Я тогда много чего уже в своей жизни видела. И травматологии со всякими клиентами, и протезный завод с афганцами- самоварами, и себя , синюю, после витиных ручонок, в общем меня трудно было чем то удивить. Была у меня парочка знакомых- одногодок, прошедших Афган, один на наркоту сел, второй просто упал в негатив. Упал тогда, когда в Афган попал, и так никогда оттуда и не вышел. Всю жизнь ждал продолжение этого Афгана, и войну, в которой ты не хочешь участвовать, но тебя принуждают. Синицын же как то прошел мимо наркоты, хотя там, по его словам, это было доступно, и был он больше ориентирован на позитив, чем на негатив,поэтому рядом с ним было вполне комфортно.
Но то, что он мне рассказывал про то, что он видел там, за чертой, было каким то фантастическим ужасом. А когда я осознавала, что это рассказывает восемнадцатилетний мальчик, который был участником тех событий, у меня волосы на голове шевелились. Да, я могла представить свою ногу, разможженую колесами поезда, но мне было страшно представить то, что рассказывал мой кратковременный друг. А он рассказывал, как с поля боя вытаскивали мальчишку без ног. Мальчишку тащил на себе один срочник, а его ноги следом нес другой солдат. А из безногого соответственно кровь хлестала ручьем. И вот добежали они до укрытия, а солдатик то умер. Просто умер. От потери крови
А пацанам то ещё двадцати нет. Они ведь хотели, чтобы он жил! От всего сердца, от всей души! Жизнями рисковали. И не получилось! Это что они, почти дети, чувствовали в тот момент? Во что превращались их разум и души? Ещё запомнилось, как пацана в живот ранило, все кишки раскидало вокруг, а они эти кишки в стрессе собирали, и снова в живот засовывали, и тащили его с собой, веря, что он выживет, что помогут ему. Но не всем удалось помочь. А те, кто вернулся с той войны, вернулись с вывихнутыми мозгами, и никто мне не докажет, что это не так. Потому что все наши войны, это почему то войны с участием детей. Потому что выпускники школ, это именно дети, а не вояки. Но тогда не принято было это обсуждать. И цинковые гробы принимали молча.
Наверное поэтому я так остро реагирую на ту войну. Там воевали мои ровесники. Хотя срочная служба, это не есть война. Но им , тем мальчикам очень не повезло. Кроме ранений и смертей, Синицын рассказывал про жару, про горы, про местные обычаи. Все это было чужое и непонятное. А самым обидным было то, что никто не знал о том, за что они воюют в этих чужих горах, за что гибнут от шальных пуль и на минах. Наверное поэтому некоторые, стараясь убежать от страшной реальности, подсаживались на наркоту. Так было легче. Но все равно было страшно. Страшно умереть в двадцать лет, страшно остаться без рук без ног, страшно попасть в плен. Кругом один страх. Сильно держались друг за друга, поэтому и выжили.
А мне было очень любопытно узнать про его живот. Может это его кишки по земле собирали? Нет. Я же биофак закончила,и в травматологии полгода провела. Если кишки на земле, то это необратимый процесс. Поэтому с Сергиным животом случилось что то другое, а спросить я боюсь. Потому что боюсь разрушить его иллюзию. Вот верит он, что я не видела его живота, и пусть верит. Если вдруг будет желание, сам покажет и расскажет. Но чем больше я с ним проводила времени, тем большим уважением я к нему проникалась. Не бравировал никогда своим геройством, никогда не хвастал медалями, хотя я знала, что они есть. А свою службу в Афганистане, считал просто испытанием. Тестом на выживаемость.
Но в другие свои тайные комнаты, он меня не запустил. А ведь они наверное у него были? Неужели в его возрасте, а он ровесник мне или чуть старше он не завел ни семьи ни детей? Мне в то время это было очень любопытно. И я спросила об этом у Люды. И оказалось, что она вообще о нем ничего не знает, кроме Афганистана. И то про Афган он не ей рассказывал, и не ее мужу, а бабушке, которая ему флигель сдает. Наверное и обо всем остальном знает только бабушка, а мне не надо. И вообще , любопытной Варваре на базаре нос оторвали.
Поддержать канал 2202208070220844