ГЛАВА 4
Даже когда царевич помылся в баньке, я продолжала недовольно морщить нос. Василиса хихикнула:
– Не сердись, добрый молодец! Матушка Яга чесночного да лукового духа не терпит.
Я шлепнула болтливую девчонку полотенцем, но не сильно, больше для острастки. Та не обиделась и поставила перед Иваном кружку козьего молока. Его было мало – всего одна коза продолжала доиться, остальные отдыхали перед родами. Я недовольно поджала губы, увидев такую расточительность, но потом вспомнила, что молоко и правда отбивает запах чеснока.
– С чем явился, царевич? – спросила я, выставляя на стол нехитрое угощение. Тот достал из заплечного мешка свечи и – я глазам свои не поверила – шахматную доску и изящную глиняную амфору.
– Тавлеи умеешь двигать? Как с батюшкиного двора уехал – и поиграть не с кем.
Мне были привычнее шахматы, но сходство двух игр было достаточно велико, чтобы разобраться в мудреных правилах.
– Давай сыграем, – усмехнулась я и показала пальцем на запечатанный глиняный сосуд. – А это что?
– Вино из Византии, – бородатое лицо гостя слегка покрылось румянцем при этих словах, выдавая смущение. «Бражничать, значит, тебе тоже не с кем», – подумала я. Вино наверняка было кислющее, но искушение попробовать явственно заворочалось внутри.
– Смотри и учись, – я подозвала Василису, не обращая внимания на удивленные взгляды царевича. – После игры спать, и чтоб ни звука.
– Поняла, матушка Яга, – кивнула девочка и робко взяла одну фигурку повертеть в руках. Мне показалось, что предметы, в отличие от доски, были вырезаны из кости.
– Ратник, лучник, всадник, князь, – я называла каждую фигурку, расставляя их на доске, и умница Василиса слушала, тонкой тростинкой вытянувшись за моим плечом.
Иван выиграл. По-честному, я не поддавалась. Просто слишком давно последний раз держала тавлеи в руках. Радовался как мальчишка, смешно смотреть. Василиса поставила на стол козий сыр и глиняные чашки, а сама юркнула к себе под одеяло.
– Распечатывай свой кувшин, – проворчала я. Самой отковырять пробку, залитую смолой, мне было не под силу, разве что горлышко отбить. – А дальше я сама. Вкуснее будет.
Поставила вино на печь подогреться, чтобы разошёлся в нем мёд, очистила и нарезала яблоки. Лесные орехи отправились следом. Отчаянно не хватало специй. Бог с ней, с корицей, но ароматные семена кардамона были бы кстати. Ваниль, гвоздика, мускатный орех – я больше никогда не почувствую их запах.
– Готово, ведьма? – голос Ивана вернул меня в реальность. Я кивнула и поставила перед ним кружку. Пригубив вина, царевич стал словоохотлив. Рассказывал про заставу, где ему было поручено навести порядок, упомянул и Щуку:
– Рука-то у отрока зажила, правда, и рана пустяковая была.
«Голова у тебя пустяковая», – сердито подумала я, но смолчала. Мне предстояло просить его о помощи, так что стоило потерпеть.
– Сколько тебе лет, Яга? – вдруг спросил витязь. Свечи светили тускло, и было плохо видно, но мне показалось, что глаза его весело блестят. – Правда, скажи? С тех пор как тебя первый раз увидел – всё думаю. Зубы белые, ровные, тело крепкое, ладное. А умна, да язвительна словно древняя старуха. Так сколько?
– Много, Ваня, – медленно ответила я. – Тебе столько нету.
Мне было тридцать лет и три года. Ему – лет на десять меньше. Я отхлебнула большой глоток вина, чтобы смыть горечь во рту. Василиса тихонько сопела на лавке. Вроде спит, но эта хитрюга может и притворяться.
– Проводишь девчонку до родного села? Коня ей дам, приданого. Но одну через лес отпустить – душа не лежит.
Иван снова сверкнул веселой улыбкой. Как же он меня раздражает. Длинные светлые волосы после бани вились кудрями, и в голове против воли вертелась озорная русская песня про Порушку-Параню.
– А что так, неспокойно за неё? Что тебе в ней, ведьма?
– Жалко будет времени потраченного, если сироту ненароком волки съедят, – сухо и вполне искренне ответила я. Иван оглянулся на спящую девочку, прижимавшую к себе тряпичную куклу. Я добавила:
– Когда подрастёт, невеста будет завидная. Поверь моему слову. Если знаешь человека хорошего – подскажи, не пожалеешь.
– Присмотрю за ней, если смогу, – щедро пообещал царевич. Большего я и пожелать не могла. Иван рассматривал меня, словно его что-то беспокоило, и, наконец, спросил: – Если ты не ведьма, почему не хочешь жить, как все? Сидишь тут одна со зверьём.
Язык его слегка заплетался, и я велела:
– Ложись спать, Иван-царевич. Сказку тебе расскажу. Я пыталась жить, как добрые люди живут. Был у меня муж, была и доченька.
Вино все же одурманило меня, хотя выпила я не много. Душевная боль ощущалась тупо, вполне терпимо. Я ненадолго прикрыла глаза и погрузилась в воспоминания.
После того, как меня нашли в лесу, я долго считалась больной и беспамятной. Жила на всём готовом не менее года, усвоила местное наречие и порядки. Все это время меня мягко вовлекали в женские работы, но если шинковать и мять капусту я была ещё способна, то сучить нить или ткать холсты – нет.
Община свободных земледельцев, не имеющих повинности, была зажиточной, но содержать белоручку было бы странно. Меня выдали замуж. Ждан неспроста остался бобылем. Дело не во внешности, на красоту тут не в первую очередь обращали внимание. И не в мастерстве – мой муж был искусным плотником. Стало быть, единственной причиной был его физический изъян.
Ждан был немым. Не от рождения. Как мне охотно поведали местные кумушки, отправился по молодости за воинской славой, отроком в дружину. И сгинул на много лет. Когда вернулся в родное село, то рассказать – где, как и за что лишился языка уже не мог.
Любила ли я его? Сложно сказать. Он меня, видно, да. Со временем и я почувствовала к нему нежность, да и немудрено – он чуть на руках меня не носил, не обращая внимания на злые языки деревенских баб, называвших меня никчемной. А спустя три года, несмотря на все мои ухищрения, я понесла.
Ничего на свете я так не боялась, как рожать. Мне виделась мучительная смерть – и моя, и ребенка. Муж то смеялся над бабскими страхами, то сердился, не понимая, почему я не радуюсь продолжению рода. Утешить меня словами он не мог и, в конце концов, притащил в дом пожилую знахарку с тем, чтобы она привела меня в чувство. Сам факт, что в этом мире люди доживают до преклонных лет, действительно утешал.
Вопреки всему роды прошли благополучно. А вся моя жизнь и устремления стали подчиняться маленькому нежному комочку, требовательно оравшему по любому поводу. Я сама кормила дочь, не допуская до неё никого, кроме мужа, и с удивлением обнаружила, что мне нравится петь песни и нянчиться с малышкой. Внутреннее пространство избы стало ощущаться как собственный, особенный, отдельный мир.
Год моя дочь прожила без имени, затем стала зваться Надеждой – я выбрала, а муж не спорил. Она умерла, немного не дожив до четырех лет – от оспы. Вскоре погиб и мой муж – грудь придавило упавшим бревном.
Я залпом допила вино, прожевала пропитавшиеся хмелем орешки и закончила рассказ:
– А потом в деревню пришёл мор. Погибли почти все. А я… Даже не заболела. Выжившие покинули эти места. Я осталась. Конец.
Думала, услышу какой-то местный аналог «мне очень жаль», хотя моя история не была чем-то из ряда вон выходящим. Вместо этого послышался всхрап, и царевич перевернулся на другой бок. Я с облегчением вздохнула. Не умеет пить Ванька – и слава богу. Надо будет утром рассола огуречного ему предложить.
Главы новой повести будут выходить трижды в неделю: понедельник, среда, пятница.