Воспитывая детей в заботливой, нежной любви, родители рассчитывают, что когда маленькие ручонки окрепнут, а их собственные ослабеют - не доведётся упасть. И как же горько, когда выпестованные чада не имеют почтения к сединам матери и отца! Забывая, как родители утирали их хрустальные слёзы, некоторые дяди и тёти - бывшие дети, не замечают, как каменеют и рассыпаются в пыль сердца тех, кто подарил им жизнь.
Я расскажу вам историю давнюю, но неистребимо актуальную пока люди не передумают рожать детей. Читайте, пожалуйста.
Начало этой истории было положено, когда Илья — широколицый, конопатый парень — вернулся в родную деревню из армии. Ещё не было войны. Вовсю развивались колхозы. Жизнь стала легче, светлее и просвещённее. Родители сыну обрадовались — весной начиналась самая работа в хозяйстве, а он единственный сын.
Опора и надёжа, в отличие от двух дочерей, отданных замуж в другие семьи. Мать — дородная женщина, незаметно подмявшая под себя мужа, обозначила будущее Ильи:
«В этом году холостым походи, Илюша, но присмотрись к Груне. Пока ты солдатские сапоги разнашивал, она цвет набрала. И, между прочим, интересовалась, как у тебя служба идёт. Напрасно ты ей не писал».
«Я никому из девчат не писал, мама. А Грунька тогда школу заканчивала — к чему тревожить», — ответил Илья, чьё сердце ещё не познало любви.
«Ну то-то», - кивнула мать своим мыслям.
Груню, румяную, крепкую девушку, из тех, кто не то что коня — табун остановит, было большой удачей заполучить невесткой-работницей. Так и будет. А пока пусть сынок попотеет в своём подворье да о себе колхозу напомнит. До армии Илья успел, «вприглядку,» освоить профессию плотника и, конечно, дело найдётся ему. Не успел Илья показаться председателю колхоза, прибежал его друг детства Пашка.
Многозначительно постучав по оттопыренному карману старого пиджака, Пашка подмигнул: «С возвращеньицем, дембель. Надо бы перетереть кое-что. Айда на реку!» Свистнув с кухни полпирога, Илья охотно поспешил за приятелем. Имелось у них секретное место. Там, окружённые сенью листвы, по очереди прикладывались к бутылке с яблочно-медовым вином и пирогом закусывали.
Не выпивохи — давно не виделись. То-сё, и Пашка к «сладенькому» перешёл.
«Айда, Илюха, со мной на свадьбу. Я осенью в районную больницу попал и познакомился там с парнишкой из посёлка под Сызранью. Он по каким-то делам прикатил в наш район и приступ аппендицита словил. Так этот чертяка через телефон колхозной конторы меня разыскал и на свадьбу позвал».
Илья удивился: «А я при чём?»
Пашка хлопнул его по плечу: «Да я, как чувствовал, брякнул, что прикачу с другом. Жениха, если что, Васька зовут, а невесту — Вера».
Не слушая ворчание матери: «Лишь бы не работать», Илья позволил себе побывать на свадьбе незнакомого Васи. Посёлок от деревни отличался размером, наличием мукомольного завода, магазины делились на промтоварный и продуктовый. Клуб назывался ДК. По улицам курсировал автобус.
В остальном - те же бревенчатые дома с огородиками, мычанье бурёнок, квохтание кур. Пашка успел рассказать Илье, что Вася, Вера и Соня в детдоме воспитывались. У Василия в этом посёлке прабабка живёт - единственная родня. Опеку над правнуком ей из-за возраста не позволили. Навещала, привозила гостинцы и когда он к ней приехал с двумя девчонками, всех приняла.
Только сказала в отношении Веры: «Грешить в своём дому не дозволю. Пока не запишетесь, женилку на узелок завяжи».
«Год Васька кое-как с «узлом» проходил, и вот - женится. А вообще-то у него с Верой любовь», — рассказывал Паша, перемежая хохму с серьёзным.
«А Соня им кто?» - не понял Илья.
«Я не сказал? Младшая сестра Веры. Да там год всего разницы. Верка прям ничего, а Сонька — дохленькая какая-то».
Свадьба оказалась скромной вечеринкой человек на десять. Угощенье — пшённый суп с салом, винегрет да фрукты-овощи с огорода. Поднимали гранёные стаканы с дешёвеньким вином, не забывая потребовать: «Горько!» Прабабка, согнутая дугой, пригубив рюмочку за молодых, ушла с ночевой к соседке, предоставив девчатам и парням весёлую свободу.
Танцевали под патефон, плясали под гармонь — нашёлся мастак играть "барыню". Илья не отводил взгляда от Сони. И никакая она не "дохленькая." Тонкая веточка, былинка. Мраморная кожа, прозрачные глаза с ресницами невероятной длинны. Завитые по моде светлые волосы. Белое платье в наивный горошек...
На другой год, летом, в этом же доме Вася, Вера и Пашка поздравляли Илью и Соню с браком. Из старшего поколения только прабабка Васи присутствовала. Да потому, что разгневанная мать заявила Илье:
«Как жену, ты волен её в избу привести, но свадебного гулянья в своём дворе не допущу. Ещё не хватало в честь этой моли столы накрывать! Ей с привязанным к ноге мешком муки надо ходить, чтоб ветром не сдуло. Не заживётся он у нас и тратиться нечего!»
Илья смолчал: на то и мать, чтоб повелевать, а сын - слушаться. Таков порядок в деревне. По крайней мере пока сын не надумает отделиться. Илюха решился, когда в следующем сиреневом мае Соня сообщила что скоро их станет трое. Одной рукой подняв жену - былинку, постановил: «Хватит под мамкой жить, пора строиться. Плотник я или кто?»
«Ты мой самый любимый плотник!» — нежно отвечала Соня, к слову, мимо ушей пропускавшая «юмор» свекрови. Она работала машинисткой в управлении колхоза, и дома её можно было увидеть только за приготовлением еды и наведением порядка. Всё, что вне избы, Соня оставляла свёкрам и мужу - хоть тресните. Свекровь злилась, а Илья за себя и жену старался.
И вот теперь он личными планами загорелся: «Завтра же пойду к председателю за наделом. Пашка, Вася приедет, плотники из бригады подтянутся. К зиме будет у нас изба-игрушка в резных «кружевах».
«И обязательно со скворечником, чтоб каждую весну скворушки прилетали», — поставила условие Соня.
«Будет тебе скворечник, пташка моя».
22 июня 1941 года война, как тяжёлый булыжник, разбила мечты. Прежняя жизнь деревни по инерции продолжалась, но уже муторно, с тяжёлым ожиданием и плачем баб. Соня решила рожать и ждать мужа рядом с сестрой и Илья повёз её в посёлок под Сызранью. На подводе, поскольку свёкры наделили невестку всем, чем смогли: мукой, прошлогодней картошкой - новая ещё подрастала в земле.
Дали корзину яиц, соленья, варенье. Свекровь одарила Соню шёлковой шалью с кистями, материей на пелёнки. Илья, знавший что когда-то она чаяла преподнести это Груне, понял - хоть запоздало, но мать его жену приняла. Прощание выглядело трогательно и трагично. Свёкор и свекровь со слезами обнимали невестку, прося не поминать их лихом. Казалось, они предчувствуют, что больше никогда с ней не свидятся.
Вера приезду сестры очень обрадовалась. Она уже проводила Василия, став солдатской женой. На руках — крошечный сын и древняя прабабушка мужа. Распрощавшись с плачущей Соней, Илья уехал с комком у горла. А дальше была долгая война. Илья попал в пехоту. Весточки от близких приносили разные новости. Узнал, что стал отцом дочки Тани, что погиб Василий — муж Веры.
Сестра сообщала печальное: подорвался на мине лучший друг Ильи - Пашка, пропал без вести отец. Больнее всего ударило сообщение о смерти матушки. Илья держался на злости к врагу, вере в победу, на любви к Соне и очень хотел дочку увидеть. Дважды был ранен. Терял боевых товарищей. Кого-то удавалось прикрыть, и его прикрывали. В апреле 1945 года попал в госпиталь с осколочными ранениями и контузией.
Находился между жизнью и смертью, но выдюжил. В посёлок под Сызранью, возвращался в июне. С одной рукой, но с уверенностью, что теперь всё будет хорошо. В большом волнении стукнув в дверь избы, услышал детский голосок: «Мама, кто там?» Открыла Вера. На секунду в её глазах, похожих на Сонины, мелькнула и потухла надежда.
«Назло смерти ждёт мужа», — понял Илья и обнял единственной правой рукой свояченицу. «Слава богу, Илюша, хоть ты жив», — прошептала она. Красивый мальчик и конопатая девочка, держась за руки, с любопытством смотрели на незнакомого дядьку. Уже в комнате Вера сказала детям: «Юра, это дядя Илья, и твой, Таня, папа».
Мальчишка обиделся: «А почему мне - дядя?»
«Да, мам, почему?» - поддержала девочка брата.
Илья занервничал. «Вера, где Соня и отчего наша с ней дочь так странно к тебе обращается?»
Вера молчала, и Таня посчитала нужным ответить: «Одна мама - Соня, ушла в гости к Боженьке, а со мной другая мама осталась».
Лицо Ильи посерело: "Вера, что она говорит?!"
Тяни не тяни, а ничего не изменишь. Отправив ребятишек играть, старшая сестра рассказала о младшей. Родив, Соня полгода пробыла с дочкой, а потом, как и Вера, оставила её на прабабку Василия. Она переодевала малышню, кормила жиденькой кашей, дребезжащим голоском пела колыбельные. И один бог знает, как справлялась, старая.
«А мы заполняли мешки мукой, взвешивали и грузили в грузовики. На этом участке к пайке давали немного муки. Сонечка всегда была слабенькой, малокровной. Наверное, в маму. Она от болезни крови умерла, а отец сдал нас в детдом. Я отговаривала Сонечку за тебя выходить, Илюша, в деревне тяжёлый труд. Но ты её сберёг, а я нет.
Надорвалась сестрёнка. Питание — детей бы накормить, да нашу святую бабульку. Однажды легла Соня и больше встать не смогла. Температура, лимфатические узлы увеличились. Её не взяли в больницу, сказав, что болезнь запущена. К нам медсестра приходила делать уколы. В сентябре 43-го года не стало нашей Сони», — рассказывала Вера с горем в глазах.
Илья оторопел: «Но я же до конца, пока с контузией в госпиталь не попал, письма от неё получал!»
«Это я тебе писала, Илья. По просьбе Сони. Она тебя очень любила и хотела, чтобы у тебя оставалась поддержка. И просила меня о Танечке позаботиться. Я в ней не племянницу вижу, а дочь. А ты что дальше думаешь делать?».
«Таня привыкнет ко мне, уедем в деревню».
«Она — единственное, что у меня осталось от Сонечки».
«И у меня, Вера».
Но месяца через два Илья понял, что разлучать Таню и Веру жестоко. Девочка была к ней очень привязана, мамой звала. Мог увезти приказом, заставив принять потерю и мамы Веры. А дальше что? Мачеху — чужую для Тани женщину — хозяйкой в дом привести? Он предложил Вере, наверное, самое нелепое, что можно предложить:
«Давай вместе растить детей. Запишемся, чтоб никто пальцем не тыкал, а быть нам мужем и женой, по-настоящему, или нет — душа подскажет».
Решив, что лучше так, чем потерять Таню, она согласилась. Им удалось создать защиту для Юры и Тани — дружную семью, где Илья — папа, Вера — мама, и нет разницы между детьми. Жизнь изо всех сил старалась наладиться. Вера работала в поселковой теплице. Илья пристроился сторожем и получал пенсию по инвалидности. Здорово выручал огород.
Всё свободное время супруги проводили с детьми. Первый гвоздик, забитый Юрой вместе с отцом, первый пирожок, испечённый Таней под маминым руководством. Брат и сестра зная, что отцу трудно управляться с одною рукой, а мать не везде успевает рано стали помощниками. По вечерам играли в настольные игры, сказки читали.
Вот только, когда Юра просил отца рассказать о войне, тот хмурился и курить уходил. Пришло время — брат и сестра пошли в первый класс. Вместе, хоть Таня помладше была. Они были не разлей вода и друг за друга стояли горой. Девочка уже осознавая, что её отец Юре не папа, не ревновала. Самой ей страдать не приходилось: мама Вера — родная тётя, Юрка — двоюродный брат. Родня!
Негромкое счастье семьи продолжалось ещё несколько лет и внезапно оборвалось. В выходные дни они всегда обедали вместе — маленький праздник для дружной семьи. Готовили и накрывали на стол «женщины», а убирали и мыли посуду «мужчины». В этот раз, не дождавшись помощницы, Вера зашла к дочери в комнату. Таня читала.
Позвала ласково: «Танюша, я без тебя не управляюсь».
«Юрку позови, он твой сын и помогать обязан», - не поднимая головы ответила девочка.
Вера, не улавливая намёка, засмеялась: «Ну, а ты дочь! Между прочим, будущая жена и хозяйка».
Оторвавшись от книги, Татьяна взглянула на мать с неприязнью:
«Я тебе не дочь, а племянница. Детство закончилось. Мне надоело играть в дочки-матери, тётя Вера. И подчиняться тебе надоело. Для меня только папа авторитет. И вот я давно спросить хочу: нормально выйти замуж за мужа сестры?»
Вера опешила от категоричного тона и щепетильной темы. Но Тане уже пятнадцать — взрослая девочка. Женщина решилась на честный ответ.
«После смерти Сони я стала считать, что у меня двое детей — дочка и сын. Ты звала меня мамой. Я, Юра и ты были одним целым. Поняв это, Илья предложил расписаться и вас вместе растить. Мы создали семью ради вас, Таня».
Казалось, вопрос более-менее разъяснён и можно идти готовить обед, но девчонка, скривилась:
«Хорошо поёт пташка весной. А я думаю, знаешь, как было? Твой муж погиб. Понимая, что после войны мужики станут дефицитом, ты мою маму сгубила. А похоронив, взялась писать моему отцу от её имени, чтобы он потом оценил твоё благородство. Меня, малявку, приручила, подсказав, что теперь ты моя мама. А могла бы тётей Верой остаться. Ты сделала всё, чтобы мой папа, горем убитый, рядом остался. Вот как ты, тётя Вера, заполучила мужа.»
Вера пошатнулась, как от удара. «Что ты несёшь, мерзавка! Твою маму захватил скоротечный недуг. Ей бы и в лучших условиях помочь не смогли, а в наших — Соня была обречена!»
«Ну да. Только ты даже не попыталась. В районную больницу не взяли — надо было в Сызрань везти!»
«Танечка, Сызрань была забита эвакуированными, больницы — раненными. Поездка оказалась бы бесполезной и измучила твою мать». Вера всхлипнула, но девчонка не смягчилась, придавив её не менее страшными обвинениями:
«А почему твой сын красавчик с ровными ногами, а я — уродка из-за последствий рахита? Ты что, когда мы малышнёй были, после пустой "общей" картошки его тайно подкармливала?»
Таня несла галиматью, а Вера не знала, как оправдаться. Действительно, ещё при Соне к девочке привязался рахит. Детский врач объяснила, что это из-за плохого питания. Сёстры выменяли свои обручальные кольца на сливочное масло и яйца. Юре давали, что называется, «только понюхать», сами не притрагивались. Короткая помощь Танюшиному организму не помогла. Она выросла с кривыми ногами.
Теперь, в возрасте, когда хочется интереса мальчишек, Таня ходила переваливаясь, неуклюжей походкой. Длинное платье не скрывало дефект. К тому же Таня удалась в отца — веснушчатой, рыжеватой, с невыразительными чертами лица. Вера за племянницу переживала, но ей казалось, что та в силу позитивного характера справляется. Оказалось — нет.
Парнишки над Таней подсмеивались, а подружки, уже кое-что понимая про жизнь, говорили, что она старой девой останется. Девчонке понадобился виноватый в собственной некрасоте. Она объявила войну той, кого столько лет сердечно называла мамой. Не оправданий ждала — какой с них толк? — стремилась ударить, пригвоздить чувством вины. Ей это удалось.
С того дня Вера выглядела подавленной, а синева под глазами выдавала бессонные ночи с тяжёлыми размышлениями. Наконец доверилась мужу. Но тот глубину конфликта не понял, назвав дочь «глупым ребёнком», а жену — слишком впечатлительной. Ещё добавил: «С лица воду не пить. Ты ей объясни, Вера, что настоящая красота прячется в добром нраве и в хорошем характере».
Вера вспылила: «Вот ты и объясни, как отец и мужчина! А я ей теперь не мать, а тётка. Перестала Таня называть меня мамой».
Илья пообещал поговорить с дочерью, как только слова обдумает. Пока обдумывал, случилось то, к чему никто не был готов — Вера внезапно умерла. На работе, занимаясь закреплёнными за ней грядками. Сердце остановилось. Врачи сослались на ишемическую болезнь, выявленную у женщины после войны. На неё и списали ранний уход женщины. Причиной не поправить беды.
Веру похоронили рядом с младшей сестрой. Юра едва стоял. По потемневшему лицу Ильи Ефимовича катились слёзы. Танина печаль выглядела спокойной. Она поцеловала медальон с фотографией родной мамы на могильном кресте, а прощаясь с названной матерью, лишь прикоснулась к холодной руке. Это всем показалось очень некстати.
После поминок, когда разошлись сочувствующие, а Илья Ефимович ушёл к себе в комнату, Таня, надев фартук покойной, начала убирать со стола. Юра, здесь же сидевший, сдавленно произнёс: «Немедленно сними мамин фартук!»
Но услышал: «Мне в нём удобнее, а тёте Вере он больше не надобен. Да, горе, братик, мать потерять. Наконец-то и ты это узнал».
Не помня себя, Юрка набросился на сестру с кулаками: «Гадина! Ты маму затравила до смерти!»
Таня заверещала, вынудив отца прихромать на кухню. Остановив расправу, он закричал: «Что с вами происходит?! Ведёте себя, как зверёныши».
Таня ткнула пальцем в брата: «Это он взбесился, а я всего лишь мамин фартук надела!»
Сдавив ей плечо, Илья Ефимович прохрипел: «Не смей называть Веру мамой. Ты от неё отказалась. И оба — марш в свои комнаты!»
Миновали ближайшие поминальные сроки. И ещё полгода прошло. Атмосфера оставалась сумеречной, как будто вместе с Верой похоронили солнечный свет. Юра не спешил после школы домой, у друзей пропадая. Илья Ефимович частенько спасался стаканчиком браги и выглядел нездоровым. Делами занимался вяло, с детьми разговаривал мало.
Правда, когда Юра нашёл нужным справиться, не податься ли ему в детдом до восемнадцати лет, ответил: «А ты, сынок, перебери в памяти наши отношения с тех пор, как ты назвал меня папой — может, найдётся ответ».К вопросу детдома Юрка больше не возвращался. Но светлые воспоминания острое ощущение сиротства не загасили.
Парень с нетерпением ждал окончания школы и призыва на срочную службу. Было мучительно наблюдать, как сестра корчит из себя хозяйку, не замечая, что в каждой мелочи подражает его маме покойной. Это она научила Таньку готовить, поддерживать чистоту, вышивать, штопать. Всё стоящее в ней было Юриной мамой заложено. Но неблагодарная племянница слова доброго не говорила в память о тётке. И будто никогда за мать её не считала.
Но всё-таки совместное существование выровнялось. Череда домашних забот заставляла общаться. К тому же, Юра и Таня в одном классе учились, и, когда дошло до экзаменов выпускных, готовились сообща. Вместе с последним звонком отрочество от них отступилось. Сестре было почти семнадцать, а брат ожидал совершеннолетия в конце лета.
В посёлке имелось разнопрофильное училище, но у обоих не нашлось настроения поступать. Татьяну приняли ученицей в пекарню. А Юрий, в ожидании осеннего призыва, предложил отцу обновить и починить всё, что нуждалось. «Ты командуй, подсказывай, папа, а я сам доски поменяю в заборе, покрашу, старую яблоню уберу и сарай очищу от хлама».
Илья Ефимович согласился без особой охоты, но вошёл во вкус. У него и с одной рукой получалось доски строгать. Рассказывал байки про плотников. К отцу и сыну вернулось забытое единение. Из окна кухни выглядывала Таня и звонко звала: «Мужики, перерыв на обед!» Юрий думал, что после смерти мамы невозможно ожить, а у них, кажется, получилось.
Пришла осень, а с ней — проводы в армию. Девушки у Юрия не было, и он пригласил одних пацанов. Винегрет, варёная картошка с селёдкой, дешёвая колбаса, портвейн. Скромность стола не смущала — гости хором хвалили Танюху, а она рдела от удовольствия. Илья Ефимович сказал отцовское слово, пожелав сыну беречь совесть и честь, быть верным солдатскому долгу.
Запросились песни под гитару и просто так. Татьяна утянула брата в сторону от компании. Блестя глазами от капельки выпитого вина, сказала с улыбкой: "Братик, я тебя как человека прошу — не возвращайся к нам после армии".
«К вам? Но это и мой дом. Вернее, мой прежде всего. Вы все свалились к нам с мамой на голову и почему-то остались», — мгновенно ощетинился Юрка.
«Всё так. Но ты где угодно устроишь судьбу. А мне наличие жилья без лишних голов поможет устроить судьбу», — признала свою выгоду Таня.
«А отца куда денешь?» - усмехнулся брат.
«Папа — представитель и оберег дочки на выданьи. А вот ты женишься, притащишь сюда жену. Я с ней буду собачиться, ненавидеть тебя. Опять начнётся дурдом. Это отразится на здоровье отца. Подумай об этом. Если вернёшься — я тебя выживу», — пообещала Татьяна.
И попросила отцу не писать — всё равно ни одно письмо не попадёт к нему в руки, уж она постарается. Вот такие проводы — от слова выпроваживать — получились.
У Юрия было время подумать — целых два года. Вопреки требованию сестры, отправил отцу несколько писем, но безответно. Видно, Танька и впрямь была начеку. Сердито решил: «А ну её к чёрту! Всё равно подавится одиночеством — кому нужна кривоногая дура».
И после службы в родной посёлок не возвращался целых семь лет, подавшись в в рыболовецкий совхоз. Там сошёлся с Ириной — разведённой, молодой, симпатичной. У неё была дочь, вызывавшая в Юрии умиление. Ирина заговорила о браке, обещая сына родить. Но что-то знакомое и неприятное нахлынуло на мужчину. Он побоялся повторения того, что пережил сам.
Сказав растерянной Ирине, что сначала съездит к матери на могилу, увидится с отчимом, а потом «будет видно», уволился и уехал. Сбежал, если честно. Но в родной посёлок, действительно, прибыл. Здесь многое к лучшему изменилось. Появились многоэтажные дома, новый кинотеатр, приличный универмаг. На кладбище не сразу нашёл могилы мамы и тёти Сони.
Не заброшенные, но явно из редко посещаемых. Взяв у сторожа инвентарь, навёл порядок. Воспоминания вызвали ностальгическую тоску и слёзы. Две сестры, две красавицы смотрели на него с фотографий. Тётю Соню он не помнил, а голос матери, кажется, даже услышал. В трагичности их судеб была виновата война. Это она отняла, разрушила и всё перепутала.
Сложнее было пойти к отцу, но решительно настроенный Юрий вскоре стучал в дверь избы, как когда-то Илья — его отчим. Открыла Татьяна. Конопатая, рыжеватая и беременная. Из-за её спины выглядывал мальчик лет трёх. «Божечки, Юра! А я с чего-то на днях вспоминала тебя. Тебе не икалось?» — покраснев, воскликнула Таня.
Будто с неохотой пригласив войти, не предложила даже воды. Впрочем, у него тоже подарка для неё не имелось. Усмехнулся: «Значит, всё удалось? Ты замужняя мать семейства?».
Татьяна кивнула: «Из приезжих нашёлся. К родне приезжал. Случаем познакомились. Николай вдовец, старше меня. Прошлый год ездил к сыну на свадьбу. Меня не брал, а я не в обиде».
«Что, мягкой травой стелешься? На тебя не похоже», — съязвил Юрий.
«С мужем надо уметь жить, Юра. Ты-то не женат, похоже?» Она кивнула на правую руку.
«Успею надеть хомут. Где ... твой отец?»
У сестры забегали глаза. Схватив ребёнка унесла в другую комнату. Чем-то заняв, вернулась уже успокоенной, сумев подробно ответить:
«Папа в деревне. Два года назад отвезли. Ну не ладил он с моим мужем, Юра! Видите ли, права хозяина не желал уступать. А какой уже из него хозяин? Всё, чем наградил его фронт, обострилось: почти оглох, головные боли, прострел спины. Да ещё попивал. В своей комнате свинарник развёл.
Я его в чулан поместила. По-людски: постель, стол, радио. Николай-то мой покрупнее, кулаком запретил ему лишний раз выходить. Так отец взялся день и ночь песни петь про войну! Никакие нервы не выдержат. Муж предлагал его в дом для инвалидов пристроить да от людей неудобно.
Подпоили да и свезли в родную деревню. А что — изба никуда не делась, печка рабочая. Кое-какая родня нашлась. Обещали поддерживать. А мне, Юра, семья дороже. Как видишь, второго ребёночка жду».
Юрий ушам не верил. Однорукого, нездорового отца — в деревню с печкой?! У самой-то сестры вон — титан появился и туалет, похоже, благоустроен. Не гоже говорить женщине в положении такие слова, но не сдержался. «А ты и впрямь уродка, Таня. Душа у тебя уродливая, и уже не поправить». Не дожидаясь ответа, ушёл, саданув дверью.
Увидев рюмочную, выпил сто грамм, а пообедал в столовой. Полегчало. Юрий смог думать спокойно. Теперь куда? В Сызрань, что ли, махнуть? Рядышком. Найти работу. Общагу дадут. Может, новая любовь встретится. Да, так будет правильно. Здесь его ничего не держит, а Илья Ефимович ему не отец. Но, дойдя до автовокзала, почему-то сел в автобус и покатил в деревню, которая от посёлка находилась почти в ста километрах. К отчиму.
Изба, в которой тужил Илья Ефимович, крайней стояла. С первого взгляда в ней Юра обветшалость приметил. Дверь настежь открыта, и через сени он в кухню попал. Серая, давно не белёная печь, окна с просевшими рамами, без занавесок, лампочка болтается под потолком. Чашки, плошки, кастрюльки — всё со старых времён. Дух нежилой, хоть и есть один житель.
Илья Ефимович сидел к порогу спиной, голый по пояс, рубаху латал. Культя левой руки дёргалась в такт правой, здоровой. Худую спину располовинил длинный шрам. Сердце Юрия сжалось. Зло подумал: «Что ж председатель колхоза совсем уважения к герою войны не имеет?» И тут же устыдился: какой председатель, если те, кого этот герой растил, плюнули на него и растёрли?
Илья Ефимович, учуяв движение, обернулся. С минуту вглядывался в пришедшего, потом торопливо накинув рубаху, прошептал: «Юраша, здравствуй. Думал, не свидимся». Хотел улыбнуться, но сморщился и заплакал.
И, обняв его — с запахом нечистого тела, рано беззубого, похоже, недоедающего, кое-как выживающего в запущенной избе, Юрка понял — это папка родной, состаренный не возрастом, а войной, давившей на солдат и через годы. А ещё одиночеством.
Неделю спустя, наведя некоторый порядок, оценив состояние избы и возможность трудоустройства в деревне, Юрка толковал с председателем колхоза. Неплохой оказался мужик. Только замотанный разными планами да указами сверху. Он отрапортовал Юрию, что дрова его отцу привозили. Пионеры с помощью к нему приходили — галочка в журнале стоит.
И наехал немного: «Ну а остальное — на совести родни. Ведь остались у него тут свои. Позабыли только, отвыкли. Сам-то что ж так долго не приезжал к отцу? И сестра твоя, доставив сюда инвалида, разве не видела, в каких условиях ему предстоит жить?»
Со всех сторон был прав председатель. Но обещал помощь строительными материалами и работу на выбор предложил. Юра с чувством пожал ему руку, пообещав: «Я обдумаю. Мне ещё чуток времени надо, чтоб решить личное».
Председатель подмигнул: «Личное — это женщина? Нам чужие самовары не особо требуются, своих незамужних полно».
Ответом Юрка соврал: «Она почти жена. И дочка Гуля у нас. Вот хочу позвать к нам с отцом переехать».
Потом он звонил из районного пункта переговоров Ирине — разведёнке из рыбсовхоза. Без обиняков — время поджимало, замуж позвал, предупредив, что с ними будет жить его отец-инвалид. И изба у них - пока не терем. Но деньги, из скопленных, не потрачены ни копеечки и на улучшение условий пойдут. Да и председатель колхоза обещал помочь.
"В общем, соглашайся, Ирка, и я за тобой мотнусь, а отца, на время отъезда, в больницу определю - ему очень не помешает. Решай скорей, а то тут самоваров полно!" - кричал в трубку Юрка.
Ирина всхлипнула. «Какие ещё самовары? Согласна я. Куда мне деваться от тебя, дурака? Я ж на сносях. Прямо тебе не сказала, а ты и от намёка сбежал. Деревня, как совхоз, не растеряюсь. А Гульке дед, если добрый, не помешает. Мы-то всех своих в войну потеряли».
Эту историю можно ещё долго рассказывать, поскольку она не переставала наполняться событиями. И даже через много лет, когда не стало Ильи Ефимовича, её внуки продолжили - Гуля, Василий и Ефим. Дети Юрия и Ирины. И есть ли смысл разбирать кто из них кому родной? Кровь ведь бывает жидкой водицей, а не своё яблоко может рядом упасть.
Благодарю за прочтение. Пишите. Голосуйте. Подписывайтесь. Лина