Мои встречи с Ильичом. 2020-2021.
01.05.20
Нашёл утром под дверью письмо, датированное сегодняшним днём:
«Вчера перед сном делал что-то похожее на медитацию. Не знаю, как это назвать. Это можно сделать с помощью предметов, но они плохо сочетаются с запоминанием. А в трезвом состоянии ум более цепок, поэтому он не теряет впечатление, как дырявая сеть. Один раз в жизни было такое явление: внутри текла энергия, тепло. Текла по всему телу. И можно было ей играть, направляя. Она стала собираться в середине существа, где-то в центре живота, в шар. Я помог этому быть. Так собралось солнце внутри меня. Собирая её с пальцев рук и ног, я уже чувствовал, предвкушал новое веселье. Когда вся она стала шар солнца, я сделал взрыв — и полетели волны по всему моему существу.
Вчера решил вспомнить это. И перед сном слушал тепло, дышал, а потом отправился в путешествие.
Читаю Юнгера, есть у него красивый момент:
«На праздничном столе, окруженном множеством гостей, выставлено на всеобщее обозрение золотое яблоко, к которому никто не осмеливается прикоснуться. Каждый томится нестерпимым желанием присвоить его себе, но чувствует, что стоит ему только протянуть руку, как начнется жуткий беспорядок. Тут в залу входит дитя и спокойно берет яблоко — это вызывает у всех гостей глубокое радостное одобрение».
С Первомаем!
Твой друг, Ленин»
01.05.20
Положил под дверь ответное письмо:
«Ильич, единственная революция — это юность, а то, к чему революция стремится, — это детство, которое знает чистую радость бытия.
И тебя с Первомаем.
Твой друг Григорий Анатольевич»
01.05.20
Собрался покататься на велике.
Как я и ожидал, за дверью стоял Ленин. Он спросил у меня пропуск на велокатание, но я тут же смекнул, в чём дело, и отчеканил:
— Еду давить буржуазию на этом красном велосипеде, товарищ Ленин!
Он выписал мне пропуск. Я стал выкатывать велосипед и зачем-то вполголоса сказал: «Дурак ты, Ильич».
Ильич услышал, отобрал пропуск и потребовал писать объяснительную.
Я вернулся в квартиру, достал из холодильника один лайм и бутылку молока. Изготовил секретные чернила и написал:
«Еду давить не только крупную буржуазию, но и остаточный подкулачный элемент и прочую контрреволюцию».
На сей раз Ильич меня выпустил. Чернила, разумеется, высохли и исчезли через 10 минут, это я рассчитал.
Конечно же, никаких буржуев я давить не собирался. Просто в обед стоял на балконе и смотрел солнце и небо, как вдруг пролетела бабочка. Я понял, что зацвело моё любимое Священное Белое Дерево. Поэтому нужно было ехать его смотреть.
Действительно, оно цветёт. И оно прекрасно.
Потом поехал в сторону школы, в сторону реки, встретил школьников, двух котов, много чаек и одного шмеля.
А на обратном пути встретил Лимонова. Он был дюже модный, в кепке кожаной.
«Ну, — думаю, — раз ни одного буржуя не задавил, то хотя бы с этого люмпена шапку сорву».
Разогнался как следует и, проезжая мимо него, сорвал кепку.
— Отдай, хулиган! Как я на том свете без короны?
— А она тама и не нужна, — и поехал дальше, насвистывая какую-то знакомую французскую мелодию.
Кепку отдал Ленину со словами: «На-ка лысину прикрой. А велосипед охраняй».
02.05.20
Утром проснулся и подумал, что вчера был один только сон. С этим карантином теперь и не разберёшь, где снится, а где на ветке синица.
Поел пельменей, сварганил супу на неделю, детям написал, чтоб «Дом с мезонином» прочитали, и пошёл выкатывать велосипед.
А там этот сидит. Лысый. И кепка у него в ногах валяется.
— Па-а-дайте на дело революции, — клянчит.
Я не пойму. У него беломорина во рту, один глаз прищуренный, а ещё гад плюётся. Я ему говорю:
— Ты чего тут смолишь? Не видишь, коляска стоит, дитё живёт тут!
— А я тут за продухтом сходил. Взял лайма и молочка, — и плюётся опять на пол.
— Приятный аппетит!
— А куда это Григорь Натолич собрался?
— Я волонтёром еду. Раздам питание в домах соседних. Вот у меня тут, — показываю на рюкзак, в котором пиво и вобла.
— Ага. Ну посиди со мной, погутарь, — и опять плюётся и ещё дым пускает.
— А чего гутарить-то, плешивый? Об чём?
— Да об чём угодно. Об том, зачем жить на белом свете.
И я ему рассказал:
— Есть два самых неотложных дела: гулять и быть счастливым. Всё остальное можно успеть, если приложить самую малость усилий. Можно успеть на трамвай, который показался из-за поворота, можно помахать рукой прошлому, можно слушать, как говорит молодая листва майской ночью, можно давать клятву любви и трижды её нарушить, можно успеть рассмотреть облако и ромашку на асфальте. Только потом… только потом стоит возвращаться домой.
Вижу: он плачет.
Под шумок поехал кататься.
Когда вернулся, Ильич стоял навытяжку. Было проветрено. А глаз больше не щурился.
— Коляску помогаю-с спускать соседям-с.
— Так держать, товарищ Ленин!
Велосипед сдал и пошёл домой.
03.05.20
С утра была хмурая погода, и на велике кататься не хотелось. Но с Ильичом поговорить — другое дело. Поэтому решил идти за книгами, которые выписал в начале недели.
Выйдя из квартиры, увидел, как Ильич тачает сапоги.
— Здравствуй, Ильич!
— Здорово, мил человек! Куда собрался?
— Да за книжками, пишут, что пришли сегодня, надо забрать. Ильич, ты не знаешь, почему революция разрушает памятники культуры, произведения искусства?
— Разрушение произведений искусства, которые что-то изображают, есть разрушение иерархии, которую больше не признают.
— А вместо разрушенной иерархии новую возводят?
— Разумеется. Но не сразу. Пока масса не перекипит и не уничтожит враждебное.
— Спасибо. Ильич, я пойду?
— Ступай, сынок.
И волшебным образом погода наладилась: стало солнце.
04.05.20
Утром я ясно понял, что должен приготовить плов. Нужно было идти за некоторыми частями для плова. Разумеется, разговора с Ильичом было не избежать.
Выйдя из квартиры, увидел, как Ильич чинит портки. Мне было не странно от того, что он целыми днями не выходит на улицу. Я знал, что он таится.
— Здорово, Ильич!
— Здравствуй, мил человек!
— Ты Ильич, и тебя называют героем. Какими знаками завоевания и победы отмечена твоя рука?
— Перед тем, как взойти на царство, я скакал однажды по дороге и натолкнулся на шестерых, которые поджидали меня в засаде у моста, чтобы лишить меня жизни. Приблизившись, я вынул свой меч и напал на них. Они осыпали меня градом стрел, но все стрелы пролетели мимо, и ни одна меня не тронула. Я перебил их всех своим мечом и невредимый поскакал дальше. На обратном пути я вновь скакал мимо места, где убил этих шестерых. Шесть их лошадей бродили без хозяев. Я привёл всех лошадей к себе домой.
— Спасибо, Ильич. Я пойду?
— Ступай, сынок.
05.05.20
С самого утра — замечательная погода, вызывающая чувство восхищения природным совершенством: и цветы, и деревья, и птицы, и бабочки, и небо, и дух весь весенний — всё поёт свою песню. Поэтому велосипед был неизбежен, да и в школу надо было.
Выйдя из квартиры, увидел, как Ильич вырезает деревянные свистульки.
— Здорово, Ильич! Ты это чего?
— Здорово, мил человек! Да вот для дитя мастерю, пущай забавится.
— Ильич, тебя называют мудрецом. Скажи, что такое мужество?
— Отчего не сказать, скажу. Мужество — это верность своему человеческому естеству. Внутри человека есть душа, красота, правда, мудрость, несгибаемая свобода. Быть всегда им верным — это быть мужественным. Ложь и трусость, лень и тщеславие, глупость и эгоизм пытаются сделать человека не верным, ошибочным, толкают его на грех. Давать отпор этим псам — тоже мужество.
— А как же это сделать и как соблюдать?
— Токмо через любовь. Или через любовь к красоте и правде. Любовь — что андел, ей нигде не загорожено.
— Спасибо, Ильич. Я пойду?
— Ступай, сынок.
12.05.20
Выйдя из квартиры, увидел, как Ильич лудит старые вёдра и кастрюли. Пахло канифолью.
— Здорово, Ильич!
— Здравствуй, мил человек!
— Ты Ильич, и тебя называют видевшим то, что не видели. Что ты посоветуешь?
— Отчего не посоветовать? Посоветую. При низкой температуре лужёные изделия оказываются подвержены оловянной чуме и требуют повторного лужения, поэтому зимой на балконе не держи их. Нужно стать крепчайшим деревом. Крепче камня. Крепче железа. И знать Землю и Солнце.
Революция заключается не в обращении к старым порядкам и не в установлении новых. Обращение к архаичному не есть обращение к утерянным порядкам. Архаичное следует понимать как знание о Ростке. Росток — это всегда сущее. То, что есть и возрастает.
— Росток — это существительное и глагол?
— Да, это синоним бытия. Нет внешнего порядка бытия, потому что жизнь всегда возрастает. Это следует знать. Есть формы, они устаревают. И есть дух, он вечен. Если ты увидишь ручей, то он тебе расскажет.
— А что же тогда революция?
— Революция — это не организация и не политическое событие. Революция — это ежедневный стиль жизни.
— Я пойду, Ильич?
— Ступай, щенок.
— Как ты сказал?
— Ступай, сынок, ступай.
15.05.20
Утром услышал, как в стену кто-то бьёт а потом и бьётся. Сперва подумал, что это соседи из нижнего этажа проснулись и дерутся (вчера поутру они били стульями об пол и разыгрывали какой-то спектакль; кажется, это артисты: они очень много репетируют: стучат бутылками по вечерам, потом ругаются и кричат или кашляют, вероятно, это новая драма репетируется), но потом понял, что стук происходит в коридоре. Я догадался, что это Ильич. Обычно в карантинные дни по пробуждении я долго лежу, как лентяй, пишу письма или обдумываю сновидения, или смотрю вокруг, отмечая черты изменений, или бездумно гляжу на небо и облака, но тут я вскочил, оделся и вышел.
Ильич стучал головой о стену. Правда, он подложил кепку и придерживал её рукой, чтобы не разбить лоб (о, благоразумный!).
— Ильич, что с тобой?
— О, Григорий Анатольевич! Сегодня я зачем-то зашёл в «Фейсбук», почитал немножко и чуть не выругался матом. Григорий Анатольевич, я ненавижу подлое и глупое современное искусство и всех медийных персонажей, которые раздуты от бездарности и тщеславия! Я ненавижу политический активизм и всех активистов! А от слов блогеров и журналистов у меня ноет вставная челюсть. От вашей литературы у меня подымаются спазмы, а иногда и газы мучат. Давно дал себе правило: не дышать с ними одним воздухом, не смотреть в их сторону. Но иногда смотрю и потом непременно плююсь. О, дурная моя голова! — Ильич со всего размаху ударил ей о стену. — Некоторое время после чтения ихних речей мне хочется кольнуть этих дураков, указать на их лицемерие, бездарную глупость и жажду властвовать если не миром, то хотя бы маленьким стадом, но потом я вспоминаю, что есть древние китайские мудрецы и их индийские братья, античные философы и средневековые мистики, есть русские классики, есть небо, да хотя бы и ты есть, если совсем не с кем поговорить, Григорий Анатольевич, и сердце моё успокаивается. О, никогда не будь с ними! Никогда не становись с ними в ряд! Никогда не дыши с ними одним воздухом и не думай с ними одних мыслей! Не поддерживай их лживых песенок! Очерти круг мелом и не выходи за него, пока не взойдёт солнце. Лучше вооружись мудрыми книгами и читай. Дружи с детьми и подростками. Люби дорогих людей и природу.
— Спасибо, Ильич, спасибо, друг.
19.05.20
Утром под дверью нашёл письмо от Ильича.
«Сказано: «Возлюби ближнего своего — это возлюби свою душу».
Прощай, друг».
02.02.21
В прошлом году мы попрощались с Лениным (часто вспоминаю наши беседы, его последнюю записку), и я думал, что больше не встречу его. Сегодня, когда ездил в центр за книгой, шёл по улице, задумавшись о снеге. Представляя снежные поля и тихий зимний лес, в котором спят мудрые шерстяные звери, а красногрудые снегири восседают на веточках, вдруг наткнулся на чью-то фигуру. «И откуда ты только выскочил?» - подумал я. Чуть не сшиб его, успел ухватить за локоть. «И откуда ты только выскочил?» - подумал он. Потом мы взглянули друг на друга. Ильич! Он страшно обрадовался и кинулся обниматься и говорить. Ильич рассказал о философе Иване Илличе: «Главное отличие Иллича от большинства идейных лидеров революции 68-го года в том, что он ни в коем случае не нигилист. И руководит им не экзистенциальное отчаяние и не стремление к тотальному разрушению, а твердая убежденность в необходимости и возможности обретения смысла. Больше того, из тупиковой ситуации современности Иллич видит вполне определенный и конкретный выход; только выход этот – не акция толпы типа революции и контрреволюции, а нечто качественно иное – побег из зоны массового общества по узким и тернистым дорогам личных выборов. В этом смысле Иван близок интуиции знаменитого русского подвижника Серафима Саровского: «Спасись сам, и вокруг тебя спасутся тысячи». Только если содержание слова «спастись» для св. Серафима исключительно духовное, для Иллича оно скорее политическое. То есть никаких разговоров о «человечестве»: вы с друзьями покидаете «убитое пространство» и обретаете, отвоевываете себе «живое», по возможности не оглядываясь».
Протараторив это, Ленин щёлкнул пальцами и вдруг понёсся куда-то сломя голову. Я улыбнулся и пошёл домой.