Лидер группы ДИРЕКТОР ПЛЯЖА Алина Морковина о детстве, творчестве и прочем архиважном
- Алина, ты широко известный в наших узких андеграундно-рокенрольных кругах исполнитель. Но вот есть недостаток в информации о тебе как о личности. Мне кажется, многие впервые прочтут и узнают, откуда ты родом, кто родители, повлияли ли они на твое увлечение музыкой и поэзией.
– Я родилась в Новосибирске – это никакой не секрет, многие знают. Почти всю жизнь прожила здесь, только когда училась в старшей школе, мы жили на Камчатке, поэтому аттестат у меня красивый – город Ключи-1 Камчатского района Камчатского края, тогда ещё области.
Родители обычные, почти у всех такие. Это в советское время называлось «служащие». По большому счету, если говорить о каком-то влиянии, самое главное их влияние было в том, что они мне не мешали, никак не контролировали процесс того, как я поглощала информацию. Когда выяснилось, что я не очень хорошо сплю по ночам, мне просто купили ночник.
Я очень рано начала читать. И это главное, что на меня повлияло – именно книги. А не музыка. Хотя музыку я очень любила, сама записалась в музыкалку в пять лет. Театр или какое-то искусство – нет. Я ровно круг или квадрат не нарисую до сих пор. А книги у нас в семье читали все и очень много – это было большое важное занятие. Могли читать вместе, собравшись в одном помещении. Когда я слышу, что кому-то запрещали читать, посылая пылесосить или учить уроки, даже если ты их уже выучил на 15 раз… и он огребал, что читал. Я – нет. Читать – это было святое, никаких ограничений!
В 80-е я благополучно смотрела то, что смотрели взрослые, и если чего-то не понимала, например, в «Ассе», которая мне безумно понравилась, то задавала вопросы взрослым. И получала на них ответы.
Помню, как я впервые прочитала Умберто Эко «Имя розы». Это же писатель для взрослых, не очень понятный. А мне было 8 лет. Я болела, мама откуда-то принесла этот роман, он лежал на моем столе, и у меня закончились книги. Я любила читать детективы, а мама сказала, что это детектив, и можно читать. То есть, никто не контролировал, что мне можно читать, что слушать.
Когда я стала постарше, слушала Летова – там были маты в песнях, а у нас в доме не матерились, но слушать эту музыку мне не запрещали. Меня никогда не ограничивали и в деньгах на кассеты. Мы жили не очень богато, у меня могли быть одни убитые кеды на много-много лет, но на музыку и книги ограничений не было. Если я говорила, что вышел альбом какой-то мною любимой группы – деньги выдавались. Благодаря этому, у меня сформировался какой-то багаж. То есть, не было «колобка читай – Стругацких не читай». И это дало определенное пространство для свободы мысли. Потому что когда ты очень маленький и начинаешь читать что-то очень взрослое, то тебе приходится очень сильно скрипеть мозгами, и ты воспринимаешь слоями: слой укладывается на слой, ты маленький, но что-то понял. Потом подрос – освоил слой другими мозгами. И вот эти слои, накладываясь один за другим, создают слоистую почву. Собственно говоря, я за всё это родителям очень благодарна – что они не ограничивали мой интерес к миру литературы и музыки.
– Как ты вообще выбрала рок-н-ролл? Это случайность или закономерность? Есть какая-то история, связанная с увлечением?
– С рок-н-роллом вышла прекрасная история. Конечно, никто его не выбирал. Это было бы сложно – что-то выбрать, смешно: думать, что ты можешь выбирать, что тебе понравится. Я в детстве жила в Пашино, это такая срань Господня, ПГТ – рабочий поселок. Очень специфическое место, уже потому что далеко от центра. Сейчас, может, уже и нет разницы, в каком районе города жить. А тогда мы жили в своем маленьком мире (хотя там 40 тысяч населения – это до хрена), был у нас свой двор, и у меня была подруга, которая сосватала меня к Фредди Меркьюри – приволокла кассеты. Я тогда особо ничего не слушала. Я играла на скрипке. И мне больше нравились классические вещи. Ещё мне нравились Тальков, Высоцкий, которого крутили на магнитофоне. Но подружка подсовывает кассету Фредди. Говорит: «Послушай, это круто». Я спрашиваю:
– Что это?
– Это рок.
– Ну, я рок как-то не очень.
– Я тоже как-то не очень, но ты послушай.
Я послушала и поняла, что ну, блин, да – это круто! И я эту кассету себе переписала (мы все переписывали кассеты. У нас даже был маленький магнитофончик кассетный, в котором мама крутила ещё Джо Дассена).
В начале 90-х был открыт свой собственный телеканал в военном городке по соседству, там показывали какой-нибудь кинофильм с говенным переводчиком с гундосым голосом. Так я выучила английский. Потому что нужно было как-то ориентироваться. А перед кинофильмом крутили клипы, совершенно бомбические. И там я впервые увидела Пашу Кашина. Влюбилась просто мгновенно, потому что тогда это было что-то абсолютно невероятное! Там я увидела БГ, уже гораздо позже – АГАТУ КРИСТИ. В общем, там был весь наш русский тогда ещё андеграунд. Некоторые в нем и остались. И я тогда для себя поняла, что я жду этих клипов, и это было круто. Так я начала покупать кассеты, мне уже мало было 2-3 песен групп. Может, уже такой был возраст, что стала понятна поэзия, именно вот эта, а не Некрасов, которому нас всё время учили в школе. И, собственно, выбор был уже очевиден: между Пашей Кашиным, БГ и ДДТ или «Он уехал прочь на ночной электричке»…
… Я начала писать песни в середине 90-х, и первая группа, которую я сколотила, были девочки из музыкалки. Мы репетировали в зале, где репетировал оркестр, где мы сдавали экзамены. Когда зал не занят – «репетируйте, ради бога». Были я с гитарой и голосом, баян, фортепиано, домра, кто-то пытался стучать на оркестровых народных барабанах…
– Женщине это с её нагрузками особенно нелегко, многие дамские проекты распадаются именно из-за быта, семейных неурядиц и проч. Вам удалось «продержаться» на сцене много лет…
– Что касается быта и рок-н-ролла… не очень понимаю вопрос. Судьба любого человека, который оказывается на стороне тех, кто производит какой-то культурный продукт, будь то песня, книга или картина абсолютно любой известности и даже неважно, какого качества – она не очень простая. Мы все вынуждены зарабатывать деньги, черт побери, вымести пол у себя, чтобы он не совсем засрался, и… ну, как-то жизнь складывается.
Иногда я делаю уборку, потому что на меня напала Золушка, и нам вместе срочно надо отмыть вот ту дальнюю лампу. Иногда я говорю Золушке «иди в жопу», потому что нужно куда-то поехать-пойти или отрепетировать. Я совмещаю очень многие вещи… Вообще быт – это не то, на что стоит обращать внимание. Не в том смысле, что нужно засраться там со страшной силой и никого не кормить, себя в том числе. А потому что это не должно отнимать очень много времени и мыслей, это просто должно быть, как есть всё вокруг – как дыхание. Никто не думает же, как он ест или дышит, так же и не думает, как организовывает свой быт, ну, как-то организовывает. Мне кажется, это такое нормальное состояние, которое вообще никак не соприкасается с рок-н-роллом, вообще никак!
– Понимаю, что об этом лучше б рассказали критики, но по твоему ощущению, менялись ли настроения альбомов? Мне Ваш стиль кажется эдаким ассоциативно-медитативным, напоминающим аллюзии БГ… но он самостиен…
– БГ, безусловно, моя любовь из детских, которые не ржавеют. Их две – Борис Борисович и Иосиф Александрович (Бродский – С.Р.). Я б не сказала, что моё творчество – какие-то аллюзии на БГ. Нет, как мелодически, так и текстово.
Настроения альбомов, конечно, меняются. Если я первые песни начала писать, когда была подростком, то сейчас уже 24-й, мне не 14, а 41, это гигантская разница, безусловно. И не только в жизненном опыте, но и в музыке, которую слушаешь, и которая оказывает на тебя влияние. Последние лет 10 я слушаю в основном джаз и какие-то электронные довольно мрачные вещи. И настроение, должно быть, связано с этим. Что касается текстов, то это в каком-то смысле метафора на метафору. Это то, что я люблю делать: накладывать одну метафору на другую, третью на вторую, четвертую на третью так, чтобы сразу было невозможно понять, о чем идет речь, чтобы было интересно разгадывать. Как ребус. Может быть, в этом смысле аллюзия на БГ – объяснима. Но мне, скорее, ближе игрища с текстами, которые развивал Венечка (Венедикт Ерофеев – С.Р.). То есть, это – аллюзия на аллюзию на аллюзию. Аллюзия на метафору на аллюзию.
Не могу сказать, что я не люблю тексты, которые написаны просто. Очень люблю, даже завидую, что люди могут это делать так, чтобы это было красиво. Я так не могу. Могу иначе. И если меня сравнивают с БГ или ещё кем-то, то я этом горжусь, потому что это очень хорошая компания.
– Вопрос сложный, но как рождаются композиции, откликом на какие-то жизненные ситуации, реакцией на книги…
– Композиции рождаются, действительно, сложно. На самом деле, я могу рассказать только про одну, которая типа всенародный хит – «Дура». Она была посвящена конкретному человеку, реально существующему. Не знаю, как сложилась судьба у этого человека, надеюсь, что хорошо. Я считаю, что у всех людей судьба должна складываться хорошо. А остальное… ты живешь, смотришь вокруг себя и потом берешь и пишешь. Правда, сложный вопрос. Вообще какое-то вдохновение может быть от строчки в книге, слова в радио, которое слышишь случайно, или что-то прочитал в чате. Одно на другое накладывается – и вот уже какой-то текст. Наверное, это можно сравнить с тем, что происходит всё время внутри тебя. И тому, что происходит, нужно дать какую-то возможность выхода, открыть какую-то дверку, из которой всё это пойдет. Этой дверкой становится первая, может быть, странная строчка реакцией на что-то. То, что я делаю – это то, что происходит во мне. Дальше вопрос, в какие слова это упаковывается, чтобы это было вынесено наружу.
Самый ценный, наверное, отзыв, который я слышала о том, что я делаю, – когда сказали, что это искренне. Я выношу наружу, что испытывают многие, но не говорят об этом. То есть, какая-то боль или какие-то непонятные вещи, то есть, что испытывают многие, но предпочитают молчать или публично высказываться в комическом ключе, но не выносить это наружу искренне. И я благодарна за этот отзыв, потому что до этого я не понимала, что я делаю. Но то, что я делаю – я делаю честно. Я честно выношу наружу через маленькую дверку то, что кипит во мне, что вызывает боль, радость, какие-то мысли. Я очень много пишу, но пишу на диктофон, и многое даже не переслушиваю. Какие-то вещи годные сразу, я играю их. В Красоноярске 12-го будет концерт, на котором сыграем одну из свежих композиций, 20-го апреля тоже буду играть новые песни.
Я понимаю, что настроение в них сильно изменилось, они стали гораздо проще. В каком-то смысле я устала устраивать аттракцион с метафорами, в последних вещах я их делаю довольно прозрачными.
Времена непростые, а реакции простые – «будемте проще»… а писать стало тяжелее. Нужно заставить себя открыть рот. Набраться сил, чтобы открыть рот. Потому что больше всего хочется, чтобы было солнце, чтобы хотя бы весна приходила на смену зиме. Не хочется делать сложное и не хочется – простое. И в этом определенная сложность.
Кризис есть, но я думаю о том, что нужно это принять – что теперь пишу не так, как раньше, что теперь надо научиться писать проще, а это гораздо сложнее. Вот такая задача.
– Состав группы менялся, как ощущение коллектива сегодня?
– Да, состав менялся, и я чувствую благодарность к каждому составу, ко всем ребятам, с которыми мне посчастливилось играть. О многих жалею, потому что они – великолепные музыканты. С нынешним составом была очень забавная история. Было лето где-то 19-го года, я играла в одну каску, не особо активно. И мои красноярские приятели, которые в 2013-м году делали мне сольный концерт, говорят, что делают фестиваль «Шерше ля фам» в Красноярске в усадьбе Юдина. Но я же в одну каску! «А мы тебе подыграем!» – говорят мои дорогие товарищи.
Я приезжаю туда и понимаю, что это эксперимент неслыханной наглости. Потому что никто ничего не репетировал. Барабанщик и саксофонист слышат мои песни впервые. Хорошо репетировали басистка и гитарист, потому что первая недавно взяла в руки бас, а второй – её муж. Я приехала в обед, когда сцену собирали, и репетиций не было совсем. Просто зеро! И мы выходим на сцену этим прекрасным составом. Мы начинаем играть, и я понимаю, что меня просто вштыривает! Вот прямо там, на сцене, меня вштыривает, мне просто по кайфу всё, что происходит! Я смотрю в зал и понимаю, что и там всех вштыривает!
И вот нынешний состав можно охарактеризовать только так: когда я играю с этими людьми, я испытываю кайф. И этот кайф передается со сцены в зал. И потом оказалось, что почти все группы, которые тогда играли, – это «члены» одного объединения «Рокопровод». Точнее, тогда это было не объединение даже, а просто десант из нескольких групп Красноярска и Дивногорска, которые выбрались в мае 2019 года в Новосибирск с концертом. Вот сейчас у нас (уже у нас) – творческое объединение, пятилетие которого мы будем праздновать в Красноярске 13 апреля. И это очень ценный и теплый союз.
– Я не знаю даже, почему вы так называетесь – ДИРЕКТОР ПЛЯЖА. Вдруг кто-то ещё не знает – есть история, связанная с выбором названия?
– Мы с друзьями сидели в общаге № 10 Новосибирского госуниверситета и придумывали, как нам организовать мой сольник в клубе «Пятерка». Тогдашний хозяин «Пятерки» сказал: «Ребята, делайте фестиваль, и пусть там играет кто угодно». И мы придумали фестиваль «Сибирский шестиструнный андеграунд» для начинающих ребят, у которых нет поддержки, денег, площадки. На этот фестиваль приходило гигантское количество народу: немаленький зал был набит битком. Я пару раз сыграла на этом фестивале в самом начале.
Потом пришла молодая шпана, которая, наверное, гораздо лучше делала эти фестивали, я периодически их отслеживала. И в 2009 году там был Андрей Бессонов – мы познакомились, он сказал, что подыграет мне на басу, и раз теперь мы – группа, то нужно название. Вот прямо по дороге на фестиваль нужно было придумать. И я решила, что это будет «Директор пляжа», потому что всё сошлось: я ехала по весенней замерзшей дамбе, смотрела на будущий пляж… и в фильме «Шырли-Мырли» есть герой Суходрищев, который произносит фразу, что он выступает, как директор пляжа. Я думаю: «Черт подери, мы же будем выступать! И будем выступать как ДИРЕКТОР ПЛЯЖА!
Беседовала Светлана Рычкова
Присоединяйтесь к нашему сообществу в ВК