В поисках смыслов
Сергей ГОЛУБКОВ *
Перефразируя известные слова современного поэта: литература в Россиибольше, чем литература. Но литература – это не только удел людей пишущих, но и счастливый удел людей читающих. Поговорим о читателе.
«Оседлость» и «кочевье» – старые, как мир, слова. За каждым из них – свой набор национальных исторических опытов бытия, свой набор смыслов, свои векторы и персональных, и коллективных устремлений. Однако при постоянном употреблении многие понятия и обозначающие их термины претерпевают радикальные изменения, а то и весьма странные метаморфозы. Старые слова порой используются в переносном значении, уже чисто метафорически.
История человечества знает разные типы персонального поведения. Есть бродяги, пилигримы, странники, охочие до перемены мест. Есть, напротив, отшельники, затворники, подвижники-мудрецы. А есть люди, предпочитающие шумные компании, всегда готовые быть в центре внимания, в круговерти пестрой суеты.
В психоментальном мире личности по-разному соотносятся оседлое и кочевое в широком значении этих понятий. Человек может предпочесть физическую оседлость, прикрепленность к одному месту. Но при этом он совершит сложный виртуальный путь богопознания, самопознания, научного поиска, путь кочевника-интеллектуала, полный приключений, утрат и обретений. Со стороны это кочевье будет незаметным, разве что вырастет стопка написанных и опубликованных книг.
И, наоборот, человек может прожить жизнь в разъездах и вынужденных скитаниях, но духовно он будет человеком сугубо оседлым, ибо пронесет через всю жизнь свой дом (свой нерушимый свод внутренних ценностей), как улитка тащит на себе раковину. И опять налицо будет обманчивое впечатление: человек покажется, на первый взгляд, этаким «перекати поле», ведь далеко не каждому он откроет этот свой нетронутый дом, которому ни разу не изменил.
И оседлое, и кочевое как сугубо физические величины человек часто получает по факту рождения. А вот духовную оседлость и духовное кочевье человек выращивает в себе как очень значимые составляющие своего духовного мира. Оседлость − это константа (мировоззренческая, философская, нравственная), это некий необходимый базис, фундамент. Кочевье − необходимая переменная, та продуктивная изменчивость, без которой невозможно творчество как пространство неготовой мысли и поиска истин.
связи с этим пестрое племя читателей можно разделить на читателей-пилигримов и читателей-домоседов.
Читатель-пилигрим находится в вечном скитальчестве, в вечном поиске. Он меняет свои тематические пристрастия, жанровые предпочтения, свои влюбленности в того или иного писателя, свои художественные вкусы. Ему интересно бороздить книжный океан, наслаждаясь его неизмеримостью и предвкушая неожиданную находку в непредвиденном месте. Он странник по определению. Каждая новая книга обещает ему новые читательские приключения. Внешне как будто ничего не происходит: читатель привычно сидит в своем кресле с новой книгой. Но эта его статика событийна – статус подлинного события вдруг приобретает мысль-открытие или чувство-потрясение. Одна-единственная прочитанная строчка порой способна радикально изменить всю его систему ценностных координат.
Как к кораблю, долго находящемуся в плавании, прилипают ракушки, так и читатель-пилигрим в своих книжных скитаниях обрастает новыми словами, запавшими в сознание сентенциями, емкими словесными формулами. Он весь, как рыба, в чешуе запомнившихся цитат, афоризмов, различных отсылок к другим книгам. Читателю-пилигриму трудно быть скупым рыцарем. Возвращаясь из своих затяжных путешествий по словесным морям, он спешит поделиться приобретенным опытом, разрекламировать привлекательные маршруты следования от книги к книге.
Читатель-домосед сделан из другого теста. Нет, он физически не страдает гиподинамией и может находиться в постоянных разъездах. Речь о его виртуальной «оседлости». Существуют два типа чтения: 1) креативное, сотворчество; 2) чтение–узнавание. В первом случае читатель не боится приложить интеллектуальные усилия, разгадать новый художественный код. Во втором случае читатель настроен на узнавание уже известного кода, его интеллектуальные усилия минимальны. Чтение как сотворчество имеет высокий коэффициент неизвестности (не совсем ясно, к каким результатам приведет это чтение). Развлечение – это всегда погружение в знакомое. Сотворчество − это некое вдруг, легкое развлечение – это подчеркнутое всегда, многократно повторенная ситуация читательского комфорта, этакая социально-психологическая установка на консьюмеризм.
Креативное чтение сопряжено с открытием новых книг, новых писательских имен, чтение-узнавание предполагает перечитывание уже знакомых литературных произведений. Во втором случае такой читатель-домосед построил свой уютный домик из полюбившихся книг, обжился в нем и прекрасно себя чувствует. Его мирок стабилен и надежен. Читатель ищет новые смыслы в уже знакомом тексте, он идет вглубь, предпочитая интенсивный путь познания экстенсивному движению вширь, к охвату новых словесных «территорий».
Меняется репертуар чтения современного человека. Увы, уходит из эпицентра внимания общества «толстый» литературно-художественный журнал, это характерно российское явление с давней историей. Своим подбором произведений, тематических рубрик, перечнем писательских имен журнал зримо отражал процессуальность литературного развития.
Брюсов в свое время назвал литературу «занимательной психологией». Продолжая эту мысль, можно назвать ее и занимательной историей, занимательной философией, занимательной социологией. Но даже освобождаясь от этих функций, литература дает то, что не дает никакая другая форма общественного сознания.
Вспомним осуществленные профессором М. Герасимовым уникальные скульптурные реконструкции портретного облика исторических деятелей минувших веков по скелетным останкам, сохранившимся черепам. Писатель тоже занимается реконструкцией – реконструкция человеческого характера, поведенческих мотивировок, ментальных моделей. Писатель погружается в чужое сознание и смотрит на социум и мироздание из глубин этого сознания, через призму чужого внутреннего мира. Прибегая к домыслу, этой художественной «теории вероятности», писатель убеждает нас в достоверности литературных моделей минувшего или будущего.
Постепенно формируя свои рецептивные навыки, читатель открывает себе все многообразие возможных подходов к книге. Один и тот же роман можно совершенно по-разному прочитать, если смотреть на него глазами философа, политика, психолога, социолога, историка, лингвиста, искусствоведа, литературоведа, педагога. Каждый такой ракурс позволяет «считывать» совершенно различные смысловые пласты.
Ну, а начинается чтение с восприятия заглавия, подзаголовка, эпиграфов, посвящения – этой своеобразной пограничной зоны коммуникации автора и читателя как двух вполне самостоятельных субъектов. Читатель настраивается на определенный код, включающий знание жанровых, стилевых параметров, горизонта тематических приоритетов времени или соответствующих пристрастий писателя.
Читатель-домосед, гипотетически моделируя ситуацию чтения, использует набор привычных, давно известных кодов, и тогда чтение становится для него комфортным «узнаванием» полюбившейся книги. Так поступают дети, изъявляя искреннюю готовность в десятый, а то и в двадцатый раз слушать или читать давно известную им любимую сказку. Маленьким слушателям или читателям приятно находиться в том художественном мире, который радушно распахивает перед ними сказка.
Читатель-пилигрим, открывая книгу, попадает в тревожную и заманчивую ситуацию первого знакомства с неизвестным ему культурным кодом. Тут необходимо активно использовать исследовательские навыки, точно подобрать «ключи», применить инструменты критического мышления.
Впрочем, писатель порой специально использует изначальное незнание читателем того или иного культурного кода в своих (скажем, юмористических) целях. В подобных случаях мы говорим об обманутом читательском ожидании. Так рождаются литературные мистификации, многочисленные сатирические произведения, пародии. «Всеобщая история, обработанная «Сатириконом» (1910), – тому яркий пример. Мы приготовились открыть учебник, а погружаемся в атмосферу настоящего юмористического «капустника» на темы истории.
Поведение читателя, сам процесс его восприятия текста, бесспорно, определяется и литературным жанром. Восприятие минимального или, напротив, крупного повествовательного жанра требует принципиально различных режимов чтения. Читатель афоризма, эпиграммы или коротенькой пародии напоминает бойко прыгающего воробья, который клюет по зернышку. Читатель романа подобен орлу, величественно парящему над необъятным пространством в поисках крупной дичи. Тут и масштаб обзора другой, и смыслы другие.
Разумеется, в искусстве одно не отменяет другое. Шекспир не отменил Гомера, а Бальзак – Шекспира. Действует не принцип «вместо», а принцип «вместе». Книги старых и новых авторов стоят на одной полке рядом: сборник афоризмов по соседству с многотомным романным циклом, что предполагает разные ситуации обращения к ним читателей. Одному читателю захотелось «взвесить» на ладони два-три остроумных изречения, другому захотелось на несколько вечеров погрузиться в виртуальный мир большого романа.
Наверное, в каждом из нас есть что-то и от читателя-пилигрима, и от читателя-домоседа. А ведь еще есть и чтение сугубо профессиональное – в учебных, научных, служебных целях. Там свои секреты, свои варианты читательского поведения.
И все-таки самое главное – ощущать само блаженное состояние быть читателем, всегда готовым распахнуть книгу.
* Доктор филологических наук, профессор Самарского университета.
Опубликовано в «Свежей газете. Культуре», № 2 (69) за 5 февраля 2015 года