Марьяна старалась не смотреть сфинксам в глаза. Вспомнила, что в древнегреческом – они женского рода. Значит, поймут. В ладонь вползала мятная дремота. Покой. Только волосы задувал за шею заботливый речной невский эльф, будил, тормошил, трепал.
Марьяна бережно приземлилась ладонью на мелкобугристую шершавую поверхность гранита, так что ладонь после мятного оживилась от каменной щекотки. Камень растроганно отвечал ей, будоража каждый миллиметр кожи. Погладила оковы мерцающей реки.
Ветер на лету касался плеча Марьяны, оставляя прохладную нежность испаряться с кожи. Летний воздух белой ночи иногда густеет и становится осязаем. Она уткнулась лицом в мятую рубаху рассвета- и осталась стоять так.
Если правда камни поют – то эти звучат нотами прикосновений.
Встретить кожей гранитное ограждение – теплее, чем жадные хваткие руки.
Если где и было настоящее – так в этом длинном касании, в пальцах, перебиравших чешуйки слюды, желавших узнать и встретить каждый нюанс, каждую букву каменной рукописи. В очарованности.
Когда Марьяна тянула руки к мужчинам, она теряла мир прикосновений, уходя с головой в грубые масляные пятна, исчезая. На молочных перьях селилась нефтяная ржавчина. Ее мяли и выбрасывали, как газету с прошлогодними новостями. Удивительно, но можно касаться впустую. Словно есть прикосновения к жизни, пропитанные теплым медом, и прикосновения к смерти, оставляющие за собой пыль раскрошенных мотыльковых крылышек.
Ей снилось, что она – чайка. Что распахнула крылья над острой каменной грядой. И опускается все ближе к режущим граням, холодным, серым, безучастным. Марьяна пыталась касаться камней. Прильнуть. Камни не умели касаться- и резали ее крылья. Когда солнце всходило над грядой, можно было увидеть историю любви, которую алые капли начертили за ночь на каменном теле. Потом она обречена была возвращаться на место своей муки, чтобы снова пробиваться к режущему, снова обагрять, и сыпать проклятия, как Медея.
Марьяна больше не хотела так. У нее еще вдоволь было крови, и крылатая тень дарила размах асфальту, песку и стенам домов. Можно ли касаться по- другому?
Если Марьяна придумала бы свой личный девиз, то это было бы:
« и пусть прослезятся камни». Рассвет раскладывал пятна розового на неровной поверхности, пока Марьяна скользила рукой по граниту, словно камень румянился. Она вся была на кончиках пальцев. И там, где кожа встречалась с прохладной бугристостью берега, оживало прикосновение. Марьяна встречала Мир и откликалась биением теплой жилки на чужеродность камня.
«Не такой и холодный»- подумала она. Принеся свое одиночество на встречу с самым неотзывчивым из элементов, Марьяна становилась осязаема сама для себя.
Вчера она убеждала подругу, что если отвергнуть свой творческий зов, то можно прожить отрезанной от источника. Подруга сомневалась. А вечером написала, что сделала себе блог для размещения стихов. В том и дело. Если у тебя есть стихи, звуки, нежность или слова- их необходимо разместить в мире. Кричать, извергаться, излить и вырастить.
Если просто жить, без прикосновений, то как я пойму, что я еще здесь, еще на той стороне, где теплым утром - дышится? Как я пойму, что я еще не шершавый каменный трон мрачной реки?
Иногда Марьяна не понимала. И тогда чайка, уставшая раниться, набирала высоту, ложилась на облако и кричала так, что невозможно было увернуться от ее песни. Если не знаешь, по какую ты сторону, нужно кричать, пусть даже облачный туман заползает в рот, чтобы ожить самой и растревожить камни. Тогда нет разницы, по какую сторону. Есть звук, на который откликается весь мир целиком- живой и неживой, прошлый, настоящий, будущий- соединяясь для ответа на силу сердечного слепого зова.
Марьяна посмотрела на запястье. Циферблат сверкнул перламутром, обещая седьмой час утра. «Пора», - подумала она. Стукнув каблуком, двинулась в сторону Дворцового моста. К открытию издательства она успеет ощутить кофейную горечь, щепотку резкой корицы, влажное тепло летней рани в свежем солнечном поцелуе Невского проспекта.
а от того, как сердце билось с утра на набережной- пусть прослезятся камни)