О спектакле «Невольницы» Московского академического театра Сатиры
Современная трактовка классики — штука сложная. Необходимо иметь безупречный слух на русское литературное слово, вкус и тонкое, глубокое понимание сути классического искусства. Иначе, в поисках легких путей к зрителю, можно скатиться в плоскостную трактовку образов, минуя их филигранную сложность. Современные режиссеры выбирают для себя два пути: личностную постановку, прочувствованную и продуманную, сохраняющую зерно драматургического шедевра и трактовку, максимально адаптированную под современного зрителя, с его вкусами и наклонностями.
В театре Сатиры присутствуют оба направления. Первое выражено в глубоком и ярком спектакле режиссера Антона Яковлева «Лес», второе — в «Невольницах» Михаила Мокеева. Оба — по Островскому, оба — такие разные. Но обо всем по порядку.
Пьеса Александра Николаевича Островского «Невольницы» была написана в 1881 году. Она принадлежит к так называемому «упадочническому» периоду творчества великого мастера — периоду, когда, напрочь лишенный иллюзий и веры в торжество светлого человеческого начала, драматург создал самые мрачные и безысходные вещи. Крушение иллюзия, мечта, разбившаяся о циничную реальность — основные темы его «Невольниц».
В пьесе есть еще одна важная тема: свобода и ее необходимость. Нужна ли она нам? И что они с ней будут делать, если приобретут? Тема свободы, неожиданно обрушивающейся на человека как незаслуженный дар, настолько актуальна сегодня, что, казалось бы, сценическая трактовка обещает глубину и массу тонких нюансов, но режиссер Михаил Мокевв пошел по кратчайшему расстоянию между большим мыслителем прошлого и сегодняшним зрителем. В спектакле много эротики и грубоватого юмора, построенного на сценах с пьяным лакеем, что, конечно же, срывает смех в зале и аплодисменты, но отвлекает от главного, затушевывает его.
Когда герои выясняют отношения, они словно срываются с цепи, и остальным персонажам приходится удерживать их от гнусной драки. Актеры распускают себя, обнажая низменную грубость, а реплика Евлампии «Так иди ты к своему Евдокиму Егорычу и не смей меня больше беспокоить!», обрезанная на половину, исполнена с яростью уличной торговки. Евлампия — тонкая девушка, начитанная и мечтательная, воспринимающая мир через призму собственных грез и наивных представлений, вычитанных в романах. Девушка образованная во времена Островского не позволила бы себе грубость на грани хамства с провинившейся прислугой даже интонационно.
Не думаю, что здесь вина актрисы Любови Козий, которая справилась с ключевым монологом Евлампии, исполненным сдержанного достоинства и печали. В режиссерской трактовке ее пошловатая эротичность, которая, безусловно, находит отклик у зрителя непритязательного, теряется грустная лирика и многозначность образа героини Островского, а главное — теряется глубина и многогранность главной темы — темы свободы, которая аукнется грандиозными катаклизмами в совсем недалеком будущем.
Островский берет политически и экзистенциально нейтральную тему свободы женщины в браке и жизни. Но за размышлениями и авторскими допущениями встают не только феминизм и его нынешние гримасы, но и обобщенное понимание понятия свободы и необходимости в нашем — именно в нашем обществе, где у свободы самый трудный и далекий путь.
Тема несоответствия мечты реальному миру интересно раскрыта режиссером: все действующие лица присутствуют на сцене, словно актеры на читке. Этот любопытный прием позволяет зрителю наблюдать, как персонажи относятся друг к другу, позволяя незримо присутствовать и реагировать на реплики окружающих, одновременно сокращая сценическое время, делая постановку лаконичнее и визуально выразительнее. И если бы Мокеев ограничился этим нововведением и не пошел бы на поводу у звериных инстинктов современной публики, ход обеспечил бы успех у знатоков.
Но спектакль получился таким, каков есть. Посмотреть его стоит хотя бы за тем, чтобы лишний раз насладиться легким, грациозным Артемом Мининым, чей безупречный сценический слух и умение расставлять эмоциональные акценты украсят любую комедию.
Поиски современного звучания великой драматургии прошлого продолжаются, и это здорово! Классический театр с исторически достоверными костюмами и сценографией постепенно сходит со сцены. Театр открывается экспериментам. И если у наших режиссеров хватит терпения и умения не гнаться за молниеносным успехом и дешевой популярностью, мы получим новый театр, адекватный сложности современного мира. Театр, исполненный вкуса и тонкости переживаний. Театр, не уступающий по силе и глубине вечно живой классике, составившей нашу славу и гордость. Театр, не боящийся быть вечным.