15 марта 1938 года на секретном полигоне НКВД "Коммунарка" выстрелом в затылок была поставлена точка в деле бывшего сталинского соратника Николая Бухарина. Но немногие тогда знали, что "Бухкашка", как презрительно именовали его между собой сталинские соратники, чуть-ли не до самого последнего дня заваливал вождя из лубянской тюрьмы пронзительными письмами личного характера. Так о чем же просил у него бывший "любимец партии" и за что искренне извинился напоследок?
Эпистолярный роман Бухарина со Сталиным
Николай Бухарин был осуждён на третьем "московском процессе" в марте 1938 года. Он был последним в череде крупных публичных судилищ над старыми большевиками. Как и на двух предыдущих до него, здесь не было неожиданностей: подсудимые охотно (пусть и с небольшими оговорками) соглашались с обвинением и с энтузиазмом свидетельствовали как против самих себя, так и против своих подельников. Ожидаемым был и приговор — 18-ти подсудимым (среди которых были такие "звезды" как Рыков и Ягода) назначили высшую меру наказания. Просьбы о помиловании не помогли — через два дня всех расстреляли...
Долгие десятилетия историки спорили о природе этих странных процессов. Чтобы объяснить чрезвычайно странную самоубийственную покорность подсудимых, выдвигались самые фантастические версии. Кто-то писал, что их чем-то "обкалывали" или "опаивали", другие уверяли, что с ними заключали тайные сделки, и т.д. и т.п. Но в начале 90-х в архиве неожиданно всплыли весьма интересные личные письма "Бухарчика", которыми он буквально бомбардировал Сталина из одиночной камеры лубянской тюрьмы. Благодаря им в наши дни можно понять о публичных процессах 30-х если не все, то очень и очень многое...
Стоит отметить, что всего Бухарин отправил из тюрьмы Сталину 43 достаточно развернутых письма, но при этом НЕ ПОЛУЧИЛ НИ ОДНОГО ОТВЕТА. Причем, что интересно, Сталин не запрещал отправлять Бухарину эти послания. Имея все возможности изолировать его от пера и бумаги, вождь не сделал этого. Можно предположить, что он получал эти письма не без удовольствия. Такое унижение от бывшего "любимца партии" (слова Ленина), которого когда-то считали умнейшим человеком в партии, трудно было представить. Интриганистый "Бухарчик" на деле оказался классическим женственным интеллигентом. Осознав всю серьезность ситуации, он быстро обмяк и начал со Сталиным свою последнюю и отчаянную игру, смысл которой заключался в сохранении жизни. Но, как показало время, это была игра с дьяволом...
"За это прости меня, Коба"
Итак, 27 февраля 1937 года Бухарин был арестован и помещен в одиночку Лубянской тюрьмы. Через полтора месяца (очевидно, весьма мучительных) он решается начать игру со Сталиным и пишет ему первое письмо. Оно сбивчиво и сумбурно, и наглядно отразило его психоэмоциональное состояние:
Ночь 15 апреля 37 года.
Коба!.. Вот уж несколько ночей я собираюсь тебе написать. Просто потому, что хочу тебе написать, не могу не писать, ибо и теперь ощущаю тебя как какого-то близкого (пусть сколько угодно хихикают в кулак, кому нравится)…
Далее он вспоминает тот роковой февральско-мартовский Пленум, во время которого их с Рыковым арестовали. На нем произошел весьма показательный эпизод. Бухарин, который присутствовал при смерти Ильича в 1924, поклялся его именем, что он не участвовал ни в каких заговорах против партии. И когда присутствовавшие на Пленуме загалдели "лжешь", намекая, что его не было в день смерти Ленина в Горках, Бухарчик обратился к сидевшей среди всех Крупской, дескать, подтвердите, Надежда Константиновна. И Крупская... промолчала. И это при том, что она там была, и отлично знала о теплом отношении своего мужа к "любимцу партии"! Но то были 20-е, а теперь 1937...
...Все самое святое превращено для меня, по словам выступавших, в игру с моей стороны… Я в отчаянии клялся смертным часом Ильича. А мне заявили, что я спекулирую его именем и что даже налгал, будто присутствовал при его смерти… Все мои мечты последнего времени шли только к тому, чтобы прилепиться к руководству, к тебе в частности… Чтобы можно было работать в полную силу, целиком подчиняясь твоему совету, указаниям, требованиям. Я видел, как дух Ильича почиет на тебе... Мне было необыкновенно, когда удавалось быть с тобой… Даже тронуть тебя удавалось. Я стал к тебе питать такое же чувство, как к Ильичу, – чувство родственной близости, громадной любви, доверия безграничного, как к человеку, которому можно сказать все, все написать, на все пожаловаться…
Отправляя это письмо, он начертал на конверте: "Прошу никого до И.В. Сталина данного письма не читать". Но Сталин, прочитав, начертал рядом: "Вкруговую". А ниже пулеметные карандашные пометки членов Политбюро:
«Читал. По-моему, писал жулик. Молотов».
«Все жульничество: я не я и лошадь не моя. Каганович, Калинин».
«Безусловно жульническое письмо. Чубарь» (интересно, сам Чубарь в камере смертников вспоминал потом о Бухарине?).
Здесь важно отметить, что уже в первых письмах хитрый Бухарин начинает аккуратно и лукаво "забрасывать удочку" Сталину, как бы ненароком предлагая вождю такой вариант своей дальнейшей судьбы:
...Книгу я задумал написать. Хотел ее тебе посвятить и просить тебя написать маленькое предисловие, чтобы все знали, что я целиком признаю себя твоим. До чего же ужасно противоречиво мое здесь положение: ведь я любого тюремного надзирателя-чекиста считаю «своим», а он… смотрит как на преступника, хотя корректен. Я тюрьму «своей» считаю… Иногда во мне мелькнет мечта: а почему меня не могут поселить где-нибудь под Москвой, в избушке, дать другой паспорт, дать двух чекистов, позволить жить с семьей, работать на общую пользу над книгами, переводами (под псевдонимом, без имени), позволить копаться в земле, чтоб физически не разрушиться (не выходя за пределы двора). А потом, в один прекрасный день, X или Y сознается, что меня оболгал…
Идею о том, чтобы с помощью чекистов спрятаться где-нибудь в ссылке, он вспомнит еще не раз, в том числе и в самом последнем письме. Но окончательно с этой иллюзией он, вероятно, расстанется лишь в ту ночь, когда за ним придут в камеру палачи...
А между тем, чем ближе к процессу, тем хуже становилось его психоэмоциональное состояние. В одном из писем он писал:
Здравствуйте, Иосиф Виссарионович!
В галлюцинаторном состоянии (у меня были такие периоды) я говорил с вами часами. (Ты сидел на койке – рукой подать.) К сожалению, это был только мой бред… Я хотел вам сказать, что был бы готов выполнить любое ваше требование без всяких резервных мыслей и без всяких колебаний...
Я 7 месяцев не видел ни жены, ни ребенка. Несколько раз просил – безрезультатно. 2 раза на нервной почве лишался зрения и раза 2–3 подвергался припадкам галлюцинарного бреда…
И.В.! Разрешите свидание! Дайте повидать Анюту и мальчика! Мало ли что будет. Так дайте повидать мне своих милых… Ну уж если это никак нельзя, разрешите, чтоб Аннушка хоть свою с ребенком карточку принесла… Пусть вам покажутся чудовищными мои слова… что я вас люблю всей душой! Как хотите, так судите!
Бедолага не знал, что его молоденькая жена Анна Ларина сама уже давно топтала лагерь как ЧСИР ("Член семьи изменника Родине"), а потому просьба была неисполнима...
При этом важно отметить, что самого Бухарина в тюрьме не пытали и не били. В одном из писем он это особенно подчеркивал:
Режим здесь очень строгий, нельзя даже в камере громко разговаривать, играть даже в шашки или шахматы, нельзя, выходя в коридор, говорить вообще, нельзя кормить голубей в окошке – ничего нельзя. Но зато полная вежливость, выдержка, корректность всех, даже младших надзирателей. Кормят хорошо. Но камеры – темные. И круглые сутки горит свет. Натираю полы, чищу «парашу» – все это знакомо. Но сердце разрывается, что это – в советской тюрьме. И горе и тоска моя безграничны...
Вот в таком ключе и проходила вся эта односторонняя переписка: Бухарин в каждом письме признавался в любви Кобе, сетовал на душевные муки и предлагал различные варианты использования своего тела ("только не в терновый куст!").
Наконец, 10 декабря 1937 года он отправляет Сталину свое последнее, 43-е письмо. Больше до процесса (и расстрела) он не напишет ничего (по крайней мере, в архивах нет).
Последнее письмо Бухарина самое развернутое. И самое интересное. На конверте бухаринской рукой пометка: "Весьма секретно, лично, прошу без разрешения И.В.Сталина не читать". Письмо начинается возвышенно-патетически:
10.12.37. Пишу это письмо, возможно, последнее, предсмертное свое письмо. Поэтому прошу разрешить мне писать его без всякой официальщины, тем более что пишу его только тебе… сейчас переворачивается последняя страница моей драмы и, возможно, моей физической жизни...
Далее он как бы "подмигивает" Сталину, демонстрируя, что полностью принимает все правила этой навязанной игры...
Я весь дрожу от волнения и тысячи эмоций, едва владею собой. Но именно потому, что речь идет о пределе, я хочу проститься с тобой заранее, пока еще не поздно… чтобы не было никаких недоразумений, я с самого начала говорю тебе, что для мира (общества) я:
1) ничего не собираюсь брать обратно из того, что я понаписал;
2) я ничего в этом смысле не намерен у тебя просить, ни о чем не хочу тебя умолять, что бы сводило дело с тех рельс, по которым оно катится. Но для твоей личной информации я пишу. Я не могу уйти из жизни, не написав тебе последних строк, ибо меня обуревают мучения, о которых ты должен знать. Я даю тебе честное слово, что я невиновен в тех преступлениях, которые подтвердил на следствии...
И как бы самооправдываясь, он пытается за Сталина рассказать Сталину, зачем это все нужно:
Мне не было никакого выхода, кроме как подтверждать обвинения и показания других и развивать их: ибо иначе выходило бы, что я не разоружаюсь. Я, думая над тем, что происходит, соорудил примерно такую концепцию: есть какая-то большая и смелая политическая идея Генеральной чистки:
а) в связи с предвоенным временем,
б) в связи с переходом к демократии эта чистка захватывает:
а) виновных,
Ь) подозрительных,
с) потенциально подозрительных…
Без меня здесь не могли обойтись. Одних обезвреживают так-то, других по-другому, третьих по-третьему… Ради бога не думай, что здесь скрыто тебя упрекаю. Даже в размышлениях с самим собой я настолько вырос из детских пеленок, что понимаю, что большие планы, большие идеи и большие интересы перекрывают все. И было бы мелочным ставить вопрос о собственной персоне наряду с всемирно-историческими задачами, лежащими прежде всего на твоих плечах...
Во-как, ни больше и ни меньше!
Очевидно, за идеями о неких "всемирно-исторических задачах" ему было легче самооправдывать и прятать свое малодушие. Хотя бухаринские предположения о сталинском "большом терроре", как о реакции на предстоящую войну и попытку "почистить" общество перед выборами депутатов в Верховный Совет СССР (первыми парламентскими выборами в СССР) — интересны, и в наши дни в ходу у весьма серьезных историков.
Ну а далее Бухарин решает "по-свойски" признаться Кобе в одном "грешке" (о котором Сталин наверняка и так знал ранее от ОГПУ). Бухарин рассказывает ему, что в конце 20-х, во времена партийной битвы "правых" (во главе с Бухариным и Рыковым) против сталинской группы (тогда решался вопрос о коллективизации и судьбе крестьянства), он интриговал за его спиной с Каменевым, который был в опале. По партийным меркам, это нарушение резолюции "О единстве партии" — один из страшнейших для Сталина грехов...
Я не христианин. Но у меня есть свои странности – я считаю, что несу расплату за те годы, когда я действительно вел борьбу против тебя. Больше всего меня угнетает такой факт. Летом 1928 года, когда я был у тебя, ты мне говорил: знаешь, почему я с тобой дружу? Ты ведь не способен на интригу? Я говорю – да. А в это время я бегал к Каменеву. Этот факт у меня в голове, как первородный грех иудея. Боже мой, какой я был мальчишка и дурак, а теперь плачу за это своей честью и всей жизнью. За это прости меня, Коба. Я пишу и плачу, мне уже ничего не нужно…
Далее он снова начинает писать о страданиях, пытаясь проспекулировать на близком знакомстве с покончившей с собой женой Сталина — Аллилуевой. Он явно пытался дистанционно размягчить сердце Сталина. Но как по мне, после этого пассажа Бухарин лишь сильнее разозлил его:
Когда у меня были галлюцинации, я видел несколько раз тебя и один раз Надежду Сергеевну. Она подошла ко мне и говорит: «Что же это такое сделали с вами, Николай Иванович? Я Иосифу скажу, чтобы он вас взял на поруки». Это было так реально, что я чуть было не вскочил и не стал писать тебе, чтобы ты… взял меня на поруки. Я знаю, что Н.С. не поверила бы, что я что-то против тебя замышляю, и недаром «подсознательное» моего «Я» вызвало этот бред...
Наконец, он переходит к одной из главных целей письма. С одной стороны, он хочет легкой и немучительной смерти, а с другой — не перестает надеяться, что Сталин прислушается к идее спрятать его где-нибудь в ссылке:
А с тобой я часами разговариваю. Господи, если бы был такой инструмент, чтобы ты видел всю мою расклеванную и истерзанную душу! Если бы ты видел, как я к тебе привязан… Ну, да все это психология, прости. Теперь нет ангела, который отвел бы меч Авраамов, и роковые судьбы осуществятся. Позволь мне, наконец, перейти к последним моим небольшим просьбам:
a) мне легче тысячу раз умереть, чем пережить предстоящий процесс: я просто не знаю, как я совладаю с собой… я бы, позабыв стыд и гордость, на коленях умолял бы тебя, чтоб этого не было, но это, вероятно, уже невозможно… я бы просил тебя дать возможность умереть до суда, хотя знаю, как ты сурово смотришь на эти вопросы;
b) если вы предрешили смертный приговор, то я заранее прошу тебя, заклинаю прямо всем, что тебе дорого, заменить расстрел тем, что я сам выпью яд в своей камере (дать мне морфий, чтобы я заснул и не проснулся). Дайте мне провести последние минуты, как я хочу, сжальтесь. Ты, зная меня хорошо, поймешь: я иногда смотрю в лицо смерти ясными глазами… я способен на храбрые поступки, а иногда тот же я бываю так смятен, что ничего во мне не остается… так что если мне суждена смерть, прошу тебя о морфийной чаше (Сократ);
c) дать мне проститься с женой и сыном до суда. Аргументы такие: если мои домашние увидят, в чем я сознался, они могут покончить с собой от неожиданности. Я как-то должен подготовить их к этому. Мне кажется, это в интересах дела и его официальной интерпретации.
Если мне будет сохранена жизнь, то я бы просил: либо выслать меня в Америку на X лет. Аргументы за: я провел бы кампанию по процессам, вел бы смертельную борьбу против Троцкого, перетянул бы большие слои колеблющейся интеллигенции, был бы фактически анти-Троцким и вел бы это дело с большим размахом и энтузиазмом. Можно было бы послать со мной квалифицированного чекиста и в качестве добавочной гарантии оставить здесь мою жену на полгода, пока я не докажу, как я бью морду Троцкому.
Но если есть хоть какое-то в этом сомнение, то послать меня хоть на 25 лет на Печору и Колыму, в лагерь, где я поставил бы университет, институты, картинную галерею, зоо– и фотомузеи. Однако, по правде сказать, я на это не надеюсь.
Иосиф Виссарионович! Ты потерял во мне одного из способнейших своих генералов, тебе действительно преданных. Но я готовлюсь душевно к уходу от земной юдоли, и нет во мне по отношению к вам, и к партии, и ко всему делу ничего, кроме великой и безграничной любви. Мысленно тебя обнимаю, прощай навеки и не поминай лихом своего несчастного Н. Бухарина
Таким лукавым письмом Бухарин и завершил свой эпистолярный роман со Сталиным. Роман, действительно достойный голливудской экранизации.
Но, конечно же, ничего из этого не было исполнено Сталиным. Да он, собственно, ничего и не обещал. Это Бухарчик "часами разговаривал с ним в береду", Сталин же отлично все понял. Я думаю, что и вы, дочитай до этого места, тоже отлично почувствовали эту попытку поспекулировать и продавить свою линию. Попытку наивную. Но, простим бедному узнику все это. Ведь если чисто по-человечески, понять его психоэмоциональное состояние можно...
А ведь в недалёком прошлом этот перепуганный человек и сам был ярым адептом революционного насилия и призывал расстреливать людей по целесообразности и без всяких оглядок на мораль:
Буржуазные расхлябанные слюнтяи постоянно себя спрашивают, как спрашивал Ропшин, можно или нельзя убить человека, застрелить околоточного надзирателя? А мы говорим, что все подчинено определенным практическим соображениям о целесообразности для хода революции, для осуществления тех или иных задач. Мы смотрим на наши моральные отношения, на науку, как на инструменты нашей борьбы с природой, борьбы с вредными элементами человечества, чтобы привести человечество в новые высшие формы своего развития. В этом наша борьба...
Что ж, судьба предоставила ему возможность испытать на своем затылке "революционную целесообразность". Кстати, по легенде, расстреливали Бухарина самым последним. Якобы чекисты, видя его животный страх, специально заставили его смотреть исполнение приговора над подельниками. Думаю, что он очень многое понял в эти минуты. И, вероятно, наконец-то "повзрослел".