Дверь в комнату со скрипом распахнулась. Люба, будто проснувшись, вернулась в реальность и уставилась на вход.
— Уроки учишь?
— Да, мамуль. Что-то нужно?
— Поговорить с тобой хотела. О нашем, о женском. Как в школе дела? — Александра Григорьевна прошла в комнату и присела на кровать.
— Всё хорошо! — Подросток насторожилась.
«О нашем, о женском» могло означать только одно: наставления да поучения по вопросам девичьей непорочной чести и достоинства, вреде отношений с парнями до брака, а ещё подозрения да попрёки в непристойном поведении — постыдные, унизительные, грубые и неприятные до слёз. Никогда беспрекословно послушная Люба не давала почвы для подобных замечаний, боясь расстроить родительницу хоть в чём-то, но тем не менее всё равно оказывалась без вины виноватой.
«Мама узнала про Сэро? Про прогулки с ним вместо библиотеки? Что я вру? Как я была в районе школы №4? Или про сегодня? Что делать?!»
Ответ пришёл сам да именно такой, как учил находчивый Сэро: врать и выкручиваться. Школьница съёжилась на стуле и виновато, словно щенок, посмотрела на хмурую мать.
Александра, будучи в тяжёлых думах, пугливую реакцию подростка расценила как признак девичьей невинности и благопристойности.
— Миша как к тебе относится? Внимание обращает?
Тихоня, перекрестившись в мыслях, выдохнула. Крюков был сильным уважаемым хорошистом. Нет, не лидером и главным красавчиком, как Тимофей. Крюков таковым стать не стремился, да и озорным забиякой не был. Рыжеволосый и конопатый, он придерживался нейтралитета и трудолюбиво учился, чем заслужил почтение в глазах педагогов.
Александре Григорьевне нравился Михаил, и она видела дочь замужем непременно за ним. А что такого? Семья Крюковых — уважаемая и порядочная. Отец — пожарник, мать — швея, трое детей (Миша — средний), все прилично воспитаны. Дом хороший. Не такой большой, как у Поспеловых, но и не хибара. Если Миша женится на Любе, то чего ещё матери для счастья дочери надо? Он тихий, спокойный — такие мужья и нужны! Мужа надо выбирать не по любви, дабы потом локти кусать да в подушку плакать, а по расчёту, чтобы замужем тихо, спокойно да удобно было. Не красавца, дабы гулял потом от жены, а обычного. С лица воды не пить. Неприметно жить вместе и детей растить — тихое семейное счастье дорогого стоит!
— Хорошо относится, мам. Внимание? Обращает. Наверное.
— Наверное?
— Мы особо не сталкиваемся. И сидим на разных рядах.
— Ну и что?!.. Люба, вы в одном классе учитесь! Быка надо брать за рога! Хороших женихов быстро разбирают! Пока ты телишься, его Виноградова или эта Рашель подцепят!.. Замуж не хочешь удачно выйти?!
— Хочу. Просто… Кажется, он мне не нравится.
«Конечно, Крюков мне не нравится: он некрасивый и занудный! Я ему не нравлюсь тоже: Миша уже который год таскается за Аней Рашель. Тем более он ржёт надо мной с шуток Степанченко! Да, уверена, Крюков меня за девушку не считает, как и остальные мальчики в классе».
— Сделай, чтоб понравился! Выпендривается она! Парень порядочный, хороший, симпатичный. Или любви большой хочешь?.. Который тебе, доченька, раз повторяю: большая любовь плохо заканчивается! Сколько про свою молодость рассказывала, помнишь?.. Без ума влюбилась в самого красивого одноклассника! А он, скотина, будучи помолвленным со мной, бесстыже таскался налево! Я подушку слезами насквозь промочила, долго от обиды плакала. Так же хочешь?
— Нет, мамочка, не хочу!
— Слушай родную мать! Разве я плохое посоветую? Держись от красавцев подальше, а Крюкова бери на абордаж! Проси Бортник посадить вас вместе, предлагай ему домой вдвоём ходить. Клянчь, наконец, помощь с уроками (дурой притворяться выгодно). Женщине вредно быть умной. Мужики не любят, когда бабы хоть в чём-то их лучше. Чтобы не остаться в старых девах да выйти замуж, глупенькой прикинуться полезно. Поменьше говори, побольше Мишу слушай и хвали! Поняла?
— Да, мам.
— Миша светленький, как мы. Масть нашу, как говорится, не испортит. Никаких чёрных в нашем роду! От них — одни неприятности!
Люба вздрогнула и с тоской подумала о Сэро и Имире. Близнецы относились к ней лучше, чем весь «русский» класс.
— Не все чёрные плохие, — робко высказалась девочка.
— Не все, само собой! Есть единицы порядочных нацменов.
— Кто такие нацмены? — спросила тихоня значение слова, которое за пятнадцать лет здорово намозолило ей уши.
— Национальное меньшинство. Так их в СССР называли и волю не давали! Союз рухнул, и они распоясались! Едут к нам всякие армяне, турки да узбеки с казахами, рабочие места отбирают, землю занимают… Помню, как мой родной брат (Царствие ему Небесное!) смолоду жениться на Настьке хотел! Папа её аварцем был, а мама — турчанкой. Красивой Настасья была, как икона! Волос чёрный, густой, кучерявый, глаза огромные, ресницы как крылья бабочки… Бабушка против была. Говорили всей семьёй: «Лёня, масть испортишь! Будут дети чёрные курам на смех!». Еле отговорили: не женился, слава Богу.
Люба много раз слышала эту историю. Несчастная Настя, со слов матери, долго за дядей плакала, замуж так и не вышла, постепенно зачахла и лет в тридцать умерла. Дядя Леонид женился на русской девушке Капиталине, которую подсунула семья, — не по любви, а по требованию. Она была светленькой, как бабушке и хотелось, но всё равно любимой невесткой не стала. Прожили в браке Леонид с Капой как кошка с собакой, родили двух дочерей. Помер дядька от сердечного приступа в тридцать три года, пережив первую любовь всего на пару лет.
— Ты тоже с брюнетом встречалась, мама.
— С Юркой, что ли? — у Григорьевны от воспоминаний смягчилось лицо и нежно закатились глаза. Она любила пересказывать дочери события бурной молодости по много раз. — Отец его табасаранских кровей. Да, Юра чёрный был, красивый! Невысокий. Я специально каблуки одевала, чтоб выше быть. Мне так хотелось позлить его, только он не злился совсем. Нравилась я ему!
— А он тебе?
— Ну, он мне… — Товарный кассир вздохнула. — Как сказать…
— Как есть.
Женщина, медленно подбирая слова, заговорила.
— Юра умный был, перспективный, чернявый и красивый, как царь! Все девки хотели Юру заполучить, но он ухаживал только за мной. Жениться мечтал. А я дурачилась! Мать ругала, что чёрный он, но кто её слушал?
Товарный кассир замолчала.
— Юрочка должен был предложение сделать, но опоздал на поезд. А я, королева, разозлилась и отомстила! В тот вечер Василь (на ж/д работали вместе; давно приглянулась я ему, только он мне не по сердцу был) подошёл и говорит: «Поженимся?». Я с психу согласилась. Не явился в срок — выйду за другого!
Комнату проглотила давящая тишина.
— Через пару дней Юра вернулся, а я помолвлена… Он так плакал, так плакал!
— Ты могла разорвать обещание папе! Почему не сделала?
— Вредная и капризная была, — неопределённо дёрнула плечами женщина. — Сама переживала очень, но видела мучения Юры и злорадствовала: «Вот тебе! Будешь знать, как на поезд опаздывать!». Юра и с Василём разговаривал. Отец сказал, что не держит меня, пусть сама решает. Вот я и решила, что раз слово дала, то забирать назад нечего.
— Не жалела потом? — Люба с сочувствием глядела на мать, что погрузилась в грустные воспоминания, склонив низко печальную голову с короткой перманентной стрижкой.
— Жалела! Тосковала! И Юра тосковал. Потом женился один раз, второй. Всё неудачно. Я Шурика родила. Дом строить начали. Прошлое, ничего не вернуть! Да и не надо. Вон мы с Василём, что, плохо живём?.. Душа в душу! Шурика вырастили! Осталось тебе ума дать.
Люба смущённо улыбнулась.
— Надеюсь, ты с парнями лишнего в школе не позволяешь? Родителей не позоришь?
Перемена темы была настолько неожиданной, что у Любы от удивления вылезли из орбит глаза.
— Нет! — ошарашенно выдавила десятиклассница.
— Смотрю, щёки розовые, пылают. Лицо округлилось, будто отёчное. Влюбилась? Или с кем на ветру обнималась-целовалась? Не беременна часом? — Александра смотрела на подростка грозно, строго, не принимающим никаких «но» взором. А перед глазами у женщины стояли близнецы — сыновья Алмаза. Особенно бесстыжий нахал с разбойничьей улыбкой.
Люба боязливо подогнула под стул ноги и, сгорбившись, вжалась в сиденье, пытаясь испариться вон.
— Только опозорь! Принеси попробуй в подоле! Я за срам перед порядочными людьми тебе на одну ногу встану, а другую — оторву!
Ох сколько раз девочка слышала за прожитые годы эту фразу! Григорьевна произносила её всегда непримиримо, жутко, враждебно. Так и звенело между слов: «Убью без суда и следствия, помилования не будет!» Десятиклассница фатально верила в намерения родительницы, поэтому мальчиков остерегалась как огня.
— Нет, мама! Я не беременна и ни с кем не целуюсь! — трусливо оправдывалась школьница, чувствуя абсолютную вину за то, что позволила усомниться в своём целомудрии.
— Дочь, платье берегут снову, а честь смолоду! Народная мудрость проверена не одним поколением! Подальше держись от нацменов! Они на русских никогда не женятся, только пользуются, позорят и брюхатят! Много чёрных в старших классах?
— Армяне, вроде, есть. Мальчики и девочки.
— Кучей своей собираются небось?!
— Нет, со всеми общаются. Армяне открытые, компанейские. С ними все дружат!
— Только проститутки с ними якшаются! А цыганских парней много?
Григорьевну волновало одно: знакомо ли её дитя с Алмазовыми пострелами. Но Люба интуитивно, не зная о стычке матери и Сэро в товарной кассе, сообразила, как надо ответить.
— Не замечала, мам! Ни одного не знаю.
Тихоня состроила честнейшее лицо.
— Ну и слава Богу! — Александра радостно выдохнула и облегчённо взмахнула рукой.
В коридоре грохнула дверь спальни брата. Раздался женский смех. Потом дверь ещё раз хлопнула, и всё утихло.
Отрывок из книги «Школа. Никому не говори»