Облака. В детстве я очень любил облака. Я любил смотреть на них, как они плавно и величественно плывут под небосводом. Они были для меня чем-то очень близким, родным и в то же самое время загадочным и таинственным. Словно душа знала, что именно там находится её настоящий дом, а здесь на Земле, она находилась лишь временно. Так сказать, пункт временной дислокации. Я мог смотреть на облака часами, их грандиозность и безмятежность завораживали меня. Они словно несли в себе тайну, тайну моих прошлых жизней и прошлых воплощений здесь на Земле, в бренной оболочке, в теле.
По небу плыли облака, а перед моим внутренним взором из глубины подсознания всплывали как на яву образы и видения из моих прошлых жизней. Вот я вижу себя на коне в сияющих доспехах времён эллинов. В моём сердце бушует отвага и ярость, жестокость и храбрость, желание проявить себя, отличиться. Я мчусь в битву с мечом наголо во главе кавалерийского звена. Всё поле боя залито ярким солнечным светом. Лучи Солнца проникают сквозь облака и играют на моих доспехах солнечными бликами. И тут ход времени словно изменился, время замедлилось, и я стал видеть картинку, словно в Slow motion[1]. Время для меня растянулось – это верный признак вхождения сознания в изменённое состояние. Так обычно бывает в ключевые моменты жизни человека, например, в бою, когда жизнь поставлена на кон и висит на волоске. В-ж-ж-жик и незримый кинооператор сменил слайд на моём внутреннем экране-проекторе. И вот, я вижу другую свою жизнь. Я иду по залитому огнём и кровью городу, весь в чужой и своей крови, в руках у меня меч времён испанской конкисты. Я – испанский наёмник, конкистадор. Я иду по погибшему городу, и моё сердце сжимается от боли, отчаянья и угрызений совести, ведь во всём этом зверстве виноват и я тоже! В-ж-ж-жик и следующий слайд-жизнь. И таких слайдов было немало. Путь моей души проходил по линии касты воинов, или кшатриев, как их называют в Индии. Хотя правильнее говорить не Индия, а Бхарат.
Путь воина – очень тяжёл и тернист: за чужую кровь на руках приходится платить своей кровью: жизнь за жизнь. Бусидо гласит, что «У самурая нет цели, только путь»[2], кто знает, может оно и так. Радомир, называемый также Христом, сказал: «Все, кто берётся за меч, от меча и погибнут»[3]. Но в те далёкие времена я ещё не задумывался о карме, о колесе Сансары и о цепочке причинно-следственных связей, которая тянется за мной от воплощения к воплощению. Я просто жил, любил, убивал исключительно в своё удовольствие и по своему собственному разумению. А ведь действительно, если задуматься, то кто скажет мне, что является причиной, а что следствием того, что один человек убивает другого? Не получил ли тот, кого убивают своё воздаяние за содеянное им раннее, в прошлых своих воплощениях? А тот, кто убивает, быть может, был в прошлой жизни убит именно этим человеком и теперь они поменялись местами для отработки их совместной кармы, для того, чтобы разрубить этот кармический узел?
Но не все свои жизни я (или вернее сказать – моя душа) проводил в войнах и пролитии чужой крови, были у меня и светские, спокойные жизни, когда я набирал светлую энергию и позитивную карму. Именно таким, светлым, и было моё воплощение на Земле, по итогам которого моя душа набрала достаточное количество светлой энергии любви и благодарности, которой хватило для того, чтобы моя душа находилась какое-то время в светлых мирах Прави, в Сварге, на одном из верхних этажей Мироздания. Надо отметить, что время на разных этажах Мироздания течёт по-разному. Так, сто земных лет на верхних этажах будут длиться всего лишь один день, а в нижних мирах – тысячу лет.
В этой Небесной Сфере верхнего мира моя душа находилась какое-то время, ровно до тех пор, пока не закончилась её положительная карма, положительный багаж (наработки) прошлого воплощения. И вот настал момент распределения моей души на Землю, для отработки не пройдённых ею уроков, её отрицательной кармы. Ангел привёл мою душу к Творцу, к управителю земного царства. Я помню, как стоял в огромном белокаменном дворце с колоннами и ждал своей очереди на приём. Помню, как босым ногам было немного холодно от мраморных плит пола. И вот подошла моя очередь, и мы с ангелом предстали пред Творцом. От Него исходил ослепительно яркий свет, который не позволял мне разглядеть Его облик. Он заговорил со мной громогласным голосом, и слова раскатами грома понеслись эхом по залам дворца среди колонн. Он объяснил мне, что в предстоящем воплощении моей душе, вопреки обычаю, нельзя будет выбирать ни семью, ни страну, ни сам путь. Всё это будет дано мне в строгом соответствии с моей предыдущей тяжёлой кармой, которую я получил в багаж от прошлых своих воплощений в теле воина. Я пытался перечить Ему и выбить для себя более комфортные условия воплощения, ведь согласитесь, непросто сразу спуститься из ангельских миров Прави на Землю, да ещё и в Россию. Душа, когда находится в мирах душ, видит всё, она знает: в какую семью она попадёт, и какой путь её ожидает впереди. Как же мне не хотелось снова спускаться вниз, в смертное тело да ещё и для отработки такой тяжёлой кармы. Но Он был непреклонен. «Нет!», пронеслось как раскат грома, «Ты пойдёшь только этим путём, для тебя нет иного пути! Был воином – убивал людей, теперь будешь воином и будешь спасать людей и тем самым отработаешь свою карму!». И тогда я понял, что мне не избежать своей участи, своей кармы и своего пути.
Пол подо мной стал прозрачным, а внизу стало проявляться Колесо, на которое я посмотрел с великой тоской. Я уже знал, что это за Колесо и что произойдёт дальше. Колесо Сансары было воплощением заКОНа сохранения и превращения энергии в Мироздании. Оно было частью величественного и незыблемого Механизма Мироздания. Колесо вращалось, издавая протяжный гул, и этот гул всё нарастал. Это Колесо было символом неотвратимости кармы. Оно олицетворяло собой ответственность за содеянное и последствия, которые наступают за это в виде цепочки причинно-следственных связей. Для меня время замедлилось, и в голове у меня пронеслась мысль, что это вращающееся Колесо было похоже на вращающейся барабан стиральной машинки. В барабане машинки – грязные вещи, в Колесе – грязные души. И барабан, и Колесо крутятся, чтобы их содержимое стало чище. Вот и моя душа сейчас отправится в барабан Колеса, чтобы убелиться и очиститься. И тут рядом со мной, прямо над Колесом, появился портал, который проходил прямо сквозь Колесо. Он был похож на энергетическую трубу, которая была соткана из лучистой радужной энергии. Мою душу мгновенно всосало в эту трубу, и она стала падать на Землю. С большой скоростью я стал приближаться к Земле по этой трубе. В ходе этого падения, я наблюдал моря и океаны, материки, архипелаги и острова Земли. Я понимал, что очень скоро память о моих прошлых жизнях и о времени перед этим воплощением будет закрыта от моего смертного взора, и я позабуду о своих прошлых жизнях и о блаженстве ангельских миров Сварги. Земля приближалась с огромной скоростью, а в голове звучал мой собственный голос «Только бы не забыть! Только бы не забыть обо всём этом!». Я хотел запомнить и весь путь своей души и то, зачем я снова шёл на Землю – предназначение своей души. Касание с Землёй, моя душа оказалась в утробе матери. Вспышка света.
04:00 часа утра, 8 августа 2008 года, Южная Осетия, южная окраина Цхинвала. В плечо кто-то толкал и светил в лицо фонариком.
- Товарищ лейтенант, подъём, война началась!
Абдула. Татарин двадцати лет отроду из бедной многодетной семьи. Всегда тихий и спокойный. Он помог мне стряхнуть с себя остатки сна. Хотя я точно знал, что всё увиденное мной во сне, сном не было, а было воспоминаниями моей безсмертной души из моих прошлых жизней и воплощений. Я всегда знал и помнил эти слайды, но не всегда понимал то, что я знал и помнил. Я сел на кровать, пытаясь стряхнуть с себя остатки сна и воспоминаний. Дневальный кричал: «Рота, подъём! Боевая тревога!», на табло горела соответствующая надпись. Шёл восьмой месяц служебной командировки на Кавказ.
На взлётке[4] уже вовсю суетился Володя – наш ротный, выпускник Рязанского военного училища. Он отдавал короткие команды наряду по роте и командирам групп. Наряд вооружал личный состав. Окна в расположении были завешаны одеялами, с улицы были слышны глухие протяжные взрывы снарядов и канонада автоматных выстрелов – музыка войны. Мимо прошёл Алексей – замполит роты. Он всегда говорил, что «Война – это кровь, говно, песок и пчёлы». Грузины всё-таки решились напасть на Цхинвал. В преддверии наступления своих сухопутных войск, они утюжили огнём артиллерии осетинские огневые точки, подавляли огнём пункты управления, склады с боеприпасами, ГСМ и стоянки техники.
Увидев меня, ротный меня подозвал, сказал, что выезжаем через пятнадцать минут. Этой ночью половина моей группы дежурила на въезде в Цхинвал, нужно было её забрать и затем всем вместе вернуться в расположение миротворцев. Звучало довольно просто. Вооружились, решили идти налегке: не брали с собой ни еды, ни воды, ни спальников, ни ковриков, только оружие, боеприпасы и радиостанции. Выходя из казармы, я увидел перепуганное лицо Абдулы, в тот день он стоял дневальным по роте. Я улыбнулся ему, чтобы его подбодрить и сказал: «Не ссы, Абдула, прорвёмся!». Тогда я даже и не знал, что вижу его в последний раз.
На улице начинало светать. Проснувшийся от взрывов город, стонал от тяжёлых и хлёстких ударов артиллерии, били «Градами». Я, ротный и ещё половина моей группы сидели в кунге «Урала» со спокойными и сосредоточенными лицами. Дослали патрон в патронник своих калашей, поставили на предохранитель. Водила нёсся по раненому городу как ошалелый. Тряска на кочках была такой, что можно было остаться без зубов. До окраины Цхинвала долетели довольно быстро, мою группу нашли сразу. Секрет отработал, как положено, съел пароль и пропустил нас в центр своего походно-боевого порядка. Там нас встретил мой заместитель – прапор Серёга, любитель крепких напитков. Доложил обстановку. Только мы собрались ехать обратно, как выяснилось, что «Урал» был выведен из строя, имелись множественные пробоины в колёсах. Ехать на нём было нельзя. Было принято решение добить «Урал», чтобы грузинам не достался. Сказано – сделано. Пошли пешком. Моя группа развернулась в боевой порядок и взяла азимут на расположение роты. Тем временем уже совсем рассвело. Шли лесами, открытые участки местности преодолевали бегом. Через некоторое время в лесу остановились на привал. Группа села в круг, организовав боевое охранение командира и связиста. Качнули связь. Связи с ротой не было, «Северок»[5] предательски шипел и издавал нечленораздельные звуки. Тем временем начала подниматься сильная жара и духота, постоянно хотелось пить. Но воды было по одной солдатской фляжке на брата. Воду пришлось экономить. В Новосибирском военном училище нас учили, что пить воду нужно до восхода и после заката Солнца, на марше – по одному-два глотка, не больше.
Училище. Тут я вспомнил свой выпускной из военного училища. Шёл проливной дождь, тяжёлое свинцовое небо порвалось на части миллиардом влажных тяжёлых капель. Парадная форма промокла до нитки, новые золотые лейтенантские погоны сморщились. На плацу стояла вода сантиметров пять, в туфлях хлюпало. Было много народу: выпускные роты, приглашённые лица, отцы-командиры, зеваки с младших курсов, оцепление и родственники выпускников. Я был из бедной семьи и всегда завидовал белой завистью своим товарищам, когда к ним на КПП приезжали родители, привозили им много разных вкусностей. Мои родители не могли себе этого позволить, не было денег на дорогу. Долгие пять лет я собирал деньги со своей небольшой стипендии на билеты родителям, чтобы и они смогли приехать на мой выпускной вечер. Я хотел, чтобы они смогли разделить со мной моё торжество. И вот этот день настал, я ликовал. Позади остались долгие пять тяжелейших лет обучения: наряды, караулы, лекции, дежурства, прыжки с парашютом, водолазная подготовка, стрельбы, учения, полевые выходы, постоянное чувство голода, недосып и тотальная усталость. Я вспомнил то щемящее чувство в груди, когда меня распирала радость и гордость от осознания того, что я всё же сумел успешно пройти этот трудный путь до лейтенантских погон. Мне хотелось скорее проявить себя в бою, стать пресловутым «боевым офицером». И вот мы прошли мимо трибуны строем, крикнули хором «И всё!», в небо полетели тысячи мелких металлических монет. Крики «Ура!», смех, радость, ребятня, которая кинулась собирать монетки и…дождь. Вот бы сейчас пошёл дождь, так хочется пить.
Меня снова безцеремонно выдернули из воспоминаний. Не успели мы перевести дух, как на нас вышли осетинские ополченцы. Моё охранение чуть не обнулило[6] их, но вовремя сориентировались, обошлось без напрасных жертв. Ополченцы были похожи на обычную банду: одеты как в цыганском таборе – кто в чём, полтора автомата на три человека, ни раций, ни провианта с собой, ничего. Одним словом – балласт. Увязались за моей группой, мы с ротным решили взять их с собой. Долго ли, коротко ли шли мы по лесам да по долам и тут, как гром средь ясна неба, в небе появилась вражеская авиация. Она стала утюжить и гонять нас по лесам. Ох, и набегались мы тогда от неё, в голос проклиная пилотов, которых мы ничем не смогли бы достать даже при всём нашем желании. Через какое-то время мы вышли на двух оборванцев. Оказалось, что это было управление МВД Южной Осетии. На двоих человек у них был один ТТ-шник без магазина и одна сфера[7].
Ополченцы признали их, они стали чирикать между собой на своём языке. Быстро перешли на крик, стали трясти оружием, ситуация выходила из-под контроля. Я дал команду группе встать в одну шеренгу лицом к спорящим, снять оружие с предохранителя и ждать моей команды. Я не мог рисковать своим личным составом ради внутренних разборок этих горячих парней. Но, слава всем Богам, они так и не дошли до братоубийства. Оказалось, что эти два «оборванца» бросили своих подчинённых, когда к ним в гости, в расположение ОМОН и СОБР, пожаловали грузинские танки. Они бросили их и бежали, спасая свои шкуры. Что тут сказать, смелость познаётся только в бою. На каком-то этапе ополченцы с «оборванцами» от нас отсоединились и пошли своей дорогой, а мы продолжили свой путь. По пути нам попалась местная жительница, осетинка. Она была ранена, все руки и одежда у неё были в крови, она плакала. Я отдал ей один из своих перевязочных пакетов, и мы двинулись дальше.
Через несколько часов мы приблизились к расположению миротворцев, сейчас оно находилось от нас всего в паре-тройке километров. Перед нами, как на ладони, лежал раненый город – горящий Цхинвал. Вверх поднимались клубы чёрного и белого дыма, эхом раздавались взрыва и канонада выстрелов из калашей[8]. Я был воодушевлён происходящим. Вот она война, к которой я готовился столько лет в военном училище, вот она возможность проявить себя в бою и обрести неувядаемую славу! Но сближаться с объектом дальше посреди бела дня было опасно и глупо. Несмотря на это, мы с ротным приняли волевое и одновременно с этим безумное решение идти вперёд, на выручку своей роте.
Пройдя ещё полкилометра под прикрытием искусственной лесополосы, мы наткнулись на частный дом. В нём жила пожилая осетинка, которая радушно встретила нас, напоила водой и молоком, накормила козьим сыром и караваем. Всё поделили по-братски. Двинулись дальше. И тут сверху что-то засвистело, звук стал всё нарастать, превращаясь в душераздирающий крик снарядов артиллерии. По нам били «Грады». От неожиданности ни я, ни ротный не успели даже подать команду «Ложись!». А если бы и успели, то в этой какофонии свиста снарядов, никто бы её всё равно не услышал. Первый залп был неожиданным и ошеломляющим. Снаряды с чудовищным криком летели с небес, словно молнии Перуна, а когда они достигали Земли, становилось ещё хуже – взрывы неимоверной силы разносили в клочья всё на своём пути: деревья, здания, земля разлетались в клочья. Артиллерия – боги войны: они бьют молниями с небес по смертным, сами при этом оставаясь в недосягаемости. Мы попадали на землю животом вниз, прикрывая руками уши и голову. Взрывные волны от снарядов одна за другой били нас по барабанным перепонкам, по нашим уставшим телам и по рюкзакам, торчащим из-за спины. Мощные волны фугасных разрывов обжигали лицо и руки. После первого же залпа, сто процентов моего личного состава было контужено. Но мы тогда ещё не осознавали этого, потому что пребывали в состоянии шока. К такому невозможно подготовить человеческую психику, невозможно научить в училище. Мы все держались исключительно на своих морально-волевых качествах. Несмотря на дикий ужас, и почти животных страх, мы упорно продолжали идти вперёд, своим на помощь. Не успели мы опомниться, как засвистел над головой второй, затем и третий залпы. Словно хлебные крошки на столе при ударе ладони мы подпрыгивали вверх над землёй с каждым новым разрывом артиллерийского реактивного снаряда. При каждом новом свисте очередного залпа, мы уже падали на землю без какой-либо команды. Спасительным для нас оказался арык, прорытый местными жителями вдоль лесополосы. Мы попадали в него, пытаясь найти укрытие от перуниц[9], которые так неистово искали наши тела для расправы. Нервное напряжение, страх и ужас от происходящего нарастали с каждым новым залпом, с каждым новым свистом. И снова свист, этот ужасный душераздирающий свист, его не забыть. Мы снова попадали в арык. На этот раз передо мной упал Вова-ротный, а у меня уже не оставалось времени на то, чтобы найти себе другое укрытие. И я упал на него сверху, прикрыв своим телом от взрывной волны и осколков. Таким образом, я оказался выше арыка, открытым для поражающих факторов снарядов. Очередная молния Перуна ухнула совсем рядом со мной, издав протяжный вой и скрежет, словно великан ударил ложкой в гигантский медный пустой чан. Время для меня замедлилось, всё стало происходить как в замедленной съёмке. Взрывная волна ударила справа, меня окатило жаром и россыпью осколков. Потом ещё и ещё, снаряды ложились в шахматном порядке. Очередной оглушительный взрыв сменился звенящей тишиной. На несколько мгновений все звуки для меня пропали, словно я смотрел немое кино. Потом звуки боя, или вернее сказать побоища, стали возвращаться ко мне, и я слышал их словно через водную толщу. Я что-то делал, куда-то бежал, кому-то отдавал какие-то команды, но при этом, практически не слышал сам себя. Я был тяжело контужен. В этот момент я явственно ощутил рядом с собой дыхание смерти, моя жизнь висела на волоске. С каждым новым залпом жар от разрывов снарядов обжигал лицо, словно сама смерть хлопала меня по плечу, как бы говоря: «Я уже тут!». У меня сердце сжалось от смертной тоски. Не от страха перед неминуемой смертью как таковой, а от мысли, что я останусь на этой чужой земле, разорванный в клочья на потеху и пир воронам. От мысли, что я никогда больше не смогу увидеть своих родных и близких, свой дом. На моём внутреннем экране, словно слайды в проекторе стали мелькать образы из моей текущей жизни. Как говорится, вся жизнь пронеслась перед глазами. К этому моменту в моей группе уже каждый второй был ранен осколками. Одному из бойцов осколки прилетели сквозь рюкзак прямо в поясницу, второму – под глаз, третьему осколки поранили голову, мне осколок пробил горку и оставил ожог на икре ноги. Я перевязал того бойца, у которого была рана головы.
После очередного залпа, один из моих бойцов стал истерить, он кричал: «Товарищ лейтенант, мы все погибнем!». Саня всегда был малодушным и эксцентричным парнем. Я понимал, что нужно поворачивать назад, пока нас всех там не положили. Я хотел сохранить жизнь своим подчинённым. И я отдал приказ на отход. Это не понравилось ротному, и он стал на меня кричать, а я кричал на него. Так мы и кричали друг на друга, пока я не выиграл в этой дуэли нервов, воли и характеров. Ротный дрогнул и уступил. Это решение впоследствии спасло жизни бойцов моей группы. В перерывах между залпами мы стали отходить той же дорогой, что и пришли. Артиллерия била по нам очень точно до тех пор, пока мы не догадались отсоединить батареи от всех средств связи, включая мобильные телефоны. После этого арта[10] ослепла. На отходе мы с прискорбием обнаружили, что домик сердобольной осетинки, накормившей и напоившей нас, был уничтожен огнём артиллерии.
На отходе мы наткнулись на одно из брошенных осетинских селений. С началом боевых действий люди бросили всё и просто бежали из своих домов, спасая свои жизни. Некоторые семьи бросили даже своих стариков, которые укрылись в подвалах домов. Несколько стариков, человек пять или семь, вышли к нам из подвала и попросили сопроводить их до зарской дороги, что мы и сделали, передав стариков в руки ополченцев. После этого мы остановили пустую фуру, и осетин согласился подкинуть нас до Рокского тоннеля, где должна была быть сосредоточена колонна 58-й армии. Через них мы планировали качнуть связь со своей ротой и со штабом миротворцев. Двери фуры не закрывались, а водила нёсся как угорелый, чтобы быть трудной мишенью для вражеской артиллерии и авиации. Ротный обеими руками держал двери фуры изнутри, а я держал ротного за портупею, чтобы он не выпал прямо на дорогу. Так мы добрались до колонны 58-й армии. Смеркалось.
Колонна 58-й армии оказалась частично разбита. Она, пройдя через Рокский тоннель, попала под точечные удары вражеской артиллерии и авиации. Догорающие трупы боевой техники валялись вдоль всей зарской дороги. Оказалось, что у них самих нет никакой связи, вражеские подразделения РЭБ[11] работали очень хорошо. Мы оказались в тупике: ни с нашей ротой, ни со штабом миротворцев связи не было, к своим не пробиться. Что же делать? Немой вопрос повис в воздухе. В горах быстро темнеет, решили переночевать неподалёку от колонны 58-й армии, а уже утром на свежую голову принимать решение. Сильно близко к самой колонне ночевать было опасно: авиа- и артудары могли возобновиться в любую минуту, и нам не хотелось вновь под них попасть, поэтому ночлег устроили на некотором удалении от колонны. Легли спать прямо на голую землю. С заходом Солнца в горах стало очень холодно. У нас с собой не было ни ковриков, ни спальников. Спали, прижавшись друг к другу, согревая себя мыслью, что мы пока до сих пор ещё живы.
Я провалился в сон. Снова снились воспоминания. Слайды шли один за другим, незримый кинооператор как всегда был на высоте. Вот я в утробе матери, мне тесно и неуютно, нечем дышать. Вот я появляюсь на свет и врач суёт меня под струю холодной воды, чтобы расправились легкие, и я сделал свой первый вдох. Вот меня несут в тесном одеяле на прогулку во дворе. Так вот откуда у меня взялась клаустрофобия! Я всё понимал даже когда был младенцем, я изначально был осознанной душой и осознанным ребёнком. В этом возрасте меня раздражало то, что я снова воплощён в смертном физическом теле, что на данном этапе я – безпомощный ребёнок со всеми вытекающими отсюда последствиями и вынужден снова пройти путь до взрослого человека. В детстве я никогда не плакал, а когда подрос, всё старался делать самостоятельно. На все предложения помощи родителей я всегда отвечал «Я сам!». В-ж-ж-жик и слайд сменился: мне лет пять, и я с братом гуляю во дворе. Зима, поздний вечер, темно. Я ложусь на снег спиной и начинаю смотреть верх, стараясь в тёмном небе увидеть облака. Спине становилось всё холоднее, я замерзал.
05:00 часов утра, 9 августа 2008 года, Южная Осетия, недалеко от зарской дороги. Было холодно, спина замёрзла от холодной и влажной земли. Я проснулся от стука своих собственных зубов. Спать уже не хотелось. Парни почти все были на ногах, ротный тоже. Посовещавшись, решили пробиваться в Джаву, где была объединённая группировка войск. Там мы планировали перегруппироваться и с новыми силами двинуться вызволять нашу роту. Так и сделали, нашли попутную БРДМ-ку разведчиков и на ней добрались до Джавы. Там мы узнали, что наша рота находится в окружении грузинских войск. В Джаве нашим раненым оказали первую медицинскую помощь, предложили эвакуацию в госпиталь. Я от эвакуации отказался.
- Я сам решу, когда я ранен, а когда нет! Я должен помочь своей роте, поэтому завтра иду с вами, – сказал я ротному уставшим голосом.
А к вечеру того же дня наша рота вышла из окружения и своим ходом добралась до Джавы. Там мы все и встретились, обнялись по-братски, без помпы и пафоса, тихо. От, вышедшей из окружения роты, мы узнали, что в бою погиб Абдула и ещё два солдата – водители приданных сил. Я пошёл в казарму и лёг на кровать. Известия о выходе роты из окружения и о смерти Абдулы стали для моей перенапряжённой психики спусковым крючком. Я лежал на кровати в тёмной казарме, смотрел в потолок, а по моему грязному лицу невольно текли горячие слёзы.
Решил умыться. Умывался впервые за последние три дня. Открыл кран, посмотрел на своё отражение в зеркале. В нём я увидел своё грязное и уставшее лицо, тошнило, кружилась голова, а из носа потекла густая бурая струя крови – верный признак контузии. Только сейчас, в тишине умывальника, я понял, что после артобстрела, под которым мы побывали, у меня постоянно звенит в ушах. Будто я слышу тысячи сверчков, исполняющих свой немыслимый концерт. Я напомнил свои ладони из крана и умыл лицо, в раковину побежала грязно-розовая вода. Наш замполит, конечно, был прав на счёт того, что такое война. Но лично для меня война теперь ассоциируется с пылью, грязью и потом, смешанными с кровью и слёзами.
Вечером было офицерское собрание, накрыли стол. Пили горькую за погибших, не чокаясь, без красивых речей и пафоса, молча. А потом просто говорили, тихо. Я подошёл к Володе и тихо сказал, что согласен на эвакуацию в госпиталь. А потом я лёг спать. Без сновидений.
10:00 часов утра, 10 августа 2008 года, Южная Осетия, п. Джава. Я вместе с остальными ранеными сидел на вертолётной площадке возле вертушки и ждал своей очереди на эвакуацию. Было солнечно и тепло, я предвкушал скорое возвращение домой, к родным и близким. От этой мысли радостно щемило в сердце. На поле работали «Ми-8» и «Ми-24». Я смотрел в небо, на облака. В небе постоянно барражировали вертушки, то садясь, то снова взлетая, неся в своём чреве раненых. В-первую очередь эвакуировали тяжёлых трехсотых, а уже затем остальных. Вот очередной борт зашёл на посадку совсем близко от нас, поднялся страшный ветер, который образовал облако из пыли, земли и керосинных выхлопов вертолёта. Мы поспешили укрыться за стоящим рядом на земле вертолётом, я ничего не видел в этом поднявшемся облаке. Пригнулся, чтобы поднырнуть под крыло вертолёта и в этот момент очередной порыв ветра от лопастей вертушки с чудовищной силой толкнул меня вперёд, в неизвестность.
Удар о крыло «Ми-8» пришёлся мне прямо в темечко, в район родничка. Удар был такой силы, что в глазах у меня всё потемнело. Потом сильный звон в ушах, словно великан ударил в огромный медный пустой чан большой колотушкой. А потом в глазах вспыхнули тысячи огней, а по телу прокатилась мощная обездвиживающая волна боли. По голове вниз потекла горячая и тягучая струя крови. Кровь начала заливать мне лоб, затем глаза и нос. Я подставил под неё свои руки, и тягучая бурая жидкость стала капать на них, а затем, просочившись сквозь пальцы, и на мою горку. К сердцу подкатила волна боли, словно волна рвоты, ноги ослабли, тело перестало слушаться моих команд. Я смотрел на свои руки, залитые собственной кровью, и только успел вымолвить: «Как глупо…». Я хотел сказать «Как глупо всё закончилось», имея в виду, что глупо было пройти такой трудный и опасный путь относительно целым и невредимым, а погибнуть так глупо, но не смог, не успел. Ноги мои подкосились, и я упал навзничь как подкошенный. Время для меня снова замедлилось, превратившись в тягучую, почти физически ощутимую, субстанцию. Снова моё сознание вошло в изменённое состояние и время для меня растянулось. В одной секунде для меня было целых десять или даже больше.
Бусидо говорит нам, что «У самурая нет цели, только путь», однако это не так. Цель есть у каждой Души и эта цель состоит в том, чтобы развивать свою безсмертную душу, эту частичку Бога, чтобы, в конечном счёте, она, соединившись, вновь стала с Ним единым целым. Я упал на спину, и мои глаза уставились прямо в небо. Сердце снова сдавила тоска и боль, но не от страха перед неминуемой гибелью, а от тоски по родным и близким, которых я больше не смогу обнять, от тоски по дому. По дому, который я больше не смогу увидеть. Словно тысяча игл меня пронзила мысль: «А ведь я уже почти дома!». В голове пронеслось: «Все, кто берётся за меч, от меча и погибнут». И тут всё встало на свои места: до меня дошло, что и убивающий и убитый рождаются и умирают до тех, пока один из них не простит и не пощадит другого, только тогда цепь причинно-следственных связей разомкнётся, и они оба развяжут этот общий для них кармический узел. Получается, что я отработал свою негативную карму, выполнил своё предназначение и теперь возвращаюсь домой. В моём сердце не было боли, не было страха, были лишь всепрощение и Любовь. Любовь, словно огромное и тёплое одеяло, обволакивало меня, и я растворился в нём целиком. Моего отдельного «я» больше не существовало: я был всем и ничем одновременно. Лёгкая улыбка тронула губы того, что недавно было моим телом. Неморгающий взгляд застыл, а в голубых глазах отражались безмятежно проплывающие по небу облака. В детстве я очень любил облака…
[1] В переводе с английского означает «медленное движение» или «замедленная съёмка».
[2] Ямамото Цунэтомо, трактат «Хагакурэ».
[3] Евангелие от Матфея 26:52.
[4] Центральный проход в казарме.
[5] Коротковолновая радиостанция «Северок-К».
[6] Уничтожить.
[7] Защитный шлем «СТШ-81».
[8] Автомат Калашникова.
[9] Молнии Перуна.
[10] Артиллерия.
[11] Радиоэлектронная борьба.