За обедом штурман был мрачен и хмур. Удивительно – он даже не реагировал на шутки помощника командира и оставлял без обычных комментариев споры минёра со связистом.
- Что, Андрюшенька, невесел, штурманский лобок повесил (в смысле – лобик)? – поинтересовался помощник командира.
- А, ерунда – с тёщей вчера разругался, - ответил штурман.
- Ну, ты даёшь! Ругань с тёщей – это повседневная, причём приятная, обязанность каждого уважающего себя зятя, – назидательно произнёс минёр.
- Ну, ты сказал! – возмутился связист. – С тёщей надо жить дружно, иначе семья может дать трещину.
- Какую ещё трещину? – минёр даже подскочил на месте. – Это же не жена, а тёща!
- Брэк, спорщики! – встрял помощник. – Вы как хорошая машина – заводитесь с пол-оборота. Слышали такой анекдот? Один мужик говорит другому: «Скажи – один». Второй: «Один». Первый: «А я говорю – два! Вот, у нас уже дискуссия!»
Вечные спорщики замолчали, и помощник опять повернулся к штурману.
- Ну, рассказывай, на какой почве произошло это прискорбное событие?
- Да из-за дочери разругались. Она приболела, и тёща решила ей на ночь йодную сетку сделать. Время – около одиннадцати вечера, ребёнку давно пора спать, а тёща ей руки крутит и орёт.
- А чего орёт-то?
- Ребёнку пять лет. В таком возрасте дети уже знают, что йод – это больно. Но при этом не понимают, что больно – только по ранке, а по здоровому месту – безболезненно. Так тёща вместо того, чтобы объяснить это, начала ей руки выламывать и орать, мол, спать уже пора, а ты ещё не намазана. Нинка тоже орёт, уже до истерики дошла, а тёща не унимается. Пришлось ворваться в комнату и вытолкать бабку.
- А сетку-то нарисовали, в конце концов?
- Да нарисовали… Я ей объяснил про «больно – не больно». Нинок, вроде, успокоилась. Но, только я берусь за йод, у неё опять всхлипы начинаются.
- Ну, и как ты вышел из положения? – заинтересовался помощник.
- Очень просто. Я сказал ей, что клетку рисовать не будем.
- Нормальное решение нашёл, – рассмеялся помощник.
- Ты не дослушал! Я предложил ей вместо клетки нарисовать медвежонка на груди, как татуировку. У Нины сразу слёзы высохли: «Как медвежонка?». Я говорю, мол, простого медвежонка – маленького, с ручками, ножками и головой. Ну, она и говорит: «Давай!». У неё даже страх перед йодом пропал. Я нарисовал нечто, похожее на медвежонка, дал ей посмотреть в зеркало, а потом спрашиваю: «А медвежонок ночью не убежит?». Нина подумала, и говорит: «Наверно, убежит». Я и предложил посадить его в клетку. Вот и получилось, что йодную сетку я, всё-таки, нарисовал. Только внутри неё сидел маленький медвежонок. И на всё про всё у меня ушло от силы пять минут. А тёща её пытала минут двадцать, довела до истерики – и всё безрезультатно.
- Браво, штурман! – захлопал в ладоши помощник. – А ты, оказывается, тонкий психолог – убедить пятилетнего ребёнка сделать то, чего он не хочет – это не всякому по плечу. А с тёщей-то что?
- Да, теперь не разговаривает – обиделась, что я её из комнаты взашей вытолкал.
- Да, Андрюша, теперь жди мести с её стороны. Женщины обиды не прощают. Хотя, иногда их можно поставить в такое положение, что они сначала прячутся, а потом улепётывают так, что пыль столбом из-под каблучков летит.
- Это как? – заинтересовался механик. Было такое ощущение, что, в ожидании очередной поучительной байки помощника командира, мех готов был законспектировать её. Впрок!
- А было это не так давно, – начал помощник. – В те самые «застойные» времена, когда подводные лодки нашего проекта было принято иногда называть именами разных комсомольцев: «Псковский Комсомолец», «Владимирский Комсомолец», «Комсомолец Казахстана» и так далее. Один из таких «Комсомольцев» вышел в море для испытаний какой-то новой акустической бяки, которую придумали наши славные учёные умы и установили на борту этого потаённого судна. Естественно, в море вышли и специалисты из того НИИ, которое придумывало эту аппаратуру: сами придумали, сами и испытывать пошли. Среди этих очкариков была одна женщина – лет сорока, довольно симпатичная, но с замашками этакой барыни, мол, тут у вас грязно – вытрите, дайте мне отдельный туалет – щас, построим ей за пару минут! Их всего-то три на лодке – два подводных и один надводный, а ей подавай отдельный, видите ли! Ну, пришлось старпому на гальюне центрального поста повесить табличку «Только для дам!». Мы ещё спрашивали его тогда, мол, почему «для дам», если она – в единственном числе на борту? Старпом сказал, чтобы не обидно было, что для неё одной целый гальюн выделили – посмотришь на табличку, и кажется, что их, дам, на борту много.
Ну, что такое подводный гальюн на лодке, вам можно не рассказывать. Сложнее и запутаннее его, наверное, только компьютер. Какие клапана крутить, какие не трогать, – сам чёрт не разберётся. Посмотришь на манометр – давление в баллоне гальюна ноль. А, оказывается, не на тот манометр посмотрел, фактически – в гальюне небольшое, но давленьице есть. И этого хватит, чтобы выплеснуть содержимое тебе в физиономию.
Двое суток эта мадам от акустических наук терроризировала нашего гальюнщика: то ей в гальюн бумажку туалетную не положили (а где её взять, на лодке-то?), то ей скользко там (правильно, конденсат-то капает с подволока), то пахнет не «Шанелью №5»… В общем, «достала» она парня своими придирками. Тот решил ей отомстить. А как это сделать? Он, не долго думая, поднимает в цистерне давление, справедливо полагая, что дама не разбирается в манометрах и не заметит этого. И она не заметила!.. Сходив в очередной раз по-крупному (а, может, и по-маленькому, кто теперь узнает?), дамочка спокойно нажимает на педальку унитаза… Но, вместо того, чтобы смыть своё безобразие, она получает прямо в физиономию заряд дерьма! Всё содержимое цистерны гальюна в распылённом виде!! И это одна женщина в обществе восьми десятков мужиков!!! Кто-нибудь из вас, господа офицеры, стал бы на её месте поднимать шум или просто выходить из гальюна на всеобщее обозрение? Вот и она засела там надолго. Обтекать и благоухать, заодно обдумывая своё поведение.
Надо сказать, что в то время лодка шла в надводном положении. Механики вентилировали аккумуляторную батарею и отсеки. Всё это распылённое дерьмо, кроме того, что прилипло к мадам, засосало в систему вентиляции и разнесло по отсекам. Первым почувствовал какую-то дисгармонию в ноздрях старпом. Узнав у штурмана, не проходят ли они мимо какой-нибудь помойки, и, получив отрицательный ответ, он попытался выяснить у механика, что это может так вонять? На что мех ответил искренне, мол, только дерьмо-с.
Старпом, естественно, первым делом сунулся в гальюн – закрыто. Причем в гальюне, судя по запаху, находился эпицентр ароматов. Он постучал в дверь – никто не открыл. Тогда старпом понял, что гальюнщик нарушил заповедь Козьмы Пруткова «не шути с женщинами, эти шутки глупы и неприличны!». Пробормотав: «Убью, мерзавца!», он начал дубасить в дверь с утроенной силой, крича при этом: «Открывайте, мадам!». В ответ: «Не открою!». Внешне этот диалог напоминал кадры из фильма «Волшебная лампа Аладдина»: «Выходи!» - «Не выйду!» - «Выходи!» - «Не выйду!».
Обгаженная дама открыла дверь только после того, как старпом пригрозил разрезать её – дверь – автогеном. Старпом заглянул внутрь, тут же прикрыл дверь обратно и, поморщившись от этого душераздирающего зрелища, скомандовал по «Каштану»: «Личному составу третьего, четвёртого, пятого и шестого отсеков спрятаться в трюмах, рубках и каютах. До моего приказания в отсеки не выходить!». Затем, приказав командиру БЧ-5 подать горячую воду в душевую шестого отсека, двумя пальчиками вывел из гальюна это благоухающее чудо природы и лично отвел через опустевшие отсеки в душ.
Пока дамочка в течение часа смывала с себя и своей одежды содержимое гальюна, помощник командира прошёлся по отсекам и собрал у личного состава все одеколоны и дезодоранты, слил всё в один тазик и окатил из него отмывшуюся даму. Надо сказать, это не очень помогло: через парфюм всё равно пробивался непотребный запах.
Но хуже всего было то, что провоняла вся лодка – содержимое гальюна разнесло по всем трубопроводам вентиляции. До прихода в базу дамочка просидела в каюте старпома, не вылезая. На берегу от неё и след простыл! А запах остался. И остался надолго! Ещё в течение года после этого все, приходящие на лодку, через пять минут нахождения в прочном корпусе, просили выдать им изолирующие противогазы… С тех пор лодку прозвали (да простит меня отсутствующий в данный момент наш партийный босс – замполит) «Вонючий Комсомолец».
Так что и ты, штурман, и все остальные, кто желает начать боевые действия против своих тещ, приглашайте их на лодку, засовывайте в гальюн и травите дерьмом! После этого вы их больше не увидите и не услышите. Только одна просьба: газово-дерьмовую атаку проводить не на нашем корабле!
Срочное погружение
Летний период обучения, как обычно, начался с оргпериода. Судя по тому, что год у нас делится на периоды обучения – летний и зимний, флот постоянно чему-то учится. Значит, чего-то не знает, раз приходится учиться. А поскольку обучение идет целый год, стало быть, флот вообще ничего не знает! Так что, в отличие от флота импортного, где служат профессионалы, наши рабоче-крестьяне не служат, а учатся.
Для того, кто не знает что такое оргпериод, поясняю. Это – организационный период. Нас учат, как правильно есть, спать, ходить строем, смотреть программу «Время», петь песни, служить по уставу и так далее. Ну и, конечно же, немножко учат, как обслуживать технику. Одним словом, оргпериод – это муштра, от которой люди устают сильнее, чем, если бы их заставили копать канаву вдоль Великой китайской стены. Тем не менее, я считаю, что оргпериод весьма полезен перед выходом в море. Как гласит народная флотская мудрость, «любовь к морю прививается невыносимой жизнью на берегу»!
Вот после такого оргпериода подводная лодка и вышла в море. Официальное название такого выхода – сбор-поход. Если перевести на русский язык, то лодку выгоняют в ближайший полигон и ставят на якорь суток на десять, где продолжается опостылевший всем оргпериод. Но уже в масштабе одного экипажа, а это уже проще, особенно, если нет на борту «няньки» из штаба, а командир примерно такой, каким был наш Федосеич. Тот понимал, что народ физически и морально устал, поэтому, обычно, после постановки на якорь, приказывал всем спать сутки, а то и двое, в зависимости от уровня усталости. За точку отсчёта этого уровня он брал своё состояние: если он за двадцать четыре часа не приходил в рабочее состояние, продлевал отдых всему экипажу ещё на сутки. Но уж после такого отдыха гонял экипаж до седьмого пота, отрабатывая различные вводные.
В тот раз Федосеич привел себя в рабочее состояние к исходу вторых суток. Проснувшись, он вызвал к себе старпома и, изобразив на лице подобающую своей должности строгую мину, спросил:
- Старпом, сколько спать можно?
- Двадцать четыре часа, товарищ командир. Больше не осилить, - ответил старпом, с трудом подавив зевоту.
- Это нам с тобой – двадцать четыре. А народ должен трудиться. Хватит расслабляться! Что у нас по плану для отработки?
- На сегодня – срочное погружение, Иван Федосеич.
- Добро. И сделаем так: я – в центральном, поработаю за старпома, а ты ползи на мостик, минёра загони в отсек – пусть сам потренируется и свой народ погоняет. Сам постоишь за вахтенного офицера. И смотри, чтобы в нас никто не въехал!
Что такое «отработка срочного погружения», когда подводная лодка стоит на якоре? Естественно, никто не собирается загонять лодку фактически под воду! Просто отрабатываются действия личного состава. И отрабатываются они до тех пор, пока каждый неграмотный специалист не научится, за какой клапан хвататься, и в какую сторону его крутить, а каждый грамотный – не отработает эти действия до безобразия.
Старпом, как и было предписано единоначальником, полез на мостик, а командир, выкурив в ограждении боевой рубки сигарету, скомандовал:
- Срочное погружение!
В отсеках раздался прерывистый сигнал ревуна. Все, находившиеся в ограждении рубки, нырнули в люк и посыпались вниз. Командир (сто восемь килограммов живого веса), как и положено, втиснул своё тело в люк последним. Крышка верхнего рубочного люка захлопнулась и была задраена мощными ручищами командира. Матрос в боевой рубке подбил кремальеру кувалдочкой (дабы вода «на глубине» не просачивалась), и отработка началась. Старпом с интересом следил за развитием событий по веренице команд и докладов, доносившихся по трансляции через «Каштан». Автоматически он фиксировал все ошибки и неточности в докладах из отсеков и заносил фамилии провинившихся в «чёрный список».
…Трюмный матрос Петруха (год назад привезённый из учебного отряда и по сроку службы относящийся к разряду «борзых карасей»), который по команде «срочное погружение» должен был сидеть на боевом посту в гальюне третьего отсека, мирно кемарил в надводном гальюне в ограждении рубки. От природы задумчивый, всегда и везде дремлющий, он сидел там уже минут пятнадцать и вставать не собирался, так как после обеда, где он съел нечто трудноперевариваемое, у него «писала» попа.
Даже не услышав, а скорее почувствовав сигнал ревуна, Петруха поначалу ничего не понял, так как и в нормальной-то обстановке соображал, как жираф. А тут такая сложная операция происходила в нижней части его организма, ослабленного полутора годами службы на водном транспорте, что всё его серое вещество воспринимало только деятельность кишечника. А остальные звуки и процессы просто отскакивали от его непробиваемой черепной коробки.
Тем не менее, до Петрухи, видимо, начало доходить, что вокруг что-то происходит. Сначала медленно и нерешительно, а затем, плавно ускоряя темп, он завозился с брюками, натягивая их на ягодицы и одновременно, мелкими шажками, стал продвигаться к рубочному люку. Постепенно до его сознания, наконец, дошло, что ограждение рубки, до этого момента густо населённое его полосатыми сослуживцами, вдруг почему-то опустело. Серое вещество в Петрухиной голове зашевелилось и начало медленно реагировать на внешние раздражители, которые голосом командира, доносящимся из динамика «Каштана» и перемежаемые флотским фольклором, требовали от подводного чёлна срочно и немедленно погрузиться на глубину сорок метров.
Оценив обстановку, Петруха резко увеличил скорость передвижения нижними конечностями и оказался у рубочного люка как раз в тот момент, когда раздался последний удар кувалдой по рукоятке кремальеры. Тупо уставившись на захлопнувшийся буквально перед самым его носом люк, Петруха вдруг отчётливо представил себе мрачную картину, как в замедленном кино. Палуба из-под его ног вдруг начинает медленно уходить вместе с кораблём куда-то вниз, а не очень вкусная водица Рижского залива, заполнив его ботинки, поднимается по ногам и телу всё выше и выше… Наконец, она добирается до того места, где у Петрухи помещалось неполное среднее образование…
От таких мыслей сердце в его груди подпрыгнуло и задрыгало ногами. Петруха, тихо пробормотав: «Как же так?..», вдруг юлой завертелся вокруг закрытого люка, стуча по нему кулаками и периодически поддёргивая сползавшие брюки, которые он так и не успел застегнуть. Из глаз его брызнули слёзы, и он заорал на весь Рижский залив:
- А-а-а-а!.. Я зде-е-е-сь, я оста-а-а-лся!.. А-а-а-а!.. Ма-ма-ма-а-а-мочка-а-а!.. Лю-ди-и-и!..
Вдруг отчётливо осознав, что его внизу никто не слышит, Петруха сорвал с ноги ботинок и задолбил по люку каблуком, как молотком, в тщетной надежде достучаться до родного экипажа, так предательски бросившего его на съедение хищным балтийским рыбам.
Единственный свидетель сего горя человеческого – старпом – ошалело наблюдал с мостика за манипуляциями подчинённого, забыв о необходимости наблюдения за окружающей обстановкой. Петруха не отрывал глаз от спасительного люка, поэтому стоявшего прямо над ним старпома он не видел.
Через некоторое время потенциальный утопленник, очевидно, смирился с ожидавшей его участью. Он прекратил безуспешные попытки пробить каблуком дыру в крышке рубочного люка, сел по-турецки на палубу и зарыдал в голос, раскачиваясь, как шаман во время молитвы.
Старпому, между тем, стало жаль горемыку и, решив успокоить несчастного, он спросил сверху тихо и ласково:
- Что с тобой, сынок?
Петрухина «крыша», от переживаний и горя начавшая было съезжать, подскочила и встала на место. Какое-то время, задрав голову кверху, «сынок» переваривал внезапное появление ниоткуда старпома. Наконец, сообразив, что он стал не одинок в беде, Петруха подпрыгнул, приклеился к трапу, ведущему на мостик и, крепко обняв старшего помощника командира за ноги, жалобно, но радостно и с облегчением (вдвоём-то помирать веселее!) воскликнул:
- Старпом! Миленький!! И тебя забыли?!!
… Тут со старпомом случилась истерика, и он на некоторое время лишился дара речи…
Тем временем, отработка в отсеках подходила к концу, и командир решил поинтересоваться окружающей обстановкой. Задав соответствующий вопрос старпому по «Каштану», Федосеич с удивлением услышал в ответ… тишину. Повторив вызов, командир прилип ухом к динамику – мостик не баловал его разнообразием ответов. На всякий случай командир растерянно обвёл взглядом отсек – может, старпом здесь стоит? Убедившись, что старший помощник должен находиться именно там, где и должен – на мостике – Федосеич яростно притопнул ножкой сорок пятого калибра и заорал в «Каштан»:
- Старпом… твою… маму… вместе с… бабушкой! Ты там что? Заснул или за борт свалился??? – далее последовала очень длинная общенародная фраза на великом и могучем русском языке…
Мостик никак не отреагировал и на этот, столь красноречивый запрос. Ярость и волнение командира плавно трансформировались в сильное беспокойство, которое Федосеич выразил в вопросе самому себе:
- А может, он и правда?.. За борт?..
Бросив на ходу всем присутствующим:
- Я наверх, – он прыгнул к трапу и взлетел по нему, почти не касаясь поручней. Открыв кремальеру (и кувалда не понадобилась!), командир откинул крышку люка и исчез наверху.
Через открытый верхний рубочный люк послышался голос командира с вопросительными интонациями. В центральном посту поняли, что старпом, судя по всему, за борт не свалился. Затем, примерно через минуту, в отсеке услышали глухой удар с мостика, как будто на палубу сбросили кусок мяса весом с центнер. При этом сверху донёсся непонятный рёв – явно животного происхождения.
Помощник командира, механик и штурман, заинтригованные непонятными звуками, поочерёдно поднялись наверх. Их взорам открылась следующая картина. Командир сидел на палубе напротив люка, вытянув ноги. Тело Федосеича при этом судорожно подёргивалось, из глаз текли слёзы – он умирал от беззвучного хохота. Как потом выяснилось, после информации, полученной от начавшего оживать старпома, он грохнулся на палубу, а в роли центнера мяса выступила командирская корма после соприкосновения с палубой – дар речи командиром был утерян минут на десять.
Рядом с телом командира, прислонившись спиной к тумбе перископа, в аналогичной позе сидел старпом. С той лишь разницей, что тело его уже не шевелилось, от смеха лицо по цвету напоминало перезревший помидор, а запас слёз при этом подходил к концу.
Между телами командира и старпома стоял виновник всего этого безобразия матрос Петруха, придерживая обеими руками так и не застёгнутые штаны и, по-детски удивлённо, переводил взгляд с одного на другого. При этом от Петрухи исходил запах детской неожиданности.
Отработку в тот раз всё-таки завершили. Но долго ещё после этой истории по команде «Срочное погружение!» весь экипаж начинал нервно похохатывать, вспоминая, как Петруха отстирывал свои брюки, брезгливо отворачивая от них нос.
Большая приборка
Суббота на флоте – парко-хозяйственный день. Причём тут парк, непонятно, а что касается хозяйства – то в этот день мы обычно занимались большой приборкой в казарме. Подметали, выгребали, чистили, мыли, драили паркет, памятуя любимую фразу командира роты капитана второго ранга Топоркова, по кличке Комбриг: «Вся наша деятельность упирается в половой вопрос!». Так что, за качество уборки полов в казарме мы были спокойны. Хуже обстояло дело с личными заведованиями – тумбочками и рундуками. До наведения там порядка не всегда доходили руки. К тому же в рундуках всегда хранились «неуставные» вещи. Одному курсанту жена дала свои туфли – сделать набойки на каблуки (у нас в училище был классный сапожник!), он до поры до времени спрятал туфли в рундуке. По закону подлости, Комбриг, проверяя рундуки, забрался именно в этот. Обнаружив там неуставную обувь, да ещё не в нижнем, обувном, отделении, а наверху за заправкой, он повертел туфли в руках и задумчиво произнёс:
- А это почему здесь делает? – Комбриг у нас был слегка косноязычен, но мы его понимали.
- Жена попросила набойки поставить, – объяснил хозяин рундука.
- Вы что, ненормальный? – спросил Комбриг и объявил курсанту одно внеочередное неувольнение. Говоря о ненормальности, он, очевидно, имел в виду сексуальную направленность. Мол, носит курсант женские туфли и балдеет.
И такие проверки рундуков Комбриг устраивал постоянно. У каждого второго он находил что-нибудь контрабандное. Встанет на носки, вытянется весь, протянет руку за заправку и вынимает оттуда либо красные носки, либо трусы в горошек, либо ещё что-нибудь. Целый год мы думали, как его отучить от проведения таких «шмонов». Всё-таки, отучили. Купили дюжину мышеловок, зарядили их и поставили в рундуки. Комбриг, шаря рукой за заправками, неминуемо должен был попасться в эти капканы. Говорят, только бледнолицый дважды наступает на одни и те же грабли. Наш командир вляпался в мышеловки аж четыре раза! Два раза – одной рукой, два – другой. Возможно, он ещё бы попался пару раз, но у него не осталось больше целых рук. Пальцы стали похожи на возбуждённые сосиски, Комбриг вне себя от ярости, хозяева «заряженных» рундуков наказаны, зато после этого командир больше не шарил по нашим рундукам. Ограничивался только визуальным контролем:
- Открываю рундук, а там висит… голая женщина! И какая сволочь повесила туда эту фотографию?
Итак, сделали мы большую приборку, ждём командира с проверкой. Тот уже успел выдрать приборщиков гальюна, бытовой комнаты и, заодно, дневальных. Зайдя в кубрик, он пробежался по периметру, удивился, что за батареями не оказалось пыли, и решил проверить качество приборки под тумбочками, по закону подлости отодвинув именно ту, под которой мы не убирали. Обнаружив там то, что он так долго искал – пыль и пару бумажек – Комбриг, как обычно, «залез на трибуну» и начал читать нам мораль о том, как нужно делать приборку. Минут через пятнадцать он спохватился:
- Да, а чья же это тумбочка? Кто хозяин этого годюшника? – с его белорусским акцентом слово «годюшник» звучало именно через букву «о».
Хозяин «годюшника» курсант Вася вышел вперёд:
- Я, товарищ командир, – признался он.
Комбриг внимательно посмотрел на Васю, укоризненно покачал головой и, подняв вверх указательный палец, назидательно произнёс:
- Вы, видимо, забыли замечательную русскую поговорку: «Свинья садится за стол, и ноги кладёт на стол».
Вася так же внимательно посмотрел на командира. Прочитав в его глазах свой приговор, он понял, что сегодняшнее увольнение в город накрылось медным тазом. Решив, что ему всё равно нечего терять, он, как и Комбриг, укоризненно покачал головой, тоже поднял вверх указательный палец и, не менее назидательно, сказал:
- Нет, товарищ командир, вы не правы. Эта поговорка в данном случае не актуальна. Сюда более подходит другая.
- Это какая же? – подозрительно спросил Комбриг. Мы насторожились – сейчас Вася ляпнет… И Вася ляпнул:
- Свинья везде грязи найдёт!
Медным тазом накрылось не только сегодняшнее увольнение Васи, но и завтрашнее…
