Мы никогда не увидим ни одного настоящего человека. Звучит слишком громко, но это так. На улице, в школе, в офисе –неважно. В десять часов утра или десять часов вечера – нет, время тоже неважно. При других человек никогда не будет собой, даже если пытается таким быть. Все равно останется где-то в глубине души тот кусочек души, который никогда не покажется миру реальному. Ира никогда не показывала настоящую себя, а все по одной простой причине – она не считала себя его полноценной частью.
На плечах прыгал старый черный рюкзак, в коем валялись одна тетрадь на все предметы да худенький пенал. Когда-то белоснежные, но теперь уже посеревшие от времени, кеды вбирали в себя еще больше уличной грязи, а их хозяйке было все равно.
- А я тебе говорила, чтоб не брала белые кеды, –частенько ругалась мама, видя, в каком состоянии находилась обувь, которую ее дочь умоляла взять и клятвенно обещала беречь как зеницу ока.
Глядя на состояние Иры – именно так звали девочку – сейчас, могло бы показаться, что она, как и любой школьник, летела домой на крыльях счастья, предчувствуя скорые летние каникулы и оставляя позади нудные уроки, страх за оценки и прочие «прелести» школьной жизни. Однако это было не совсем так.
Безусловно, такие вещи занимали голову Иры, однако они не имели над ней безграничной власти. Такой, какая была над ее одноклассницей Светой, которую многие учителя называли едва ли не лучшей ученицей за всю историю существования школы. Но Ире, которую часто ругали за безразличие к учебному процессу и своей судьбе, было непонятно, как же можно столько времени тратить на изучение школьной программы.
- Она же столько времени попусту теряет! И никаких, ведь, увлечений! Только учеба! –не понимала Ира.
- И кем же ты хочешь стать? –без устали вопрошали они, глядя прямо в ее карие глаза, пристально наблюдавшие за преподавателем. – Разве ты не понимаешь, как важно получить хорошее образование?
- Не понимаю! –в моменты уединения с собой говорила Ира.
Спорить с учителями она не решалась. В те моменты у нее будто язык каменел, а голова отказывалась придумывать аргументы для спора.
«Пошумят – и успокоятся. К тому же, у Пушкина был очень низкий балл по математике, но это не помешало ему стать великим поэтом», -рассуждала Ира.
Литература – единственный урок в школе, на котором Иру не ругали, а хвалили. В ее понимании этот урок преподносил знания вовсе не о литературе, не о жанрах или направлениях, а о людях, вершивших литературу, лепивших из нее, как из глины замысловатую скульптуру и о тех, кто становился ее прообразами.
О тех, кто своими мыслями и поступками подпитывал творцов и вносил свой вклад в литературу.
Зимой холодный подъезд обычного серого дома был настоящей пыткой для жителей. Стены, на которых дешевая краска болотного цвета соседствовала с творчеством молодых художников и борцов за правду (их разоблачительные слоганы на стенах давно стали пищей для разговоров соседок, коротающих дни на лавочке), казалось, давили на несчастного жителя одной из квартир, который все никак не мог найти связку ключей в бездонном рюкзаке.
Когда же улицу грело теплое, яркое солнышко, этот мрачный подъезд нередко становился самым желанным местом для местных жителей. Сводящий с ума холод потрескавшихся стен подъезда в зиму становился единственным спасением для людей летом. Это место, казавшееся уже давно безнадежно больным, стоящим на пороге смерти, вдыхало жалкие остатки жизни в изнывавших от жары горожан.
Наконец, ключи от двери, нашлись, и та со скрежетом отворилась, впуская юную хозяйку в дом.
- Ира!
Дома была мама. Это крайне опечалило девочку, ведь, учитывая ее сегодняшние успехи, сейчас начнутся нравоучения.
- Обед стынет, Ир! – подгоняла она уставшую дочь, которая намыливала руки в ванной.
Ира знала, что как только она сядет за стол, дабы съесть тарелку аппетитного супа, последует традиционный, крайне нежелательный вопрос.
- Что сегодня в школе получила?
«Отметками по алгебре маму точно не порадуешь!» - поняла Ира, поэтому сначала предпочла сделать вид, что не слышала и выиграть хотя бы немного времени.
- Ира, я кого спрашиваю? – в голосе матери проявились стальные нотки.
- Меня, – Прожевав, совершенно спокойно заметила Ирина.
- И о чем я тебя спросила? – саркастично продолжила женщина.
Мама вышла из-за стола и повернулась к дочери спиной.
- Ира, я сколько раз должна тебе повторять, что нужно учиться? – раздраженно проговорила мать, выдержав практически театральную паузу.
Этот текст не менялся изо дня в день. И слушать его Ире порядком надоело.
Ну и что ей теперь делать, если не тянет ее к предметам? Она ведь не может делать хорошо то, что ненавидит всей своей юной душой!
Оставив обед почти нетронутым, Ира выбежала из-за стола. Когда в двери щелкнул спасительный замок, девочка выдохнула с облегчением.
Ира хотела было вернуться из своей спальни обратно на кухню, дабы напомнить о других оценках сегодня, но жизненный опыт вовремя подсказал ей, что делать это бесполезно.
Мама никогда не обращала внимания на успехи дочери. Она являла свои воспитательные способности – надо заметить, весьма скудные – только лишь когда у дочери вновь были плохие отметки в дневнике. Замечать что-либо хорошее было не в ее правилах.
Иру коробило, когда ей напоминали о несделанном домашнем задании. Особенно, если это было домашнее задание по нелюбимым предметам. Историю и, конечно же, литературу Ирине не нужно было напоминать сделать – она садилась за занятия этими предметами чуть ли не сразу после возвращения из школы. Она усердно трудилась, ощущая каждый раз невероятную эйфорию. Та самая эйфория и спасала Иру на остальных уроках, когда ей вновь ставили «неуд».
Но после сегодняшних нравоучений настроение испортилось окончательно. Ира даже не стала садиться за любимые уроки, а, расположив несколько подушек на широком подоконнике, взяла в руки телефон и наушники.
У Иры были друзья в школе, с которыми она даже иногда выходила погулять, ходила в кино. Она никому не доверяла полностью, но умела притворяться, что верит каждому их слову. Так было удобнее, безопаснее и не могло привести к предательству или чему-то еще, такому же больному и сильному.
Доверяла Ира лишь сборнику аудиокниг в телефоне, где было все: от классики до современной фантастики. Больше всего Ирина любила именно классику, невзирая на то, что все ее друзья лишь фыркали, когда слышали от учительницы литературы домашнее задание – принести оригинал какого-либо классического текста на урок.
Белые пластмассовые крючочки со сложным механизмом внутри проникли в уши девочки. Тонкие пальцы нажали на кнопку «Начать».
С первой же секунды Ира прикрыла глаза. Она желала в тот момент лишь одного – провалиться в поэтически красивый, вечно восторженный мир, забыть о суровой действительности. В ее воображении она танцевала на балах, удивленно охала, смущенно прикрывая губы веером, когда фонтанирующий идеями Пушкин посвящал какой-либо даме новые стихи. В том мире, недосягаемом, но таком желанном, Ира даже дышала в такт музыке той эпохи.
- Отчего же вы грустите? – раздался совсем рядом мужской голос, излучающий сочувствие и нечто похожее на разочарование. – Разве можно грустить, когда за окном такая чудесная пора, пора Ренессанса?
В эти моменты граница между реальностью и миром фантазий Ирины стиралась совсем. Скудные запасы логики растворялись, как таблетка от гриппа в воде.
Может быть, ей уже стоило начать пить лекарства, дабы избавиться от этого наполовину реального абсурда?
Ира принимала этот абсурд. Это сумасшествие было слишком притягательным для ее натуры.
- Нет, меня это не радует… - Ира решительно отодвинула белую занавеску. Молодой мужчина, чей портрет у многих – если не у всех – висит в классах литературы, улыбнулся юной поклоннице совсем по-настоящему, как живой.
- Как же это может не радовать? Погода будто говорит вам: «Будьте счастливы!»
Ира вновь отгородилась от мира белой занавеской. В наушниках возникла тишина.
Размытый темный силуэт пропал из поля зрения ровно в ту же секунду.
Пальцы, держащие телефон, продолжали управлять им. Ира пыталась выбрать что-то, что соответствовало ее настроению, не пыталось убедить в том, что все не так уж и плохо.
- Ваша матушка просто слепа! Не стоит обижаться на нее, - с циничной ухмылкой сквозь усы проговорил молодой кавалер.
В наушниках читали Лермонтова. Сам же фантом поэта стоял перед Ирой.
- Она никогда не сможет увидеть вашу силу, - продолжал бравый гусар.– Вы для нее всегда будете слабы и глупы! К чему тратить на наигранные переживания драгоценную жизнь?
Между двумя ее кумирами не было ничего схожего. И советы они давали совсем разные.
Осмысливая визит призрака «солнца русской поэзии» и сравнивая со словами другого гостя, Ира понимала, что внутренние весы сами по себе склонялись на сторону более жесткого Лермонтова.
- И как же мне с ней такой жить? – пожаловалась Ира призраку.
- А вы живите своим умом, делайте вид, что ее советов не существует! И тогда…
Вскоре стройный силуэт последовал в небытие, вслед за предыдущим.
Ира вынула наушники из ушей и отложила телефон. Элементы привычного мира вставали на свои места, будто недостающие кусочки паззла. Странный флер нереальности происходящего постепенно вышел на улицу, через открытое окно.
Ира душой всегда была одинока. Единственным местом, где она могла быть собой и вольно мечтать, был мир, который создавался вокруг нее музыкой из наушников, чтецами классики. Ее ничем не примечательная спальня превращалась то в бальный зал позапрошлого столетия, то в тихую и пропахшую типографской краской и деревом библиотеку, то в летний луг, дурманящий пряностью трав и цветов, тянущихся к знойному небу. Мир из наушников давал ей тех, кому Ира могла доверять по-настоящему и над чьими советами действительно раздумывала.
Двух ее кумиров давно нет с нами, но в мире дешевых белых наушников Иры, у которых уже был перетерт длинный провод, они жили и были ее друзьями.
Сегодня она отпустила их, не дослушав. Ире попросту нужно было подумать в тишине – единственном счастье, которое ей давал реальный мир.