В мастерской я опустила пальцы в свою колючую мягкую пряжу. От рук по всему телу пошла дрожь предвкушения — это будет мой первый настоящий ковёр, мой счастливый шадда. Тот, о котором я и мечтать не могла, но всё таки получила.
Достала из шкафа большую раму, взялась натягивать нити основы. То и дело оборачивалась на Мармар: она с утра вела себя странно. То улыбалась каким-то своим мыслям, то хмурилась, то что-то шептала. В мастерской она села напротив зачина ковра, но ткать не бралась, не снимала браслеты. Вдруг поднялась со скамейки, подошла к окну и застыла. Мне сделалось любопытно, я приблизилась к ней и увидела: возле глыбы стоял мужчина с кожей цвета корицы. Его белые штаны и рубашку раздувал ветер, грудь пересекала лямка тряпичной сумки. В руке он держал букет полевых маков и улыбался нежно.
Таким был приход Ладуша.
День шёл, но работа встала. Деревенские вынесли на луг столы, скамейки, стулья. Полезли в погреба, выкатили бочки. Вынесли из домов всё съестное, поставили на длинный стол, сели. Мармар и Ладуш даже за столом держались за руки. Он ел левой, она — правой. Я радовалась за мою Мармар и любовалась ими. Любовались ими Саадат, Роксана, Самана, Элиза и Нуби. Весть о приходе Ладуша ветер разнёс по округе, потому в Амарас пришли Айдан с дочкой, Баграт, Карлис, Сакварела, Аслан и Аврора. Гераник не сводила глаз с брата. По осанке, по разлёту бровей было ясно: эти двое одной породы.
— Где ты был? — спросили Ладуша.
— В пустыне.
— Что ты там делал?
— Я скитался, родные. Просто брёл, дважды в сутки разжигал огонь на песке, каждый раз в новом месте. Оттого пустыня стала похожа на шкуру леопарда: чёрные пятна — мои кострища.
— Что ты искал?
— Ничего. Я терялся. На душе сделалось неуютно. Не радовали ни танец, ни канат, ни монеты. Просто брёл по горам, пока не дошёл до плантаций роз и табака, а за ними оказалась пустыня. Все печальные находят счастье в пустыне. Там не думаешь: зачем жить? Там думаешь: как выжить? Говорить не с кем. Говоришь лишь с собой и Богом. В ответ слышишь один голос — поди разберись, кто тебе отвечает. Однажды дошёл до места, где одна пустыня соприкасалась с другой пустыней — морем. Или это одно море соприкасалось с другим, не знаю. Там я остался, по вечерам натягивал канат и у ловцов жемчуга выменивал свой дар на рыбу. Иногда они вытаскивали сети пустыми, тогда я просто так развлекал их. Какая польза от дара, если им не делиться?
— И не желал вернуться домой, к Мармар?
— К женщине, которая не держит, всегда хочется вернуться. Но было рано. Я был несчастлив, а значит и её бы сделал несчастной. Со словом, со взглядом каждый день переливал бы в неё горечь. Нет, когда человеку плохо, он должен уединиться и излечиться. Я люблю Мармар, потому её и оставил. Я продолжил путь по пустыне и наконец пришёл к людям, которые не просто разжигали на песке огонь, а ему молились.
Я единственная за тем столом знала, что Мармар всё это время читала Авесту — книгу зороастрийцев, с первой до последней страницы, а потом начинала сначала. Оказалось, они с Ладушем даже в разлуке жили одной жизнью: не словами, а мыслями обмениваясь друг с другом.
— Люди, которые поклонялись огню, показали мне путь: благая мысль, благое слово, благое дело. Научили, что молитва — она не для Бога, а для человека. Готовых молитв быть не должно, словам нужно родиться в сердце. Там же, в сердце каждого из нас обитает призрак. Люди, среди которых я жил, звали его Арихманом. Если зло зародится внутри человека, появится и вовне неизбежно. Арихман всегда подговаривает сделать злое. Уничтожить его нельзя — мы с ним родились; но можно ослабить его голос. Для этого нужно всего-то думать благое, говорить благое и благое делать.
Ладуш замолчал. В Амарасе стемнело, звёзды сияли близко, луна выкатилась из-за горы холодным шаром.
В разговор впервые вступила Мармар.
— Это моя ученица, — сказала она Ладушу.
— Ученица — как хорошо! — Ладуш поглядел на меня. — Выбирай: история или подарок?
— История, — улыбнулась я, предвкушая.
— Расскажу тебе свою любимую. Надеюсь, она тебе пригодится.
Все за столом замолчали. Река затихла. Осока и камыши шелестеть перестали. По лицу Мармар я поняла, что Ладуш сжал под скатертью её колено.
Персидская невеста
Карен приехал с юга с богатой невестой. Привёз старушке-матери ковёр в подарок. Цветков и бутонов на том ковре было больше, чем пчёл в рое. Рядом с ним местные ковры казались работой наивной и безыскусной. Старушка-мать вглядывалась в ковёр, переворачивала его так и этак. Пыталась найти знаки, чтобы понять, о чём он говорит, но видела только орнамент. Свернула подарок и спрятала в кладовой. Решила: «Зерно просушить сгодится».
Невеста Карена не говорила на языке местных. Даже простое «спасибо» у неё не получалось. Первый слог шипел, второй — кувыркался, третий — исчезал за зубами. В конце концов иностранка перестала стараться. Кивала, когда мать Карена ставила перед ней миску с супом. Задумчиво глядела в гущу, водила ложкой. Украдкой, чтобы не заметила хозяйка, доставала мешочек орехов. Съедала горсть, отодвигала миску, улыбалась старушке и уходила во двор, сидеть в сливовой тени и скучать по дому.
Иногда девица прохаживалась по деревне. Её гладкие чёрные волосы блестели на солнце. Глаза цвета золы глядели на всё свысока, как муэдзин с минарета. Ладони чужестранки покрывали узоры из хны, а перстни… в этих краях никто не видел таких украшений. Разве что на картинках в сборниках цепляющихся друг за друга сказок.
— Почему ты выбрал такую? — прошептала старушка-мать Карену.
— Какую?
— Чужую. На нас не похожа.
— Понимаешь, был у неё богатый муж. Потом с ним что-то случилось…
— Что?
— Она не говорит, но во всём городе почему-то никто не хочет с ней знаться. Я укладывал мозаику на террасе в её дворце. Она следила за мной с балкона. Потом попросила перестелить плитку во всех её пятнадцати спальнях. Сказала: «Хоть она и совсем новая, но уже мне надоела». Пока я работал, всё наблюдала за мной, наблюдала. Когда закончил, взяла за руку и повела к своей кровати…
Старушка плюнула на пол и растёрла плевок туфлей.
— С тех пор мы живём вместе. Я перестал работать, всё за меня делают слуги. А то, что соседи не разговаривают со мной — плевать, мне и до этого никто не говорил ни слова, не удостаивал меня взглядом…
— А зачем привёз её сюда?
— Как зачем? Познакомить. Скоро у нас свадьба.
Старушка-мать зажала кончик платка зубами.
Чужестранка каждый день с осторожной улыбкой спрашивала жениха, когда они поедут обратно. Карен не хотел так быстро возвращаться в пустыню. Там он скучал по родным лесам, где вода утоляет жажду, воздух не жжёт ноздри, а люди говорят правду. Любому в этих горах можно доверить стеречь кошелёк или младенца. Карену было хорошо, но его женщина тосковала. Наконец она уговорила его уехать.
Рано утром, под вздохи матери, на повозку погрузили тяжёлые чемоданы. Чужестранка попрощалась со свекровью улыбкой, обниматься не стала. Старушка дала ей с собой пирожков в дорогу. Гостья за поворотом незаметно сбросила их с повозки. Родные холмы Карена остались позади, земля делалась суше и выпрямлялась, линия горизонта вытянулась, как струна на мандолине. Вдруг персидская невеста произнесла:
— У меня мальчик вчера просил денег. Сказал, потерялась единственная корова, он её никак найти не может. А мама в больнице, далеко за горами…
Карен побледнел.
— Ераник! Как я забыл его навестить? Ты дала ему денег?
— Нет. Не поверила ни единому слову. Чего только не придумают попрошайки…
— Женщина! Почему ты мне раньше об этом не рассказала?
— Только вспомнила.
Карен покачал головой от досады.
До перевала они ехали молча.
— Накройся платком, лицо сгорит, — прохрипел жених.
— Дай без платка побыть до границы. Надоел, сил нет. Из-за него на шею давят серёжки… Хазбуналлах!
Чужестранка тронула себя за мочку, принялась шарить в складках накидки, прощупывать подстилку, на которой сидела.
— Нигде нет!
Карен поглядел на одинокую гроздь бриллиантов в её левом ухе.
— Должно быть, упала в реку, когда повозка подпрыгнула на мосту, на том камне. Хорошо хоть чемоданы удержать успели.
— Ты ничего не понимаешь! — чёрные реки текли по лицу из бронзы. — Никогда мне ничего не дарил, оттого и цены таким вещам не знаешь. Всё наше добро стоит меньше, чем эта серёжка. Если её продать, можно дворец построить. И что меня потянуло надеть их сегодня? В дорогу!
Женщина положила лоб на колени, затем протянула ладони к небу, что-то прошептала вверх и снова упала лицом в расшитые шёлком складки.
Карен пожал плечами.
— Одна же у нас осталась.
Невеста покосилась на него злым чёрным глазом и зарыдала.
Далеко позади путешественников, на тенистой горной земле, проснулся мальчик. Ераника разбудил шорох: показалось, кто-то прошёл рядом с ним в шелестящей юбке. Мальчик поднялся, поглядел на пустую кровать матери, вздохнул, умылся водой со дна кувшина. Желудок ныл. Ничего съестного уже два дня не было в доме. У соседей просить боялся — мать этого не любила. Учила его, что самому надо со всем справляться. Лишь накануне от зелёных яблок так крутило живот, что Ераник не удержался и попросил у богатой дамы монетку. Та выслушала его, прищурилась и сказала: «Не понимаю». Тогда мальчик протянул ладонь: в первый раз в жизни и, поклялся себе, в последний. Женщина отвернулась. Ераник побрёл домой, уснул голодным. Но этим утром его что-то потянуло в сарай, где лежали отцовские снасти.
— Ну конечно! Надо наловить рыбы. Как я раньше не догадался?
Он побежал на реку, потом вернулся домой за ведром. Черпнул воды, бросил в неё пять рыбёшек, что оставил на траве трепыхаться.
— Вот это да! И завтрак, и обед, и ужин!
Мальчик сиял. Уже было собрался уходить, но что-то заставило его в последний раз опустить крючок с червяком в воду. Сразу попалась большая рыба. Ераник бросил её в ведро к остальным и потащил домой — есть нестерпимо хотелось.
— С тебя и начну, — сказал мальчик большой рыбе на кухне.
Разрезал ей живот и среди розовых и чёрных кишок нашёл серёжку. Промыл её в воде и сразу понял: драгоценные камни. У его мамы были такие же в ушах, только маленькие, как крупинки. А эти были словно фасолины или вишни.
— Вот мама будет рада. Вечером покажу ей. Может, хватит оплатить лечение, и дом продавать не придётся. А если останется, купим ей новое платье.
Ераник спрятал находку в кармашек на груди и застегнул его на пуговицу, от беды подальше.
•••
Ладуш улыбнулся, посмотрел мне в глаза.
— Слушай сердце и тогда, как Ераник, поймаешь большую-большую рыбу.
Все подняли бокалы, выпили, наполнили их снова.
Мы праздновали до рассвета. Когда звёзды побледнели, я отправилась к реке умыться. Аслан пошёл за мной. До берега мы шагали молча. Я села на траву в том самом месте, где в начале лета потеряла половину своей будущей пряжи. Вспомнила, как плакала, пытаясь вытащить шерсть из реки, но куда там.
Аслан улыбнулся, заметив мою улыбку, и сел рядом.
— В долине закончили собирать виноград. Поедешь со мной на праздник?
Я покачала головой.
— Мне пора уходить из Амараса.
Аслан поглядел на меня грустными, как у быка, глазами.
— Из-за Ладуша? Переезжай к Гераник или Роксане.
Я снова покачала головой и опустила ступни в воду — ледяная Шамирам их ласкала.
— Дело не в Ладуше. Мне пора вернуться туда, откуда я пришла, чтобы начать сначала.
Он подался вперёд и прошептал:
— Не хочешь начать здесь, со мной?
Я перевела взгляд на вершины гор под светлеющим октябрьским небом. Где-то среди них таится пещера с шатром Авраама и колыбелью Иисуса. Там, на ледниках, оставляют следы терзатели Прометея; там рождаются реки, ходят дикие лошади, ищут успокоения души. Эти горы дали мне многое, но пришло время двигаться дальше.
— Нет, я хочу начать одна, сама с собой. А там — посмотрим...
Отрывок из романа "Сказки для беспокойных". Узнать больше о книге и прочитать другие истории можно здесь.