«Кто мы в этой жизни?
Пилигримы! Вечные скитальцы и бродяги.
Женщин заменяют нам дороги,
И питаясь ветром и туманом,
Бродим мы, печальные как боги,
По убогим и богатым странам»
А. Малинин
В истосковавшиеся руки посох с железным секретом, за отдохнувшую спину котомку с нехитрыми пожитками и подругу-лютню – пусть будет гитарой! Всё равно ни на той, ни на другой по настоящему играть не умею. И в путь!
Поздняя осень или ранняя зима. Кому как больше нравиться. Черные скелеты деревьев пытаются укрыть потеплее на зиму ковром мокрой листвы свои ноги-корни. Днем еще терпимо, но ночью спать на улице, под низким грязным, как дорога небом, уже не хочется. Тусклое солнце почти не греет. Остается только одно желание: сидеть глаза в глаза с огнем, пощипывать струны, опершись щекой о крутой бок инструмента, следить, чтоб собака не опрокинула стоящий в ногах кувшин с лекарством от меланхолии и ждать нежный голос, зовущий ужинать. Так просидеть можно неделю. Даже две. Потом знакомо засвербит в груди, глаза начнут шарить по окнам в поисках дальних холмов и петляющей меж них дороги. Даже большая комната покажется тесной и душной. Опять же сны беспокойные.
А ветер с крыльца подсказывает направление, упруго и настойчиво подталкивая в спину туда, туда за горизонт. Где плохого гораздо больше, чем хорошего, а грязь почти утопила чистоту, нежность и красоту. Но там меня нет, значит, я этого не увижу. Решаешься в очередной раз, начинаешь собираться словно в побег и успокаиваешь себя призрачной надеждой, что всегда сможешь вернуться к этому уютному очагу, наперед зная что возврата не будет. Его просто нет. А есть бесконечная дорога и крест со струнами. Нет только учеников и соратников. Один. Всегда один. Случайные попутчики. Хитрые кабатчики. И дуреломные сеньоры.
Ноги гудят, спину ломит и выворачивает. И голову ломит тоже. Только не от усталости и боли, а от новых песен и стихов. Натощак, совсем обезножив и окончательно продрогнув, в мокрых и рваных башмаках, думается и сочиняется легко и свободно, как льётся вода и шумит ветерок. Еще хорошо, что купцы подвезли на подводе к вечеру до какого-то большого поместья со своим торговым обозом. Дело к ночи и стража едва пустила, высыпав с хохотом весь скарб на землю и так тренькнув струнами, что они едва не оборвались.
В прокопченной харчевне хозяин разрешил за еду и кров поиграть и попеть для честного народа, благо его набралось много. Получив авансом кружку горячего пойла под добрым названием «грог», я спел пару баллад о доблестных рыцарях и их верных девах. По реакции хмельной публики стало понятно, что репертуар надо срочно менять, а то лягу спать с пустым желудком и не на втором этаже этого задрипанного кабака, а в лучшем случае в прелом стогу за крепостными воротами.
Песенка про доброго пахаря, обрюхатившего соседскую дочку и сбежавшего от нее с её папочкой на войну, прошла на «ура». Мне перепало несколько монет от посетителей и миска горячей похлёбки с потрохами, от моего благодетеля. Жалостная песня про несчастную любовь опять не нашла своего слушателя. Велено было петь только веселые и похабные. Веселье и впрямь хлестало через край. В душном чаду к запахам пота, кислого вина, подгорелой похлебки и пахнущих прогорклым жиром светильников, добавился неуловимый и хорошо знакомый запах жареного. Но, не каплуна или сочного окорока, а драки, скандала, поножовщины. Пришлось попросить здоровенную бабищу, метавшуюся по заведению с кружками и кувшинами ткацким челноком, показать мне комнату. Она вздохнула большой потной грудью, заправила в чепец жидкие сальные локоны и сказала только, что сейчас парень не до тебя.
Во дворе, сразу за дверью, перед коновязью поднималась наверх скрипучая лестница к наружному круговому балкону с выходящими на него дверями комнат. Под лестницей уже было занято. Там отдыхали забулдыги, постанывая и охая во сне. Ворота со двора на улицу были распахнуты настежь, и по кучам мусора под ними было видно, что и на ночь они не запираются уже давно. За воротами грязная улица, сбегающая в темноту и вниз в одну сторону и карабкающаяся по каменным ступеням вверх, в ту же темноту, уже в другую. Главные ворота поместья наверняка уже были заперты, и выйти наружу можно будет только утром.
Из открывшейся двери плеснуло шумом, гамом и спертым воздухом. Гульба трещала по всем швам. Уже печально знакомые стражники, ласково насовали мне по шее, с предложением спеть для их дам. Развеселые «дамы» пьянее пьяного, соревновались друг с другом кто громче захохочет, не важно от чего. Пока хохотать им приходилось только от жирных и грязных рук, снующих им из-под подолов за пазухи, благо «декольте» уже ничего не скрывало. Хозяин заискивающе кивнул мне, мол, давай! И я дал. Удалая песня про веселого воина с полными карманами золотых монет, возвращающегося после удачной компании живым и здоровым в родное село и спускающего там всё награбленное в честной войне добро с дружками и подружками, вызвала бурю восторгов. Припев «эге-гей!» все подпевали хором, колотя кружками по столам. Кроме одобрительных затрещин от заказчиков я получил полный стакан почти настоящего вина от хозяина довольного, что почтенным гостям понравилась моя песня.
По всем правилам жанра назревала веселая драка, но я никак не подозревал, что сам окажусь ее причиной. Народ потянулся к искусству. Точнее к музыке. Одни заказали одно, другие противоположное, хозяин был где-то занят, что бы дать мне отмашку для кого петь сначала и началось…
Я по-рачьи пятился к дверям, отступая от наседавшего разгневанного пьяницы, с большим удовольствием наблюдая за его спиной конкурента с кувшином в поднятой руке. Немаленький кувшинчик с громким треском разлетелся о голову первого на мелкие черепки, и это его только раззадорило. Утерев с чела кровь и остатки вина и тряхнув черепками из густой кудрявой шевелюры, он развернулся кругом и пошел, растопырив руки, брататься с виночерпием без кувшина. Большого желания узнать результаты братания у меня не было. Но за стойкой лежала моя котомка с чистой и нарядной сорочкой, запасными струнами из прекрасных воловьих жил и прочим моим богатством.
Пока я раздумывал, как бы мне забрать свои пожитки, народ начал тешиться вовсю: в воздухе замелькали табуретки, потом ножи, женщины дико завизжали, короче, всё как всегда. Сильная рука обхватила меня сзади за шею и потянула в темноту. Оттопырив в сторону лютню, чтобы не повредить ее, я отбивался второй рукой, пару раз прилично саданул кулаком напавшего по ребрам в твердый бок. Меня выволокли во двор и несильно оттолкнули. Резко развернувшись лицом к опасности, я увидел огромную фигуру в темном грубом плаще. Между краями обвисшей шляпы и черной густой бородой на меня весело улыбались темные глаза.
- Пойдем, боец, я провожу тебя в безопасное место. А то сломают тебе тут твой деревянный меч, и будешь ты играть на барабане. Голос был густой и низкий. Добрый голос.
- Ты кто? Я выдохнул вопрос, озираясь, куда мне бежать.
- Плотогоны мы. Не бойся. А здесь тебе уже делать нечего, только приключения искать на свою голову. Он повернулся и не оглядываясь, пошел за воротами вверх по улице. Решение мне помог принять один из стражников выпавший из густых криков в раскрывшиеся двери и упавший мне почти под ноги. Из-под волос на шею у него стекала темная кровь, он мычал лежа ничком и загребал мусор ногами.
В несколько прыжков я догнал бородатого и пошел за ним, пытаясь попасть с ним в ногу. Но на два его шага моих получалось три. Через несколько кварталов из темноты подворотни на нас выпрыгнули две тени с короткими дубинками в руках и попытались завязать разговор. «А ну…» - не успел договорить первый. Видимо его претензии к нам были необоснованны. Я даже сморщился от хруста, с каким мой попутчик треснул напавшего кулаком в перчатке по голове. Второй перепрыгнул через уже лежавшего напарника и так же шустро пропал в темноте, как и появился из нее.
- Видишь, как здесь ночью бывает весело. Энергичная ходьба вверх по скользким ступеням и стычка даже не сбили ему дыхания.
Луны не было, да она бы и не пробилась через набрякшие и моросящие еще с вечера низкие тучи. Приходилось ориентироваться в основном по слуху да на темный силуэт впереди. Темнота не может быть еще темней, но мы свернули на боковую улицу, где пропал не только силуэт, но и звук.
- Эй! Разбежался… Добродушное ворчание в мою спину остановило и развернуло меня. Услышав глухой стук по дереву, я пошел на звук и различил в углублении стены контуры двери и перед нею знакомые очертания. Через пару минут послышался женский голос.
- Кого там черти носят?
- Открой, Эльза, это я. Пробасил здоровяк. Со скрипом в двери открылось маленькое зарешеченное окошко с лампой внутри.
- Покажи-ка мне свою наглую рожу, Мартин. Да дай я тебе подпалю твою бороду, чтобы не шлялся по ночам и не будил честных людей!
- Открывай, открывай! Лишь бы поворчать. Он почти засунул в решетку свой длинный и мясистый нос. Окошко закрылось. За дверью послышался лязг запоров и ворчливое женское бормотание. Свет от слабой масляной лампы аж прожег темноту и заплясал на сквозняке. Дверь распахнулась еще шире, и мы вошли в низкую темную комнату с потерявшимися в темноте стенами и углами. Перед нами стояла рано состарившаяся женщина в накинутом на плечи большом грубом платке и стоптанных деревянных башмаках. В одной рукой она держала чадящую лампу, а другой запахивала на груди темный платок.
- Ты бы еще полгорода привёл! Дверь запри! И шляются, и шляются по ночам. Чего людям не спится? Она повернулась к нам спиной, зажгла от своей вторую лампу и, продолжая ворчать себе под нос, как привидение стала подниматься по едва видимой лестнице на второй этаж.
Мартин пальцами поправил коптящий фитиль. Пламя дрогнуло и с трудом разгорелось поярче.
Стал виден погасший черный провал очага в дальнем углу комнаты, большой стол с табуретами посередине и лавки вдоль стен. Мартин показал рукой на ближнюю от очага лавку.
- Укладывайся, а я пока разведу огонь. А то мы до утра не дотянем. Он снял с гвоздя на стене большой плащ и бросил его на соломенный тюфяк. Свой повесил на гвоздь и присел перед очагом, ища толстыми пальцами в золе не потухшие угольки. Колеблющееся пламя лампы отбрасывало причудливые тени по стенам. Только опустившись на тюфяк, я понял, как устал и вымотался.
- У меня в харчевне осталась котомка. Про свой посох за воротами я промолчал.
- Никуда она не денется. Завтра заберешь. Или ты хочешь вернуться? Сняв башмаки, я уже залез под плащ на хрустящий тюфяк и хотел только одного, согреться и спать. Вытянутые ноги натружено ныли, голова заваливалась назад, блики огня по стенам гипнотизировали и завораживали своим безумным танцем, потом спустились и столпились возле меня, своими дрожащими пальцами залепляя веки. Я падал в сон.
Вкусный запах защекотал ноздри, а пустой желудок начал расцветать голодом, не спросясь меня. Этот манящий запах шел от очага, в котором висел над углями большой котел. Спина согрелась и отдыхала, а нос от каменной стенки немного замерз. Я проснулся и повернулся.
От котла к столу и обратно суетилась с большим половником вчерашняя женщина. Напротив меня, за столом, сидел мой могучий спаситель и, не спеша, постукивал деревянной ложкой по глиняной миске, вычерпывая остатки какого-то вкусного варева. Солома в его черных волосах спуталась с сединой и образовала чудную корону. Услышав шорохи из моего угла, они прервали свой разговор и повернулись ко мне.
- Садись, поешь, пока горячее. Предложил мне Мартин. Я запомнил, как называла его ночью ворчливая хозяйка.
- Спасибо, не откажусь. Вот куда меня не надо было приглашать второй раз, так это к столу. – Я мигом. И пошел к двери на улицу.
- Сюда. Мартин ткнул ложкой в противоположную дверь, и я вышел во двор. Быстренько изучив по прежнему мерзкую погоду и закончив свои утренние дела, вернулся в дом, плеснул из плошки у двери себе в лицо пригоршню ледяной воды и уселся за стол перед дымящейся миской.
Фасоль была отличная, на мясном бульоне, с травками и какими-то овощами. Хлеб свежий и душистый. Что еще надо для полного счастья? Мясо – это баловство. От него тяжесть в желудке и рыхлость в мозгах. Не смотря на ворчливость, хозяйка была не жадная и положила нескупо нам с Мартином добавки. Мне второй раз, а ему – не знаю, не считал. Чтобы не оставлять грязной посуду, я коркой хлеба дочиста вытер миску.
Тепло растекалось от живота плавной волной по телу. Мартин выпрямил спину, потянулся и оглядел огромный стол. Достал издали большую кружку, и засунул в нее свой длинный нос. Громко понюхал. Неодобрительно хмыкнул, с треском почесал в бороде и выплеснул из кружки воду на плиты пола в сторону очага, а пустой кружкой громко и выразительно стукнул по столу. Эльза принялась ворчать:
- С самого утра да напиваться! Где это видано?! Ты что, не собираешься сегодня работать? А сама, тем временем, уже доставала с полки большой кувшин и прижав его к животу, обтерла фартуком.
- Давай, я тебе помогу. Здоровяк почти вырвал из рук женщины посуду и наполнил до самых краев свою кружку. Пена поднялась шапкой и медленно перевалилась через край.
- Ну, куда ж ты столько льёшь? Да еще мимо!
- Это нам на двоих. Не ворчи. Он отмахнулся от нее как от назойливой мухи, плеснул мне половину маленькой кружки и почти залпом осушил свою. Задержал дыхание, вытаращил свои большие глаза и громко отрыгнул.
- Ну, вот и перекусили, чем бог послал. Спасибо, Эльза! А то неизвестно, когда удастся следующий раз подхарчиться. И громко хлопнул себя двумя руками по животу. Я осторожно попробовал напиток, это оказалось очень приличное пиво, и махом допил его.
- Спасибо, уважаемая!
- О! Видишь, как воспитанные люди разговаривают. А ты, неуч лохматый… и продолжала ворчать уже себе под нос, не обращая на нас никакого внимания.
Гигант повернулся ко мне, и первый раз посмотрел на меня пристально.
- Как звать-то тебя, менестрель?
- Зови меня Гуго. И тогда уж не менестрелем, а пилигримом.
- Понял, Гуго. Только тогда ты объясни мне разницу между менестрелем и пилигримом.
- Менестрель – это придворный напудренный пёсик, хозяйская игрушка, которому щелкнут пальцами и он подбегает на задних лапках.
- А ты, выходит, не подбегаешь, и тебе не щелкают? Один глаз моего собеседника забавно прищурился.
- Разница в другом. Я сочиняю и пою, что сам захочу. А менестрель – чего прикажут. Я - вольный странник. Могу в любой момент уйти и ухожу, а он? Куда ж он денется?!
- Куда путь держишь, странник, и чем занимаешься?
Меня обогрели, накормили, напоили и имели полное право поинтересоваться, а кого же они приютили? Долго рассказывать было нечего. Иду на юг, в Венецию или к монегаскам, там есть друзья и кров. Куда нелёгкая вынесет. Чтобы зиму перетерпеть, увидеть новые края, новых людей. Пою по кабакам и замкам песни и баллады, сочиняю стишки благородным дамам. Прошлую зиму почти два месяца у одного графа в замке во Фландрии столовался и обучал его детишек игре на лютне и стихосочинению.
- А что ж не всю зиму?
- Хозяину пригрезилось, что я глаз положил на дочку его. А я и не думал! Зачем мне лишние проблемы и худосочная дочка, когда меня экономка привечала? Ах, какая была женщина…
- Слышь, Эльза, может его к нашему молодому барону менестрелем… тьфу, ты черт, пилигримом, пристроить?
- А тебе оно надо? Женщина пристально посмотрела на бородача.
- Надо – не надо… Ты же знаешь, что молодая госпожа скучает. А парню надо перевести дух и подзаработать. Тон его не допускал возражений.
- Хорошо, я поговорю с Крезен. Она узнает, что можно сделать.
- А кто у нас Крезен? Мне было весьма любопытно смотреть, как моя судьба решалась без моего участия.
- Крезен – это горничная баронессы, племянница Эльзы.
Друзья! Если вам нравится то, что я пишу и фотографирую (только грязными тапками не швыряйте!), можете помочь автору материально. Потому как "монетизация" Дзена - это уже не слезы, а воспоминания о них. Вот номер моей карты Сбера: 2202 2063 7801 0149. Буду рад и признателен любой копеечке. И не забываем ставить лайки! За комментарии буду особо благодарен.