… Через открытые окна второго этажа, выходящие на узкую улочку, вливалась свежая прохлада ташкентской ночи.
Такие неповторимые ночи могут быть только в Ташкенте. И только в детстве, когда мир кажется таким огромным, и каким - то волшебным.
Земля и дома уже успели отдать все накопленное за день тепло, и со стороны гор ветер нес прохладу с запахом трав, цветов и полыни. Из темноты фруктового сада, напротив дома, доносилось стрекотание кузнечиков и журчание воды в арыке.
Маленькая девочка с черными хвостиками не спала. Отложив в сторону книгу и фонарик, она смотрела на неяркие электрические лампочки, что горели на редких деревянных столбах, освещая небольшой участок махалли.
Эти лампочки очень хорошо видны из иллюминатора подлетающего к Ташкенту самолета, они придают необъяснимое чувство покоя и уюта, словно ты возвращаешься домой. Каждая из них, как мерцающая звездочка огромного переливающегося ковра света и тепла. Он, издали, кажется неярким расплывчатым пятном, потом уже виден с краю, и, по мере того, как самолет подлетает все ближе и ближе, снижаясь на посадку, неожиданно, масштабно, предстает океаном огней, расстилаясь под шасси. Затем становятся различимыми отдельные широкие и узкие улицы, кварталы, и, наконец, на короткие мгновения, и эти лампочки, висящие на столбах. И, вот уже ташкентская земля, мягким толчком в колеса самолета, встречает обещанием беззаботного лета, в котором, каждую ночь, маленькая Мара будет сидеть на подоконнике, в малахитовом кабинете деда, и смотреть на одну из этих «добрых» лампочек. Последняя же, как точка огромного ташкентского ковра, будет гореть на столбе, чуть наискосок от окна, освещая вход в дом, тогда, как остальная, бóльшая часть двора, будет тонуть в прохладной темноте.
Ташкент – это мое детство. Огромная память, в которой удивительным образом, хранятся и не блекнут совершенно разные и очень яркие моменты…
Есть одна запоминающаяся особенность Узбекистана, как равнинного, так и горного: какая бы жара {а она, между прочим, плавила и асфальт} ни стояла бы днем, после полуночи всегда наступала прохлада.
И, укладывая меня спать под простыней, мама всегла оставляла рядом теплое одеяло, которое, я, не просыпаясь, натягивала на себя ближе к рассвету, чтобы позже проснуться, от жарких солнечных лучей, пробивающихся меж листьев виноградника, на топчане, где я любила спать. Лучи предупреждали меня, что начинается очередной жаркий солнечный день с моими большими и маленькими делами.
А дел было много.
Ведь я должна была проверить не спустились ли шины на моем самокате, съесть фрукты и прочитать новую главу сказок про Тахира и Зухру, потом поиграть в бадминтон с дедушкой, прибрать в доме у кукол, и попрыгать через арыки, пока ходила с мамой за горячими лепешками в магазинчик возле дома.
В арыках бежала довольно прозрачная вода, поившая многочисленные деревья, давшие Ташкенту еще одно имя «Город-сад».
В самую жару {выше 40 градусов в тени} под ними можно было спрятаться от палящего солнца и отдохнуть, перед тем, как пойти гулять на Алайский базар, который начинал торговать с самого раннего утра {по этой причине продавцы спали прямо на базарных прилавках, возле своего товара, в колоритных ватных стеганых халатах под такими же теплыми одеялами}.
Это был мой отдельный волшебный мир.
Как шумно, весело и немыслимо яркими красками кипела тут жизнь.
Здесь можно было услышать и увидеть все: от мелодичного голоса восточной продавщицы до громкого бессмысленного рева ишака, на котором{как на самом надежном виде транспорта} привез с собой целое хозяйство для длительной жизни и торговли дехканин из отдаленного кишлака.
А каких только запахов не ощутишь - от аромата роз {разогретые жарким припекающим солнцем, они давали такое благоухание воздуха, что последний казался густым розовым маслом} до лучшего в мире плова и шашлыка {сочно прожаренного, с обязательным кусочком курдючного сала на кончике железной палочки}. Мои глаза щурились, ловя солнечные нити, идущие бликами от золотых изделий ювелирных магазинчиков, от необычно ярких цветов и оттенков шелковых платьев женщин, продающих фрукты и овощи.
И все это живет по каким-то абсолютно неведомым законам, бурлит, движется, смеется, радуется, поет.
Льющиеся горячие потоки зноя и света, навесы, прилавки, торговцы, неизвестный язык, необычная восточная музыка.
И посреди этого калейдоскопа с широко распахнутыми глазами стою я, держа за лапу свисающего вниз маленького медведя. Стою и не понимаю, как это все может быть реальным?
А потом были прогулки в парке Тельмана возле фонтана, чья водяная пыль щекотала мне лицо, когда я бросала монеты в воду, было самое вкусное мороженое в алюминиевой креманке с клюквенным джемом, аттракционы, папа и дедушка, идущие ко мне из больницы, где они вместе с другими врачами «дорисовывали линии жизни на ладонях» своих пациентов, улыбающаяся мама и наступающий вечер, наполненный глубокими тихими мелодиями настоящего детского счастья.
Есть глубокая непередаваемая прелесть в вечернем отдыхе на курпачах и подушках после всех проделанных мною «важных» детских дел, когда мама наливала холодное молоко в пиалы, а дедушка разламывал хрустящую горячую лепешку и отдавал мне самую вкусную часть - серединку, когда легкий ветер играл солнечными зайчиками, пробивающимися сквозь листву деревьев, и, когда такой зайчик устраивался на моем лице, а я, жуя кусочек лепешки, с удовольствием, медленно поворачивала голову, из стороны в сторону, подставляя под него лоб, щеки, глаза… когда все сильней проявлялся аромат роз, обязательно, растущих в каждом, даже в самом маленьком, узбекском дворике.
И, конечно же, когда вечер пропитывался запахом только что политой водой земли.
Своеобразный, запоминающийся на всю жизнь...
Папа, напевая какую-то мелодию, брал шланг и поливал асфальт, тропинки возле дома, цветы, и иногда «специально ненарочно» попадал на меня. А я, в свою очередь, «специально ненарочно» пробегала под брызгами воды.
И, спустя какое - то время, воздух наполнялся чуть пылью, чуть свежестью, чуть водой, а в целом ароматом моей счастливой памяти.
Такие вечера могли быть только в Ташкенте.
В самом лучшем городе моего детства…