Восемь месяцев войны
За город! После трудовой недели в пыльном городе поездка за его пределы – лучший отдых для души, к тому же настоящий праздник для детворы. И переполненные автобусы вместе с позвякивающими трамваями неспешно развозили нарядных горожан к окраинам, где воздух чист, трава свежа, а небо не ограничено силуэтами зданий. Это была традиция выходного дня, и то воскресенье, 22 июня 41-го, в этом плане не было исключением. И только к обеду безмятежно отдыхающие ленинградцы услышали слово «война», звучавшее из немногочисленных уличных репродукторов.
«Если скажет Страна Труда…»
Радиоприемников и впрямь тогда было мало. Кто понимал что-нибудь в радиотехнике, мастерил приемники самостоятельно. Один из таких, сооруженных из картонной трубочки, куска провода и еще пары нехитрых предметов, был и в семье Германа Циппеля: его отец прежде работал на радиоаппаратном заводе. Такое радио способно было принимать сигналы со всего мира, однако услышать их можно было, лишь надев наушники. Но брать радио с собой на отдых было не принято, а потому приемник в тот день молчал…
Герману было, как он теперь говорит, «половина восемнадцатого», когда он практически со школьной скамьи был призван красноармейцем на фронт. Эшелон с такими же, как он, молодыми ребятами пришел на станцию Толмачево Лужского района 14 августа. Шел второй месяц войны. Уезжая из дома, никто из них не сомневался, что это всего на неделю-другую: то ли сказывалась юношеская горячность, то ли советское воспитание. Они свято верили в слова каждой довоенной песни, а пелось тогда о том, что «если скажет Страна Труда, прицелом точным врагу в упор Дальневосточная дает отпор…», что «…нашу Отчизну, край наш родимый не покорить врагам!». Они свято верили в солидарность трудящихся и пролетариев всех стран, верили, что они не будут воевать с нами, а значит, перейдя границу, воткнут свои штыки в землю, а если и будут какие враги, то всех их быстро удастся побить, разбить и победить. На деле оказалось все совсем не так складно, как пелось в песнях: страна не была готова к нападению, а враг был настроен решительно. Противостояние затянулось на долгих, бесконечно трудных, героических и страшных четыре года…
Первое препятствие - Лужский рубеж
Их разместили в пионерском лагере, который по возможности был подготовлен к приему красноармейцев. Во всяком случае, здесь были некоторые запасы провизии, а именно сахара и сухарей, хранившихся в многослойных плотных бумажных пакетах. Эти же пакеты клали под голову во время сна. «Дней через десяток после нашего приезда пакеты забрали. Сразу же начался голод», - вспоминает Герман Александрович. Редкий день, когда в котел с похлебкой попадал небольшой кусок тонкого закопченного сала.
Как ни странно, но применение молодым красноармейцам нашли не сразу: некоторое время они провели в ожидании приказа. Было совершенно естественно, что никто из ребят воевать не умел и оружия в руках не держал: возраст каждого из них доармейский. В один из дней перед строем появился лейтенант с автоматом, чтобы показать парням, как обращаться с оружием. «А что значит показать, когда нас полным-полно, а он один. А мы тогда у немцев под самым носом были», - сетует Герман Александрович. Их разделяла только река Луга. Берег, где находились захватчики, был низкий, советские же войска расположились на высоком. Здесь развернулось военное строительство: женщины копали противотанковые рвы, молодых бойцов направили на завершение строительства укрепрайона – нужно было ставить столбы, натягивать колючую проволоку, доставлять из города Луги мешки с цементом. В это время в городе шли ожесточенные бои, ведь его взятие было для немецко-фашистской армии стратегически важным шагом на пути к Ленинграду. Крики «Ура!», свист пролетающих снарядов, без умолку строчащие пулеметы… Лужский рубеж стал первым серьезным препятствием для гитлеровцев, сдерживавшим их наступление в течение 45 суток.
На обороне города родного
До родного Ленинграда – меньше полутора сотен километров. До того Ленинграда, где знакома каждая улочка, где в просторных дворах многоквартирных домов шумной ватагой они днями напролет играли в прятки и в «чижика», где пели дворовые песни и познавали азы настоящей дружбы… Об этом ли вспоминали юные красноармейцы по дороге к родному городу, на оборону которого срочно были направлены? О родных ли, оставшихся в нем? У Германа это были младший брат Анатолий и отец, трудившийся главным инженером на военном заводе; мама умерла еще до войны…
Конец сентября–начало октября. Прорываясь через Лужский рубеж, противник потерял много сил и заметно выдохся, понимая, что без подкрепления ему ближе не подойти. А потому главная задача, поставленная перед молодыми бойцами, была охранять рубежи Ленинграда. Практически все время приходилось проводить в окопах, где сплошь и рядом была вода – кругом ведь болота, да и сам воздух был сырой, холодный, серый. И есть хотелось все время… Иногда выручала насквозь промороженная картошка, чудом уцелевшая на поле, что чернело невдалеке. Сил было совсем мало, и снарядов мало. Старались беречь и то, и другое, а потому стреляли лишь в особых случаях. Немцы это, видимо, чувствовали: ходили, не прячась, покрикивая со своей стороны «Русс капут! Сдавайсь!» да щедро поливая огнем, чуть завидев движение с советской стороны. И все же двигаться вперед они не решались. Ноябрь. Вот уже два месяца, как в Ленинграде сгорели Бадаевские склады - те самые, которые когда-то были словно целые деревни, те самые, на которых хранился запас продуктов для большого города… Голод, холод и страх. Как там отец и Толя? Только потом, через много лет после войны, Герман узнает, что выжил Толик только благодаря тому, что отец свою пайку, которую приносил с военного завода, почти целиком отдавал ему. И что такое цинга он тоже узнал от младшего брата, испытавшего на себе болезнь, после которой немногие оставались в живых. И про то, как землю со складов, пропитанную горелым сахаром, приносили домой, растворяли в воде и кипятили, а потом процеживали и пили. И еще многое узнал Герман от брата, правда, через пятнадцать лет после войны – именно столько понадобилось Герману, чтобы разыскать своих родных. Но все это будет потом, а пока – ноябрь 41-го. Впереди первая зима войны, сырые холодные окопы и жуткий голод…
Фронт, госпиталь, тыл
Бомбили. На этот раз взрывали переправу через Лугу, строительство которой шло и днем, и ночью. Германа ранило в руку… Полевой госпиталь, разместившийся в палатке, где вооружены были даже медсестры, и разговор двух хирургов, один из которых стоял на том, чтобы попробовать сохранить руку. Собирать ее пришлось по частям. Дальше все, как в тумане. Это был уже апрель 42-го.
А потом другой госпиталь, еще один и еще… В сентябре Герман оказался на Урале. Уже потом, через 15 лет после войны, он узнает от младшего брата, что, когда он находился в последнем госпитале в Молотовской области, в соседний Свердловск был эвакуирован ленинградский военный завод с рабочими, среди которых был и отец. К тому времени он сильно ослаб и сразу попал на больничную койку, с которой подняться уже не смог… Но в сентябре 42-го Герман об этом не знал.
Время госпиталей прошло. Рука по-прежнему не работала, на фронт уже не брали, а возвращаться было некуда – Ленинград все еще был в блокаде. На руках – два аттестата, что выдавали раненым, - денежный и продуктовый. На поезде Герман доехал до Алма-Аты. Сразу после приезда он поступил в институт, где получил профессию зоотехника, которой потом отдал всю свою жизнь. Еще в довоенные годы они с младшим братом мечтали жить в деревне - она им казалась настоящим раем после Ленинграда 30-х годов, еще не оправившегося после гражданской войны. Работать остался в небольшом селе Казахстана: сельское хозяйство нуждалось в рабочих руках, а страна - в провизии. Здесь же его застала радостная весть о победе: он услышал об этом по радиоприемнику – к тому времени их было уже куда больше…
Жизнь, полная надежд
Новая жизнь! Мирная и полная надежд. Герман Александрович помнит, как в колхозе жили одной семьей, как дома друг другу строили всем миром. И как свою семью искал, тоже помнит. Письма, запросы, справки… Он искренне недоумевает, как можно потеряться в наши дни, когда столько средств связи существует! А тогда ответ пришел через полтора десятка лет из поселка Стрелка, что был затерян где-то во глубине Сибири. Со временем Герман Александрович переехал к брату, а позже – в Подтесово, где и проживает до сих пор.
В свои почти 92 года Герман Александрович поддержит разговор на любую тему, с удовольствием поделится и секретами своего долголетия, а вот о войне он много лет не говорил вовсе, не вправе причислить себя к числу победителей. Он и сейчас, 70 лет спустя, говорит об этом неохотно, смущаясь очень: «Ну, что я? Всего-то восемь месяцев там был… Разве ж я воевал? Ни в атаки не ходил, ни на передовой не был». Восемь месяцев… 240 ленинградских дней и ночей. Мало ли это?
Еще задолго до встречи с Германом Александровичем меня охватило волнение, объяснение которому никак не находилось. Автобус, паром, знакомство, беседа, опять паром… Свербило и не отпускало. Потом только поняла: это память волновалась в сердце моем. Не лично моя, а та, которая передается из поколения в поколение, которая где-то на подкорке и которой умереть нельзя. Просто нужно помнить и все.
Оксана ВЛАСОВА
Фото автора
Архив редакции