так?

Вместо ответа Сигурд снял шлем, размотал цветастый платок и стыдливо обнажил неровно обросшую голову.

— Вот! — показал он пальцем на висок. — Араб булава ударить. Тут в кость дырка есть. И в ноге две раны. Меня Стефан спасать. Ему нельзя быть в Кесария идти. Он ведь знать, что его в цепи заковать в Кесария. А он все равно пойти. Из-за меня пойти. К лекарю везти Сигурд, день и ночь везти. Жизнь спасать. Сигурд долг есть перед Стефан. Госпожа отдать Стефан Сигурд?

— Так вот откуда у тебя этот перстень, — нахмурилась императрица. — Я не могу отпустить Стефана. Он изменник. Он жив только потому, что... Впрочем, это тебя уже не касается. Он умрет в заключении, Сигурд. Такова воля нашего повелителя.

— Еда отнести! Вино немного! — Сигурд смотрел на нее таким умоляющим взглядом, что головная повязка, расшитая драгоценными камнями, качнулась вниз. Императрица Мартина дарует эту милость своему верному слуге, но он должен ее заслужить. Ведь уже много дней она спала, как младенец, зная, что ее покой охраняет этот человек, не знающий ни страха, ни сомнений, готовый отдать жизнь за другого. Ведь тут, в Константинополе, больше не осталось подобных людей. Мартина, которая проникала в души людей своим звериным чутьем, знала это совершенно точно. Вокруг нее крутилась одна гниль, которая предаст, как только переменится ветер. И тут повелительница мира поймала себя на мысли, что жутко, до скрежета зубовного завидует неверному доместику, отчаянному игроку, не раз ставившему на кон свою собственную жизнь. Ведь у него есть брат, готовый начать за него войну, и друг, который готов за него умереть. Непрошеные слезы пробежали по щекам, прорезанными горькими складками у рта.

— Соберись! — прошептала она сама себе. — Мы государи, нам не дозволено человеческое. У нас есть наш долг. Он превыше всего!

— Сигурд как пес служить, — преданно смотрел на нее дан. — Сигурд умереть за госпожа. По одному слову умереть.

— Умирать за меня не надо, — жестко сказала императрица. — За меня надо убивать. Сможешь убить того, кого страшится убить сам василевс?

— Я убью даже змея Йормунганда, если госпожа велеть, — уверил ее Сигурд.

— Есть один человек, — сказала императрица с каменным лицом. — Он должен умереть. Если ты сможешь убить его так, что не останется следов, то я разрешу тебе увидеть Стефана и отнести ему еды.

— Я закрыть ему нос и рот, и немного подождать, госпожа, — кивнул Сигурд. — Никто ни о чем не догадаться. Когда его убить?

— В начале весны, — произнесла Мартина. — Тогда государь уедет в Антиохию. А пока держись подальше от темницы, Сигурд, иначе угодишь туда сам. И не делай такое лицо. Ты не такой дурак, каким хочешь казаться. Я вижу тебя насквозь.

Сигурд вышел, а она долго смотрела ему вслед. Ей было безумно жаль. Неужели придется лишиться такого преданного слуги? Ну что же! Оно того стоит. Она уже приняла свое решение.

1 Цитата из армянского историка Себеоса, оставившего жизнеописание императора Ираклия.

2 Один из островов в Мраморном море, пригород Стамбула.

3 Один из островов Мальтийского архипелага.

4 Веститоры — евнухи, заведовавшие императорским гардеробом. Протовестиарий — старший из них. Также он отвечал за личную казну императрицы.

Глава 5

Январь 637 года. Братислава.

Заканчивалась новогодняя неделя, в которую честной столичный люд гулял, как в последний раз, славя каждый своих богов. Языческий праздник Солнцеворота и Рождество Христово праздновали все вместе. Как-то так случайно получилось, что зороастрийский Хоррам руз тоже выпадал на это время, как и праздник молодого Солнца у митраистов. Правда, митраистов в Братиславе не наблюдалось, зато персов-огнепоклонников хватало. Они понемногу приезжали сюда и оставались в Словении навсегда. На их родине сейчас жилось весьма несладко.

Рождественский пост закончился, а потому народ гулял, веселился и водил хороводы вокруг нарядно украшенных елок, будучи в слегка приподнятом настроении. Государь не препятствовал, и таверны работали допоздна, возвращая серебро из карманов обывателей обратно в казну. Загулявших сверх меры и приличия горожан стража, в зависимости от социального статуса, либо приводила в чувство ударом под дых, либо почтительно провожала до дому, получая от жены уважаемого купца или дьяка положенный в таких случаях гривенник. Любили стражники на Новый Год службу нести.

А вот небрежно сколоченный деревянный сарай, стоявший в одном из лучших мест города, приводил всех в недоумение. Это еще что такое? Ведь перед неказистым зданием стояли санки всех трех княгинь и боярские выезды, запряженные тройками рослых коней.

— Чегой-то здесь происходит, уважаемый, а? — интересовался слегка подпивший мастеровой у воина из охраны, переминавшегося у входа с ноги на ногу.

— Театр тут! — важно отвечал тот. — Премьера! Царь Эдип! Понял?

— Не-а! — честно крутил башкой мастеровой. — Я кроме слова «понял» ни слова не понял! Ты, служивый, сейчас со мной говорил-то?

— Коли не понял, деревня, то и иди своей дорогой, — гордо отвернулся воин, который тоже не понимал значения им самим произнесенных слов, но виду не показывал, сохраняя торжественную важность.

— Ишь ты! — удивлялся народ. — Царь какой-то! Премьера! Знать бы еще, чего это такое! Видать, какая-то новая господская забава. С жиру бесятся бояре наши!

А внутри сарая, который отапливался железными печами, труппа, приехавшая летом из Александрии, осуществила свою самую заветную мечту — поставила Софокла, одного из трех великих трагиков. Мелочиться не стали, и начали с Царя Эдипа, который был «наше всё» в античной литературе. Зашли с козырей, так сказать. Ведь если и «Царь Эдип» не зацепит публику, то и вовсе на театральном деле можно будет ставить крест. Останется одни только похабные пантомимы на ярмарках разыгрывать.

Когда труппа лицедеев приехала в Братиславу, перед этим неплохо заработав на Большом торге, развлекая купцов, Самослав сначала не понял, чего от него хотят. Но, обдумав предложение, как следует, решил дать лицедеям шанс. Почему шанс? Да потому, что живьем старые пьесы не ставили уже несколько столетий, и культура античного театра была утрачена полностью. Говоря откровенно, восстанавливать ее особого смысла князь не видел. Все эти маски, которые менялись в зависимости от поведения персонажа, казались ему невообразимой глупостью. Он поставил условие — играют без всяких масок, женщины играют женщин, а мужчины — мужчин. Иначе не поймут люди греческих изысков. Тут пока, слава богам, греческих изысков не наблюдалось. По старинке люди жили. К его великому удивлению, труппу взялся опекать сам епископ Григорий, который, стыдливо пряча глаза, засыпал князя цитатами из Аристотеля, который данного автора ставил весьма высоко. Организацию будущего представления его преосвященство взял на себя. Лицедейство в империи считалось делом презренным и святыми отцами порицаемым, но в здешних лесах отцу Григорию дать укорот было просто некому. Папа Александрийский Вениамин прятался где-то в египетской пустыне. Папа римский Гонорий сидел в разоренной Италии, и не высовывал носа за стены Вечного города. Ему не до театра было. Тем более не до театра было патриарху Софронию, который прямо сейчас командовал в осажденном арабами Иерусалиме. С патриархом Константинопольским Сергием Григорий был в контрах, не разделяя его доктрину о единой божественной энергии, а в Антиохии в то время патриарха вообще не было.

В общем и целом, к намеченному сроку лицедеи управились. Премьера удалась на славу, а потому князь хранил вежливое молчание. Он откровенно скучал, глядя на неумелые кривляния актеров. Ему все происходящее казалось неимоверно пафосным, наигранным и неискренним действом, но вот многих из присутствующих оно проняло всерьез. Видимо, здешняя публика сама дорисовывала в своем воображении недостающие детали, ведь декорации были откровенно убоги. Княжна Юлдуз рыдала в голос, когда жена главного героя убила себя, узнав, что она его мать. Святослав обнимал свою невесту, а она горько плакала, уткнувшись ему в плечо. Рядом всхлипывали все три княгини. А беспомощно шагающий Эдип, который выколол себе глаза, крича, что недостоин смерти, вырвал из зрителей всеобщий вздох ужаса. По настоянию князя использовали куриную кровь, которой актер незаметно вымазал себе лицо. Получилось до того похоже, что народ поверил, что он это взаправду с собой сделал. Все-таки, люди тут были предельно неискушенные, в театре разбирались плохо, а вот в крови, наоборот, хорошо. Потому-то окончание пьесы зрители встретили восторженным ревом, свистом, топотом ног и стуком по подлокотникам кресел. Научить бояр выражать свои эмоции аплодисментами князь Самослав как-то не додумался. Горящие восторгом глаза епископа Григория убедили князя еще в одной несложной мысли — ему придется строить постоянное здание театра.

— Збыслав! — негромко позвал он боярина, который сидел впереди и утешал своих рыдающих жен. Они не могли пережить такого накала страстей. А вот сам боярин не впечатлился. Он был слишком циничен и рационален, чтобы пропустить множество логических огрехов в этой истории. Ну, на кой, спрашивается такому видному парню за себя старую бабу брать, если вокруг молодых полно?

— Все понял, княже, — отозвался Збых. — Все вскорости обсчитаю. Лицедеев задаром кормить не будем. Пусть казне аренду платят. Лет за десять здание отобьем, а потом в плюс выйдем. Я уже все обдумал, пока эту муть смотрел.

— Ах, ты ж! — невольно крякнул князь, припоминая кое-что из прошлой жизни. — Вот молодец! А то я бы им сейчас... Им тогда вон чего, а они, сволочи... Э-эх!

***

Февраль 637 года. Третье жупанство Префектуры Норик. Бывшее жупанство Моимира. Бывшие дулебские земли. Граница с Баварским королевством.

— Да куда ж ты снова собрался, Любимушко! Холод же собачий!

Жена Цветана пустила было пустую бабскую слезу, хотя знала, что дело это бесполезное. Муж ее ни за что объезд своих земель не пропустит, пусть хоть даже сотня оружных варнаков захочет взять приступом их усадьбу. Варнаков отгонит, а потом все одно поедет. Муж ее до работы весьма злой был. Хотя, тут была и другая причина, объясняющая повышенную тягу к труду. Любим давно уже не мог обходиться без почтительных взглядов родовичей, которые начали ломать шапку перед знатью. Раньше не бывало такого, а теперь вот есть... Начал народец вежество понимать, сознавая, кто есть в этой жизни пан Любим, а кто есть они, кость черная. Цветана снова была непраздна, как будто разрывает ее в лютую стужу рожать. Вот и первого сына она в самый мороз принесла. Так думал Любим, с привычным удовольствием лапая пышные женины телеса. Краше его жены никого во всем жупанстве нет. Двести пятьдесят фунтов(1) белого, нежного боярского тела, с рождения не знавшего труда. Слаще и быть ничего не может для того, кто в вонючей от едкого дыма землянке рос. Рос до шестнадцати весен, пока в княжеское войско не попал.

Ритуал сборов был привычен, ведь любой жупан мотался по своей земельке, словно голодный волк. Иначе никак нельзя. Ленивых из жупанов выгоняют с треском, ведь желающих ой как много! И сотники из армии увольняться стали по ранениям, и у набольших бояр свои собственные дети подрастают, голодной пастью щелкая.

— Руку хоть дай разомну! — всхлипнула Цветана, которая каждый вечер делала ему массаж раненой руки. Его показал когда-то ромейский лекарь. Сухая почти рука понемногу отживала, а мертвые, немые пальцы иногда пробивало легким игольным колотьем.

— Мни, и поеду я, — согласился Любим, который слова князя про горячую соль и разогрев раненой в бою руки помнил так, словно вчера это было. Он верил в князя истово, словно в бога, тем более, что результат был налицо. Левая рука его понемногу становилась живой, хоть биться со щитом он бы сейчас не смог.

— Все, поехал, любушка моя, — клюнул он жену в щеку легким поцелуем и вышел на мороз, запахнувшись в толстенный тулуп.

Тут, в Словенских землях не то, что у дремучих германцев. Там до сих пор в плащи кутаются, пытаясь скрыться от злющих щупалец холода, пробиравшихся к телу. А про валенки только-только узнавать стали, хотя тут у Любима даже кучер в них сидит, навернув для тепла толстую суконную портянку. А ведь раньше в поршнях зимой ходили! Бр-р! Любим даже вздрогнул от жутких воспоминаний. Дядька его сгорел в одночасье, когда в дрянной обуви на охоте обморозился. Да, поднялись купчишки в Драгомирове, которые у обров шерсть в работу забирали. И обры те тоже озолотились, продавая теплую обувку по всем землям севера. Ее саксы и тюринги возами с Большого торга увозили. У них ту обувку с руками отрывали, ведь шерсти столько и нет там. Всю даны выкупают, которые из нее ткань для своих парусов ткут. Впрочем, и он, Любим, не промах весьма. Мануфактурку ему князь дозволил построить, и на пеньковые канаты большой заказ сделал. Особливо повелел в те канаты красную нить вплести. Не понял сначала Любим, для чего это, а потом догадался, когда за тот канат вора на правеж поставил. Очень уж удобно с той нитью вора искать. Нипочем княжеский канат со свойским не спутать.

— Н-но! Пошла, родимая! — кучер щелкнул кнутом, и лихая тройка взрезала полозьями саней мерзлый наст. Любим, который завернулся в медвежью полсть, от удовольствия глаза прикрыл. Ему даже наяву виделись толстые бухты пеньковых канатов, которые он отгрузил по осени в Братиславу. Добрые канаты, без гнили. Волокно к волокну староста Тишила, компаньон его, отбирал. Сам государь похвалил тогда Любима, в пример другим ставя. И ларец, который Любим набил серебром, совсем не лишний в его казне будет. Копеечка к копеечке липнет, это любой дурак знает! Там вот еще что! Государь предложил на паях мануфактуру создать и все заказы на флот через нее гнать. С одной стороны — у Любима всего-то десятая доля останется, зато с другой... Неужто он, как кузнец Лотар богат станет? И близ самого князя будет держаться? Любим погрузился в сладкие мечты...

***

В то же самое время. Февраль 637 года. Иерусалим.

— Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Обязательство Умара.

Это обещание безопасности от раба Аллаха, Умара, повелителя правоверных, жителям Элии(2). Обещание безопасности их жизни, собственности, храмов и крестов, больным, вылечившимся и другим людям. Их храмы не будут заняты или разрушены, и у них не будет отнято какое-либо имущество, кресты или собственность. Христиан не будут презирать за их веру, и никому из них не будет причинён какой-либо вред. Никому из иудеев не будет дозволено жить с ними в Элии. Жителям Элии следует платить налог на веру подобно тому, как его платят жители других городов. Им следует изгнать из города римских чиновников и воров. Жизнь и имущество всех изгнанных будет охраняться до тех пор, пока они не окажутся в безопасности. Если же кто-нибудь из них решит остаться в Элии, то он должен будет платить налог на веру, как и остальные жители Элии. Если же кто-нибудь из жителей Элии решит уйти со своим имуществом за римскими чиновниками, оставив свои церкви и кресты, то его жизнь, церкви и кресты будут охраняться до тех пор, пока он не окажется в безопасности. Те же из них, кто останется в Элии, будут платить налог на веру, как и другие жители Элии. Каждому будет позволено уйти вместе с римскими чиновниками или вернуться к своим семьям. С него ничего не будет спрошено, пока он не соберёт свой урожай. В том, что содержится в этом договоре с теми, кто платит налог на веру, — обещание Аллаха, покровительство его Пророка, халифов и правоверных.

О том свидетельствуют Халид ибн аль-Валид, Абд ар-Рахман ибн Ауф, Амр ибн аль-Ас и Муавия ибн Абу Суфьян.

Записано и объявлено в 15-й год Хиджры. Умар ибн аль-Хаттаб(3).

— Вроде бы все верно, пресвященный, — битрик, так назывался у ромеев комендант крепости, вопросительно посмотрел на патриарха Софрония, который и был фактическим руководителем города. — Все, как договаривались. Неужто сдать город придется? Это измена ведь!

— А ты что предлагаешь? — сурово посмотрел на него патриарх. — С голоду помереть? Ведь уже четыре месяца в осаде сидим! Или ты хочешь, чтобы тут резня была, как в Дамаске? Халид этот — зверь лютый, отродье адово.

— Но слово свое он держит..., — задумчиво произнес битрик.

— Как им, агарянам проклятым верить? — покачал головой патриарх. — Посылай гонца. Скажи, что только их халифу город сдадим. Не спокойно что-то на сердце у меня.

***

— Преосвященный! Преосвященный! Халиф Умар лагерем встал у ворот! Нас с тобой к себе требует(4). — битрик спешил так, что даже запыхался.

— Да, я сейчас, — кряхтя поднялся патриарх Софроний.

— Прикажете повозку подать? — преданно посмотрел ему в глаза комендант.

— С ума сошел? — горестно вздохнул старец. — Мы же еретикам город сдаем. Пешком пойдем, словно грешники кающиеся.

Софроний и битрик пошли к воротам, провожаемые умоляющими взглядами горожан. Голод, страх, отчаяние, надежда... Целая гамма чужих чувств свалилась на старца, придавив его плечи к земле. Он шел пешком, выражая смирение перед божьей волей. Милосердный господь попустил дикарям из пустыни владеть священным городом. Как он, многогрешный иерей, может противиться его воле? Он может только принять его повеление, сохранив по возможности свой город и свою паству.

Шатер халифа был в двух перестрелах от городских ворот, и он не выделялся ни размерами, ни роскошью. Софроний прекрасно помнил, как входил в город василевс Ираклий, даже его покоробила тогда кричащая роскошь императорской свиты. Покоробила потому, что три четверти города лежали в руинах, а люди в нем пухли от голода. Императорские мытари, которые появились сразу же, как только город оставили персидские отряды, не дали поблажки ни вдове, ни погорельцу. Вновь заходила римская плеть по спинам палестинских тружеников. Так было последние семь столетий...

Да кто же из них халиф? — недоуменно думал Софроний, разглядывая толпу нарядно одетых арабов. Только один из них выделялся скудостью своих одежд, и взгляд патриарха скользнул было мимо, но снова упал именно на этого человека. Грубая домотканая шерсть, которую пряли женщины этих варваров, была покрыта пылью дорог и не раз чинилась. Еще один из присутствующих тоже был одет довольно просто, но он явно не был арабом. Широкоплечий здоровяк с окладистой бородой походил на людей севера, но здесь он явно был своим. Да кто же из них халиф? Да вот же он! Рыжая борода, окрашенная хной, богатырская фигура и жесткий взгляд. А еще простота одеяния. Умар был аскетом, презиравшим роскошь. Именно так рассказывали о нем люди. Потому-то все, кроме русоволосого здоровяка, были смущены. Видно, тот хорошо изучил вкусы своего повелителя. Софроний, когда подходил к шатру, слышал, как полководцы оправдывались перед своим господином, который отчитал их за роскошные одеяния. Даже Халид и Муавия, великие воины, склонили головы и признали свою вину. Умар в молодости был пастухом, а затем торговцем, как все курайшиты. И вот теперь он вознесен на самую вершину могущества, но оно никак не изменило его. Он был совершенно равнодушен к мирским благам. И именно это пугало в нем больше всего.

— Город твой, халиф, — склонился патриарх. — Прими его людей под свою руку и правь мудро и справедливо.

Вместо ответа Умар склонил голову в знак согласия.

— Пойдем, слуга бога, — произнес он. — Я хочу помолиться рядом с тем местом, где вознесся на небо пророк Иса.

— Ты хочешь поклониться гробу его и кресту, на котором он был распят? — сказал Софроний.

— Я не войду туда, — покачал головой Умар, — иначе мусульмане сделают из этой церкви мечеть. А я уже дал свою клятву. Она у тебя в руках.

Часом позже, когда халиф и сопровождавшие его воины вознесли молитву перед Храмом Гроба Господня, халиф повернулся к патриарху и спросил.

— Укажи нам место, где можно построить мечеть. Только это место должно быть лучшим из всех. Святым местом! Понимаешь?

— Такое место есть, халиф, — ответил патриарх. — Оно на Храмовой горе. Но... там горы мусора и камней...

— У меня хватит сил, чтобы таскать камни во имя Аллаха милосердного, — спокойно ответил Умар. — Веди нас!

Софроний повел новых хозяев этой земли туда, где годами бросали всякий сор. И он невольно подслушал разговор, который шел прямо за его спиной.

— Позволь внести пожертвование на строительство этой мечети, величайший, — почтительно говорил русоволосый здоровяк. — Аллах дал хорошую прибыль в мой последний поход в Индию. Мне не жаль денег на такое благое дело.

— Ты добрый мусульманин, Надир, — благосклонно ответил ему Умар. — И твои успехи на море вдохновляют других. Купцы Йемена благословляют твое имя. Наши воды безопасны, как никогда.

— Мне бы сотен пять воинов, величайший, — торопливо сказал здоровяк. — А лучше тысячу. И тогда я очищу от пиратов дельту Инда и принесу туда свет ислама. Не лучше ли нам обратить в истинную веру идолопоклонников востока, чем терзать войной людей Книги?

— Мы обсудим это позже, — кивнул халиф. — А сейчас нам нужно таскать камни, Надир. Я возьму вот этот...

1 Речь идет о римской либре — 327,5 гр. Жена Любима весила 82 кг.

2 Римское название Иерусалима — Элия Капитолина.

3 Подлинность именно этого текста оспаривается. Есть мнение, что он более поздний, чем оригинал. Но, тем не менее, подобный договор был заключен.

4 Расхожую историю о том, что халиф Умар скакал в Иерусалим из Медины на одном верблюде, попеременно с собственным слугой, и вошел в город пешком, ведя животное на поводу, автор посчитал легендарной и здесь приводить не стал. Это было бы чересчур даже для Умара. Ранняя история арабских завоеваний носит чрезвычайно романтичный характер.

Глава 6

Март 637 года. Константинополь.

- За что тебя сюда сослали, бедолага? – сочувственно спросил напарник у Сигурда. – Ты же самой госпоже служишь! Это все знают!

- Это все бобы! – обреченно повесил голову Сигурд. – У меня от бобов всегда брюхо пучить. А госпоже не нравится вот. Говорит, глупый деревенщина я. А что в этом плохо есть? Мне что, ветры в себе держать? У нас в Дании это дело обычный, никто косо не смотреть. У нас там свободный страна. Каждый пердеть, когда его душа просить. И для здоровья полезно есть, и в доме куда теплей, если вся семья бобы есть. У нас в доме больше двадцать человек жить. И коровы, и свиньи, и очагов пять штук. И дядя Бьёрн еще … Это все так вонять, что бобы даже не заметить никто. Я недолго тут быть, госпожа скоро простить меня. Я ей много лет служить. Она добрый, она ко мне привыкнуть уже.

Напарник как-то странно посмотрел на Сигурда, но не сказал ничего. Дан был единственным человеком на свете, который считал доброй императрицу Мартину, которую весь остальной Константинополь проклинал. Ее высокомерие и жестокость, вдобавок к кровосмесительному браку сделали ее самой ненавидимой из всех жен императоров за тысячу лет существования Восточного Рима.

Тюрьму, которая расположилась в необъятном подвале Большого Дворца, охраняли одни неудачники. Почетна была служба во дворце, да только тогда, когда красивый, завитой схоларий в алом плаще и с непременной золотой цепью на шее охраняет императорский выезд. Завистливые взгляды молодок прожигали дыру в таком бравом молодце, заплатившем немалые деньги за право получить эту непыльную службу. Как боевая сила схоларии были полным нулем, но, к счастью, императоров еще окончательно не покинул разум, и реальную службу по охране государей нес полк мечников, которых называли экскубиторами. Пять тысяч горцев-исавров с оружием обращались довольно лихо, и бойцами были умелыми. И, как водится в жизни, где, как известно, нет справедливости, получали исавры куда меньше, чем красавцы-схоларии.

Вот такой вот горец, который еще пару лет назад пас коз в горах Анатолии, сидел напротив Сигурда и, развесив уши, слушал его рассказы про дальние земли, славные битвы и злосчастные бобы, из-за которых такого знаменитого воина отправили сторожить пленников в подвале. Нести службу, нюхая всю стражу вонь факелов и немытые годами тела, что сидели за дубовыми дверями, было довольно тоскливо, а потому волей-неволей парни сдружились.

- Я спать, ты сторожить, - сказал Сигурд напарнику. – Потом я сторожить, ты спать.

- Не положено, - воровато оглянулся воин. – Десятник увидит, шкуру спустит.

- А ты сказать, что я замки проверить, - посоветовал ему Сигурд. – Ты громко сказать, я услышать и проснуться.

- Ты голова! – просиял мечник. – Ложись, а я потом. Куда они отсюда денутся?

Десятник в ту ночь не пришел. Да и как бы он пришел, если к нему заявился сам полусотник с кувшином вина, и они засиделись до утра. И впрямь, парни на посту опытные. Чего их проверять лишний раз.

Горец захрапел, улегшись на топчан в свободной камере, а Сигурд пошел дальше по коридору, где сидел тот, чью жизнь он должен взять по приказу своей госпожи. Он отодвинул засов и приоткрыл дверь, поморщившись от потока спертого воздуха, царившего в крошечной клетушке. Там не было окна, и не было воды, чтобы умыться. Там вообще не было ничего, кроме топчана и ведра, которое уносили раз в день. Есть и пить давали тоже раз в день, а свет проникал сюда из маленького отверстия в двери, куда падали блики факелов. Впрочем, на стене еще висела икона. И именно общением с господом занимались здешние узники, пока окончательно не сходили с ума. Немногие выходили отсюда, если только их родня не вымаливала прощение у мстительных императоров. Или не покупала его…

- Проклятье! – даже тусклый свет масляной лампы, который ворвался в камеру, ослепил несчастного узника, который привычно зажмурил глаза и прикрыл их рукой.

Сигурд аккуратно поставил лампу на топчан и ударом кулака в темя погрузил заключенного в беспамятство. Дан нежно подхватил упавшее было тело и бережно уложил его на пол. Он сел на грудь узника и, сжав его грудь коленями, накрыл рот и нос огромной ладонью. Тело под ним подергалось пару минут и затихло. Все было кончено. Сигурд положил убитого им на топчан и критически посмотрел на дело рук своих. Госпожа будет довольна. Бывший куропалат Феодор, которого было сложно узнать в этом изможденном, всклокоченном оборванце, выглядел совершено обычно. Так, словно умер во сне, как часто здесь бывало. Никого не взволнует эта смерть, ведь именно для этого людей сюда и сажали. Сажали тех, кого было страшно отпустить даже на острова, лишив глаз и носа. А вот Стефана здесь не было. Он не должен был умереть. Слишком уж ценен он был в долгой игре государей, словно старший козырь, приберегаемый умелым игроком до самого конца.

***

В то же самое время. Братислава.

Странное это было совещание. Вот спрашивается, ну что может общего у боярина Збыслава, ростовщика-язычника и княжеского казначея, и стремительно набирающего вес во всем христианском мире архиепископа Григория Братиславского? Епархия разрасталась, и нужно было назначать новых епископов. Отдавать это право кому бы то ни было, князь категорически запретил, прямо на границе развернув пару раз каких-то напыщенных личностей, которые трясли грамотами из Константинопольской патриархии. Проблема была решена просто и эффективно. Небольшое вспомоществование вечно голодающему Риму, и вуаля! Волей папы епископ Братиславский Григорий стал архиепископом, что ставило его на один уровень с митрополитами Галлии.

Так что свело вместе настолько разных людей? Особенно, когда они внимательнейшим образом читают евангелие от Матфея.

- Ага…, - задумчиво протянул Збыслав, водя пальцем по строке, - теперь понял. Владыка Исидор вот на это место ссылается. Глава 25, стих 26 и далее…

- Господин же его сказал ему в ответ, - на память продекламировал Григорий, -лукавый раб и ленивый! ты знал, что я жну, где не сеял, и собираю, где не рассыпал; посему надлежало тебе отдать серебро мое торгующим, и я, придя, получил бы мое с прибылью; итак, возьмите у него талант и дайте имеющему десять талантов, ибо всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет, а негодного раба выбросьте во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубовный. Сказав сие, возгласил: кто имеет уши слышать, да слышит!

- Сурово! - удивился Збыслав. – Он так-то неплохо с остальных своих слуг заработал. Аттический талант – 125 фунтов. И если в серебре… Ого! Какой жадный человек, однако!

- Ты не понимаешь, - поморщился Григорий. – Епископ Исидор сильно упрощает. Эта притча совсем другой смысл имеет. Ее отцы церкви не раз уже разобрали по буквам. Это о духовном богатстве, а не о земном.

- Ты, владыка, сейчас не в церкви, - жестко ответил Збыслав. – И мне вот это вот задвигать не нужно. Ты это для дурней прибереги. Тебе твой бог прямо написал: надо деньги в рост давать, и это хорошо.

- Плохо это, - покачал головой Григорий. – Я тебе еще десяток мест в евангелии найду, где это прямо осуждается. Но небольшая лазейка все-таки есть…

- Так что там Исидор написал? – нетерпеливо спросил князь, которому эти препирательства уже изрядно надоели. Он слушал их второй час.

- Он безусловно запретил ростовщичество, - пояснил Григорий, - но сказал, что сами деньги могут быть товаром. И если деньги даются в рост торговцу, то не лихва это библейская, а просто сделка. Лихва – это когда ты людям в голодный год под процент зерно ссужаешь. Лихоимство – это грех великий. Он за это предлагает анафеме предавать.

- Поддерживаю, - кивнул князь. – Можем даже в Уложение наказание за это внести. Это покойный епископ Исидор правильно написал. Так какие варианты придумали? – спросил князь.

- Да несколько вариантов есть, государь, - степенно ответил Збыслав. – Первый – беспроцентная ссуда под конкретную сделку. Нам потом отдают часть прибыли, но не менее оговоренной суммы. Второй! Можно продавать слиток золота, подписывать договор купли продажи и тут же выкупать его назад за вычетом процентов. Сумма оставшегося долга по первому договору и есть наш заработок. Третий! Можно делать два встречных контракта. Один – инвестиционный, а второй – продажа прибыли с него за оговоренную сумму. Плюс можно подключать страхование.

- Каким из вариантов будешь пользоваться? – с любопытством спросил князь, в голове которого забрезжило такое прочно забытое понятие, как «исламский банкинг» и «ломбардцы». Но что из перечисленного было этим самым банкингом, а что имело отношение к ломбардцам, он не сказал бы даже под угрозой смерти. Он не сказал бы даже, имело ли все сказанное отношение к чему бы то ни было вообще.

- Всеми будем пользоваться, - кивнул Збыслав. – По обстоятельствам.

- Тогда работаем! – удовлетворенно сказал князь. – Остались какие-нибудь вопросы?

- Остались! – владыка Григорий воинственно выставил вперед бороду. – Казна епархии тоже будет участвовать. Святая церковь внесла свою лепту в это дело, княже, и хочет получать средства на строительство храмов и помощь бедным. На подаяния прихожан собор не построишь! А церковную десятину ты взыскивать запретил!

- А откуда у тебя деньги появились, владыка? – сощурился князь.

- Помнишь вдову боярина Николая? – спросил Григорий. – Который Ремесленным Приказом командовал? Он еще помер прошлым летом.

- И что? – недоуменно спросил князь.

- Соборовал ее третьего дня, - признался епископ. – Она тоже вот-вот богу душу отдаст. У нее родни нет. Она завещание на церковь оставит.

- Там много? – постучал в задумчивости князь.

- Много, - стыдливо отвел глаза епископ.

- Значит, крали у меня, - все так же задумчиво произнес Самослав, - а завещают тебе. Тебе, владыка, никакой изъян в этой схеме, случайно, не видится?

- На благое дело пойдет! – решительно отрезал епископ. – Святой церкви тоже средства нужны, государь. У меня собор не достроен.

- Хрен с тобой, - махнул рукой князь. – Договорились! Достраивай свой собор. Збыслав, по морскому страхованию что?

- Не раньше следующего лета, государь, - извиняющимся тоном ответил Збыслав. – Нам хорошая морская база нужна. Иначе никто ничего платить не будет.

- Угу, - задумался князь. – Может, и не управимся за год. Ладно, отложим пока.

Он позвонил в колокольчик и спросил у вошедшего стражника.

- Княгиня Мария где?

- Все княгини и княжны на охоту уехали, государь, - пояснил тот. – Виноват, не доложили вовремя. Не хотели беспокоить. Государыни велели передать, что к ужину будут.

***

Необычно ранняя весна высушила дороги не по-мартовски. А потому первую охоту ждали с нетерпением, ведь птица уже прилетела домой из теплых краев и угнездилась в привычных местах до осени. Соколиная забава вошла в моду совсем недавно, и ввела ее, как и всегда, княгиня Мария. Она была законодательницей новых веяний в этих землях. Скука дворцовой жизни, церковь, карты и перебранки с другими женами надоедали знатным дамам за зиму безумно, а потому выезд на природу воспринимался ими, как долгожданная отдушина и элемент зарождавшейся в Братиславе светской жизни. Театр тоже становился такой отдушиной, и Царь Эдип шел с аншлагом уже который месяц. Уже и мастеровые с лавочниками сходили поглядеть на новую забаву, когда цену на вход сбросили с рубля до пятачка.

На охоту поехала и Людмила, и княжна Умила, которая через два года должна будет уехать к мужу в Баварию, и малютка Радегунда, и даже старая княгиня Милица, которая безумно скучала в каменном Граде, стоявшем на Замковой горе. Вся ее жизнь теперь проходила в стенах крепости, и это ей, много лет прожившей в степи и лесах, ужасно не нравилось. Ей было тесно и душно там. Следом за княгинями потянулись жены нобилей, накупившие ради такого случая породистых коней, пошившие новые платья, шляпы и вуали. Рядом с ними ехали слуги, которые несли на руке, одетой в плотную кожаную перчатку, ловчих птиц. Многие из них и не понимали, почему такая охота, столь обычная у германцев и галлов, стала вдруг уделом элиты. Наверное, из-за того, что никто из этой самой элиты и не думал потом есть свою добычу. Элита просто развлекалась.

Два десятка знатных дам, взвод конницы из хорутанской гвардии и толпа слуг толкались на лужке, где уже накрывали столы, ставили серебряную посуду и закуски.

- Охти мне, Агриппина! - шептала лучшей подруге и заодно ненавистной сопернице Эльфрида, Лотарова жена. - Да за что нам муки эти! Того и гляди с коня упаду. Непривычная я к такой езде.

- Да я и сама…, - сказала негромко, сквозь зубы, худая, желчная римлянка, жена кузнеца Максима. - Не женская это забава. А мой-то! Всю голову пробил, чтобы я поехала на охоту эту проклятущую. Ему большого труда стоило договориться, чтобы меня пустили сюда. Говорит, надо почаще около княгинь тереться. А сегодня ярмарка. Я такой ковер присмотрела! Персидский! Ну, хоть плачь!

- Да, душенька! - сочувственно посмотрела на нее лучшая подруга, которая перехватила этот шедевр ткацкого производства еще вчера вечером. - Так и упустить ковер можно! Персидские ковры нынче просто с руками отрывают.

- Х-ха! - резко крикнула княжна Юлдуз, которой никакие слуги не требовались. Она сняла колпачок с головы своего кречета и подбросила его в воздух. Невдалеке показалась стая гусей.

Птица взлетела куда-то в немыслимую даль, превратившись в крошечную точку. Она заложила огромный круг, словно привыкая заново к солнечному свету и отсутствию привычных пут на ногах. Птица была рабом человека. Знаком рабства были кожаные кольца на лапах и бубенцы на хвосте. И охотницы, и слуги стояли, задрав головы вверх, и напряженно следили за полетом небесного хищника. Из безумной дали привезли его сюда, откуда-то из-за гигантского озера Нево(1), о котором здесь знали только по карте в кабинете князя. Стоила такая птица больше, чем боевой конь, а потому дамы попроще охотились с ястребами и беркутами, привычными в этой земле. Знатно горячит кровь ястреб, бьющий зайца или лису, не дающий спрятаться добыче даже в кустах. Да только никому не сравниться с ловчим соколом, который берет птицу только на просторе, по-княжески брезгуя зарослями. Только соколы летят из-за тучи и разят ничего не подозревающую птицу сверху. Разят беспощадно и метко, словно аварская стрела.

- А-ах! – выдохнула толпа, когда, брызнув в стороны перьями, упал вниз дикий гусь, переворачиваясь в воздухе, и бессильно ворочая крыльями. Он уже не мог лететь. Тяжким камнем соколиной тушки выбита из него искра жизни.

По знаку княгини сокольничий поскакал в ту сторону, куда упала птица. Там же был и бесценный кречет, который звоном хвостового бубенца подавал знак человеку.

- Ты вчера крестилась? – поджав губы, спросила Людмила у невестки, подъехав к ней поближе. – Ты отринула старых богов своего народа?

- Я приняла того же бога, что и мой будущий муж, матушка, - спокойно ответила княжна. – Вы не знали об этом?

- Не знала, - побледнела княгиня. – Он тоже? Когда?

- Прямо перед отъездом в Тергестум, - пояснила княжна. – И все его друзья крестились вместе с ним.

- Почему ты не поехала с ним? – спросила Людмила, которая не могла пробиться через тенета секретности, которые туманом опутывали будущую судьбу ее старшего сына. После неудачного покушения все буквально помешались на безопасности. А новый кравчий и вовсе ходил за княжеской семьей по пятам, пробуя все, что попадало им в рот. Он уже в дверь скоро перестанет входить, до того его разнесло вширь.

- Я жду брата, матушка, - ответила княжна. – Альцек(2) со своими людьми придет, как только вода станет теплой. Никто не захочет погубить коней, переправляясь через реки ранней весной. Мой брат поедет со мной. Степь становится слишком тесной для моего народа. Слишком долго в степи царит мир. Наш государь предложил новые земли для поселения, и мой отец принял его предложение. Следующим каганом после него будет мой старший брат Батбаян. Мой отец отринул старые обычаи. Он не даст разделить земли болгар. Он не допустит того, чтобы после его смерти на наших пастбищах пасли своих коней презренные хазары.

1 Озеро Нево – Ладожское озеро. В это время славянские племена еще не дошли в те земли. Культурные и торговые связи с ними были минимальными.

2 Альцек – один из сыновей Кубрата, который в реальной истории ушел на поселение в Италию. Потомки этого рода живут в коммуне Челле-ди-Булгерия, регион Салерно (в 400 км южнее Рима).

Иллюстрация к тексту. Жанр: Историческая проза, Альтернативная история, Попаданцы во времени

Глава 7

Апрель 637 года. Константинополь.

— Сигурд! Все кости мне переломаешь, медведь такой! — Стефан снова плакал, но на это раз от радости.

За месяцы, проведенные в одинокой тишине, бывший доместик уже начинал медленно сходить с ума. Его разместили куда лучше, чем покойного куропалата Феодора. Подвал на вилле императрицы имел даже крошечное окошко под потолком, забранное частым переплетом железных прутьев. Его давно уже перевели из темницы Большого Дворца, и это решение императрицы Мартины странным образом совпало с просьбой Сигурда отдать ему Стефана.

— Стефан! Друг! — ревел Сигурд, который принес в одной руке мешок с харчами, а в другой — немалый кувшин вина.

Он подошел к столу и вывалил на него каравай свежего хлеба, жареную курицу (три штуки), пирог с почками, жареную рыбу и еще один каравай хлеба, который достал с самого дна своего мешка.

— У-ум! — закатил от восторга глаза Стефан, когда впился зубами в безжалостно оторванную куриную ногу. — Никакая пулярка не сравнится с этим! — мычал он, жадно чавкая и шумно отхлебывая из кувшина. — Никогда бы не подумал, что простая крестьянская курица может быть такой вкусной! Божественно!

Минут через десять он сытно откинулся к стене, в то время как Сигурд смотрел на него лучистыми голубыми глазами и улыбался в бороду. Дан почти поправился, только правая нога все еще болела. Видно перебитые кости никак не хотели заживать. Он с трудом снимал вечером сапог, до того отекала стопа.

— Ну, рассказывай, за что тебя сюда посадили? — спросил его Стефан.

— Меня? — удивился Сигурд. — Меня никто не сажал! Я попросил госпожу отнести тебе еды и вина. И она разрешила.

— А ты просил ее отпустить меня? — задумчиво спросил Стефан.

— Да, — понуро качнул головой Сигурд. — Меня Коста потом сильно ругал. Он меня совсем другому учил, да только я сам вот решил такое сказать. Не отдала она тебя, только разрешила еды отнести. Кстати, Коста знает, что я увижу тебя. Только про это место он ничего не знает. Но ничего, я ему завтра скажу! Он ждет меня. Мы вытащим тебя отсюда, дружище!

— А как ты думаешь, друг мой, — вкрадчиво спросил его Стефан, — зачем мне вчера принесли сюда второй топчан?

— Не знаю, — несказанно удивился Сигурд и с проворством, невероятным для такой туши, метнулся к двери. — Заперто! Закрыли меня тут!!! Убью это отродье Локи!!! — заревел он раненым медведем.

Низенькая дверь оказалась непростой, из выдержанного в воде дуба. Коробка ее была врезана в камень, а потому толстое, в ладонь, полотно даже не шелохнулось. Не поддались и прутья, которые оказались в палец толщиной и вделаны в стену были весьма основательно. Как ни качал их могучий дан, он не почуял их слабины.

— Вот ведь выкидыш Ётуна! — растерянно сказал Сигурд. — Это ловушка была. А я еще оружие на входе отдал. Мне сказали, что сюда нельзя с оружием.

— Ну, а чего ты хотел, — примирительно ответил Стефан. — Ты плохо знаешь нашу госпожу. Ее разум тоньше иглы, она сразу же все поняла. Кстати, она не поручала тебе чего-нибудь необычного?

— Да вроде нет, — встопорщил в задумчивости бороду Сигурд. — Только вот Феодора, брата императора придавил по-тихому. Но об этом не знает никто.

— Ты убил брата императора по приказу жены императора, — задумчиво протянул Стефан. — Значит, она и эту проблему решила, побоялась, что он его простит. Да, действительно, ничего необычного. Что же, у нас есть и хорошие новости.

— Это какие же? — насупился Сигурд. — Что мы подохнем в этом подвале?

— Наоборот, мой друг, наоборот, — весело ответил ему Стефан. — Это значит, что мы скоро выйдем отсюда. Она прислала тебя сюда, чтобы я объяснил тебе, что делать дальше. Ей что-то очень нужно, дружище. Так нужно, что она готова рискнуть. Именно для этого меня и схватили. Она будет торговаться.

— Так что это было? — почесал кудлатый затылок дан.

— Это было приглашение на разговор, — подтвердил его догадку Стефан. — Она не может попросить об этой встрече сама, это будет слишком унизительно. Но, поверь, дружище, ей очень нужен мой брат. Я, конечно, могу ошибаться, но это легко проверить.

Стефан подошел к двери и негромко постучал в окошко, которое незамедлительно открылось после лязга засова.

— Чего тебе? — с ленцой спросил стражник.

— Когда ты его выпустишь? — спросил Стефан.

— Утром уйдет, — пояснил тот. — А дверь я запер, потому что знаю его. Он же когда пьяный, совсем дурак становится. Еще хуже, чем трезвый. Вино нести?

— Неси!

Стефан повернулся к изумленному Сигурду и добавил.

— Ну, вот видишь, завтра утром ты проспишься и пойдешь к Косте. Скажешь, пусть идет к госпоже. Она его ждет. А сюда не суйтесь. Меня, скорее всего, уже завтра увезут отсюда. И во дворце больше не появляйся. Сразу после этого разговора тебя убьют.

— Кого убьют? Меня убьют? — выпучил глаза Сигурд. — Я же служу самой госпоже! Кто посмеет?

— Она сама и прикажет тебя убить! — развел руками Стефан. — Ты можешь проболтаться. Таковы правила, дружище! Ни моя жизнь, ни твоя ничего не стоят в этой игре.

— Вот ведь лживая сука! — почесал затылок Сигурд. — А если они не договорятся?

— Тогда я подохну в этом подвале, а тебя все равно зарежут, — развел рукам Стефан. — Или отравят. Так что скажи Косте, пусть хорошо продумает этот разговор. Если он допустит ошибку, то следующей рассвет мы с ним встретим вместе, вися на соседних дыбах. И мы будем, захлебываясь от усердия, рассказывать палачам все, что знаем. Императрица Мартина очень хитра и очень опасна. Так ему и передай. А ты, друг мой, найди такую дыру, где сможешь залечь на дно. Нужно переждать. В позорной смерти нет чести.

— И долго мне на этом дне лежать? — хмуро спросил Сигурд.

— Не знаю, — поморщился Стефан. — У меня слишком мало информации. Я слишком долго сидел взаперти. Но сердце подсказывает, что недолго. Кони судьбы совсем скоро понесутся вскачь, разбивая своими копытами головы неосторожных дураков. Поэтому, я тебя прошу, дружище. Хоть раз в жизни прояви осторожность. Ты еще выпил не все свое вино и сочинил не все свои висы.

— Я только что сочинил одну! — просиял Сигурд. — Хочешь послушать?

— Да кто ж меня за язык дернул? — простонал Стефан на латыни. — Ведь была же надежда, что все обойдется! — И он перешел на греческий. — Ну, конечно хочу, дружище! Наливай!

***

Пару недель спустя.

Почтенный Иона, протовестиарий императрицы Мартины, шел по коридору, привычно семеня ногами. Он вырос в этом дворце, почти никогда не покидая его. И даже когда семья императора была на Востоке, он оставался здесь, чтобы присматривать за делами. Он нес свою службу добросовестно, и кирия возвысила его за это. Дела! Дела! У него была просто гора дел. Новые ткани, заказ украшений, поступления из провинций, где у его госпожи были земли. Все это навалилось в последнее время так, что некогда было даже поспать после обеда. Он любил раньше, откушав, подремать в закоулках покоев своей хозяйки. Да и сама госпожа отдыхала обычно в это время. Но в последнюю пару недель она словно с цепи сорвалась. После того, как громила дан бесследно пропал, она вставала чуть свет и долго смотрела в окно, потом мерила комнату шагами и снова смотрела в окно. А что такого можно увидеть, выглянув из окна дворца Буколеон? Только море, одно только опостылевшее море, и ничего больше. Зачем она это делала? Этого протовестиарий императрицы, невысокий рыхлый толстячок, понять решительно не мог. Тут была какая-то тайна.

— Почтенный Иона? — путь ему перегородил схоларий в алом плаще.

— Это я, — удивленно посмотрел на воина евнух. Странно, молоденький совсем, даже бороды нет. Но вид благообразный, и подстрижен красиво. Прямо так, как любят в этой игрушечной страже. Неужели в схоларии стали мальчишек брать?

— Передай госпоже, что к ней придут завтра в полдень, — негромко сказал воин. — Монах с Афона. Ты встретишь его у колонны Юстиниана и проведешь к ней. Если ты будешь не один, встреча не состоится. Скажешь госпоже, что она услышит пророчество князя Севера про нее и про ее детей.

— Да кто ты такой? — протовестиария пробил холодный пот. — Ты не схоларий!

— Я посланник, — спокойно ответил парень. — Остальное значения не имеет. Неужели ты думаешь, что сложно сделать подобное там, где все продается и все покупается. Даже плащ того, кто охраняет священные особы. Ты можешь поднять крик, Иона, и меня возьмут на пытку, но тогда ты тоже умрешь. Остаток жизни ты проведешь, пугаясь каждой статуи в этом дворце. Беги к госпоже, слуга императора. От тебя сейчас зависит судьба этого мира.

Иона проглотил слюну, глядя в спокойные, уверенные глаза совсем молодого еще парня и поверил ему. Поверил каждому его слову. Он знал про первое пророчество, когда императрица Мартина вознеслась на вершину власти. Ведь сказал тот колдун: император будет победоносен, пока его жена рядом с ним. Так оно и вышло. И вот опять империя на краю гибели. Неужели проклятый дикарь снова спасет ее? И полный, страдающий одышкой человечек, изуродованный в раннем детстве, побежал в покои госпожи, едва не путаясь в полах длинных одежд. Он принесет ей долгожданную весть.

На следующий день он стоял у колонны Юстиниана, крутя по сторонам головой. Не было здесь никакого монаха. Неужели его обманули? Это будет скверно, ведь госпожа придет в неописуемую ярость. Она так ждала эту встречу...

— Эй, ты! За мной иди, — какой-то мальчишка лет десяти дернул его за полу расшитой далматики.

— Но мне сказали тут ждать, — растерялся евнух.

— Размечтался, — ухмыльнулся пацан. — Вдруг ты хвост привел. Пройдемся немного, а умелые люди за нами присмотрят. Если за тобой следят, ты покойник, кастрат.

Они сделали немалый круг по площади, от городских терм до Консистория и от Ипподрома до Большого Дворца. Иона, поминая всех святых, бродил в толпе праздной черни, опасаясь потерять спину юркого мальчишки, что вел его к цели. Целью оказался худой, словно палка, молодой мужчина с едва наметившейся бородкой, в скромном монашеском облачении. Он рассеянно благословлял людей, которые подходили к нему, и его совсем не смиренный, очень острый взгляд впился в Иону, когда тот появился в поле зрения.

— Ну и зачем это все? — укоризненно спросил Иона у монаха. — Не стыдно гонять меня по всей площади, словно мальчишку. Если будет нужно, тебя схватят во дворце.

— Береженого бог бережет. Веди, — ответил монах, и не произнес больше ни слова, пока они шли по блистающим немыслимой роскошью коридорам малого дворца, где обычно жила императорская семья. Никто не обратил внимания на еще одного монаха. Божьи люди были частыми гостями во дворцах императоров.

***

Коста стоял, склонив голову, перед самой могущественной женщиной мира. Он много раз видел ее издалека, стоя в толпе ликующего простонародья. Но сегодня он впервые увидел ее как человека, как обычную женщину, измученную постоянным страхом. Даже ногти на ухоженных, не знавших труда руках были обкусаны до мяса. Немыслимо для любой знатной дамы Империи. Ей было около сорока, но лицо ее уже пробороздили морщины, а фигура стала грузной, что вовсе неудивительно для матери десяти детей.

— Говори, — негромко произнес протовестиарий. — Госпожа ждет. Здесь больше никого нет, а стража далеко.

— У меня две вести, благочестивая августа, — собрался, наконец, с духом Коста. — Первая касается вашей судьбы и судьбы ваших сыновей. Предсказанное случится тогда, когда рухнет могучий дуб.

— Его срубит человек? — жадно впилась в него взглядом императрица. Неслыханное нарушение протокола, от которого стоявший рядом Иона даже поежился. Не разговаривают венценосные особы с простыми людьми, кроме самых близких.

— Дуб рухнет под гнетом лет, — покачал головой Коста. — Люди не посмеют срубить его. Ведь он держит своими ветвями весь мир.

— Иона, оставь нас! — резко сказала императрица, а на лице евнуха расплылась блаженная улыбка. Меньше всего на свете ему хотелось услышать то, что сейчас будет сказано, ведь остаться в живых после такого ему будет не суждено.

— Когда? — сжав губы, спросила Мартина, как только счастливый слуга, пятясь задом, выкатился из ее покоев и плотно прикрыл за собой двери. Она понимала, что ее муж умрет существенно раньше нее самой. Ведь он уже был довольно стар, и постоянно болел. — Когда это случится?

— Не менее трех, и не более пяти лет, — ответил Коста. — И именно тогда начнется самое страшное.

— Рассказывай, — махнула рукой эта несчастная, измученная женщина. — Это все равно не страшнее моих кошмаров. Ты думаешь, мы сами не понимаем, что будет с нашей царственностью, когда мир лишится своей опоры.

— Тогда слушайте, госпожа, — склонился Коста в поклоне. — Я выучил пророчество своего господина наизусть.

***

14 сентября 641 года. Константинополь. Реальная история.

Ее муж умер в феврале. Могучий воин, мудрый правитель, величайший из императоров. Он один держал на своих плечах римский мир. И вот его не стало...

Мартина крутилась, как белка в колесе, присвоив себе верховную власть. Именно она, в нарушение всех традиций, зачитала на Ипподроме завещание Ираклия, которое давало ей право на регентство. Но народ отверг ее. Чернь вопила и улюлюкала, выкрикивая имена ее пасынка Константина и сына Ираклия. Она тогда ушла во дворец, опозоренная. Многие из знати отвернулись от нее сразу же.

Муж оставил ей два миллиона солидов, чудовищную сумму, которую спрятал у себя ее верный сторонник, патриарх Пирр. Она почти уже удержала власть, маневрируя между презирающими ее группировками аристократов, как случилось то, чего она жаждала всей душой. Умер император Константин III, ее ненавистный пасынок. Умер от туберкулеза, и именно это стало началом конца. Перед смертью император конфисковал ее наследство, и она осталась почти без гроша. Империи нечем было платить своим воинам. Знать, которую она подкупала этими деньгами, предала ее тут же, а в народе нарастал гнев и ярость. Весь Константинополь, до последнего водоноса, был уверен, что это именно она отравила молодого августа. Они все знали, что он харкает кровью, но все равно верили в это. А потом она поддержала патриарха Пирра, который ввел догмат о единой божественной воле, и это еще больше все запутало. Монофелитство не без оснований считали тяжкой ересью, и многие епископы отшатнулись от нее. Она держала власть из последних сил, пока Валентин, командующий войском армян, не поднял восстание. Голодные воины разграбили Анатолию, собрав там урожай, и пошли на столицу. Сам Валентин объявил себя защитником Константа, сына покойного Константина(1). Когда его войска подошли к столице, чернь восстала...

— Ищи ее! Лови ведьму! — восторженный рев собственных стражников Мартина слышала, зарывшись в какие-то тряпки. Ее бросили все, даже самые верные слуги, неприлично обогатившиеся при ее правлении. Они торговали ее волей, набивая свои карманы, а вот теперь бросили ее на произвол судьбы.

— Вот она! Сюда все! — восторженно завизжал какой-то евнух, игнорируя ее умоляющий взгляд. Она бросилась на колени перед ним, этим ничтожеством, а он лишь усмехнулся, торжествующе глядя на поверженную владычицу мира.

Удар по лицу сбил ее с ног...

***

Ноябрь на Родосе — это еще не зима. Снег тут выпадает редко, но в тесной хижине, где трое одетых в жалкое рубище людей греются только собственным дыханием, было неимоверно холодно. Мартина смотрела на своих сыновей с каменным лицом. Она больше не плакала. У нее просто не осталось больше слез. Ираклону, ее льву, ее гордости и надежде, отрезали нос. Давиду Тиберию, вдобавок к носу, отсекли его мужское естество. Мартин, самый младший, умер под ножом палача. Ему повезло, он погиб быстро, истекая кровью. А она... А она слышала его крики. А потом она слышала их каждую ночь, когда проживала во сне тот день заново, по минутам и секундам. Ее малышу не было и десяти.

Дочери Мартина, Августина и Феврония пропали бесследно. Наверное, им тоже повезло, и теперь они в монастыре, замаливают грехи матери. Она жестом показала сыновьям, что пойдет на улицу. Вдруг, она разжалобит стражу, и ей разрешат развести огонь. Порой воины позволяли им это. Ведь она изрядно веселила их, показывая раздвоенный, словно у змеи язык. Это была последняя шутка сенаторов. Они не посмели убить ее, но жестоко надругаться над ней они смогли. Они всегда считали ее ведьмой, а потому повелели искуснейшему из палачей разрезать ее язык вдоль так, чтобы она не захлебнулась собственной кровью. Мартина со стоном встала, с трудом разогнув больную спину, и вышла на улицу. Одно она знала точно. Она не умрет, пока живы ее дети. Она будет заботиться о них до самого конца, когда бы он ни настал. Она будет зубами держаться за каждый миг, что у нее остался, ведь она не потеряла своей железной воли. Случившегося оказалось слишком мало, чтобы сломать ее.

***

— А что будет потом? — тихо спросила у Косты Мартина, глотая бессильные злые слезы. Именно такое снилось ей в кошмарах. Изуродованные дети, отрезанный язык...Она много лет просыпалась в поту, не смея никому рассказать о своих снах. Мартина знала, что так будет, она была слишком умна, чтобы не понимать очевидного. У нее будет земля гореть под ногами после смерти мужа. Без сильного союзника ей придет конец.

— Точно неизвестно, — пожал плечами Коста. — Но вам не уйти оттуда никогда. Вы все умрете на том острове, величайшая. Таково пророчество.

— А если мы договоримся? — с безумной надеждой посмотрела на Косту императрица. — Я подарю князю его брата! Он жив и здоров, и недавно пил вино вместе со своим недалеким дружком. Пусть князь Самослав убьет моих врагов, и я щедро вознагражу его. Пусть он поддержит моих сыновей, когда... когда все случится. Я дам ему много золота! Очень много! Я буду платить столько же, сколько платили аварскому кагану!

— Если вы отдадите Стефана целым и невредимым, то закончите свою жизнь в покое, — посмотрел на нее Коста исподлобья. — Это мой господин обещал твердо. Вы умрете своей смертью, в собственной постели, окруженная всеобщим почетом. Вы отдадите одну из дочерей за его сына, а сами после смерти мужа будете покорны его воле. Другого предложения для вас сегодня не будет.

— Но почему? — выдохнула Мартина.

— Так предопределено свыше, госпожа, — ответил Коста. — Империи суждено жить, а вы ее погубите. Этого его светлость допустить не может.

— А власть моих детей? Он поможет сохранить ее?

— Он обещает спасти их самих, госпожа, но не их власть, — так же твердо ответил Коста. — Так вы готовы отдать брата его светлости? Выбор за вами.

— Из чего я должна выбрать? — горько усмехнулась Мартина. — Стать игрушкой в руках варвара или умереть? Передай своему господину, что его предложение не принято! Я буду драться до конца, а Стефан останется у меня как заложник. Ты сказал, что у тебя две вести. Какая вторая?

— Империя ромеев совершила вероломное нападение на его светлость, — продолжил Коста. — Его хотели отравить, и за это придется заплатить. За это преступление великий князь в качестве виры конфискует у империи Египет. Ну, а что касается вас, госпожа, то сделанное мной ранее предложение отзывается. Вы его не приняли, и это было ваше собственное решение. Когда вы будете умолять спасти ваших детей, следующее предложение будет гораздо хуже, и сделано оно будет ровно тогда, когда у вас уже не останется времени на торг. Тогда я снова приду сюда, и донесу его волю. Таковы слова моего господина.

— Ты забываешься, — лицо Мартины почернело от злости. — Кто помешает мне позвать стражу и отдать тебя палачу?

— Может быть, вам помешает вот это? — ткнул рукой в окно Коста. Там вставали на якорь словенские дромоны. — Именно поэтому я не пришел сюда раньше. Люблю, знаете ли, договариваться, имея сильную позицию. Я забыл сказать, что его светлость, Святослав Самославович... Какие, однако, трудные имена у словен... Короче, его светлость лично прибыл за своим дядюшкой. Он ждет, когда его с почетом приведут к нему на корабль. И если, благочестивая августа, молодой князь не получит почтенного Стефана, то словенская эскадра пройдет по всем гаваням Константинополя, не оставив там ничего крупнее рыбацкой лодки. Все купеческие корабли, все склады с товаром и даже этот дворец будут сожжены. Сожжен будет любой корабль, который повезет сюда зерно. Город будет блокирован с моря и взят в осаду. Болгары хана Альцека, словенская пехота и аварские ханы сейчас добивают княжество хорватов в Далмации. Достаточно только одной команды, и это войско встанет у стен города. Итак, каков будет ваш ответ?

— Мой ответ — нет! — выкрикнула Мартина, лицо которой перекосилось в гневной гримасе. — Вам не взять Константинополь! А твоего Стефана я лично прикажу разрубить на куски на Бычьем форуме! Никто не смеет разговаривать так со мной! Никто! Все исполняют мои повеления, а не ставят мне унизительные условия!

— Тогда мы будем договариваться с другими, госпожа, — пожал плечами Коста. — Жаль, у вас был неплохой шанс спастись. Если я хоть что-то понимаю в морском деле, то огнеметные расчеты уже заняли свои места. Вы видели когда-нибудь, как драконы изрыгают Дыхание Хель? Я вот тоже еще не видел, но те, кто видел, говорят, что это незабываемое зрелище. Полюбуйтесь!

— Царица небесная, спаси нас! — императрица всплеснула руками, придя в неописуемый ужас. Она подбежала к окну и вцепилась в каменный подоконник так, что побелели ее унизанные перстнями пальцы.

Залп из кормовой башни ударил в ромейский кораблик, на котором чересчур ретивый, но не слишком умный портовый чиновник приплыл для досмотра. Огненной свечой вспыхнул парус, а уцелевшие моряки с воплями ужаса попрыгали в ледяную воду. Дерево корабля жадно лизали языки огня, пока эта посудина не превратилась в один большой пылающий костер. Императрица Мартина, словно завороженная, смотрела на невиданное зрелище и молчала. Именно этого она опасалась больше всего, когда глядела на море из своего окна. Именно этого...

— Наследник Святослав со своим флотом! — прошептала она. — Он все-таки пришел... Александр докладывал мне о нем... Владыка морей! Эти варвары что, дают имена своим кораблям? — И она, опомнившись, завизжала. — Стража! Взять его!

Она подбежала к двери, но было уже поздно, в ее комнате было пусто. Корабли уже увидели все, и теперь дворец готовили к обороне. В поднявшейся суматохе Коста ускользнул. Облачение монаха было брошено в каком-то коридоре, а из дворца в толпе обезумевших от ужаса служителей выбежал ничем не примечательный нотарий в потертом таларе поверх застиранной туники. Он бежал туда же, куда и все. Подальше от дворца, который варвары вот-вот атакуют с моря.

1 На самом деле всех четырех императоров звали Ираклиями. Но уже при жизни Ираклия Константина называли Константином, Ираклия II — Ираклоном, а Ираклия младшего — Констанс (будущий Констант II).

Читать книгу