Первая любовь

Виталий Сыров

Моей бабушке - Колмогорцевой Анне Фёдоровне
  Посвящается!

     В начале октября 2016 года мне в «личку» на YouTube написал мужчина. Он мой тёзка: Виталий. Ему 42 года. Лётчик гражданской авиации. Он изъявил желание повидаться. Говорить о сути по телефону отказался. Сказал, что хочет увидеться лично и кое-что передать. Я был заинтригован. Заинтригован больше тем, что мне должны были что-то передать.
     С опаской согласился на встречу. Но наша занятость позволила встретиться только в последних числах октября. Встречу наметили на нейтральной территории, в небольшом кафе. Виталий попросил, по возможности, прибыть на место встречи без автомобиля. Эта просьба показалось странной. Подумал: «Видимо, придётся принять на грудь».

     В кафе.
     Тёзка оказался пунктуальнее меня. Когда я зашёл, за одним из столиков сидел мужчина и рассматривал меню. Увидев меня, он встал. Я же понял, что это и есть тот таинственный незнакомец. Вопреки моим ожиданиям, он в обычной гражданской одежде. Симпатичный, высокий, нормального телосложения. Ничто не выдавало в нем причастность к нелёгкой профессии. Разве, только, выправка: я успел это заметить, когда он вышел мне на встречу. Парень явно держал форму.
     Познакомились.
     — Виталий, — представился я, решив не нагонять официоза, отчества своего не назвал.
     — Я тоже Виталий, — последовала небольшая, двух секундная пауза, — Антонов.
     — Моя фамилия Сыров.
     Видимо, он готовился к предстоящей беседе, но всё же немного замялся. Наверняка, у него были заготовлены не менее двух вариантов для начала нашей беседы. Он, и это было заметно, немного волновался. Он оценивающе, не афишируя этого, присматривался ко мне.
     — Вы сыты? — спросил Виталий.
     — Да. Час назад имел толи поздний обед, толи полдник из трёх блюд и компотом, — так я пошутил.
     — Я тоже. Тогда по чашечке кофе?
     — Пожалуй!
    Молча ожидали кофе. Виталий опустил глаза, делая вид, что изучает меню. Я про себя подумал: «Встреча без машин, а кофе заказали».
    Вот и кофе принесли. После пары глотков, Виталий оживился. Разговор он начал о моем ролике на YouTube, который привлёк его внимание адресом и номером дома. И название у двух минутного ролика «Перекрёсток» его тоже взволновало. Адресу этого дома я уделил особое внимание: в титрах было указано, что когда-то, очень давно, я жил в этом доме. Были указаны годы проживания и номер квартиры. Виталий достал смартфон и запустил воспроизведение этого двух минутного слайд-фильма.
    — Виталий Витальевич, это Вы автор этого слайд-фильма? Вы точно там проживали в указанные годы?
Мне резануло по мозгам: «Откуда он знает моё отчество?!»
    — Вы ведь Витальевич по батюшке, — опередил он меня с моим вопросом о его такой осведомлённости про моё полное имя.
Я подтвердил, но был в полных «непонятках», зачем ему это надо. Он, попивая кофе, поглядывал на меня, но так и не решался переходить к делу. Вынув пачку сигарет, он предложил покурить.
    Парень явно тянул время. А у меня в душе пробуждалось какое-то непонятное мне беспокойство:
    — Ну, что он тянет время? Будто ждёт кого-то третьего, — завертелось у меня голове.
Покурили быстро, так как было ветрено, а мы не надели верхней одежды. Перед тем, как бросить окурки в урну, он только и спросил у меня, при этом сделал интонационный акцент, произнося моё имя и отчество:
    — А Вас, Виталий Витальевич, кто-нибудь называл в шутку Виталием в «квадрате»?
Я хорошо видел его: он стоял так, что фонарь у входа в кафе светил ему прямо в лицо. Испытующим, проникающим, как рентгеновский луч, взглядом он впился в мои глаза, ожидая ответа. Так когда-то в мои глаза смотрел только один человек.
    Пока вернулись к столику, меня пронзила догадка. Как всегда, в таких случаях, застучало в висках. Этот, как луч лазера, прожигающий взгляд; фамилия Антонов…; Виталий в «квадрате»…, — связались в голове воедино эти понятия.

    Прежде, чем я успел подтвердить свою причастность к «квадрату», он выложил на стол письмо. Пожелтевший конверт был явно из прошлого века. На конверте, нанесённая типографским способом, марка с буквой «А» — «Почта России». Адрес написан до боли знакомым почерком. Адрес тот, по которому я жил с 1987 года по 2003 год.
    Письмо адресовано мне, с полным указанием моего имени. Заглавные буквы «В» имени и отчества были выписаны вензелями. Никто в жизни не писал моё имя такими буквами, кроме одного человека. Мелькнуло в голове: «Так вот откуда он знает моё отчество»
    — Я думаю, что это письмо адресовано Вам. Извините, я его прочёл, да оно и не было заклеено, — волнующимся голосом произнёс Виталий.
     Но я уже почти не слышал, что он говорил. Память моя заработала наподобие ускоренной перемотки видеокассеты в обратную сторону. Назад, в прошлое полетела моя память….


Глава 1.1

   Я родился в 1957 году. Мой родной город тогда назывался Свердловск.
   До 1969 года наша семья жила в этом областном центре. Жили вчетвером. Четвёртой была моя бабушка по материнской линии. Квартира была коммунальной и состояла из трёх комнат. Мы занимали две.
   Коммунальная квартира, ласково называемая в простонародье коммуналкой — это жилище на несколько хозяев. В ней общими являются все помещения, кроме жилых комнат. Прихожая, кухня, санузлы: всё общее. Приборка и содержание мест общего пользования производилась совместно, по очереди.
   Кто-то жил дружно, кто-то ругался, кто-то влюблялся. Так жили и мы, поддерживая санитарно-гигиенические условия и комфорт в нашей квартире. За счёт бабушки! Я пошутил.

   Бабушка моя была человеком неконфликтным и добродушным, но в вопросах чистоты и порядка была непреклонна, являясь непримиримым врагом неряшества и бардака. Поэтому у нас всегда царили уют и комфорт. Не трудно догадаться, что эта непримиримость, порой, создавала некую напряжённость в отношениях с неряшливыми соседями.
   Особый шарм квартире придавал кот по кличке Яцек. Он был полноценным членом семьи и любимчиком у всех наших соседей. А плут он был отменный. Жильцы первых этажей нашего дома часто просили у бабушки дать им Яцека, как сейчас принято говорить - в аренду, на пару ночек, что бы он мышек половил. Охотник-то он был азартный.

   Весной 1969 года отчим, к моему огромному сожалению, принял решение сменить место жительства. Причиной стала его новая работа в небольшом элитном городке в шестидесяти километрах от областного центра.
   Я устроил бунт, но его подавили. Мне даже не дали закончить пятый класс, и с последней четверти я уже ходил в другую школу в том маленьком городишке. Тогда ещё это был полузакрытый посёлок энергетиков Белоярской атомной электростанции — Заречный.

   Бабушка осталась одна. Комнаты были смежными, с выходом в узкий коридор напротив двери в ванную комнату.
   Отдельный вход у соседей. Он выходил в огромную прихожую, по размеру, как большая комната, только без окон.
   Кухня была совсем малюсенькая, около шести квадратных метров. Не разойдёшься, пусть в тесноте, но с газовой плитой. Так жили многие люди той эпохи.

   В то время нашим соседом был одинокий мужчина. Среднего роста, проявился уже пивной животик. Был он скрытный, нелюдимый, незаметный. В квартире только ночевал. Даже на выходные с утра куда-то исчезал. Кухней не пользовался, разве иногда утром или вечером заходил чайник разогреть. Был опрятен и чистоплотен. Баб в дом не водил. А бабушке давал три рубля в месяц: в качестве компенсации за мытьё полов в местах общего пользования.
   Несмотря на его особенные черты характера, мне этот странный сосед был интересен тем, что он виртуозно играл на гитаре и трубе. Знал три языка: английский, немецкий и французский. На полках книжного шкафа стояли книги на иностранных языках несоветского издательства, сборники нот для шести струнной гитары. В книгах были вложены закладки, сделаны карандашом пометки на полях. А потому было видно, что книги читали, а не украшали ими интерьер.

    Я был вхож в его личное пространство: в его комнату. Обычная комната закоренелого холостяка с минимумом мебели.
     Возможно, ему нравилась моя пытливость. Я, по наивности, часто обращался к нему с некоторыми вопросами. Кругозор его, казалось, был безграничен. Так и завязалась дружба.
     Когда я приезжал к бабушке на каникулы или по выходным, он учил меня игре на гитаре и английскому языку. Консультировал по радиотехнике, которой я занимался в радиоклубе с середины шестого класса, не зная ещё из физики ничего про электричество. Уж очень сильно меня тянуло к таинствам радиотехники и радиосвязи. Сокровенной мечтой было освоение «морзянки». Сосед владел этим способом общения.
    Когда по вечерам оживал коротковолновой эфир, он включал радиоприёмник, находил какую-нибудь радиостанцию и расшифровывал мне текст передачи. Правда, в основном это был набор цифр. И в хаосе радио эфира в моей голове звучала мелодия полюбившейся песенки с гибкой грампластинки: «Морзянка».

Поёт морзянка за стеной веселым дискантом,
Кругом снега, хоть сотни верст исколеси.
Четвертый день пурга качается над Диксоном,
Но только ты об этом лучше песню расспроси.

   И хотелось понять последние строчки песни. Зачем это нужно — увидеть чьи-то глаза:

     Пойми, мне так твои глаза увидеть хочется,
     Но только ты об этом лучше песню расспроси!

    Песня настраивала на какой-то ещё непонятный в том возрасте лирический лад. Этим я поделился с Леонидом. Он улыбнулся.
    — Виталь, подрастёшь, тогда и поймёшь, — он снял гитару со стены и исполнил для меня эту песню.
И показалось мне тогда, что смахнул он незаметно накатившуюся мужскую слезу с глаз.
    Так сосед, чужой человек, вносил свою лепту в моё самообразование и расширение моего кругозора. Хороший был мужик. И обладал он талантом преподавателя. Я бы не отказался от такого отца.
    Мой же отчим не имел ничего общего с ним. Ну, подумаешь, что красавец. А руки не к тому месту пришиты и кругозор нулевой. В голове только работа — в своей сфере он был дока. Добрый и не скупердяй. Это устраивало мать, да и меня тоже. На безрыбье и рак рыба. Я, конечно, опять шучу. Я ему очень благодарен.
    Годами позже до меня дошла информация, что наш сосед был агентом КГБ. Карьера его оборвалась в Лондоне. Тогда он работал в советском посольстве. Был объявлен персоной «нон грата» и выдворен из Англии в двадцать четыре часа. Закончил свою карьеру в звании капитана КГБ и работал рядовым инженером в отделе труда и зарплаты на заводе. Ничем не приметный, обычный советский человек. Но бывших КГБэшников не бывает, а потому думаю, что кроме учёта трудодней заводчан, выполнял и другую работу. Читатель догадался, да?
    На публике его можно было увидеть на похоронах, играющим в духовом оркестре. Зарабатывал свою «трёшку» за ритуал.

    Много воды утекло с тех пор. Потому диалоги уже не могут быть воспроизведены дословно. Но они несут смысл сказанного, и я постарался сохранить стиль говорящего. Мальчишеские выводы тех лет поменялись, вплоть до разворота на сто восемьдесят градусов или утвердились окончательно.

          Глава 1.2

    Заканчивалась вторая декада июня 1972 года. Позади восемь классов. Свидетельство об окончании восьмилетки на руках. Без троек.

    Многие ребята из класса покинули школу. Не все семьи имели возможность дать детям десятилетнее образование. Были и ребята из неполных семей. А некоторые ребята сами не хотели учится. Рвались в большую жизнь.
    В нашей семье и разговоров не было о том, где мне продолжить образование. Только десятилетка. Этого хотела мама. Да и в авиацию, куда я мечтал с раннего детства, восьми классов было бы недостаточно. Родители не препятствовали моему выбору.

    Впереди всё лето! Я еду в город к бабушке. Кто-то ехал к бабушке в деревню, я же, наоборот — в большой город. Там больше друзей.
    Прихватил с собой гитару, на которой начал играть с шестого класса. Благодаря упорству, усидчивости и кружку гитаристов при дворце культуры с прекрасными преподавателями, я за два года неплохо продвинулся.

    Умчался первым автобусом. Утро было тёплое и солнечное. В открытые окна автобуса влетал тёплый ветерок, хлопали занавески. За окном автобуса проносились поля и перелески. Мелькали домишки деревенек и мостики через речушки, которые летом были больше похожи на ручьи.
    Деревня уже проснулась. Дорогу нам преградило стадо коров. Нехотя они переходили проезжую часть. Подпаски — мальчик и девочка, наверно, моего возраста, подгоняли ленивых коров. Верхом на коне появился мужчина. Он хлопнул плетью и стадо зашевелилось. Дорога свободна. Пастух пришпорил коня и помчался по обочине наперегонки с нашим автобусом. Водитель принял вызов пастуха, и через несколько секунд наш железный конь далеко вырвался вперёд. Где-то на развилке дорог прихватили попутных пассажиров.
    Душа ликовала в предчувствии свободы. Знал бы я тогда, хоть намёком, навстречу чему мчит меня ранним утром ЛАЗ-695.

    Прибыли на автовокзал. Ещё минут сорок на троллейбусе, пять-семь минут бегом, и я влетаю в подъезд, чуть не сбив с ног выходящую девушку. Извинился на ходу, даже не взглянув, кого протаранил, едва не размазав её по стенке.
    Ещё в троллейбусе мочевой пузырь призывал мою совесть лопнуть, а его пожалеть, то есть выйти из троллейбуса и побежать в кустики у какой-нибудь ближайшей остановки. Потому и летел как пуля.
    Ткнулся в дверь квартиры. Слава богу, дверь уже была открыта. И в туалет…. Успел: и совесть не лопнула и пузырь цел.

    Вот так ранним утром я прибыл домой, продолжая по-прежнему называть квартиру в городе домом.
    Тут всё моё. Здесь моя Родина. Друзья, свобода. А ещё: хорошая девочка Оля в нашем подъезде на втором этаже.
    Гитару вёз с собой, чтобы показаться ей. Да ещё утереть ей нос тем, что я тоже не лыком шит и могу играть на гитаре современные песни, а не пищать на скрипке нудные гаммы и скучные произведения классиков.
    Оля моя подружка. Мы росли в одном дворе, рылись в одной песочнице и бегали по крышам сараев, и, до моей насильственной отправки в ссылку в деревню, учились в одной школе в параллельных классах. Ссылкой я называл переезд. На зависть её одноклассников, я имел возможность носить Олин портфель.
    В те, шестидесятые, для пацанов это дорогого стоило, и не каждая девочка могла позволить такое. Грозило услышать вслед от острословов расхожую поговорку: — «Тили — тили тесто, жених и невеста». Но Оля доверяла мне свой портфель безо всяких комплексов. Короче, проблем в общении с Олей не было. А после минувших зимних каникул, проведённых вместе, я понял, что мой переезд лишил меня общения с другом. И теперь я очень хотел видеть её.

    Но вернёмся к повествованию.
    Осматриваюсь в прихожей. Появился холодильник. И обувная полочка. На ней одна пара женских туфелек. Размер туфелек впору для Золушки.
    Бабушка, не дав передохнуть, начала рассказывать, что сосед съехал, что вернулся к жене, которая его оставила лет пятнадцать назад. Это всё, что мы знали от него самого.
    Бабуся села на стул и выдохнув, с сожалением сказала:
    — Переехал Лёня-то. Жена забрала к себе. Умный, вроде, мужик, а квартиру сдал заводу. Мог бы разменять квартиру жены и эту комнату. Так сдал, дурачок. Дочь ведь есть, позаботился бы о ней.
    От этой новости я расстроился. Хоть сосед мне в отцы годился, а я будто теперь потерял хорошего друга.
    — А ты-то, чё переживаешь? — спросил я.
    — Так ведь такой удобный сосед-то был, — с сожалением произнесла она.
Потом приободрилась.
    — А ты рад будешь новому-то соседу! — с таинственной улыбкой сообщила бабуся, — лётчик он.
    — Мне с того что? На самолёте, что ли новый-то сосед меня катать будет? — мелькнула в голове мысль.
    Но бабусину информацию принял к сведению. Сосед-лётчик — это может быть очень интересно.
    Решил пошутить:
    — Ага, в женских туфельках ходит. Как не обрадоваться.
    — Трое их поселилось.
    — И все трое лётчики? И все в туфельках ходят? — я глупо продолжал шутить.
    — Этакаво Лёньку-то, тихушника такого, не найти больше. Кто мне трёшку в месяц теперь давать будет?
    Да, бабушка права — такого не найти. Кто теперь по радиотехнике консультировать будет? Кто теперь поможет собрать и настроить радиопередатчик коротковолновика-любителя? Жалко! В радиоклубе это на год затянется. Конечно, без радиоклуба регистрацию передатчика мне тоже не получить.
    — Что, допекают новые соседи? — продолжил я диалог с бабусей.
    — Нет. Их дома-то не бывает. Сам-то всё в полётах. Побудет дома два-три дня, и опять, не меньше чем на неделю. По всей стране летает. Таня тоже по какому-то «скользкому» правилу работает. То на сутки уходит. То по двенадцать часов. Выходные посередь недели бывают. Сынишку вот надысь Саша к матери в деревню увёз. В школу пойдёт нынче. Танюшка на сутки ушла. Тебе, поди, попалась во дворе.
    С коих пор бабуся соседок уменьшительно-ласкательно стала навеличивать? Что-то невероятное!
    — Ну вот, опять повезло тебе! Что за скользкое правило? — я засмеялся.
    — Ага, Таня-то всё драит и драит. Чё унитаз чистить всё время? Ох и чистюля. И так всё блестит как у кота …, — прервала свои размышления бабуся.
Эта фраза всё поставила на свои места. Бабушка рада соседке-чистюле. Потому и Танюшка. А не Танька.
    — Я заржал!
    — Договаривай уж! Охальница, — продолжал я подтрунивать над бабушкой.
    — Есть с дороги-то хочешь, а?
    — Молоко есть? — поворачиваюсь, а бабуся уже улетучилась.

    Разложил вещи. Теперь на всё лето эта комната будет моя.
    На тумбе, типа комода, стоял мой раритет: телевизор КВН-49. Первый массовый телевизор в СССР.Телевизор покупал мой отец вскладчину с дедом. Сам ящик телевизора здоровенный, а экранчик малюсенький — диагональ всего восемнадцать сантиметров. И огромная линза для увеличения размера экрана. Телевизор, благодаря моим познаниям в радиотехнике и неоценимой помощи бывшего соседа, был «жив». Только смотреть его надо было в темноте. Яркость экрана была очень низкой из-за того, что выгорел люминофорный слой экрана.

    Дверь в комнату приоткрылась, опускаю взгляд вниз двери — там морда кота. Смотрит мне прямо в глаза.
    — Яцек, ты что ли? Ну и рожу ты наел себе!
Кот вальяжно подошёл ко мне. Узнал. Давай тереться ухом о мою ногу.
    — Он! Кто ж ещё-то? — отозвалась вместо кота за дверью бабуся, — стащил вчера у новых-то соседей кусок мяса, злыдень. Всё нажраться не может. Уж всех голубей во дворе перевёл. Гад, ловит их и домой жрать тащит. Поганые голуби-то, на помойках пасутся, а он их в дом тащит. Окно в кухню всё время открыто. Вот и шастает туда-сюда.  Только и делаю, что перья в коридоре убираю. Да окно на кухне постоянно мою. Перед соседями неудобно за этого засранца. Ладно хоть в доме не гадит. А то бы я ему…
    — Они не против, что кот в доме? — прервал я воинственный настрой бабушки.
    — Да нет! Лёшка с ним играет. Этому, ведь, коню побегать да попрыгать за бумажкой на верёвочке. Лёшка тут золотинку от конфетки привязал, так мохнорылый-то чуть с ума не сошёл. Ох и носился. Они там так хохотали. Нет, вроде, не против кота. Кормят. С Лёньки-то фиг чё получал. Куска хлеба у него не всегда найдёшь.
    Про кота бабуся могла говорить подолгу. Кот был очень крупный. Весил килограммов семь. Как-то бабуся, удивляясь его размерам, запихала его в авоську и взвесила безменом. Шести килограммовой шкалы этих хозяйственных весов не хватило — весы зашкалили!

    — Иди-ка молочка с булочкой перекуси. К обеду супчик сварю. Картошки тебе нажарю.
Я вошёл в её комнату. Бабушка шила. На столе стояла швейная машинка, недошитый халатик лежал на столе. Маленький. Точнее, не очень больших размеров.
    Бабуся обшивала весь ближайший околоток. Клиентами её были в основном крупногабаритные бабы. На таких «бомб» в магазине халатик-то купить было трудно. Одну соседку из подъезда я за глаза так и звал — Тонька-бочка!
    Такса у бабуси была стабильная: трёшка — халатик, пятёрка — платье.
    Я устроился.

    Вот и встреча с друзьями. И всё как обычно. Только Олю ещё не видел. А сам не решился к ней зайти. Разволновался немного.
    Вечером увиделся со своим старшим другом. Толян! Он старше меня. Он уже отслужил в стройбате. А за плечами, вдобавок, была детская колония. Руки в наколках, какие-то колечки на пальцах выколоты. Толян объяснял, что эти колечки означают ходку на малолетку. Драчун — в смысле, что умел драться отменно, при этом не задира, но охальник и сквернослов, каких поискать надо. Конечно, выпивал. Работал электромонтёром. Специальность эту в армии получил.
    Толян — это человек, с которым можно пойти в разведку. Не знаю, но почему-то он с уважением относился ко мне. Как-то так получилось. Бабушка не одобряла мою дружбу с ним и за глаза называла его бандитом. Даже побаивалась его. Но с родителями Толяна была в дружбе. И я знаю, что бабусю они тоже очень уважали.
    Я тоже похулиганить был не прочь. Так — для бравады! Толян сгонял в магазин, притащил «бомбу». Так называли бутылки 0,8 литра с дешёвым вином «Волжское». Какая, всё же, это была отрава!
    Ещё на хвост сел парень из соседнего подъезда. Засели в сарае и напились, точнее — я напился. Мне-то, понятно, много ещё не надо было. Быстро закосел.

    Домой вернулся втихушку. Дома — никого, тишина. Вспомнил: бабушка всегда на два-три месяца летом устраивалась сторожихой в хлебный магазин. Там не столько сторожила: главное дело — это принять ночную хлебовозку. И, край, в семь тридцать утра, она уже могла быть дома. Если, конечно, с кем-нибудь языком не зацепится во дворе. Обычно это была дворничиха. Уходила бабуся на работу к восьми вечера. Работала без выходных. Говорила, что зимой отоспится.
    Я лёг. Затошнило. Сходил, слил излишки. Стало легче. Уснул.

    Утром проснулся часов в десять, а может и позже.
    — Виталька, ты чё, опять напился с Толькой вчера? Перегаром-то вон чё прёт в комнате, — это вместо приветствия начала бабуся утренний диалог.
    Бабушка ворчала, что опять я с Толькой снюхался. Что опять по сараям буду торчать со своими дружками. И что рожи-то у нас с Толькой бессовестные.
    — Вот, Виталька, скажи мне — кто твой друг? Ты своего Тольку назовёшь! А он — бандит. Значит и ты бандит. Весь двор в страхе держите, — с сарказмом закончила бабушка выкладывать логическую цепочку.
    Это уж было чересчур — бабусю несло «по-чёрному». Она немного преувеличивала, что только и буду прожигать жизнь в увеселениях. За лето я два раза окучивал три сотки картошки, которую высаживали в поле. И тот же Толян не раз помогал. Он тоже работал, как сказала бабушка по скользкому правилу. Так она называла скользящий график работы. И потому, томясь от безделья, когда выходные выпадали на будние дни, помогал мне. При необходимости — и я ему. А ещё чистили овощную яму, ремонтировали её. Помогал бабушке сбыть на рынке остатки прошлогоднего урожая картофеля. За что получал половину выручки. Бабушка сама предложила, на деньги я не напрашивался. Да мало ли по дому дел было. Даже бабушкину машинку швейную настраивал. Знал я, как это делать по учебнику для профтехучилища. Учебник мне подарил бывший сосед. Он, зная что бабушка шьёт, подавая книгу, сказал: "Будешь у бабуси личным механиком. У тебя получится!" 

   Толян мой учитель. Это он научил меня драться. Драться так, как дерётся отборная шпана. В ученики я сам напросился. Ибо тяжко было вливаться в пацанскую жизнь в том элитном посёлке. Элитный, а нравы, как в деревне. Я года полтора был чуть не изгоем. Чужак — одно слово. Недели не проходило, чтобы с кем-нибудь да не сцепиться.
   Вообще-то, драться я умел — живя в бараке без этого никак нельзя. Но в бараках были честные драки. До первой крови! И никто и никогда несмел добивать проигравшего в драке. У меня тактика страдала — я никогда не бил первым. Всё ждал, когда меня разозлит пропущенный удар. И это было не правильно.
   В зимние каникулы, когда ещё учился в седьмом классе, я обратился к Толяну за помощью.
   - Виталька, дурак ты! Чё ты рожу-то под кулак подставляешь? — надо первым бить. Смотрел кино «Бей первым, Фредди»?
Такова была реакция Толяна на мою проблему.
   Две недели за сараями «чистили» с Толяном друг другу морды. Дрались по-настоящему. Толян сказал, что имитировать драку, смысла нет. Надо зло и ловкость в себе развить, неожиданность и вероломство, бить наверняка, наповал.
   А ещё сказал, что надо вовремя «свинчивать», пока от вероломства «козлы» не очухаются. Сказал, что «не западло» и вовремя «ноги сделать», против толпы всё равно не устоять. Если против двух-трёх, то ещё, куда ни шло.
   Когда у Толяна после пары очередных потасовок засиял фонарь под глазом и уже не заживали разбитые губы, он сказал:
   — Ну, всё, хватит. Дальше отрабатывай сам на других. Главное, Виталька, ты удар стал держать, и прыти в тебе добавилось. Действуй, как я учил. Никогда не уходи сразу в глубокую оборону. Почувствовал, что будут бить, бей первым. Бей так, чтобы «козёл» был «отключён», хоть на минуту. А сам успевай. Но и никогда не задирайся.Вообще-то, приведённые выше фразы были сдобрены русскими ядрёными словечками.
      Морда моя тоже уже была вся в синяках. Мать только ахнула, увидев меня, когда я вернулся с каникул. Будто раньше не замечала, что всё время ходил с разбитой рожей. Правда, я не имел привычки жаловаться.

   Уже в феврале показал своим обидчикам. Действовал, как Толян учил. Пред двумя ублюдками я не занял глубокую оборону, а вероломно с первого удара сбил с ног одного и успел разбить нос второму. Первый пытался подняться, грозил размазать меня, но получил пинок в лицо. Наверно, это было излишне.
    Удачно начатый отпор вдохновил меня, и я вошёл в раж. Разумеется, что морду мне тогда тоже начистили. Я тоже хорошо получил. Ведь подключились набежавшие дружки. Нас разняли.
    Мужик, который нас разнимал, сказал, что нельзя так жестоко бить. Но спросил, кто научил. Я специально сказал, что друг с зоны пришёл, он и научил так драться и хлёстко бить. Мужику я тому благодарен, что разнял нас. Ведь я, руководствуясь советами Толяна, уже было собрался сбежать с поля боя. Но остался. Я считал тогда, что физическая и моральная победа была на моей стороне. Но я бы точно и не устоял, забили бы меня всё равно, если б нас не разняли.
    На льду остались пятна крови. У меня два фонаря под глазами и опухший нос, разбитые губы. Стычка на катке началась прилюдно. Наблюдателей было много. Авторитет как-то разом пришёл. Больше не пытались лезть.
    Я до сих пор задаю себе вопрос:
    — А что, так слепы были учителя в школе? Они что, не видели мою разбитую морду. И не только мою? И никто не поинтересовался!
    Школа была с высоким статусом. С уклоном на английский язык. В социальных сетях нет-нет, да и появляется коллективная фотография учителей той школы. И надпись: «Золотой педагогический состав». В школе натуральный бандитизм процветал, а они ничего не видели. Фальшивое золото.
Из всех учителей моих, у которых учился, только и могу выделить трёх педагогов: это преподаватели математики — Карамышева Вера Алексеевна, химии — Тихонова (Архипова) Тамара Егоровна и физики — Кукарцев Владимир Викторович. Все они в разное время были и моими классными руководителями. Я всю жизнь благодарен им за те знания, которые эти прекрасные преподаватели вложили в мои мозги.
    Уроки Толяна по жизни мне тоже очень пригодились. Особенно в армии. Осознание того, что можешь дать отпор, давало ощущение свободы и уверенности в себе. Парень должен уметь постоять за себя.


Глава 1.3

   Понеслись летние деньки. Новых соседей я так ещё и не видел.
   Я теперь точно знаю, что это была пятница, 23 июня. Толян в тот день с работы пришёл слегка поддатый. Около восьми вечера собрались во дворе.

   Дом наш угловой и был буквой «Г». Со стороны двора часть дома размещалась напротив скамейки соседнего подъезда. С балкона, метрах в пятнадцати от скамейки, за нами часто любила наблюдать Оля — та девочка, с которой я крепко дружил с первого класса.
   Я вынес гитару. Пели Высоцкого. Толян «тащился» от песенок типа «Зэка Васильев и Петров зэка».
   Песен Высоцкого я уже знал море. На все случаи жизни. И уже став взрослым, я оценил его, как поэта, как человека с огромнейшим кругозором, очень талантливым и начитанным. По владению словом Владимира Семёновича Высоцкого я ставлю наряду с Маяковским В. В.
    А их каламбуры! Например, у Маяковского в стихотворении «О советском паспорте» есть фраза: «…и, не повернув головы кочан…», — или там же, — «…берёт как бомбу, берёт как ежа, как бритву обоюдоострую…».
    У Высоцкого, в песне о хоккейном матче СССР-Канада есть такие строчки: «Профессионалам, зарплата навалом. Плевать, что на лёд они зубы плюют».

    На балконе появилась Оля. Высокая, стройная, хрупкая, как тростинка. Очень красивая девочка. Весёлая и компанейская. Кое-кто из пацанов во дворе завидовал мне, что с этой девочкой у меня очень доверительные отношения.
    Я сразу сменил репертуар на популярную тогда песенку «Соловьиная серенада». Исполняли её ВИА «Поющие гитары». Кто постарше, должны помнить:
 Если, скажем, однажды
 Вдруг, случится такое:
 Соловьи перестанут
 Песни петь под луною
 Кто поможет влюблённым
 В их таинственном деле?
 Кто для них будет петь
 Соловьиные трели?

   Я старался. Играл я на гитаре хорошо, достаточно виртуозно. Но вокальные данные у меня не очень. Голос-то мне никто не ставил.
   Оля хлопала в ладоши, кричала: «Виталик! Браво». Вдруг убежала в комнату и через несколько секунд выбежала с цветком в горшке, сделала вид, что хочет бросить его мне.
   — Виталька, лови! — весело крикнула Оля.
Цветок! Это был колючий столетник в горшке — алоэ.
   Мы с парнями ржали, будто кони. Оля умела, как сейчас говорят, приколоться.
   — Виталька, привет. Ты когда приехал?
   — Вчера утром.
   — А ко мне почему не заглянул? — с напускной обидой в голосе спросила Оля.
   — Не знаю…, -растерянно ответил я.
   Я и правда не понимал, что меня сдержало забежать к ней вчера. Будто застеснялся тех чувств, ещё умом непонятных, неосознанных, которые проснулись во мне совсем недавно.
   — Ладно, прощаю! — с задорным смехом выкрикнула Оля, — ты уже классно играешь.
А у меня в душе появилось волнение от предстоящей встречи с Олей.

    Потом были шлягеры: «Толстый Карлсон», «Люди встречаются, люди влюбляются», «Нет тебя прекрасней».
    — Виталик, «Нет тебя прекрасней» — это ты про меня? — Ольга залилась звонким озорным смехом, — давай ещё раз спой.
    А я смутился. Как-то уж очень откровенно, на весь двор, Оля озвучила мои мысли, которые совсем недавно появились в моём сознании. И правда, именно эти три слова были адресованы Оле. Последнее время, вспоминая Олю, где-то  внутри меня разливалась томительная истома. Перед глазами вставал лучезарный образ этой девочки. И неимоверное желание взять Олю за руку и бесконечно долго идти по лесной тропинке. Так мы с ней гуляли в парке в минувшие зимние каникулы.
   - Потом тебе скажу, — не нашлось чего-либо другого ответить на Олин провокационный вопрос.
   — Виталик! Браво! — кричала Оля.
   — Озорная она сегодня, — отметил я для себя.

   Я вскоре охрип. Толян ткнул меня в бок, мотнул головой в сторону подъезда. Зашли в подъезд, Он сунул мне под нос бутылку 0,7 литра с каким-то портвейном и предложил «прополоскать» горло. Я не отказался. После нас остальные ребята по очереди посетили подъезд. Там в углу, под лестничным маршем, в вечном полумраке, стояла заветная бутылочка. Её туда предусмотрительно поставил Толян.
   Вернулись на скамейку. Молчали, парни постарше курили. Я этим не увлекался тогда. Куда уж в пятнадцать-то лет. Но помаленьку пробовал спиртное. Тлетворное воздействие двора!
   С дружком в школе прикалывались — переделывали популярные песни. Попала под раздачу и песня «С чего начинается Родина» — исковерканный нами вариант стал называться «С чего начинается выпивка». С таким заголовком кое-какие строчки в тексте песни и менять не стали: «С хороших и верных товарищей, живущих в соседнем дворе…». Вот так, через дворовое воспитание шло приобщение к спиртному.

   В те годы я стал настоящим меломаном. Юрий Антонов, «Поющие гитары» и квартет «The Beatles» были для меня верхом совершенства.
   К сожалению, уже вначале 1970 года из-за проблем с руководством «Ленконцерта» Антонов вынужден был уйти из ансамбля. Последнюю свою песню, написанную в ансамбле, Юрий Антонов на прощание подарил Евгению Броневицкому. Это был нотный листочек со строчкой мелодии и гармонией под нотами. Евгению песня очень понравилась, на одном дыхании он сделал оркестровку, сочинил красивейшее гитарное соло. В песне было два куплета слов, третий дописал питерский гитарист Михаил Беляков. Так получился национальный суперхит — «Нет тебя прекрасней», гениальная работа композитора Юрия Антонова.

    Я отдохнул. От вина появился кураж. Толян ещё предложил заглянуть в подъезд. Ещё пивнул три — четыре глотка. Похорошело! Кураж крепчал.
    Взял гитару и снова запел. Запел «Girl» — хит «The Beatles». Эту песню меня научил играть, теперь уже бывший, бабушкин сосед Лёня. Он натаскал меня играть довольно сложную и виртуозную партию на гитаре. Научил прекрасному произношению этой песни на английском. Хотя уже был и вариант русского текста.
    Я спел один куплет на английском языке и уже сделал проигрыш, чтобы запеть на русском, как сзади послышалось цоканье каблучков. В поле зрения вошла девушка. На каблучках, в чёрной юбочке чуть ниже колен и белой блузочке.
    Она прошла ещё шагов на пять-шесть вперёд. Остановилась, повернулась лицом к нашей компании, изящно склонила свою прелестную головку чуть на бок и с явным интересом стала смотреть на меня. И мне показалось, что смотрела она с некоторым удивлением.
    Слегка смугленькое милое личико, чуть пухленькие губки, тёмные глазки, тёмные волосы, красиво уложенные, и эта её чёлочка, делали незнакомку неотразимой.

    Я запел первые строчки «Girl» — «Девушка»:

 Я хочу вам рассказать,
 Как я любил когда-то,
 Правда, это было так давно.

   После этих слов незнакомка мило заулыбалась и продолжала с неподдельным любопытством смотреть мне в глаза.
   Во мне что-то ёкнуло. Как же она была очаровательна! Невозможно было оторвать от неё взгляд. Я пел и смотрел на неё. Взгляд её я выдержал до конца песни.

   Песня кончилась, гитара замолчала, а я, как заколдованный, не в силах был оторвать взгляд, так и продолжал смотреть на красавицу.
   Толян ткнул меня в бок:
   — Ты чё?
   Оцепенение прошло. Я никак не мог понять, как удалось доиграть сложную партию гитары без ошибок, не поглядывая на гриф гитары.
   Оля с балкона опять кричала «Браво», хлопала в ладошки и опять делала вид, что запустит в меня этот горшок со столетником:
   — Виталик, лови!
   Незнакомка, оглянувшись на Ольгин балкон, опять мило заулыбалась и тоже захлопала в ладошки. И всё также, держа головку, слегка склонив её вправо, спросила:
   — Ты уже даже успел полюбить? Но ты же ещё так молод, совсем ещё мальчик! И как же давно была эта твоя любовь? И часто тебе снятся такие грустные сны?
   Голосок её лился, как ручеёк — серебристый, чистый и прозрачный. Через лёгкую иронию в её приятном голосе я услышал и какую-то грусть, едва уловимую. Будто расстроило её что-то. Может мне и показалось тогда. А незнакомка улыбалась и продолжала:
   — Ты молодец! Где так научился играть? Ты в музыкалку ходишь?
   А я, словно, язык проглотил. В горле ком. Толян опять ткнул меня локтем в бок:
   — Отвечай, тебя спрашивают.
   — Сам научился, — ответил я, еле скрывая недовольство, что меня мальчиком окрестили в присутствии моих крутых друзей!
   — Я присоединяюсь к этой девочке на балконе. И правда — браво! Молодец! — незнакомка, будто, хотела подойти ко мне поближе.
   Она, сделав шаг навстречу, остановилась, зачем-то ещё раз оглянулась в сторону Ольгиного балкона. Опять, заглядывая мне в глаза, похлопала в ладошки, опять мило улыбнулась и ушла в мой подъезд.
   Взгляда её я немного испугался. Уж очень он был пронзительный и колкий. Но её улыбка вернула мне самообладание.
   Я видел, как Оля до самого входа незнакомки в подъезд, сопровождала её оценивающим взглядом.
   Толян засуетился:
   — Это кто? Олька, ты знаешь эту фифу?
  Но никто не знал!

   Сидели до поздней ночи. Толян принёс из сарая ещё бутылку портвейна.
   Светило наше переживало период летнего солнцестояния — солнцеворот. Было уже позно, а темнота только начала окутывать двор. Совсем перестали различаться цвета. С Толяном и ещё двумя дружками допили портвейн. И разошлись по домам.

   Дома никого. Тишина. Бабушка караулит свою булочную.
   Я засыпал, а перед глазами стояла таинственная незнакомка. Красивая! У неё такая милая и добрая улыбка. И очень пронзительный взгляд, немного пугающий. Какая она красавица! Я никогда ещё не видел таких красивых девушек.
   — Молодец…. Тебе снятся такие грустные сны? Ты же ещё так молод! …. Ещё мальчик, — где-то внутри меня журчал, будто ручеёк, голосок незнакомки,.
И меня уже не будоражило, что незнакомка окрестила меня мальчиком! Правда, мальчик был ростом под сто семьдесят пять сантиметров, и, пожалуй, уже выше всех своих старших дружков.
   Я незаметно уснул.

Глава 1.4

   Проснулся около девяти утра. Бабушка, похоже, ещё и домой не заходила. Наверно, опять языком зацепилась.
   Слышу незнакомые шаги в коридоре. Потом шум льющейся воды из душа. Кто-то полоскался с утра.
   Я встал. Умываться пришлось на кухне.
   Обещал бабушке картошку в поле окучить на первый раз. И так затянул с этим уже не меньше чем на неделю. Оправдание, конечно, было. Я сдавал экзамены за восьмой класс.
   Пошёл на кухню, поставил чайник на газовую плиту и вернулся в комнату. В ванной тропическим ливнем продолжал поливать душ.

   Пора плиту выключить — вода должна уже закипеть. Выхожу из комнаты и чуть не получаю в лоб открывающейся дверью из ванной комнаты. Реакция хорошая, а потому успеваю увернуться и вижу выходящую женщину.
   На ней розоватого оттенка комбинация. Раньше был такой вид женского нижнего белья. На голове накручено полотенце в виде чалмы. Другое полотенце в руке.
   От неожиданности она ахнула, прикрыла грудь полотенцем и пыталась скрыться за дверь. Но глянув на меня, округлив свои очаровательные глазки, с удивлением спросила:
   — Это всё же ты? Это ведь ты вчера играл на гитаре во дворе? Извини, я чуть не пришибла тебя!
   — Почему «всё же»? — успело мелькнуть в голове.
   Передо мной стояла та грациозная девушка. Та симпатюля, которая сверлила меня вчера глазами пока я играл на гитаре во дворе. Та красавица, с мыслями о которой я заснул минувшей ночью. Сомнений не было — это была она.
   Испуг с её милого личика исчез, и она так же, как вчера, склонив прелестную головку вправо, мило заулыбалась.
   — А ты кто? — озорно спросила она, — наверное, внук Анны Фёдоровны?
Она стояла передо мной почти нагишом, с прикрытой полотенцем грудью, и я никак не ожидал, что она начнёт диалог, да ещё с озорными интонациями в голосе.
   — Я… я… играл вчера. Да, внук, — смущённо ответил я, и опять не мог оторвать взгляда от её глаз. Это были тёмно-карие глаза, почти чёрные.
   Она вдруг спохватилась, что стоит в неглиже перед незнакомым парнем, да ещё и пытается завести разговор, опять ойкнула и быстренько проскочила мимо меня, удалилась к себе в комнату.
   Я украдкой глянул ей вслед, боясь, что она обернётся. Но всё же был пойман, как воришка. Незнакомка успела перехватить мой взгляд — она неожиданно обернулась, перед тем, как скрыться за дверью.

   Налил чай и ушёл в комнату, но аппетит пропал. В мозгу никак не укладывалось, что эта девушка теперь наша соседка. Бабушка назвала её Танюшкой. Как у Пушкина. В восьмом классе нам по школьной программе преподавали «Евгения Онегина»!
   Но что за наваждение? Почему мне так тревожно и грустно вдруг стало на душе? Разгоралось желание опять увидеть её. Опять смотреть ей в глазки и любоваться очаровательной улыбкой. А сердце уже колотилось, как швейная машинка. Такого со мной ещё никогда не бывало!

   Я ещё не увлекался девочками. Мне было достаточно общения с ними. Ещё с тех времён, как стал помнить себя, у меня была подружка Люська! Потом с первого класса появилась Оля. А с третьего класса с Олей оказались в одном доме. Дружба стала ещё крепче. Моё отношение к ней было, как к верному другу! Несмотря на то, что она девочка.
   А увидел Таню, и что-то затрепетало внутри меня. И теперь это душевное состояние создало непонятный дискомфорт в моей душе.

   Я с ногами забрался на диван, согнул их в коленях и положил на них голову, обхватив её руками.
   Забрезжил перед глазами образ этой красивой девушки. Виделось, как она стояла вчера в пяти шагах от меня и пристально, глядя мне прямо в глаза, слушала песню. А потом эти ироничные вопросики про любовь. Что же она хотела увидеть в моих глазах?
   Я заметил вчера, как медленно, к концу песни, её улыбка совсем исчезла с миленького личика.

 До сих пор она мне часто снится в белом платье,
 Снится мне, что снова я влюблён.
 Раскрывает мне она, любя, свои объятья,
 Счастлив я, но это только сон.
   Грусть отразилась на лице незнакомки. И, похоже, было на то, что она сопереживала событиям, о которых пелось, в общем-то, совсем незамысловатой битловской «Девушке». А потом опять улыбка искоркой проскочила по её губкам.

   Бред какой-то! Это что — я влюбился? Так не бывает! Нет, бывает, но в книжках и кино!
   — Что с тобой? Тебе плохо? — как гром раздалось совсем рядом, а прикосновение чьей-то руки, как молния ударила по голове.
   Я подскочил, как ошпаренный. Передо мной стояла красавица-соседка. На ней ситцевый сарафанчик с голубыми мелкими цветочками. Причёска, как вчера вечером. Чёлочка делала её похожей на девочку. Переведя дух, я ответил, что всё нормально, задремал.
  — Извини! Испугала тебя! А я подумала, что тебе плохо. Ты даже не слышал, как я попросила разрешения войти. Я и сама-то испугалась, увидев тебя в такой позе.
  Я сразу не нашёлся, что ответить ей. Но глянув на часы, висящие на стене, тут же сообразил:
  — Вы меня за полчаса уже дважды испугали, — выпалил, глядя в её красивые глазки.
  За словом в карман она тоже не полезла:
   — Ты тоже два раза. Тогда в дверях и сейчас. Так что мы квиты!
  Наступила небольшая пауза, а мы так и продолжали смотреть друг другу в глаза.
  Я не выдержал сегодня. Уж больно она была красива. Я смутился. И, похоже, покраснел.
   — А ты хорошо спал сегодня? — спросила она, — я вчера долго стояла позади вашей компании, слушала, как ты поёшь и здорово играешь.
   Я не знал, что ответить на этот вопрос, я не понимал смысловой связки между самим вопросом и последующим комментарием.
   Она, подумав немного, продолжила:
   — Я видела, как ты заходил в подъезд с тем парнем, что сидел справа от тебя. Ты с ним вино или водку там пил? Ведь пил? Вот и подумала, что сегодня тебе плохо. Значит, я не ошиблась. А ещё поняла, что это тот парень с гитарой зашёл домой поздно ночью. Гитарой ты о стенку стукнул. Вот и подумала так.
    После этого стало понятно, к чему она устроила этот допрос. Хотелось резко ответить, что это моё дело: пить или не пить.
    Я поднял на неё свой взгляд и готов был уже на грубость. А она улыбалась своей очаровательной улыбкой. Как же она мила! Я влюблялся в неё со скоростью света. Надуманное желание выказать себя грубияном тут же испарилось.
    — А недавно утром в подъезде ты чуть не сбил меня с ног. Так ведь? Теперь вот тоже по гитаре догадалась.
    Вот тебе бабушка и Юрьев день! Шерлок Холмс в юбке!
    — А зачем ты пьёшь? Ты же так молод! — продолжала она засыпать меня вопросам, не получив ответов на предыдущие.
Какой у неё приятный голос. Она продолжала смотреть на меня в такой же манере, как и вчера. И какая у неё обворожительная улыбка! Она красавица! Меня несло в душе, я уже не мог подобрать эпитеты, которыми готов был усыпать её. Она самая-самая лучшая на свете.
    Я молчал. Не знал, что ответить. Но уже понимал: всё, я влюбился! Как мальчишка! Да я и был мальчишкой.
    Ещё вчера она без спроса зашла в мою душу, когда мы долго смотрели друг другу в глаза. Вовсе не хотелось отвечать на заданные вопросы. Хотелось закричать:
    — Я люблю Вас!
    — Я засыпала тебя вопросами. Можешь не отвечать. Давай-ка лучше знакомиться! Скажи хотя бы, как тебя зовут. А… вспомнила, я же слышала от твоей бабушки и от девочки с балкона, что ты Виталий!
    — Да. — совсем односложно ответил я.
     — А я Татьяна, — и подумав секунду-другую, добавила, — Васильевна. Соседкой буду. Она продолжала смотреть мне в глаза и улыбалась.
    - А полное имя твоё как? — продолжала она. И вся светилась от какой-то нахлынувшей на неё радости.
    Пришлось полностью представиться.
    — Ну, вот и познакомились. Значит Виталий в «квадрате». Мне ещё не встречались такие, — она так озорно это говорила и опять так мило улыбалась, протягивая мне свою ручку.
     Я оторопел. Мне предоставился случай прикоснутся к ней. Я замешкался, но тоже протянул руку. Моя рука больше, её маленькая ручка утонула в моей ладони. Я покраснел. Она быстро освободила свою ладонь и направилась к висевшей на стене гитаре и провела пальчиком по струнам. Гитара отозвалась гаммой открытых струн шестиструнки от МИ большой октавы до МИ первой октавы: — Ми — Ля — Ре — Соль — Си — МИ.
     — Получилось! — она мило хихикнула, — а можешь меня научить?
    Вдруг личико её стало грустным. Будто что-то расстроило её. Она пошла к выходу. Повернулась в дверях и уже с улыбкой сказала:
    — Поболтаем ещё вечером. Только не пей с тем парнем! Виталик, я очень-очень прошу тебя!
     И только тут я рассмотрел её во весь рост. Вчера я видел только её красивое личико и глазки. Ростиком не выше метр шестьдесят пять. Сегодня сарафанчик на ней был короче вчерашней юбочки, и мне удалось увидеть её привлекательные ножки чуть выше коленок. Хотя в те свои годы я не обращал на это внимание. Не интересовало!
Ладненькая вся, красивая. Не налюбуешься. Сердце опять защемило.
     — Танечка, милая! Не уходи, останься! — хотелось закричать ей вслед.
Но вместо этого согласился поболтать вечером. Вот только о чём? И пообещал не пить с Толяном.

     С этого момента я потерял спокойствие, сон и аппетит. Голова была занята Таней и только Таней. Вот так, неожиданно, вошла в мою жизнь красавица-соседка. Замужняя женщина — Татьяна Васильевна.

Глава 2.1

    Всего за один вечер и одно утро состояние моей души резко изменилось. В мою жизнь вошёл новый человек. Я не звал, а он вошёл. А я не сопротивлялся. Почему? Почему так легко это случилось?
    Что это было? Любовь? Но что такое любовь? Такого чувства по отношению к девушкам у меня никогда не было. А теперь появилось желание быть рядом с Таней. Хотелось слышать её приятный голосок, видеть, как она говорит и улыбается. А её глаза, проникающие в глубину души, заставляли учащённо биться моё сердце. Возникало желание обнять её, крепко прижать к себе.
    Вчерашний и сегодняшний словесный контакт вселил в мою душу только беспокойство и какую-то неимоверную тоску. Это, наверно, и есть симптомы той болезни души, которую и называют влюблённостью.
    Любая болезнь сопровождается какой-то болью. На душе появилась ранка, как заусеница на пальце или порез. Стоит прикоснуться и становится больно и выступает капелька крови.
    По весне плачут берёзы: где мороз зимой поранил, а где и человек топором. Так и у меня в душе. Стоило подумать о Тане, и мне становилось больно. Хотелось плакать. Невольно из глаз вытекали слёзы. Мне не раз били морду, порой в несправедливой и неравной драке. Обида меня перехлёстывала от этой несправедливости. Но слёз из меня ни один соперник никогда не выжал. Во всяком случае, я не помнил на тот момент, когда последний раз лил слёзы. А тут! Самому странным казалось это состояние плаксивости. 
    Никогда не думал, что состояние влюблённости может быть так тягостно. Подсознательно я понимал, что это юношеская впечатлительность. Но от этого только ещё больше нарушало моё душевное равновесие.
    Таня… Татьяна Васильевна…. Девушка-лапушка. В ней всё было прекрасно. Всё в ней гармония. Но почему так больно?
    Почему у меня никогда не возникало таких чувств к Оле? Оля очень красивая и добрая девочка. За многие годы знакомства с ней только минувшей зимой, после проведённых вместе каникул, возникло желание чаще видеться. Я стал немного по-другому смотреть на свою давнюю подружку. Но в душе не было такого сумбура. Оля была мне только  друг. Как добрая и отзывчивая сестрёнка.

    Николай Некрасов на ум пришёл. Не любил я его тогда. Про женщин его стихи вызывали только недоумение:
       Пройдёт — словно солнцем осветит!
       Посмотрит — рублём подарит!
    Причём тут деньги? Не нравится мне это. Не нравится в контексте всего стихотворения. Ну, скажите мне, зачем это надо? Инструктор по гражданской обороне, что ли, она?
       Коня на скаку остановит,
       В горящую избу войдёт!
У меня ассоциация с мужланкой.Хоть ты тресни!
    Помню, вкатили мне «кол» по литературе за сочинение по теме некрасовских стихотворений.
    Был бы Некрасов нашим современником, не того наворочал.
    «…С гранатою ляжет под танк…» — цитата из моего школьного сочинения. Эта фраза и сподвигла преподавателя «воткнуть» мне «кол». Переписывать сочинение из принципа не стал.
    Толи дело у Пушкина:
        Всё в ней гармония, всё диво,
        Всё выше мира и страстей;
        Но, встретясь с ней, смущённый, ты
        Вдруг остановишься невольно
        Благоговея богомольно
        Перед святыней красоты.

    Напыщенно немного, но мне больше по душе.

    Образ Тани — он вышел для меня из «Евгения Онегина». Пусть и не похожа по описанию Таня на героиню пушкинского романа. Но как воспето Пушкиным имя Татьяна!
    Во время изучения не понимал: зачем нам, восьмиклашкам, по существу ещё детям, впихивают в наши «бестолковки» роман о любви, да ещё в стихах. Какая нам ещё любовь? Но к окончанию восьмого класса что-то изменилось в моём сознании, и я по-другому стал смотреть на этот роман.

    Я не знал, сколько Тане лет. На вид, казалось, не старше лет двадцати трёх. А на личико — совсем ещё девочка. Не худенькая и не пухленькая. Вся ладненькая, хорошенькая, милая. Да и не умел я оценивать возраст женщин. Зачем мне это надо?
    Что я знаю про неё? От моей бабушки известно: замужем, есть сынишка,в школу пойдёт этой осенью. Учитывая «брачное» законодательство СССР, посчитал, что её минимальный возраст должен быть двадцать пять — двадцать шесть лет. Значит она старше меня, как минимум, на десять лет.
    Я расстроился. А зачем мне всё это? Всё равно ничего не изменить. Ну, помучаюсь, пострадаю, что совсем не доступна мне Таня. И решил для себя, что не надо на неё заглядываться. Решил, а себя стало до слёз жалко.

    Мои размышления прервала бабушка. Что-то задержалась сегодня она со «службы». На выслушивание бабусиных размышлений о смысле жизни я не был настроен. Наспех перекусил, быстро собрался и уехал в поле окучивать картошку.

    Работал не торопясь. Жара начала давить с утра, потому часто уходил в тень и лежал под берёзкой. Пришлось съездить два раза на ключик, где вода была такой ледяной, что зубы ломило.
    Судя по диаметру ствола, берёза была старая. Я лежал и рассматривал шрамы на коре. Одни сделали мои руки, а другие когда-то сделал мой дед. Это зарубки от сбора берёзового сока весной во время начала вегетации.

    Когда-то дед ранней весной взял меня на «охоту». Это он так назвал. Потом я понял, что дед прививал во мне мужское начало. Ибо рос я без отца. И больше никто, кроме него, не мог этого сделать. Мне тогда было уже почти семь лет. И дед решил, что пора научить меня стрелять и приобщить к оружию. Наверно, рановато, ведь «двустволка» двенадцатого калибра была почти с меня ростом. Это ладно: я был не по годам рослый. Дед, видимо, предчувствовал быструю кончину, потому и торопил события.
   Дорога к болоту, где можно было безопасно стрелять, лежала мимо того полевого участка, где и росла эта берёза.
   Выйдя из жилой зоны, дед нацепил на меня патронташи, полные патронов. Их три было. Один был тяжёлый и в два раза мог обвиться вокруг моей талии. Потому дед повесил патронташ на меня так, как я видел на картинках с изображением революционных матросов, опоясанных пулемётными лентами. На моём плече тоже висело ружьё — игрушечное. Я гордо вышагивал рядом с дедом. Оба с ружьями!
   Природа уже оживала от зимней спячки. На первом пути к болоту дед сделал зарубку на берёзе и ловко приделал к ней металлическую кружку. Сказал, что на обратном пути у нас будет сладкая прохладная водичка. Конечно, сок берёзовый я пил и не раз. Дед весной, возвращаясь с охоты, всегда приносил целый бидончик. А ещё уток и куличков. Но вкуса этой дичи я уже не помню.
   Стреляли много. От стрельбы сильно заболело правое плечо и звенело в правом ухе. Во время выстрелов дед держал меня сзади, чтобы я не свалился на спину от отдачи. Да ещё он срезал из ивы ветку с рогатиной. Воткнул её в землю, и на рогатину опирали ствол ружья. Мушкетёр, не иначе. Когда я немного устал, прилегли отдохнуть. Дальше дед устроил мне стрельбу с колена и лёжа. Фанерные мишени, предусмотрительно прихваченные дедом, разбили в дребезги.

    На обратном пути пили сок. От усталости я еле передвигал ноги. Дед предложил сделать привал. Сидя на пеньке он покурил. Сказал, что у этой берёзы самый вкусный сок из всех, которые растут рядом.

    Дед умер через два месяца, так и не проводив меня в первый класс. А я теперь лежал и искал ту зарубку, которую он тогда сделал. Но так и не нашёл. Шрам зарос и был незаметен.
    Вот бы на человеке так! Шрам в душе, он невидим посторонним, но человек с ним может жить всю жизнь, и душевная рана будет ныть до тех пор, пока человек способен ощущать боль.
    Нам свойственно рубить с плеча. Оставляем рваные раны налево и направо. Но мало тех, кто потом может заживить их, чтобы не кровоточили шрамы, не терзала боль тело и душу.
    Дед чем-то залечил зарубку на берёзе, но как: я не запомнил. Честно говоря, мне тогда это было не интересно. В тот момент меня интересовало настоящее ружьё. Из стреляных металлических гильз и из ствола пахло тухлым яйцом. Дед сказал, что так пахнет сгоревший дымный порох. А от бездымного — запах слащавый. И сказал, что после охоты мы ещё будем чистить и смазывать ружьё.

    Спустя восемь лет я лежал под этой берёзой, которая когда-то напоила нас живительной влагой. Нарисовалась в сознании картинка: представил, что Таня рядом со мной. Я предлагаю Тане берёзовый сок, но она отказывается. Говорит, что она не может пить слёзы. Похоже, я чуток вздремнул. Во сне, видимо, прослезился. Открыл глаза, а они влажные.
    Тут меня и понесло. Представил себя вот такой берёзой, на которой сделали зарубку, а с меня ручьём текут эти слёзы — это была такая аллегория. Короче, бред!

    Жара начала спадать. Загимзели около уха комары, набиваясь в кровные братья. Один таки «породнился» — успел тяпнуть меня в лоб. И был казнён мощным шлепком. Так шлёпнул себя по лбу, что в голове загудело.
    Я выматерил эту назойливую тучу «гоминдановцев». Чего греха таить — приобщался к великому русскому. Встал. Направился в поле. Стало смешно над собой. Ишь ты, берёзка! Дерево — оно! Скорее Дуб! Засмеялся вслух и пошёл доделывать работу. Оставалось совсем немного.
    Который час был — я не знал. Наручных часов я в свои пятнадцать лет не имел. Родители считали, что в таком возрасте это роскошь, и их, часы, надо заслужить. Только чем было заслуживать? Учился хорошо. Дома всё умел делать: и поесть приготовить, посуду помыть и полы. Предков не напрягал, в школу учителя не вызывали. Дрался только часто. Но родители, как будто не замечали этого. Одним словом, был совсем «никудышный», даже на часы не заслужил. А у бабушки отрывался — баловала она меня. Хотя я всегда ей помогал.

    Солнце уже далеко завернуло в сторону заката, чуть спала жара, а озверевшие комары, за «казнь на лобном месте» их собрата, набросились на меня с удвоенной силой.
    Минут через сорок я летел на велосипеде в сторону дома. Хотел страшно есть и пить. Спина горела — подпалился немного на солнцепёке. А ещё через пятнадцать минут я загнал велосипед в сарай и направился домой.
    Ткнулся в дверь — закрыто. Постучал. Звонки на дверях редко у кого были в те годы. Секунд через десять дверь открывает Таня.
    — Ой! У тебя кровь на лбу!
Я и опомниться не успел, как она лизнула свой пальчик и стёрла кровь со лба.
    — Это комар меня в лесу, — ответил я и очень смутился.
    Таня в этот момент почти касалась меня своим телом, приблизилась, была совсем рядом. Я выше её, а потому вижу ложбинку на её груди. В голове мелькнула дерзкая мысль прижать её к себе, но я был пыльный, с грязными руками, а она благоухала как роза. Нежная белая роза в белом платьице — просто невеста. Какая она красивая и нежная. В голове закрутились Битлы:
       До сих пор она мне часто снится в белом платье,
       Снится мне, что снова я влюблён.
       Раскрывает мне она, любя, свои объятья,
       Счастлив я, но это только сон.
    Почему же эта простенькая песня, исполненная Битлами, мне два дня не даёт покоя?
    Как-то так получилось, что моя правая рука оказалась в её маленькой ручке. Я попытался освободить свою руку. А она, весёлая, заявила, что они все ждут меня.
    — Кто же это — все? — мелькнуло в голове.
    Из её комнаты донеслась музыка — Битлы запели «Девушку». Что за наваждение? Далась она им. Будто других песен не было.
    Дверь их комнаты, скрипнув слегка, открылась. Из комнаты вышел мужчина, а когда он проследовал через порог, я увидел сидящую у них бабушку и накрытый стол.
    Я заметил, что Таня несколько энергично отстранилась от меня, как бы отступая назад, чтобы впустить меня в коридор, но, оказывается, уже я держал её нежную ручку в своей руке. Даже не понял, как же так получилось. Ведь я сам хотел освободить свою руку из её нежной ладошки.
    — А… музыкант! Мы только о тебе говорили, — сказал мужчина и протянул мне руку.
Я подал свою немытую руку.
    — Александр Иванович, — отрапортовался он, — но предпочитаю, чтобы называли просто Саша.
    Я тоже представился:
    - Виталька. 
 А в голове опять мелькнуло: «Что могут про меня говорить люди, которые меня не знают? Ух, эта бабуся. Ну и трепло»
    — Виталь, давай-ка проходи за стол.
Я вынужден был отложить столь скорое предложение, сославшись, что должен посетить душ и переодеться. Саша согласился, но поторопил:
    — Через двадцать минут заходи на посадку, посадку разрешаю. Будем новоселье отмечать.

    Таня! Тепло её нежной ладошки всё ещё жгло мне руку, хотя мои, натруженные тяпкой, руки горели огнём, ныла сорванная мозоль на большом пальце правой руки. Я имел счастье второй раз прикоснутся к этой красивой девушке.
    У меня мелькнуло в голове, что Саша совсем не подходит Тане. Он старый какой-то. Больше на старшего брата тянет, а не на мужа.
    Я ушёл мыться.

  Глава 2.2

    Я переодевался. Моё нервное напряжение нарастало с каждым ударом сердца. Я понял, что боюсь оказаться рядом с Таней в присутствии других людей, боюсь, что не удержусь и буду смотреть в её темно-карие, пронзительные глаза. И все увидят и поймут, что я влюбился в неё.
    От нервного напряжения из носа пошла кровь. Испачкал кровью надетую рубашку. Застучало в висках. Я схватил полотенце из шифоньера и кинулся в ванную мочить его холодной водой. Вернулся в комнату и лёг на диван, запрокинув голову, наложил на переносицу и лоб холодный компресс.
    Я не испугался, нет! Я знал, как остановить кровотечение — это опыт частых драк и потасовок. Частенько приходилось останавливать кровь из разбитого носа. Зимой было в этом плане поудобнее: снег под рукой, им и кровь смыть можно, и холодный снежок к носу приложить, и не земле, всё же, а на снегу, полежать.
    Не испугался, но не понимал, как могло открыться кровотечение от волнения.
Кровь, как назло, не останавливалась и заливала глотку. Противный сладковатый привкус крови вызывал рвотные рефлексы. Почему-то стало знобить.

    Меня, наверно, потеряли. Стук в дверь, Сашин голос попросил поторопиться. Он, похоже, на кухню зачем-то ходил. Я крикнул, что уже иду. Пришлось вставать. Но не успел я дойти до зеркала, чтобы осмотреть лицо, как в носу защекотало, и кровь снова потекла. Зажав нос, опять кинулся в ванную мочить полотенце. И снова, запрокинув голову, лёг на диван. Озноб усилился.
    Стук в дверь, не дожидаясь ответа, кто-то входит. Кто именно — я не видел, полотенце закрывало мне глаза. И почти тут же испуганный голос Тани:
    — Виталик, миленький мой, что с тобой, что случилось? Мальчик мой, почему полотенце в крови?
Сняла с лица окровавленное полотенце. Я увидел её испуганное личико. Рукой она провела у меня по верхней губе, стирая из-под носа кровь.
    — Саша! — закричала она, — срочно скорую вызывай.
Влетает в комнату Саша. Видимо, он сообразил, что у меня кровь носом идёт. Потрогал мне голову рукой. Спросил, не лихорадит ли меня. Я мотнул утвердительно головой.
    — Перегрелся наш Виталька на солнце. Солнечный удар. Додумался в поле на солнцепёке работать, — быстро поставил диагноз Саша и убежал вызывать скорую.
    Вот и причина кровотечения. Потому и озноб.
    Охая, ввалилась и бабушка. Раскудахталась. Ну, кто, как не она, доложилась соседям, что я в поле на картошку уехал. Болтушка! Ей уж на дежурство надо было уходить. Таня ей говорит, чтобы та шла и не переживала, они с Сашей сделают всё, что надо. И скорая сейчас приедет.Бабушка решилась-таки, ушла на «службу». Я остался один на один с Таней.
     — Виталик, давай снимем рубаху, да и брюки бы тоже снял, — сказала Таня и, не дожидаясь моего согласия начала расстёгивать рубашку. Тебе охладиться надо.
Вот те на! Снимать штаны при девушке не хотелось. Но голос Тани возымел на меня магическое действие, и я невольно подчинился. Таня помогала снять рубашку, а я чувствовал, что Таню била мелкая дрожь. На глазках появились слёзки. Я смотрел на её милое личико и мне так захотелось обнять её.
    Лежал перед Таней в трусах. Стеснялся. Она закрыла меня по пояс простынёю, которая лежала на тумбочке рядом с диваном. Меня затошнило. Еле сдержался. Хотя желудок мой был уже давно пустой.Таня взяла окровавленное полотенце и вышла. Через некоторое время в комнату вошли две Тани. В руках у каждой тазик. У меня двоило в глазах. Опять приступ тошноты. Двоящаяся Таня подставляет тазик. Но тошнота опять отступила. Я попытался встать.
    — Лежи, не вставай мой малыш, — сказали две Тани одновременно, — какой ты весь горячий. И весь дрожишь. Давай ещё мокрое полотенышко на лобик положим и на грудь. И зажми вот это холодное полотенце между ног.
Между ног полотенце!? Это здорово меня встряхнуло! При девушке совать мокрую тряпку в трусы я категорически отказался. Ладно бы Саша это предложил. И не в присутствии Тани. Таня вошла в моё положение и не стала настаивать. Только впервые за последние минуты она слегка улыбнулась.
    — Виталь, я отвернусь. Смешной ты мальчишка — песни про любовь поёшь, а сам робкий и стеснительный, — с грустной улыбкой сказала Таня и погладила меня по щеке.
Вот именно — мальчишка, который с первого взгляда влюбился в красавицу соседку.
Знала бы Таня, что ещё на новый 1972 год моя тётка Рита на своей работе брала на меня и на моего двоюродного брата билеты на новогоднюю ёлку. Елку проводили у них на предприятии. Конечно, хороводы вокруг ёлки я не водил и за подарком в очередь не стоял. Я сопровождал своего братика. На новый 1972 год мне было уже полных четырнадцать лет. Но умом я уже вырос из этих мероприятий. Но подарок мне ещё полагался. Так кто же я ещё — конечно, ребёнок, мальчишка. В мае этого года пятнадцать лет исполнилось. А подарок за меня и за себя получил мой братик, он его и ел.
     Таня обтирала мне лицо, смывая кровь. От холодной воды руки её стали ледяные и всё также продолжали дрожать. И личико оставалось взволнованным. Встряска с мокрой тряпкой в трусах и холод на груди вернули мне зрение на место.
    Таня ушла из комнаты и вернулась с бутылкой холодной минералки. На бутылке сразу образовалась испарина. Опять ушла и вернулась со стаканом и открывашкой для бутылки.
    — Виталик, выпей-ка холодненького «Боржоми».
Я скривил кислую «мину».
   — Я не люблю «Боржоми».
   — Пей! Ну и капризный же ты, — уже строго сказала Таня, и снова вышла из комнаты.
   — Допивай быстро всю воду, — вернувшись, приказным тоном сказала Таня.
   Какая она красивая и добрая, хотя ругается. Красивая и добрая…. Всё плыло в глазах…. Я не мог не подчиниться.
   Таня опять стала обтирать мне лицо холодной водой, и пронзительно смотрела в мои глаза. Она склонилась надо мной, и я опять невольно увидел ложбинку на её груди. Она часто вздымалась и опускалась. Я смутился и закрыл глаза. Меня в том возрасте совсем не волновала эта часть тела. Но сейчас мне опять так захотелось обнять и крепко прижать Таню к себе. Зачем?
   — Виталька, малыш мой синеглазенький, как же тебя так угораздило? Я же…, — она оборвала речь на полуслове, так как зашёл Саша.
Доложил, что скорая сейчас приедет.
    — Виталь, герой картофельный. Ты как? — улыбаясь, спросил Саша, рукой растормошил мне шевелюру на голове.
    — Хорошо!
Я не врал. Мне было хорошо. Хорошо, что рядом была красивая и нежная Таня. Как нежно её руки прикасались к моему лицу. Я уже не мог вспомнить, когда со мной так ласково обращались. Давно-давно это было….
     Мелькнула в голове цепочка путаных мыслей: «Зачем я им нужен? Я бы и сам справился… Привязались ко мне со своим застольем… Какие они добрые люди…».
     Таня тем временем опять сняла с меня полотенца и упорхнула, а спустя несколько секунд уже опять накладывала их на меня.

    Скорая задерживалась. Надо сказать, служба эта при советской власти работала совсем по-другому. И люди там точно следовали клятве Гиппократа. Это сейчас не дозваться.
    Заглянул Саша, что-то говорил. Я уяснил только одно, что скоро ему надо ехать в аэропорт. Таня на виду у Саши, погладив меня по щеке, пообещала, что через две минуты вернётся. Она вышла в коридор. О чём-то говорила с Сашей. Саша, вроде, ворчал, толи наставнически что-то ей советовал.
    Ещё вчера эта красивая девушка впервые появилась в моём сознании. А теперь она рядом со мной. Она прикасается ко мне, говорит со мной. Я уже люблю её. Я провалился куда-то. Как в гипнозе.

    — Вот наш больной! — услышал я ставший родным и близким Танин голос.
    — Кем вы больному приходитесь? — спросил доктор.
    Доктор — мужчина, явно старше Саши. С добродушным лицом, как мне показалось тогда.
    — Сестричка, — не задумываясь ответила Таня.
Таня врачу рассказала, что я перегрелся на солнце и у меня пошла кровь из носа. Рассказала, что было предпринято.
    Меня осмотрели, измерили температуру — всего 37, с чем-то. Я не расслышал. Сашин диагноз подтвердился.
    Я слышал, что доктор похвалил Таню, что всё правильно сделали, и кризисная ситуация прошла. Он ещё о чём-то говорил, но я не соображал. Помню только, боялся я, что заставят приспустить трусы, чтобы воткнуть шприц в пятую точку. Вовсе не хотелось светиться этим местом перед такой красивой девушкой. Но обошлось. Что-то дали выпить.
    Я опять стал проваливаться в сон. Голова ещё болела, но дрожать, как банный лист, я перестал. А ещё захотелось избавиться от мокрых тряпок на груди и на лбу.

   — Шустрая у тебя, парень, сестричка! Наверно, медик, да? — улыбаясь, сказал мне на прощание доктор, — и красивая - не налюбуешься. А ты, голубчик, повернись-ка лучше на бочок: пусть спина охлаждается, обгорел ты сильно.
   — Нет, не медик, но знаю приёмы оказания первой помощи в различных ситуациях, — озорно ответила Таня и посмотрела на меня.
    Надо было и мне что-то ответить доктору.
    — Спасибо доктор. Мне повезло с сестричкой.
Откуда только смелость взялась? Что на меня накатило?
    — Добрая, красивая… очень красивая… просто лапушка, — еле выдавил из себя.
Стало неудобно, что сказал такие слова о девушке, которую видел второй день. Такие фамильярности были явно неуместны, да ещё в присутствии её мужа. Стеснительным я был с женским полом. Я украдкой глянул на Таню. Она на меня. Взгляды встретились. Она улыбалась. Её не смутил мой ответ! Но что-то особенное было в её взгляде. А я, и так на горящем лице, ощутил ещё более сильный жар на ушах.
    Доктор ушёл. Ушёл и Саша. Видимо, на отдых. Ему в ночь в полёт.

    Потом, если можно так сказать, прибегала бабушка. Саша ещё не лёг отдыхать и мыл посуду. Он разговаривал с бабушкой и успокаивал её. А Таня так и продолжала сидеть около меня. Уже сняла с меня мокрые полотенца. Смерила температуру.
    — Тридцать шесть и девять, — огласила Таня показания градусника — так в те годы в народе называли термометр, — ну вот, Виталь, уже сбили температуру. Голова как?
    — Немного болит, — соврал я.
    — Отдыхай, малыш, поправляйся, — нежно сказала Таня.
    — Ладно. Спасибо, Татьяна Васильевна.
Таня опять улыбнулась. О чём она думала? Взяла меня за руку. Я вздрогнул. Вскоре её пальчики согрелись от моей разгорячённой руки.
    Мы молчали. Я периодически открывал глаза и встречался взглядом с Таней. Смущаясь, снова закрывал глаза и пытался повернуть голову в сторону. Но спустя несколько минут всё повторялось.

    Но всё же незаметно для себя провалился в сон. Что-то снилось. Как правило, снов я не помню. Но есть два сна, которые повторяются на протяжении моей жизни.
Первый — ещё с раннего детства. Снится мне злая кошка, которая сидит возле кровати и не даёт мне слезть с неё. У кошки бешеные глаза, длинные-предлинные когти и острые зубы, которые она оскаливает, когда я пытаюсь слезть с кровати. А мне надо справить малую нужду. Наверно, у каждого по этому случаю есть свой такой будильничек. У меня выработался рефлекс на этот сон — я сразу просыпаюсь.
    Второй сон, который к настоящему моменту я видел уже два раза за свою жизнь, а впервые увидел именно в те времена, в декабре 1973 года. Но об этом чуть позже, когда доберёмся по ходу повествования к этому событию.

     Глава 2.3

     Ночью проснулся. На улице было совсем темно. В это время в наших широтах в дни летнего солнцестояния полная тьма наступает не более чем на два часа. А потом в начале третьего часа ночи на северо-северо востоке начинает светлеть небо, занимается новое утро, чтобы породить новый день, новый вечер и новую ночь.
    Показалось, будто бы кто-то вышел из комнаты. Хотелось в туалет. Пошёл, а дверь в комнату открыта. В щелку из-за неплотно закрытой двери наших соседей пробивалась тусклая полоска света. Она пересекала коридор, будто обозначая путь к входной двери в нашу квартиру. Было тихо.
    Приняв вертикальное положение, снова заболела голова. Меня ещё покачивало. Справил малую нужду. Вернулся на диван. Не спалось. В ночной тишине расслышал слабый звон будильника. Понял, что будильник прозвенел у соседей. Вскоре кто-то вышел из нашей квартиры. Конечно, это был Саша. Он же должен был опять в полёт. Снова наступила тишина.
     Нарисовался перед глазами образ красавицы Тани. Лапушка–сестричка. Милая девушка…. И осёкся. Женщина! От неё только что вышел из квартиры муж. И мне стало не по себе! Похоже, это была первая вспышка ревности в моей жизни. Ну, если не вспышка, то искра.
     За два дня общения с Таней из-за её словечек: миленький мой, малыш, мальчик мой… — в голове ералаш. Как это надо понимать? Назвалась сестричкой. А зачем?! Уж хотя бы сестрой. Я понимал, что я в этой квартире не прописан, а доктору меня надо было представить. Всё же я ещё мальчишка, а не взрослый. Как-то так я думал тогда.
     Но почему сестричка? Этим самым она даёт понять, что дальше этих отношений Брат — Сестра ничего невозможно? Значит, она уже понимает, что я влюблён в неё? Как она догадалась? Или у меня на лице написано, и догадываться не надо?
     Видимо сильно меня солнышко ударило. Сестричка — слово от медсестры. Как я сразу не догадался! Доктор же спросил у Тани не медик ли она.
     А зачем Таня так смотрит мне в глаза, как будто хочет что-то увидеть внутри меня? Рассмотрела, что глаза у меня синие.
     Зачем и как так незаметно взяла мою руку, так близко подошла ко мне и заглядывала в мои глаза. Кровь со лба стёрла, когда я вечером вернулся с поля. Но при этом умело отпрянула от меня при появлении Саши.
     — Да! Муж! Объелся груш! — всплыла в мозгах расхожая поговорка.
    А в первый вечер, когда я на гитаре играл во дворе, почему так менялось её личико? Песни известные. Все, кому не лень, поют.
    Зачем? Зачем? Мозг разрывался от этого односложного вопроса! Да я же влюбился в неё! Мальчишка! Дурачок! Я же с Олей хотел снова дружбу возобновить. А теперь всю голову заняла Таня. Какая она красивая и добрая! А ещё смелая: крови не испугалась. Прокручивая всё это в голове, опять незаметно уснул.

Раннее утро.
    Проснулся от того, что почувствовал, кто-то гладит пальцы левой руки. Я открыл глаза. В комнате от утренних сумерек было уже достаточно светло. Таня сидела рядом со мной и нежно теребила мои пальцы, перебирая и разминая каждый суставчик. Глазки красные. Похоже, что она недавно плакала. А может от усталости. Наверно, не спала всю ночь.

Увидев, что я открыл глаза, Таня потрогала мой лоб, тихо спросила:
— Как твоё самочувствие, малыш? Лежи, лежи. Не поднимайся.
И опять Таня смотрела так, будто хотела прочитать мои мысли.
— Зачем она меня малышом называет? — невольно возник вопрос, хотя если честно, то теперь мне было это очень приятно слышать.
— Виталик, почему у тебя такие твёрдые подушечки на пальчиках? Это от струн гитары? — снова заговорила Таня.
— Да.
— Виталик, всё же, как ты себя чувствуешь?
— Я ответил, что хорошо, — а на самом деле просто постеснялся сказать, что болит голова.
Не хотелось хныкать перед девушкой. Вот тебе и сильный пол! Сопляк, а такой устроил переполох.
— Как же ты напугал меня, Виталик! Я так боялась…, — но она не договорила, чего же она боялась.
Опять пристально смотрела мне в глаза.
— Не пугай меня больше так! — она грустно улыбнулась, — пусть будет три-два в твою пользу.
Теперь я улыбнулся. Я понял, что за счёт упомянула Таня. Пообещал, что не буду.
— Виталик, а что за девочка живёт в нашем подъезде на втором этаже? Вы дружите с ней?
Меня будто током дёрнуло. Оля! Что же делать?
— Её Олей зовут. Мы все во дворе дружим. У нас хороший двор.

Таня улыбнулась. Как была прекрасна её улыбка. Она раскусила мой ход.

Взгляд её стал совсем спокойный. Она продолжала нежно смотреть мне в глаза. Что она в них хотела увидеть? Мне казалось, что в моих глазах можно было прочитать только одно: — «Таня, милая девочка, я люблю тебя».
Вдруг глазки её опять стали влажными, и казалось вот-вот по нежной щёчке побегут слёзки. Что творилось тогда в душе этой девушки? Почему она так переживает за меня? Я, точно, не достоин такого внимания.
Я смутился и закрыл глаза.
Она опять взяла мою левую, с мозолистыми подушечками на пальцах, руку и зажала в свой маленький кулачок.
— Я так была тронута, ты красиво играл эту грустную мелодию и слова в песне грустные.
Я открыл глаза и осмелился смотреть на неё. Какая же она красивая, нежная в этом утреннем полумраке. И голос, как в сказке. Только голова моя раскалывается на части. И тело ватное. Спина горит, как будто ошпаренная. Наяву ли всё это? Таня наклонилась к моему лицу и чмокнула меня в щёку.
— Это за ту песню. Я никогда не слышала перевода этой песни. Я немецкий учила. Даже не знала, о чём в ней поётся. Так бывает в жизни..
Этот поцелуй парализовал меня. Но я собрался с мыслями и решил пояснить:
— Перевод очень близкий к тексту. С дядей Лёней, нашим старым соседом, переводили вместе. Когда я на каникулы приезжал, он меня на гитаре учил играть и Битлов переводили, — с волнением в голосе я впервые в общении с Таней проговорил столь длинную фразу.
— Виталь, ты такой интересный мальчик. Я слышала, как ты своим дружкам про вещего Олега рассказывал. Что это Высоцкий у Пушкина взял тему для этой смешной песенки, — Таня смотрела на меня такими восторженными глазками, — это благодаря тебе я впервые услышала полный текст этой песенки и поняла о чём речь. На магнитофонах вообще ничего не разберёшь.
А мне вдруг стало стыдно, ведь я ещё и нецензурно выражался, пел блатные песенки с матерками. Значит она и матюки мои могла слышать. Я от этих мыслей, наверно, опять покраснел.
А в общем, в поцелуе Танином ничего особенного не было. Ничего особенного не произошло. Я видел, как тётка моя целовала моего пятилетнего двоюродного братишку, когда он болел. Материнский поцелуй в щёку. Хотя я не помнил, чтобы меня больного целовали. Да и болел я крайне редко.
— Отпустишь меня спать? — грустно сказала Таня, — мне на работу утром, а тебе покой нужен.
И тут я обнаружил, что уже моя рука держит её маленькую нежную ручку. Странно: третий раз Танина рука оказывается в моей, хотя она первой берёт мою руку. А я не замечаю, когда её ладошка оказывается в моей.
Как мне не хотелось соглашаться. Но Таня всю ночь не спала. Со мной возилась. Мужа провожала.
Муж! Слово кинжалом вонзилось в сердце! Вот и вторая вспышка ревности, ну если опять не вспышка, то мощная искра. Как известно нашему поколению — из Искры возгорается пламя.
Рука моя медленно разжалась.
— Вам надо отдыхать.

Разгоралось новое утро! Окно полностью осветилось солнцем. Шторы не давали яркому свету залить комнату.

Я освободил Танину руку. Но мне казалось, что Тане вовсе не хотелось уходить. С иронией про себя отметил, что это только моё желание. Хорошо вчера солнышко меня по голове приголубило — бред всякий в голове с утра.

— Я люблю, когда в дом заходит солнышко! Сразу хочется жить! В мою комнату солнышко с утра не заглядывает. А в детстве в нашу комнату по утрам заходило. Разбудит, и так хочется радоваться жизни! Виталик, давай раздёрнем шторы? — романтически лился Танюшкин голос.

Я согласился. Она встала и пошла к окну. Раздёрнула шторы. Немного отошла в глубину комнаты и стала смотреть в окно. Её фигурка осветилась солнечным светом. Через лёгкую ткань платьица, как на рентгене, нарисовались её стройные ножки. Впервые меня охватил непонятный трепет. Как же она обворожительна! Татьяна! Милая Татьяна!

Она пошла к двери.

Мне невыносимо захотелось закричать, что я люблю её, чтобы она не уходила и всегда была рядом. Но моя нерешительность не позволяла этого сделать. И всё же я решился:
— Татьяна Васильевна, — и тут я опять сказал не то, на что уже был готов, — спасибо Вам и Александру Ивановичу. Извините! Я вам праздник испортил.
— Хм, Татьяна Васильевна! — ласково, с лёгкой иронией повторила она и хихикнула. Повернулась ко мне ещё раз и пожелала поскорее встать на ноги.
— Выздоравливай давай. А я Таня, просто Таня, тебе можно. Я же сестричка.

Мне неимоверно хотелось обнять её, крепко-крепко прижать её к себе. Но, конечно, я не решился. Я и корил себя за это.

Таня ушла.

Мужчина? Салага, пацан пятнадцатилетний! Вопрос тут же решился. Она просто взяла на себя ответственность присмотреть за мной: обещала ведь моей бабушке. Вот и исполняет. Значит она хорошая и добрая! И красавица. Мне бы такую девушку.

С такими мыслями я лежал с закрытыми глазами в ярко залитой Солнцем комнате. Этот Солнечный Свет запустила Таня. Добрая, нежная, ласковая и красивая девушка. И правда, захотелось жить.

Ещё вчера мне Солнце нанесло удар по голове, разбило нос до крови и ошпарило спину, а теперь своим Светом радовало и призывало к жизни.

Я теперь любил! Я влюбился в красивую девушку! Так почему надо стесняться сказать об этом любимому человеку! Но почему же это чувство с болью отдаётся в груди? Неужели любовь и боль неразделимы? Больно, наверно, пока не скажешь о своей любви любимому человеку. И теперь я ругал себя за свою нерешительность. Мне не хватило смелости. Пусть бы знала, что люблю её. Кому неприятно знать, что тебя любят? И что зазорного и постыдного для человека, который любит? Такую девушку просто невозможно не любить. Пацан я, а не мужчина. Девушке сказать побоялся.

Так я настраивал себя и решил, что при первом же удобном случае скажу ей об этом. Когда же только он будет, этот случай?

Дверь в комнату приоткрылась. В комнату с мурканьем ввалил кот. И прямиком ко мне. Стал тыкаться мне в лицо своей усатой мордой. Завершив процедуру приветствия, он улёгся рядом со мной. Вообще-то, бабушка не пускала его на кровать и мне не разрешала баловать его. Бока его были подозрительно раздутые. «Сытый», — подумал я. Он завёл свою «машинку» и мы на пару провалились в сон.

Я не слышал, как Таня ушла на работу.

— Виталька, ты вчера всё окучил? Как на жаре-то работал? И воды мало взял и без еды.

Это бабуля пришла. В комнату не заходила, а только открыла дверь и разговаривала с кухни, нудно шелестя какой-то бумагой.

— Язви его в душу мать, — смачно выругалась она, — ну не сволочь ли!

Я сразу понял, кого так окрестили. Видимо кот опять что-то спёр. Рядом со мной его уже не было.

Бабуся появилась в дверном проёме. Несмотря на дикую словесную тираду, лицо её было добродушным. С проделками кота она уж давно смирилась. У них была какая-то своя дружба. Он любил сопровождать бабушку в сарай или выносить мусор, сопровождал её, когда она шла в магазин напротив нашего дома. Я до сих пор не понимаю, как бабушка выдрессировала кота, чтобы он не тащился за ней через проезжую часть, а сидел в сторонке под тополем и ждал её.

— Я ночью заходила домой, фарш выложить, чтобы растаял. Беляшики постряпать утром хотела. Да тебя проведать забегала. Скажи спасибо своему мохнорылому дружку — поел ты беляшиков! Сожрал почти полкило фарша. Не дожрал, гад, остатки опять вон под лежанку свою зарыл. И как столько в него лезет?
Наконец бабушка замолчала.

— Ба, а ты знаешь, что такое мохнорылый? — я еле сдерживал смех, боясь, что снова заболит голова.
— Ты-то как? Чё на солнце полез, дурачок? Танюша-то чё, ночью тебя караулила? Я заходила, а она от тебя вышла. Хорошая девка.
— Мохнорылый — что это значит, ба? Ты не ответила, — повторил я вопрос.
— Ты, как дурачок. Чё не понятно — морда значит мохнатая, — на полном серьёзе заявила бабуся.

Меня разрывало желание заржать, еле сдерживался.

— Ба, Толян мне сказал, что мохнорылыми в тюрьме называют насильников, — всё же я засмеялся, не сдержался.
— Оно и понятно — дружок-то твой сам тюремщик, — парировала бабуся, вышла на кухню и усиленно загремела посудой.

Смех смехом, но кота больше она так не называла. Я, по крайней мере, больше не слышал.

Так вот отчего у этого прохиндея раздутые бока были. Я засмеялся, но смех отдался болью где-то в глубине головы.

— Ба! Ну, хватит. На всю квартиру ведь гремишь.

— Нет соседей-то дома.

— А Таня где? — и я заткнулся.

Но, похоже, она уже не расслышала меня и продолжала греметь посудой.

— Как же Таня, моя любимая, милая Таня, будет работать, она же не выспалась, — закрутилось в голове.

Глава 3.1

   Надо было приходить в себя от солнечного удара. Я встал, пошёл умываться. Засосало под ложечкой. Сутки почти не ел! А в голове всё равно были какие-то отголоски боли. Казалось, что кожа на голове болезненная. Горела спина. И страшная квёлость.

   Кот сожрал ещё не родившиеся беляши. Я достал молоко и свежую булочку. Бабуся принесла. Сел завтракать. Молоко холоднючее. А греть лень. Так и заглотил.
   — Тебя Толька хочет видеть. Утром уже на скамейке сидел. Ты уж с ним не пей, а то матери-то скажу, чем ты тут занимаешься, — заговорила бабушка.
   Раз Толян с утра на скамейке сидел, значит, с третьей смены пришёл. Я надел футболку и выскочил в подъезд и выглянул на улицу. Толяна уже не было. Ну, теперь после обеда появится. А он мне нужен для дела.

   Дурно как-то. Да ещё подгоревшая на солнце спина создавала дискомфорт. Но чем-то надо заняться. Телевизор проверить, наверно, совсем сдох. Но было лень этим заниматься. Чтобы экран видеть, нужна темнота. Но завешивать окно тёмным одеялом совсем не хотелось. Отступился от этой идеи.
   И тут вдруг вспомнились события ночи. Неловко всё вечером получилось. Захотелось говорить про Таню. Иду пытать бабушку, самого покачивает.
   — Ба! А ты как у соседей оказалась?
   — Так Саша пригласил. У них тут бабушек нет. С Лёшей сидеть не с кем, он в первый пойдёт. А при их работах — интернат ему школой будет. Ты ж знаешь. При твоей школе был, так он и не делся никуда. А они сильно не хотят. Я согласилась. Чё, мне трудно парня встретить или утром поднять. Да накормлю. Он вон у них сам суп греет. Пригляжу, да и мне веселее будет. Мальчишка-то у них спокойный. Игрушки вон, каких у тебя не было. Сам играет.
Как всегда, пулемётной очередью молотила бабуся. Всё пока тезисное Подробности будут при заходе на второй круг.
   — Понятно! А что за новоселье?
   — Да так, Саша придумал. Да с тобой познакомится. Он тут, когда дома то остаётся, скучно ему, что ли?
   — А с чего это он меня вдруг музыкантом назвал?! Ты опять по соседям треплешь?
   — Ты чё?! Танюшка твоя весь вечер, как сорока трещала, рассказывала, что чуть не час твой «концерт» слушала во дворе. Какая-то девочка с балкона, говорит, кричала: «Браво!». Оля, что ли? А ты жук, опят с Толькой водку пьёшь? Я матери-то расскажу.
   — Ба, ну что ты опять мелешь? Делать вам, сплетницам, во дворе нечего. Всем кости перемелете. Придумала опять: «Таня моя! С чего?»
Я удалился в свою комнату. Говорить о Тане расхотелось.Ну и бабуля! Трепло! Как она почувствовала? Или так, брешет, язык-то без костей. И Таня тоже хороша! Ну, высказала мне, а бабке-то зачем про то, что заподозрила меня в выпивоне?
    «Твоя Танюшка». Будет ли так? Смогу ли я когда-нибудь сказать, глядя ей в глаза: «Моя Таня, любимая моя Танюшка».

    Слабость и лень шевелиться преследовали меня. Завалился на диван. На душе было неспокойно. Таня….
    Зачем я нафантазировал себе Таню? Да, красивая. Но не для меня. Странно обращалась ко мне: миленький, малыш, синеглазенький? Как я не догадался сразу — это же у неё привычка обращения такая. К примеру сказать, классная руководительница наша такая же. Я же, на самом деле, маленький для неё, пацан. Может у неё братик такой, как я. Правда, я по росту не малыш.
    А она добрая и красивая! А зачем целовала? А поцелуй-то безобидный. Так, из жалости. Думаю, что жалко я смотрелся, расписался, как малыш, вот и пожалела. Как мама!
    Я долго ещё лежал на диване и вырабатывал в себе противоядие. Надо было в корне вытравить в себе лирический настрой к новой соседке. И как можно скорее. И не надо ей ничего говорить. Всё скоро пройдёт. Главное — надо голову в разуме держать. Это от жары в башке бардак.
    Пошёл в душ. Врубил холодную воду и с головой залез под него. Дух захватило. Две минуты, и я бодрый, растираюсь полотенцем. Надрал и так подгоревшую спину.
    На глаза попадают три испачканных кровью полотенца. Они замочены в тазике. Стыдно самому себе стало, что так расписался. И опять виделась Таня.
    Вспомнился Маяковский, где он в стишке каком-то, само Солнце пригласил в гости. Да ещё обозвал Солнце дармоедом. Пьяный, наверно, этот бред писал. Хотя забавный стишок. Интересно, а Маяковский тоже по голове получил от солнышка и тоже крови нахлебался?

    Опять направился к холодильнику. Налил молока, взял булочку-слойку. Ещё раз перекусил.
    Вышел во двор. Сел на скамейку напротив Олиного балкона. Балкон открыт. Из квартиры слышится пиликание скрипки. Ольга свою «скрипу» настраивает. Вот делать-то нечего девке. Каникулы, а она на скрипке с утра пилит. Ей год ещё в музыкалке учится. Поздновато её туда отправили.

    Я, когда выпросил у мамы гитару в начале шестого класса, купил и самоучитель. Но ничего не понял. Нет, конечно, я был в курсе, что есть семь нот и знал их на память. Знал и про октавы, что в октаве семь основных звуков и пять полутонов. Знал и назначение знаков альтерации: диезы и бемоли, их "врага" - бекар. Разумеется имел понятие интервалов и про размерности тактов. И даже усвоил назначение ключей — знаки линейной нотации, определяющие звуковысотное значение нот относительно линейки нотоносца, на которую указывает центральный элемент ключа. В те годы основательно учили. Эти скудные познания я получил на уроках пения, которые ненавидел. Если что-то не правильно написал, то уж простите  меня господа с музобразованием. Я самоучка. Опять я выпендрился!
    Названия нот были написаны краской на клавишах первой октавы расстроенного и раздолбанного пианино, стоящего в кабинете пения. А к пианино нас не подпускали. Какой-то идиот, должно быть завхоз, по просьбе учителя пения навесил на крышку клавиатуры замочек. Ладно, хоть почтовый, а не амбарный. А когда преподаватель по плану урока должна была нам что-нибудь сыграть, то всегда подолгу искали ключ от этого замка. С музыкой в начальной школе я не дружил совсем.
    Но любил слушать пластинки. Я заканчивал четвёртый класс, значит, это был 1968 год. Был у тётки в гостях. В тот день она принесла долгоиграющую пластинку.
    — Виталь, на-ка, заводи музыку, — попросила Рита.
    Я включил радиолу «Рекорд», поставил пластинку. Когда сам слушал песни, то делал так: не нравится мелодия или слова, или не понимаю смысла, что там всё стонут про любовь, я перемещал головку звукоснимателя рукой на следующую песню. И так обследовал пластинку.
    И вот на этой пластинке наткнулся на красивую грустную мелодию, и инструментальное исполнение было оригинальное. А пели на иностранном языке. Я не знал ещё: на каком. Запала мне в памяти эта мелодия.
    Слух и музыкальная память с детства прекрасные, но в силу причин, никто не способствовал их развитию.

    Весной в нашем дворе того элитного посёлка пришёл из армии парень. По вечерам он играл на гитаре со своими дружками. Как-то раз они заиграли песню в две гитары.
Валерка, так звали того парня, запел:
    — Я хочу вам рассказать, как я любил когда то, правда, это было так давно….
    Мелодия была та же, что и у запавшей в памяти песенки с пластинки. Я сразу же захотел играть на гитаре. И к осени выклянчил у матери желанный инструмент.
    Ничего не говоря родителям, я пошёл в музыкалку. Разумеется, что в элитном посёлке таковая была.
    — Я хочу играть на гитаре, — да, так и сказал.
    Две тётеньки посмеялись и сказали, что мне уже поздно поступать в музыкалку, что в этом возрасте, как я, дети уж заканчивают её. И посоветовали пойти в кружок гитаристов во дворец культуры — там всех берут.
    Так и сделал, и уже через месяц, я освоил азы, и мне не составило больших трудов продолжить самообразование и заниматься им по самоучителю самостоятельно. Разумеется, изъян был. Без подсказок учителей-музыкантов трудно. Но был Валерка. Да ещё один парень, с которым они часто играли в две гитары.
    Дворовое обучение идёт быстрее, ибо оно основано на непреклонном желании знать и уметь! А не из-под родительского ремня, когда знания вколачивают в твою голову, как железнодорожный костыль в шпалу.
    И уже не болели кончики пальцев — теперь мягкие подушечки стали твёрдыми, как молоточки. По существу — это такие особенные мозоли на кончиках пальцев. Их и нащупала Таня на моей левой руке.
    А дальше всё зависит от желания. Ну, и всё же, немного природных способностей, хотя бы слух, и, если он есть, хоть толика, его можно развивать. Вполне, в формате «для дома-для семьи», радовать себя, близких и друзей. Это поможет и в жизни быть «душой компании», и будешь иметь преимущество перед соперниками за женскую половину! Это шутка! А может и не шутка. Играя позавчера битловскую «Девушку», я привлёк к себе внимание очень красивой девушки. Теперь она моя соседка. Она запала в мою душу, и я, кажется, влюбился в неё.

    Из Ольгиной квартиры донеслись мелодичные звуки. Оля начала «гонять» гаммы, для разогрева пальчиков. У Оли хороший слух. Потому она играет на скрипке. У скрипки нет ладов, как у гитары и многих других струнных инструментов. Потому, поначалу, она немного трудна в освоении. Но потом про это и не вспоминает никто. Пальцы сами находят точное место для извлечения нужного звука. Хоть по нотам, хоть на слух.
    Полилась знакомая мелодия. Ольга заиграла битловскую «Девушку». Далась всем эта песня! Конечно, у неё всё получалось. Память музыкальная отменная.
    Я подошёл поближе и позвал её. Музыка прервалась. Появилась Оля. Обрадовалась. Сказала, что сейчас спустится.
    В светло-розовом сарафанчике, ладненько сидящем на хрупкой фигурке, она выбежала из подъезда и подсела рядом со мной.
    — Ну, здравствуй, Виталик, — Оля взяла меня за руку и заглянула в глаза, — а я тебя вчера ждала весь день, а зайти не решилась. А ты где вчера весь день был?
    Будто тисками у меня сжало сердце.
    — Картошку окучивал, вернулся поздно и устал, — я сделал паузу, раздумывая о том, рассказать или нет про вчерашний переполох.
    — Вчера скорая к кому-то в наш подъезд приезжала, — задумчиво произнесла Оля, — наверно, в одиннадцатую квартиру.
А я всё же не решился сказать, что меня солнышко вчера приголубило. И будто током меня ударило: если бы Оля зашла и увидела, как за мной ухаживает соседка. Мне стало не по себе. Я вчера забыл об Оле. Я ехал ради встречи с ней, а теперь в мыслях появилась красавица Таня. Но зачем мне Таня, она не доступна для меня. Я полгода жил с мыслями об Оле, хотел встречи с ней, но постеснялся зайти. Оля тоже не решилась. А раньше мы запросто ходили друг другу в гости.
    Оля молча смотрела мне в глаза, и вдруг хитренькая улыбка на красивом личике, блеснули глазки озорными искрами, ещё крепче сжала мне руку:
    — Виталька, давай дуэтом играть. Ты так здорово за год натаскался. Ноты знаешь?
    — Каким ещё дуэтом? А ноты знаю только в скрипичном ключе. Не уверенно, путаюсь ещё, а с листа только аккордами играю, и то, если мелодия знакомая, — ответил я.
    — Это не беда, научу-натренирую быстро. А тебе басовый ключ зачем? Ты на пианино собрался играть? А… поняла — на бас-гитаре.
    — Что за дуэт ты придумала? Олька, ты на гитаре стала играть?
    — Гитара со скрипкой! Что дурачком-то прикидываешься.
    — Олька ты в своём уме? Я чё-то не видел таких дуэтов. Разве только у цыган. Солягу, что ли на скрипке лабать будешь?
Я иногда называл Олю — Олька. И она уже знала, что сейчас будет подвергнута критике за нереальные мечты и фантазию.
    — Виталь, ну, давай попробуем. Всё равно делать нечего. Жалко тебе, что ли, — заканючила Оля, — ноты «Девушки» битловской есть? Дашь мне?
    — Есть. Зачем они тебе? Ты и так всё правильно на слух играла. А играешь ты здорово. Тебе сейчас отдать?
    Мне Лёня, бывший сосед бабушки, оставил небольшой сборник популярных песен «The Beatles» с нотами для голоса и для фортепиано, а над нотоносцами расставлено буквенно-цифровое обозначение аккордов. Сборник был издан за границей.
    — Не, мне не до этого сейчас будет. Я вечерком забегу к тебе. Мне мама квартиру прибрать велела. И обед сварить.
    — А тебя что на битлов-то потянуло? Баха играй, — съязвил я!
    — Ты заразил позавчера! Классики уже поперёк горла. Давай эту, твою «Girl», попробуем. Я утром попыталась сыграть.
    Знала бы моя любимая подружка, что я тоже «заразился» в тот вечер. И мне срочно нужно противоядие. И я его нашёл — согласился попробовать играть дуэтом. Это даст мне возможность чаще бывать рядом с этой девочкой. Скрипка и гитара — смешно, наверно, будет. А о вчерашнем переполохе я так ни слова и не сказал Оле.
    Оля упрыгала домой, чуть не выпав из босоножек, видимо, наспех, надетых.

    Раньше Оля часто бывала у меня, а я у неё. Детство.
    Сейчас она ростом выше своих сверстниц. Светло-русая. Стройная фигурка. Немного хрупка. Но были бы кости, как говорится. Ещё в прошлое лето я заметил обозначившуюся грудь, теперь уже хорошо различимую. В сочетании с высоким ростом и юношеской хрупкостью и отчётливо обозначившейся грудью, да ещё с прекрасной осанкой смотрелась очень привлекательно. Она по одно время в секцию художественной гимнастики ходила.
    Это я сейчас так пишу. А тогда, в юности, и не сформулировал бы её описания, попроси кто-нибудь это сделать.
    Красивая девчонка. Очень гармоничная. С очень хорошим чувством юмора, общительна, умна. При этом добрая душа. Чем не невеста! Ровесники. Препятствий нет.
    Было одно «но» — я не любил имя Ольга! Кто виноват? Догадались? Конечно, он — Александр Сергеевич Пушкин. В том же «Евгении Онегине». При всей симпатии к этой героине, про Ольгу он напишет так:
        Кругла, красна лицом она,
        Как эта глупая луна
        На этом глупом небосклоне.
    К моей школьной подружке, подружке детства все эти эпитеты вовсе не подходят, кроме утверждения, что она красива. Этот «сукин сын» на всю жизнь привил мне негативное отношение к самому имени Оля, а не к человеку, носящему имя.
    Оля должна стать «громоотводом». И сегодня же начнём принимать «противоядие». Я должен вернуться мыслями к Оле. И никто мне больше не нужен, кроме этой девочки.
    Таковы были стратегические планы.

    Заканчивался июнь. Солнце повернуло на зиму. Ещё только единицами секунд в сутки начал укорачиваться день. День за днём уходило в прошлое беззаботное предпоследнее лето, едва начавшейся юности. Время творило свой обряд.
    В то лето больше ничего особенного не произошло. В памяти стёрлось почти все, что было тогда. Но стёрлось только у меня. И Оля, хоть и помнит многое, да так же, как и я, многого не знали и не подозревали.
    Все мои воспоминания уложатся в три-четыре предложения. За исключением небольших событий, которые, так или иначе, но повлияли на весь дальнейший ход моей жизни.

Глава 3.2

    С Олей стали встречаться каждый день. По часику в день репетировали. С горем пополам мы сыгрались с ней. И не без помощи Олиного преподавателя. У Ольги был очень хороший преподаватель музыки. Она летом нашла время, чтобы написать для Оли скрипичные партии песен, которые мы решили разучить. Мы пришли к ней, и она помогла нам. И дело под руководством Ольгиного преподавателя пошло. Имя её, к моему сожалению, я не помню. За месяц мы освоили «Девушку». Разучили «Нет тебя прекрасней» и «Люди встречаются». Взялись за битловский шлягер «Yesterday» — «Вчера». Уже был русский вариант текста. Партия скрипки была не тупым повторением вокальной партии. Так в моём багаже знаний появилось новое словечко и понятие: «Партитура».

    — Ты, Виталик, молодец! — хвалила меня Олина преподаватель.
    — Это Оля придумала играть вместе, — ответил я, решив, что награда должна достаться, тому, кто её заслужил.
    — Да, Ольга у нас тоже молодчина! Обращайтесь. Здорово придумали, ребята.

     Немало часов потратила преподавательница, пока построила нас. Конечно, мне тогда «досталось» за моё дворовое музобразование.
     — Что ж тебя в музыкальную школу родители не отправили с таким хорошим слухом? — пытала меня Олина преподаватель.
     Ответ я получил от матери через много-много лет. Ответ её был банально туп.
     — А потому, чтобы не спился. И не умер, как твой отец, — ответила тогда мать, считая, что это должно было меня убедить.
     Отец мой играл на баяне. Хотя и был самоучкой, но свободно играл по нотам. Это я знал от мамы и бабушки. Отца я помнить не мог: когда его не стало, мне было всего полгода. Будучи в нетрезвом состоянии, он умер в ночь на 7 ноября, когда вся страна готовилась отметить сорокалетие Великой Октябрьской революции. Поругался с матерью, остался один без присмотра выпившим и утром не проснулся.
     Есть в этом и вина бабушки: ей надо было отправить мою мать к отцу, а не оставлять её ночевать у себя. Бабушка это осознавала, потому всю жизнь старалась скомпенсировать это, всячески балуя меня.

     С Ольгой было хорошо и спокойно. Дружба мальчика и девочки, точнее — её продолжение, прерванная моим переездом. Между нами был магнитик — нас притягивало друг к другу. Сила притяжения сработала сразу, как только нас в первом классе посадили за одну парту Первого сентября 1964 года. Только вот уже со второй четверти нас разлучили. Олю перевели в параллельный класс. Я сильно переживал по этому поводу.  Но это не стало помехой нашей дружбе на многие годы. Даже мой переезд в другой городок не разрушил нашу детскую дружбу.

    Мне было приятно, что со мной рядом красивая девочка. Олю родители одевали нарядно. В это лето Оля привлекательно смотрелась в свободной зелёной блузке, заправленную в чёрную плиссированную юбку. Особую элегантность придавал узкий золотистый поясок с круглой маленькой пряжкой. Короткая юбочка подчёркивала стройность её ножек, а свободная блузочка скрывала её юношескую изящность. Не повернулось сказать — худобу. Это ей не подходило. Красивая, стройная, грациозная. Не налюбуешься. Парни постарше косо посматривали на неё. А я имел счастье просто и непринуждённо гулять с ней.
    С ребятами с нашего двора катались на лодках на пруду, ходили в кино, загорали на пляже. Правда, после солнечного удара, оно меня напрягало. А по вечерам собирались во дворе. И Оля была всегда рядом со мной.

     Всё, вроде бы, хорошо. Но Таня не выходила из головы. Не выходили из головы тот вечер, когда Таня выхаживала меня после солнечного удара, то раннее утро, когда я проснулся от прикосновения её рук. Стоило вспомнить, и начинала гореть щека от прикосновения её губок того неожиданного поцелуя.
     Мы жили на одной территории и сталкивались с ней порой не по разу в день. Но больше не было случая, чтобы быть так близко друг к другу. Я не решался завести разговор с Таней. И она, не то чтобы держала меня на дистанции, но вовлечь меня в беседы тоже не пыталась. Желали по утрам доброго утра, здоровались днём, да случалось вечером пожелать спокойной ночи.
     Но порой она снова, всё также продолжала поглядывать на меня, с той улыбочкой, с какой она смотрела на меня, когда я пел тогда во дворе. Иногда на кухне Таня наблюдала за мной, как я готовил себе незамысловатый завтрак или ужин: жарил яичницу или разогревал что-нибудь из того, что приготовила бабушка. При этом она мечтательно улыбалась. Я старался поскорее освободить для Тани подход к плите и скрыться в своей комнате.

    Времена моего раннего детства не отличались изобилием и разнообразим еды в повседневной пище. Но нас, ребятишек, ходивших в гости друг к другу, наши родители всегда угощали и приглашали к столу пообедать или поужинать. С детства выработалась привычка пригласить за стол дружка или подружку. И родители никогда не отказывали. Я даже не представлял, как можно сесть за стол и уплетать за обе щёки, при этом кто-либо из друзей молча бы созерцали, глотая слюнки, за трапезой. Бабушка моя всегда старалась угостить ребят или блинами или оладушками. Так же и меня не обходили в других семьях. Особенно были щедры бабушки. Порой случалось так, что у Люськи я мог пообедать, а она поужинать у нас.

    И вот теперь, когда Таня стала с любопытством наблюдать за моими поварскими способностями, я решился предложить Тане приготовленную мною глазунью. А Таня, улыбаясь, благодарила, но отказывалась. При этом сама предлагала сделать то же самое. Я из скромности тоже благодарил и отказывался.
    А вот с бабушкой они часто устраивали чайные посиделки с бабусиной выпечкой и с Таниным вареньем или лимоном.
    Стесняясь Тани, порой оставлял на плите закипающий чайник. Таня, стукнув в дверь, предупреждала:
    — Виталик, чайник твой вскипел, я выключила плиту.
    При этом она иногда дожидалась, когда я выйду из своей комнаты. Перед дверью она стояла всегда так, что преграждала мне дорогу. Взгляды наши встречались. На её милом личике сияла очаровательная улыбка. Ей, похоже, доставляло удовольствие, когда я просил её разрешения пройти в кухню.
    — Разрешите пройти, — опустив глаза в пол, говорил я, не называя её по имени.

    Я опять был в поле, окучивал картошку. Подкопал несколько кустиков и привёз домой. Я разогревал на сковороде варёный картофель и решил раскрыть баночку с грибами. Осмелился, и на Танино предложение помочь мне, предложил угоститься ей солёными грибами с молодой картошечкой и сметаной. Бабушка отменно солила грузди.
    — Татьяна Васильевна, а давайте я вас свежей картошкой и бабусиными грибами угощу, — я покраснел.
    Таня согласилась. Почему-то тоже покраснела, а я испугался её согласия. Танюшка ловко орудовала со сковородкой, я принёс сметану, грибочки и нарезал хлеб. Ели молча. А Таня с улыбкой поглядывала на меня.
    — Виталик, спасибо тебе за шикарный обед. А я тебя вечером угощу, — с улыбкой заявила Таня, — только допоздна не загуливайся.

    Вечером бабушка ушла на свою «службу». Вскоре стук в дверь.
    — Виталь, пойдём ужинать. Я блинчиков приготовила. И не вздумай отказываться. Тебе с маслом, со сметаной или со сгущёнкой? Выбирай сам.
    Я предложил поужинать в нашей комнате, сославшись, что на кухне тесно. Таня согласилась. И опять почти молча проходил ужин. Только Таня посматривала на меня взглядом, полным тоски. Будто что-то её мучило, что хочет сказать о чём-то, но не может. Взгляд её был печален, глазки начинали блестеть от набежавших слёзок. Я перехватывал её взгляд, когда сам решался незаметно посмотреть на неё, но наши взгляды встречались. И опять я, смущаясь, опускал глаза. Я поблагодарил за вкусные блины. Правда — вкусные!

    В тот вечер у меня не хватило смелости признаться в любви. Вместо этого прозвучало только пожелание спокойной ночи, когда Таня уходила к себе. И показалось мне, что будто прочёл тогда в её вопросительном взгляде:
    — Малыш! Ну, когда же ты решишься сказать мне, что любишь меня?
Фантазии мои зашкаливали! Но во мне поселилась догадка:
    — Может, называя меня малышом, Таня подсказывает мне, даёт понять, что она неравнодушна ко мне.
    Я, отвергал эту дерзкую догадку, то вдруг снова верил в неё. И готовил себя к признанию.

    Однажды утром я услышал, как Таня стукнула в дверь, предупредила про чайник. Я не успел дойти до двери, как раздался мужской голос:
    — Иди давай, что под дверью опять торчишь?
Это был голос Саши. В те дни его долго не было, видимо появился ночью. Я вышел, только и услышал, как закрылась Танина дверь.
    Пока я ходил на кухню, до меня доносилось монотонное, но громкое ворчание Саши. Слов я не разобрал. Да и не собирался подслушивать.
    И после этого случая, когда Саша бывал дома, Таня продолжала предупреждать, что выключила плиту, но меня у дверей больше не встречала.
     В какой-то момент я заметил, что Саша почти перестал бывать дома. Не возможно же работать всё время. Спросил у бабушки.
     - А он как отвёз Лёшеньку к матери в деревню, чё-то редко стал появляться. Заскочит на пол-дня и опять на работу. Таня-то вот теперь часто туда ездит.
Я тоже замечал, что Таня уходила из дома с большой сумкой. Именно часто это бывало после появления Саши. 

     Таня знала, что Оля бывает у меня дома. Знала и о наших репетициях. Как-то у Тани был выходной посередине недели. С Ольгой уже играли слаженно. В одну из наших репетиций в дверь постучала Таня и попросилась поприсутствовать. Она зашла, села на диван и увидела на подоконнике знакомый ей горшок со столетником и засмеялась. Ольга в очередной раз прикололась: принесла-таки цветок мне.
    — Я, вижу, награда нашла своего героя, — улыбаясь, сказала Таня, — Оленька, ты остроумная и весёлая девочка. У вас, я успела услышать, уже очень хорошо получатся. Сыграйте для меня. А я вас чаем напою с пирожным.
    Конечно, мы сыграли. Я путался, сбивался с темпа. Боялся даже взглянуть на Таню. Я дал себе зарок, не смотреть ей в глаза. И вообще, ощущал себя будто в кандалах. Был обещанный чай и пироженки. Таня и Оля быстро нашли общие интересы. Они сидели напротив меня. Две девушки-красавицы щебетали, как птички. Только Оля и я были ещё детьми.

    Я лёг спать. Из головы не выходил вопрос: «Почему Таня решилась зайти ко мне в комнату именно тогда, когда пришла Оля?» Но вразумительного ответа, кроме того, что Таня хотела послушать и посмотреть на нашу игру, не нашёл.

    На следующий день вечерком с Олей сидели на скамейке у дома. Обсуждали качество нашей игры. Олина преподаватель уехала в отпуск, и мы теперь варились в собственном соку. Оля в лоб спросила меня:
    — Виталь, а ты не влюбился, случаем, в соседку? Ты скованный при ней стаёшь. Ты всегда смотришь ей в след, когда она по двору проходит. У тебя настроение меняется, когда видишь её. А вчера при игре? Ты что так разволновался?
    — Ты с чего это взяла? У неё муж есть!
В ответ Ольга выдала известную тираду о бедном муже, который много съел груш.
    — А ещё вижу, и она тебя всё время сверлит глазками. Всё смотрит и смотрит, — толи в шутку, толь всерьёз сказала Оля, — ты что, слепой, не замечаешь? Дурачок ты, Виталька, она, похоже, тоже не ровно дышит на тебя! Очень красивая у тебя соседка. И часто она к тебе заходит?
    — Оля, помнишь, ты спросила меня: не про тебя ли песенка «Нет тебя прекраснее»?
Оля глянула на меня с улыбочкой. Я опять смутился. Но решился:
    — Оля, девочка — ты мне нравишься! Не веришь?! — выпалил я, как из ружья дуплетом, — я скучал и думал о тебе после минувших зимних каникул.
    Я быстро осмотрелся: нет ли кого вокруг. Прижал Олю к себе, и прилип к её губкам, и, не получив сопротивления, не отрывался от неё. Приятно было ощущать её хрупкое тельце. Я чувствовал, как в унисон, застучали наши юные сердца — всё чаще и чаще. А целоваться-то я не умел абсолютно.

    Сколько мы были в объятьях друг друга? Вдруг сзади раздались шаги приближающегося человека: «Цок-цок, Цок-цок…», — вторили чьи-то каблучки. Мы отпрянули друг от друга. Шла Таня. Она улыбалась своей доброй улыбкой, также слегка склонив свою головку.
     — Виталик, вот и нашлась твоя любовь! — будто продолжила Таня тот разговор во дворе, когда я спел битловскую «Девушку». И уже, поравнявшись с нами, сказала:
     — Счастья вам, ребятки!
     Не оглядываясь, Таня зашла в подъезд. А я ощутил себя предателем. Стало совестно самому себе. Обнимая и целуя Олю, я будто предал её из-за внезапно родившихся чувств к Тане.
     Стал искать в своей памяти, что-то такое, что могло бы оправдать самого себя. Но, увы! Память была на стороне моей совести. Вспомнились ранние школьные годы. Тогда я предложил носить Ольгин портфель. Какой-то прибабахнутый парнишка из соседнего двора, похоже, специально поджидая нас, всегда кричал нам в след про тесто и жениха с невестой. Я напомнил Оле об этом. И она, хихикая, прижалась ко мне, обвила мою шею своими хрупкими ручками и прижалась своими нежными губками к моим. Целоваться Оля тоже не умела.
     Были ещё тёплые ночи. Мы вернулись домой, когда под утро начала выпадать роса и трава в парке стала мокрой. Да ещё в обнимку долго стояли в подъезде и молчали.
    Утром вспомнил, что Оля заподозрила меня, что я влюбился в Таню. Может Оля права, что Таня не равнодушна ко мне. И мои фантазии о том, что Таня, называя меня малышом, даёт понять, что я для неё не пустое место. Что творилось тогда в моей душе! Казалось, я начал сходить с ума.

   А лето неуклонно бежало на встречу к осени. Сильно этого не хотелось.
   После того случая Таня некоторое время, как показалось, избегала меня. Но потом опять начались перехваты взглядов. И я не мог оставаться верным своему решению: не смотреть Тане в глаза. Мне её присутствия не хватало как воздуха. И Таня всё время ведёт себя так, будто, как выразилась Оля, не ровно дышит на меня. Порой я сомневался в искренности её пожеланий счастья в наш с Олей адрес. Но так и не решался войти в контакт с Таней. Хотя совместный ужин случался довольно часто. Не умел я с женщинами.

Глава 3.3

    Живя с Таней на одной территории, я стал замечать, что взаимоотношения у них с мужем не такие уж гладкие и безоблачные. Мне казалось, что они далеки друг от друга. Любит ли её Саша? Красивая добрая девушка, а он на какой-то дистанции от неё. Оказалось, что мелкие размолвки для них не редкость. Пару раз я слышал как они разговаривали на повышенных тонах. Точнее Саша, Таню я не слышал. Но о чём они говорили, я не знал.
    Один раз довелось увидеть её заплаканной. Я выходил с кухни со стаканом чая. Таня неожиданно выскочила из своей комнаты и кинулась в ванну. По щекам текли слёзки. Мгновенно возникло решение остановить её. Взять за руки и успокоить. Мешал стакан с чаем. Следом выскочил Саша, чуть не сбив меня с ног со стаканом кипятка, и следом за ней в ванну. Я не решился вмешиваться.
    Он что-то громко говорил, но из-за шума воды я ничего не мог расслышать. А когда он выходил, то достаточно громко сказал, чтобы она прекратила смущать человека и не портила ему и себе жизнь.
   — И закрой воду, дурочка, — напоследок грубо крикнул Саша. Во мне ёкнуло: не про меня ли? Но счёл, что это глупо.

   Я ещё некоторое время стоял в коридоре, в надежде, что Таня вот-вот выйдет. Вышел Саша и с тарелками направился на кухню. Я вернулся в свою комнату.
   Было больно на душе. Я не находил себе места. В голове прокручивалась только что увиденная сцена размолвки Тани с мужем. От отчаяния я уткнулся в подушку на диване. Бесило собственное бессилие. Что я мог сделать? На глаза навернулись слёзы и потекли ручьём.
    — Сам он дурак старый. Как же он может обижать Таню? Она, как девочка ещё. Нежная, добрая и красавица. И любит ли Таня своего мужа?

    Пришла бабушка. Увидела мои покрасневшие от слёз глаза.
    — Ты чё, Виталька?
Бабушке, больше чем родителям, я часто доверял свои сокровенные помыслы, потому рассказал ей то, чему стал невольным свидетелем.
    — Сашка не хороший мужик, — со вздохом произнесла бабуся. Помолчала, глянула на меня.
    — Ну-ну…, — только и промолвила бабушка.
Я понял, что бабушка раскусила меня. Она поняла, что я влюбился в Таню.
    Сашу с этого случая я потихоньку стал ненавидеть. Он перестал у меня вызывать уважение. Человек с героической профессией, а так обходится с такой доброй, милой девушкой. Я бы никогда не посмел. И так захотелось набить ему морду.

    На следующий день я встретился с Таней на кухне. Она даже не глянула на меня. Я попытался заговорить с ней. Я был готов на признание.
    — Татьяна Васильевна, — начал я разговор. Но Таня засуетилась, прихватила сахарницу и быстро направилась на выход. Приостановилась, повернулась ко мне лицом.
    — Виталь, не говори ничего. Я знаю…. И быстро удалилась в свою комнату.

    Что знала Таня? Догадалась, что я спрошу про вчерашнюю её размолвку с мужем? Этот вопрос мучил меня. Но задавать такой вопрос было бы крайне бестактно. А может она давно догадалась, что я влюблён в неё? И догадалась, что я готов сказать ей про это? Решила меня остановить? А я, и правда, был тогда в шаге от признания в любви. Но не судьба.

    В середине августа мы вполне прилично играли дуэтом. Оля предложила дать «публичный концерт» во дворе. Я посмеялся над ней.
    — Олька, кто нас слушать-то будет? Наши сплетницы во дворе? — съязвил я.
    — Будут! Твоя Таня приходила послушать и остальные послушают, — ехидно ответила моя подружка.
    — Да и разучили-то всего четыре песенки. А «Yesterday» играем ещё неуверенно.
    — Ну Виталик…, — включила Оля свои способности уговаривать.
Конечно, я согласился. Так это я, повыделывался. А Оля туда же, за моей бабушкой: «Твоя Таня…».

    Мы встали в тень под берёзкой, растущей в нашем дворе. Оля любила всякие шуточки. Положила на травку открытый футляр от скрипки и свою шляпку. Что бы «пожертвования» туда зрители клали. Был вечер. Уже закончился рабочий день. Люди шли с работы, останавливались и слушали. Бабушки-соседки и дворовые ребятишки стали нашими главными зрителями.
    Подошла и Таня. Она с улыбкой смотрела на нас. И только я видел, что глазки у неё были грустными.
    «Репертуар» отыграли быстро. Потому Оля сыграла несколько коротких классических пьес. Запомнился только Полонез Огинского. Музыка лилась божественная.
    Таня пожертвовала нам металлический рубль.
    — Удачи вашему милому дуэту! Какие вы молодцы, ребятки! — улыбнулась, заглянув ещё раз мне в глаза, глянула на Олю и ушла в подъезд.
    Выручка от «концерта» составила рубля два. Оля на все деньги купила разной карамели и угостила малышей в нашем дворе. Ольга, всё же, выдумщица.

    Оля сняла мостик со скрипки, ослабила натяжку волоса на трости смычка и сложила всё в футляр.
    — Виталь, давай посидим немного.
Я согласился. Оля решила обсудить наш будущий репертуар.
    — Оля мы уже, наверно, ничего не успеем разучить. Давай аккорды для гитары к Полонезу подберём. Успеем, я думаю! Лето кончается. Всего две недельки осталось. Так жалко. Жалко, что меня родители увезли в этот Заречный.
    — Виталь, почему у твоей соседки такие грустные глаза? Улыбалась, а глазки грустные. Мне, правда, кажется, что она влюбилась в тебя. А жалеешь ты только о том, что живёшь в своём Заречном, а не здесь. И в квартире у вас поселилась такая красивая соседка. Ты влюбился в неё. Я чувствую.
    — Оля! Не сочиняй. Она же взрослая женщина. Я же с тобой и мне очень приятно, что мы очень дружны.
    — Да, но смотрится она как девчонка! А ты, точно, влюбился. Жалко!
    Говорить с Олей о Тане вовсе не хотелось. Таня сегодня взглядом заколдовала меня. Будто неведомая сила затягивала меня домой. Оля больше ничего не говорила. Склонила мне голову на плечо. Так и сидели молча. А я целовал пальчики на её ручках и хвалил за виртуозность. Оля грустно вздохнула.
    — Да, лето пролетело! Я и не заметила. Жалко. А так хорошо с тобой. Виталь, а у нас ещё одно лето впереди! Детство ещё наше не закончилось. Пойдём-ка по домам.

    Оля напомнила про детство. Опять будто со стороны, увидел себя и Олю: мы первоклассники, уже весна, мы идём из школы. Оля буйно о чём то рассказывает, размахивая руками, как дирижёр, а мои руки заняты — я несу портфели.
Меня тут же осенило. Взял гитару. Держа за гриф, положил её на плечо. Забрал у Оли футляр со скрипкой, и мы пошли в подъезд. Я приостановился, дал Оле обогнать меня, позвал её. Она обернулась.
    — Оля, тебе это что-нибудь напоминает?
Она сообразительная девочка. Глянула на меня и мило заулыбалась.
    — А сейчас бы стал мой портфель носить? — лукаво спросила Оля.
    — Носил бы, не сомневайся. А тебе кто сейчас портфель твой носит?
Оля не ответила.

    В подъезде Оля, пользуясь тем, что руки мои заняты, неожиданно поцеловала меня в губы, выхватила у меня футляр со скрипкой, и с задорным смехом взлетела на второй этаж.
    — Виталька! Я никому не доверяю свой портфель. Только тебе! А ты меня не поймаешь… не поймаешь! — она опять залилась озорным смехом. Дверь за ней захлопнулась.

     Я зашёл домой. Танина дверь предо мой. Опять беспокойно стало на душе. Зачем Оля подлила масла в огонь? Зачем заговорила про Таню? Сегодня опять её взгляд достал до моего сердца.
     — Не смотри! — шептал внутренний голос Хоме, главному герою повести Гоголя Н. В. «Вий».
     А я, вопреки своему зароку, опять сегодня надолго встретился с Таниным взглядом. Играя на гитаре, не мог оторвать от Тани глаз. Только глазки её на протяжении битловской «Девушки» оставались грустными. Хоть я и не пел. Мы только играли мелодии. А теперь я не нахожу себе места.

     Весь вечер Таня не выходила из комнаты. А во мне разгоралось желание увидеть её глазки. Я допоздна прислушивался, ловил момент, когда она пойдёт на кухню, может пригласит чаю попить, но она так и не вышла. Будто специально.
     У меня рецидив. Я уже был готов сказать ей про свою любовь. Мой мозг разрывался на части от дум по Тане. Я уже нашёл повод: предложить ей поучится играть на гитаре. Она же сама при знакомстве в шутку попросила научить.
     Я уже был рядом с дверью. В комнате полная тишина. Телевизор молчал. Может Таня уже легла спать? А я струсил. Не решился постучать в дверь.

     Надо было бы уже лечь спать. Но сон не шёл. Снова ощутил себя предателем. Я, увлёкшись Таней, предаю Олю. Я целую её, она отвечает взаимность. Хоть мы и не говорим о любви, но нас, как магнитом тянет друг другу. Мы целыми днями вместе, у нас общие интересы. Не нам ли быть женихом и невестой?! А Оля догадалась, что я влюбился в Таню. А я отнекиваюсь, значит вру Оле. Она понимает это. «А ты, точно, влюбился. Жалко!» — вспомнились сегодняшние слова Оли. Милая Оля! Что же мне делать? Я не знаю.

     К концу лета я окончательно потерял покой. Ведь надо было уезжать. Да ещё Оля неожиданно в последнюю неделю уехала с мамой повидаться к родственникам в Ленинград. И вернуться должна была к самому началу школы. А то и опоздать на день другой. Провожал Олю и её маму на вокзал. Попрощались не целуясь. При маме, которая не торопилась заходить в вагон, постеснялись.

     Лето закончилось. Пришло время расставаться. Ольга не вернулась. Таню не увидел: в день моего отъезда она работала. А я был решительно настроен сказать ей о любви в последний день лета.
     А теперь оставалось только вспоминать начало лета. Вспоминать те первые дни, когда так неожиданно вошла в моё сознание Таня.
     Посчитал себя дурачком, что так и не нашёл случая сказать Тане про свою любовь. И этот дурацкий зарок: «Не смотри». Что толку от него. Не глазами я уже любил Таню. Я ехал в автобусе, а на глаза наворачивались слёзы. Слезливый стал. Мокроту под глазами развёл.

     Меня не покидало отвратительное ощущение раздвоенности. Я остро осознал, что очень подло обошёлся с Олей. Гулял и целовался с ней, а думал о Тане. Сам себе от этих мыслей был омерзителен.
     В мыслях моих досталось от меня Оле. Зачем же она заводила разговоры про Таню? Ведь этим самым она сбивала меня с толку. Я был нацелен на серьёзные отношения с Олей. А она таким способом проявляла свою ревность. Мы так и не произнесли слов: «Я тебя люблю». Я хоть и сказал, что нравится она мне. Но ведь поцелуйчики — это не любовь ещё. Конечно, мы были ещё детьми. И потому говорили на одном языке. Вопреки моим планам не смогла Оля стать «громоотводом».

Глава 3.4

    Началась школа, радиокружок. Тоска отступила.
    Переписывался с Олей. Вспоминали наше лето и наш дуэт. Да щекотали себя «любовными» воспоминаниями. Это были платонические отношения, и кроме поцелуев ничего не было. Ну, разве, только мои провокации, когда целуясь с Олей, я клал ей руку на оголённую ножку и, нежно поглаживая, потихоньку перемещал руку выше под короткую юбочку. Но в определённый момент Ольга вырывалась из объятий и, смеясь, говорила, что ещё рано.

     В середине сентября был у бабушки. Приезжал помочь выкопать картошку. Бабуся моя была великим организатором. Она обратилась к отцу Толяна за помощью по вывозу картошки с поля. Отец Толяна был шофёр. Родители Толяна завели поросёнка — картошка им явно не помешает. Отец Толяна согласился. В ту осень «карты» для бабушки сложились благоприятно — нашлись помощники.
     В копке картофеля принимало участие два мужчины: я, и Саша. И две женщины: бабушка и Таня. Три сотки выкопали в момент. Бабушка поровну разделила урожай. Ей столько не надо было. Урожай был отменный. Отдав третью часть родителям Толяна, оставшаяся картошка с трудом вместилась в овощную яму. Таким образом, и Танина семья была обеспечена на зиму запасом картофеля, который заложили в нашу овощную яму.
     Саша хвалил меня, что не даром трудился летом. Он припомнил и тот переполох. Он вспоминал, а я периодически поглядывал на Таню. Взгляды наши встречались, и я смущённо опускал глаза. В памяти ярко всплыли события того вечера и раннего утра, когда Таня ухаживала за мной. И опять, будто наяву, я слышал Танины слова: «Миленький мой… мальчик мой… синеглазенький…». И казалось мне тогда, что Таня тоже вспоминала эти моменты.

     Были и печёнки. Оказалось, что Саша прихватил бутылочку вина. Он предложил мне с устатку, но Таня пристыдила его и так сурово глянула на меня, что я отказался. Я же обещал ей не пить. Вино пили бабушка и Саша. Мы с иронией наблюдали за ними.
     Заметил я тогда, что Саша с доброй ехидцей поглядывал на меня. Будто фиксировал те моменты, когда я пытался глянуть на Таню. Он прекрасно понимал, что влюблён я в Таню. Наверно, и правда интересно наблюдать за влюблённым мальчишкой.

     День пролетел пулей. Мало что осталось в памяти. Запомнилось неудержимое желание пригласить Таню к той берёзе, которая не раз по весне утоляла мне жажду и спасала от палящего летнего солнца. Так мне хотелось рассказать, что в июне минувшего лета лежал под берёзой и думал о ней. Но не решился при Саше.

     Вечером виделся с Олей. Болтали о том, о сём. Не играли — гитары не было. А потом целовались в подъезде. И опять Оля упрекнула меня за Таню.
     А когда лёг спать, виделась Таня в спортивном костюме, плотно облегающим её фигурку. Казалось, что сейчас открою глаза и увижу её красивое личико. День тогда был сухой и ветреный. Земля пылила, и Таня повязала платок на голову. Повязала таким образом, что концы платка были повязаны вокруг шеи. Какая Таня красавица!

     Уехал домой утром. Опять щемило сердце и опять ругал себя за нерешительность. И опять на глаза наворачивались слёзы из-за осознания, что любовь моя никогда не получит взаимности.

     Учебный год продолжался, жизнь шла своим чередом, я торопил время и ждал осенние каникулы.
     Где-то там, не очень далеко, есть две красивые девушки: Оля и Таня. Умом я был с Олей, но сердцем — с Таней.

Глава 4.1

   Очень мучительно тянулось время. С того времени, как последний раз в сентябре видел Таню, я порывался всё бросить и приехать к бабушке. Приехать, чтобы увидеть Таню. Хватит уже мучить себя догадками. Никакой взаимности быть не может. А мне надо признаться в любви. И пусть я услышу отказ, чем вот так мучить себя.
   А ещё рухнула идея снова вернутся в Свердловск. Мать была категорически против этого.
   -При живых родителях, дети должны жить с ними, — таков ответ матери.
   Мама, конечно, права. Правда, я жил с бабушкой и дедушкой до десяти лет. В те годы маму видел раз в неделю — по воскресениям. Конечно, когда я пошёл в первый класс, я был под неусыпным её контролем. А в летние каникул после первого класса мама возила меня в Арзамас — единственный в моей жизни отпуск мамы, когда она брала меня с собой. Во втором классе контроль был не такой строгий. Я оправдал ожидание мамы — я учился хорошо. Если учесть, что в первом классе я учился только писать прописями, то учёба шла без проблем. Всё остальное умел делать: бегло читать, быстро считать в уме и при этом знал таблицу умножения, знал часы. И кругозор был достаточно широк. И опять же, благодаря маме, в доме была детская энциклопедия, которую я читал с удовольствием. Я без претензий к маме. Трудно было без мужа. В те годы она была единственным кормильцем в семье. Отчим в семью придёт в середине 1967 года, когда я уже заканчивал третий класс.
    А вот теперь мама была против моего возвращения в Свердловск.

    Я ждал осенние каникулы. Но все мои надежды рухнули. С Таней повидаться не удалось. Она уезжала к родителям на праздники. Так бабушка мне сказала.
    Праздник закончился, но Таня не вернулась. Я решил, что у неё отпуск. Там ведь и Лёша был. Бабуся поняла с какой целью я приехал. Она ещё летом догадалась, что мне очень понравилась наша соседка Таня. Догадаться ей было не сложно, да и сам я, почти открыто, словами ей сказал об этом. Бабушка моя была очень чутким человеком. И меня любила без ума. Я не понимал, почему она минувшим летом часто заговаривала со мной про Таню.
    Когда в сентябре копали картошку, я заметил, что бабуся наблюдала за мной. Будто считала, сколько раз я глянул на Таню. Наблюдала и за Таней. Только зачем за ней надо было? А уже вечером только и разговоров было о ней. Хвалила её, говорила, что впервые такая соседка прекрасная. А я ничего понять не мог. Посчитал, что для бабуси лишь бы было о чём поговорить. А тут тема новая. Вот и "чешет язык"!

    С Олей тоже не удалось увидеться. Ольга зачастила на каникулы в Ленинград к дядьке. Она не удосужилась мне сообщить, что уедет из дома.

    Зато пообщался с Сашей. Я считал, что его вся семья ухала на праздники. А он вдруг появился. Два дня был дома, только с утра куда-то уходил на несколько часов.
    В радиоклубе мне дали кинескоп от телевизора КВН. Решил поменять его в своём телевизоре. Разобрал телевизор и пытался снять старый кинескоп. В дверь постучали.
    — Таня, может это она? — мелькнуло в голове, застучало чаще сердце.
Но в дверях появился Саша. Поздоровались. Он предложил попить чайку. Я согласился. Расположились у меня в комнате. Он с любопытством рассматривал внутренности телевизора.
    — Виталь, а ты разбираешься в этом деле? — удивлённо спросил Саша.
    — Разбираюсь немного. А эту развалюху наизусть уже знаю, — ответил я, — жалко, что измерительных приборов у меня нет.
    Потом говорили про гитару. Рассказал, как я взялся за это дело. Рассказал, как захватила меня когда-то в детстве битловская песенка «Девушка».
    — Татьяне Васильевне очень понравилась твоя игра, только и вспоминает, — с доброй улыбочкой сказал Саша.
    Саша расспрашивал про мою успеваемость в школе. Мне за первую четверть похвастать особо было нечем.
    Он рассказывал про свою работу, узнав, что я собираюсь стать военным лётчиком. Говорили о самолётах. Говорили о тех качествах характера, какие должны быть присущи человеку, решившему посвятить себя небу. Рассказывал Саша красочно. Было понятно, что в авиации он по призванию.   
    — Я думаю, что это будет тебе по силам. Вижу, ты парень настойчивый и грамотный. Я удивляюсь, что ты сам всего добиваешься, — похвалил меня Саша.
    Я набрался смелости и спросил у Саши про Таню и Лёшу. Саша хитро посмотрел на меня, улыбнулся. Сказал, что всё у них хорошо.
    И всё же Сашу я перестал уважать. Это, наверно, такого рода ревность. Похоже, я правильно сначала подумал, что Саша довёл Таню до слёз из-за того, по его мнению, что она слишком много уделила мне внимания, когда я летом перегрелся на солнце. Так и подмывало спросить у него:
    - А обижать женщину - это тоже неотъемлемое качество пилота?
Ну и оправдывал его: какой же муж потерпит, когда его жена «сопливого пацана»  называет «мой миленький да синеглазенький», в глаза ему смотрит. Но глупо взрослому мужику ревновать к мальчишке.

   С болью в душе я покидал бабушкин дом. Таню я не увидел. И Олю тоже. Медленно потянулось время.
   Не раз я пытался переосмыслить своё положение. Уговаривал себя забыть Таню. Пытался вернуться мыслями к Оле. Переписка с ней продолжалась. Но ничего не мог с собой поделать. Таня и только Таня.

ГЛАВА 4.2

    Заканчивался 1972 год. Впереди зимние каникулы. Чем ближе подкрадывался Новый год, тем чаще я вспоминал дни минувшего лета. Опять ярко всплыли те первые два дня, когда в моё сознание вошла красивая и нежная девушка Таня. Мой мозг никак не воспринимал её замужней женщиной. Она так молодо выглядела. А на фоне своего мужа, который, видимо, был значительно старше, смотрелась совсем молоденькой девушкой.
    И опять на щеке горел её поцелуй, будто вчера это было. И опять виделись её глазки, то с улыбкой и искоркой, а то с накатившимися слёзками. Что же творилось в душе этой девушки? Почему за одну минуту настроение её менялось так быстро?
    Всё мучительнее становилось моё ожидание окончания четверти. Не сумел я за четыре месяца избавиться от влюблённости. И понял, что напрасно я боялся смотреть в Танины глазки, напрасно боялся её пронзительного взгляда. Глазки у Танюшки красивые и выразительные. А она добрая и ласковая.

    Вот и закончилась первое полугодие девятого класса. Долгожданные каникулы. Хотел уехать в тот же день. Но мать пристыдила, что не хорошо отрываться от семьи в новогоднюю ночь. Я пытался надавить на мамину совесть.
    — А как же бабуся там одна будет?
    — Она, как всегда, у любимой доченьки отметит, — заявила мама.
    Я решил не спорить и остался на новогоднюю ночь дома. Смысла ехать, вроде бы,  не было. У Тани есть семья. Вероятнее всего, Таня уедет к родителям. А если у Саши будет выходной день, они вместе уедут. Там и Лёша у бабушки живёт.
    Оля — она тоже может уехать. Хотя о своем намерении мне не сообщала. Да, честно сказать, и я не поинтересовался.

    Я, ещё накануне, до наступления новогодней ночи, собрался к поездке. К Тане. Только не ждёт она меня и от этого становилось грустно. Щемило в груди. Съездить, хоть краешком глаза глянуть на неё.
    Бабушка мне летом все уши прожужжала, что Таня восторгалась моей игрой на гитаре во дворе. Говорила, что мальчик умненький, и столько песен знает. И кругозор у него широкий. Только расстраивалась Таня, что с нехорошей компанией связался. И матом выражался. Заложила меня Таня, что выпил я тогда.
    А Саша, взрослый человек, наверняка понял, что Таня мне очень понравилась. Уж если Оля заметила, взрослый-то, точно, не упустил из виду. Да дёрнуло меня Танюшку лапушкой и красавицей при нём назвать. Однозначно: он понял, что влюбился я в Таню. Правда, что в этом предосудительного? Сколько мальчишек влюбляется в своих молоденьких учителей.
   Конечно, и Таня тоже должна была догадаться.

   Родители быстро свернули праздник. Я ещё раньше их ушёл спать. Конечно, заснуть не мог. В мыслях только Таня.
   Уехал ранним утренним автобусом. За окном автобуса было ещё темно. Я сидел с правой стороны в первом ряду сидений. Редко слепили встречные машины.
   Я закрыл глаза и размышлял о своей предстоящей встрече с Таней. На что-то ещё надеялся. Вообще-то, задача совсем простая: набраться смелости и признаться Тане в любви. А сказать, чего боялся? Боялся я отказа! Крутых кулаков не боялся, а отказа девушки, наверно, боялся сильнее смерти.
   Какое место я занимал в её сознании? Может Оля права? Нет! Бред это. Никогда Таня не будет моей. Когда она видит меня, может и есть к моей персоне интерес. Нет меня на виду, и в мыслях у неё я не существую. Зачем я такой красавице нужен? Да и семья у неё, и старше она меня. Я щенок ещё или котёнок. Юнец, с едва пробившимся пушком над верхней губой. Ожидать нечего. Не дурачка Таня, чтобы с малолеткой связываться. Допускал, конечно, что какие-то симпатии, ко мне, как к ребёнку, у неё могли быть.
    А мне надо облегчить душу. Не любовь, а сплошные душевные страдания. Измучился я. Может, скажу ей, что люблю её, и спокойнее на душе станет. Молча переживать очень тяжело. Так и решил: постучусь в их дверь, зайду в комнату и признаюсь, что люблю её, а дальше: что будет, то и будет.
    Накануне идиотская мысль вселилась в голову: вот бы заболеть, а Таня-сестричка опять бы оказалась возле меня. Лечила бы меня и сидела рядом со мной, держа меня за руку. Не очень уж и много мне надо было.
    И правда, я простыл пред самым новым годом. Бронхит. Нахватался холодного воздуха, катаясь на коньках. Но от идеи ехать к бабушке не отказался. Выехал больной. К вечеру не высокая температура и лёгкий грудной кашель.

    Начало светать. Ещё густые зимние утренние сумерки. Наверно, около девяти часов. Я у дверей бабушкиной квартиры. Всё та же назойливая мечта: Таня открывает дверь, а я сходу прижимаю её к себе. И признаюсь ей в любви. Я совершенно не задумывался о том, какая может быть ответная реакция у Тани на моё такое вероломство. И нужна ли моя любовь Тане?
    Дверь, вопреки мечте, открыла бабушка. Всё же я рисковал оказаться у закрытой двери. Повезло мне: в новогоднюю ночь бабуся была дома и никуда не уезжала.
    Скупо, сходу, поздравил бабусю с Новым годом. Сразу обратил внимание на обувную полку. На ней стоят только Сашины тапки. Похоже, что дома у них никого нет. Прошёл мимо Таниной комнаты. Прислушиваюсь. Там тишина.

    Переоделся. Пасусь на кухне. Пахнет поднимающимся тестом. Чайник поставил кипятить. Уже заварил чай. В стакан налил. Нехотя направился из кухни в свою комнату.
    Дверь в дальней части коридора слегка скрипнула. Быстрые шаги. В кухню вошла Таня. Я и не думал, что она дома. Она подошла ко мне совсем близко, улыбалась и протянула мне руку. Я нерешительно взял её ладошку. А я будто язык проглотил, потому и с приветствием она опередила меня:
    — Здравствуй, Виталик! С Новым годом! Пусть он принесёт тебе радость и счастье! Я так давно не видела тебя, кажется целую вечность, — она лукаво улыбалась, — ты, кажется, ростиком за это время выше стал.
    Вот и опять Таня намекнула, что маленький я ещё. Нечего и мечтать. Наверно, не стоит и говорить ей о своей любви. Пустое это дело. Нарвусь опять на насмешку, что мальчик я ещё. И опять эти мысли помешали мне сказать главные слова. И опять, как прошлым летом, сказал не то, что мечтал:
    — Здравствуйте, Татьяна Васильевна! Вас с Новым годом. Всего Вам и Вашей семье самого хорошего, — в горле запершило, я закашлялся….
    — Спасибо, Виталик. Я Таня! Давай проще! Я уже предлагала тебе. Ещё тётей назови! — она засмеялась, — ты, малыш, простыл?
Ну, вот! Опять малыш! Я совсем расстроился.
    Была возможность сказать слова признания, но Таня пресекла мою попытку, назвав меня малышом. И упрямый мой язык опять понёс не то, что я давно хотел сказать:
    — Хорошо, Татьяна Васильевна, я буду называть вас тётей Таней, — пошутил я, стараясь быть непринуждённым, что явно не получилось. Посмеялись над плоской шуткой.
    Мы так и стояли в дверном проёме кухонной двери, в упор глядя друг другу в глаза. Я всё ещё держал её тёплую нежную ручку. Меня в жар бросило. Наверно, покраснел. Стоял со стаканом кипятка в левой руке, даже не чувствовал, что жжёт пальцы.
    — Виталий, пойдём ко мне чай с малиной пить. Кашель твой лечить будем. Расскажешь, как четверть закончил, что нового познал.
    Бабушка вошла в кухню. Бабуся слышала приглашение Тани.
    — Анна Фёдоровна, мы ко мне, чай попьём, — подтвердила Таня.
Надо полагать, что с утра они уже виделись.
    — Тесто дойдёт, стряпать буду, — доложилась бабушка не то мне, не то Тане.
    Я, смущаясь, согласился. Пошёл со своим стаканом, который так и не удосужился поставить на стол. Я впервые зашёл к Тане в комнату. Сразу бросился в глаза такой же книжный шкаф, как у нас в Заречном. И тоже море книг.
    — Виталька, много новых песен разучил? — спросила Таня, усадив меня за стол, — всё время вспоминаю, как ты играешь здорово. Как-то особенно звучало из уст Тани моё имя «Виталька». Ласково.
    — Я не разучивал ничего, — выдавил я, — порезал сильно средний палец на левой руке и не мог играть. И сейчас ещё больно. Потому не играю.
Показал Тане левую руку. Порез пришёлся на сгибе между фалангами. Я долго не мог сгибать этот палец.
    Я правильно всё просчитал: конечно, Таня взяла мою руку и стала рассматривать шрам, со следами двух стежков — рану зашивали. А мне только и надо, чтобы Таня прикоснулась ко мне. А от прикосновения её нежной руки я заволновался, сердце чаще застучало, в горле ещё суше стало.
    — У тебя каникулы сколько дней? — пыталась разговорить меня Таня.
    — Пятнадцатого в школу, — пробурчал я.
Растерялся я совсем. Закашлялся опять.
    — С родителями новый год отмечал?
    — Да.
    — А я с твоей бабушкой посидела. Хорошая у тебя бабушка. Сашка всё летает.

    Таня, поняв, что на разговор я не «раскручиваюсь», стала рассказывать про себя. Про свою работу и учёбу в техникуме радиосвязи. Сейчас работает на телефонной станции. Специальность — техник-связист. Перед новым годом получила повышение в должности. Теперь по сменам работать больше не будет.
    Про семью почти ни слова. Сказала, что Лёшку Саша решил оставить на время у своей матери. Это и вовсе не была деревня. Это был большой райцентр. Решили, что он там пойдёт в школу. Тем более, что мама у Саши преподаватель начальных классов. Ему там понравилось, что даже на каникулы не захотел к родителям.
    — Виталь, давай чаю ещё налью. Вот тебе ещё кексик, — так это было душевно предложено.
Так мамы любимому дитятку предлагают сладости. Конечно, я ребёнок ещё для Тани. Ну и пусть играет в «куклы», раз ей так хочется. От добавки чая и кекса я из вежливости отказался. Поблагодарил.
    — Виталик, а у тебя в учёбе как успехи? Мне, кажется, что ты должен хорошо учиться. Или ты троечник? — и лукаво смотрела на меня.
Мне стало неловко. Ибо в дневнике за вторую четверть девятого класса было четыре тройки. Да пара пятёрок.
    Я и так смотался к бабушке втихушку. Мать и не знает, что в тройках погряз. Ещё предстоит отчитываться за это, оправдываться. Мать знала, что к концу года я всегда выходил без троек. Но для профилактики всегда пыталась устроить мне головомойку. Пугала, что с трояками нечего и мечтать о небе. Отчим в образовательном процессе не участвовал.
    А вот с русским языком — тут уж раз на раз не попадало. Бывало, что еле-еле на тройку вытягивал.
    Я и так от чая с малиной разогрелся, а тут вопросы горячие. Видимо, я сильно раскраснелся. Таня, увидев это, потрогала мне лоб.
    — Температуришь ты, дружок!
Я вздрогнул от её прикосновения. Почему она назвала меня дружком? Опять жар ударил в разгорячённое лицо. Так захотелось прижаться к ней. Но я же трус. Конечно, не решился.
    Таня встала, из шкафчика достала термометр. В народе их градусниками называли.
    — Виталик, градусник зажми под мышкой, — с улыбкой сказала Таня.
Похоже, что мы оба вспомнили тот момент, когда Таня отхаживала меня прошлым летом от солнечного удара и велела мне зажать мокрое полотенце межу ног. Я невольно улыбнулся. В ответ на мою улыбку, Таня хихикнула. В этот момент мы смотрели друг другу в глаза. Не было сомнений: мы вспомнили именно этот щекотливый момент в нашей жизни.

    Вернулись к разговору о моих результатах за четверть. Врать про успеваемость я не стал и сказал, что в девятом классе не стоит напрягаться из-за оценок. Так в те годы расценивали успеваемость девятиклассники. И правда: зачем напрягаться, если ни по одному предмету оценки по итогам девятого класса в аттестат не идут. И экзаменов нет. Валяй дурака весь год. В десятом наверстаешь. Я был сторонник этой идеи.
    Озвучил это Тане. Она слушала мою «теорию хитрости» и улыбалась. Но вдруг милое личико стало серьёзным. Таня не одобрила эту хитрость и смотрела на меня с пронзительным укором.
    Вот дурак-то я. Выставил себя дитём великовозрастным. Разве может Таня серьёзно воспринимать меня?
    Но решил оправдаться. Заявил, что в Свидетельстве об окончании восьмилетки нет ни одной тройки. Даже по русскому языку. А по математическим дисциплинам, физике и химии — пятёрки!
    Таня улыбнулась. Глазки подобрели.
    — Виталь, градусник давай, посмотрим.
Я сам увидел, что столбик ртути остановился на отметке 37,0.
    — Виталик, похоже, а ты и вправду заболеваешь. Где угораздило простыть?
    — На катке, наверно.
    — Я в таких случаях таблетку цитрамона принимаю. Помогает приостановить заболевание.
    Таня достала из коробки таблетки, подала мне одну. Ушла за водой.
    — Выпей, — Таня в это время с неподдельной заботой смотрела на меня.
    Наступило молчание. Молчала Таня, молчал я. Смотрели друг другу в глаза. Я уже совсем приготовился признаться о своём отношении к ней. Но Таня опередила меня. Она опять вернулась к теме успеваемости в школе.
    — Значит, я не ошибалась, что ты должен хорошо учиться. Память у тебя хорошая, столько песен наизусть знаешь и столько в голове мелодий держишь. И речь у тебя грамотная. Похоже, что ты много знаешь и кругозор у тебя такой, что позавидовать можно. Когда только успеваешь?
    Таня с восторгом смотрела на меня. А потому я поверил в искренность её слов. Значит, бабушка не соврала, что обо мне она говорила с Таней. Вообще-то, странного ничего нет. Бабусе лишь бы косточки кому-нибудь поперебирать. А тут соседка подвернулась добрая и отзывчивая — так почему бы языку воли не дать.
    — Мне Саша рассказывал, что ты кинескоп в телевизоре менял. У тебя получилось?
    — Да, только опять проблемы возникли, — надо искать причину.
И тут последовало то, чего я никак не ожидал.
    — А давай вместе посмотрим, — предложила Таня.
Я оторопел!
    — А вы разбираетесь в телевизорах? — немножко с усмешкой сказал я.
    — Что особенного в этом? — засмеялась Таня, — разбираюсь, раньше у нас такой же был. И тоже ломался. Я радиолампы сама меняла.
    — Здорово, — неподдельно восхитился я.
Договорились, что выберет Таня время, и мы заглянем внутрь телевизора.

    Но всё же Танины слова опять поставили меня в тупик. Таня сказала, что она не ошиблась про мою учёбу. Значит, она думает обо мне! Зачем ей это надо? Зачем ей думать обо мне? Видит меня перед собой, вот и задаёт мне вопросы. Так, для диалога. Никогда и ничего не может быть между нами. Не дура же она!
    И такая волна безысходности накрыла меня от этих мыслей. Сделал попытку вынырнуть. Решил похвастаться, чтобы хоть как-то себя приободрить. Ничего лучшего сказать не придумал:
    — А я всегда хорошо стихи запоминал.
    — Значит по литературе у тебя тоже хорошо? Читать любишь? — глядя мне в глаза спросила Таня.
    Казалось, что Таня прочитала мои мысли. Вдруг по-другому она взглянула на меня. И опять я засомневался. А может она не равнодушна ко мне? Но надо было отвечать на вопрос.
    — С литературой у меня по-разному. Одни писатели нравятся, другие — нет. Из школьной программы больше всего Пушкина и Гоголя люблю. А Фонвизин — этот вообще дурак — он сам как Недоросль….
   Договорить мне Таня не дала — она залилась таким заразительным смехом, что мне самому стало смешно.
   — «Существительное с прилагательным…», — напомнила Таня и опять засмеялась, — Виталька, критик ты, смотрю, оригинальный.
   Из шкафа Таня взяла шкатулку, достала свой Аттестат и Диплом. Подала их мне.
   Я посмотрел. Одно слово — отличница. В Аттестате всего две четвёрки. А Диплом — красный.
   — Смотри, Виталик, как учиться надо.
Меня заело.
   — Девчонки всегда хорошо учатся, — я пытался отболтаться.
Чуть было не ляпнул, что от пятёрок у девчонок толку нет. Знания большинство из них применять не умеют.

   Видимо, разговорила меня Таня. Я не заметил, как волнение прошло. Успокоился. И темы для разговоров вдруг стали находится. Я не замечал, как побежало время. А мы уже непринуждённо болтали о всём, что придёт в голову. Будто и раньше, так вот запросто, общались друг с другом. Правда, на «Вы».
   Счастье с первого дня Нового года свалилось на меня! Как Таня и пожелала мне пару часов назад.

    Бабушка возилась на кухне. Праздник сегодня — 1 января. Стряпала бабуся ватрушки с творогом, да пирожки с вишнёвым вареньем.
    В дверь Таниной комнаты постучали. Бабушка нарисовалась в дверном проёме. С доброй ехидцей в глазах глянула на нас.
    — Ребята, пошли теперь к нам. Пирожки и ватрушки готовы, — предложила бабушка.
Таня охотно согласилась. А я-то как рад был. И бабушка моя, какая она у меня хорошая. Какая молодчина, что Таню пригласила.
    Я вспомнил, что вёз с собой две шоколадки. Эх, голова пустая! Вручил я их бабушке и Тане по случаю Нового года. Честно говоря, шоколадки вёз для Тани и Лёши.
    И опять Таня смотрела мене в глаза. А личико в минуту из весёлого, уже стало очень грустным. И глазки заблестели. Будто заплакать собралась.

    День закончился. Пообещали друг другу, что завтра после Таниной работы ещё поговорим.
    Лёг спать. Засыпал. Красавица Таня перед глазами. Завтра мы опять увидимся. Будто свидание назначили. Наверно, я от счастья улыбался во сне. Что-то снилось.

    Утро. Точно простыл. И кашель из глубины груди. Заболел всё же! «Мечта» поболеть сбылась.
    Таня, услышав, как я зашёлся кашлем, стукнув в дверь, зашла в комнату. Убедила меня, что нельзя пускать болезнь на самотёк.
    — Вечером займусь тобой, — весело сказала Таня, и ощупала мне голову, — жар у тебя.
Принесла какие-то таблетки и стакан воды. Заставила выпить. Подала термометр. И велела не вставать с постели.
    — Спи. Сон лучшее лекарство, — нежно сказала Таня, — Анна Фёдоровна, пусть он спит. Я аспирин ему дала, жар сбить надо.
    Уже уходя, Таня ещё раз заглянула ко мне в комнату.
    — Виталь, градусник давай. Тридцать восемь! Спи давай. До вечера.
Показалось мне тогда, что было у неё желание чмокнуть меня в щёчку. Не унимался я, всё фантазировал и мечтал.
    — Конечно, показалось. Дурак я, в голове солома, — мысленно попытался я вернуть мозги на место.

    Я лежал и размышлял: «Зачем ей это надо? Сынишка Лёша где-то у бабушки за сто пятьдесят километров. От скуки? И муж у неё чёрт знает что. Она со мной возится, а я ей никто. Пацан, девятиклассник. Ещё не полных шестнадцать лет. Ну, пусть будет так, раз ей нравится этим заниматься. В конце концов, никогда мне не уделяли столько внимания, когда я болел. Да и бывало это крайне редко. Только мне тревожно. Я люблю её, но у любви этой очень горький привкус. И в груди, там, где сердце, щемит. И болезненная истома по всему телу.

    День тянулся мучительно.
    К полудню вдруг вспомнил про Олю. Стало не по себе. Опять раздвоение. Не хорошо, что забыл свою подружку, с которой провёл всё лето. Переписывался всю осень.
    Несмотря на температуру и «приказ» Тани лежать и спать, пошёл к Оле. Ольгину маму в подъезде встретил. Она сказала, что Оля в Ленинграде на каникулы к дяде уехала. Будет дома 10 января. Странно. От Оли три дня назад письмо было. В нём ни слова о Ленинграде. Как и осенью. Почему Оля держит меня в неведении о своих отъездах? Уже второй раз так поступила. Она же знала, что я приеду, а потому могла бы предупредить. Наверно, ревнует к Тане. Считает, что всё равно приеду. И опять защемило в груди. Что же я делаю? Надо было Оле признаться, что Таня в душу мне запала.

   Еле дождался вечера. Наконец-то пришла Таня с работы. Ещё не сняв верхней одежды, она заглянула к нам.
    — Не спишь? Виталь, как самочувствие?
    — Живой, — ответил я.
    Как обещала, взялась Таня лечить меня. Я, правда, сопротивлялся немного. Пустил в ход избитую шутку.
    — Таня, если простуду лечить, то она проходит через семь дней. А если не лечить — то через неделю. Значит, до конца каникул вылечусь.
И тут я поймал себя на мысли, что впервые обратился к Тане по имени, так, как она разрешила её называть. Мне показалось, что она тоже это отметила.
    — Виталь, это старый анекдот про участкового врача. Отговорка, чтобы больничный не давать. Ты что, как дитё малое. Шуток не понимаешь?
Ну, вот — опять я в её глазах только, как дитё малое. И опять неимоверная боль на душе.
    Хотя мечта сбылась: я опять стал Таниным пациентом! Моя милая сестричка взялась лечить меня. Каждый вечер после работы Таня приходила ко мне, и мы целыми вечерами были вместе. Как-то быстро она меня в оборот взяла. Таня ставила мне горчичники, поила молоком с мёдом, чаем с малиной и лимоном. И заставляла есть пенку с кипячёного молока. Пенки, которые я не терпел с детства. Через три дня я почти выздоровел.

    Я сильно стеснялся бабушки. Она женщина строгих правил. И, разумеется, она должна была хоть как-то отреагировать на явно аморальные поступки, молодой замужней женщины, которая, в отсутствии мужа, целыми вечерами проводит у мальчишки в комнате. Уж больно хорошо я знал свою бабушку. Но она молчала и, как мне казалось, и не собиралась ничего предпринимать. Более того, ворковали за чашкой чая, как две подружки.
    А я сам мог себе наливать чай и молоко вскипятить. Я не был прикован к кровати. А Таня развлекала, чем могла. Говорили о многом. Я для себя делал открытие за открытием. Предо мной была девушка с огромным кругозором. Начитанная. Добрая, ласковая. И красивая!
    Считал ли я тогда, что Таня делает что-то аморальное? Нет, не считал! И сейчас не считаю. Я был влюблён в неё, а у девушки моей мечты не могло быть ничего отрицательного. Может же человек по жизни быть очень отзывчивым? Может! Ничего предосудительного в этом нет. Когда Таня находилась в моей комнате, дверь оставалась открытой. И одежда Тани не вызывала никаких нареканий. Никаких коротких юбочек и платьиц с нескромным декольте. Но тут ничего не поделать — красивую фигурку и милое личико не прятать же! А бабушка смотрела на всё это и относилась к этому, как к нормальному явлению. А я не понимал, какая муха укусила бабусю.

ГЛАВА 4.3

    Ещё в первый день общения мы коснулись фильма «Угрюм Река». Фильм был снят на Свердловской киностудии, наверно, в 1968 или 1969 году. Я смотрел его, будучи ещё мальчишкой. Смотрел вместе с любимой тёткой. Она комментировала непонятные для меня моменты. Я был без ума и от сюжета, от игры артистов.
    Когда Таня поставила мне первый раз горчичники, присела рядом и смотрела на меня. И вдруг Таня озарилась:
    — А ты не читал «Угрюм реку»? Хочешь, я тебе вслух почитаю? У меня есть эта книга.
    Не дожидаясь ответа, она упорхнула к себе в комнату и уже через пару минут вернулась обратно, держа в руках четыре тома.
    — Будем читать по очереди! Один устал, другой читает. Здорово я придумала! Но больше я буду. Ты болеешь, кашляешь и нельзя тебе глаза напрягать, — Таня быстро распределила обязанности.
    — А для начала, давай-ка чайку с малиновым вареньем, — распорядилась Таня и ушла на кухню.
Вернулась. Уходила-то всего на пару минут, а для меня будто вечность прошла. Сняла с меня горчичники.
   — Анна Фёдоровна, садитесь с нами чай пить, я уже налила вам, позвала Таня бабушку из соседней комнаты.
   Таня сказала, что она уже прочитала несколько глав, но с удовольствием перечитает их снова.
   После чая Таня велела мне укутаться покрывалом. Поправила его на груди.
   — Виталь, держи тепло, прогревайся.

    Таня начала чтение. Как оказалось, чтец она была превосходный. И так задорно читала про Ибрагима! Мы вместе смеялись до слёз. Перелистывалась страница за страницей.
    Бабушка пристрастилась слушать, как Таня читает. Видимо, бабусе понравилось произведение. Даже реплики вставляла.
    — Виталь, а я не ожидала, что ты так хорошо читаешь. Ты часто читаешь вслух? — спросила Таня.
    — Когда я учился в третьем и четвёртом классе, ходил в продлёнку. Во время прогулки в парке, когда было тепло, мы читали вслух книжки, которые нам приносила наша учительница. Я был одним из лучших чтецов. Девочки-отличницы очень хорошо читали.  Когда-то был в лагере, и был я лучим сказочником в нашем отряде. В школу когда пошёл, то только длинные слова по слогам читал. Мама говорила, что я бегло уже читал. А теперь вслух читать приходится, только если на литературе заставят.
     Я, конечно, непоправимый дурак. Опять я ляпнул, то о чём можно было промолчать. Таня с милой улыбкой смотрела на меня, как на ребёнка. И в тоже время мне казалось, что она готова чмокнуть меня в щёку. Общение с Таней чем-то напоминало общение с моей тёткой в те времена, когда я ещё учился в начальных классах.

    Уже был отложен прочитанный первый том. Казалось уже, что мы сами окунулись в события, будто бы находились в самой гуще. И, разумеется, нашли своих героев.
    Конечно, Таня — в образе Анфисы. Мне ничего не оставалось, как войти в образ Прохора. Но по ролям мы не читали.
    Каждому пришлось прочитать монологи наших главных героев, где они говорили и размышляли друг о друге. Приходилось читать о любви.
    Казалось, что всё это происходит между нами, будто устами героев романа говорим, да только не свои слова. А когда же общаемся друг с другом, почему-то, не в состоянии найти своих слов любви. Правда, это меня касалось.
    В романе тоже есть героиня по имени Таня. Тане выпало читать сцены, когда Прохор купался в реке, а героиня Таня в шутку спрятала его одежду, и тот оказался совершенно голым. Таня читала самые щекотливые моменты этой сцены, и щёчки её порозовели. Зато я накраснелся на пол жизни вперёд. Конечно, Таня всё это видела и прекрасно понимала моё состояние и моё отношение к ней.

    Я тогда ещё не знал женщин, но чувство созревающего мужества стало беспокоить меня всё чаще и чаще, после того, как в душе моей поселилась Таня. Тогда я впервые представил Таню обнажённой. Перед глазами встала картинка, когда она открыла утром шторы и стояла в лучах солнца. В лучах яркого солнца платьице её стало прозрачным, и я полностью увидел её стройные ножки.
    Она читала, а я смотрел на неё и мысленно раздел глазами. Таня перехватила мой взор и покраснела ещё сильнее. Смутилась. У меня тоже заполыхали уши.
    Пиковым было чтение страниц, когда Прохор и Анфиса ночевали в охотничьем домике и пили наливочку.

    Я влюблялся в Таню всё больше и больше. Уже и болезнь прошла. На полку поставлен последний прочитанный том «Угрюм реки». Правда, читали мы не совсем добросовестно. Часть романа мы всё же пропустили. Пропускали главы о растущей политической сознательности, недавно зародившегося пролетариата. Пропускали про маёвки и забастовки. Потому четырёхтомник прочли, что называется — галопом.
А осадок от финала романа у меня остался очень тяжёлый.

   Телевизор мы починили. Таня в очередной раз зашла ко мне.
   — Виталь, включай свой телевизор, — сказала Таня.
   Я включил. Всё было нормально, но через три минуты на экране была только белая горизонтальная полоса посередине экрана.
   — Кадровая развёртка не работает, — сказала Таня.
Я не буду описывать тот восторг, который я испытал в тот момент. Я впервые видел девушку, которая разбиралась в устройстве телевизора. Через два дня нужную лампу Таня принесла с работы. Кто-то из сотрудников ей дал. Всё заработало.

    Так проходил день за днём. Оставалось мне только признаться! Я не сомневался, что Таня всё прекрасно давно поняла. Наверно, кот Яцек уже понял. Но я боялся и оттягивал время. Я боялся получить отказ. Даже представил, как это будет:
    — Виталик, синеглазенький. Ты ещё очень молод. Ты встретишь ещё свою девушку.
Да ещё про Олю напомнит.
    Ну, как-то так! Отказ, безо всякой надежды! Даже ждать не будет, когда я подрасту. Это тебе не песенка про студентку-практикантку педагогического института, которая согласилась подождать, пока мальчишка-десятиклассник, который признался ей в любви, дорастёт до совершеннолетия. Кстати, студентка-практикантка в песенке тоже по имени Таня. Читатель должен помнить этот «вечный дворовый шлягер». Сам пел. Его и сейчас нет-нет, да и услышишь где-нибудь во дворе.

    А мы опять рассказывали каждый о себе. Спорили…. Соглашались…. Я поделился своей мечтой стать военным лётчиком. Потому, ради этого, учусь хорошо и форму спортивную держу. Таня, я заметил, проигнорировала мои мечты о небе. Но зато с укором сказала:
    — А выпивать с Толяном по сараям и подъездам — это тоже поддержание спортивной формы? А тройки твои! С тройками ты не поступишь.
    Мне стало очень неудобно. Я покраснел. Оправдываться я не стал, хотя с того момента, когда вместо объяснения в любви, я пообещал больше не пить с Толяном и правда, не пил больше. Но если честно, то случая не было, и с Олей я тогда время проводил.
   — Таня, а откуда вы знаете, что его Толяном зовут?
   — Бабушка твоя рассказывала. Удивляюсь, говорит: «Странная, у них дружба. Тот-то старше. Года два тому назад дрались всю зиму. Соседи их за сараями видели. Виталька с распухшей мордой ходил. Подерутся, а потом друзьями в обнимку опять во двор возвращаются. Спрашиваю у Витальки, что не поделили, так молчит».
Таня вопросительно смотрела мне в глаза.
   — Но я видела летом, что вы друзья. Похоже, твой Толян тебя очень уважает. Тогда как понять то, о чём бабушка рассказала мне?
   Пришлось рассказать Тане об условия первоначальной жизни в элитном посёлке. И о просьбе помощи у Толяна.
    — Да, Виталя, не завидное положение у тебя. А сейчас как? — Таня сочувственно смотрела мне в глаза.
И опять мне показалось, что было у неё желание обнять меня и приласкать, пожалеть. Но отогнал эту мысль.
    — Теперь всё хорошо. Сам кому угодно… — я чуть не выматерился, вовремя оборвал себя.
Стало не удобно за намерение сматериться и будто бахвалюсь.
    — Таня, это — правда, теперь всё нормально. Я не вру и не хвастаюсь.
    Рассказал Тане, что и раньше я умел драться, да только не люблю я это дело, что тактика у меня страдала. И что дрались в Заречном по диким правилам.
Таня сочувственно смотрела на меня.
    — Я сразу заметила, что добрый ты мальчик. Ещё во дворе тогда. Я гожусь тобой, что ты справедливый и смелый.
    Да уж! Нашла смельчака, сказать ей о любви боюсь. И странно: перед кем же она гордится мной? Ну, точно, за ребёнка меня считает. А потому, молчать мне надо и ничего не говорить ей про свою любовь.

    Засыпая в тот вечер, крутилась в голове фраза о добром мальчике. И стало грустно. Значит, так она меня и воспринимает. Дитё я для неё. Играет со мной от скуки. Не стоит мне признаваться. И не ставить Таню в неудобное положение. Ведь ей придётся отказать мне. А вдруг у меня ещё и слёзы потекут. Она добрая, тактичная — трудно ей будет меня выслушивать. Я уткнулся лицом в подушку, и опять непроизвольно потекли слёзы. Я уснул.

   Утром следующего дня я слышал, как Таня собиралась на работу, как заходила в кухню. Но я не вышел из комнаты, чтобы пожелать Тане доброго утра. Решил, что всё напрасно. Я ребёнок, совсем ещё мальчик, и этим всё сказано.
   Вечером Таня постучалась в дверь.
   — Виталик, а утром ты проспал? Потому не вышел поздороваться, да?
Я молчал.
   — Я чем-то обидела тебя?
   — Нет! Я проспал, — решил соврать.

    Мы опять разговорились. Таня рассказывала о себе. Тогда я узнал, почему Таня выбрала такую профессию. Оказалось, что все в её семье были связаны с радиосвязью либо с телефонией.
    Танин папа успел повоевать. Его в середине осени 1944 года призвали на фронт, а вскоре после Победы родилась и Танюшка. Так я узнал день рождения Тани — 27 мая 1945 года. Высчитал я моментально: значит Таня старше меня на двенадцать лет. Значит летом я ошибся немного в расчётах. Ошибся в меньшую строну. Обидно стало.
Но я улыбнулся.
    — Таня, а у меня 26 мая день рождения.
    Таня ликовала, что наши дни рождения следуют друг за другом.
    — Виталька, наверно, поэтому мы характерами похожи с тобой. И интересы многие совпадают, — радости её не было предела.
    Тогда я узнал о теории знаков Зодиака. Нет, конечно, я слышал про астрологию, но считал это полной ерундой. Мы по знаку Близнецы. Потому, по мнению Тани, мы так схожи.
    — Сестричка, — мелькнуло у меня в голове. Но озвучить постеснялся.

    И опять я засыпал, анализируя всё, о чём говорили минувшим вечером.
Эх, Таня, Таня! Знала бы ты, как я люблю тебя! Но как только соберусь сказать ей о своей любви, так сразу с Таниных милых губок срывается фраза про мальчика. Будто специально этим останавливает меня от признания. А потом опять, будто специально, подводит меня к готовности признаться. И опять я отступаю. Опять прихожу к выводу — это не возможно. Будто играет со мной, как кошка с мышкой.

    И снова я засыпаю со слезами на глазах. Не от обиды на Таню, а от полной безысходности. Опять щемит в груди.
    Следующим утром я вышел из комнаты. Встретились на кухне, поздоровались. Щедро пожелали друг другу всего самого хорошего и попрощались до вечерней встречи.
    А вечером Таня продолжила рассказ о родителях и о себе.
    Танин отец был военный связист. Вернулся с войны домой старшим лейтенантом. Был ранен. И дед у Тани связист и тоже военный. А мама работала на телеграфе. Таня пошла по стопам родителей.
    В то вечер я узнал, что Таня владела азбукой Морзе. Причём на профессиональном уровне — она могла передать и принимать «морзянку» и при этом могла печать текст на пишущей машинке. Поэтому Таня была военнообязанной.

    Было уже часов десять вечера. Таня собралась уходить, и позвала меня к себе в комнату.
    — Виталик, в этой коробке очень интересная игрушка. Лёшина. Ты возьми, посмотри и разберись завтра, а вечером поговорим, — подала мне коробку, — ну давай, спокойной ночи.
    Огорошила меня Таня: "Вот уже в игрушки предлагает поиграть!" Я совсем сник. Это же прямой намёк на моё малолетство. Зачем же Таня так со мной? Если догадалась, что я влюбился в неё, но зачем делать мне больно?   

    Каких только игрушек у Лёшки не было! А в коробке была крутая игрушка — «Радист». В комплекте два ключа для «морзянки», коробочка с тонгенератором и батарейкой. Можно было подключить ещё и две пары наушников. И провода. Можно было сидеть в разных комнатах и играть в радистов. Лёшка мал был, и игрушка была ещё не востребована.
    Следующий день тянулся мучительно долго. Вспомнил про Олю. Она ещё не вернулась из Ленинграда. Поймал себя на мысли, что боюсь встречи с ней.
    С игрушкой я разобрался. Собственно говоря, разбираться-то особо не с чем. Всё предельно понятно! А в голове закрутилась мелодия "Морзянки". Захотелось наиграть её на гитаре, но гитары под рукой нет, и средний палец на левой руке ещё плохо сгибается.
    Я опять вернулся мыслями о Тане. Зачем же я влюбился в неё? Нет мне теперь покоя. Наверно,напрасно я приехал на каникулы к бабушке. Тане моя любовь не нужна. И опять в мыслях закрутились слова "Морзянки":
   "Пойми, мне так твои глаза увидеть хочется".
   И  вспомнил я ответ соседа Лёни на мой детский вопрос о желании видеть чьи-то глаза:
   — Виталь, подрастёшь, тогда и поймёшь.
И теперь я понял. С того момента, как я впервые увидел Таню, меня не покидало желание видеть её глазки. Всё так просто: я люблю Таню, а потому и хочу видеть её
прекрасные глаза.

    Наконец-то пришла Таня. Через часик она заглянула к нам.
    - Виталь, ты разобрался с "Радистом"?
Я был готов похвастаться, что я не новичок в этом деле, но вдруг мелькнула идея: я не скажу Тане, что я уже умею кое-что делать. Потому сделал растерянное лицо и прикинулся полным недотёпой в этом деле. И высказал огромное сомнение, что у меня получится.   
    — Виталик, с твоим-то музыкальным слухом моментально научишься.
    Я, конечно, согласился. Милая моя девочка, она не знала тогда, что как мотылёк залетела к пауку в паутину.

   Бабушка увидев, как мы «играем» смеялась над нами.
    — Ребята, что это за «пискулька» у вас? — спросила бабуся, беззвучно трясясь от смеха.
Сказал, что это такое переговорное устройство старинное, что так общались, когда телефонов не было.
    — А чё вам мешает словами-то общаться в одной комнате? Совсем вы с ума спятили ребята, — и опять зашлась в беззвучном смехе.
    Я цеплялся за все Танины идеи. А тут решил разыграть её.

    Я писал, что ходил в радиоклуб и кроме сборки приёмников и всякой «радио всячины», ходил ещё в группу коротковолновиков и занимался на коллективной коротковолновой радиостанции. Уже вполне посредственно принимал на слух и помаленьку начал работать на ключе.
   Смысл розыгрыша был в том, чтобы ошеломить Таню быстротой изучения азбуки. Я знал, что её и за неделю, и за месяц не выучить. А я уже умел это делать. И делал это вполне удовлетворительно. И не буду кривить душой: хотелось хоть этим привлечь к себе внимание Тани.
   Я два вечера умышленно допекал Таню своим «неумением» и "непроходимой тупостью" в этом деле. Мне было интересно наблюдать, как она нервничала, когда у меня ничего не получалось. Особенно с передачей. Передавать на ключе — это сложнее, чем принимать на слух.
   Таня прочитала мне целую лекцию про азбуку Морзе и о способах её изучения. Я прикинулся полным профаном в этом деле.
   — Таня, вы сказали, что морзянку быстро заучивают люди с хорошим музыкальным слухом. Это как понять? Почему тогда у меня ни черта не получается, — водил я Таню за нос, дурачком прикидывался.
   — Для изучения азбуки используют напевы — слова, которые похожи на код Морзе. Эти слова состоят из такого числа слогов, и их так произносят и способ произношения таков, что получается некая мелодия. Виталь, ты что улыбаешься? Ты понял, о чём я сказала?
   — Смутно.
   — На примере тебе покажу.
Таня включила игрушку. Села за ключ.
   — Вот смотри и слушай. Цифра два — это две точки и три тире. Слушай.
Таня на ключе отстучала две точки и три тире. Повторила несколько раз.
   — Виталь, ты со своим слухом, наверно, уловил некую мелодию. Да? Уловил?
   — Ага, — согласился я.
   - А для меня это будто слова из народной песни «Я на горку шла», — Таня стучала ключом и вслух напевала, — я- на- го-рку-шла. Правда, похоже.
   — Похоже, — продолжал соглашаться с Таней.
   Таня преподавала мне то, что я давно знал. У меня улыбка на лице. Стало смешно, как эта милая девушка вколачивает мне в голову эти азы.
   — Ну, что ты смеёшься? Совсем просто, правда! А семёрка — это две тире и три точки и будто звучат слова «дай-дай за-ку-рить, — Таня опять продемонстрировала это на ключе. Так легче запомнить азбуку, обычные слова привычнее для человека.
    Чтобы не выдать себя, решил ещё задать вопрос:
     - Таня, но ведь это долго передавать точками и тире тексты. Это же не удобно.
Таня улыбнулась. Вопрос ей явно понравился.
     - Виталь, есть коды для передачи часто используемых фраз. Общение азбукой Морзе удобно для служебных целей. В обычной жизни - конечно не удобно. Этому ещё и научится надо. Стихи глупо передавать морзянкой,- Таня заулыбалась.
Видимо, ей понравилось, что я задавал ей вопросы, а значит с вниманием отнёсся к её предложению изучить морзянку.
     Разумеется, про коды я прекрасно знал- целые таблицы Q-кодов в распоряжении операторов. Знал и о других принятых сокращениях и жаргонах. Знал, что в освоении сокращений преимущества имели те, кто изучал английский язык. В Радиоклубе наш руководитель был настоящий Ас.   

  До конца каникул оставалось два дня. А Тане я так ничего и не сказал. А она давно догадалась, что я влюблён в неё.
   Очередной вечер. Решили чаю попить. Пока Таня была на кухне, я несколько раз про себя прокрутил текст.
   Чаепитие закончилось, а я всё не решался. Молчали. Ну, всё! Сел за ключ. Таня отошла к окну и смотрела на улицу.
   — Ну, давай, двоечник, передай какие-нибудь слова. Я попробую прочитать их, — она обернулась и лукаво глянула на меня.
Таня опять стала смотреть в окно. Я собрался с мыслями. Усилиями воли заставил свои руки не дрожать. Сосредоточился. Я не должен допустить ни одной ошибки! Я взялся за ключ. Не в скором темпе стал работать ключом. Комната наполнилась дискантом морзянки:
    — «Таня девочка я вас люблю».
После слова «девочка», Таня уже успела повернуться.
    Я смотрел на Таню. Она стояла у окна и тоже смотрела на меня широко открытыми глазами. Похоже, она не поверила в то, во что сложилась череда «точек и тире» в её голове. Она явно не ожидала! А я снова начал выстукивать то же самое.
    Всё! Я взошёл на «эшафот». На шее петля. Что уже тянуть! Пора табуретку выбивать! Я незаметно набрал полную грудь воздуха, встал и подошёл к ней:
    — Таня, я, правда, люблю вас! С первого мгновения, как увидел вас тогда летним вечером. А теперь делайте со мной, что хотите…, — я с трудом выдавил из себя последнюю фразу.
Воздуха хватило едва-едва. Моё нервное возбуждение зашкаливало. Стучало в висках.
    Таня смотрела мне в глаза и молчала. Похоже, что она подбирала слова, которыми она должна отказать мне.
    А я так и стоял в полушаге от Тани, как с петлёй на шее, на шаткой табуретке. Дрожал, как осиновый листок. Боялся, что она вдруг засмеётся надо мной, назовёт опять малышом и скажет, что я ещё слишком молод, что мальчик ещё.
    У меня уже подкашивались ноги. Я уже был готов встать перед ней на коленки и уткнуться ей в животик.
    На её глазках появились слёзки, побежали по щёчкам… Таня, взяв меня за шею, притянула моё лицо к своему и стала целовать.
    — Миленький мой, любимый…. Синеглазенький…. Малыш мой… Я люблю тебя…. Как же ты решился? Я давно знаю, что ты любишь меня. Виталик, родненький ты мой, ты второй раз уже сказал мне об этом. Я не ожидала, что сегодня это произойдёт…
    Я не успел даже удивиться этому! Может тогда, при солнечном ударе, я бредил во сне и признавался Тане?
      А она улыбалась сквозь слёзки, глядя мне в глаза.
    — Виталик, родной мой мальчик, ты помнишь, что ты доктору сказал? Что сестричка у тебя добрая и красивая… очень красивая… лапушка…. Для меня это и было признанием твоим. И если бы мы были тогда одни…. Ты…. Ты бы тогда ещё узнал, что влюбилась я в тебя, ещё в тот вечер, когда ты на гитаре во дворе играл. Родненький ты мой. А теперь я люблю тебя…. Девочкой меня назвал… Родной мой ….
    Таня нежно целовала меня в губы. А я продолжал дрожать и не верил тому, что всё это происходит наяву. От растерянности я только лепетал ей на ушко, что люблю её….
    Мне раньше хотелось обнять Таню, но я не решался этого сделать. Уже Таня обняла меня, уже неоднократно поцеловала. А теперь это можно сделать, но я был, словно, заколдованный. И я осмелился, тоже обнял её. Мы прижались друг к другу и слушали, как бьются наши сердца. Нет — всё было реально!

    Я не знаю, сколько минут мы так простояли: три, пять или десять или более. В стекло ударился снежок. Наверно, кто-то увидел нас, проходя по тротуару. Шторы были ещё не задёрнуты, и нас было видно. Пошутили.
    Рубашка у меня стала мокрая от Таниных слёз.
    — Почему она плачет? Почему? — вторилось в моих мыслях.
Наконец я осмелился и тоже стал целовать Таню, неумело, неуклюже. Стеснялся и боялся.
    Я уткнулся ей в грудь. Оказывается и у меня глаза оказались не на сухом месте. Вопреки моей воле, слёзы полились из моих глаз.
    Опять кто-то кинул снежок в стекло. А мы не реагировали на это, смотрели в глаза и размазывали друг другу по щекам наши слёзы.


ГЛАВА 4.4

    Обнявшись, мы сидели на диване и вспоминали те первые мгновения нашего знакомства.
    — Танюша, когда ты остановилась и повернулась в мою сторону, я мгновенно влюбился в тебя. Я никогда не видел таких красивых девушек. Ты будто заколдовала меня. А когда ты заговорила со мной, я совсем растерялся. Влюбился! А теперь я люблю тебя! Люблю….
    — Миленький мой, — Таня обняла меня, и вглядывалась вглубь моих глаз, — я тоже не поняла, что со мной произошло в тот летний вечер. Я решила посмотреть, кто же так играет, да ещё на иностранном языке поёт. А ты так красиво играл. Но я совсем не ожидала, даже предположить не могла, что ты совсем мальчишка. А утром чуть не пришибла тебя дверью.
     Личико у Тани стало грустным. Опять слёзки заблестели в её глазках. Таня будто ещё раз попыталась дать оценку своим действиям. Так я тогда оценивал её состояние. Ведь я понимал, что не совсем нормальны наши отношения. И осознание этого меня сильно беспокоило.

     Вдруг Таня оживилась. Она забралась на диван с ногами. Отсев от меня к подлокотнику дивана, со знакомой мне с первого дня улыбкой и также наклонив голову, глядя мне прямо в глаза, сказала:
     — Виталик, «двоечник» ты мой. Как ты додумался до этого? Ты что, зазубрил эти фразы? — видимо, она и мысли не допускала, что я так быстро научился, — не возможно так быстро научится!
Опять по щёчкам слёзки. Она испытующе смотрела на меня заплаканными глазками и сквозь слёзки ехидненько улыбалась.
     — Виталик, морзянку, её ж заучивают, закрепляя ряд условных рефлексов, а рефлексы быстро не закрепляются! Значит — зазубрил! — с наигранно строгим тоном преподавателя читала мне мораль Таня.
Ей никак не верилось в такое чудо.
    — А я выучил! За три дня! Я не спал ночами и учил! — продолжал я водить Таню за нос.
    — Вот когда закрепится на уровне рефлекса, тогда не забудешь её. А вот разучиться, потом никак не выйдет, так же, как и не получится разучиться ездить на велосипеде. Избавиться от условного рефлекса будет очень и очень сложно. Я вот не разучусь! А ты зазубрил две фразы! — не унималась Таня.
    — Нет, я научился, — упирался я.
    — Тогда я тебя проверю. Ага, лгунишка, испугался. Раз умеешь на ключе, должен на слух принимать.
    — Только не быстро, — согласился я.
    Она спрыгнула с дивана, включила зуммер и села за ключ.
    — Готов, мой милый лгун? — ехидничала она, — сейчас я выведу тебя на чистую воду.
Таня медленно застучала ключом. И опять комната наполнилась «морзянкой»: ти ти… та та.. ти..ти….
   Конечно, я далеко не асс. Я понял, Таня щадила меня и выстукивала текст на том пределе, чтобы уже самой не сорваться с темпа. А я читал про себя, честно говоря, по ходу осмысливания уже догадался, какой текст передавала Таня. Благо, что Пушкина я любил:
     Я к вам пишу — чего же боле?
     Что я могу ещё сказать?
     Теперь, я знаю, в вашей воле
     Меня презреньем наказать.
Таня остановилась. Она или забыла дальше текст письма Татьяны к Онегину или сочла, что и этого хватит, чтобы вывести меня на чистую воду. Как же я возгордился своей Танечкой! Она так давно учила Пушкина! Татьяна, милая Татьяна!
   Только почему Пушкин стал предметом моего экзамена? Она как будто знала, что я вспомнил о нем, когда бабушка назвала её Таней, рассказывая о новых соседях. А я вспомнил про «Евгения Онегина» и главную героиню этого романа…. Да ещё всплыл тогда в памяти образ детдомовской девочки Тани Петровой, потому что мой дедушка называл Танюшкой.
   — Ну, лгунишка-двоечник. Что скажешь? Хоть что-то понял? Скажи мне, хотя бы, о чём речь, — Таня ликовала.
   Я не растерялся, и память не подвела. В голове всплыли строчки из ответа Онегина к Татьяне. Только то, что собрался передать азбукой Морзе, я бы передавал полдня — скорость работы на ключе у меня была ещё черепашья.
   — Таня, пустите меня, — я засел за ключ.
У меня ещё в голове не укладывалось, что теперь можно на «ты».
      «Предвижу все: вас оскорбит…»
Я спотыкался, сбивался, но стучал ключом:
      «Печальной тайны объясненье…»
Таня поняла, что я пытался изобразить и вслух, продолжила:
     — Какое горькое презренье
       Ваш гордый взгляд изобразит!

   А я, доказывая ей, ещё передал: «Я SWL». Таня, как радистка, должна была знать эту аббревиатуру — это обозначает short wave listener — коротковолновик-наблюдатель.
А в конце ещё добавил: «73!» — что в переводе с языка радистов означает — «наилучшие пожелания!». «88!» — «Любовь и поцелуй!» Это шутка, передаётся оператору-женщине.
   — Таня, девочка моя, я уже третий год хожу в клуб коротковолновиков — любителей, — решил открыть свой «секрет».
Танюшка уже сидела на диване. Некоторое время удивление не сходило с её милого личика.
    — Мальчик мой, когда ты везде всё успеваешь? Ты прелесть моя! Умник ты мой миленький! И как ты меня разыграл! Негодный мальчишка, — она смеялась, — а я то, дурёха, догадаться не могла. Разве я могла подумать, что и тут ты уже свой любопытный носик сунул. А я обратила внимание, что ключ ты сразу правильно держал. Я тебе не объясняла этого. Обычно у всех с этим проблемы поначалу. Виталька, родной мой. Люблю…. Люблю….

    Видимо у Тани спало то напряжение, вызванное осознанием того, что произошло межу нами — каждый из нас решился признаться друг другу в любви. Любви, возникшей между юношей и взрослой женщиной. Женщиной, похожей на девушку не старше двадцати трёх лет.
   Такой озорной я её не видел ещё. А меня распирало счастье, что я так близко могу быть рядом с этой девушкой. Могу, не стесняясь и не краснея, смотреть ей в глаза и говорить ей о любви! А сердца наши всё равно взволнованно бились, и каждый это ощущал.
   Она обняла меня и стала засыпать поцелуями. Я не успевал отвечать.
    — Виталик, мальчик мой дорогой, ты прости меня, что я мучила тебя. Я в то утро, когда чуть дверью тебя не ударила, знала для себя, что ты самый лучший в мире человечек. Виталька, любимый мой, всю ночь ты мне виделся, но только я боялась сама себя. Я с трудом сдерживала себя тогда вечером и готова была тебе сказать, что вот так неожиданно полюбила в тебя. И имя я твоё знала. Я всю ночь его повторяла. А утром ноги меня сами привели к тебе. Я для завязки разговора спросила твоё имя. А потом отчество выпытывала. А ты такой смущённый был. Робкий и красивый. Не знаю, что со мной произошло. Я дура — да?
    Зачем она про дуру сказала?
     Я рассказал, с какими думами я лежал я в тот день под берёзой. Мечтал, что когда-нибудь наступит день, и я смогу обнять её и сказать о своей неожиданно возникшей любви к ней.
     А я, всё равно, стеснялся и боялся прикасаться к Тане. От счастья у меня пробивались слёзы.
    Преодолев страх и стеснение, я прижался к ней, и опять лепетал ей на ушко, что я её очень-очень люблю, что нет на свете прекраснее человека, и опять осмелился целовать её в нежные губки.

     Наверно, около полуночи бабушка моя постучалась в дверь. Меня, видно, потеряла. Никогда с Таней не засиживались до столь позднего часа. Бабушке разрешили зайти. Бабуся, увидев наши счастливые лица, ушла с улыбкой.
     А мы, обнявшись, сидели на диване и продолжали рассказывать друг другу о том, что каждый пережил в своей душе за полгода с момента нашей первой встречи в конце июня 1972 года. Писать об этом я не буду — уж очень это личное. Наше: Моё и Тани.
     Так сидя и уснули в объятиях друг друга.

    Утром бабушка скажет мне свою коронную фразу: — «Хорошая твоя Таня, девка. Забери её себе. Не пара они с Сашкой. Плохой он человек».
Потом подумала и добавила:
    — Давай подрастай и не упусти её. Я чувствую, хорошая она. Точно тебе в жёны подойдёт. Любит она тебя. Пусть немного подождёт.
Я смутился. Бабушка всё поняла. Поняла, что у нас взаимная любовь!
     Да, бабуся права, как всегда. Надо подрасти! Только откуда у бабуси такая уверенность, что любит меня Таня? На каком основании она считает, что Саша Тане не пара? Он отец её ребёнка.

     Может, кто и будет осуждать эту девушку за легкомыслие, что не остановила мальчишку в его любовном порыве. Я не могу судить. Я причастен к тому, что получилось.
     Никто не отменял платоническую любовь. Это та любовь, то первое чувство, которое мы испытываем в детстве к своей подруге или другу. Для меня именно такая была эта любовь.
     Таня была старше меня и уже, наверно, испытала такое чувство. Так почему бы ей было не испытать его снова? Она имела на это полное право.
     Наши отношения возникли на возвышенном духовном влечении и романтической чувственности, на неожиданно зародившемся желании нежно относиться друг к другу. На сострадании и желании оказать помощь в трудные мгновения. Между нами не было того низменного физического влечения. Кто-нибудь оспорит меня, что романтическая чувственность напрямую и ведёт к физическому влечению. Романтическая любовь, но не романтическая чувственность.
    Искоркой для меня стал очаровательный образ неожиданно появившейся незнакомки. Начитавшись Пушкина, романтический настрой проник в каждую клеточку моего мозга, и я с первого взгляда влюбился в неё. А узнав её имя, во мне разгорелся настоящий пожар, этой сложной в понимании и осмысливании, платонической любви.
    Таня! Она вне меньшей степени была романтична, даже больше, чем я! Она же девочка. Видимо, в тот вечер нашей первой встречи, именно музыка и смысловая нагрузка слов песни явились решающим для неё. Хотя сама по себе песенка и незамысловатая совсем. Стандартная песня о неразделённой любви. Самому мне в ней нравилась мелодия и в особенности инструментальное исполнение.
    А нам было хорошо от того, что мы рядом. И больше ничего не желали. А поцелуи со слезами — это выражение благодарности за эту любовь. Примерно так я думал тогда.

    Закончились мои предпоследние зимние школьные каникулы. Надо было уезжать.
     Последнюю ночь мы так и не уснули. Так и сидели, обнявшись на диване. Перед нами теперь встали другие проблемы. Мы должны их решить и стать вместе навсегда. Обсудили всё! Всё — на что хватило опыта жизни.
    Мы беззаботно наслаждались тем состоянием, в котором мы оказались после взаимного признания. И, конечно, целовались. Как же я был счастлив! Теперь я мог целовать её в те милые губки, глазки, щёчки. И в ответ получал ласку и внимание Тани.

    Тане не нужно идти на работу. Воскресение, наверно. Она едет провожать меня на автовокзал. Не остановил её ни я, ни пронзительный ветер, ни крепкий морозец.
    Стало грустно. Танюшка совсем повесила нос. Держалась за меня и не хотела отпускать, когда я входил в автобус. Никогда я так остро не ощущал тяжесть предстоящей разлуки.
    Я решил развеселить её. В голову пришёл стишок, который наш руководитель в радиоклубе любил повторять тем, кто вдруг пасовал, столкнувшись с трудностями изучения «морзянки».
      С тех пор, как выучил морзянку,
      Я не могу уснуть под дождь.
      Вчера услышал, как он трижды
      Твоё мне имя простучал.
      Тогда я встал,
      Налил две стопки
      И пели песни
      С ним вдвоём.
   От этой «нескладушки» Таня развеселилась. Заулыбались милые моему взору глазки.
    — Я вот дам тебе за стопки, — с шутливой угрозой сказала Таня, а потом уже серьёзно, — не пей, я умоляю тебя, ради нашей любви.
    — Таня, девочка моя. У меня нет пристрастия к выпивке. Это тогда в начале лета бравады немного нагнал перед парнями. Я обещаю тебе.
   Так не хотелось уезжать.
   Автобус отъезжал от платформы, Таня улыбалась. Я вовремя снял напряжение. Никогда в жизни я ещё не ощущал, что так велика тяжесть разлуки.

ГЛАВА 4.5

   Я умышленно не стал в предыдущей главе упоминать Сашу. Просто не хотел прерывать повествование теми моментами, когда он был дома. Он будто не существовал. Но я помнил бабушкину характеристику о нём. Значит, с Таней предстоит разговор и на эту тему.
   Мне он стал неприятен за то, что он стал обижать Таню. И, похоже, из-за трепетного расположения Тани ко мне с первых дней знакомства. Хотя бабушка говорила, что он всегда был груб к Тане.
   Бабушка, конечно, могла болтать что угодно. Но, видимо, Таня, и правда, слишком эмоционально рассказывала, как я во дворе играл на гитаре и пел уж больно трогательно про любовь.
    За новогодние праздники Саша появился только один раз и пробыл дома несколько часов. Это случилось за два дня до объяснения в любви. Но Таня была на работе и его не видела. Может, он звонил ей, или забежал к ней на работу.

   Таня пришла домой. Я ей сказал про Сашу. И, наверно, задал глупый вопрос:
    — Танюша, а Саша когда отдыхает? Невозможно работать без отдыха!
Таня вздрогнула. Похоже, вопрос её застал врасплох. А я смотрел ей в глаза. Похоже, она не знала, что мне ответить.
    Я, понимая, что поставил Таню в неудобное положение и перевёл разговор на другую тему.

   Любовь наша так и оставалась почти платонической. Обнимались и целовались. Не более. И, разумеется, не спали в одной постели. Засиживались допоздна, но каждый спал у себя в комнате.
   Засыпая, я всё чаще стал задумываться о наших отношениях. Вспомнилась моя любимая тётушка. Пока муж её служил в армии, она времени не теряла. Закончилось дело тем, что её муж увёз её в Хабаровск. Ему оставалось ещё служить почти год.
   А теперь Таня. Ведь получалось, что она тоже неверна своему мужу. Она решилась ответить взаимностью на мою любовь. Она призналась мне в любви. И от этих мыслей мне становилось не по себе. Я не знал, как поговорить на эту тему с Таней. Должна быть какая-то развязка.
   А ещё мучил вопрос о Лёше. Отправили его к бабушке. Даже на каникулы не привезли. И почему Таня в новогодний праздник была дома? Я был уверен, что Таня уедет к родителям и сможет повидаться с сыном. Сашина мама жила в том же городке. Что творилось в Таниной семье? Они все, как чужие.
   С этими мыслями я засыпал. Но так и не решился заговорить с Таней об этом. Теперь меня пугало наше будущее. Эта неопределённость выбивала из колеи. А Таня заметила моё беспокойство.

   Через неделю после каникул, я приехал к Тане, сбежав в субботу с двух последних уроков. Была горячая встреча. Я налюбоваться не мог своей девочкой. Мы опять обнимались и целовались. Я был счастлив, что она рядом. Я могу целовать её, прижать к себе, держать её за руки и смотреть в её красивые глазки. Наблюдать, как она, склонив на бок головку, смотрит на меня. Я восхищался этой прекрасной девушкой. И всё чаще появлялся перед глазами её образ, когда она стояла перед окном, и в лучах солнца через тонкую ткань её платья я видел контуры той части её стройных ножек, которая находилась всегда выше подола. Это было просто божественно.

   Вечером Таня завела разговор. Не буду его детально приводить. Деталей уже я не вспомню.
   — Виталик, миленький мой. Я понимаю, что тебя мучит вопрос моих отношений с Сашей. Я тебе скажу, что у нас с ним нет никаких отношений и никогда не было. Когда он дома, я сплю на раскладушке. Он спит на диване. Он должен высыпаться. И правда, раскладушка стояла у них в простенке за шифоньером. Там же стояла и складная ширма.
    Таня разъяснила об отношениях с Сашей, дав понять мне, что они находятся в стадии развода и временно вынуждены жить под одной крышей. В скорее будет решён этот вопрос. Я доверял Тане. И не стал торопить события.
   Я спросил про Лёшу. Спросил, почему его не привезли домой. Ведь Таня теперь работала только с утра. Обычный рабочий день. С нормальными выходными.
   Таня сказала, что Саша очень упрямый. Говорил, что раз Лёшу определили в школу в другой местности, то пусть уж закончит там первый класс. И нечего срывать мальчика посередине учебного года. Тут я мысленно был на стороне Саши. Меня тоже сорвали в четвёртой четверти пятого класса и увезли в другой городок.

    Мне казалось, что Тане была отведена какая-то не материнская роль, она больше на воспитателя садика походила. Хотя, знаю, что она очень часто ездила к Лёше. Особенно, когда работала посменно на скользящем графике.
    Я не рискнул подробнее расспросить Таню. Но фраза о том, что у неё с Сашей не было никогда отношений, сбивала меня с толку. Отношений не было, но есть Лёша.
    Мелькнула было мысль, что Саша — Лёшин отчим. Но идею эту отбросил: «Почему тогда Лёша живёт у Сашиной мамы?» Не верилось, что Таня так просто отправила Лёшу.
    А может Таня мачеха Лёше? Тогда многое объясняется. Но опять вопрос: «Почему бы Тане не сказать мне об этом?» Что тут особенного? Зачем держать это в секрете?

    Находясь в эйфории любви, эти вопросы как-то ушли в тень. Я не ревновал Таню к её прошлому. Это было вроде компенсации за то, что Таня ни разу не спросила про Олю. А Таня видела, как я целовался с Олей. Оля почти каждый день бывала у меня дома в минувшее лето. Таня даже пожелала нам счастья. А теперь молчала. Честно говоря, спроси меня Таня про отношения с Олей, я бы растерялся. Был ли я влюблён в Олю? Одно скажу, что таких душевных переживаний к Оле я не испытывал. Это была дружба, с первого класса. Это были очень доверительные отношения, как между братиком и сестричкой.

    Как-то я долго не мог заснуть. Вспомнился тот случай летом, когда Таня выбежала со слезами на глазах. Вспомнилось, как я метался в бессилии, что не смог защитить Таню. Вспомнил, что на следующий день пытался заговорить с Таней. Но она остановила меня тогда. И сказала:
   — Я знаю.
Но что она знала? Я решил, что утром спрошу. Вот только удобно ли напоминать Тане о том случае? Как то получилось, что наш разговор случайно вышел на эту тему.
   — Виталик, я не умею скрывать свои чувства. После случая, когда ты перегрелся на солнце, Саша выговорил мне, что я слишком открыто проявила к тебе свои симпатии. А я взяла и сказала ему, что влюбилась в тебя. И сказала-то в шуточной форме. Глупая была с моей стороны шутка. Но он понял, что я по-настоящему влюбилась в тебя. Он стал постоянно меня упрекать за эту любовь к тебе. Он постоянно допекал меня. Смеялся. А я ни о чём думать не хотела. Ты, только ты был в моих мыслях. Вот и разругались. Он довёл меня до слёз. А я ругаться не умею.

   Таня взяла меня за голову и стала пристально смотреть мне в глаза. И опять навернулись слёзки. Она прижалась к моей груди и слушала, как учащённо бьётся моё сердце.
   — Когда ты пытался заговорить со мной, я по твоему лицу поняла, что ты был готов признаться мне. Я испугалась. Мечтала об этом, но испугалась. И Сашка был дома.
   — Да, Танюша, я был готов тогда сказать про свою любовь.
   — Малыш ты мой. Я с первой нашей встречи поняла, что понравилась я тебе. А утром уже поняла, что ты влюбился в меня. Ты пытался нагрубить мне, но раздумал, а я сразу и поняла тебя. А когда ты про красивую сестричку доктору сказал и лапушкой меня назвал, я поняла, что мой мальчик полюбил меня. Это ведь невооружённым глазом было видно.
    — После того случая, когда с Ольгой во дворе дуэтом играли, я стоял у твоей двери, но не решился.
Таня ещё крепче прижалась ко мне. У неё будто начала лихорадка. Она заплакала. Снова взяла меня за лицо, у неё слёзы градом.
   — Виталик, любимый мой. Я прошу тебя, не думай обо мне плохо. Я люблю тебя и буду любить всегда.
   Таня будто прочитала в моих глазах, что я вспоминал свою любвеобильную тётушку. Я честно рассказал ей про это.
   — Таня, милая моя, любимая. Тебя я не считаю такой. Ты совсем другая. Ты прекрасная, добрая и нежная. Я ведь ничего не знал про ваше решение о разводе. А в жизни бывает по-всякому. Я люблю тебя! А Лёшу я усыновлю, как только мы станем мужем и женой.
   — Милый мой, — она грустно заулыбалась и опять обняла меня.
У меня на душе отлегло. Но ещё какое-то время, каким-то шестым чувством, я ощущал, что есть у Тани ещё какая-то тайна. Вскоре это ощущение притупилось и исчезло.

    Я приеду к моей девочке ещё раз в январе, три раза в феврале, на 8 марта и в каждый выходной марта, и, разумеется, на весенние каникулы.
    Успеваемость в школе пошла вверх. Я старался быть достойным такой прекрасной девушки.
    После каждой нашей встречи я становился взрослее. Я теперь понимал, что любовь в самом начале это не только то волнительное состояние души, когда все мысли только о ней. Это не только эйфорийное состояние души, когда тебе отвечают взаимностью. И вы вместе на Седьмом небе от счастья. Потом это становится огромной ответственностью перед любимым человеком. И честность во всём.

     Так, в неполные шестнадцать лет, формировалось моё отношение к этому прекрасному чувству между мужчиной и женщиной.

Глава 5.1

    Я не дождался последнего звонка в девятом классе. Я приехал к Тане утром в пятницу, 25 мая. Таня открыла дверь. Она только что встала. Прямо на пороге мы обнимались и целовались. Танюшка тёпленькая, ещё сонная. Неповторимый запах её волос и тела. Тане не надо сегодня на работу. Почему-то на ушко шепнула мне, что взяла отгул. И у нас впереди целых три дня.
   Таня ушла в душ. Слышу, кричит из ванной комнаты:
   — Виталик, я полотенце забыла, подай. Оно на стуле лежит у окна.
На стуле лежало не только полотенце. Я отнёс. Второй раз увидел и впервые прикоснулся к нижнему белью Тани.

   Весь день она ходила в коротком халатике. Когда она садилась, халатик в одном месте топорщился, и между пуговками были видны белые трусики. Таня знала про это и не раз ловила мой взгляд на эти две провокационные пуговички.
   Вечером в полумраке комнаты мы обнимались и целовались. Я шептал Танюшке слова любви. Опять представил её обнажённой. Моя рука легла на её ножку чуть выше колена. Очень хотелось прикоснутся к той части её стройных ножек, которые всегда были скрыты от взора. Таня сопротивления не оказала.

   Утром Таня щекотала мне нос, невесть откуда взявшейся, ниточкой. Я проснулся. Увидел её смущённое счастливое личико…. Как она была прекрасна в то утро! Я даже смутился, что рядом со мной такая красивая женщина.
   — Виталик, миленький мой! С Днём Рождения тебя! Сегодня день рождения МУЖЧИНЫ!
Я, наверно, покраснел, так как почувствовал, что у меня горят щёки и уши. Всё смешалось во мне: и радость, и смущение. Я ещё никогда не испытывал такого. Я был счастлив! Милая моя девочка Таня! И я шептал ей про свою любовь. Так вот когда сбылись бабушкины предсказания. Это было утро 26 мая 1973 года. Мне исполнилось шестнадцать лет.
   На следующий день был Танин День рождения. Мой друг Толян помог раздобыть белые цветы. Их было много, но какие — я не помню. Прохиндей был мой друг. У него старшая сестра работала в ботаническом саду.Вечером повторилось то же самое. И я опять утром я был в смущении.
   Об интимной стороне наших отношений я писать не буду. Это принадлежит только мне и Тане.

   Таня вернулась к воспоминаниям того, что увидела во мне, тогда во дворе, за напускной юношеской бравадой и «приблатнённым» мальчишкой, человека, который на самом деле добрый и отзывчивый. Человека, который может любить. И тоже не могла сразу уснуть в тот вечер, потому и слышала, как я вернулся поздно ночью. Только очень была огорчена, что я тогда выпил. Вспоминала то ранее утро, когда она сидела на диване рядом и теребила мне пальцы, для себя уже окончательно поняла, что влюбилась. Влюбилась в мальчишку. И готова была сказать об этом. Но не решилась. Совсем мальчик ещё.
    Слушая её, мне казалась, что она опять пытается переосмыслить всё то, что было сделано. Меня немного это настораживало. Она заметила моё волнение. Обняла меня.
   — Малыш ты мой большой. У тебя же всё в глазах и на лице было написано. Я знаю, что мучился. И я мучилась. Ты ведь это тоже видел. Теперь всё позади. Но и многое впереди…. Я люблю тебя. И счастлива, что ты полюбил меня. А такого объяснения от тебя я не ожидала. Выдумщик ты мой.
   — Танюша, а что тогда ты не договорила про то, что ты боялась, что я …, а дальше ты замолчала.
Она прижалась ко мне. Задрожала вся. Уткнулась мне в шею. А когда снова стала смотреть мне в глаза, сказала:
   — Я боялась, что ты можешь умереть. Я впервые в жизни полюбила! Полюбила тебя и тут же могла потерять свою первую любовь. Ты был весь в крови… было так страшно.
Она заплакала.
   — Таня, милая, родная моя, не плачь. Мне больно, когда у тебя слёзки. Почему ты так плачешь часто? — я прижал её к себе крепко- крепко, так, как всегда мечтал это сделать.
Вытерли слёзки. Опять воспоминания. Я и так уже всё знал, но продолжал расспрашивать Таню.
   — Таня, а почему, когда ты увидела меня, выходя из ванной, когда чуть дверью меня не пришибла, воскликнула:
   — «Это всё же ты?» — спросил я, специально спросил.
Таня, умная девушка, она, конечно, поняла меня, что хочется мне ещё раз удостоверится, что любит она меня. Что тут можно сказать? Мальчишка я ещё был!
   — Виталик, родненький, да потому, что думала о тебе, когда домой вернулась. А ты ночью зашёл в дом, гитарой об дверь стукнул. И я так хотела, чтобы это был ты! Тот паренёк, который играл и пел про любовь, — Таня обняла меня, — и теперь ты со мной.

    Вот и долгожданное лето! Я рвался в Свердловск к своей ненаглядной девочке. Но жизнь омрачило одно мероприятие, которое затеяла школа. Бывших девятиклассников и семиклассников отправили в село Камышево. Назвали это мероприятие спортивно-трудовым лагерем. Для меня это был полный облом. На две недели я напрочь потерял возможность видеться с Таней. Я должен был жить в какой-то деревне, садить капусту в поле и быть оторванным от цивилизации. Рассказал об этом Тане. Она настояла, чтобы я поехал и не отрывался от коллектива. Пообещала мне, что она в выходной день обязательно приедет ко мне. Только по приезду в село, я должен бубу сообщить свой новый адрес. Я вздохнул тяжело и согласился с доводами Тани. Но не поверил, что она приедет.

   Мы загорали после утренней смены под обрывистым берегом на пруду. Сверху меня окрикнул наш воспитатель — он же преподаватель физики Владимир Викторович. Сказал, что ко мне приехали, и мне надо подняться вверх. Я вскарабкался. Владимира Викторовича уже и след простыл, а не берегу стояла девушка, спиной ко мне. Конечно, это была моя Танечка. Мы бросились друг другу в объятья.
   Время до отъезда Тани мы провели за большим стогом прошлогодней соломы. Пришёл в лагерь, меня вроде и не потеряли даже.
   Утром Владимир Викторович, уединившись со мной, с ехидцей спросил
   — Это что за девушка вчера была?
Я ничего иного сказать не додумался:
   — Тетка приезжала, — ляпнул я растерянно.
   — С тётками так не обнимаются и не целуются, — с улыбочкой сказал учитель, — я такой красавицы в Заречном не видел.
   — Она из Свердловска, — ответил я и залился густой краской.
   Я не знаю, поделился ли он с кем нибудь из наших учителей по это. Но когда мы пришли в десятый класс, отношение его ко мне резко изменилось. Мы общались с ним как мужчины, а не как сопливый школьник с педагогом. Ещё больше я чувствовал его уважение ко мне.

   Разлука на этом не закончилась. Была ещё неделя сборов по военной подготовке. Из каникул вылетело почти двадцать дней. Тогда я сполна прочувствовал, как давит разлука с любимым человеком. Но всё это закончилось.

    Мы опять были вместе. Всё лето. Прятались в укромных уголках парка, ходили и к той берёзе со шрамами, к болоту, где я в детстве стрелял и ружья. На дальних от дома лугах валялись на траве среди жёлтых купавок, кругом пахло разомлевшими под зноем цветами, пили ледяную воду из родника. Мы тогда беззаботно любили друг друга.
    А ещё строили планы на наше будущее. Было понятно, что мне надо стать совершенно летним. Тогда снялось бы много условностей в наших отношениях. Мы могли бы поженится. Таня была против свадьбы, не хотела это афишировать.
   - Виталик, родной мой, давай лучше устроим путешествие на море. Меня один раз в детстве родители брали в отпуск.
Я согласился.
А я постеснялся сказать, что на море меня родители никогда не брали. И ездили, похоже, специально в сентябре,  а не в летние месяцы. Мои доводы, что есть в классе девочка и ей разрешают пропустить две недели в начале сентября, а потом она всё навёрстывала, потому что очень хорошо училась, моих родителей не убедили. А потом я и сам не стал просится. Вот и постеснялся рассказать Тане. Ведь истинная  причина была вовсе не в моей успеваемости. Дело было в деньгах. А что бы меня взять с собой надо было кроме билетов ещё и на одежду потратится.         

    Было много споров о выборе моей профессии. Таня и слушать не хотела об авиации: ни о военной, ни о гражданской.
   - Малыш мой! Посмотри во что превратилась жизнь Саши! Для него не существует семья. Его не бывает дома. Я хочу чтобы ты всегда был со мой. Я умру без тебя.
При таких разговорах Таня плакала и умоляла меня отказаться от это мечты.
   - Ты прекрасно разбираешься в радиотехнике. Тебя радиофак ждёт.
В конце концов я уступил Тане. Я не мог смотреть на её страдания. И тему эту мы закрыли.

    В этих разговорах у меня возникало ощущение, что Таня что-то не договаривает. Приводя в пример Сашу, мне казалось, что и обиды у ней на него нет. И немного напрягало, что к Лёше теперь она ездила совсем редко. И на лето его не привезли. Он так и продолжал жить у бабушки. Странными мне казались их отношения.
    Необъяснимым казался тот факт, что Саша, зная о нашей любви, никак не воспрепятствовал нашим отношениям. Во всяком случае, со мной он не пытался устраивать разборок. Или  считал это ниже своего достоинства - разбираться с пацаном. Конечно, его отношения со мной стали достаточно холодными. А я всё время был в напряжении, держал себя на готове, чтобы дать отпор в случае попытки физической расправы надо мной. То, что он мужик, меня это не пугало. Я то был по телосложению крупнее его, да за себя умел постоять. Уроки Толяна дали свои плоды! Бить я умел.  Но такое состояние мне было противным. В целом я человек миролюбивый и мордобои никогда не доставляли мне удовольствие. По жизни выработался принцип: "Не торонь меня и будешь цел. Полезешь - пощады не будет, дам отпор по мере сил". Толян учил: "Виталька,почувствовал, что бить будут,  бей первым."   
    С Таней так и не решался завести откровенный разговор. Жил с надеждой, что вот вот Таня разойдётся с ним и Леша вернётся к маме Тане.          

    Ходили на дальний, по течению реки, мост. Рассказал Тане про девочку-сиротку, с которой там познакомился, когда жила она в то лето на даче детского дома. Рассказал, как со своей подружкой Людой часто ходили к этой девочке в гости и угощали её мороженым. Рассказал, что очень хотел, чтобы эта детдомовская девочка стала моей сестричкой. Но её усыновили, а я плакал из-за этого. И девочку эту тоже звали Таней. Таня слушала мою историю и заплакала.

   Я решил развеселить Таню, рассказал про свою любимую подружку Люську. Рассказал, как мы дружили с ней. Как проваливались через крышу в чужой сарай. Рассказал и другие истории, где Люда занимала не последнее место. Сказал, как мечтал, чтобы Люда была моей сестричкой, и просили с Люськой у наших бабушек, чтобы нам разрешали ходить друг к другу в гости с ночёвкой.
  — Виталик, разрешили вам? — Таня смеялась от души.
  — Обещали, но не случилось такого, — ответил я, — бабушки только обещали. А вот днём часто спали на кровати моего деда под его охотничьим тулупом.
  — Виталик, а ты влюбчивый мальчик был! То, как ты рассказываешь про своих подружек, к девочкам ты был не равнодушен с детства. И Оля — девочка-красавица.
Я смутился. И Таня, похоже, тоже. Она будто осеклась, заговорив про Олю.
  — Таня, я, честно, никогда в детстве об этом не задумывался. Я рос один и мне хотелось иметь братика, а ещё лучше — сестрёнку. А с Олей мы друзья с первого класса. Я её портфель носил. И обзывали нас тогда женихом и невестой.
Таня грустно улыбнулась. Напрасно, наверно, я про Олю рассказал.
   — Значит я правильно представилась доктору, что сестричка я для тебя, — Таня улыбалась, заглядывая мне в глаза.
   - Ты моя любимая девочка,- я опять покраснел.
Таня засыпала меня поцелуями.
   — Теперь мне ясно, откуда у тебя такое нежное и трепетное отношение к девочкам, — Таня помолчала немного, — за это я ещё больше люблю тебя.

    День за днём худел бабушкин отрывной календарь. Пролетало лето 1973. Я был счастлив. Когда Таня была на работе, помогал бабушке сбывать излишки картошки прошлого урожая. Бабушка полностью отдавала выручку мне. А потом вместе с Таней пили чай с шоколадом.

   Как уж повелось, читали то, что предлагала Таня. Тонкая книжонка с рассказом «Сорок первый». В конце рассказа, главная героиня застрелила человека, которого успела полюбить, осознав, что она натворила, кричала:
   — Родненький мой! Что ж я наделала? Очнись, болезный мой! Синеглазенький!
   Это рассказ Бориса Лавренёва. Рассказ о гражданской войне. «Прочитал его и будто дёрнул в душе какую-то струну, которая потом звучит в тебе не смолкая долгие годы». Тема любви стара, как мир, и «сильна, как смерть». Помню я, как Танюшка уливалась слезами. С тех пор Таня перестала называть меня синеглазеньким.

   Все выходные дни сентября я появлялся у бабушки. Пользовался случаем ещё малой загруженностью занятиями в школе. В это время перестал ходить в радио-клуб.
   Я совсем осмелился, стал оставаться на ночь с Таней. А бабушка будто не замечала этого. Но я стеснялся. И бабушка в отношениях с Таней никак не изменилась. Также ворковали за чашкой чая.

   Традиционно в середине сентября копали картошку. Копали втроём: бабушка, Таня и я. Опять был небольшой костёр и печёнки. Как только погрузили урожай на машину, бабушка деликатно оставила нас наедине. Сгустились сумерки, воздух был теплый. Даже земля сохраняла накопленное за день тепло. Было тихо, и еле заметная голубоватая прозрачная струйка дыма от угасающего костра вертикально поднималась в небо. И нам никто не мешал. Мы были одни. А когда костёр уже мерцал угасающими угольками, мы направились в сторону дома.
   Во двор вошли, когда было уже совсем темно. Рискнули — зашли вместе. Мы не афишировали наши отношения. Но нас увидели. Увидела Оля. Она с января избегала меня. А с этого случая перестала здороваться. Так я и не решился объяснится с Олей. Я и сейчас не могу сказать, почему я не решался это сделать. А с этого случая Оля прерывала любую мою попытку заговорить с ней.

   И была впереди ночь…. Безлунная, но самая яркая....

   Подкрался октябрь. Мы грустили, прощались с коротким разноцветьем осени и были вместе, когда всё становилось серым и скучным. А потом снова радовались первому снегу и лёгким морозцам, которым одарил нас конец октября. Щёчки и носик у Танюшки становилась прохладными и, прижавшись к ним губами, не хотелось от них отрываться. Я был счастлив!

ГЛАВА 5.2

    1973 год. Осенние каникулы. Ноябрьские праздники.
    Ехал окрылённый. Вёз с собой дневник. С оценками за первую четверть десятого класса. Очень хотелось похвастаться. Много пятёрок. Но почти, как всегда: по русскому языку трояк! За девятый класс результат, забыл сказать раньше, был без троек. Правда, четвёрок и пятёрок было примерно поровну. А тут, «лепота»! И эта тройка.
    И всё из-за этих сочинений. Не могу я ошибки у себя искать! И это только полбеды. Время на проверку всегда не хватает. Сочинения, заданные на дом, я всегда писал в последнюю ночь. У всех, наверно, так.
    Прихватил и тетрадь с тем злополучным сочинением. Не помню теперь на какую тему. Да это неважно и тогда неважно было. Главное — это рецензия учителя за сочинение. А она гласила: «Сыров Виталя! Ты Молодец! Чувствуется отличное знание произведения. Осмысленный подход и прекрасное изложение. Но когда ты выучишь русский?» И оценка 5+/«КОЛ». Так и написано словами: «Кол». Да простит меня читатель за сравнение: тетрадные листы были сродни простыни, на которой всю ночь клопов давили. Красным-красно.

    Уже и вечер навалился, темнеть стало. Суббота, а Тани дома нет. У бабушки спросил. Та вразумительного ничего не ответила. Сказала, что утром завтракали на кухне вместе. Вскоре ушла. Я расстроился.
    Я ушёл к себе в комнату. Что тогда на меня накатило? Представил, что Таня вдруг откажется от меня. Да ещё вспомнилась из детства детдомовская девочка Таня Петрова. Я мечтал, чтобы она была моей сестрёнкой. Но её усыновили и я потерял её на всегда.
    Сопротивляюсь себе, а слёзы градом из глаз. Лёг на диван, уткнулся лицом в подушку. А слёзы текут. И опять тоска, как когда-то давно в детстве. Тоска по тётке, которую дядька увёз в Хабаровск. Ещё полчаса назад был весёлым и ни намёка на грусть. Подушка намокла от слёз.
   Видимо, задремал с дороги. Слышу шёпот:
   — Виталик….
Поворачиваюсь. Таня стоит, на меня смотрит. Кинулись обниматься. Заглянула мне в лицо.
   — Да ты что, роднулечка? Ты плачешь? Малыш ты у меня ещё. Да, вот она я, приехала. К Лёше ездила. Подарок отвезла.
   — Я расстроился, что дома тебя нет. Испугался чего то, и сам не знаю. Таня, я люблю тебя.
   — А мне бабушка сказала, что ты приехал, и я сразу к тебе.

   Кода уже совсем поздно легли спать, я предложил ей перейти жить к бабушке. И что Лёшу надо сюда возвращать. Таня смутилась тогда, по-моему. Лица я её не видел.
    — Виталь, бабушка уже предлагала мне. Я не могу пока принять это предложение. Я потом тебе объясню. С этим и уснули.

    Утром показал Тане свой дневник. Похвалила меня Таня. А с русским такую мне муштру устроила. И это дало не плохой результат. Описывать уж не буду, как она это сделала.

    Каникулы пролетели быстро. Ничего толком не помню. Всё как в тумане. Показалось мне при той встрече, что перемены в Тане произошли.

   В конце ноября я снова встречался с Таней. И ещё больше изменений я увидел в её поведении. Она выглядела поникшей. Что-то терзало её. Осунулась как-то вся. Исчез в красивых глазках озорной блеск. Личико стало бледным. Скованная стала. Но на мои вопросы отвечала, что всё нормально. Работы много, уставать стала. И бабушка, будто мимоходом, сказала мне, что с Таней что происходит.
   — С Сашей конфликты? — спросил я.
   — Нет, кажись-то. Он дома-то не живёт почти. Но дрянь он хорошая, оказывается.
На основании чего бабуся делала такие выводы, разъяснений мне внятных не дала.

   В начале декабря ещё одна встреча. Был у Тани почти двои суток. Но даже гулять не выходили, хотя стояла прекрасная погода. Таня сослалась на недомогание и усталость. Да и по её личику это было видно.
   И опять я уезжал озабоченный Таниным состоянием. А когда прощались, всё происходило так, будто Таня прощалась навсегда. А у меня щемило в груди. И я не мог оторвать глаз от Таниного бледного личика. Она плакала и не хотела меня отпускать. В один момент заплакала навзрыд, даже люди на это внимание обратили. И мы ещё провели вместе полтора часа, сидя на автовокзале. Таня всё это время прижималась к моей груди, я гладил и целовал её нежные руки. Уехал следующим автобусом.

   Чаще стали общаться по телефону. Тане проще было с телефонной станции дозваниваться до меня.
   В двадцатых числах декабря Таня перестала звонить в условленное время, а я не мог дозвониться на её квартирный служебный телефон. Телефонистка межгорода отвечала, что не берут трубку. Я не находил места и никак не мог вырваться из дома.

   Заканчивался 1973 год. У матери с отчимом начались непонятные трения. Ругались. Мать упрекала отчима, что совсем нет денег. Оно и понятно. Мама не вылезала из кредитов — накупила мебели. А отчим почему-то не получал зарплату. Точно я не знаю, в чём было дело. Я не мог выкроить даже три рубля, что бы съездить в Свердловск.
   У меня началась тихая истерика.

ГЛАВА 5.3

   Вырвался из оков только 29 декабря. Украл дома три рубля из материной сумки и в этот же день поехал к бабушке в город. На душе было не спокойно. Что только я не передумал сидя в автобусе. Беспокоил сон, который приснился в начале декабря после одного из телефонных разговоров с Таней.
   Прокручивал в памяти последний на тот момент телефонный разговор. В памяти зацепилось, что было это 19 декабря. Хоть и не видел я Таниного лица, но показалось, что она плакала. Хотя то, о чём говорили, не могло настроить на плаксивость. Чувствовалась сдержанность Тани, будто стоял кто-то рядом с ней. В разговоре том Таня попросила пока не появляться у бабушки. И теперь, в автобусе, вспомнив об этом, страшная мысль закралась в моей голове. Мысленно я гнал автобус: «Скорее… скорее…. Может ещё успею…».

    Дверь открыла бабушка. Огромная наша прихожая пуста: нет холодильника, нет обувной полочки…. Я всё понял.
    — Где Таня? Где? Почему ты молчишь? Почему ты мне не сообщила? Ведь ты же знала, что мы любим друг друга. Ну почему…?
    Я дёрнул ручку двери Таниной комнаты…. Дверь открылась. Зазвенели на связке ключи, вставленные в замочную скважину с обратной стороны. Передо мной пустая комната…. Помутилось в глазах….

    Ответ бабушки был как взрыв! Неожиданный, как от шального снаряда. Рвануло прямо впереди меня. Осколки впились во всё моё тело, лицо, выбило мне глаза, я не мог ничего выговорить — глотка была залита кровью. И только контуженый мозг твердил:
    — Зачем же так со мной? За что? Я люблю тебя, Таня! Вот тебе и синеглазенький!

    Таня переехала из этой квартиры. Значит, про развод с Сашей мне Таня говорила не правду! Я по наивности считал, что разведётся и поселится у бабушки. На мои вопросы бабушка ничего вразумительного сказать не могла. Или не хотела. Но я чувствовал, что бабушка что-то знает, но молчит, как партизан. В сговоре, похоже, были с Таней. Бабушка только и сказала, что Саша, прощаясь, сообщил, что уезжают жить в другой город.
    И вспомнилась мне моя любимая тётка Рита. Её муж, чтобы спасти семью, приехал со службы из Хабаровска и забрал её с собой. А теперь Саша, похоже, сделал тоже самое. Позорно было бы для взрослого мужчины воевать с шестнадцати летним пацаном, которого полюбила его жена. Он просто изолировал Таню от меня. Думаю, у него были такие возможности. А Таня не смогла противостоять.

    Квартиру Саша освободил 27 декабря. Об этом мне сказал Толян. Он видел как грузили ГАЗ-53. Только он не понял, кто переезжал.
    Опоздал я на два дня. Может, тогда бы я мог что-нибудь узнать и остановить Таню.
    А бабушка предала меня! Она имела все возможности сообщить мне, о том что происходило в те последние декабрьские дни 1973 года.

    В душе я и раньше чувствовал, что у Тани происходило переосмысление наших отношений. Как ни крути, с точки зрения той морали, наши отношения выходили за рамки. И, видимо, она решила вот так резко разорвать нашу связь.
    Ощущалось, что к этому решению она пришла под давлением извне. Кто-то или что-то вынудило принять такое жёсткое решение. Что-то произошло такое, что она резко отказалась от наших совместно принятых планов на будущее.
    Возможно, что Таня просто спасовала. Будущий муж из малолеток. Ни образования, ни специальности. Мальчик со школьной скамьи. Пообщалась со мной и поняла, что я ещё ребёнок. Поняла, что поторопилась ответить взаимностью. Так я тогда думал. Это для меня было самое логичное объяснение.

   Ни мои и ни Танины родители не одобрили бы наши отношения. Но я бы проигнорировал мнение своих. Это — правда! Только бабушка всё видела и знала. И не только молча дала согласие на наши отношения, но и словами рекомендовала мне забрать Таню, только подождать нам надо было. Я прекрасно понимал, что бабушка была в восторге от Тани.

   От нахлынувшей обиды на Таню начали наворачиваться слёзы на глазах. Я не мог понять, почему она не сочла нужным сказать, что уезжают в другой город.
   Почему она не захотела увидеться? Почему не звонила? Я просто не понимал, за что так жестоко Таня решила обойтись со мной.

   На стене остался только большой календарь с изображением ТУ-134, который год назад повесил её муж в прихожей. Но календарь уже был «прожит». Год прошёл. И был теперь только красивой картинкой, да напоминанием о прожитом годе и наших, ушедших в небытие, счастливых днях, проведённых с Таней. Она, пожелав мне счастья в наступающем новом 1973 году, сама же и разрушила его перед новым 1974 годом. Это был удар судьбы. И устоять от этого удара было нелегко.

   Жизнь тогда казалась конченой. Я со стены сорвал календарь с самолётом и в клочья разорвал его. Бабушка потихоньку убралась в свою комнату. Всё же знала она что-то, о чём не могла сказать мне. Пытать бабусю больше не стал. Что толку.

Глава 5.4

    Мне не хватало чуть меньше полутора лет, чтобы стать совершеннолетним. Но для Тани не это было главным. Став взрослее я нашёл море причин, которые тогда могли позволить Тане так поступить со мной. Нет смысла писать об этом.

    Медленно я оправлялся от удара. Обида на Таню угасла. Но ощущение предательства не покидало меня очень долго. Мысленно стал оправдывать её тем, что иначе она и не могла поступить.
    Какой-то внутренний голос останавливал меня искать Таню. Узнал только сразу по горячим следам, что с двадцатого декабря 1973 года Таня уже не работала на телефонной станции — уволилась.

    В тот роковой день 29 декабря 1973 года я решил вернуться домой. Не мог оставаться в той квартире у бабушки.
    Стоял на конечной остановке троллейбуса. На притоптанном снегу увидел двух копеечную монетку. Решение возникло мгновенно. Я подобрал монетку и направился к будке с телефоном-автоматом. Набрал рабочий телефон Тани. Ответил женский голос. Попросил Таню.
    — Ты Виталий? Да?
    — Да, это я. Откуда вы знаете меня? — дрожащим голосом спросил я.
    — Ты где сейчас?
    — Я на Химмаше, на конечной остановке. Где Таня?
    — Подходи к проходной завода. Я могу выйти.
Я согласился.
    Минут через семь вышла девушка. Я не раз видел её с Таней. Похоже, что они были подружками. Меня она, видимо, тоже знала, так как сразу направилась ко мне, хотя у проходной стояло несколько парней, причём несколько человек стояли в одиночку.
    — Ты Виталий, я знаю тебя. Ты Таню не ищи. Не мучай себя. Я знаю, что нелегко тебе. Но не ищи…, — на глазах у девушки мелькнули слёзки.
    Я и слова вымолвить не успел, как она развернулась и бегом бросилась за двери проходной. Только и успел крикнуть ей вслед:
    — Это Таня Вас просила передать?
Слышали ли она меня?

    Вот и всё! Таня отказалась от меня…. Осознала, значит, что поторопилась ответить на мою любовь. Решила вот так вероломно бросить меня. Случилось то, что я предчувствовал….

    Я долго стоял на остановке, пропуская один за другим отходящие троллейбусы. Неведомая сила не пускала меня зайти в троллейбус. И только когда я окоченел, стал дрожать от холода, перестал ощущать пальцы на ногах, решился уехать.
    Негнущимися от холода пальцами я нащупал в кармане монетки, чтобы заплатить за проезд…. Мозг отключился… Пустота… Наверно, сработала какая-то внутренняя защита.
    Я не помню, как я приехал домой. Не помню, что я делал в те дни. Эти дни последних зимних каникул стёрлись из памяти.

    Выживал теперь сам. Стал подавленным и агрессивным. Устроил драку на катке. Получил сполна тогда. Лежал в больнице. Тупо смотрел в потолок и сожалел, что не убили меня в той драке.
    Тогда же на больничной койке пришла мысль, что я переживаю только потому, что это первая любовь. А потому и такова участь. Первая любовь зачастую бывает не долгой. Утешение, конечно, слабое и неубедительное. Да теплилась надежда, что объявится Таня. Может так надо пока? Таня не была свободной: замужем и ребёнок.
Я не знал, как складывались у неё отношения с Сашей. 

Глава 5.5

    Школа заканчивалась, впереди выпускные экзамены. Вдруг в одной девчонке из класса заметил сходство с Таней. А главное — имя у неё Таня. Сходство внешнее, я, скорее, дорисовал, чем оно было на самом деле. Невольно воспалённый мозг должен был дорисовать. Мне очень хотелось какую-нибудь девочку называть Таней. Я понимал, что увлекаясь Таней-одноклассницей, я только усугубляю своё положение.

   Люда! Она мне с первого появления в нашей новой школе напомнила Олю. Выделялась она среди других девочек оригинальным цветом школьного платья. Очень красивая девочка! Даже как-то решился к ней прийти домой, постучался. Она открыла. Но я ушёл, сказав, что ошибся. Я сделал вид, будто удивился, что она здесь живёт. Я не решился сказать ей о цели своего прихода. А Люда, конечно же, и не поняла ничего. Да и сам не понимал, зачем надо было идти к Люде в дом. Можно было и в школе завести разговор, как-то предложить дружить.

    Была ещё Оля. Я уже писал, что отношения с ней прекратились.

   Я метался. Мне нужна была подруга. Я привык иметь в друзьях девчонок.

    В мае 1974 года исполнилось семнадцать лет. Таню вспомнил. Вспомнил наши первые две ночи, когда перешагнули рамки платонической любви. И было неимоверно больно…. Опять пожалел, что в драке не убили меня.

    Лето. Вот и школа позади. Аттестат на руках. Так себе по баллам. С тройкой по русскому языку. Документы подал в институт на радиотехнический факультет. Это был резерв на случай, если не попаду в лётчики. Мечтать о небе перестал ещё с февраля. Зрение подвело: драка в феврале не прошла бесследно.

    Август 1974 года накатил стремительно.
    В институт не поступил — не добрал полбалла, и мне ничего не оставалось, как пойти работать. До армии ещё год, а может и полтора. Окончательно переехал жить к бабушке.

   В конце августа кто-то из соседей попросил отремонтировать радиоприёмник. Я в чулане искал радиодетали и в коробке обнаружил конверт. Это было письмо от Тани. Я сразу это понял. На конверте было написано моё полное имя. Таня часто на листочке бумаги выписывала моё имя, отчество и фамилию. Заглавные буквы Таня выписывала вензелями. Я наблюдал за этим, а Таня, хихикая, дописывала, что она любит меня.
   Я уже полчаса сидел в чулане на полу и боялся распечатать это письмо. Руки дрожали. Затеплилась надежда, что я снова смогу увидеть свою милую, любимую Танечку. Поеду к ней хоть на край света. В письме должен быть её новый адрес!
   Это и заставило меня распечатать конверт. В голове, как молот звучало: «АДРЕС! АДРЕС!»
    Это было большое письмо, на трёх двойных тетрадных листах. Быстро пробежал по всему письму. Адреса не было…. Ещё раз…. Адреса нет.
    Я не буду, пересказывать это письмо. Да и теперь вряд ли я смогу подробно вспомнить его содержание. И очень это личное. Самое главное в письме — Таня убедила меня, что любит меня и будет любить всю жизнь! И не раз упомянула, что впервые полюбила. Писала, что была бы счастлива, если смогла разделить со мной всю жизнь. И только большая разница в возрасте не позволила ей дать мне какие-то надежды согласиться стать моей женой. Разница была в двенадцать лет. Мне тогда почти семнадцать, а Тане должно было исполниться двадцать девять. Нам надо было ждать ещё год, чтобы я стал совершеннолетним.
    У Тани и тени сомнений не было, что не станет препятствием для меня её почти девяти летний сынишка. Она верила мне, что я искренне готов усыновить Лёшу. Взаимоотношения у меня с ним были, как с младшим братишкой. Только обсуждала она эту тему как-то не охотно, сразу уходила от разговора. Я сам до десяти лет рос без отца, познал, что такое отчим. У меня был хороший отчим. Потому был у меня пример, и никаких препятствий стать отцом Лёше у меня не было. Только Таня всегда уходила от этой темы.
    А ещё она пожелала мне встретить прекрасную девушку. Таня знала о моей дружбе с Олей. Но в своём письме не обмолвилась про Олю. Я чувствовал, что у Тани была некая ревность к ней.
   Судя по тому, что письмо было написано разными по цвету чернилами, писала она его не один день. А на последних страничках были видны высохшие капельки. Наверно, она плакала. И я, увидев эти слезинки, тоже облился слезами. Это были слёзы безысходности, но отнюдь не обиды на Таню.
    Несколько раз в письме Таня просила у меня прощения. Просила правильно её понять.

   «Буду любить и помнить тебя всю жизнь» — это последние слова того прощального письма. Надежды мои рухнули: адреса нет, и никаких надежд! И снова ручьём полились слезы, капая на тетрадные листы, растворяя Танины высохшие слезинки.

   Почему Таня не захотела об этом сказать мне в глаза? Почему она решила поступить так жестоко? Она сказала, что впервые в жизни полюбила. Я верил в это. Но она в угоду чему-то решила разорвать нашу любовь.
   Не поверил я в причину. Она знала, на что шла, ответив мне взаимностью. Что-то другое давило на неё в последние наши встречи. Какие-то обстоятельства встали между нами непреодолимой стеной.
    Зная Таню, я понял, что не захотела она смотреть на то, как я буду мучиться. Из письма было понятно, что мне не стоило искать её, тем самым не превращаться в тряпку, не волочиться за ней. Хотела, что бы я остался мужчиной. Может боялась, что не сможет, глядя мне в глаза, отказать.

   К сожалению, письмо это я прочёл только три раза. Возможно, прочти я его спустя некоторое время, я смог бы по-другому осмыслить его содержание. Не исключаю, что решился бы со временем увидеть Таню. Но поначалу я даже боялся брать письмо в руки. Я спрятал его. Но письмо пропало со временем. Полагаю, что моя бабушка нечаянно «слила» моей матери о нашей любви. И подозреваю, что письмо могла уничтожить моя мать. Вероятно, в один из приездов, когда я служил в армии, она рылась в моём столе, разыскивая хоть какие-то следы, которые могла оставить мне Таня. Если это так, то очень глупо со стороны моей мамаши.
    И если бабушка и правда рассказала о нас с Таней матери, то она второй раз оказалась причастна к моей будущей судьбе. Причастна к потере близких мне людей.
    Есть подозрения, что мамаша лично приняла «превентивные» меры для разрушения нашей любви. Я представляю, что она могла ей наговорить. Могла ли беззащитная девушка устоять от «озверевшей» моей матери? Бедная моя Таня, что же ей пришлось тогда пережить. Видимо она смирилась с той судьбой, которая была ей предначертана.
Хотелось, что бы это были только мои подозрения.

    Письмо это окончательно меня добило. Я остался ни с чем. Потерял любимую девушку, не поступил в институт. И в армию меня ещё не могли забрать — я был ещё несовершеннолетним. И было невыносимо больно ходить через проходную завода, куда я устроился работать. У этой проходной я часто встречал Таню после работы. Всё против меня. Трудно было, не скрываю. Никогда в жизни я не ощущал себя таким отверженным.

    Не стал я разыскивать Таню через адресный стол, хотя я знал все её данные, вплоть до последнего адреса проживания и дня рождения. А мысль о том, что была у Тани веская причина, так и осталась у меня навсегда. Но я верю, что любила она меня. Верю до сих пор. Если бы Таня просто решила избавиться от меня, как от надоевшей игрушки, она бы так и написала, что разлюбила меня. Верю и в то, что для неё это была первая любовь. Пусть со стороны, может, это и странная любовь к юноше.

    Радио клуб ещё в январе 1974 года забросил. А потому «Морзянку» не доучил. Не довёл до уровня рефлекса, как поучала меня Таня.
    В институт поступил через год, в августе 1975 году. Но на электротехнический факультет. И получил отсрочку от призыва в армию.

    Сон, о котором я упомянул в начале повествования, первый раз увидел в декабре 1973 года, совсем незадолго до того, как потерял свою Таню. Я обнимаю её. Она стоит на цыпочках, крепко держит меня, обхватив мою шею обеими рукам, но неведомая сила отрывает её от меня. Не смог удержать Таню. Очнулся от собственного крика.
    Такой же по содержанию сон видел ещё один раз. Уж сильно реально всё в нём. И оба раза эти сновидения, как вещие! К разлуке!

    А шрамы в душе долго не заживали. Слишком грубо и вероломно они были нанесены. И долго оставался в памяти тот болевой шок в груди, будто безжалостный хирург резал меня без наркоза по живому сердцу.

    Семь лет я жил в таком состоянии. По мере взросления всё крепче в моём сознании укреплялось мысль, что Таня решила сохранить семью. Думаю, что с Сашей у ней были серьёзные разговоры на эту тему. У Тани был сын и оставлять его без отца она не решилась. Саша имел престижную высокооплачиваемую работу. Конечно, его профессия лётчика гражданской авиации требовала жертв — он был оторван от семьи, мало бывал дома, не мог полноценно, как отец воспитывать Лёшу. Не исключал я и то, что Лёша был специально Сашей отправлен к бабушке в другой город. Возможно он шантажировал Таню, что в случае их развода, сына Таня не получит. А я прекрасно помню, как уходила Таня от разговоров на тему усыновления Леши, когда я достигну совершеннолетия и мы сожем поженится. А кто я? Сам ещё ребёнок! Когда Таня приняла это жестокое для меня решение, до совершеннолетия мне ещё оставалось полтора года. Без профессионального образования как бы я мог содержать семью? Не исключаю, что Таня об это тоже задумывалась. И Саша мог ей об этом говорить. А я знал, что зарплата у неё была не большая. Глядя на скромный Танин гардероб, я решил, что Саша очень скупой человек. И мечтал, что когда буду хорошо зарабатывать, одену Таню как царицу, и Лёше ни в чём отказа не будет. Мальчишка я ещё был.

   Был ли мир и согласие в Таниной семье, после того как она оставила меня? Я не решился вмешиваться в Танину семейную жизнь. Потому и не стал её разыскивать. И, повторюсь, боялся отказа.

    Периодически сдавливало в груди сердце, и наворачивались на глаза слёзы, и вставал перед глазами, уже расплывчатый, образ красивой девушки Тани со слёзками на её красивых глазках.

    За долгие годы стёрлись детали тех дней. Теперь воспоминания как старая киноплёнка. Они прерываются, потому что плёнка часто рвётся, тормозит из-за порванной перфорации. Обнаруживаются места старых склеек и отсутствие целых фрагментов. Царапины и нерезкие, размытые кадры по всей плёнке.

     Когда-то услышанная в десятилетнем возрасте и навсегда врезавшиеся в память битловская песня «Девушка», а потом, в ранней юности, исполненная мной под гитару во дворе в кругу друзей, неожиданно привлекла ко мне внимание красивой девушки Тани. Невольно удивляюсь, что незамысловатая по содержанию песенка стала знаковой в моей судьбе и красной линией прошла через всю мою жизнь:

        Is there anybody going to listen to my story
        All about the girl who came to stay?
        She’s a kind of girl you want so much it makes you sorry,
        Still you don’t regret a single day.
        Ah, girl, girl, girl.
Старый стал — сентиментальный! А воспоминания мои для кого-то, как старое несовременное чёрно-белое кино.

    Вот и рассказал я Вам свою историю, как я любил когда-то! И правда — это было так давно!

   На этом можно было бы и поставить окончательную точку. Ибо закончилось повествование моей истории о ПЕРВОЙ ЛЮБВИ. О многом я не стал писать. Больно… Но кому нужны эти подробности!

   Пожелание Тани встретить прекрасную девушку сбылось. Эта девушка вернула меня к жизни. С ней мы уже тридцать шесть лет вместе. Имя у неё Ирина.

    Я никогда не писал. Эта повесть моя первая в жизни.
    Никому я не рассказывал историю моей первой любви. Честно говоря, стеснялся рассказывать, чтобы избежать насмешек или, наоборот, сочувствия. Знали только те, кто был в те годы рядом со мной. Знали только то, что было на виду, без подробностей. Бабушка, Оля, Толян и Саша — они были невольными свидетелями. Только в мае 1980 года, вернувшись из армии, я рассказал Оле  всё в подробностях. Об этом во второй маленькой повести «Поезд 192 Ленинград — Свердловск».
    Жена Ирина узнала об этой истории только летом 2017 года. Ей тоже не решался рассказать о той личной трагедии, которую я пережил в юности. Боялся…

     ПОСЛЕСЛОВИЕ

     Конец октября 2016 года. Кафе.
     Напротив меня сидит молодой человек, тоже Виталий. Он передал мне письмо. Сердце заколотилось. В горле ком. Дрожащими руками я вынул письмо.

     «Виталик, дорогой, Виталька — милый мой мальчик, мой мужчина! Я люблю тебя всю жизнь! Прости меня, если можешь! Твоя Таня. 26 мая 1993».
     И Танина подпись — достаточно оригинальная. Таня подписывалась стенографическим письмом.
     Вот и весь текст этого письма, написанного двадцать три года назад. Тетрадный лист уже пожелтел от времени и чернила поблекли. Тогда Тане было сорок восемь лет, а мне тридцать шесть.
     Я не сдержался и вышел из кафе. Выкурил не одну сигарету. Вроде успокоился и вернулся в кафе. Глянул на Виталия. Лицо его было бледным. Похоже, он сочувствовал моему состоянию. Наверно, я жалко смотрелся. Меня колотило и потряхивало, как троящий двигатель. Ощущение присутствия третьего собеседника ещё больше укрепилось в сознании. Вот звякнет колокольчик на входной двери, и зайдёт Таня…
     — Откуда, Виталий, у Вас это письмо? — спросил я.
     — Таня, Татьяна Васильевна — это моя мама….

Продолжение: https://dzen.ru/a/ZkhyO3nQgSwmucdo