В этом обзоре мы вспоминаем ушедшего от нас 9 декабря 2023 Андрея Немзера — критика, Одного из безусловных домочадцев литературы (определение Мандельштама). на вопросы в чём значимость литературоведческой, литературно-критической, преподавательской деятельности Андрея Немзера, какие из этих аспектов его работы оказались важны лично для Вас и Какую роль в Вашей жизни сыграл Андрей Немзер отвечают Ирина Сурат, Ольга Балла, Вера Калмыкова, Кирилл Анкудинов, Евгений Абдуллаев, Александр Марков, Ольга Бугославская, Никита Елисеев.
Ирина Сурат, литературовед, доктор филологических наук:
1. Андрей Немзер был явлением значительным и уникальным.
Я говорила при его жизни и повторю сейчас: никто так не знал русскую литературу, как Немзер, она была ему ведома в деталях и вся — от XVIII века до XXI-го, он в ней чувствовал себя как дома и, казалось, успел подумать обо всём, сказать о многом. Главное, что определяло работы Андрея: цельность восприятия литературных явлений, установка на понимание, энтузиазм, любовь к автору, к тексту, к своей работе над ним. Он всегда видел горизонт и умел связывать явления разных литературных эпох и стилей. Его двадцатилетняя самоотверженная работа в критике выглядела как побег, а на самом деле была лишь частью большой работы по обработке огромного поля культуры, по соединению литературных явлений в одну большую картину, которую он видел как будто сразу всю.
Андрей написал (и сложил из статей) полтора десятка книг, но есть ощущение какого-то зазора между его невероятными знаниями, умом, памятью — и тем, что он оставил. Его энергия уходила не только на письмо, но и на многое другое — на преподавание, на редакторскую работу, в литературе необходимую, которую он всегда выполнял с большим тщанием и ответственностью. Напомню только одно — много лет он был бессменным главным редактором и автором «Солженицынских тетрадей». Вообще работа с наследием Солженицына стала большим делом его жизни, которое он делал по любви, как и работу с поэзией Давида Самойлова. И всё-таки главной его книгой остаётся огромный том «При свете Жуковского» (2013), где он собрал историко-литературные исследования разных лет.
Как критику я не всегда ему верила — в критических его оценках многое определялось пристрастием и личным вкусом. А вот в историко-литературных разысканиях он был точен и объективен. Но и там и там он говорил о ценностях — пожалуй, в этом отличие его письма.
2. Люди, данные тебе в юности, остаются родными навсегда. Даже если ты их редко видишь и не ходишь к ним на дни рожденья. Андрею я за многое благодарна. Он был одним из тех, у кого я в юности училась филологии, несмотря на минимальную разницу в возрасте. Мне уже приходилось рассказывать о нашем НСО — научном студенческом обществе на филфаке МГУ, из которого все мы вышли. Немзер был щедрым, ему нравилось делиться, в нём преподавательское начало и тогда чувствовалось. Хорошо помню его многочасовые невероятные доклады в этом НСО — о 8 главе «Евгения Онегина», о «Поэме без героя», это был пример не просто заинтересованности, но и некоторой одержимости своим делом. В обсуждениях чужих докладов он бывал резок, многим от него доставалось.
В последние десятилетия мы общались редко, но по-старому откровенно. Мою сознательную маргинальность он одобрял и понимал. Полной неожиданностью для меня был несколько пафосный отклик Андрея на мою итоговую пушкиноведческую книгу «Вчерашнее солнце» — он разразился статьёй «Трудно смотреть на солнце», которой и смутил меня, и порадовал. Поддержка нам всем нужна, и не так часто её получаешь от коллег по цеху.
Последние два разговора с интервалом в несколько месяцев были о текущем моменте, это была абсолютная трезвость и точность видения, без всякой предвзятости и партийности. Он страшно переживал и ощущал груз личной ответственности за всё случившееся.
Ольга Балла, литературный критик, редактор журналов «Знамя» и «Знание — Сила»:
1. Немзер во всех своих профессиональных обликах (как преподавателя я его, к сожалению, не знала, но к числу заочных своих наставников несомненно отношу) принадлежит к важнейшим создателям понимания и чувствования русской литературой и культурой самих себя и должен быть в этом качестве основательно осмыслен. Одних только «Дневников читателя» — хроник русской словесности 2003-2007 годов — да книг «Литературное сегодня. О русской прозе. 90-е» (1998) и «Замечательное десятилетие русской литературы» (2003) — было бы уже достаточно, чтобы обеспечить ему незаменимое место в истории литературной мысли (такого подробного, внимательного прочтения и ежегодного описания возникавшей на наших глазах литературы, насколько я знаю, никто из наших современников, кроме Немзера, не предпринимал — и мне по сию минуту жаль, что, кроме вышедших пяти, больше «Дневников» не было), но он и кроме того сделал невероятно много. Он знал, кажется, всё — и всё читал. Он был очень жёстким — но обоснованно жёстким. Он умел быть глубоким «даже» в газетных текстах — как бы в сиюминутных ситуативных высказываниях (из таких, собственно, составлены и «Дневники», и «Памятные даты. От Гаврилы Державина до Юрия Давыдова» (2003; тоже совершенно незаменимая книга) — просто потому, что он был глубоким вообще. У него стоило — и по сей день стоит — учиться видеть и думать.
Лично для меня важно в его работе — помимо чрезвычайной и многосторонней её интенсивности, плотности смыслового ряда — умение видеть литературу и в диахронии, и в синхронии одновременно и сочетание почти несочетаемого: огромной широты интересов — с основательностью знаний и исследовательского подхода, твёрдости позиций и ценностных оснований — с восприимчивостью и умением меняться; неотделимость в нём друг от друга сложности и ясности, страстности и точности, пристрастности и глубины.
Да ещё прекрасная формулировка из его лексикона «опыт прочтения» (таков был подзаголовок, в частности, у двух его книг о Солженицыне: «“Красное колесо” Александра Солженицына. Опыт прочтения» (2011) и «Проза Александра Солженицына. Опыт прочтения» (2019)). В ней слышится мне указание на неокончательность, внутреннюю вопросительность любых наших суждений, включая самые обоснованные. Это вот очень важно.
2. Пожалуй, роль одного из важнейших, внутренне организующих примеров — которому я никогда, конечно, не смогу сколько-нибудь соответствовать, но ориентироваться на который, во всяком случае, возможно и нужно.
Вера Калмыкова, поэт, литературный критик:
Очень грустно, когда уходит человек, которого трудно назвать старым: всё кажется, что он мог бы успеть сделать ещё очень многое. Андрею Немзеру повезло: он реализовался во всех областях филологии, которые для себя наметил, а нам оставил пищу для размышлений о назначении и возможностях литературной критики, о месте и роли критика в литературном процессе. С самого начала своей деятельности Немзер стремился решить одну из древнейших проблем, хрестоматийно обозначаемую как «Искусство и действительность». И решал он её, рассматривая в одном ряду события политические и поэтические (замечу — преобладающая тенденция в наши дни). Пример — статья 1999 г. «Правило non-intervention», которая начинается разбором пушкинского «Клеветникам России», а заканчивается оценкой натовских бомбардировок Сербии. В том же 1999 г. Немзер выпустил статью «Замечательное десятилетие. О русской прозе 90-х годов», в которой оценил, во-первых, беспрецедентное явление — возвращение читателю произведений, написанных в предыдущие годы, но насильственно выключенных из литпроцесса, а во-вторых — прозу тех современных авторов, которые в это время входили в литературу. Первое он обозначил как «компенсаторную стратегию» в том смысле, что авторы получили наконец чаемого читателя, и сделал вывод: «“Компенсаторная” стратегия времён перестройки (sic!) была чревата дурными последствиями. То, что она невольно мешала сложившимся писателям идти вперёд, — наименьшее из зол. Куда хуже, что она сказывалась на редакторском отношении к писателям, коих в России принято называть “молодыми”».
Закономерен и логичен в таком контексте приход Немзера к исследованию творчества Солженицына и стремление создать модель современной литературы с этой фигурой как центральной. Действительно, при такой структуре различение эстетического и жизненного отходит на второй план, а на первый выходят «проблематика» и «тематика» как основные параметры оценки. Восприятие традиции отечественной словесности оказывается значительно более однозначным. Однако ни один критик не перестаёт быть человеком со своими вкусами и пристрастиями; ещё в цитированной статье Немзер отказал в художественности таким произведениям, как «Карамзин» Петрушевской, «Поэт» Искандера или «Неизбежность ненаписанного» Битова. Получилось, что другая линия развития литературы, берущая начало не от Солженицына, а от Синявского-Терца, с явно выраженной направленностью на работу с художественным словом, в модель Немзера не вписывается (что подтверждается по-человечески прохладными оценками произведений Марка Харитонова или Вячеслава Пьецуха). И в этой связи встаёт вопрос, насколько реальность литературы поддаётся моделированию вообще и каковы пределы тенденциозности, угрожающей, повторю, любому критику, по роду деятельности обречённому на позицию «властителя дум» и «читательского пастыря». Думается, этот «немзеровский вопрос» приходится решать каждому критику.
Кирилл Анкудинов, литературный критик, доцент кафедры литературы и журналистики Адыгейского государственного университета:
1. О преподавательской деятельности Андрея Немзера не могу сказать ничего, а о Немзере-критике и о Немзере-литературоведе скажу вот что.
Этот критик и литературовед совмещал праволиберальную идеологию с несомненным консерватизмом — не политическим, конечно, и даже не идеологическим, а гносеологическим, что ли. Он положительно относился к Лотману и к Солженицыну одновременно (очень редкое сочетание) и изничтожал «постмодернизм» всех и всяческих изводов. Достаточно вспомнить, как он преследовал Виктора Пелевина (и не только его). Во времена живой деятельности Немзера это выглядело как нечто излишнее. Но сейчас мне думается, что этот критик был заслоном против массовой мифологизации сознания, которую я наблюдаю с ужасом. Вспоминается Фрейд, который пытался взять слово с Юнга в том, что тот будет сражаться против «чёрной грязи оккультизма». Очевидно, что «постмодернизм» принёс нам преимущественно ядовитые плоды; и теперь я понимаю пуристский пафос Немзера, некогда казавшийся мне забавным. В девяностые годы прошлого века журнал «Вопросы литературы» не стал бы помещать статьи о телепатических способностях писателей, поскольку побоялся бы гневного слова Немзера.
И ещё: Андрей Немзер был человеком с индивидуальной и продуманной системой вкусов. Не во всём эти вкусы совпадали с моими вкусами (я много думал, чем уж так Немзеру приглянулся прозаик Андрей Дмитриев). Но сейчас мало кто может позволить себе быть «человеком со своими вкусами». В мире конъюнктуры и пиара это небезопасно.
2. Вживую я видел его один раз, и при забавных обстоятельствах. Однажды в московский литературный клуб «Скарабей» (в гнездо авторов «Нового литературного обозрения» и газеты «Сегодня») пригласили Андрея Макаревича (включен Минюстом РФ в список физических лиц, выполняющих функции иностранного агента — Прим. ред.). Тот надолго запел; наконец Немзер не выдержал и стал вальсировать с дамой-филологиней под песни Макара; бард от злости чуть не выронил из рук гитару.
Но дело не в том. В девяностые годы я жил в Москве на аспирантскую стипендию — довольно скудную. Но я всегда покупал в переходе номер газеты «Сегодня» в те дни, когда был выпуск с «культурной страницей». В первую очередь я делал это ради текстов Немзера. А в более поздние времена я частенько перечитывал «немзерески» на сайте «Рутения», наслаждаясь ими.
Жалко, что Андрей Немзер ушёл из «большой критики». Ещё жальче, что он ушёл из жизни. Кстати, в день его смерти я, не зная о его смерти, вдруг подумал о нём. Так что телепатия впрямь существует, хотя она — не для «Вопросов литературы» (в чём Немзер согласился бы со мной).
Евгений Абдуллаев, поэт, прозаик, литературный критик, член редколлегии журнала «Дружба народов»:
Вероятно, моя реплика будет самой короткой.
Я не был знаком с Андреем Семёновичем Немзером. К сожалению.
Более того. О двух моих первых прозаических вещах он отозвался довольно резко. И был, думаю, прав: они были ещё сырыми, ученическими. Впрочем, и тогда, в середине 2000-х мне эти отзывы не показались обидными. Это как ахматовское: «От тебя и хула — похвала».
Не покоробило и брошенное им вскользь: «Знаешь, что Сухбат Афлатуни — прозаик средний (но с первых же публикаций ласкаемый и продвигаемый)…» Тем более что именно из этой его колонки я узнал о присуждении «молодёжного» «Триумфа», и немзеровская «ложка дёгтя» потонула в «бочке мёда»… Правда, для себя тогда сделал вывод — никогда не писать так о ком-либо. Критиковать сами тексты, а что касается авторов — лучше воздержаться и не судить. Особенно по «первым публикациям».
Но это, что называется, — в сторону. Немзер мне нравился. Даже там, где бывал явно несправедлив и пристрастен. А может, в этих случаях — даже больше.
Он был последним классическим газетным литературным критиком. Не толстожурнальным (в «толстяках» печатался не так уж и много), а именно газетным. Литературные обозрения в газетах строились всё же по-другому: должны были быть более оперативными, компактными, «цепляющими». Два десятилетия работы Немзера в различных газетах («Независимой», «Сегодня», «Времени новостей») совпали со временем расцвета и заката этого жанра. А его уход из литературной критики совпал с окончательным «уходом» её из газет…
Ушли в 2010-е из литературной критики многие газетные литературные обозреватели: Анна Наринская*, Майя Кучерская, Лиза Новикова… (Лишь Галина Юзефович смогла быстро адаптироваться к новому — сетевому — медийному формату и реализоваться в нём даже полнее, чем в прежнем, «газетном»).
Немзер был, возможно, не самым ярким из плеяды колумнистов, писавших в девяностые и нулевые о современной русской литературе. И писал не совсем по-«газетному», длинными предложениями… И бывал излишне консервативен… Как он сам иронично о себе отзывался, во втором лице: «И говоришь-то (в смысле — пишешь) как посторонний. И всё пялишься (пятишься) в свой девятнадцатый век».
Да, всё так. Но всегда, о чём бы он ни писал, было ощущение стоящей за всем этим личности, осмысленного авторского «я». И очень серьёзного отношения — к литературе, к читателю, к миссии критика. Серьёзности, которой не хватало многим литкритикам того времени, даже более стилистически одарённым и «прогрессивным». И многим критикам современным — в силу отсутствия того знания русской литературы, того трудолюбия, которым обладал Немзер.
В своих коротких заметках, рецензиях и обзорах ему удавалось сказать даже больше, чем в развёрнутых критических статьях. Перечитывая его книгу «Замечательное десятилетие русской литературы» (2003), именно эти его «миниатюры» читаю с особенным интересом. Хотя и его крупные тексты тоже по-своему замечательны. И не устарели.
Вообще, думаю, настало время издать что-то вроде антологии российской литературной критики 1990-х (нулевые пока слишком исторически «близки» для антологического взгляда). Собрать наиболее важные критические тексты, публиковавшиеся тогда в газетах, толстых журналах, а под конец десятилетия — в Сети. Издать с небольшим критическим аппаратом, восстанавливающим контекст… Понимаю, что идея несколько маниловская (кто этим займётся?). Но это была бы важная и интересная книга.
Александр Марков, литературовед, профессор кафедры кино и современного искусства РГГУ:
1. Значение и значимость А. С. Немзера — прежде всего в самом том значении, которое для него имела реальность, в школе называемая классической русской литературой. Для него это было сложное единство, семиосфера, пользуясь словами Лотмана, где не то чтобы давались ответы на все вопросы, но вопросы ставились предельно корректно. Основные оппозиции, поэта и толпы, интеллигенции и народа, поэтического и прозаического слова, подразумевали различные решения, но как бы намечены они были с самого начала строго и необратимо.
Немзер никогда не уклонялся ни к архаике русского XVIII века, в отличие и от формалистов, которые искали в ней примеры остранения и поэтического языка, и от приверженцев археомодерна, для которых екатерининская пастораль позволяла демонтировать советскую. Но не была ему интересна и религиозная философия, и в этом смысле даже Чехов с его экзистенциальной тоской был для него ближе к Розанову, чем к Достоевскому. Здесь проходит граница между Немзером и большинством критиков, которые мимо Розанова и Бердяева пройти не могли.
Итак, завершённость русской классической литературы определяла для Немзера ценностные приоритеты. Их он подчинял поиску ответа на один вопрос: как вообще возможна большая форма в наши дни, как возможен роман не как выход за пределы прежних жанровых привычек, но как актуализация самой формы бытия, которая в конце концов должна совпасть и с формой нашего повседневного быта. Я называю это совпадение гомологией в противоположность паралогии, пользуясь термином М. Н. Липовецкого.
Речевые стратегии Немзера-критика легко воспринимали полемические обороты формалистов, и структуралистов, и тех же символистов, и даже молодёжной прессы, но растворяли их в повседневной речи и в повседневном аргументе. Это было необходимо для исследования большой формы, строго, не больше и не меньше.
Можно сказать, что вся литература, кроме классической русской, была для Немзера одной большой паралогией, то есть смещением речи от формально-содержательной выдержанности к пёстрым жанровым и стилистическим начинаниям. Паралогия как чувствительность к неразрешимостям, к несовместимым положениям мысли, принятие их и при этом творческий ответ на них — это для него и было не явление культуры 1990-х и последующих годов, а, можно сказать, постоянное состояние культуры. Наука о литературе должна была, по Немзеру, заниматься не этим состоянием, не культурой как неудачей, а классическими оппозициями как областью духовной свободы, тайной и явной одновременно.
2. Профессионально с Андреем Семеновичем я пересекался очень мало, в основном на Тыняновских чтениях. Бесспорно, колонки в газете «Сегодня» на меня повлияли, но это влияние невозможно описать как какую-либо форму прямого продолжения. Скорее, они заставили задуматься о множественности классик, а не только о множественности литератур, жанров и концепций литературы.
Статьи Немзера, посвящённые русским толстожурнальным писателям, поневоле потребовали отличать не только Кундеру от Достоевского, но и Достоевского от Диккенса. Паралогия Кундеры позволяет увидеть различие в гомологиях Достоевского и Диккенса, при бесспорности обоих гомологических проектов. Но именно то, как увлекает любая проза ХХ века от «Будденброков» до «Пены дней» и до наших дней, требовало всегда обращаться скорее к Барту и Сонтаг.
Ольга Бугославская, литературный критик:
Андрей Семёнович Немзер, как всем известно, был не только одним из лучших отечественных критиков, но и блестящим литературоведом и историком литературы. Книг о литературе XIX века написано целое море, работы Андрея Семёновича всегда были в числе самых увлекательных, интересных и ценных. При чтении иногда даже кажется, что они перенасыщены идеями и мыслями. Читателю иной раз трудно успевать. И при этом каждая идея оригинальна, каждое наблюдение попадает точно в самую суть. Андрей Семёнович ведёт читателя в пространстве классической литературы сразу по многим маршрутам: тема бессмертия и посмертного бытия, тема прощения, гармонизации, взаимодействия идеала и реальности и так далее. Дорожки то разбегаются, то пересекаются. Сегодня буквально завораживает путешествие по тому пути, которое проходит через самоубийство героини Карамзина, сельское кладбище Жуковского, а впоследствии, становясь всё уже и мрачней, вместе с персонажами «Обыкновенной истории», «Города Глупова», «Идиота» упирается в глухой тупик… А начинается он со стихотворения Державина «Развалины», в котором, как пишет Андрей Немзер, «Царское Село описано с документальной точностью, но так, будто его уже нет. Державин смотрит на знакомые и дорогие места словно бы из будущего, когда прошлым стало не только самое великолепное царствование, но и время его запустения». Сегодня мы пришли как раз в ту точку, откуда лирический герой обозревал руины.
Должна признаться, что некоторое время назад мне казался несколько преувеличенным интерес Андрея Семёновича к творчеству Солженицына. Но жизнь, опять-таки, не стоит на месте. Реальность, довольно далёкая от художественного мира произведений Солженицына, буквально за несколько считанных лет трансформировалась в его почти полную параллель. Одновременно с этим и книга Андрея Немзера, посвящённая эпопее «Красное колесо», помимо глубокого литературоведческого труда, обрела ещё одно качество — комментария к текущим событиям.
Андрей Немзер был голосом свободы. Совсем недавно голоса людей, в чьих глазах свобода является ценностью, звучали громко и внятно. Это было нормой. К сегодняшнему дню не только голоса затихли, но и стало очевидно, что и сама свобода нужна лишь незначительному меньшинству. Уход Андрея Семёновича Немзера, учёного, критика и просветителя, совпал с тем общим декадансом, который он предвидел и пытался не допустить.
Никита Елисеев, литературный критик, переводчик, библиограф:
1. О преподавательской работе Андрея Немзера ничего сказать (написать) не могу, но, экстраполируя две другие сферы его деятельности, более-менее мне известные, предполагаю, что он был замечательным педагогом. Учительное в нём было очень сильно. Литературно-критическая и литературоведческая работа Немзера были, понятное дело, неразрывно связаны. Немзер был русским критиком, то есть человеком, который полагал, что литература не на обочине социума, а в мейнстриме. То есть не развлекуха и не отвал башки, вроде компьютерной игры, а серьёзное и влиятельное дело. Понятно, что по нынешним временам он ошибался. Ошибка была плодотворной.
2. Большую. Дважды за дело, умно и остроумно меня обругал печатно, за что я Андрею Семёновичу Немзеру по гроб жизни благодарен. Если бы не он, я бы никогда не узнал, что такое «семантический ореол метра». В одной из лучших своих статей «Сказка о потерянной критике» Немзер, поминая вашего покорного слугу «незлым тихим словом», заметил, что, прежде чем заниматься стиховедческими «открытиями», лучше бы Елисеев почитал настоящие стиховедческие работы Гаспарова и Тарановского, ознакомился бы с термином «семантический ореол метра» и не изобретал бы велосипед. Я и ознакомился. См. выше: учитель, педагог. Царствие ему Небесное.
*Включена Минюстом РФ в список физических лиц, выполняющих функции иностранного агента
#критика #литература #обзоры #формаслов