Народная газета, номер от 5 июня 1992 года
Рубрика "Редкие встречи"
Но сначала немного первых впечатлений. Вся концертная бригада
Толкуновой утверждает: в жизни она такая же, как на сцене.
В этом убедилась и я. Договориться об интервью оказалось делом
не очень сложным, по-моему, она не умеет отказывать. В жизни одета просто, скромно, как и на сцене. Главная забота о сыне — ему 15 лет, мечтает стать журналистом или дипломатом. Всеми отмеченный недостаток — иногда опаздывает. Она — актриса, певица, а в разговоре проста и искренна.
Признаюсь, к поклонникам Валентины Васильевны себя не отношу, но есть в ее песнях, в ее исполнении, в сценическом образе то, что заставляет всмотреться, вслушаться.
Ее песни — хотели бы мы этого или нет — часть нашей жизни, сегодня нами подчас отторгаемая. Что думает об этом, что чувствует сегодня
сама Валентина Толкунова? Об этом мы и спросили ее после прощального концерта в Иркутске.
— Валентина Васильевна, на мой взгляд, душевность, чистота, искренность ваших песен определенному поколению наших людей помогает выжить.
А где Вы находите силы сохранять в себе эти качества!
— Я стараюсь искать ответ в церковных книгах, философской литературе,
в беседах с духовными лицами. Практически не смотрю телевизор, не слушаю радио. Чтобы не травить душу, не мучить ее, нельзя сейчас спорить
ни с коммунистами, ни с демократами. Жизнь идет своим чередом, и в ней,
в истинных человеческих отношениях я нахожу для себя гораздо более важное.
А от толпы стараюсь держаться подальше. Только что вернулась с Байкала,
и там, в глубинке, встретилась с людьми, с которыми мне было хорошо. Я была счастлива вместе с ними петь, они помнят еще многие русские песни.
— Валентина Васильевна, как Вы относитесь к обвинениям
в консерватизме в Ваш адрес? Как Вы относитесь к артистам, певицам, умеющим быстро менять свой образ, стиль?
— Я всегда была консерватором. Потому что, считаю, нужно петь только то,
что по душе. Есть вещи - переменные, надо быть модным. Постоянным же должно оставаться явление стиля, который, например, мне не позволяет прилюдно копаться в себе. Есть такое личностное состояние, которое нельзя доверять неблизким людям. Поэтому я отрицаю «яканье» на сцене. Говорить
о себе считаю нескромным, не умею. Для меня более приемлемо местоимение «мы». Считаю себя певицей социальной, пою о радостях, бедах других людей, пою для моего народа. Меня это больше вдохновляет, чем говорить о себе. Недавно мне предложили песню про меня, там есть и мое имя. Отказалась,
не считаю себя лучше других. Но самое интересное то, что происходит в моей жизни, отражается в моих песнях. Меня песни словно сами находят. Когда родился сын — принесли «Носики-курносики», когда сложилась определенная личная ситуация — предложили «Где ты раньше был?..»
«У беды глаза зеленые» мне принесла мой друг-музыковед, журналист, потом она погибла в автомобильной катастрофе, и эту песню я посвящаю ей, естественно, привнося свои личные чувства, передавая свое отношение к ней.
Всегда благодарна тем, кто говорит мне: «спасибо» за то, что такая и остаюсь такой. И эти люди другой меня не примут, и я не могу изменить им, этим теплом отогреваем друг друга.
Расширение творческих рамок каждый понимает по-своему. Некоторые боятся примелькаться, потеряться. Сохранить себя, считаю, можно только сохранив свой мир. Это стоило мне огромного напряжения, отторжения со стороны молодежи. Но говорить о том, что это стоит карьеры, жизни, не буду. Слова «карьера», «популярность» никогда не станут для меня самыми важными.
И в конце концов есть поколение, которое воспитывалось на моих песнях, как я воспитывалась на песнях Шульженко, Юрьевой, Руслановой, Утесова, и до сих пор их люблю. С чем человек приходит в мир, с тем он и уйдет.
— Ваше творчество много лет поддерживалось и пропагандировалось
государством. Сегодня Вы, ваш театр самостоятельны. Как Вы ощущаете себя в новых условиях!
— Сейчас государство отдает на откуп своих людей, государство не следит — сколько людей уезжает, государству все равно, что слушают, что поют. Мы все лезем по гладкой стене. Никогда не думала, что это падет на наше поколение. Культура выхолостилась, стерлась. Где сегодня интеллигенция? Она стоит
в очереди, донашивает старую одежду. У нас нет звезд, потому что нельзя назвать «звездой» того, кто думает о хлебе насущном, не может воплотить того, что задумал. А тем, кто сегодня поднялся, — все равно, чему будут учиться наши дети и будут ли они учиться в принципе. Мы все выживаем. Очень много людей перевертышей. Процветает лжевосприятие американизированной, эклектичной культуры, а ведь у нас свои глубинные корни.
— Валентина Васильевна, какова судьба вашего театра!
— Мой театр, а это коллектив около ста человек, с которым были поставлены спектакли «Русские женщины», «Ожидание», я больше не в состоянии содержать, а государство отказало в поддержке. Сегодня любой эстрадный театр — это в лучшем варианте прокатная контора, которая нашла спонсоров.
Я же не могу свою творческую мастерскую превращать в контору. Не могу петь во Дворцах спорта (площадка для выступления в Иркутске определялась
не мной. Дворец спорта был откуплен спонсорами для ярмарки). Мое Искусство — театральное, камерное, глаза в глаза, и никогда не променяю эту теплоту
на холод огромных залов, которые напоминают сараи. Мне удалось найти спонсоров, заинтересованных в возрождении нашей культуры. Это ассоциация «Социальные сферы России». Однако постановка моего нового музыкального спектакля «Брызги шампанского» (музыка 30-40 годов) не состоится. Надо сберечь хотя бы себя и тот небольшой коллектив, за который я отвечаю.
— Вы человек верующий?
— Я об этом говорить не могу, о вере надо говорить тихо. Хочется познать себя, чтобы открыть мир. Надо научиться отметать все наносное. Стараюсь больше быть на природе, в тишине.
Время интервью заканчивалось, и на прощание она написала несколько слов для иркутян, для Иркутска: ...с пожеланием хранить чистоту во что бы то ни стало.