Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
- Очко, господа!.. Двадцать первое заседание уже, а наши "сезоны" всё никак не могут доковылять до финала. Впрочем, кажется, уже вот-вот... Упреждаю сразу: мимимишная иллюстрация с трогательными ангелочками не имеет ничего общего с последующим контентом. Хотя - мы же знали заранее, что нашего странного и противоречивого героя едва ли ждёт что-то хорошее, ведь повесть началась с финала, который едва ли можно назвать счастливым...
Предыдущие заседания клоба "Недопятница", а также много ещё чего - в КАТАЛОГЕ АВТОРСКОЙ ПРОЗЫ "РУССКАГО РЕЗОНЕРА"
КРЫМСКiЯ СЕЗОНЫ
Часть вторая
1920
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
... Разбудил меня пронзительный лязг засова – промучившись на холодном полу камеры весь день, я, кажется, все-таки умудрился задремать, вернее, забыться – сном это назвать было затруднительно. Судя по полному мраку, наступила уже глубокая ночь, впрочем, может быть и вечер – темнело рано, часы же у меня отобрали.
- Поднимайтесь! – резко приказал фон Вальц. Хоть лица его не было видно, я почувствовал в его голосе что-то такое, чего не было сегодняшним утром, – какую-то странную решимость, злобу, отчаяние... Одним словом, все это выглядело крайне подозрительно! Щурясь, я вышел в коридор.
- Дайте его пальто! – скомандовал штабс-капитан.
- Постойте, зачем пальто?.. - Я, признаться, встревожился. Что бы все это могло означать? Неужели Соня ничего не поняла и умудрилась только ухудшить мое и без того незавидное положение?
Фон Вальц, не оборачиваясь, быстро шел впереди, уверенный, что мне не остается ничего другого, как следовать за ним. Мы вышли наружу, в лицо мне ударил поток холодного свежего ветра – я с наслаждением вдохнул его, пытаясь понять, не последний ли это глоток в моей жизни.
- Садитесь, - коротким жестом указал штабс-капитан на место в автомобиле рядом с собой. Конвой остался в здании, машина тронулась. Он что, решил меня пристрелить?
- Не гадайте, - бросил фон Вальц, глядя перед собою. – Скажу лишь одно: либо вы величайший и хитроумнейший мерзавец, когда-либо мне встречавшийся, либо вас ожидает крайне неприятное зрелище!
- С удовольствием предпочел бы первое, но, кажется, право выбора – не за мною, - буркнул я, замирая от отвратительного посасывания под ложечкой.
Мне не хотелось об этом думать, но что-то подсказывало – прошлогодние злоключения сейчас повторятся, тем более, что автомобиль неуклонно двигался в направлении к домику Белавиных. Калитка была отворена настежь, в свете открытой входной двери виднелись темные человеческие силуэты. Выпрыгнув на землю, штабс-капитан все так же стремительно направился к крыльцу, не оставляя мне никакой надежды на избавление от этого кошмара. У входа в комнату я столкнулся с Петрашовым-Мусницким: внимательно посмотрев на меня, он ничего не сказал, только кивнул на скопление людей внутри.
Анна Александровна лежала возле стола, за которым мы обычно ели или читали вслух. Вот и сейчас – я имею в виду, незадолго до смерти – она раскладывала пасьянс, да, видно, не успела – половина колоды так и осталась лежать нетронутой. Семерка треф валялась на полу как некий загадочный знак, оставленный убийцей. Пуля попала Анне Александровне прямо в сердце – во всяком случае, крови было совсем немного. На лице ее застыло такое удивление, будто в последнюю секунду ей сообщили о взятии Врангелем Москвы, и она, собираясь всплеснуть руками, сложила уже губы, чтобы воскликнуть: «Да вы что?!» Наклонив набок голову, я долго смотрел на нее, не понимая, кому и зачем могла прийти в голову такая кощунственная мысль – убить эту добрую и наивную женщину, а затем прошел в комнату Сони.
Лица ее не было видно – его закрывали разметанные волосы, открытыми оставались только заострившийся кончик носа и упрямо сжатые побелевшие губы. Она лежала полуобнаженная в разорванном в лоскуты задранном до самых бедер платье поперек кровати, на прекрасном и сейчас теле везде - запекшаяся кровь. Крови было так много, что скомканная простыня казалась красного цвета.
- Знакомая картинка, - процедил виденный мною прежде блондин-доктор Игорь Дмитриевич. – Ни одного смертельного ранения. Хотя есть что-то новенькое: перед смертью ее изнасиловали, а потом – задушили. Видите следы от пальцев?
- Господин следователь, вы закончили? – сквозь плотно стиснутые зубы процедил фон Вальц, не отводя взгляда от Сони.
- Да, штабс-капитан, - хмуро отозвался из столовой Петрашов-Мусницкий. – Впрочем, как всегда в случаях с господином Максимовым, следов практически никаких. Видимо, убийца тщательно вытер обувь о половик, из чего можно сделать вывод, что он был как минимум знаком с хозяевами: обратите внимание, госпожа Белавина при нем позволила себе раскладывать пасьянс. Я, конечно, могу и ошибаться, допустима и другая версия: например, дверь гостю открыла Софья Антоновна, а мать оставалась за столом. Но факт остается фактом: гость, скорее всего, вызывал доверие обеих женщин… Впрочем, есть еще отпечатки сапог в гостиной, но, подозреваю, что это – ваши, Николай Эрнестович…
- Да, наверное…, - потерянно сказал фон Вальц, странно посмотрел на меня и, продолжая держать фуражку в безвольно повисшей левой руке, пошатываясь, как слепой, направился к выходу. Завороженный страшным в своем величии зрелищем смерти людей, которые в моем сознании были еще живыми – несмотря на визуальный образ, я механически пошел за ним, и, только уже выйдя на крыльцо, сообразил, что, собственно, меня никто никуда не приглашал.
- Штабс-капитан, мне кажется, вы кое-что забыли…, - окликнул я фон Вальца в ссутулившуюся спину.
Он медленно обернулся. Я не видел в темноте его лица, но готов был поклясться, что он едва удерживался от слез.
- Шел бы ты… куда подальше, Максимов…, - с ненавистью отозвался он, сверкнув белками глаз.
- Шахов…, - напомнил я ему.
- Что – Шахов?
- Шахов действительно работал на большевиков?
Фон Вальц не стал мне отвечать и исчез во тьме. Взревел мотор автомобиля и я остался один, если не считать Петрашова-Мусницкого с его людьми, заканчивающих свою скорбную работу в оскверненном доме Белавиных. Находясь в полном ступоре, я вернулся в комнаты и, не зная, куда приткнуться, примостился на стул в углу гостиной, отрешенно смотря на тело Анны Александровны.
- Удивительный вы человек, Всеволод Павлович, - отвлек меня голос Платона Михайловича. Он присел рядом со мной и, вынув из дешевого портсигара папиросу, закурил, щуря один глаз от едкого дыма. – Вы будто притягиваете к себе неприятности, и, ладно бы еще, только к своей персоне, так нет – к окружающим! Что это – фатальное заклятие или логическое следствие?
- Хороший вопрос, - невесело усмехнулся я. – Вероятнее всего, и то, и другое!
- Круг сужается, - вполголоса подсказал Петрашов-Мусницкий. – Если убийца – не вы, стало быть, ваш таинственный доброжелатель решился играть в открытую, отчетливо показав, кто именно будет следующей жертвой.
- И кто же?
- Да вы, Всеволод Павлович, - с равнодушной обыденностью сказал следователь. – И, полагаю, уже довольно скоро. Вот-вот начнется великий исход, кутерьма, паника... Этим воспользуются уголовники и мародеры. Убить вас в таких обстоятельствах – пустяшное дело, особенно, если вы не будете знать, с какой стороны ждать удара. У вас, кстати, не появились какие-то новые идеи – в свете сегодняшних событий?
- Появились, - подумав, ответил я. – Помимо вечного кандидата – ротмистра Шварца, который, кстати, прилюдно обещал меня пристрелить как только представится случай, по-моему, нельзя списывать со счетов фон Вальца…
- Штабс-капитана? – озадаченно нахмурился Петрашов-Мусницкий.
- Да, представьте! Вы знаете, что он и убитые были давними друзьями еще с Москвы? Более того, будучи неравнодушным к Соне, он был ярым противником нашей свадьбы. Между прочим, еще час назад я сидел в камере и ожидал неминуемого расстрела по сфабрикованному любезнейшим Николаем Эрнестовичем делу.
- Погодите, - заметно волнуясь, перебил меня Платон Михайлович. – Но вы же сами сказали, что он испытывал нежные чувства к покойной. Как же он мог убить ее?
- Запросто, - жестко отрезал я. – Война – не самое лучшее время для нежности, особенно для кадрового офицера. Она могла отказать ему, тем более - после того, как штабс-капитан сообщил о моем аресте. Я очень даже хорошо представляю себе эту сцену – Соня умела быть категоричной. Он взбесился, выстрелил в Анну Александровну, а затем, вспомнив о начатой год назад игре, пустил в дело нож. Кстати, уверен, что в столовом сервизе не хватает одного – ведь в спальне орудия преступления вы, вероятнее всего, не обнаружили?
- Ну, хорошо, допустим, - неохотно согласился следователь, прикуривая от папиросы следующую. – Но тогда выходит, что первые два убийства тоже совершил фон Вальц? Логичный вопрос – зачем? Кстати, на момент совершения первого убийства… как его?...Лившица! – вы уже были знакомы со штабс-капитаном?
- Кажется, был…, - неуверенно припомнил я. – Впрочем, точно – да! Соглашусь с вами – первые два убийства как-то не вяжутся с личностью фон Вальца. Но кто вам сказал, что два сегодняшних преступления и прошлогодние совершены одним и тем же человеком?
- Вы хотите сказать…, - сузил глаза Платон Михайлович.
- Именно! – воскликнул я, сам пораженный собственной догадкой. – Фон Вальц, застрелив Анну Александровну, сообразил, что может сымитировать почерк маньяка, сняв тем самым с себя всяческие подозрения. Ведь, признайтесь, он интересовался у вас ходом следствия по прошлогодним убийствам? Вы же сидите с ним в одном и том же здании, наверняка общались?
- Да, кажется, было…, - озадаченно проговорил Петрашов-Мусницкий. – Он еще заходил ко мне с предположениями о политической подоплеке убийства Скулинского – дескать, у него были сведения о возможном сотрудничестве того с подпольщиками… Но тогда кто же, черт возьми, убил тех двоих?
- Не знаю, - равнодушно сказал я. – Кто угодно, хоть бы тот же Шварц. Кстати, не забудьте на всякий случай поинтересоваться его алиби на прошедшие сутки.
- Платон Михайлович, - перебил нас доктор Игорь Дмитриевич с порога спальни. – Я закончил, но с девушкой хотел бы еще повозиться – возможно, смогу найти какие-то зацепки. Выносить?
- Да, выносите, - мельком бросив на меня полный сочувствия взгляд, кивнул следователь.
Через пять минут все было кончено. Тела обеих женщин, накрытые белыми простынями, унесли из ставшего непривычно тихим дома навсегда, я остался в полном одиночестве, предоставленный лишь своим мыслям и постукивающему в окна холодному октябрьскому дождю…
... Я не знаю, сколько времени пил. Разорив свой тайник, я несколько раз выбирался на рынок, пополняя запасы самогона. Когда самогон кончался, я заряжался кокаином и шел снова. Кажется, я покупал не только самогон – на полу катались бутылки из-под «смирновской», виски - наверное, денег я особо не жалел… Если не спал, то играл на фортепьяно самые слезливые романсы, какие только мог припомнить, мычал русские народные песни, и, добравшись до полки с книгами, громко декламировал:
- Ты ко мне не вернешься, даже… даже проститься,
Но над гробом обидно ты намочишь платок…
Ты ко мне не вернешься в тихом платье из ситца,
В платье радостно-жалком, как грошовый цветок…
На похороны я не пошел. Даже не знаю, как они прошли, на какие средства похоронили Соню и Анну Александровну, и кто там был, вероятно, хлопоты взял на себя их родственник Банеев. По-моему, за мной приходили – не помню, кто именно, но, возможно, это мне просто показалось, как однажды показалось и то, что обе они вдруг вернулись домой. Это произошло просто: отворилась дверь, я с трудом поднялся было, чтобы закрыть ее и лицом к лицу столкнулся с Соней. Она была очень бледной и в незнакомой мне накидке с капюшоном, закрывающим ее глаза. От неожиданности чуть не упав, я оступился и дал место войти Анне Александровне – она была в такой же накидке, только с полностью открытым лицом. «Вас же убили…» - довольно глупо сказал я, понимая, что говорить с ними, скорее всего, не надо. Женщины ничего не ответили мне, только Соня, чуть повернув в мою сторону голову, посмотрела на меня из-под своей страшной накидки – не видя ее глаз, клянусь, я чуть не сошел с ума от ужаса… А может, и сошел! Когда я очнулся лежащим на полу, никого уже не было, только сквозь приоткрытую дверь доносились порывы ветра. Придя в себя от пережитого, я нанюхался кокаина, быстро очухался и побежал за самогоном…
Поскольку счет времени я давно уже потерял, как потерял и единственно хоть сколько-нибудь дорогих мне людей, не нужны оказались мне и деньги. Эти разнокалиберные бумажки, над каждой из которых я еще недавно так трясся, и ради каждой из которых я совершал отвратительные и подлые поступки, теперь оказались крайне занятного свойства: на них можно было купить очень, очень много различных вещей – кокаина, водки, коньяку, первача и, кажется, даже шампанского, которым я иногда приводил себя в чувство по утрам. Горский, когда я заявился к нему, брезгливо поморщился и, кажется, едва ли не впервые за время нашего знакомства выйдя из себя, заорал, чтобы я шел прочь и навсегда забыл дорогу к нему в контору. Может быть, его смутил мой внешний вид, описать который, честно говоря, я бы затруднился – догадываюсь, что шикарного в нем было мало! Ну и черт с ним! Найдя его помощника Лазарева – смышленого малого! – я быстро с ним договорился и, обождав с полчаса на улице, вскоре получил столько порошка, сколько мне было надобно! Кажется, по дороге назад мне кто-то встретился, но идентифицировать окликнувшего меня я не смог – люди были для меня размазанными, нечеткими абрисами, к тому же выражавшимися на не всегда понятном мне языке, какой был смысл говорить с ними?!
В одно из времени суток неизвестно какого дня – не могу сказать, что прекрасного! – я обнаружил себя лежащим на диване в гостиной с диким приступом головной боли. Казалось, что мой мозг сейчас просто взорвется, не говорю уж о теле, которое показалось мне сделанным из спичек и ваты. Не было сил даже дойти до чайника, чтобы напиться воды. Свалившись с дивана на полпути к нему, я стиснул зубы и, обхватив себя за плечи, застучал зубами от резкого озноба, охватившего сомнительную хрупкую конструкцию, когда-то называвшуюся Всеволодом Павловичем Максимовым. Единственное, что я смог сделать, это сдернуть с дивана покрывало и закутаться в него. Так я пролежал, наверное, не менее суток, пока жажда и холод не заставили меня подняться. Выпив залпом целый чайник воды, я принялся обследовать свои припасы, сделанные, не помню, когда: увы, выяснилось страшное! Во всем доме не нашлось ни капли спиртного и ни гроша денег! Неужели я потратил всё?! Втянув в ноздри остатки порошка, найденные мной на полированной поверхности стола, я вдруг расхохотался: за год пройдя все круги ада, из ничтожества став не последним человеком в этом проклятом богом городишке, всеми правдами и неправдами нажив себе хоть какое-то состояние, женившись и тут же потеряв жену, я вернулся к тому, с чего начал. За столом, среди огромного количества пустых бутылок, бутылочек и бутылей, в кошмарном хаосе сидел грязный, полуголый, заросший седоватой щетиной человек и истерично хохотал – я видел свое отражение в зеркале и не мог опознать сам себя!
Надо было выбираться отсюда, здесь уже ничего меня не держало. Все еще жалко трясясь, я переоделся в заботливо сложенное Сониными руками свежее белье, отглаженный ею костюм и теплое пальто, сразу превратившись в некое человеческое подобие. На самом дне полке с простынями и полотенцами лежал револьвер с неизменными тремя патронами в барабане – я машинально засунул его под пояс брюк за спину. Надо было раздобыть денег, я еще не знал - как, мозг отказывался работать в полную силу, посылая телу вялые импульсы, свойственные, скорее, животному – их инстинкт самосохранения сильнее человеческого. На всякий случай пошарив, где только мог, я окончательно убедился в собственном банкротстве и без всякого сожаления покинул дом Белавиных.
На городских улицах царил жуткий бардак: везде были люди, лошади, повозки, узлы… Не понимая еще, что происходит, я попытался опознать среди тысяч незнакомых мне лиц хотя бы одно знакомое, но, кажется, это было бесполезно! Все увиденное напомнило мне броуновское движение – частицы его сходились, сталкивались, кричали, ругались, продирались друг через друга… Я и не предполагал, что в тихом когда-то городке ныне обитает столько людей! Ухватив какого-то интеллигентного с виду старичка за рукав, я плохо слушающимся языком задал ему идиотский вопрос:
- Что происходит?
- Вы что – с луны свалились? – брызгая слюной, завизжал он, вырываясь от меня как от прокаженного. – Эвакуация, сударь! Красные взяли Перекоп и будут здесь уже сегодня к вечеру…
- А-а… «Святой Николай»?! – я рассмеялся, вспомнив рассказ Сони о единственном пароходе, который Врангель смог выделить для спасения всей этой истеричной толпы.
- Не понимаю, что здесь смешного! – совсем обозлился старик. – Вы посмотрите, что творится на причале! Это – конец, сударь!
Отмахнувшись от него, я поднял воротник и направился в «Парадиз» в надежде встретить там кого-нибудь, кто мог бы угостить меня хотя бы глотком спиртного – без этого я все равно напоминал сам себе руину и ни к каким действиям был неспособен.
К моему удивлению, двери в заведение были открыты, правда, войдя внутрь, я не обнаружил там никого: стулья были либо подняты на столы ножками кверху, либо валялись в беспорядке на полу. Плотные бархатные занавеси на окнах были где сорваны, а где беспомощно болтались, полуоторванные. Под ногами везде хрупала битая посуда. Я зашел за стойку и, внимательно обследовав там всё, обнаружил в самом ее углу, в темноте, бутыль самогона – она лежала, брошенная и открытая, в луже собственного пахучего содержимого, но оставалось в ней еще достаточно! Вознеся хвалу создателю за столь откровенную щедрость по отношению ко мне, я ухватил ее, нашел валяющийся на полу целый стакан и, усевшись в середине зала, с наслаждением влил в себя обжигающей жидкости. Тело благодарно содрогнулось и потеплело. Кровь побежала быстрее и я наконец-то смог впервые за последнюю вечность, во время которой отсутствовал на этом свете, адекватно оценить ситуацию. Пошарив по карманам, я обнаружил пачку папирос и спички – неслыханная роскошь для нищего полупьяного кретина!
Внезапное бульканье, донесшееся откуда-то из темноты дальнего, не освещенного неверным светом октябрьской хмари из окон угла, заставило меня вскочить и пристально всмотреться туда: за столом спиною ко мне сидел, ссутулясь, какой-то человек и, легши почти всем корпусом на столешницу, разливал по чашкам, стаканам, фужерам и рюмкам водку из бутылки «смирновской». Неверными шагами приближаясь к нему, я отчетливо разглядел, что человек этот был в шинели и при погонах. Плешивая всклокоченная голова его показалась мне странно знакомой. Не зная еще, зачем, я продолжал идти к нему, пока, наконец, человек не обернулся.
- Вы разве не подохли? – равнодушно спросил ротмистр Шварц. – Кто-то говорил, что то ли застрелились, то ли утопились…
- Как видите – нет, - я с бьющимся сердцем подошел к нему вплотную и, подумав, сел рядом.
- Зря! – Шварц, запрокинув голову, выпил сразу две рюмки подряд. Гримаса отвращения пробежала по его желтому лицу. – Впрочем, у вас еще будет такая возможность. Угощайтесь, - размашистым жестом гостеприимного хозяина указал он на батарею посуды.
- Почему вы не на причале? – осторожно спросил я, на всякий случай ощущая спиной холод револьвера.
- К черту. Все – к черту! – ротмистр мотнул головой и, словно что-то припомнив, уперся в меня бессмысленным мутным взглядом. – И вас – к черту! Вон, видите – хозяин! – и он указал чьи-то ноги, высовывавшиеся из двери в подсобное помещение.
- Я! – с какой-то даже гордостью похвалился Шварц. – За добро свое хватался, сволочь!
- Шварц! – произнес я, чувствуя, как сердце мое сейчас выскочит из груди.
Он, не отводя от меня страшных своих глаз, выцедил фужер водки, ожидая.
- Шварц, - продолжил я. – Скажите – это вы убили Соню с матерью?
По лицу ротмистра будто пробежала какая-то волна – мне даже показалось, что сейчас он покроется рябью и прольется на грязную скатерть - как дождевая вода из старой бочки. Оскалившись, Шварц усмехнулся и вдруг стал медленно приподниматься, шаря рукой где-то под полой шинели. Все происходило как в кошмарном сне. Если бы он произнес хотя бы одно слово, издал хоть какой-нибудь звук, мне не было бы так невыносимо жутко – но он не говорил ничего, продолжая приподниматься, казалось, до бесконечности! Наверное, он мог бы вырасти до потолка, но не успел… Стремительно кинув правую руку себе за пояс, я с удивившей меня самого быстротою взвел курок и выстрелил ему в ухмыляющееся лицо. Пуля попала ему прямо в рот. Перестав подниматься, он наклонился надо мной и, изумленно глядя куда-то перед собой, рухнул на стол, заливая кровью свободное от посуды место. Взяв уцелевший стакан с водкой с попавшей в него рубиновой каплей, я взболтал содержимое и с удовольствием втянул в себя, словно исполнив какой-то языческий ритуал над бездыханным телом врага. Водка была вкусной, хоть и слишком теплой, но это было уже неважно. Встав, я исполнил какой-то дикий танец, залез на эстраду, гортанно прокричал что-то и станцевал еще. Радость отмщения и какой-то щенячий восторг от того, что более ничто и никто не держит меня здесь, переполняли меня. Устав канканировать, я спустился в зал и выпил еще самогону. Дальнейшее помню плохо или, вернее, не помню вовсе. Кажется, я вышел из «Парадиза»…
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ИЗБРАННОЕ. Сокращённый гид по каналу