Статья из могилевского самиздатовского журнала "Окорок" №14 (2004 г.)
За день до интервью прошел единственный в этот приезд в Москву концерт ЧЕРНОЗЁМА в клубе «Релакс». ЧЕРНОЗЁМ вписали в обычный «флаерный» концерт неизвестных и начинающих групп, и звукооператор клуба вырубил звук в середине программы – чтобы освободить место для следующих выступающих. Группа успела отыграть только половину электрической программы – «МаМаМа», «Тюмень», «Мы падаем вниз», «Без перемен».
Мы разговариваем с Евгением «Джексоном» Кокориным (Ж), лидером Чернозема, на кухне квартиры его московского друга Димы, недалеко от метро Фрунзенская. К разговору время от времени подключается Борис «Рудкин» (Б), директор ЧЕРНОЗЁМА и организатор всех московских гастролей группы.
Владимир Козлов. Москва, 27 мая 2003 года
Владимир: Расскажи, какое у тебя впечатление от последних концертов – в Донецке и в Москве.
Ж: В Донецке хороший был… Вчера – не знаю. А почему нас отрубили? Мы вообще еще только-только… Самые хиты оставили напоследок. В Донецке, наверное, час двадцать играли…
В: Новых песен уже много?
Ж: Новых песен еще не играли, мы их не отрепетировали. Потому что половина народу здесь живет… Это, конечно, ужасно неудобно…
В: А почему разошлись с Аркадием Кузнецовым, Джеком?
Ж: Это личная, интимная история, к музыке отношения не имеет. Мы дружим ужасно до сих пор. Сколько лет уже прожили… Кроме нас у нас никого нет. Они – взрослые люди, со всем этим… неподъемные они, вот чё. Типа, давайте будем играть, записываться, а они все – больные, уставшие…
В: А новый их проект ты слышал?
Ж: Слышал. Там одна новая песня, а все остальное – то, что сам Аркаша писал когда-то. Ужасающей давности.
В: А с Немоевым отношения поддерживаешь?
Ж: А как с ним можно отношения поддерживать? Невозможно, невозможно.
В: В девяносто четвертом году ты участвовал в «Русском прорыве». Расскажи поподробнее про это.
Ж: Ощущение такое, что это и правда было, как революция… Ужасное переломление, причем такое пассионарное… На концертах такая штука происходила – чисто космические дела, переломление менталитета. Причем, и у нас в башке то же самое происходило. Тогда стало понятно, что капитализм здесь не катит, он и не состоится. Поэтому нужна была идея, которая оттянет на себя всю маргинальную творческую часть. Такое ощущение было, что все в замешательстве, коммунизм рухнул…
В: А сам ты как воспринял падение коммунизма?
Ж: Сначала был восторг, а потом: ну, и чё заместо этого пришло – ужасная фигня. То же самое, только еще хуже.
В: А ты пошел бы играть в «Русский прорыв», с Неумоевым, Летовым, если бы не разделял их идей, просто – как музыкант?
Ж: Пошел бы по-любому, потому что иначе быть не могло. Я их знаю, я им доверяю.
В: А почему «Русский прорыв» распался ?
Ж: Он себя исчерпал. Он прозвучал – потом уже дело не моё, не наше. Все дальше пошло. Нужен был посыл, и он прозвучал - хорошо, громко. А остальное – проходящее. Мы же люди – ругаемся там, ссоримся, деремся…
В: В недавнем интервью Неумоев сказал, что «Русский прорыв» развалился чисто из меркантильных соображений…
Ж: Это Ромыч ушел из-за этого, только Ромыч. Он ушел, а мы потом и без него играли…
В: А как ты вообще относишься к политическим делам? Ты вступал в какие-нибудь партии?
Ж: Даже в комсомоле не был. Единственный в школе. Какая может быть партия вообще? Некоторым людям это нужно, и это хорошо… наверное. А мне это не нужно. Я – человек биосферы, антропосферы. Партии там всякие...
В: А как ты относишься к тому, что в твоих песнях пытаются найти политическое содержание?
Ж: Мало ли как, чего? Это же странно, как люди все воспринимают. В песнях политики нет точно. Политика – это выгода. Одному жопу лизать, других – чморить.
В: А ты бы участвовал в концертах под политическими лозунгами? За что-то или против чего-то?
Ж: Не приглашали (смеется).
В: Сейчас музыканты меньше делают политических высказываний… Тот же самый Летов…
Ж: Просто поумнел…
В: А вообще музыкант может участвовать в политике?
Ж: Допустим, Паганини вообще ни в какой политике не участвовал, но я знаю, что он на две трети своих доходов покупал оружие для Гаррибальди.
В: А ты бы мог что-нибудь подобное делать? Если бы у тебя были большие деньги?
Ж: Мог бы. Все равно их куда-нибудь надо было бы девать…
В: А кто тебе ближе всего из нынешних политических сил? НБП?
Ж: НБП – не ближе на самом деле. Нету пока пристрастий.
В: Из тюменской музыки тебя что-нибудь заинтересовало в последнее время?
Ж: Не знаю, мне лично ничего не нравится.
В: А на концерты там ходишь?
Ж: Нет. Иногда, бывает, хожу, когда приглашают на какие-нибудь фестивали.
В: А в Тюмени ЧЕРНОЗЁМ принципиально не играет, как Летов в Омске?
Ж: Принципиально. Группа возникает, сначала становится известна в своем дворе, потом в своем городе, и все. А дальше зачем туда возвращаться? Это все было в восемьдесят шестом году. Город маленький, и так все знают. Лучше записать альбом, привезти триста кассет – и все. Зачем там играть, какой смысл?
В: А жить в Тюмени тяжело?
Ж: Тяжело, ужасно. Страшно. Москва – курорт на самом деле по сравнению с Тюменью. Там – гоп-стоп конкретный вообще…
В: Как в восьмидесятые годы?
Ж: Сейчас еще пуще. Нет, там был какой-то провал, когда компьютеры появились, все там это… (изображает руками набор на клавиатуре) А так, если ты не в адидасовских штанах и не в кепке - пиздец тебе, чувак. Это значит – ты вообще не чёл. Зато – контраст. Если человек классный – он классный во всех отношениях. Либо вот «адидас», туда-сюда… Полутонов нету в людях.
В: А где твоя основная публика, в Москве?
Ж: Везде. Основной нету нигде. Везде помаленьку.
В: Вчера на концерт пришло довольно мало народу…
Ж: Так вообще рекламы не было. Пришли наши друзья, которых мы лично знаем давным-давно.
В: А для тебя принципиально, сколько людей в зале?
Ж: Хотелось бы, конечно, много.
В: Даже если половина – упившиеся в жопу, и им все равно, под что колбаситься?
Ж: По-любому, придут люди, которые такие, как я. И чем их больше, тем лучше.
В: Как ты обычно пишешь песни?
Ж: Сажусь на кухне, на полу, начинаю чего-то играть, и потом начинает чего-то крутиться в башке – раз-раз, раз-раз. Причем спать не можешь – это все крутится, крутится, крутится, наворачивается. И вот так вот песни получаются.
В: А новых песен много?
Ж: Мало. Вдохновение сейчас редко бывает. У меня куча еще мусора всяческого – руда такая словесная. И я не знаю, как ее… воплотить музыкально, потому что песня – это совсем другое, это – не стихи. Не совсем стихи. Это – как дом построить.
В: А ты – сторонник жесткого отбора? Или все, что когда-то было написано, должно быть обнародовано?
Ж: Нет, я сторонник жесточайшего отбора.
В: Как группа репетирует, когда половина состава – в Москве, а вторая – в Тюмени? [В Тюмени, кроме Джексона, живут клавишник Максим «Сим» Шарков и гитаристка Лёля, а в Москве – басист «Штакет» и барабанщик «Слюс»]
Ж: Приезжаем, насколько денег хватает – там, на две репетиции – сыграем, повторим старые. Вот сейчас на новые даже времени не хватило.
В: А сколько уже новых песен?
Ж: Четыре.
Б: Ты же сегодня говорил – восемь?
Ж: Ну, это такие «старые» новые, которые мы ни разу нигде не записывали, не репетировали. Материала на самом деле – вот эта словесная руда – причем музыкально очень классно сделанная – дофига. Сейчас в чем проблема? Новый же альбом должен быть лучше, чем предыдущий.
В: В альбом «Ненавсегда» включен «люберецкий бонус», в котором несколько тех же самых песен, что и на самом альбоме. Записан он более качественно…
Ж: Люберецкий бонус записан качественно, а основной альбом я чуть не полгода записывал. У Андрюшкина в оркестре записали ритм-секцию – бас, барабаны – и все. А все остальное – под настроение. Есть настроение – записал, потом послушал – ужасно изматерился, все стер. Ну, мне вот за «Ненавсегда» не стыдно. Это – выстраданный, офигенный, блин... Пускай, он там неказистый с точки зрения всяческих там форматов… Но он – классный, душевнейший и здоровский. Он – наш вообще конкретный.
В: Ты заговорил про «формат». С одной стороны, твои песни – абсолютный «неформат», но ведь бывало, что и «формат» мог что-то такое скушать, чего от него не ожидали…
Ж: Я – человек несъедобный. (общий смех).
В: А если бы тебе предложили взять песню в ротацию на «Наше радио» или пригласили бы на «Нашествие»?
Ж: Да пусть берут. И на «Нашествии» сыграем лучше всех, сто пудов.
В: Идеологического неприятия у тебя нет?
Ж: Нет. Какая разница? Там же приходят люди, играешь для людей.
Б: Первый раз на «Наше радио» взяли песню ЧЕРНОЗЁМА – из «люберецкого бонуса», «Над заборами», причем каким образом она туда попала, совершенно неизвестно, я вообще ничего об этом не знал, и группа не знала. Только спустя полгода кто-то из поклонников группы принес нам запись этой передачи на кассете. Там они сначала дали географическую справку о Тюмени, причем явно взятую из энциклопедии довоенной, потому что все данные соответствуют Тюмени довоенной – количество населения, то, что это важный перевалочный транспортный пункт с реки Тува на железную дорогу, и ничего не сказано про нефть и газ, которые нашли там в шестидесятых годах. Может, это прикол такой был? А потом было сказано, что группа такая и название такое – грязная группа, дескать, панки – чего с них возьмешь? И звучит песня, а потом звонят слушатели, которые должны свое мнение сказать, и ведущая пытается каждого дозвонившегося направить на такую мысль, что эта песня – полное говно, а каждый дозвонившийся говорит, что понравилось, очень классно, здорово, и в конце передачи она довольно кислым голосом говорит, что впервые в истории передачи все сто процентов проголосовали за эту песню, и очевидно она рано или поздно появится в ротации. Естественно, ни в какой ротации она не появилась. Второй раз уже после фестиваля «Яйцо», к которому был выпущен диск с песнями участвовавших групп, «Наше радио» выбрало пять групп и довело их опять же до этой передачи. Прозвучала «МаМаМа», процент там был поменьше, по-моему – шестьдесят четыре, - но если больше пятидесяти голосуют за, то песню должны взять в ротацию. Тем не менее, никого в ротацию не взяли.
В: Женя, насколько, по-твоему, плохо, что сформировался этот «формат», который предлагает слушателю все готовое, и то, чего нет в «формате», для него как бы и не существует?
Ж: Дураки жили всегда, на самом деле. Им все это и предлагается. Я вот тут дождь послушал – дождь шел. Формат, неформат? Не формат ни хуя – припевов мало. (Смех)
Б: У меня вот есть вопрос. Меня интересует история с выступлением Чернозема на дне города [в Тюмени] год назад, что ли. Как получилось, что группу Чернозем, которую в Тюмени считают неблагонадежной, пригласили участвовать в таком ответственном мероприятии, как день города?
Ж: По глупости. Потому что день города закончился сразу же. Некие группы не успели сыграть, даже самые благонадежные в Тюмени.
Б: Какие были выдвинуты условия организаторами?
Ж: Играть столько-то столько-то, чтобы никаких матов. И все. Мы-то сыграли все, чего надо, а потом типа – все. После каждой песни подходили – «Все, последняя песня, все, последняя песня». Причем после второй песни начали подходить, даже после первой - испугались все. Открытая площадка, куча народу. Я смотрю – все гуляют везде, там парк такой. Я смотрю – народ надо подтягивать чем-то. Хорошо, вообще. Такая вот маленькая революция произошла.В: А как ты вообще относишься к идее перепевания старых советских песен? Вот, Летов выпустил «Звездопад»…
Ж: По-моему, эта идея себя исчерпала. Я помню, когда мы сделали «Не проходит, нет». Тогда только еще произошел перелом эпох. Всё это считалось вообще… «Совок» - вот слово такое. А потом… У нас была запись… Мы работали все сторожами. Приехал Джефф – мы были вдвоем с Димоном [Колоколовым, одним из основателей ЧЕРНОЗЁМА и автором первых текстов], - перепели и свои песни, и потом просто… даже выпили, по-моему, две бутылки водки. И у нас была куча песенников. Это был девяносто третий год. Тогда еще никаких «Старых песен о главном» не было. И все мы записали на диктофон – классно получилось, здорово. А с Димоном мы познакомились классно. У нас два класса объединили, и потом какая-то хуйня произошла, кто-то у кого-то куртку украл в раздевалке, и потом начали вычислять, кого не было в школе. А я последние два класса в школу вообще не ходил. У кого-то спросили, кто там бегал вокруг школы – типа, меня не было. Ко мне приехали, забрали меня. Сижу я в тюряге, в боксе. Подводят моего одноклассника, Димона, которого фамилия Колоколов, который в своем классе тоже был «Кока». Его только из-за этого взяли. И мы целые сутки сидели, потом выяснилось, что он какие-то дурацкие рассказы пишет про индейцев, а я умею играть на гитаре. Давай, типа, группу сделаем – давай. И мы вышли такие – нас потом отпустили, конечно. Такая весна охуенная, и мы пошли с ним делать группу.
В: Какой это был год?
Ж: Восемьдесят шестой.
В: А как ты в ИНСТРУКЦИЮ ПО ВЫЖИВАНИЮ попал?
Ж: Да случайно. Она – самая классная была группа. Я был один раз на концерте – на самом первом, когда всех потом в дурдом увезли, в армию – и прочее… Ничего слышно не было вообще, такой шквал… Энергетика такого праздника, освобождения. Атмосфера меня просто поразила, я такого не видал до этого. А потом мы пошли в какое-то кино с Димоном, какой-то человек с нами не пошел, у нас был лишний билет, и Ромыч у нас его вытянул. И типа – о басист, барабанщик – классно. А он тогда новый состав набирал. Давай играть – давай. Вот так и произошло.
В: А как появилось название ЧЕРНОЗЁМ?
Ж: Я это отлично помню. Был девяносто первый год. Мы шли с фестиваля, с «Белой поляны» - и так холодно, и такое все вообще неэнергичное, нетеплое… И я смотрю – такая черная полоса, и там одуванчик растет. В феврале! В Тюмени!
Беседовал Владимир Козлов
Присоединяйтесь к нашему сообществу в ВК: