Кто в детстве не мечтал о собаке? Кому-то, как Малышу из мультика про Карлсона, дарили мягкую игрушку, и ребенок разочарованно рыдал, уткнувшись в искусственный мех… А кому-то везло. Повезло и нам с сестрой. Правда, не сразу. Первой попыткой был крошечный щенок Казбек. У соседа из дома напротив ощенилась большая лохматая дворняга, и мама с папой решились взять щенка. Мне было года три, но свою реакцию я помню отлично. Поначалу я с удовольствием гладила коричневую шерстку, с любопытством смотрела, как умилительно он лакает молочко из блюдца. А потом… Потом случилось ужасное: эта пушистая малявка вдруг зарычала и начала хватать меня за пятки! Я завизжала от неожиданности и страха, начала неловко отбиваться, но агрессор не отставал, намертво вцепившись в мой тапок. Родители хохотали, наблюдая за борьбой двух «титанов», но мне было не до смеха. Щенок рычал, я ревела басом, не столько от боли, сколько от обиды… В общем, в тот момент собаковода из меня не получилось, и Казбека отнесли обратно.
Однако охоту иметь собаку тот случай у меня отбил лишь на время. Мы с сестренкой становились старше, и желание заполучить четвероногого друга росло вместе с нами. Подозреваю, что любовь к собакам у нас оказалась наследственная — в маминых воспоминаниях я вычитала, что еще до войны у нее была пламенная страсть — немецкая овчарка Дженни, которую держал ее дядя Митя. Когда дяди-Митины дети затевали шумные игры, Дженни прыгала вокруг и отчаянно лаяла, пытаясь прекратить это безобразие. Мама — тогда еще просто Лёка, – была самой младшей из детей, и именно на нее ополчалась Дженни, когда ребятня устраивала возню. Но несмотря на то, что не раз бывала покусана, Лёка продолжала верно любить Дженни… Когда началась война, лётное училище, в котором преподавал дядя Митя, было эвакуировано далеко в Сибирь, в Ишим. Командный состав выезжал вместе с семьями. Дядя Митя, преодолев сопротивление начальства, сумел взять с собой и Дженни.
Жизнь в эвакуации ни для кого не была мёдом. Не были исключением и офицерские семьи. Дядя Митя подавал рапорт за рапортом, и в конце концов его отпустили на фронт. Жена осталась с детьми в Ишиме. Несмотря на голодные, тяжелые времена, они вызвали к себе всё Лёкино семейство – маму, бабушку и ее с сестрой: вместе выживать было легче. Лёка всю долгую дорогу в Сибирь с нетерпением ждала встречи не только с тетей и кузенами, но и с Дженни. И как же поразил детское лёкино воображение вид любимой собаки! От холёной красавицы-овчарки осталась тощая тень с вечно голодными несчастными глазами…
Наверное, та детская любовь к Дженни и сподвигла маму уступить нашим с сестрой уговорам. Мы были вне себя от радости: ура, нам купят щенка — настоящую овчарку! Правда, не немецкую, а восточно-европейскую: после войны слово «немецкая» по возможности убирали из лексикона. Изменили и название собачьей породы. Со временем восточно-европейские овчарки и вправду стали сильно отличаться от немецких — и более крупным ростом, и мощью.
В далеком 1972 году завести породистую собаку было не так просто. Конечно, можно было пойти на Кондратьевский «птичий» рынок и купить щенка с рук. Одни наши знакомые так и сделали. Продавец очень убедительно заливал, что это щенки самых что ни на есть голубых кровей, но выросло из покупки задорное существо с хвостиком-крендельком и ушками-лопухами. И ничего не поделаешь — всё, уже прижился, полюбили… Взяв на заметку их горький опыт, мама с папой решили подойти к вопросу со всей серьезностью.
Оказалось, что в городе есть пять межрайонных клубов служебного собаководства ДОСААФ и один главный, городской, который находился на Васильевском острове. Чтобы встать на очередь на породистую собаку, нужно было сначала вступить в клуб по месту жительства, записаться на курсы по техминимуму, на которых будущим владельцам рассказывали, как ухаживать за собакой, как дрессировать, давали представление обо всех породах — о стандартах экстерьера, об особенностях характера, о собачьих болезнях… В общем, учили всем премудростям. Пока подходила очередь на собаку, будущий владелец занимался на курсах и сдавал экзамен. Бывало, что в процессе занятий человек резко менял свои намерения. Собирался поначалу купить кавказскую овчарку (ой, такие хорошенькие щеночки, похожи на медвежаток!), но выяснил на занятиях, что характер у «кавказца» суровый, управиться с ним сложно и такая собака точно не подойдет семье, где есть маленькие дети. И брал в итоге, к примеру, колли — шотландскую овчарку, ласковую и покладистую. Система, кстати, была замечательная: будущий хозяин приобретал именно ту породу, которая как нельзя лучше подходила именно ему, и к моменту покупки уже имел твердое представление о правилах содержания собак и вообще — обо всех трудностях, что ожидают его на длинном и тернистом пути собаковода уже после того, как пушистый комочек торжественно напустит первую лужу на паркете…
В клуб принимали с 12 лет. Мне же было всего 10! Ох, как я расстроилась, чуть было не разревелась прямо в кабинете начальника… Но папа уговорил, чтобы меня приняли в виде исключения, и написал заявление, что берет ответственность на себя. Счастью моему не было предела! Вот он, мой членский билет — с фиолетовой печатью, где черным по белому написано, что я — член клуба служебного собаководства!
Папа, папочка мой дорогой — он ведь и вправду всю ответственность взял на себя: исправно ездил со мной на все занятия, переживал, когда я сдавала экзамен (первый в жизни!) по техминимуму, а потом, когда уже наш щенок подрос, провожал меня на дрессировочную площадку. Причем делал это потихоньку: просто шел следом метров за двести, и в любую погоду — и в мороз, и в дождь, – маячил в отдалении, ожидая, когда закончатся занятия.
Площадка находилась далеко – за железной дорогой, на пустыре, – и конечно же, мама с папой переживали за меня, маленькую, да и за нашу еще молоденькую и необученную толком Ольму.
Как же было интересно заниматься! Дрессировка поглотила меня целиком — и общий курс, и защитно-караульная служба. В группе было человек по 10-15, все разного возраста, от мала до велика. У каждого в кармане или в специальном мешочке на левом боку лежало лакомство для поощрения питомца: мелко нарезанная колбаска, сыр или печенье. Сухих кормов тогда еще и в помине не было! На общем курсе под руководством инструктора собак учили лежать, стоять, садиться по команде — причем не только голосом, но и жестом. Собака должна была научиться оставаться лежать около хозяйской вещи, подходить по команде, и по команде же возвращаться назад. Учили не брать корм от чужих, преодолевать высоченную лестницу, прыгать через штакетник и глухой забор, ходить по буму — узкому бревну. Но самыми интересными были занятия по ЗКС — защитно-караульной службе. Собаке полагалось найти по запаху спрятанные вещи, разбросанные инструктором в шахматном порядке. Мы шили специальные подушечки — четыре штуки: одну дать понюхать, чтобы потом собака нашла три остальные. Еще нужно было также, по запаху, выбрать нужную среди выложенных рядком чужих «вещей»-подушечек. Перед тем, как сдать подушечки инструктору, хозяева подолгу терли их в руках, чтобы запах был появственней.
Все это было для меня внове и невероятно захватывающе! Но больше всего нравился прием «охрана вещи». Хозяин привязывал собаку к дереву или колышку, давал команду «лежать», а перед лапами размещал свою сумку и уходил, скомандовав «охраняй!». Двое помощников должны были наперебой пытаться отнять вещь: один отвлекал, другой пробовал тем временем стащить сумку. Таким образом, нужно было непременно научить питомца охранять именно предмет, а не просто впустую лаять и бросаться на «похитителей». Обычно собаки тут же поднимали шум, с рычаньем бросаясь от одного к другому.
Но случались и забавные казусы. Помню, в нашей группе занималась девушка с эрдельтерьером Нюшей. Нюша была добрейшая и совершенно нестрашная на вид: курчавая, как плюшевая игрушка, в каком-то несерьезном красном ошейничке. Лаять и рычать она не умела «от слова «совсем». За полгода занятий, кроме ласкового повизгивания, я никаких звуков от нее так ни разу и не услышала. И вот, на сдаче испытаний по ЗКС (это тоже настоящий собачий экзамен — с судейской бригадой, протоколом, присвоением степени — все по-взрослому) нашей Нюше предстояло охранять вещь. Хозяйка уложила свою игрушечную собачку, поставила перед ней сумку, дрожащим голосом приказала «охраняй!», и, мысленно перекрестившись, ушла в укрытие. Бравые представители из судейской бригады с двух сторон направились к Нюше. Мы, болельщики, с замиранием сердца из-за забора следили за происходящим. И тут Нюша быстро, передними лапками, словно ручками, подгребла сумку под себя. Судья протянул руку, пытаясь взять сумку, но Нюша молча осклабилась в вежливой улыбке, демонстрируя молодые крепкие клычки. Рука судьи замерла: поводок-то не натянут, вдруг таки цапнет?! Подоспел второй. Нюша, не выпуская сумки, повернула голову, одарив и его ослепительной голливудской «улыбкой». Тот тоже замялся. Так они и стояли вдвоем напротив Нюши, по-женски прижавшей к себе хозяйскую сумку, и не решались выхватить вещь. А Нюша все улыбалась, даже как-то немного виновато: мол, извините, рада бы отдать, да мама не велит… Потом бригада долго совещалась, зачитывать испытание или нет — мол, агрессии-то не проявлено! Однако наша инструктор спор довольно ехидно прекратила: «Сумку отняли? Нет, не отняли. Значит, зачет!» Возразить на это посрамленным судьям было нечего, и Нюша получила честно заслуженный диплом.
Гвоздем программы было, конечно же, упражнение «задержание нарушителя». Хозяин стоял, держа собаку за ошейник, и ждал, когда из-за кустов появится «нарушитель» – помощник, облаченный в дресс-халат. Сейчас, наверное, дресс-халат для большинства звучит как какой-то специальный наряд, по ассоциации с дресс-кодом. А тогда это было всего лишь сокращение от слова «дрессировочный». Дресс-халат представлял из себя огромный простеганный брезентовый балахон на ватине, с капюшоном и толстыми длинными рукавами. Он был тяжеленный, без сноровки в нем и ходить-то было непросто, не то что бегать да еще отбиваться от нападающей псины, что несется на тебя, вздыбив холку и рыча, как собака баскервилей. Так что в роли нарушителя обычно выступал или сам инструктор, или кто-то из опытных собаководов-добровольцев. По команде «фас!» собака стрелой неслась на машущую рукавами жертву и вцеплялась в брезент. Нарушитель замахивался второй рукой, и псу нужно было мгновенно на нее переключиться. Это называлось «перехват». Потом хозяин оставлял питомца наедине с нарушителем, который стоял с поднятыми руками, а при попытке побега собака на него бросалась, ожесточенно терзая рукава. Было очень круто командовать «фас!», а потом грозно кричать «фу!», отзывая Ольму назад… В общем, заниматься было увлекательно.
При каждом межрайонном клубе в то время обязательно существовала агитбригада. Мы с Ольмой тоже записались. Агитбригады выступали на всяких соревнованиях, выставках и смотрах. Там дрессировщики демонстрировали умения собак, да еще и в театрализованной форме: разыгрывали, как в Великую Отечественную войну собаки эвакуировали раненых с поля боя, бросались с «взрывчаткой» под танки (ненастоящие, конечно, а фанерные), искали мины… Задерживали «хулиганов», пристающих к девушке, искали потерянные вещи, преодолевали препятствия… Всё это было очень зрелищно и масштабно. Так здорово было, надев военную гимнастерку, представлять, что ты по-настоящему помогаешь раненому бойцу или осторожно ставишь флажок около обнаруженной четвероногим другом мины…
Был при клубе служебного собаководства и великолепный вид спорта — военизированное многоборье, зимнее и летнее.
Спортсмены вместе с собаками на скорость преодолевали полосу препятствий, стреляли по мишеням, задерживали нарушителей. Зимнее многоборье напоминало биатлон, только лыжника буксировала собака. Ленинградские команды неоднократно занимали высокие места на всесоюзных соревнованиях.
Вроде бы игра, но как много она давала! Молодежь самозабвенно участвовала во всей этой веселой активной тусовке, даже не замечая, насколько глубоко проникается духом патриотизма, насколько естественным становится уважение к величественному военному прошлому страны, любви к ней и ее героям.
Я настолько полюбила эту ДОСААФовскую жизнь, что сразу после школы, провалив экзамен в художественное училище, с удовольствием пошла работать в клуб. И снова папа за меня поручился, поскольку и там я оказалась самым юным сотрудником: мне еще не исполнилось и 16-ти.
Там же в клубе, спустя три года, мы познакомились с Вадимом, моим первым мужем.
Он тогда только-только демобилизовался из армии, где отслужил два года вместе со своим замечательным другом, восточно-европейской овчаркой Истэном, по-простому — Стёпой.
Конечно же, я влюбилась по уши, и не только в Вадима, но и в Стёпу: несмотря на то, что опыт у меня был довольно солидный, так круто вышколенных и настолько преданных собак мне встречать не приходилось. Стёпа был огромный — 78 см в холке. Мощный, широкогрудый, он презрительно смотрел сквозь окружающих, но ловил каждое слово и движение любимого хозяина.
Вадим по свежим впечатлениям много рассказывал об армии: об «учебке» в карельской Сортавале, о службе на заставе в далеком Ковдоре. Говорил, что у них в погранвойсках отродясь не было дедовщины — видимо, людям, которые по-настоящему несут реальную службу, ерундой заниматься было некогда.
Поначалу оба — и Вадим, и Стёпа, — с трудом привыкали к новой жизни. Впервые их разлучили: Вадим жил, как положено, в казарме, а Стёпу поместили в один из вольеров, в которых держали пограничных собак. Домашний Стёпа, не взирая на свой свирепый и спортивный вид, никогда не жил на улице, да еще и вдали от хозяина. Вадик рассказывал, что ночью накрывал голову тощей армейской подушкой, не в силах слышать тоскливый вой друга, доносившийся до казармы. Но куда деваться — привыкли. Жизнь худо-бедно наладилась, и служба шла своим чередом, пока однажды Вадим не попал на неделю в больницу. Когда он вернулся, его встретил мрачный, как туча, начальник питомника и молча привел к Стёпиному вольеру. Завидев хозяина, Стёпа, чем-то звеня и грохоча, с щенячьим визгом бросился на решетку. И тут Вадик остолбенел: в вольере валялось штук двадцать алюминиевых собачьих мисок.
– Все собрал, паршивец… – желчно процедил начальник, – Давай теперь, хозяин, вытаскивай!
Оказалось, что когда Вадика увезли в больницу, Стёпа совершенно обезумел — выл и швырялся на всех, кто пытался приблизиться к вольеру. Миску с едой ему проталкивали палкой под решетку, а вот обратно достать никто не рисковал. Так и скопились вся собачья посуда в Стёпином жилище. И смех, и грех.
Служба на границе — настоящее мужское дело. И охрана полосы в любую погоду, и стояние на вышке, и работа с собаками. Приходилось и лесные пожары тушить, и настоящих нарушителей задерживать.
Кстати, армейская дрессура сильно отличалась от той, что была тогда принята в ленинградском клубе. Например, пограничную собаку не учили нападать в лоб, а пускали на нарушителя со спины, и пес должен был сразу «брать» правый локоть, чтобы полностью обездвижить руку, не позволив выхватить оружие… Словом, все серьезно.
Долго ли коротко, служба близилась к концу, и тут выяснилось, что попасть на границу вдвоем со своей собакой намного проще, чем вернуться: Стёпу оприходовали и поставили на довольствие как «казенную» служебную собаку. «Он теперь государственный!» – говорило начальство и разводило руками. Хорошо, что Вадим вовремя забил тревогу и написал в клуб. Тут же все сотрудники и общественность встали на его защиту. В адрес заставы полетели письма из городского клуба, из спортивной секции, и даже из Ленинградского комитета ДОСААФ… Стёпу отстояли всем миром, и Вадик вместе с ним благополучно вернулся домой.
Каждый год 28 мая Вадим отправлялся на Дворцовую, где у Александрийской колонны встречался со своими сослуживцами. В этот день — День пограничника, – вся площадь расцветала зелеными фуражками.
Мы прожили вместе пять счастливых бесшабашных лет. Собачий век недолог — в 85-м году не стало Стёпы, а через год… Через год в страшной катастрофе погиб Вадим (об этом я писала в статье «Русский Титаник»).
Жизнь моя причудлива и непредсказуема — разве могла я, пятнадцатилетняя девочка, тогда, в далеком 1978 году пришедшая работать в «собачий клуб», даже представить, что именно это время подарит мне и первую настоящую любовь, и крепкую дружбу, которая не угасает до сих пор, и драгоценный жизненный опыт…
Сегодня, в День пограничника, я вспоминаю и Вадима, и своих друзей по клубу – наши счастливые годы, полные света и надежд.
И еще я вспоминаю одну очень хорошую и правильную традицию советского клуба служебного собаководства ДОСААФ. Если у немецкой овчарки рождалось больше восьми щенков, то одного полагалось бесплатно отдать на службу в армию. Ребята из КЮСа — клуба юных собаководов, – выращивали щенков, дрессировали, а потом торжественно передавали пограничникам.
Когда я работала в клубе, мне приходилось не раз присутствовать на таких передачах. Конечно, ребята не могли скрыть слез, особенно девочки, когда передавали поводок молодому пограничнику. И все же чувство, что ты делаешь что-то очень важное и значительное, непременно побеждало. КЮСовцы переписывались с пограничниками, расспрашивали про своих питомцев — как там они несут службу? А кто-то из мальчишек потом и сам шел охранять рубежи нашей Родины…
С Днем пограничника, дорогие мои!
Галина Илюхина