Интервью с классиками
Соловьев Владимир Сергеевич
«Оправдание добра»
и
1 путь жизни человека (Издано впервые в Журнале ,,Финансовое просвещение и защита прав инвесторов,,, (Тесла Мира Финансов) Автор вопросов - Решетина Елена Николаевна, ведущий и автор статей канала ,,АлтпинисткА с Понедельника,,)
Данное интервью, уже создавалось, редактировалось – и, - вновь создавалось. Да только в каждый момент времени оказывается, что его можно публиковать снова и снова в контексте такого изменчивого времени, которое при этом настоятельно требует торжества и соблюдения базовых ценностей человека.
Современник XXI века: Какие аномалии человеческого общества существуют и почему до сих пор человеку внушают, что он немногим лучше животного?
Владимир Соловьев: Существуют три главные аномалии древнего общества: отрицание человеческого достоинства у внешних врагов, у рабов, у преступников. При этом существует безусловное утверждение человеческого достоинства в христианстве и в других мировых классических религиях (Прим. Решетиной Е.Н.).
Современник XXI века: Всех досаждает с завидным постоянством экономический вопрос и постоянно неразрешимы проблемы: кто виноват и что делать. Где же истинное решение экономического вопроса?
Владимир Соловьев: Истинное решение экономического вопроса - в нравственном отношении человека к материальной природе (земле), обусловленное нравственным отношением к людям и Богу. Заповедь труда: с усилием возделывать материальную природу для себя и других (ближних), для всего человечества и для нее самой.
Современник XXI века: Не смотря на то, что Альфред Нобель невзлюбил математиков и отказал в премии, современное общество, по крайней мере, публично, старается не обделять Нобелевскими премиями точные науки, в том числе – экономику. И если посмотреть на текущие работы по экономике, в том числе и награжденные Нобелевской премией, то можно увидеть, что объективность экономических законов редко связывается с объективностью необходимости совершенствования человеческой природы. Верно ли противопоставление или обособленность экономики и нравственности?
Владимир Соловьев: Так как подчинение материальных интересов и отношений в человеческом обществе каким-то особым, от себя действующим экономическим законам есть лишь вымысел плохой метафизики, не имеющий и тени основания в действительности, то в силе остается общее требование разума и совести, чтобы и эта область подчинялась высшему нравственному началу, чтобы и в хозяйственной своей жизни общество было организованным осуществлением добра.
Никаких самостоятельных экономических законов, никакой экономической необходимости нет и быть не может, потому что явления хозяйственного порядка мыслимы только как деятельности человека – существа нравственного и способного подчинять все свои действия мотивам чистого добра. (Если это добро не убить в самом зародыше или еще в молодом возрасте. Прим. Решетиной Е.Н.)
Самостоятельный и безусловный закон для человека, как такого, один – нравственный, и необходимость одна – нравственная. (Причем здесь нравственность не имеет ничего общего с морализаторством и включает в себя кодекс выживания человечества в целом. Прим. Решетиной Е.Н.).
Особенность и самостоятельность хозяйственной сферы отношений заключается не в том, что она имеет свои роковые законы, а в том, что она представляет по существу своих отношений особое, своеобразное поприще для применения единого нравственного закона, как Земля отличается от других планет не тем, что имеет какой-нибудь свой самобытный источник света (чего у нее в действительности нет), а только тем, что по своему месту в солнечной системе она особым, определенным образом воспринимает и отражает единый общий свет солнца.
Современник XXI века: Профессия адвоката, особенно финансового адвоката – да еще - если сей адвокат обладает хоть сколько-нибудь существенным аналитическим даром, почему-то ассоциируется с чем-то вроде нечистой силы. А фильм «Адвокат дьявола», даже если не брать в расчет таланты режиссера и актеров - просто шлягер современных умов. Неужели противоречия между правом и нравственностью не только имеются, но и не разрешимы?
Владимир Соловьев: Противоречие между правом и нравственностью – мнимое. В самом существе безусловного нравственного начала как заповеди или требования (быть совершенным, как Отец Небесный, или реализовать в себе образ и подобие Божие) заключается уже признание относительного элемента в нравственной области. Ибо ясно, что требование совершенства может обращаться только к несовершенному; обязывая его становиться подобным высшему существу, эта заповедь предполагает низшие состояния и относительные степени возвышения. Таким образом, безусловное нравственное начало, или совершенное добро, для нас есть, говоря языком Гегеля, единство себя и своего другого, синтез абсолютного и относительного.
Существование относительного, или несовершенного, как отличного от абсолютного Добра, есть роковой факт, и отрицать его, смешивать оба термина друг с другом или, чрез какие-нибудь диалектические фокусы и мистические порывы, утверждать их тождество значило бы вести фальшивую игру. Но столь же фальшиво и противоположное отношение к делу: отделение относительного от абсолютного как двух совершенно особых, ничего общего между собою не имеющих областей.
При таком дуализме сам человек, в котором абсолютные стремления неразрывно соединены с относительными условиями, оказывается воплощенною бессмыслицей. Единственная серьезная точка зрения, к которой обязывают нас разум и совесть, состоит в признании, что фактическая двойственность между абсолютным и относительным разрешается для нас в свободное и полное единство (а никак не в пустое тождество или безразличие) посредством реально-нравственного совершенствования от коснеющего камня и до свободы и славы сынов Божиих
Так как сущность права (как системы, создающей условия для развития в целом, включая и - экономическое развитие. Прим. Решетиной Е.Н.) состоит в равновесии двух нравственных интересов: личной свободы и общего блага, то ясно, что этот последний интерес может только ограничивать первый, но ни в каком случае не упразднять его, ибо тогда, очевидно, равновесие было бы нарушено или исчезло бы чрез уничтожение одного из элементов такого равновесия.
Действительное противоречие и несовместимость существуют не между правом и нравственностью, а между различными состояниями как правового, так и нравственного сознания. А что независимо от этих состояний и их фактических проявлений пребывают и в правовой области, как и в области нравственной, существенные и незыблемые нормы, — в этом невольно сознается даже дух лжи, софистически нападающий на правоведение:
Законы и права, наследственным недугом,
По человечеству идут,
Их повсеместно, друг за другом
Все поколения несут.
В нелепость разум превратился,
И милость стала вдруг бедой.
Страдай, коль внуком ты явился!
О праве том, с которым всяк родился,
О нем нет речи никакой.
И Мефистофель признает это естественное право, жалуясь только, что о нем нет речи156.
Современник XXI века: Часто вопрос «Почему?» - остается без ответа, особенно – без официального/должного/положенного ответа, особенно вопрос «Почему так много творится даже не скрытых, а очевидных несправедливостей?», которые в итоге приносят вред и самым причинителям, причем с самой неожиданной стороны.
Так вот, - почему люди знают/видят/и все равно допускают несправедливость, возвышение худших/травлю лучших и т.п.
Владимир Соловьев: Априори человек, который считает себя или которого приучили считать себя материалом, винтиком, машиной, животным всю жизнь несет в себе огонек абсолютного добра, за который борются, который хотят уничтожить, чтобы превратить человека в вещь, за который высшие силы идут на крест.
Материал сопротивляется
По всем законом притяжения:
Он просто есть — нет унижения,
Он просто лом, он просто плавится...
Материал сопротивляется
Творец сжигает лучину до светла:
Да души грешные никак не каются -
То в воздух, то под землю до темна...
И только Ангелы и Демоны
В смертельной схватке реют огненно
Все грезы, видно, не изведаны,
Не все истоптано и сломлено…
(стихи Решетиной Е. Н.)
Современник XXI века: Сейчас, а в особенности – в контексте экономических противоречий особенно модно «кричать на каждом углу» о никчемности молодого поколения или об архаичности старых устоев. В общем, прямо моднейшая тенденция нашего времени – конфликт «отцов и детей». Где же искать восстановление нравственной целостности человека?
Владимир Соловьев: Нормальная семья есть ближайшее восстановление нравственной целости человека в одном основном отношении - преемственности поколений (порядок временной последовательности); эта целость должна восстановляться и в более широком порядке сосуществования - прежде всего в пределах народа или отечества.
Согласно существу нравственной организации народность не поглощает ни семьи, ни личности, а наполняет их жизненным содержанием в определенной национальной форме, обусловленной языком.
Эта форма должна быть особенною, но не должна быть исключительною: нормальная множественность различных языков не требует их разобщения и отчуждения.
Вавилонское начало распадения человечества чрез единство смешения и сионское начало собирания чрез единодушие в раздельности. Истинное единоязычие есть общение и понятность многих раздельных, разделяющихся, но не разделяющих языков
Современник XXI века: То есть с точки зрения нравственных основ и ценности человеческой жизни человечество едино?
Владимир Соловьев: Единство человечества. Все основания, на которых утверждается единство народа, имеют еще большую силу в применении к человечеству. Единство происхождения; единство слова, не упраздняемое множеством языков; единство всемирной истории, вне которой нет и истории национальной. Доказательства и пояснения есть в неделимости нравственного добра.
Современник XXI века: Практически во всех религиях мира говорится о том, что Бог всегда дает человеку выбор. Такой выбор (как правило) имеет только два направления – в рай (жизнь вечную) или в ад (небытие, муки вечные). Однако, современные философы, ученые и, вслед за ними – практики и обыватели утверждают, что есть великое множество нравственных путей, этакий плюрализм выбора. Так - где же истина и разве мир настолько жесток, что дает только два противоположных пути?
Владимир Соловьев: Почему, однако, говоря о мире нравственном, мы указываем на выбор между двумя только путями? Да потому, что при всем обилии форм и проявлений жизни к самой жизни, к ее желанному для нас наполнению и увековечению ведет только один путь, а все другие, вначале так на него похожие, ведут, однако, в противоположную сторону, все более роковым образом удаляются от него и сливаются между собою, превращаясь, наконец, в один путь увековеченной смерти.
Между этими двумя принципиальными путями иные хотят отыскать еще какой-то - ни добрый, ни злой, а натуральный, или животный.
Однако, этот мнимо-третий путь принципиальной животности сводится к тому же второму пути смерти.
От этой дилеммы, от окончательного выбора между двумя путями добра и зла, - человек ни в каком случае избавиться не может.
Мы решили, положим, выбрать третий путь, животный, который ни добр, ни зол, а только натурален.
Но ведь он таков именно только для животных и именно только потому, что животные ничего не решают и не выбирают сами между этим путем и каким-нибудь другим, а идут пассивно по тому единственному, на который они поставлены чуждою им силой.
А когда человек активно решает идти путем нравственной пассивности, то он явным образом лжет, творит неправду и беззаконие и вступает, очевидно, не на животный путь, а на тот (один из двух человеческих путей), который если не в начале, то в конце оказывается путем вечного зла и смерти.
Но что он хуже животного пути, это легко видеть и сейчас. Наши меньшие братья хотя лишены настоящего разумения, но чутьем душевным, несомненно, обладают, - и вот в силу этого чутья они хотя не могут с ясным осуждением стыдиться своей природы и ее дурного смертного пути, однако явно этим тяготятся, явно тоскуют по чем-то лучшем, чего они не ведают, но чуют.
Эта истина, некогда с высшею силой высказанная Апостолом Павлом (Римл. VIII 19 - 23) и потом повторенная Шопенгауэром, может быть подтверждена всяким наблюдателем. Никогда не увидишь на лице человеческом того выражения глубокой безвыходной тоски, которая иногда безо всякого видимого повода глядит на нас через какую-нибудь зоологическую физиономию. Значит, остановиться на самодовольной животности человеку нельзя уже потому, что животные вовсе не самодовольны.
Быть животным сознательный человек не может; волей-неволей приходится ему выбирать между двумя путями: или становиться выше и лучше своей данной материальной основы, или становиться ниже и хуже животного.
А собственно человеческое, неотъемлемое у него, заключается не в том, чем он становится, а в том, что он становится.
И какое же приобретение человеку в том, чтобы клеветать на своих меньших братьев, лживо называя животным и природным им самим выбранный противожизненный и противоестественный путь дьявольского самоутверждения в недолжном?
Современник XXI века: Сегодня часто, можно услышать, что добро – это миф, а то и слабость, а касательно некоторых представителей «золотой молодежи» жизнь человеческая ценна только в контексте денег…
А если кто и выступает за финансовое благополучие – то либо финансы для избранных, либо «кто смеет хлеб просить, тот ой как меркантилен». Где же произошла эта подмена понятий добра и зла?
Владимир Соловьев: Всеобщий характер этой идеи добра отрицается многими, но лишь по недоразумению. Нет, правда, такой мерзости, которая не признавалась бы где-нибудь и когда-нибудь за добро; но вместе с тем нет и не было такого людского племени, которое не придавало бы своему понятию добра (каково бы оно ни было) значения постоянной и всеобщей нормы и идеала.
Краснокожий индеец, поставлявший себе в добродетель скальпировать как можно больше человеческих голов, признавал это добром и доблестью не на сегодня только, а на всю жизнь, и не для себя одного, а для всякого порядочного человека.
Эскимос, видящий высшее благо в наибольшем запасе гнилого жира от тюленей и трески, несомненно, придает своему идеалу значение общегодного; он уверен, что то самое, что нравится ему, хорошо также для всех времен и людей и даже для загробного мира; если он услышит о таких варварах, для которых гнилой жир отвратителен, то он или не поверит их существованию, или откажет им в достоинстве нормальных людей.
Равным образом и знаменитый готтентот, утверждавший, что добро - это когда он украдет много коров, а зло - когда у него украдут, присваивал такой этический принцип, конечно, не себе одному, а разумел, что для всякого человека добро состоит в успешном похищении чужого имущества, а зло - в потере своего.
Итак, даже при столь несовершенном применении идеи добра формальная ее всеобщность, т.е. утверждение ее как всегдашней нормы для всех, несомненно, сохраняется, хотя содержание этой предполагаемой нормы (т.е. данные ответы на вопрос: что есть добро? совершенно не соответствуют здесь формальному требованию, представляя лишь случайный, частный и грубо вещественный характер.
Конечно, даже у самых низменных дикарей нравственные представления не исчерпываются ободранными черепами и уведенными коровами: тот же ирокезец и тот же готтентот соблюдают некоторую стыдливость в половых отношениях, знают жалость к близким существам, умеют преклоняться перед чужим превосходством. Но пока эти зачаточные проявления истинной нравственности стоят наряду с какими-нибудь дикими и бесчеловечными требованиями или даже отступают на задний план перед ними, пока свирепость ценится выше стыдливости и хищничество выше сострадания, - должно признать, что идея добра, сохраняя универсальность своей формы, лишена соответствующего ей действительного содержания.
То есть - сама по себе деятельность разума, образующая идеи, так же изначала присуща человеку, как всякая органическая функция присуща организму.
При этом, добро не есть слабость, а слабость не есть добро, если иметь ввиду базовые человеческие ценности. (Прим. Решетиной Е.Н.)
Современник XXI века: О понятии справедливости мы узнаем со времен детских игр, школьных уроков, экзаменов и соревнований, а затем переносим во взрослую и профессиональную жизнь. В то же время, случаи травли во взрослой среде, да еще в скрытой форме встречаются чаще, чем в детской, хотя дети только интуитивно угадывают, что справедливо, а что нет. Может мы все еще не знаем самого понятия справедливости?
Соловьев Владимир: Понятие справедливости (четвертая краеугольная добродетель) принимается в четырех различных смыслах.
- В самом широком смысле справедливое есть синоним должного, правильного, нормального, верного вообще - не только в области нравственной (относительно воли и действия), но и в области умственной (относительно познания и мышления); например: "Вы рассуждаете справедливо или cette solution (d'un probleme mathematique ou metaphysique) est juste (лат.).
В таком смысле понятие справедливости, приближаясь к понятию достоверности, шире понятия добродетели и принадлежит более к теоретической, нежели к нравственной, философии.
- В более определенном смысле справедливость (aequitas) соответствует основному принципу альтруизма, требующему признавать равно за всеми другими то право на жизнь и благополучие, какое признается каждым за самим собою.
И в этом смысле справедливость не есть какая-нибудь особенная добродетель, а только логическое объективное выражение того самого нравственного начала, которое субъективно, или психологически, выражается в основном чувстве жалости (сострадания, симпатии). В смысле понятие справедливости принимается тогда, когда делают различие между степенями альтруизма (или нравственного отношения к подобным нам существам) и за первою, отрицательною, степенью ("никого не обижать") оставляют название собственно справедливости (justitia), а вторую, положительную, требующую "всем помогать", обозначают как милосердие (caritas, charite).
Это различение, имеет лишь условное значение, недостаточное во всяком случае для выделения справедливости в особую добродетель, ибо никто не усмотрит таковой в человеке, который, не нанося ближним прямых обид насильственными действиями, решительно отказывается помогать кому бы то ни было, или облегчать чьи бы то ни было страдания.
Так как нравственный мотив для того и другого, т.е. для воздержания от обид и для доставления помощи, один и тот же, именно признание чужих прав на жизнь и благополучие, и так как нельзя найти никакого нравственного мотива, который заставлял бы кого-нибудь останавливаться именно здесь, на полпути и ограничиваться одною отрицательною стороной этого нравственного требования, то ясно, что такая остановка или такое ограничение никак не могут соответствовать какой-нибудь особой добродетели, а выражают только меньшую степень общей альтруистической добродетели (симпатического чувства), причем никакой общеобязательной и постоянной меры для меньшего и большего здесь нет, а каждый раз оценка зависит от конкретных условий.
При известном развитии нравственного сознания в общественной среде отказ в помощи, хотя бы совершенно чужому или даже враждебному человеку, осуждается совестью как прямая обида, что вполне логично, ибо если я вообще должен помогать своему ближнему, то, не помогая ему, я тем самым обижаю его. Да и на низших степенях нравственного сознания в известных пределах отказ в помощи равносилен обиде и преступлению, напр. в пределах семьи, рода, военной дружины.
- У народов варварских, где относительно врагов позволено все, так что самое понятие обиды не имеет здесь приложения, мирный странник или гость имеет право на самую деятельную помощь и щедрые дары.
Но если справедливость предписывает благотворение или - требует быть милосердным (у варваров - по отношению к некоторым, а с прогрессом нравственности - по отношению ко всем), то ясно, что такая справедливость не есть особая добродетель, отдельная от милосердия, а лишь прямое выражение общего нравственного принципа альтруизма, имеющего различные степени и формы своего применения, ко всегда заключающего в себе идею справедливости.
- Есть, наконец, четвертый смысл, в котором принимается это слово. Предполагая, что объективным выражением правды служат законы (государственные, церковные), неуклонное следование законам вменяют в безусловную нравственную обязанность и соответствующее расположение к строгой закономерности или правомерности признают за добродетель, отожествляя ее со справедливостью.
Такой взгляд применим лишь в пределах своего предположения, т.е. всецело - к законам, исходящим от Божественного совершенства и, тем самым, выражающим высшую правду, ко всем же прочим - только под условием их согласия с этой правдой; ибо подобает слушаться Бога более, нежели человеков. Таким образом, справедливость в этом смысле, т.е. стремление к легальности, не есть сама по себе добродетель, а может быть и не быть таковою, смотря по свойству и происхождению законов, требующих повиновения.
Ибо источник человеческих законов - источник смутный. Прозрачная струя нравственной правды едва видна в нем под наносом других, чисто исторических элементов, выражающих только фактическое соотношение сил и интересов в тот или другой момент.
Современник XXI века: К сожалению, не только я прихожу к тому мнению, что люди совсем запутались в том, что нравственно, а что нет, что допустимо, а что – не допустимо. Особенно ярко это видно на примере подрастающих человеческих душ, который находятся в стадии становления.
Неужели такой характер метаний людей имеет в своей природу кризис нравственной основы?
Соловьев Владимир: Есть ли у нашей жизни вообще какой-нибудь смысл? Если есть, то имеет ли он нравственный характер, коренится ли он в нравственной области? И если да, то в чем он состоит, какое будет ему верное и полное определение? Нельзя обойти этих вопросов, относительно которых нет согласия в современном сознании.
Одни отрицают у жизни всякий смысл, другие полагают, что смысл жизни не имеет ничего общего с нравственностью, что он вовсе не зависит от наших должных или добрых отношений к Богу, к людям и ко всему миру; третьи, наконец, признавая значение нравственных норм для жизни, дают им весьма различные определения, вступая между собою в спор, требующий разбора и решения.
Ни в каком случае нельзя считать такой разбор лишним. При настоящем положении человеческого сознания даже те немногие, которые уже владеют твердым и окончательным решением жизненного вопроса для себя, должны оправдать его для других: ум, одолевший собственные сомнения, не делает сердце равнодушным к чужим заблуждениям.
Ясно, что смысл жизни не может совпадать с произвольными и изменчивыми требованиями каждой из бесчисленных особей человеческого рода.
Если бы совпадал, то был бы бессмыслицею, т.е. его вовсе бы не было.
Даже культ силы и красоты невольно указывает нам, что этот смысл не заключается в силе и красоте, отвлеченно взятых, а может принадлежать им лишь под условием торжествующего добра.
Итак, смысл жизни заключается в ее добре, но этим открывается возможность новых заблуждений в определении того, что есть собственно добро жизни.