Выставкой «Заземление. 14 переулков» ГРАУНД Солянка продолжает серию событий, посвященных взаимосвязям с жителями района и историей Китай-города. Мы поговорили с куратором проекта, студенткой 4-го курса НИУ ВШЭ Александрой Пантелеевой.
Вероника Георгиева: Саша, тема твоего дипломного проекта в Вышке — «Искусство как инструмент изменения окружающей действительности». Ты веришь, что художник может изменить мир к лучшему?
Александра Пантелеева: Очевидно, если бы я в это не верила, я бы так глубоко не проваливалась в это исследование. Для меня идея искусства как инструмента изменения окружающей действительности была как спасательный круг. Турбулентные времена, турбулентные состояния, в которых я себя обнаруживала… Я почувствовала необходимость экспериментировать именно в этой области и примерять ее на наш контекст. Америка и Европа — это другой коленкор и другого толка проекты. Там совершенно другой запрос, другие возможности и ограничения. У нас же совсем немного проектов, направленных на непосредственные прикладные изменения несовершенств мира в рамках художественного перформативного жеста. В России чаще в этом тематическом поле встречаются практики, смежные с активистскими. Поэтому мне было важно сейчас, именно из той точки, в которой мы сейчас находимся, определить, что для нас важно и актуально, как мы можем работать с локальным контекстом и какие здесь кроются для нас болевые точки, с которыми хочется работать, — исследовать, улучшать и т.д.
ВГ: А какие западные практики, перформативные и партиципаторные действия тебе запомнились? Есть любимые?
АП: Мне очень нравится искусство, которое стремится к позитивному, доброму жесту, но не переходит грань и не совершает агрессивную навязанную интервенцию. Польза изменений оказывается относительной просто потому, что не универсальна — у каждого человека есть свое понимание правды, пользы, истины. Поэтому единолично принятые решения, вмешательства, не учитывающие мнения остальных людей, мне кажутся не совсем верными. Я люблю проекты, которые маленькими, бережными, нежными действиями, через еле уловимую коллективную внутреннюю динамику совершают позитивные изменения.
У Лоис Уивер, художницы и активистки, одной из важнейших фигур феминистского театра, есть два трогательных проекта перформативного, партиципаторного толка — «Кафе заботы» и «Сидение на веранде». И эти проекты как раз про бережное, трепетное объединение ради того, чтобы сделать облегчить жизнь друг друга. В «Кафе заботы» художница, в рамках проекта современного искусства, предоставляет площадку, куда могут прийти люди и сделать друг другу чуть-чуть получше, то есть, оказать помощь, решить чью-то проблему или просто сделать какое-то маленькое бытовое действие, с которым другому человеку трудно справиться. Это практики сопереживания и взаимной поддержки. А «Сидение на веранде» это такой медитативный приятный проект, где тоже не последнюю роль играет построение комфортных взаимоотношений: в рамках какой-то одной локации люди собираются на веранде и медитативно сосуществуют. Они могут вступать в какие-то лечебные, терапаветичные диалоги, а могут просто молчать, и это молчание будет официально допустимо для всех.
ВГ: В «Кафе заботы» может прийти любой человек с улицы?
АП: Конечно. Здесь художник выступает инициатором действия, создателем ситуации. И здесь, как обычно в таких проектах, сильно размыты границы между кураторской работой и работой художника, потому что художник действительно становится куратором-организатором этого процесса, он приглашает людей к какому-то действию и становится проводником в эти процессы, позволяет им случаться.
ВГ: Один из шагов к улучшению мира, следуя твоей дипломной работе, — быть видимым и услышанным. Имеется в виду художник? Или каждый человек должен быть увиден и услышан?
АП: Конечно, каждый человек. Тут дело не в авторском субъективном видении художника, которое он транслирует. Тут важно, мне кажется, то, что современное искусство дает нам сейчас возможности не только для транслирования индивидуальных опытов, возникающих образов, бесконечных контентов, которые мы продуцируем каждый день. Оно предоставляет возможность скрещивать художественные практики с социальными. Здесь мы можем предоставлять слово людям, которые чаще всего остаются неуслышанными. Это разные социальные группы, те же «угнетенные», как в театре Аугусту Боала (1931–2009, бразильский режиссер, основатель «Театра угнетенных», ред.). И действительно, искусство здесь становится скорее местом, некой площадкой, где собираются те или иные люди для того, чтобы поделиться чем-то важным и быть наконец услышанными.
ВГ: Когда ты говоришь о театре, ты ведь имеешь в виду не те театральные практики, которые отделяют зрителя от актеров? Это какой-то другой театр?
АП: Да, здесь как раз нам на помощь приходит термин «партиципация»… В целом это большой дискурс, который будет сложно уместить в формат нашей беседы, об устаревших терминах, которыми мы называем те или иные практики. У нас есть слово «театр», и оно действительно ассоциируется у многих исключительно с выстроенным, срежиссированным действием, пыльным занавесом. Зрители здесь обязательно статичны и пассивны, а во внутренних процессах царствует авторитарный диктат режиссера или драматурга. Слово «партиципация» больше подходит для описания практик, о которых я говорю. Современный театр, перформанс, партиципаторные проекты действительно размывают границу между автором и зрителем. Это часто скорее предлагаемые обстоятельства, которые создает автор, и в которых мы можем взять инициативу в свои руки и так или иначе в них побыть. Я обожаю перформанс и подобные практики, просто потому что это как бы зеленый коридор, разрешение сделать что-то, что естественным образом не может произойти сейчас или в контексте твоей жизни в целом, некий опыт, который мы можем приобрести без зазрения совести.
ВГ: Да уж, на улице просто так не подойдешь к прохожему с предложением вместе развешивать ленточки или шить вместе одеяло… Я обратила внимание в твоем дипломе на внушительный список изученных тобой для исследования перформансов, и меня удивило, что там нет «Коллективных Действий».
АП: Я много думала о том, стоит ли их включать именно в это исследование. Да, проекты «Коллективных Действий» – групповые перформансы, но они в меньшей степени выражены как действие, целью которой является изменить что-то к лучшему здесь и сейчас. Это скорее тонкая концептуальная практика, поэтичные жесты… Поэтому я решила ограничиться той выборкой, которая вошла в итоговый вариант исследования.
ВГ: В результате своего исследования к каким выводам ты пришла?
АП: Когда мы говорим об искусстве, которое самоотверженно и иногда наивно пытается делать мир лучше, сразу возникает множество проблемных зон, множество споров разных теоретиков. Это и оптика Клэр Бишоп, и Николя Буррио. Кто-то считает, что в подобных проектах слишком много социального, но мало эстетического. Кто-то критикует их, наоборот, за то, что в них больше от искусства, социальный вклад оказывается несущественным. Но лично для себя я поняла, что существует потребность в таких практиках, какую бы форму они не принимали. Часто такая коллективная динамика действительно оказывается терапевтической.
Как в случае с выставкой в ГРАУНД Солянка «Заземление. 14 переулков». Наша лаборатория, пройдя через внутренние позитивные процессы взаимообогащения, постепенно перетекла в плоскость сохранения чего-то для нас самого важного, либо с точки зрения истории, либо с точки зрения индивидуальной памяти. Сохранить и попробовать выразить квинтэссенцию места, его атмосферу, такой стала наша общая цель.
ВГ: Мне, кстати, близко мнение о том, что здесь больше социологии, чем искусства. Мне казалось, что если придавать искусству такое прикладное значение, то разрушается сама его природа. Ведь искусство не обязано приносить пользу, не обязано ни перед кем отчитываться. Мне пришел такой образ: пришить резинку к трусам действительности… Не лишаем ли мы, таким образом, искусство его абсурдности, загадки, тайны? С другой стороны, ты права: какая разница, как это называть, если от этого хоть кому-то становится лучше. Может быть, здесь искусство совмещается с искусством жить.
АП: Да, здесь происходит такое взаимопроникновение, растворение одного в другом, как мне кажется, уже вечное в контексте дискурса современного искусства: что есть жизнь, что есть искусство? Какие формы может принимать искусство и как далеко оно может в этом заходить, где находится эта граница? Мне кажется, когда оно во благо, почему нет?
И еще по поводу этих практик. На личном опыте последних двух лет нашего молодого сообщества художниц, кураторов и кураторок, в котором я нахожусь, мы действительно в какой-то момент ощутили глубочайший кризис в наших практиках. В какой-то момент стало невозможно работать как прежде, говорить о чем-то отвлеченно. Казалось, что если ты через свое искусство транслируешь свои личные переживания, индивидуальные травмы – это эгоизм. Ценность высказывания будто теперь теряет значимость, не будучи подкрепленным действием. Как будто мы просто делаем недостаточно. Если мы не говорим о чем-то важном, а обращаемся к тонкому-поэтическому, оказалось, что всё это теперь перестало попадать внутрь. Возникло ощущение, что в последнее время слабеет восприимчивость к тонким метафорам, едва уловимым образам-ощущениям, просто потому что мы перенасыщены очень острыми переживаниями, очень хлесткими образами, и более отвлеченные вещи просто не доходят до нутра. У подавляющей части моего окружения, в той или иной степени, практика разворачивается в сторону социального.
ВГ: Возвращаясь к пыльным занавескам. У тебя был кураторский проект, где ты использовала советскую квартиру. Сама ты родилась уже в новом тысячелетии, откуда такой интерес к советскому прошлому?
АП: Я сильно тяготею к различным архивам и артефактам времени, к которому ты напрямую не причастен. Это ведь какое-то волшебство, магия, когда ты можешь через материальное наследие прикоснуться к чему-то такому недостижимому и далекому. И мне кажется, что новые способы погружения в историю в рамках проектов современного искусства (например, то же альтернативное краеведение, которым мы занимались в ГРАУНД Солянке), немного всё это оживляют. Когда мы говорим о пыльных страницах прошлого, мы сразу представляем себе музей артефактов какого-нибудь литературного деятеля, где всё обязательно в стеклянных витринах, где сидит бабушка-смотрительница, которая бьет тебя палкой за то, что ты неправильно дышишь. Всё это сразу вызывает отторжение. Но локальная идентичность это важная часть нас. Наша история, будь то индивидуальная история каждой отдельной семьи или “большая официальная” история в целом – это все наши корни, то, из чего мы растем. Исследуя прошлое, мы можем во многом лучше узнать себя нынешних. Материальное наследие это то, к чему мы можем напрямую прикоснуться. Информация часто может быть неточной, но предмет здесь максимально честен – он хранит память в себе, в самой материи.
Проект с квартирой возник из индивидуального и довольно болезненного опыта. У меня умер член семьи, с которым я не очень много общалась при жизни. Это мой дедушка. Он был очень закрытым человеком, и я не понимала его до конца, пока он не умер. Так получилось, что его квартиру, его комнату, все эти записочки, какие-то книги, ручки, коробочки, некому было разбирать, и этим занималась я. И через этот долгий процесс семейной археологии я его узнавала через материальное наследие, непосредственных молчаливых свидетелей его быта. Этот интимный процесс натолкнул меня на мысль, что именно через такой опыт взаимодействия с предметами, мы можем много узнать о тех, кого мы не застали. И вся выставка стала для зрителей ситуацией погружения в подобный опыт, знакомство с конкретными ушедшими людьми через артефакты их жизней.
ВГ: Сейчас в в ГРАУНД Солянке ты курируешь выставку «Заземление. 14 переулков». Это твой дипломный кураторский проект.
АП: На выставке в ГРАУНД Солянке представлена только часть моего дипломного проекта. Он довольно объемный: это и визуальное исследование, о котором мы поговорили, и Лаборатория, которая стала базой для выставки… Выставка это, скорее, итог и рефлексия всех процессов, через которые мы проходили совместно с участниками.
ВГ: А что это за лаборатория?
АП: «Лаборатория позитивных (взаимо)изменений» — проект, выросший из моего исследования позитивной динамики в работе с локальными контекстами. Мне было интересно, насколько это семя может взрасти, если его посеять в нашем московском китай–городском территориальном и социальном поле. Это был эксперимент, в котором мы собрались вместе с художниками, которые были отобраны в результате опен–колла. Это люди с разным бэкграундом, разных школ, разных возрастов. Одним из ключевых факторов отбора была индивидуальная принадлежность к району, небезразличие к нему. Кто-то там жил в детстве, у кого-то там сейчас мастерская. Кто-то член МОСХа, который тоже находится в одном из переулков, а у кого-то была первая выставка в типографии «Оригинал». Так в проекте оказался контингент, насыщенный локальной территориальной памятью.
Что же мы делали в рамках лаборатории? Мы встречались каждую неделю, иногда по несколько раз. Мы, конечно же, много гуляли, разбирали историю буквально каждого интересующего нас места — что здесь было в какой период времени, как наслаиваются разные контексты. Также был элемент психогеографических дрейфов, в которых мы делились своими ощущениями от того или иного места. Иногда к нам подключались местные жители, мы знакомились, и с ними тоже делились впечатлениями, воспоминаниями, мнениями. Нам посчастливилось оказаться в гостях несколько раз. Это ситуация, которая была бы невозможна без лаборатории, нас этими людьми изначально ничего не связывало, но нам было важно поговорить и мы разговаривали с ними часами. Нас всех объединяла общая любовь к месту и это было ценно. Говоря о болевых точках, мы изначально также пытались нащупать, есть ли что-то, что мы можем сделать хорошего для района. Но здесь, опять-таки, важно сказать, что все разговоры с резидентами были так или иначе о важности сохранения наследия, важности свежего, но бережного взгляда на район. Сейчас там каждую пару лет происходят все эти события с реновацией, девелоперы захватывают исторически важные точки, а жители их отстаивают. Поэтому к переменам и «улучшениям» именно материальной среды района здесь относятся настороженно.
В целом мы долго варились в этом процессуальном супе, нащупывая «идентичность» района. Как детективы сопоставляют факты расследования, так же и мы тянули за одну ниточку и находили еще десять фактов, которые приводили нас к целостной картине. Это был многофакторная исследовательская работа, коллективный опыт, в котором каждый проявил небезразличие и вовлеченность, как мне кажется.
Участники лаборатории постепенно определяли, что из внешних атрибутов места или из его внутренней незримой жизни откликается в каждом, что кажется важным вынести из лаборатории и показать зрителю на итоговой выставке. Кто-то в итоге пришел к тому, чтобы совершать те самые партиципаторные интервенции. Например, проект Кати Федоровой «Глазами резидентов». Художница ходила по Ивановской горке и знакомилась с кем-то, кто там каждый день обитает, живет, работает… Она давала им свою камеру — она фотограф — и просила запечатлеть в этом месте что-то, что им кажется самым важным, самым красивым или самым примечательным. Этот проект перекликается с проектом Camera Lucida Альфредо Джаара, где он практиковал схожий метод: отдавал пленочный фотоаппарат жителям, и они приносили ему то, что наснимали. Собранный материал лег в основу экспозиции локального музея, такой визуальный рассказ “жителями о жителях”. Катя исследует, как мы можем с этим работать здесь, в нашем контексте. В итоге у нее получилась тотальная инсталляция из фотографий, дополненная аудио-сопровождением с записью диалогов, которые они вели с резидентами в процессе знакомства и сотворчества. И, мне кажется, получилось ярко, насыщенно и интересно, с большой любовью…
Есть еще проект Даши Буюн. Она была художницей круга типографии «Оригинал» семнадцать лет назад. Там состоялась ее первая выставка, на которой она представила работу в виде рубашек с вышитыми правилами офисных работников. И сейчас в ГРАУНД Солянке она сделала оммаж той истории, провела нить между тем проектом и настоящим. На этот раз художница посещала местные заведения сферы красоты и делала то, что никогда не делала, — татуировку в салоне татуировок, химическую завивку волос в парикмахерской... Даша знакомилась с работниками этих заведений и выясняла их личные правила и трудовые кодексы. Взяв за основу ту же форму — рубашку, она вышила на ней правила, релевантные сегодня для этого места, для этих людей. Это такой в том числе и обрядовый момент, попытка подружиться с районом через действия, завязывание эмоциональных узелочков.
ВГ: Если подумать о бережном отношении к наследию или скорее о не бережном отношении к себе, можно вспомнить проект Нади Петровой про пьяный клуб. Расскажи, пожалуйста, об этом проекте.
АП: Надя как раз говорила, что это была скорее терапевтическая процедура. Проект «Пьяный вязальный клуб» совмещает совместную практику вязания и выпивание. И они действительно совершали бар-хоппинг на Китай-Городе. И, как она рассказывает, иногда совершенно забывали о том, что в барах нужно пить, потому что были полностью поглощены общением и вязальной практикой. Это был такой совместный процесс, странное общее действо, которое жило своей жизнью и было совершенно непредсказуемым. В итоге получились эти совершенно очаровательные вязаные абстрактные вещи.
ВГ: Надя ходила вместе с другими участниками… Сколько их было?
АП: Каждый раз это были разные команды, разные компании. Это были приглашенные люди, не только участники нашей Лаборатории, но и насколько я знаю, коллеги из Свободных мастерских. Она послала клич в медиа-пространство, и те, кто на него отзывался, приходили и принимали участие.
ВГ: И сколько было таких сессий?
АП: По-моему, было около пяти встреч. Почти все бары, которые могли быть освоены, были освоены (общий смех).
ВГ: А что еще в районе, кроме баров и салон татуировок, планируется освоить? У вас вроде намечена интенсивная параллельная программа.
АП: У нас будет великолепный саунд-вечер — четыре часа полного погружения в аудио-среду района. Художники с разных сторон исследовали звуковое наполнение места. Кто-то работает с партитурами, основанными на зарисовках фактур района. Кто-то ходил и записывал саундскейпы и создал с ними экспериментальные композиции. Получилось действительно яркое и разнообразное полотно художественных аудио-высказываний.
ВГ: Это будет в зале ГРАУНД Солянки. Но еще планируются прогулочные медиации?
АП: Да. Это прогулки по району, так или иначе вовлекающие зрителя, посетителя, соучастника процесса, пришедшего на прогулку, в исследование района. У Аси Литвиновой и Оли Иванниковой прогулка посвящена мистическим и лиминальным пространствам, паранормальным явлениям. Это аудио-спектакль, в реализации которого задействована большая творческая команда. В остальном, не буду приоткрывать завесу тайны о том, что же там будет происходить…
Еще будет очаровательная прогулка-экскурсия от проекта «Стены», призывающая зрителя присмотреться к работам стрит-арта, которыми насыщены переулки. Например, эта моя слепая зона — что-то, что всегда находится на периферии зрения и остается большой загадкой. Авторы этого проекта провели обширное исследование, поговорили с уличными художниками. Теперь они расскажут участникам прогулки об уличных визуальных арт-системах и научат нас читать эти знаки и, надеюсь, через это лучше чувствовать город.
Приглашаем вас почувствовать город вместе! Ждем на выставке «Заземление. 14 переулков» до 23 июня включительно.