Зарская трагедия навсегда осталась в памяти осетинского народа одной из самых кровавых страниц в его истории. Вот уже 32 года 20 мая в Южной Осетии - День памяти и скорби по 33 жертвам бесчеловечного преступления грузинских экстремистов, которые расстреляли из засады у села Зар мирных жителей, спасавшихся из блокированного Цхинвала по объездной дороге. О тех страшных событиях в интервью Sputnik рассказала Ревмира Алборова, работавшая в то время в больнице в Цхинвале.
Зарская трагедия навсегда осталась в памяти осетинского народа одной из самых кровавых страниц в его истории. Вот уже 32 года 20 мая в Южной Осетии - День памяти и скорби по 33 жертвам бесчеловечного преступления грузинских экстремистов, которые расстреляли из засады у села Зар мирных жителей, спасавшихся из блокированного Цхинвала по объездной дороге. О тех страшных событиях в интервью Sputnik рассказала Ревмира Алборова, работавшая в то время в больнице в Цхинвале.
— Каким был тот страшный день 20 мая 92-го?
— Это самый страшный день в моей жизни, и не только в моей, наверное, а нашего поколения, тех людей, кто тогда жил в Южной Осетии.
Я работала в больнице, в то утро после дежурства я, немного задержавшись на работе, возвращалась домой. Не доходя до улицы Московской, я увидела людей, которых становилось все больше. Никто ничего не говорил. Словами не выразить, какие у них были лица. У осетин есть такое выражение "саудалынг", то есть от горя потемневшее лицо. И с такими лицами эти люди даже не шли, а почти бежали в сторону больницы. Глядя на них, я поняла, что произошло что-то очень страшное.
Первая мысль была, конечно, вернуться в больницу. Мне было 18 лет на тот момент, но я на самом деле уже устала от смертей и людского горя. Зарская трагедия — не первое массовое убийство наших людей в ту войну. Мне стало плохо. Я села на бордюр, я просто не понимала, что происходит и что делать.
И тут ко мне подошла моя мама. Она тоже шла в больницу. Мама мне объяснила, что произошло.
Когда мы вместе с ней добрались до больницы, там стоял такой гвалт, шум, крики. Даже не крики, люди просто выли от горя.
— Были ли среди погибших ваши знакомые?
— Погибшие были в таком состоянии, что опознать многих сразу не могли. Люди опознавали своих родственников по одежде, по обуви.
Моя мама все рвалась к жертвам, но я ее не пустила. Позднее, когда уже вынесли списки, все побежали туда искать своих родных, знакомых. От слез все вокруг расплывалось, и нам показалось, что в списке фамилия и имя нашей родственницы. Мы бросились бежать к ним домой.
На углу их улицы мы увидели грузовик. У него сзади был открыт борт, дощатый пол кузова был полон крови, она стекала на землю, там даже лужа образовалась. От этого зрелища у меня ноги подкосились.
Потом уже мы узнали, что это была машина Ермака Чочиева, их соседа. Он был за рулем этого грузовика и погиб вместе с остальными.
— Помните ли вы, как хоронили погибших?
— В день похорон я работала в больнице. В тот день произошла еще одна трагедия: убили семью недалеко от села Хетагурово, мужа и жену. Вот так они "посочувствовали" горю осетин. Это к тому, что потом многие говорили, что в Грузии "сожалеют о зверствах", что не все они такие изверги. Да, я понимаю, что не все, но никто же за все это не ответил.
— Как вы думаете, что должно делать общество и государство, чтобы такие трагедии не повторялись?
— Не оставлять безнаказанными такие преступления. Это нельзя прощать, это нельзя спускать преступникам с рук. Государство должно добиваться расследования и наказания. Такое злодейство не мог совершить один человек. Информация когда-нибудь да и всплывает.
Я как гражданский человек не могу понять, почему до сих пор нет полноценного расследования этому преступлению, не обозначены лица, которые это совершили. Как они наказаны? Если нет, почему не требуют их наказания? Ладно, выдачи не требуют, но почему не требуют от Грузии осуждения этих преступников?
— В 92-м вам было всего 18 лет и это был далеко не конец бедствиям осетинского народа. Как эти тяжелые годы и кровавые события отразились на вас и вашем поколении?
— Нашему поколению не повезло в этом плане. Это все тяжело давалось, тяжело переживалось. Не все выдержали психологически, не все пережили это время. Ведь сразу после Зарской трагедии была еще и война летом 92-го года, которая длилась почти два месяца до ввода российских миротворческих сил.
Больница, как и весь город, находилась в осажденном положении вплоть до 14 июля. Столько жертв было, столько смертей, столько горя, что даже Зарская трагедия уже не воспринималась так остро, как в мае.
— Не возникало желания все бросить и уехать? Что мотивировало продолжать помогать другим?
— Людей не хватало, к тому же не я одна работала - хотя бы только дежурила, а все остальные и дневали, и ночевали в больнице. Правда в июне мы тоже все в больнице на казарменном положении находились, мы не могли выйти, потому что территория больницы обстреливалась грузинскими снайперами со Згудерской высоты.
А когда в горах разбился вертолет с экипажем, нашим хирургом Робертом Маргиевым и медиками из Северной Осетии, несколько дней не было возможности эвакуировать раненых в Северную Осетию. И вот тогда было принято решение всю еду с пищеблока отдавать раненным, потому что их каждый день набиралось от 80 до 100 человек, и их не только лечить надо было, но и кормить. Продукты из-за обстрела доставлять в больницу было тяжело и опасно, да и не хватало, поэтому медперсонал трудился несколько дней практически без сна и еды.