Из "старой записной книжки" графа А. И. Остермана-Толстого
Старик Бенкендорф (Христофор Иванович?) постоянно пользовался особенным благоволением и, можно сказать, приязнью Павла Петровича и Марии Фёдоровны, что не всегда бывает при Дворе одновременно и совместно: равновесие - дело трудное в жизни, а в придворной тем паче. Он рассказывал барону Будбергу (Андрей Яковлевич, от которого я это слышал) о забавном и затруднительном положении, в которое он однажды попал в Павловском или Гатчинском дворце.
Это было в самый разгар платонической и рыцарской привязанности Павла Петровича к фрейлине Нелидовой (Екатерина Ивановна). Бенкендорф нечаянно входит в один из покоев дворца и застает Павла Петровича, сидящего на диване рядом с Нелидовой. Пред ними столик с двумя свечами; в глубине комнаты догорает огонь в камине.
Разговор слышится живой, но вполголоса. Третьему лицу тут места нет: оставаться неловко, уйти неприлично. Бенкендорф в недоумении пересеменивает с ноги на ногу. В редкие секунды молчания пытается он вставить какое-нибудь малозначительное слово; но на попытки его ответа нет.
Наконец Великий Князь говорит ему:
- Et bien, monsieur de Benkendorff, vous ne vous occupez plus de politique? (Ну что, г-н Бенкендорф, вы политикою уже не занимаетесь?).
- Pourquoi pas, votre altesse (Почему же нет, ваше высочество), - отвечает он.
- Voici sur la cheminée la dernière gazette de Hambourg, et vous n'en prenez pas connaissance? (Так на камине лежит последний нумер "Гамбургской газеты", а вы ее не читаете?).
Бенкендорф обрадовался этому поводу к честному отступлению. Он идет к камину и при слабом мерцании догорающего камина готовится углубиться в чтение газеты. Что же оказывается? Самой газеты нет, а есть одно прибавление к ней с объявлениями "о разных продажах, вызове прислуги, отыскании сбежавшей собаки и пр.". Делать нечего: надобно было предаться чтению, и оно продолжалось около часа.
Позднее, нежное внимание императора Павла было обращено на другую фрейлину, жившую во дворце. В так называемом "фрейлинском коридоре" Император встречает однажды гвардейского офицера, помнится Каблукова (Платон Иванович, спасибо Т.), и говорит ему: "Милостивый государь, по этому коридору ходить одному из нас, - вам или мне".
Во время Суворовского похода в Италии, Государь, в присутствии фрейлины княжны Лопухиной (Анна Петровна), читает вслух реляцию, только что полученную с театра войны. В сей реляции упоминалось между прочим, что князь Гагарин (Павел Гаврилович) ранен; при этих словах Император замечает, что княжна Лопухина побледнела и совершенно изменилась в лице.
Он на это не сказал ни слова, но в тот же день посылает Суворову повеление, чтобы князь Гагарин был немедленно отправлен курьером в Петербург. Курьер приезжает. Государь принимает его в кабинете своем, приказывает ему освободиться от шляпы, сажает и расспрашивает его о военных действиях.
По окончании аудиенции Гагарин идет за шляпою своею и на прежнем месте находит генерал-адъютантскую шляпу. Разумеется, он не берет ее и продолжает искать своей.
- Что вы, сударь, там ищете? - спрашивает Государь.
- Шляпы моей.
- Да вот ваша шляпа, - говорит он, указывая на ту, которою, по приказанию Государя, была заменена прежняя. Таким замысловатым образом князь Гагарин узнал, что он пожалован в генерал-адъютанты. Вскоре за тем была помолвка княжны и князя, а потом и свадьба их.
Известный Павел Иванович Кутузов не всегда был сенатор и куратор. Было время, когда, в молодости, был он кирасирский майор, или подполковник в полку, квартирующем в Москве. У кого-то за городом был домашний спектакль. Кутузов участвовал в нем "в роли Арлекина". После представления спешит он в город и как до него было только версты две или три, он, не переодевшись, а закутавшись в шинель, сел в карету и поскакал в Москву.
Второпях забыл он одно: что перед городом есть застава, и при ней неминуемая гауптвахта. Кажется, это было в царствование императора Павла Петровича. Он подъезжает; надобно выходить и записаться. Дело сделано; шинель благополучно прикрыла все грехи; но вот, каким-то неосторожным движением проезжающего, шинель распахнулась, и караульный видит в кирасире "пёстрого арлекина".
Можно представить себе, что за "coup de théâtre! (трюк)". Как бы то ни было, кирасир-арлекин провел ночь на гауптвахте, а утром, с поличным, под караулом, препровожден был к начальству. Помню, как этот рассказ, слышанный мною в детстве, забавлял меня.
Одно время, проказники сговорились проезжать часто чрез Петербургские заставы и записываться там самыми причудливыми и смешными именами и фамилиями. Этот именной маскарад обратил внимание начальства. Приказано было задержать первого, кто подаст повод к подозрению в подобной шутке.
Дня два после такового распоряжения, проезжает чрез заставу государственный контролер Балтазар Балтазарович Кампенгаузен и речисто, во всеуслышание, провозглашает имя и звание свое. "Некстати вздумали вы шутить, - говорит ему караульный: "Знаем вашу братью; извольте-ка здесь посидеть, и мы отправим вас к г-ну коменданту". Так и было сделано.
В старину, проезд через заставу был делом государственной важности не только у нас, но и в других государствах: во Франции и в Германии этот порядок соблюдался, может быть, еще строже и докучливее, нежели у нас. Так было и при императоре Александре I.
Волков (Александр Александрович), хорошо знакомый Москве, как полицмейстер, обер-полицмейстер, комендант и окончательно, как начальник московского жандармского управления, и во всех этих званиях, равно любимый москвичами и молодыми московскими барынями говорил мне, что он нередко имел личные доклады у Государя, и всегда все сходило с рук благополучно.
Одни представления (в звании коменданта) рапортов императору Александру, во времена пребывания его в Москве, о военных чинах, приезжих и отъезжих, озабочивали его: нередко бывали они поводом к высочайшим замечаниям и выговорам.
Государь имел необыкновенную память и сметливость. Казалось, что он знает наизусть фамилии всего Российского войска, кто в каком полку и какого чина. Малейшая описка в рапорте разом и прямо кидалась ему в глаза.
"Не подумай, Волков, - сказал он однажды, - что я придираюсь к тебе". При этих словах подошел он к столу, выдвинул ящик и показал ему, в каком порядке лежат у него подобные рапорты. "Из трех моих столиц, - прибавил он, - из Петербурга, Москвы и Варшавы" (здесь привычка павловского времени, когда Государь был Петербургским генерал-губернатором (прим. П. Бартенева).
А сколько головоломного труда стоило немцам записывание фамилий некоторых русских путешественников! Лучше всех отделался в подобном случае "Американец" Толстой (Фёдор Иванович). Где-то в Германии официально спрашивают его:
- Ihr character?
- Lustig (смешной), - отвечает он.
Михаил Фёдорович Орлов был прикомандирован императором Александром Павловичем к знаменитому генералу Моро, когда он из Америки приехал в нашу главную квартиру. Однажды утром Орлов сидит перед зеркалом и бреется. Входит Моро, смотрит на Орлова и говоря ему: "Да вы совсем не так как следует, держите бритву", вырывает ее из руки Орлова и начинает брить его.
Ошеломленный Орлов не знал, что и думать и как объяснить эту выходку. После спрашивает он адъютанта Моро, что это может значить? Тот рассмеялся и говорит: "Генерал очень любит брить и полагает, что никто лучше его не бреет" (рассказано мне Орловым).
Лермонтов сказал: "Люблю отчизну я, но странною любовью..." и свою любовь выразил в милой и свежей картине. Но есть у нас и такие любители или "любовники", из которых каждый, в минуту чистосердечия, мог бы сказать:
"Россию я люблю, но странною любовью;
Все хочется сильней мне обругать ее".
И это, может быть, своего рода патриотизм. Но любовь эта "уже чересчур героическая". Мы очень любим бичевать себя. Дело хорошее, видеть ошибки и погрешности свои: покаяние дело похвальное. Но не надобно забывать при том пословицу про "того, который лоб себе расшибет, если заставить его Богу молиться". Во всем нужна мера.
Многие любят Россию не такою, какова она есть, а такою, которою хотелось бы им, чтобы она была. То есть, любовник влюблен в красавицу, но сердится, что она белокура и что у нее голубые глаза, а что она не черноволосая и не черноокая и каждый день преследует ее за то, что она такою родилась.
Добрая старушка, довольная участью своею, говорила с умилением: "Да будет Господь Бог вознагражден за все милости Его ко мне".