В боевых действиях мне участвовать не пришлось. Служить был призван в Стройбат. Не из-за хренового здоровья и не из-за грехов гражданских. Я не ложился на «дно», прячась от правоохранительных органов.
На момент призыва мне был уже почти двадцать один год. Зачастую таких и призывали в Стройбат. С восемнадцатилетними совладать проще. А вот со сформировавшимися личностями, типа меня, посложнее. Нас на мякине не проведёшь. Многие ребята в этом возрасте уже имели специальности и даже опыт руководящей работы. Были и ребята с высшим образованием, но без военной кафедры. Попав служить в стройбат их не кидали «на лопату», а находили им применение по специальности:без специалистов нигде не обойдёшься.
Знаю, что многие стесняются признаться, что служили в стройбате. Я не комплексую по этому случаю. Главное — я отдал свой воинский долг Родине!
Сама по себе служба в мирное время скучна. Всё по распорядку, дни все, как один, как близнецы. Только медленно меняются времена года, приближая дембель.
Но были случаи, которые врезались в память на долгие годы. До сих пор помню многих своих однополчан, как срочников, так и офицеров и прапорщиков.
Я служил там, куда направили. Не «косил» и не увиливал от службы.
23 февраля всегда, хоть скромненько, но отмечаю. А под рюмку водочки накатит ностальгия, и появляется желание оказаться в родном полку на пару-тройку месяцев вместе с теми ребятами, с которыми бок о бок два года провёл в одном строю.
Приказ о переходе на зимнюю форму одежды
Ленинградская область. Разгар осени 1979. Я служу в армии. До «дембеля» ещё больше полгода. Надо было ещё пережить зиму. Минувшая зима била рекорды. Старожилы говорили, что последняя холодная зима в Ленинградской области была во время войны, в 1942 году. Правда, уральцев суровостью зимы не испугать.
Я не задумывался ещё о возвращении домой. Служил там, куда направили. Привык уже к армейскому режиму. Мозг за полтора года частично атрофировался. О многом том, о чём «болит голова» на гражданке, в армии вообще можешь не задумываться. О многих твоих житейских проблемах думает специальный «мозг». В армии он называется служба тыла. А службой этой командовал подполковник Деев. Тебя накормят и напоят, помоют в бане, постельное и нижнее бельё поменяют. Пообносишься – новую одёжку и обувь выдадут. И, конечно, одеждой обеспечат с учётом времени года.
Приказ о переходе на зимнюю форму одежду огласили ещё в конце октября. Но погода стояла ещё тёплая, а потому нужды в дополнительной одежде не было.
Вот подумайте: зачем мне нужна раньше времени проблема: носить с собой рукавицы. Рукавицы специальные: солдатские двупалые. Смотрятся они крайне смешно. У большого и указательного пальца свои отдельные «каюты». А остальные пальцы живут в одном «кубрике». Этакая тройная клешня. Указательным пальцем жмут на курок.
Зимняя шапка. С ней тоже не просто. Когда заканчивается зима, шапки собирают в мешки, и старшина роты увозит их в химчистку. На вторую зиму ты уже свою первую шапку вряд ли увидишь, хоть она и подписана – придётся перерыть гору в полторы тысячи шапок, и не факт,что найдёшь свою. Шапки после химчистки уседают на несколько размеров и, в большинстве случаев, полученная шапка просто прикрывает макушку головы, и всё время норовит слететь в самом не подходящем месте. А потому берёшь то, что подаёт тебе каптёрщик, на глаз измерив твоё «хранилище ума». Шапку потом ждёт процедура растяжки. В солдатском КБО была такая машинка. Описывать её устройство охоты у меня нет.
После того, как распрощаешься с летним головным убором и водружаешь на себя зимнюю шапочку-недомерок, начинается в роте (я правильно написал – не во рту, а именно в роте – в смысле воинского подразделения) ржачка. Привыкнув, что на голове сослуживцев фуражка, тут вдруг на голове его, да простит меня читатель за намёк на словечко из ненормативной лексики, видишь шапочку, в названии которой чётко прописалось число ПИ, просто разбирает смех, ибо голова кажется непропорционально маленькой. Дистрофик наоборот.
Зимних атрибутов в повседневной одежде солдата 80-х годов было не так уж и много. Я имею в виду обмундирование стрелка комендантской роты.
К рукавицам и шапке добавляется дополнительная пара фланелевых онуч, второй комплект кальсон с начёсом.
Шинель и бушлат к зимней одежде не относятся, ибо носить их можно в любое время года и надевать при необходимости. Да ещё разве ватник – телогрейка и штаны – обычно поддевали под шинель те, кто стоял в карауле. Ну и ВАЛЕНКИ….
Самым исполнительным в части перехода на зимнюю форму одежды был наш командир полка. Я, конечно, не знаю, поддевал ли он вторые кальсоны. Я ни разу не видел, что он носил с сапогами: портянки или носки тёплые.
Но зато со дня оглашения приказа наш «батя», тут же менял головной убор! Почему? Да всё очень просто. Среди старших офицеров он сразу становился самым заметным.
Летом на них у всех на головах фуражки. Я точно не знаю, есть ли различие в фуражках майора и подполковника. Если есть, то я не замечал. И не замечал различий в фуражках подполковника и полковника.
Зимой другое дело: офицеры в звании от подполковника и ниже носили зимние шапки. У ПОЛКОВНИКА на голове зимой красовалась ПАПАХА.
Я точно не знаю – может папаха не за три больших звёздочки положена, а за должность.
В один из ноябрьских вторников, в очередной банный день нам выдали зимние комплекты. И, как я говорил выше, дополнительные кальсоны с начёсом. Очень своевременной оказалась дополнительная поддёвка под повседневку1*.
Весь день того банного вторника моросил мелкий дождь, а к вечеру к дождю подмешивался снежок. Ночью подул ветер с северов. За одну ночь воздух остыл до минус 15. А в сочетании с пронизывающим резким ветром ощущение под все минус 25-30 градусом.
А утром следующего дня всё вокруг блестело: страшный гололёд и гололедица ударили по городу. Всю минувшую ночь дневальные пытались соскоблить образовавшуюся наледь у подъездов казармы и на плацу. Получалось плохо. Сапоги скользили, ноги разъезжались, а сильный ветер грозил сбить с ног. Утреннюю зарядку отменили во избежание травм.
На беду нашу, в Сосновый Бор собирался прибыть Первый секретарь ленинградского обкома партии товарищ Романов Г.В.
Утром, минут через сорок после развода, меня вызвал зам. командира полка по тылу. Здоровенный и высоченный, как трёхстворчатый шифоньер с антресолями, подполковник Деев. А по душе добряк. Это как раз та часть "мозга", которая думает за солдата. Глядя на него, всегда вспоминал строчки из стихотворения из школьной программы:
«…Был у майора Деева
Товарищ — майор Петров,
Дружили ещё с гражданской,
Ещё с двадцатых годов»,
- Слушай, сержант, сынок, - начал басом подполковник, - всё согласовано с твоим начальством. Через 15 минут на плацу будет стоять взвод солдатиков. Они в твоём распоряжении. Берёте в КЭЧ2* лопаты и ледорубы, и ты ведёшь их к ресторану «Дюны». И чтобы, кровь из носа, к 14-00 был очищен тротуар и крыльцо перед входом в него. Зайдёшь в ресторан со двора, там вас уже будут ждать. Сделаете что надо, сдадите работу и в полк. Вернётесь, мне лично доложишь. Сынок, тебе ясно?
- Так точно, товарищ подполковник. Ясно! Разрешите идти! - рявкнул я басом, слегка подражая его манерам.
«Отход и подход к начальнику» я был намерен выполнить строго в соответствии со «Строевым уставом вооружённых сил СССР».
А Деев махнул рукой. Иди, мол, давай не демонстрируй мне свою вымуштрованность. Не любил он всю эту «строевуху». Гражданским от него веяло. Другое дело начальник штаба. Из его кабинета я как то еле вышел. Но это другая история.
Я перестраховался и выяснил у своего начальника, точно ли меня отправляют в город. От своего шефа я и узнал, что едет Романов. Обед в ресторане.
Вышел на плац. Там уже построение: из казармы из разных подъездов подбегают солдатики, некоторые с повязкой на рукаве шинели «ДНЕВАЛЬНЫЙ», и становятся в строй. Построились в три шеренги, рассчитались: двадцать два и я двадцать третий.
В голове мелькнуло:
- Где, ***дь им двадцать два ледоруба и лопат столько возьму?
Конечно, на всех инструмента не хватило.
Командую. Только вышли за КПП, бежит посыльный из штаба. Пришлось мне вернуться. У порога в штаб стоит подполковник Деев.
- Сынок, ты по дороге людей не веди. Ненароком кто с тормозами на дороге не справится. Ну, беги, сынок.
Я понял наставление. Был годом назад несчастный случай. Во взвод, идущий по дороге, на гололёде въехал «Урал». Были погибшие. Ребята осеннего призыва, ещё не принявшие присягу.
Идти не далеко, меньше километра. Но ветер, как говорится, в харю. Веду взвод по городу. Тротуар не очень широкий, потому перестроил взвод в колонну по два.
Взяло зло. Накатила обида. Нашли командира взвода дворников! От строевой службы отлучили, загнали в штаб. Оружие «отобрали», взамен АКаэМа теперь вот ледорубами вооружили. Звание очередное задержали (так и не получу я ст. сержанта).
Идём, сопротивляемся ветру. Дал команду опустить клапана шапок, сам опустил. Как вовремя Деев нас всех пододел!
Впереди нас по тротуару идут две девушки. Ёжатся от мороза. Юбчонки короткие-короткие, аж попки при порывах ветра видно. Колготочки синюшного цвета от того, что кажется, они просто примёрзли к посиневшей коже.
Стало весело. Настроение поднялось. Решил приколоться. Чуть оторвался вперёд от строя, повернулся лицом к взводу и, когда строй поравнялся с девочками, скомандовал:
-Взвод!!!… Смирррр-но, равнение на прррра–во!!!
Ясно, что парни поняли мой прикол. Взвод строевым шагом обгонял девчонок, а те, чуток приняли вправо, ёжась от холода, освободили нам дорогу.
И тут один солдатик из строя кричит им:
- Девочки, замёрзли наверно?! Нам вчера старшина вторые кальсоны выдал. Можем поделиться!!!
Взвод под строевой шаг грохнул мощным раскатистым смехом.
Мне бы приструнить:"Разговорчики в строю". А я хохотал вместе с ребятами.
И вроде тут же ветер поутих, и солнышко засияло в ледяном хрустале, морозец отпустил. На душе, нахлынувшая было обида, сменилась на душевный подъём.
Чему радовался и сам не понимал.
В мозгу нарисовался образ этих смазливых девочек в катастрофически коротких юбчонках, в кальсонах синюшного цвета и завязками на щиколотках стройных ножек.
Много ли солдату надо!
____________
1* повседневка - повседневная форма одежды солдата из х/б ткани
2* КЭЧ - квартирно-эксплуатационная часть
Отход и подход к начальнику
Отслужил уже почти полтора года.
В октябре 1979 меня перевели служить в штаб. Стал штабной «крысой».
В связи с переводом добавился дополнительный вид службы – дежурный по штабу.
А это новые компетенции. У дежурного по штабу обязанностей много. За день так набегаешься, ноги отваливаются и голова кругом от информации, которая валится на тебя со всех сторон. Успевай только лови и передавай куда положено. Крутится надо как Фигаро!
Пролетела неделя с момента перевода в штаб, и меня назначили в суточный наряд, разумеется, дежурным по штабу. Узнал я об этом из «Книги приказаний», которую за сутки до заступление подсунул мне под нос дежурный по штабу. И было в той Книге приказано мне заступить в наряд такого то числа…. Расписался за ознакомление.
Накануне повторил обязанности, проконсультировался у бывалых. На тот момент в полку было человек восемь сержантов способных полноценно нести эту службу. Т.е. раз в неделю тебе гарантировано – тебя обязательно назначат дежурным.
Не скажу, что совсем уж я не знал этой службы. Знал, но опыт был только в ночной части этой службы. Когда ночью дежурный по штабу отдыхает в отведённые ему 4 часа, его замещает пом.деж. по части. А так как службу "пом.дежа" нёс не однократно, то обязанности подчинённых по суточному наряду обязан был знать.
Надо сказать, что Уставы я уже знал на зубок. Но были и огрехи. Огрехи - в практическом применении этих знаний.
После обеда в день заступления в наряд ушёл готовится к службе. Побрился, подшил свежий подворотничок, нагладился, начистил сапоги и пряжку ремня. Сделал из себя «огурчика»!!! Так положено.
В 18-00 явился снова в штаб для принятия текущих дел у действующего дежурного по штабу.
В 19-00 развод и заступление на службу. Спать в ближайшие сутки придётся не более 4 часов. Спали, как правило, на кушетке в комнате отдыха. Служба!!!
Вместе со мной или, точнее, я вместе с дежурным по части, помощником дежурного по части и ещё с посыльным (из числа рядовых и ефрейторов) направились в штаб. В текущие сутоки мы вчетвером будем плечо к плечу нести службу.
Подробности остатка дня и утро следующего дня описывать нет желания, да и описывать особо нечего.
Разгорелся новый день. И вот тут ты превращаешься в Фигаро: - Фигаро здесь, Фигаро там.
Часам к четырём по полудню получил телефонограмму и пошёл докладывать начальнику штаба. Для него было сообщение.
Начальник штаба – подполковник Канаков Борис Филиппович. Строгий, с волевым, по мужицки красивым лицом, а по жизни хороший отзывчивый человек. Без заносов, как с офицерами, так и с солдатами. Кто-то его боялся. Я же всегда видел за его усами скрытую улыбку и всегда понимал, что его напускная строгость не строже отцовской. Я имею ввиду нормального отца. Хотя родного отца я не видел. Только знал, где он похоронен.
Постучал в дверь, получил добро на вход и подал начальнику штаба книгу телефонограмм, открытую на последнем сообщении.
- Идите товарищ сержант, - не отрывая взгляда от какой-то бумаги, не громко сказал он.
Видимо чёрт меня попутал. Я развернулся и пошёл к двери. Слышу вдогонку негромкое, немного растянутое в произношении, но резко сказанное слово:
- На...ааа ..зад!!!
Я вернулся к столу. Стою. Жду.
Он же опять, не отрывая глаз от бумаг сказал:
- Идите, товарищ сержант.
И я опять развернулся и устало побрёл к двери. И опять, в том же стиле:
- На...ааа..зад.
В голове моей мелькнуло:
- Что ему от меня надо?
И опять я стою перед его столом. Он поднимает голову и смотрит на меня. Я же вижу в его усах, как в засаде, сидит еле заметная, хорошо замаскированная улыбка. Блеснули ухмылкой за линзами очков глаза.
Что-то не так!!!
И тут озарение в моих мозгах. Как же так? Сержант Сыров – тебе позор! Что в «Строевом уставе вооружённых сил СССР», в Главе 3, пункт 72 сказано? Закрутилось, завертелось, сотни раз мной эта процедура выполнялась безупречно.
Точно чёрт попутал. С «Дедом», так за глаза называли начальника штаба солдаты, да и офицеры тоже, в «панибратство я заигрался».
Дальше делаю как положено, как в пункте 72:
«При отходе от начальника, получив разрешение идти, военнослужащий прикладывает правую руку к головному убору, отвечает: "Есть", поворачивается в сторону движения, с первым шагом опускает руку и, сделав три-четыре шага строевым, продолжает движение походным шагом.»
- Разрешите идти, товарищ подполковник! - зычно рявкнул я.
- Идите, товарищ сержант, - а в усах улыбка из засады почти наружу вышла.
Я сделал как надо, учёный ведь.
- Назад!!! – резко, зычно раздалось мне в след, когда я открыл почти настежь дверь.
Ну что же ещё не так? Подошёл к столу. Видимо, пока находился спиной к Борису Филипповичу, он достал Устав. Он подаёт его мне.
- Сыров, ты же грамотный парень и исполнительный солдат…. Ну что за выпады у тебя всё время? То стреляешь без команды, то Устав забываешь. На, почитай на досуге. В на следующий развод специально приду – тебя пытать.
- Товарищ подполковник, я наизусть знаю….- выпалил я.
- Избаловал тебя подполковник Кандарицкий! Ой избаловал. Наизусть он знает! Сыров, заметь - никто за язык тебя не тянул. Давай валяй, раз понял, что не по уставу делал, а не ответишь – я тебе разом пяток нарядов всуну, - во всю улыбаясь, с усмешкой сказал он.
Ну я и выпалил, то о чём выше написал, да ещё добавил, как это с оружием в руках делается.
- Иди уж.... Знаю, что «вумный». Иначе Кандарицкий не взял бы тебя к себе.
Дальше всё было по Уставу. Я вернулся в дежурку.
Но своё слово Борис Филиппович ещё сдержит! Будет мне и пять нарядов вне очереди и будут похвалы за оперативность! Но об этом я, при вдохновении, расскажу в другом рассказе.
Фамилии командиров – реальные. Подполковник Кандарицкий Олег Леонидович – мой непосредственный начальник.
Эти офицеры всегда вызывали у меня уважение.
Я им благодарен – они из пацана, воспитали во мне мужчину!
Лена
До дембеля мне оставалось месяцев шесть.
Служила у нас в секретной части полка девушка. Была в подчинении у начальника штаба. На плечиках красовались погоны лейтенанта. Звали её Лена.
Тесное общение с Леной началось после того случая, когда я пытался во время дежурства отвертеться от придирок начальника штаба за заляпанное стекло в дежурке. Лена была свидетелем этого разговора. Видел, как она похихикивала, когда я того "мокрорукого" офицера сравнил с Урией Гип. Офицер оставлял свои отпечатки ладоней на стекле в дежурное помещение. Дурная была у него привычка: опираться на стекло ладонями при разговоре с дежурным. А руки его были как лапки лягушки: мокрые и холодные.
Дав мне разгон, начальник штаба ушёл, с Леной мы остались одни в дежурке
- Сержант, а Вы что, Диккенса читали? - с иронией спросила Лена,- Ваше имя Виталий, ведь так?!
Меня заело немного. А потому и понесло:
- Да, Виталий. Я много чего прочёл в своей жизни...,- ответил я резковато, но глянул на Лену, и желание выпячивать себя в глазах этой красивой девушки исчезло.
- Виталий, похоже, что служите Вы не со своим годом,- Лена будто не заметила мою нервозность.
А у меня недоумение: "К сержанту-срочнику на Вы обращается"
- Не со своим,- уже спокойно ответил я.
А Лена с улыбкой рассматривала меня будто впервые видела. Я раньше, когда заступал в наряды "помдежем" по части, многократно виделся с ней, но разговоров на неслужебные темы не заводили. Хотя для себя отмечал, что хоть и с офицерскими погонами она, но вполне нормальная, без "выпендрёжа" с солдатами и сержантами. И внешне она была приятна мне. Чего греха таить: красивая!!! Сутулилась слегка только будто стеснялась своего высокого роста.
- Учились? В институте? - продолжала пытать меня Лена.
- Да. Но не доучился.
- Выгнали? Почему? Учились плохо? - Лена с сочувствием смотрела на меня.
Отвечать на этот вопрос совсем не хотелось. Сказать о истинных причинах, значит опять вогнать себя в воспоминания о Тане – моей первой любви.
- Товарищ лейтенант, я ушёл сам в середине четвёртого семестра, со второго курса. Устал от учёбы. Решил отдохнуть.
Лена смотрела на меня и улыбалась, засмеялась:
- Ну, и как отдых? Курорт?
Похоже, что Лена решила продолжить диалог. Села на кушетку, предназначенную для отдыха суточного наряда. Я стоял у окна. Не по стойке "смирно", конечно, но и не вальяжно. Всё же с офицером разговаривал, хоть и офицер в юбке.
- Не курорт, конечно. Но и не тюрьма!
За углом коридора раздались шаги и стихли. Совсем рядом, открылась и закрылась невидимая из дежурки дверь.
А Лена не унималась и расспрашивала меня про учёбу. Я односложно отвечал на её вопросы. Честно говоря, даже устал от её активности. Но отметил для себя, что я давно не говорил с девушками, а потому и поддерживал диалог. К ней же у меня вопросов не было. Не возникало желания поинтересоваться о том, как она оказалась в армии, да ещё офицером. А ответ на главный вопрос я знал: не замужем!
- Я сразу догадалась, что Вы уже не мальчишка со школьной скамьи. Привлекли меня Ваши разговоры с другом Гусевым и подполковником Кандарицким. Вот и Канаков Вас частенько грамотеем называет. Так Вы правда Диккенса читали?
Этот вопрос, теперь пущенный как стрела, попал мне в сердце. "Давида Копперфильда" Чарлза Диккенса мы читали вслух вместе с Таней, уже тогда, как объяснились в любви. Стало больно. Нет мне покоя от Тани. Будто знала о ней Лена и специально вернулась к разговору о Диккенсе. Я разволновался, а потому немного нервно ответил:
- Я много читал, я уже сказал Вам об этом, - вот тут меня и понесло, - и "Войну и Мир" полностью, ещё учась в школе, прочитал.
Лена, заметив моё раздражение, смотрела на меня удивлёнными глазками.
- Виталик, ты что распсиховался? Что в этом вопросе такого? Я тоже Диккенса люблю...,- как-то резко Лена перешла на "Ты".
- Кого это ты, Лена, любишь? - раздался из-за угла голос начальника штаба.
Он с улыбкой в усах нарисовался перед окном в дежурку.
Встали по стойке смирно.
- Так о какой любви ты распинаешься перед сержантом Сыровым? - и смеялся от души.
А мы стоим, как пришибленные. А Канаков смотрел на нас будто любовался и продолжал улыбаться. Молчание как-то затянулось. Должна была прозвучать его любимая команда: "Ну-ка, быстро по местам службы!" Но, к удивленью моему, услышали:
- Ладно, поворкуйте. Обед! - и ушёл к себе в кабинет.
- Вот же жук-разведчик, - чуть не выпалил я вслух при Лене.
Но через пять минут он вызвал Лену к себе в кабинет. Вот и поворковали.
С этого и началось наше общение.
Пролетали дни, похожие, как братья близнецы. Я уже и в календарь не заглядывал. В голове уже железно закрепился «армейский постулат»: Дембель неизбежен, как крах капитализма. Я заступил в следующий из внеочередных нарядов – это было наказание. Скажу: не правомочное!
7 марта 1980 года. Обычное армейское утро. У командира полка совещание. Наступила тишина. Только часы тикают, неумолимо отсчитывая время до дембеля. У штабного подъезда мнутся дежурный по части и его помощник: в штабе уже жарко.
Пришла на службу Лена «секретчица». Обрадовалась, что на сегодня у неё хороший собеседник. Как-то незаметно наше общение переросло в своеобразную дружбу. Поздравил Лену с наступающим женским праздником и вручил открытку. В шутку пожелал Лене дослужиться до генерала. Разумеется, что такие неуставные взаимоотношения с офицером возможны были один на один, без лишних свидетелей.
Я последнее время присматривался к Лене. Умом понимал, что она мне нравится. Её широкий кругозор делал общение с ней лёгким и непринуждённым. Общие интересы в области радиотехники и литературы. А ещё она любила всякие математические загадки. Завораживала её работа на пишущей машинке. Казалась, она совсем не смотрела на клавиши. За свою жизнь я видел только одного человека, который так владел этим устройством. Я иногда вставал в дверном проёме в её малюсенький кабинетик и любовался, как она стучит по клавишам. И каждый раз образ Лены становился туманным. И вроде бы не Лена уже, а моя Таня строчит на телетайпе, а я диктую тексты телеграмм. Как-то с Таней зашли на телеграф на нашей почте к её подружке. Вот тогда Таня и показала мне свои способности.
Однажды я выразил своё восхищение. На это Лена мне сказала, что может печатать надиктованный текст с закрытыми глазами. Для меня такое мастерство тоже было не в диковинку, но я согласился принять участие в эксперименте:
— Виталь, завяжи мне глаза вот этим шарфиком. Ты будешь мне диктовать какой-нибудь текст, а я буду печатать. Потом проверим, сколько я сделаю ошибок. Грамматику тоже проверим, — Лена сияла от своей выдумки.
Я согласился. Осмотрел помещение. Как назло - ни одной газеты. На дежурстве запрещалось читать и отвлекаться от службы.И тут я вспомнил, что в дальнем углу нижнего ящика стола поселилась детская книжка «Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна.» Книга обнаружилась совсем недавно. Кто-то впал в детство и читал эту книгу во время дежурства. Такой вывод я сделал из того, что вложенная закладка перемещалась в глубь книги.
— Лена, Том Сойер подойдёт? — спросил я, открыв книгу на вложенной закладке, — а диалоги тоже читать?
— Пойдет! Диалоги — тоже! Откуда у тебя эта детская книжка? Ты читаешь? — Лена озорно, по-детски засмеялась.
Красивая, всё же, она девушка. Ей двадцать три в феврале было, мне будет в мае. Только чрезмерно шустрая, непоседа. Но по всему было видно, что девушка она добрая и покладистая. Как моя первая любовь Таня.
Я всмотрелся в текст на странице с закладкой. Успел понять о чём речь.
— Виталь, завяжи мне глаза, чтобы потом не сказал, что я подглядываю, — хихикнула Лена.
Похоже она была в какой-то детской эйфории от своей выдумки.
Я взял из её рук дамский шейный шарфик, подошёл к Лене сзади, склонился и стал завязывать шарфик на глаза. До меня дошёл лёгкий аромат её духов. Как же я давно не был так близок к девушке! захотелось поцеловать её в щёчку.
Всплыли, как наяву, две последние ночи на кануне ухода в армию. Но Оля отказалась от меня после всего того, что произошло с нами впервые за многие годы нашего общения.
Лена вздрогнула, когда я прикоснулся рукой к её щёчкам, поправляя тонкий и лёгкий, как воздух, шарфик.
— Лена, ты готова?
— Давай! Читай!
Там, где по закладке открылся текст, шла речь о том, как Том уговаривал свою подружку Бекки поцеловать его.
Когда я читал следующие предложения, я заметил, как порозовели щёчки Лены, похоже она начала немного нервничать:
"— Ну, Бекки, теперь уж все кончено, — только поцеловаться. Тут нет ничего страшного, это пустяки. Ну, пожалуйста, Бекки!
Он дергал ее за передник и за руки.
Мало-помалу она сдалась, опустила руки и подставила ему лицо, раскрасневшееся от долгой борьбы, а Том поцеловал ее в алые губки и сказал:
- Ну, вот и все, Бекки. Теперь уж ты никого не должна любить, только меня, и ни за кого, кроме меня, не выходить замуж, никогда, никогда и во веки веков! Ты обещаешь?"
— Виталь, хватит на этом. И так уже больше пол-страницы напечатала, давай проверим, что получилось, — Лена сдёрнула повязку с глаз. Грустно взглянула на меня.
Текст сверяли с книжным, опять перечитывая тоже самое. Румянец так и не сходил с лица Лены. Ошибок не нашли, кроме трёх опечаток, в самом конце. Волнение сказалось.
Пережили праздничные дни.
Два следующих дня было всё нормально. Без происшествий. Заступил в четвёртый из объявленных нарядов. И тоже всё как обычно.
После обеда в свою секретную комнату заходила Лена с ворохом каких-то папок. Она принесла их от начальника штаба. Я помог ей зайти в "келью". Лена исчезла за дверью. Вскоре послышался стук печатной машинки.
Полк ушёл на ужин, который был назначен на час раньше. Раньше потому, что после обеда по техническим причинам не показали фильм. Перенесли кино на вечер, чтобы не ломать режим отбоя в полку. Канаков — начальник штаба, сегодня ответственный.
В полку тишина, в штабе — тоже. Только за дверью в секретную комнату периодически стучит печатная машинка.
Я стоял у окна в дежурке. Дверь из секретной комнаты открылась. Лена подошла ко мне. Так молча и стояли. Опять до меня дошёл лёгкий аромат её духов.
После того случая, как она печатала под диктовку текст из детской книжки, образ Лены с завязанными глазами стал вставать передо мной, стоило мне сомкнуть веки перед сном. Как-то мелькнула мысль: «Стройная, грациозная, красивая, как греческая Богиня Правосудия Фемида. Весов и меча только в руках не хватало». А днём хотелось чаще видеть её. А она, как на зло, стала сидеть теперь за закрытой дверью.
И вот она стоит рядом и тоже смотрит в окно.
— Работы начальник подкинул, — усталым голосом сказала Лена, — а ты не устал через сутки крутиться в штабе, как Фигаро?
- Надоело, честно говоря. Зато с твоей кельей рядом. Ради этого покручусь напоследок, — лукаво сказал я. Вот только зачем?
Лена будто не слышала меня. Никакой реакции.
— Домой-то тянет?
Я не знал: сказать ли честно или ответить так, как скажет любой солдат. Пауза затягивалась.
— Как сказать? Меня дома только бабушка ждёт не дождётся.
Теперь Лена затянула паузу в диалоге.
— Виталик, поцелуй меня в губы, как Том Сойер свою подружку Бекки, — взяв меня за руку неуверенно проговорила Лена, пытаясь повернуть меня другой рукой к себе, взяв за локоть. Я поддался. Как кролик, под гипнозом её глаз медленно потянулся к её губкам. Гипноз разом пропал.
— Лена, после этого ты скажешь мне, как Том Сойер, что я после этого уже никого не должен любить, только тебя, и ни на ком… — я не успел договорить.
Лена обняла меня и прижалась к моим губам…. Я машинально прижал её к себе. Поцелуй затянулся. Я не знал, что потом делать, потому не выпускал Лену из объятий. А сердце готово было выскочить из груди....
Скрипнула ручка входной двери в штаб.
— Сержант, почему за дверями не следишь? Что, трудно плотника вызвать?
Картина маслом: перед начальником штаба, в положении "Смирно", виновато опустив глаза в пол, стояли сержант и молодая девушка с лейтенантскими погонами.
— Вольно! быстро по местам службы, — строго сказал Борис Филиппович.
Сказал-то строго, а усы шире чем обычно. Улыбался значит.
Только Борис Филиппович скрылся за поворотом коридора, Лена шмыгнула в свою безымянную комнату, в которую, как известно было всем, вход запрещён. Таблички с назначением комнаты на этих дверях не было.
Ночью из головы не выходила Лена. Не выспался. Весь день ходил квёлый. Лены на службе не появилась. А вчера она ушла вместе с начальником штаба уже почти в полночь. Я знаю, что Борис Филиппович увёз её в общежитие на своём УАЗике.
Оставался последний внеочередной наряд. И тоже всё было как обычно.
Утро. На службу стали приходить офицеры и прапорщики. Пришла и Лена. О которой я думал уже две ночи. Должна быть какая-то логическая развязка. Я уже не мальчик и понимал, что поцелуй Лены не шалость девчонки, которая мечтала и искала случая впервые поцеловаться с парнем.
Лена зашла в дежурку. Я по уставу приветствовал офицера. Выполнив процедуру допуска в секретную комнату, выдал Лене ключи. Она склонилась над столом, расписываясь в книге. А до меня опять дошёл лёгкий аромат её дурманящих духов. Лена грустно улыбнулась и скрылась за дверь. Она чувствовала, что я смотрел ей в след, перед тем, как скрыться за дверь повернулась, опять грустно улыбнулась. Дверь плавно закрылась.
В тот день было серьёзное происшествие. Придурок-солдатик порезал себе на руках вены в штабном туалете. Спасли. Но в душу мне нагадили. Об этом в рассказе «Пять нарядов вне очереди».
Сдал дежурство. Ушёл в роту и свалился на кровать. Перед глазами опять образ Лены. Прокручивался момент: она испугана видом лужи крови. Бледная. Она сама из штабной аптечки взяла нашатырь… Видение растворилось будто нашатырь отогнал.
Теребит за руку дневальный по роте. Видимо, я в сон провалился. Дневальный сообщает, что просят меня явиться к начальнику штаба. Умылся и пошёл. Поплёлся огребать новую порцию нарядов вне очереди.
— Ты, Сыров, молодец. Не растерялся, и кровь остановил, и помощь вызвал. Молодец! Объявить благодарность перед строем не могу. Сам понимаешь, случай не тот. Но от меня, правда — молодец!
Канаков серьёзно, без ухмылок и улыбок смотрел мне в глаза. Пожал мне руку.
— Жалко, что дембель у тебя скоро. А осенью и Гусев домой улетит.
Не мог Борис Филиппович без приколов.
Я уже собрался просить разрешение удалится, поняв, что «обряд награждения» на этом закончился. Но в глазах Бориса Филипповича заблестели огоньки. Он не по уставному сказал:
— Скажу я тебе на последок, Виталий, вот даже не знаю, за что я люблю тебя, как сына (говорили, что у Канакова сыновей не было - три дочери). Пожелаю тебе удачи в жизни и настоящей любви с Леной. Ну иди давай, он подтолкнул меня по-дружески к двери. Уходить по форме устава было совсем неуместно.
Я уже был почти за дверью, услышал:
— Виталий, ох, увезёшь ты у меня Ленку на свой Урал. Не прощу! — он засмеялся, — ну беги, ужин скоро.
Я ушёл. Но в душе будто слиток свинцовый. Тяжёлый и синюшный, как дождевая осенняя туча!
Видимо Борис Филиппович позавчера переговорил с Леной о том, что увидел нас объятиях. О чём они говорили — пока неизвестно.
Я всегда ценил Канакова. Знал, что он порядочный и справедливый мужик, и настоящий офицер.
И опять полетели серые будни. С Леной теперь общался совсем мало. Но при встречах с ней она немного смущалась. Да и у меня на лице, наверняка, прорисовывался румянец, горели уши.
9 мая утром вызвал меня мой шеф подполковник Кандарицкий. Без многословия вручил мне маленькую бумажку. Это была подписанная начальником штаба увольнительная записка. Время увольнения: с 15—00 9 мая до 21—00 10 мая.
— Виталик, теперь зайди к Канакову, — улыбаясь сказал Олег Леонидович, — удачи тебе, сынок.
Я ушёл, совершенно ничего не понимая.
Попросил дежурного, доложить начальнику штаба, что я прибыл. Тот сказал, что меня ждут.
Зашёл в кабинет.
- Товарищ подполковник, сержант Сыров по вашему приказанию прибыл.
— Сержант, с ефрейтором Гусевым наденьте повязки «Патруль» и к бане. Дежурить, пока не кончится пиво. Всех, кто попытается через забор приобрести это пойло, задержать.
— Есть, товарищ подполковник, разрешите идти, — отчеканил я.
— Нет, не разрешаю! — в глазах Канакова опять засветились огоньки, улыбка в усах, — Олег Леонидович тебе увольнительную передал?
— Передал, спасибо, товарищ подполковник. Только зачем мне столько времени? Что я ночью делать в городе буду?
— Сыров, как ты всегда много говоришь! Иди давай и не задавай вопросов. Сам найдёшь, что делать. Можешь без "парадки" идти. Дай-ка пометку сделаю в увольнительной, что служебная. Деньги-то есть?
Он, вроде, как полез в карман за кошельком.
— Есть, на днях же зарплату выдавали.
Зарплата моя была 20 рублей 80 копеек. Для солдата в те годы это были деньги. Рядовой получал 3 рубля 80 копеек.
Я ушёл, пожимая плечами. Причём тут ещё и деньги?
— Может, таким образом дал добро — водки купить, праздник отметить? — с иронией подумал я. Странный, всё же, Канаков.
Рядом с территорией части была городская баня. Рядом с баней два специальных пивных ларька. Столики круглые высокие. Правда, под открытым небом. Культурно всё. Вот ушлый солдатский народец и повадился вёдрами приобретать пиво. В заборе постоянно выдёргивали нижние гвозди, раздвигали в стороны доски. Забор ремонтировали, но дыра всякий раз появлялась снова. Такой тайный лаз. Через него и в самоволку ходили. Тайный, но про него знали все, разумеется, и начальник штаба. Солдаты сердобольным мужикам передавали емкость для пива, вплоть до ведра, из которых мыли полы в казарме, а те приобретали пиво и передавали через этот лаз. Были и отчаянные парни — просто перелазили через забор в том глухом углу части. Стройбат ведь, строгости особой не было.
Вот и направились мы в это своеобразное дежурство. Прихватили фотоаппарат.
Пиво в ларьках кончилось быстро. В часть идти не хотелось. Пошли к обрыву. Сфотографировались. Направились в сторону КПП.
Слышу знакомый голос сзади:
— Виталик, постой.
Поворачиваюсь. Вижу Лену. Она в гражданской одежде. Впервые её увидел без формы. Красивая, стройная! И сутулость исчезла. В голове мелькнуло: «Зачем она здесь, на окраине города? Не в баню же ходила? Да и баня сегодня не работает"
Гусев деликатно оставил нас вдвоём, медленно побрёл в сторону части.
Скажу кратко. Эту встречу устроил нам Борис Филиппович. Он специально послал меня и Гусева в этот немыслимый патруль. Туда и подошла Лена.
В три часа дня вышел из части. Не далеко от КПП меня ждала Лена. Погуляли по городу, почти молча. Сходили в кафе. Она пригласила меня к себе в гости. Перед этим зашли в магазин, где Лена купила бутылку марочного портвейна и шампанского. Я купил шоколадки и конфеты в коробке.
Вернулся я в часть наследующий день, но на много раньше, чем время, указанное в увольнительной записке, ещё до обеда.
В оставшиеся до дембеля дни, Лену я больше в части не видел. Узнал, что на следующий день она убыла в отпуск. Да говорили, что перевели её в другую часть.
20 мая 1980 года я был демобилизован.
А 23 мая с другом Востоковым покинем нашу часть. Поедем навстречу новой жизни. К которой придётся приспосабливаться. Размерный образ жизни в армии притупил и так не богатый опыт просчитывать гражданские ходы и «прогибаться».
А что-же Лена?
При всей симпатии к Леночке, не влюбился я в эту девушку. Тогда при встрече, которую устроил Канаков, я вкратце ей рассказал, о том, что творилось у меня в душе, что с юности живёт во мне образ девушки, которая была на много старше меня. Сказал, что это была взаимная любовь, с первого взгляда. А через год она исчезла не объяснившись. Я не рассказал подробности своей трагедии. Сказал, что живу с надеждой на встречу со своей первой любовью.
— Так вот почему ты сказал, что ждёт тебя только бабушка. Теперь всё ясно.
Лена грустными глазками смотрела на меня. А я не в силах был вымолвить и слова.
— Наверно, ты не обязан хранить верность той, которая оставила тебя много лет назад. Вряд ли она…, — Лена резко замолчала, а потом продолжила, — ты же никому этим не изменишь, а я хочу быть сегодня с тобой.
Её милое личико покрылось ярким румянцем. Но она просящим взглядом смотрела мне в глаза. Я тоже был смущён таким откровенным предложением. И тоже залился краской.
Какими словами Лена собиралась продолжить прерванную фразу? Хотела ли она сказать, что ожидания мои напрасны, или что не хранит мне верность моя первая любовь? Так или иначе, эта короткая незаконченная фраза возымела действие. И я уступил Лене и остался с ней.
Утром понял, что Лена — это только мимолётное увлечение, и оставаться дальше у Лены было бы полной бестактностью. Лена тоже это почувствовала. Но на пороге она также горячо поцеловала меня.
— Я поняла, Виталик, что ты верный и порядочный мальчик. Ты меня Таней ночью назвал…. Прощай.
Рассказывая Лене про свою первую любовь, я счёл, что не стоит называть имя моей девушки из юности. И Лена не спросила. Значит, и правда Лену Таней назвал.
А на душе опять свинцовая тяжесть.
— Почему у меня с девушками никак не складываются отношения? — пытал меня внутренний голос.
Про Леночку вспомнил только прибыв домой. На душе скребли кошки…. И только осознание того, что за время дороги домой я влюбился в попутчицу, ехавшую до Перми, быстро погасли грустные воспоминания о красивой девушке Лене с лейтенантскими погонами. В армейском альбоме храниться коллективная фотография девушек нашего полка. Среди них есть и Лена.
Пять нарядов вне очереди
В ноябре 1979 года побывал дома. Вернулся и совсем служить стало в облом. И домой не тянуло, и в полку всё надоело. В штабе уже окончательно «притёрся».
Как то совсем незаметно встретили Новый 1980 год. Даже если принять самый худший расклад, то до «дембеля» оставалось ещё полгода. А рвение к службе совсем исчезло. Апатия и махровая лень окутала меня. Ко всему пропал интерес. Устал будто. И на душе кошки скребли.
Уже в феврале «добровольцев», изъявивших в своих рапортах желание служить в Афганистане, собрал начальник штаба и замполит полка. Нас заставили забрать наши рапорта. Таких «писак» было больше десятка.
Оставалось ждать дембель. Всё шло своим чередом. Свободное время стал часто проводить в клубе. Брался за гитару: играл в полковом ВИА. Но и это не радовало.
Шеф мой, подполковник Кандарицкий, насел на меня с уговорами остаться в армии и хотел направить меня в школу прапорщиков. Я отказался, шутливо отговорившись:
— Олег Леонидович, вы же знаете поговорку: «Курица — не птица, прапорщик — не офицер».
— На гражданку уйдёшь, чем займёшься? Доучиваться будешь? — уже не в первый раз он задавал этот вопрос.
— Да, конечно.
— Правильно! Учись сынок — будешь инженером, а не доучишься — будешь офицером, — Олег Леонидович захохотал.
— Не правда! Я с этим не согласен. Военное училище — это тоже высшее образование.
Когда мы были с ним один на один, я мог называть его по имени-отчеству. Меня же он звал Виталиком. С ним сложились отношения, похожие на дружбу. Такая дружба, наверно, бывает между отцом и сыном. В последние месяцы мы часто с ним вели житейские разговоры. О многом я ему рассказал. Не стал про любовь с ним говорить. Просто на его интерес сказал, что на гражданке меня ждёт девушка. Больше он не интересовался. А на самом деле никто меня не ждал. Писала одноклассница. Но вряд ли она меня ждала. И за время службы девушек у меня не было. Никто был мне не нужен.
А недели пролетали как пули, приближали «дембель».
В первых числах марта 1980 года уехал домой мой закадычный друг Андрей Сычёв. Он всю службу был полковым художником. Случилась в его семье беда — скоропостижно умер отец. Андрея отпустили на похороны, и он больше не вернулся. Демобилизовали через военкомат.
К 8- марта готовили концерт для наших женщин. Я принял участие — играл в ансамбле. Только участие моё в концерте оказалось довольно оригинальным. В день концерта я был в наряде — дежурил по штабу. А наряд был внеочередной! Сдержал начальник штаба своё слово:
— Сыров, я всё равно найду повод всунуть тебе пяток нарядов вне очереди. Не переживай, всё будет по совести, — усмехаясь, сказал мне как-то ещё в сентябре Борис Филиппович.
Конечно , меня подмывало напомнить ему Дисциплинарный устав, что не по «закону» будет наказание. Но не решался. Он, видимо, считал, что в знаниях в части Дисциплинарного устава у меня есть пробел. Вот и «пугал» меня нарядами вне очереди. Если Дисциплинарный устав в этой части как-то «защищал» меня — я сержант, то вот для дружка моего — ефрейтора Гусева, такое наказание было вполне приемлемо.
Разговор этот состоялся после очередной разборки в штабе. Меня он обвинил, что у меня при дежурстве часто бывает заляпанным стекло отпечатками чьих-то ладошек. Это стекло отделяет помещение дежурки от коридора. Вообще-то, эти ладошки на стекле появлялись почти каждый день. Я знал, кому они принадлежат. А так как я совсем уже охладел к службе, то мне уже было всё равно. Я уже ничего не «боялся». А потому не бегал с тряпкой каждый раз.
Как в детстве бывало, когда перегибали палку с моим воспитанием, мне был не страшен ни ремень, ни другие угрозы. А потому решился объяснить начальнику штаба, почему на стекле часто бывают отпечатки чьих-то ладошек. Я даже и не думал, что он будет слушать мои доводы.
— Ну-ну. Давай валяй свою версию, — ехидно улыбаясь, подначивал меня Борис Филиппович, — ты, Сыров, меня знаешь: если сочту, что ты прав, считай, что опять ты с «крючка сорвался».
Был в полку один офицер, у которого всегда были сырые и холодные ладошки. Неприятно тем, кто здоровался с ним по ручке. И мне не раз довелось. Была у этого офицера привычка: встать у остекления дежурки и опереться обеими руками на стекло при разговоре с дежурным. Вот и оставались отпечатки на стекле.
Я рассказал про это Борису Филипповичу. А фамилию того офицера умышлено не назвал. Да чёрт меня дёрнул ещё добавить:
— В романе Диккенса «Дэвид Копперфильд» описан такой «лягушонок» по имени Урия Гип, с вечно холодными и мокрыми руками.
Бориса Филипповича будто током дёрнуло. Он всегда с офицерами здоровался по ручке, разумеется, когда это было уместно. А я попал в десятку! Он нервно зашарил по карманам и вытащил носовой платок. Потом сунул его обратно. Он понял, кого я имел в виду.
— Ладно, грамотей, опять выкрутился, — вроде как с досадой произнёс Борис Филиппович.
Он направился было к себе в кабинет, но развернулся и зашёл в туалет. Из-за неплотно закрытой двери я услышал шум воды в кране. Брезгливый был Борис Филиппович. Наверно, в тот день Борис Филиппович уже поимел контакт «лягушачьими лапками». То-то его передёрнуло так.
В тот день это была не последняя «атака» на меня.
Время обеда. Полк строится на плацу. Минут через десять совершится «железный поток», так в шутку называли поротное передвижение личного состава на обед. А мне вспоминались строчки из повести Александра Серафимовича «Железный поток»:
«…Огромный людской поток — не то табор переселенцев, не то армия — входил в казацкую станицу…». Весело было наблюдать, как несколько сотен человек шли в направлении столовой. Шли набивать утробы не очень наваристыми супами, кашами, да густым «напитком», напоминающим мужскую физиологическую жидкость. Особенно была отвратительна перловка. Её в солдатской среде называли «шрапнелью».
Дежурный по части и его помощник уже в столовой. Контролируют накрытие столов.
У меня в дежурке на кушетке сидит и дремлет посыльный. Скромный худенький мальчишка. Предложил ему со своей ротой пойти в столовую. А то ведь заглотят его «пайку» сослуживцы. Такой мальчишечка не сможет себе выпросить на раздаче полноценный обед. Уж больно забитый он. Он обрадовался. С улыбкой убежал на плац.
В штабе, казалось, я остался один. Точно не знал: на месте ли начальник штаба. Я надолго заходил в кабинет командира полка и мог не видеть, как ушёл Борис Филиппович.
Позвонить на КПП и узнать, не выехал ли он с территории полка, я поленился. Да не сделал ещё одного вывода, когда услышал из-за закрытой двери в секретную комнату стук печатной машинки. Вход в эту комнату был из дежурного помещения. Там несла службу наша «секретчица» — девушка лейтенант. Леночка — для офицеров. И Лена — для сержантов, но не для всех. Только для тех, кто имел счастье общаться с ней благодаря несенью службы в штабе.
Была примета: если Лена на службе, а дверь в её секретную комнату закрыта, значит, начальник штаба где-то в полку. Он всегда ругал Лену за то, что она сидела с открытой дверью и болтала с находящимися в дежурке офицерами и сержантами. Писарь начальника штаба говаривал про неё: «Как такая болтушка может служить в секретчиках?». Девушка и правда была общительной.
Лена была на месте, за закрытой дверью. А потому, Борис Филиппович с большой вероятностью мог быть у себя в кабинете. Хотя для меня это было безразлично. Безразлично его присутствие или отсутствие в штабе. Я же видел его каждый день. Не зависимо: был ли я дежурным или нёс свою повседневную службу при штабе.
Тесное общение с Леной началось после того случая, когда я пытался отвертеться от придирок начальника штаба за заляпанное стекло в дежурке. Лена была свидетелем это разговора. Видел, как она похихикивала, когда я того "мокрорукого" офицера сравнил с Урией Гип. Начальник штаба ушёл, с Леной мы остались одни в дежурке
- Сержант, а Вы Диккенса Читали? - с иронией спросила Лена,- Ваше имя Виталий, ведь так?!
Меня заело немного. А потому и понесло:
- Да, Виталий. Я много чего прочёл в своей жизни...,- ответил я резковато, но глянул на Лену, и желание выпячивать себя в глазах этой симпатичной девушки исчезло.
- Виталий, похоже, что служите Вы не со своим годом,- Лена будто не заметила мою нервозность.
А у меня недоумение: "К сержанту-срочнику на Вы обращается"
- Не со своим,- уже спокойно ответил я.
А Лена с улыбкой рассматривала меня буто впервые видела. Я раньше, когда заступал в наряды "помдежем" по части, многократно виделся с ней, но разговоров на неслужебные темы не заводили. Хотя для себя отмечал, что хоть и с офицерскими погонами она, но вполне нормальная, без "выпендрёжа" с солдатами и сержантами . И внешне она была приятна мне. Чего греха таить: красивая!!! Сутулилась слегка только будто стеснялась своего высокого роста.
- Учились? В институте? - продолжала пытать меня Лена.
- Да.Но не доучился.
- Выгнали? Почему? Учились плохо?- Лена с сочувствием смотрела на меня.
Отвечать на этот вопрос совсем не хотелось. Сказать о истинных причинах, значит опять вогнать себя в воспоминания о Тане.
- Товарищ лейтенант, я ушёл сам в середине четвёртого семестра, со второго курса. Устал от учёбы. Решил отдохнуть.
Лена смотрела и улыбалась, засмеялась:
- Ну, и как отдых? Курорт?
Похоже, что Лена решила продолжить диалог. Села на кушетку, предназначенную для отдыха суточного наряда. Я стоял у окна. Не по стойке "смирно", конечно, но и не вальяжно. Всё же с офицером разговарил, хоть и офицер в юбке.
- Не курорт, конечно. Но и не тюрьма!
За углом коридора раздались шаги и стихли. Совсем рядом открылась и закрылась дверь. А Лена не унималась и расспрашивала меня про учёбу. Я односложно отвечал на её вопросы. Честно говоря, даже устал от её активности. Но отметил для себя, что я давно не говорил с девушками, а потому и поддерживал диалог. К ней же у меня вопросов не было. Не возникало желания поинтересоваться о том, как она оказалась в армии, да ещё офицером. А ответ на главный вопрос я знал: не замужем!
- Я сразу догадалась, что Вы уже не мальчишка со школьной скамьи. Привлекли меня Ваши разговоры с Вашим другом Гусевым и подполковником Кандарицким. Вот и Канаков Вас частенько грамотеем называет. А Вы правда Диккенса читали?
Этот вопрос,теперь пущенный как стрела, попал мне в сердце. "Давида Копперфильда" Чарлза Диккенса мы читали вслух вместе с Таней, уже тогда, как объяснились в любви. Стало больно. Нет мне покоя от Тани. Будто знала о ней Лена и специально вернулась к разговору о Диккенсе. Я разволновался, а потому немного нервно ответил:
- Я много читал, я уже сказал Вам об этом, - вот тут меня и понесло, - и "Войну и Мир" полностью, ещё учась в школе, прочитал.
Лена, заметив моё раздражение, смотрела на меня удивлёнными глазками.
- Виталик, ты что распсиховался? Что в этом вопросе такого? Я тоже Диккенса люблю...,- как-то резко Лена перешла на "Ты".
- Кого это ты, Лена, любишь? - раздался из-за угла голос Канакова.
Он с улыбкой в усах нарисовался перед окном в дежурку.
Встали по стойке смирно.
- Так о какой любви ты распинаешься перед сержантом Сыровым? - и смеялся от души.
А мы стоим, как пришибленные. А Канаков смотрел на нас и продолжал улыбаться. Молчание как-то затянулось. Должна была прозвучать его любимая команда: "Ну-ка, быстро по местам службы!" Но к удивлению моему мы услышали:
- Ладно, поворкуйте. Обед!- и ушёл к себе в кабинет.
- Вот же жук-разведчик, - чуть не выпалил я вслух при Лене.
Но через пять минут он вызвал Лену к себе в кабинет. Вот и поворковали.
Дежурство в штабе стало похоже на своеобразную игру. На меня и моего дружка Гусева Валеру устроил Борис Филиппович «охоту». Он всё время «придирался» к нам, надо сказать вполне справедливо, чтобы найти причину «вкатить нам внеочередные наряды». Эта «охота» была чем-то сродни «профилактике против гриппа»: чтобы мы не расслаблялись.
Обед в полном разгаре.
В дежурке раздаётся телефонный звонок. Звонит городской телефон. У дежурного по штабу была неблагодарная обязанность: всем запрещать пользоваться по этому телефону в личных целях. Он был больше предназначен для приёма входящих звонков. А дежурный отдувался. Попробуй, откажи некоторым офицерам. Прут, как танки.
Снимаю трубку, представляюсь. Нежный женский голосок просит меня, как-нибудь по возможности, пригласить к телефону одного из молодых офицеров. Служил он у нас ещё меньше года.
В исключительных случаях можно было это позволить. Все мы люди и бывают ситуации, когда можно отступиться от этого правила. В те времена не было сотовых телефонов. А если кому то из офицеров или прапорщиков требовалось позвонить домой или друзьям, они могли это сделать, выйдя за территорию полка. Метрах в ста от КПП был телефон-автомат. Но часто случалось, что в полку днём с огнём и овчаркой-ищейкой было невозможно найти двух копеечную монету. Вот и ломились к запретному телефону.
Я по внутреннему телефону звоню в роту. Но мне дневальный сообщил, что этот офицер увёл личный состав в столовую. Попросил дневального, чтобы тот офицер после обеда подошёл в штаб. Ему будут звонить по «городу».
Обладательнице нежного голоска сообщаю:
— Извините, но я не могу сейчас пригласить лейтенанта N-ского.
Положил трубку. Докладывать причины счёл не нужным. Всё же воинская часть.
Прошло секунд десять, не больше. Раздаётся два коротких зуммера. Это значит, что меня вызывает начальник штаба. С утра я принёс ему на ознакомление книгу телефонограмм. Однозначно считал, что он решил вернуть её мне.
Как положено, зашёл в кабинет. Приглашения подойти к столу и забрать книгу не последовало. У Бориса Филипповича глаза поверх очков. Левый глаз прищурен, правым смотрит на меня, будто через прицел. Усы шире, чем обычно — значит, улыбается. Дед будто дал три очереди из пулемёта Дегтярёва ДП-27: короткая, длинная и ещё короткая:
— Сержант Сыров, в Советской Армии НЕТ слова «НЕ МОГУ»!!! Ты понял?
Я же в толк не возьму, «спятил дед» совсем, что ли? Он, видя, что я стою, как контуженный даёт, мне развёрнутое разъяснение:
— Сыров, сержант Советской Армии, докладывает какой-то писклявой бабе, что он «Не может». Ты почему позоришь звание, кто тебе дал право клеветать на Армию? Не может он! Ишь ты — совсем «обурел» перед дембелем.
Я и опомниться не успел, как раздалось ещё четыре «выстрела». Будто стрелял теперь «дед» из Макарова. Каждое слово, как выстрел. «Стрелял» с удовольствием:
— Пять нарядов вне очереди! — дед ликовал.
— Есть! Пять нарядов вне очереди. Разрешите идти, товарищ подполковник.
Знал я, что превысил он полномочия, да вот решил не спорить.
Лицо его, глаза, все выдавало его растерянность. Он явно ждал от меня, что я опять буду сопротивляться и оправдываться. Ему явно хотелось получить от меня веские доводы в своё оправдание. Только уж тут я мог ущипнуть его за нарушение Дисциплинарного Устава. Но спорить, доказывать и на память вспоминать Дисциплинарный устав я не был настроен. Да и не прилично поучать начальника штаба. Опять же не по Уставу. Я согласился с судьбой.
Я уже был у самой двери, как вслед услышал его напутствие. Я повернулся лицом к Борису Филипповичу. Я уж думал, что отменит своё решение. Не прав ведь. Не по уставу.
— Сержант, ефрейтору Гусеву, дружочку своему, передай, чтобы график по дежурству исправил с учётом твоих заслуг! — былой растерянности на его лице будто и не бывало.
— Есть, товарищ подполковник! — с улыбкой выпалил я.
Я уже хотел по полной форме просить разрешение удалиться, но Борис Филиппович пренебрежительно махнул рукой, давая понять, что я могу топать восвояси без «козыряний и строевых маршей». Но повода зацепиться я ему не дал. Ушёл, как предписывает Устав.
Вернулся в дежурку. Там уже сидел посыльный.
Вот не знал то я, что у «деда» параллельный телефон в кабинете! Этот жук много чего наслушался, наверно!
Сразу всплыл разговор, который я затеял с дежурной медсестрой из госпиталя во время одного из недавних своих дежурств. Она вечером, уже после отбоя в полку, передавала телефонограмму о выписанных и поступивших в госпиталь солдатиках нашего полка. Госпиталь совсем рядом. Даже общий забор с нашей частью.
Из госпиталя часто получал такого рода телефонограммы. А тут видимо, опять совпадали дни наших дежурств. Голосок её, как у девочки. Лился ручейком журчащим. Сказки бы ей рассказывать! А перед глазами у меня рисовался образ хорошенькой, стройненькой медсестрички в белом халатике, с чёрными волосами и чёлочкой. И, непременно, по имени Таня.
Имя я угадал. При передаче телефонограмм она сообщала только свою фамилию. Ну и я, разумеется, только своё звание и фамилию. Я спросил её имя. Она назвалась Таней. Я совсем осмелел и предложил ей встретиться. Ведь совсем рядом. От КПП части до КПП госпиталя не более двухсот метров. В ответ я услышал приятный смешок.
— Сержантик! У меня внучек уже в первый класс ходит.
Было неприятно.
И вот теперь понятно, что имел в виду Борис Филиппович тогда вечером:
— Что, сержантик, сорвалась рыбка? — он опять смеялся в «усы».
Я тогда ничего не понял. А только опять подумал:- «Крыша у него к вечеру, что ли, едет? „Где, какая рыба“ в штабе?» У нас даже аквариума не было. И что за обращение: «сержантик»?
Вечером, сдав дежурство, рассказал Гусеву подробности о том, как вкатил мне Дед пять нарядов вне очереди. Ржали!
А Валера Гусев уже исправил график и внёс корректировки в Книгу приказаний. И предстояло мне заступить в очередной наряд через сутки, как раз в день концерта для наших милых дам. В Книге приказаний оставил автограф в том, что ждёт меня очередной наряд 6 марта 1980 года. А на 7 марта был назначен концерт.
Можно было после ужина завалиться спать. Но была намечена генеральная репетиция. Надо идти.
Всеми мероприятиями руководила женщина. Имя её я не помню. Она была военнослужащая, капитан. Ходила в военной форме. Разносторонняя женщина. С солдатами была доброжелательна. Точно её должности я не знал. Но точно — не заведующая клубом. На этой должности был солдат срочной службы с сержантским званием.
Мы быстро отыгрались и разошлись. Я не пошёл на вечернюю поверку и завалился спать. Заснул сразу.
Предстоящие десять суток будут самыми насыщенными за всю историю моих дежурств по штабу.
Следующий день был обычным, такой же, как все предыдущие. Но вечером опять заступать наряд.
На разводе суточного наряда присутствовал начальник штаба. Он только наблюдал за процедурой. Не вмешивался. Инструктажей не проводил.
Пару раз встретились с ним взглядом. Всё обычно. Но я понимал, что ему доставляло удовольствие видеть меня в числе очередного суточного наряда.
Разошлись по местам несения службы. Дежурным по полку заступил капитан Сулимский. Хороший мужик. Мне нравилось с ним дежурить.
Всё как обычно. После сигнала отбой, полк укладывался в кровати. Один за другим гасли окна казармы. Наступила относительная тишина.
Я на основании строевых записок, составленных по результатам вечерней поверки, сделал отчёт по расходу личного состава полка. Всех посчитали: кто в строю и в наряде, кто в госпитале лежит и на гауптвахте срок мотает…. Короче: всё по «полочкам», а сумма должна равняться численности полка на текущий день. Дежурный по части проверил мою работу, подписал листок и доложил в штаб дивизии. День был без происшествий.
Где-то на территории части ходил мой шеф подполковник Кандарицкий. Он сегодня тоже был, своего рода, в наряде. На каждый день из числа старших офицеров назначался ответственный. Как правило, это были штабные офицеры. Что входило в их обязанности, я точно не знаю. Виделось только одно: ответственный появлялся ещё до подъёма и уходил домой примерно через пару часов после отбоя. Ответственных всегда можно было видеть во время приёма пищи в столовой — контролировали процесс. У Кандарицкого оставалась последняя пара часов дежурства. Его полномочия закончится утром, и додежуривать он будет дома, в кровати с женой под боком!
Около 23 часов пришёл и Кандарицкий. Увидел меня. Удивился. Не смотря на присутствие капитана Сулимского, и его помощника (фамилии того сержанта я не помню уже), Олег Леонидович по-граждански обратился ко мне:
— Виталий, ты же вот на днях дежурил. Заменил кого-то?
— Можно и так сказать, товарищ подполковник, — ответил я.
— Почему: «можно»? — удивлённо спросил он.
Вместо меня, со смешком, ответил капитан Сулимский:
— Товарищ подполковник, сержант Сыров нарядов по самое горло хапнул. Сегодня утром подполковник Канаков рассказывал этот анекдотичный случай.
Сулимский хотел было рассказать про это, но Олег Леонидович перевёл разговор на служебную тему. Глянул в строевую записку. Просмотрел несколько последних листов Книги телефонограмм, заглянул в Книгу приказаний. Надел фуражку и пошёл к себе в кабинет. Остановился и, повернувшись в сторону дежурки, попросил меня зайти к нему. Сулимский кивнул мне головой.
Я зашёл следом за Олегом Леонидовичем. Он открыл одёжный шкаф и доставал шинель.
— Что там за анекдот?
Я рассказал. Рассказывал с азартом. Специально, чтобы Олегу Леонидовичу не показалось, что не доволен и распустил слюни....
— Что за солдафонщина и самодурство? Давай я попрошу Канакова, что бы отменил своё решение.
— Олег Леонидович, не делайте этого. Я ведь не баба!
Но всё же попросил его утрясти вопрос моего освобождения от дежурства на время концерта. Кандарицкий пообещал. Оделся и ушёл.
Потом пили вчетвером чай. Сулимский по своей традиции достал из сейфа кусок щербета.
— Налетай, служивый народ! — скомандовал Сулимский.
Наступила ночь. Побежали первые секунды новых суток. До дембеля стало ещё на день меньше. Только точной даты я, конечно, не знал. Помдеж лёг спать на кушетке.
Капитан Сулимский пошёл в обход. Прихватил с собой посыльного и отправил его спать в роту. Он ночью не нужен.
Кому первому спать — дежурному по штабу или помдежу, решался очень просто. Первый шёл спать тот, кто меньше отслужил. Если были одного призыва, то кидали жребий.
Казалось бы, полная ерунда. Но нет! Молодой сержант, в данном случае, будет спать до трёх часов. И потом он сменит меня: я старше по призыву. А как не хочется вставать в три часа ночи! Самый сон! А тебя будят! Бывало, так крепко заснёшь, что трудно разбудить. Порой не сразу сообразишь, где ты и что с тобой. Так шутили над этим состоянием: — «Поднять-то подняли, но не разбудили»
В три часа ночи я ушёл спать в роту. Я за три месяца до дембеля мог себе позволить такую вольность.
Обычное армейское утро. У командира полка совещание. В наступила тишина. Только часы тикают, неумолимо отсчитывая время до дембеля. У штабного подъезда мнутся дежурный по части и его помощник: в штабе уже жарко.
Пришла на службу Лена «секретчица». Обрадовалась, что на сегодня у неё хороший собеседник. Общение с Леной к тому времени стало совсем раскрепощённым. Как с подружкой. Поздравил Лену с наступающим женским праздником и вручил открытку. В шутку пожелал Лене дослужиться до генерала. Разумеется, что такие неуставные взаимоотношения с офицером возможны были один на один, без лишних свидетелей.
Я последнее время присматривался к Лене. Умом понимал, что она мне нравится. Её широкий кругозор делал общение с ней лёгким и непринуждённым. Общие интересы в области радиотехники и литературы. А ещё она любила всякие математические загадки. Вошло в норму: Лена частенько стала угощать меня домашней выпечкой. По началу я стеснялся и отказывался. Но она уговорила.
Завораживала её работа на пишущей машинке. Казалась, она совсем не смотрела на клавиши. За свою жизнь я видел только одного человека, который так владел этим устройством. Я иногда вставал в дверном проёме в её малюсенький кабинетик и любовался, как она стучит по клавишам. И каждый раз образ Лены становился расплывчатым, как в тумане. И вроде бы не Лена уже, а моя Таня строчит на телетайпе, а я диктую тексты телеграмм. Как-то с Таней зашли на телеграф на нашей почте к её подружке. Вот тогда Таня и показала мне свои способности.
Как-то я выразил своё восхищение. На это Лена мне сказала, что может печатать надиктованный текст с закрытыми глазами. Для меня такое мастерство тоже было не в диковинку, но я согласился принять участие в эксперименте:
— Виталь, завяжи мне глаза вот этим шарфиком. Ты будешь мне диктовать какой-нибудь текст, а я буду печатать. Потом проверим, сколько я сделаю ошибок. Грамматику тоже проверим, — Лена сияла от своей выдумки.
Я согласился. Осмотрел помещение. Как назло: ни одной газеты. На дежурстве запрещалось читать и отвлекаться от службы.
И тут я вспомнил, что в дальнем углу нижнего ящика стола поселилась детская книжка «Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна.» Книга обнаружилась совсем недавно. Кто-то впал в детство и читал эту книгу во время дежурства. Такой вывод я сделал из того, что вложенная закладка перемещалась в глубь книги.
— Лена, Том Сойер подойдёт? — спросил я, открыв книгу на вложенной закладке, — а диалоги тоже читать?
— Пойдет! Диалоги — тоже! Откуда у тебя эта детская книжка? Ты читаешь? — Лена озорно, по-детски засмеялась .
Красивая, всё же, она девушка. Ей двадцать три в феврале было, мне будет в мае. Только чрезмерно шустрая, непоседа. Но по всему было видно, что девушка она добрая и покладистая. Как моя первая любовь Таня.
Я всмотрелся в текст, на странице с закладкой. Успел понять о чём речь.
— Виталь, завяжи мне глаза, чтобы потом не сказал, что я подглядываю, — хихикнула Лена.
Похоже она была в какой-то детской эйфории от своей выдумки.
Я взял из её рук дамский шейный шарфик, подошёл к Лене сзади, склонился и стал завязывать шарфик на глаза. До меня дошёл лёгкий аромат её духов. Как же я давно не был так близок к девушке! захотелось поцеловать её в щёчку.
Всплыли, как на яву, две последние ночи на кануне ухода в армию. Но Оля отказалась от меня после всего того, что произошло с нами впервые за многие годы нашего общения.
Лена вздрогнула, когда я прикоснулся рукой к её щёчкам, поправляя тонкий и лёгкий, как воздух, шарфик.
— Лена, ты готова?
— Давай! Читай!
Там, где по закладке открылся текст, шла речь о том, как Том уговаривал свою подружку Бекки поцеловать его.
Когда я читал следующие предложения, я заметил, как порозовели щёчки Лены, похоже она начала немного нервничать:
"— Ну, Бекки, теперь уж все кончено, — только поцеловаться. Тут нет ничего страшного, это пустяки. Ну, пожалуйста, Бекки!
Он дергал ее за передник и за руки.
Мало-помалу она сдалась, опустила руки и подставила ему лицо, раскрасневшееся от долгой борьбы, а Том поцеловал ее в алые губки и сказал:
- Ну, вот и все, Бекки. Теперь уж ты никого не должна любить, только меня, и ни за кого, кроме меня, не выходить замуж, никогда, никогда и во веки веков! Ты обещаешь?"
— Виталь, хватит на этом. И так уже больше пол-страницы напечатала, давай проверим, что получилось, — Лена сдёрнула повязку с глаз. Грустно взглянула на меня.
Текст сверяли с книжным, опять перечитывая тоже самое. Румянец так и не сходил с лица Лены. Ошибок не нашли, кроме трёх опечаток, в самом конце. Волнение сказалось.
Закончилось совещание у офицеров. Они расходились.
Вскоре в коридор вышел Канаков. Через окошечко, ехидно улыбаясь, сказал мне:
— Нажаловался Кандарицкому! — и откровенно засмеялся.
Я не успел вставить свои «три рубля», как он продолжил:
— Капитан Сулимский, после обеда сержанта Сырова освободи от дежурства до окончания концерта. Начало концерта в 15—00.
Канаков весело мне подмигнул, хотел что-то ещё сказать, да раздумал.
Концерт состоялся. Всё шло своим чередом. Я вернулся к своим обязанностям.
Два следующих дня было всё нормально. Без происшествий. Заступил в четвёртый из объявленных нарядов. И тоже всё как обычно.
После обеда в свою секретную комнату заходила Лена с ворохом каких то папок. Она принесла их от начальника штаба. Я помог открыть дверь. Лена исчезла за дверью. Вскоре через закрытую дверь послышался стук печатной машинки.
Полк ушёл на ужин, который был назначен на час раньше. Раньше, потому-что после обеда по техническим причинам не показали фильм. Перенесли кино на вечер, чтобы не ломать режим отбоя в полку.
Канаков — начальник штаба сегодня ответственный.
В полку тишина, в штабе — тоже. Только за дверью в секретную комнату периодически стучит печатная машинка.
Я стоял у окна в дежурной комнате. Дверь из секретной комнаты открылась. Лена подошла ко мне. Так молча и стояли. Опять до меня дошёл лёгкий аромат её духов.
После того случая, как она печатала под диктовку текст из детской книжки, образ Лены с завязанными глазами стал вставать передо мной, стоило мне сомкнуть веки перед сном. Как-то мелькнула мысль: «Стройная, грациозная, красивая, как греческая Богиня Правосудия Фемида. Весов и меча только в руках не хватало». А днём хотелось чаще видеть её. А она, как на зло, стала сидеть теперь за закрытой дверью.
И вот она стоит рядом и тоже смотрит в окно.
— Работы начальник подкинул, — усталым голосом сказала Лена, — а ты не устал через сутки крутится в штабе, как Фигаро?
— Надоело, честно говоря. Зато в тонусе. На последок покручусь.
— Домой-то тянет?
Я не знал: сказать ли честно или ответить так, как скажет любой солдат. Пауза затягивалась.
— Как сказать? Меня дома только бабушка ждёт—не дождётся.
Теперь Лена затянула паузу в диалоге.
— Виталик, поцелуй меня в губы, как Том Сойер свою подружку Бекки, — взяв меня за руку неуверенно проговорила Лена, пытаясь повернуть меня другой рукой к себе, взяв за локоть.
Я поддался. Как кролик, под гипнозом её глаз медленно потянулся к её губкам. Гипноз разом пропал.
— Лена, после этого ты скажешь мне, как Том Сойер, что я после этого уже никого не должен любить, только тебя, и ни на ком… — я не успел договорить.
Лена обхватила меня и прижалась к моим губам…. Поцелуй затянулся. Я не знал, что потом делать, потому не выпускал Лену из объятий. А сердце готово было выскочить из груди....
Скрипнула ручка входной двери в штаб.
— Сержант, почему за дверями не следишь? Что трудно плотника вызвать?
Картина маслом: перед начальником штаба, в положении "Смирно", виновато опустив глаза в пол, стояли сержант и молодая девушка с лёйтенантскими погонами.
— Вольно! быстро по местам службы, — строго сказал Борис Филиппович.
Сказал-то строго, а усы шире чем обычно. Улыбался значит.
Только Борис Филиппович скрылся за поворотом коридора, Лена шмыгнула в свою безымянную комнату, в которую, как известно было всем, вход запрещён. Таблички с назначением комнаты на этих дверях не было.
Ночью из головы не выходила Лена. Не выспался. Весь день ходил квёлый. Лены на службе весь день не было. А вчера она ушла вместе с начальником штаба уже почти в полночь. Я знаю, что Борис Филиппович увёз её в общежитие на своём УАЗике.
Оставался последний внеочередной наряд. И тоже всё было как как обычно.
Утро. На службу стали приходить офицеры и прапорщики. Пришла и Лена. О которой я думал уже две ночи. Должна быть какая то логическая развязка. Я уже не мальчик и понимал, что поцелуй Лены не шалость молоденькой девчонки, которая мечтала и искала случая впервые поцеловаться с парнем.
Лена зашла в дежурку. Я по уставу приветствовал офицера. Выполнив процедуру допуска в секретную комнату, выдал Лене ключи. Она склонилась над столом, расписываясь в книге. А до меня опять дошёл лёгкий аромат её дурманящих духов. Лена грустно улыбнулась и скрылась за дверь. Она чувствовала, что я смотрел ей в след, перед тем, как скрыться за дверь повернулась, опять грустно улыбнулась. Дверь плавно закрылась.
После утренней поверки и развода привели в штаб солдатика. Он явно не протрезвел за ночь. С пьющим личным составом любил разбираться сам начальник штаба. Главным воспитательным моментом была такая процедура — проштрафившегося воина приводили в штаб и он выдерживался стоя до того момента, пока Канаков не решит, что пора промыть мозги нерадивому солдату. Бывало, что в отстойнике ждали участи по три человека. На троих ведь скидывались. Скопом — оно не страшно. А тут один стоит. Обтёр уже все стенки. Отстаивались в тупичке коридора, возле туалета. Из дежурки просматривалась почти вся эта площадка, но была и «мёртвая зона».
Стоял тот солдатик уже около трёх часов. Приседал на корточки. Но каждый раз вставал, заслышав шаги по коридору. Не знаю, насколько был эффективен этот метод воспитания. Метод неявного психологического воздействия. Человек часами стоит и ждёт своей участи. Одним это явно было по барабану. Но были маменькины сыночки. Они от одного взгляда Канакова съёживались, похоже, их парализовало. Картина «Удав и кролик».
Но сегодня способ дал сбой! И конечно, вину опять попытались свалить на Сырова. Мне же наряды вне очереди нужны были как воздух.
Без подробностей. Суть дела только.
Меня вызвал в кабинет замполит. Когда я уходил, в дежурке оставался помдеж.
Вернулся. В коридоре солдатика-пьяницы нет. Отметил для себя, что «Кролика» вызвали на сеанс гипноза к «Удаву». Помдеж, дождавшись меня, вышел из штаба.
В голове мелькнуло, что долго чистит умывальник в туалете, вызванный из роты дневальный. Надо бы уж закончить.
Заглядываю в туалет. На полу, в лужах крови около кистей рук, лежит тот солдатик, что ждал «сеанса гипноза». На полу лезвие «Нева». Ими не только брились, но и применяли для чистки раковин и зеркал. Хорошо снимали присохшую грязь. Однозначно — лезвие принёс дневальный. Дневального отпустил помдеж, приняв вместо меня работу.
Выдёргиваю у себя брючной ремень и перетягиваю одну руку и вторым таким же ремнём, снятым с солдатика, останавливаю кровь на второй руке. Нащупал на шее солдатика пульс. Живой, сучёнок.
Жму кнопку вызова наряда из комендантского отделения. Прошу Гусева вызвать из лазарета санитаров с носилками. Гусев остаётся с солдатиком. Я «врываюсь» к Канакову в кабинет. Докладываю о происшествии.
На меня громы и молнии, что не уследил…. Что сгноит меня Филиппыч в нарядах…. Но взяв себя в руки, в считанные секунды выскочил из своего кабинета. Тут же в штаб вбежали и медбратья и стрелки комендантского отделения.
Унесли солдатика в лазарет. Благо был он в соседнем подъезде.
Начались разборки. Мне в вину Канаков «шьёт» невыполнение своих обязанностей дежурного, что не досмотрел я.
Заставили писать рапорт. Мне терять нечего. Описал, как всё было.
И опять разборки. А мне давно не нравилась эта процедура. Превратили штаб в вытрезвитель. Разбирайтесь потом, с трезвым. А пока солдат пьяный, вызывайте «кичу» — так называли машину из комендатуры и отправляйте пьяницу на «губу».
Я осмелился и высказал своё мнение по этому поводу:
— Нет в обязанностях дежурного по штабу, чтобы алкашей караулить. Поставьте клетку и садите на замок. Или стрелка для охраны выделяйте. Откуда я знаю, что он в штаны навалил от страха, когда протрезвел, что аж вены вскрыл. Так и на ремне от штанов вздёрнуться могут.
Как ни странно, но меня выслушали. К вечеру всё успокоилось. Парень жив. Крови всё же не много потерял. Вовремя я заглянул.
Сдал дежурство. Ушёл в роту и свалился на кровать. Пред глазами опять образ Лены. Прокручивался момент: она испугана видом лужи крови. Бледная. Она сама из штабной аптечки взяла нашатырь… Видение растворилось, будто нашатырь отогнал.
Теребит за руку дневальный по роте. Видимо, я в сон провалился. Дневальный сообщает, что просят меня явиться к начальнику штаба. Умылся и пошёл. Поплёлся огребать новую порцию нарядов вне очереди.
— Ты, Сыров, молодец. Не растерялся, и кровь остановил, и помощь вызвал. Молодец! Объявить благодарность перед строем не могу. Сам понимаешь, случай не тот. Но от меня, правда — молодец!
Он серьёзно, без ухмылок и улыбок смотрел мне в глаза. Пожал мне руку.
— Жалко, что дембель у тебя скоро. А осенью и Гусев домой улетит.
Не мог Борис Филиппович без приколов.
Я уже собрался просить разрешение удалится, поняв что «обряд награждения» на этом закончился. Но в глазах Бориса Филипповича заблестели огоньки. Он не по уставному сказал:
— Виталий, вот даже не знаю, за что я люблю тебя, как сына (говорили, что у Канакова сыновей не было - три дочери). Пожелаю тебе удачи с Леной и настоящей любви. Ну иди давай, он подтолкнул меня по-дружески к двери. Уходить по форме устава было совсем неуместно.
Я уже был за дверью, услышал:
— Виталий, ох увезёшь ты у меня Ленку на свой Урал. Не прощу! — он засмеялся, — ну беги, ужин скоро.
Я ушёл. Но в душе будто слиток свинцовый. Тяжёлый и синюшный, будто дождевая осенняя туча!
Видимо Борис Филиппович позавчера переговорил с Леной о том, что увидел нас с Леной объятиях. О чём они говорили — пока неизвестно.
Я всегда ценил Канакова. Знал, что он порядочный и справедливый мужик, и настоящий офицер.
9 мая утром вызвал меня мой шеф подполковник Кандарицкий. Без многословия вручил мне маленькую бумажку. Это была подписанная начальником штаба увольнительная записка. Время увольнения: с 15—00 9 мая до 21—00 10 мая.
— Виталик, теперь зайди к Канакову, — улыбаясь сказал Олег Леонидович, — удачи тебе, сынок.
Я ушёл, совершенно ничего не понимая.
Попросил дежурного по штабу, доложить, что мне надо к начальнику штаба. Тот сказал, что меня ждут.
Зашёл в кабинет.
— Сержант, с ефрейтором Гусевым наденьте повязки «Патруль» и к бане. Дежурить, пока не кончится пиво. Всех, кто попытается через забор приобрести это пойло, задержать.
— Есть, товарищ подполковник, разрешите идти, — отчеканил я.
— Нет, не разрешаю! — в глазах Канакова опять засветились огоньки, улыбка в усах, — Олег Леонидович тебе увольнительную передал?
— Передал, спасибо товарищ подполковник. Только зачем мне столько времени? Что я ночью делать в городе буду?
— Иди давай и не задавай вопросов. Сам найдёшь, что делать. Можешь без "парадки" идти. Дайка пометку сделаю в увольнительной, что служебная. Деньги то есть?
Он, вроде, как полез в карман за кошельком.
— Есть, на днях же зарплату выдавали.
Зарплата моя была 20 рублей 80 копеек. Для солдата в те годы это были деньги. Рядовой получал 3 рубля 80 копеек.
Я ушёл, пожимая плечами. Причём тут ещё и деньги? Странный, всё же, Канаков мужик.
Рядом с территорией части была городская баня. Рядом с баней два специальных пивных ларёчка. Столики круглые высокие. Правда, под открытым небом. Культурно всё. Вот ушлый солдатский народец и повадился вёдрами приобретать пиво. В заборе постоянно выдёргивали нижние гвозди, раздвигали в стороны доски. Забор ремонтировали, но дыра вский раз появлялась снова. Такой тайный лаз. Через него и в самоволку ходили. Тайный, но про него знали все, разумеется, и начальник штаба. Солдаты сердобольным мужикам передавали емкость для пива, влоть до ведра из которых мыли полы в казарме, а те приобретали пиво и передавали через этот лаз. Были и отчаянные парни — просто перелазили через забор в том глухом углу части. Стройбат ведь, строгости особой не было.
Вот и направились мы в это своеобразное дежурство. Прихватили фотоаппарат.
Пиво в ларьках кончилось быстро. В часть идти не хотелось. Пошли к обрыву. Сфотографировались (фото в заголовке). Направились в сторону КПП.
Слышу знакомый голос сзади:
— Виталик, постой.
Поворачиваюсь. Вижу Лену. Она в гражданской одежде. Впервые её увидел без формы. Красивая, стройная! В голове мелькнуло: «Зачем она здесь, на окраине города? Не в баню же ходила? Да и сама баня сегодня не работает"
Гусев деликатно оставил нас вдвоём, медленно побрёл в сторону части.
Скажу кратко. Эту встречу устроил нам Борис Филиппович. Он специально послал меня и Гусева в этот немыслимый патруль. Туда и подошла Лена. Канаков всё устроил.
В три часа дня я вышел из части. Не далеко от КПП меня ждала Лена. Погуляли по городу, почти молча. Сходили в кафе. Она пригласила меня к себе в гости. Зашли в магазин, где Лена купила бутылку марочного портвейна и шампанского. Я купил шоколадки и конфеты в коробке.
Вернулся я в часть наследующий день, но на много раньше, чем время, указанное в увольнительной записке, ещё до обеда.
В оставшиеся до дембеля дни, Лену я больше в части не видел. Узнал, что на следующий день она убыла в отпуск. Да говорили, что перевели её в другую часть.
20 мая 1980 года я был демобилизован.
А 23 мая с другом Востоковым покинем нашу часть. Поедем навстречу новой жизни. К которой придётся приспосабливаться. Размерный образ жизни в армии притупил и так не богатый опыт просчитывать гражданские ходы и «прогибаться».
ЭПИЛОГ
Сразу же после публикации этого рассказа в соцсетях, нашлись читатели, которые заинтересовались судьбой того солдатика.
Знаю о нём немного.
Вечером, после встречи с начальником штаба, я решил навестить этого парня. Меня удивляло, что отслужив год, он решился вскрывать себе вены. Да ещё резанул себя по обеим рукам.
Меня пустили к нему в палату. Он лежал с перебинтованными руками. Уже отошёл от испуга. Но был бледным. Увидев меня, смутился.
Я щадить его не стал. Спросил:
— Как тебе пришло такое решение? Что разве разборки и гнев начальника штаба страшнее смерти?
Он сказал, что решение возникло неожиданно. Что устал стоять, хотел спать, и болела с похмелья голова. Захотел в туалет, а там на глаза попало лезвие. Чёрт попутал. Хотел вам всем досадить. Включил кран и сунул в струю воды правую руку и резанул по ней. Испугался крови и резанул по левой руке. И отключился.
— Но сестра говорит, что ушибов от падения на тебе нет, — я внимательно вглядывался в его глаза.
— Я не знаю, застучало в висках. Не знаю, как я оказался на полу.
— Ты лежал на спине, распластав руки в стороны. Я думал тебе пипец. Но у тебя на шее я нащупал пульс.
Больше из него я ничего не выдавил.
— Быстрее всего ты испортил себе жизнь на гражданке. Тебя, наверно, комиссуют. Вломят в военный билет статью 7Б, и на гражданке будешь только метлой управлять. А может за членовредительство статью уголовную пришьют.
Он с удивлением смотрел на меня.
— А пил то с кем, и по какому случаю?
— День рождения отметил. Один отмечал.
— Был бы с собутыльниками — не случилось бы такого. Скопом то легче страх переносить. А «деда» — напрасно боитесь. Он нормальный мужик.
Рассматривая паренька, я всё же с жалостью в душе относился к нему. Невооружённым глазом была видна сильно выраженная стеснительность, робость, стыдливость и мнительность. Паренёк, оказавшись в штабе и ожидая своей участи, явно был обижен, считал себя униженным, подвергнутым к страданию. Для него это трагедия. В этом состоянии он, видимо, не ощущал страха или переживания. На фоне этого стресса чувства притупились. Но когда я ещё в коридоре штаба рассматривал и пытался заговорить с ним, ничто не выдавало, что у него страдает мышление и разум. Возможно это последствие сильного стресса и каких-то событий, которые травмировали его психику ещё до призыва в армии. Возможно, призывная комиссия не обратила внимания на проблемы с психикой у этого мальчика.
Я вышел из лазарета. А в душе кошки заскребли. Вот так, дурачок, сам того не понимая, наплевал в душу всем, кто нёс службу в том суточном наряде.
Огрызок дембельского сапога! Так я называл этих хлюпиков. И по жизни закрепилось в моём сознании: у каждого хлюпика рано или поздно возникает желание ВСЕМ ДОСАДИТЬ. Как и у этого! Такие способны не только подвести кого угодно, но и предать. Такими их зачастую воспитали родители. Не обижайтесь, если кого-то задело. Я имею право на такие выводы. Я честно отслужил и никогда не скрывался от призыва и не «косил». Более того, я сам пришёл в военкомат и дал согласие идти служить, хотя имел отсрочку, так как учился в ВУЗе, да ещё с военной кафедрой.
Позже Гусев Валера напишет мне, что признали у солдатика психопатию или психастению и впаяли статью 7Б. И комиссовали.
Если что то в этой части написал некорректно, то учитывайте то, что я не медицинский специалист, потому в Расписании болезней мало что знаю. Но «награждение» этой статьёй до 1995 года, точно сулило немало проблем на гражданке.
А что-же Лена?
При всей симпатии к Леночке, не влюбился я в эту девушку. Тогда при встрече, которую устроил Канаков, я вкратце ей рассказал, о том, что творилось у меня в душе, что с юности живёт во мне образ девушки, которая была на много старше меня. Сказал, что это была взаимная любовь, с первого взгляда. А через год она исчезла не объяснившись. Я не рассказал подробности своей трагедии. Сказал, что живу с надеждой на встречу со своей первой любовью.
— Так вот почему ты сказал, что ждёт тебя только бабушка. Теперь всё ясно.
Лена грустными глазками смотрела на меня. А я не в силах был вымолвить и слова.
— Наверно, ты не обязан хранить верность той, которая оставила тебя много лет назад. Вряд ли она…, — Лена резко замолчала, а потом продолжила, — ты же никому этим не изменишь, а я хочу быть сегодня с тобой.
Её милое личико покрылось ярким румянцем. Но она просящим взглядом смотрела мне в глаза. Я тоже был смущён таким откровенным предложением. И тоже залился краской.
Какими словами Лена собиралась продолжить прерванную фразу? Хотела ли она сказать, что ожидания мои напрасны, или что не хранит мне верность моя первая любовь? Так или иначе, эта короткая незаконченная фраза возымела действие. И я уступил Лене и остался с ней.
Утром понял, что Лена — это только мимолётное увлечение, и оставаться дальше у Лены было бы полной бестактностью. Лена тоже это почувствовала. Но на пороге она также горячо поцеловала меня.
— Я поняла, Виталик, что ты верный и порядочный мальчик. Ты меня Таней ночью назвал…. Прощай.
Рассказывая Лене про свою первую любовь, я счёл, что не стоит называть имя моей девушки из юности. И Лена не спросила. Значит, и правда Лену Таней назвал.
А на душе опять свинцовая тяжесть.
— Почему у меня с девушками никак не складываются отношения? — пытал меня внутренний голос.
Про Леночку вспомнил только прибыв домой. На душе скребли кошки…. И только осознание того, что за время дороги домой я влюбился в попутчицу, ехавшую до Перми, быстро погасли грустные воспоминания о красивой девушке Лене с лейтенантскими погонами. Хотя в армейском альбоме сохранилась фотография. Среди них есть и Лена.
Гусев остался после дембеля в Сосновом Бору. Он женился до армии, за время службы родился сын. Гусев был тоже верный парень. А потому временами только ходил в универмаг «Таллин», расположенный не далеко от части, полюбоваться на молоденькую красивую продавщицу из отдела женского нижнего белья.
Через 29 лет я семьёй посетил г. Сосновый Бор. Приехали в гости к Гусеву Валере.
Валера рассказал мне, что Лена вернувшись из отпуска, уволилась из армии. Работала в прокуратуре. Она по образованию была военный юрист. Через год Лена вышла замуж за одного их офицеров. Гусев даже сказал, что знает где она живёт. Только ни к чему мне была такая информация. Со мной была жена Ирина. Это та девушка-попутчица, которая была уже многие годы верной спутницей в жизни.
Первые шаги
Возвращаясь домой после службы в армии, незаметно для себя влюбился в девушку-попутчицу Ирину. Она ехала до Перми.В какой-то момент я осознал, что уже совсем скоро сойдёт Ирина и растворится в толпе пассажиров. И я никогда её не увижу. А поезд с каждой секундой приближал нас к Перми.
Вот и Пермь. Я проводил Ирину. Она уходила, а я смотрел ей вслед и понял, что уходит нужный мне в жизни человек.И если о чём-то сожалею в жизни, так только о том, что не сошёл ранним утром вместе с Ириной на станции Пермь-два
А через восемь часов с другом Михаилом Востоковым будем стоять на платформе в Свердловске. Стану свидетелем, как Миша и Лена бросятся в объятия. При виде этого резкая боль в груди, будто нож в сердце по самую рукоятку. И молниеносная мысль: «Меня так никто не встретит!»
Отец Востокова сделает последний армейский снимок на Привокзальной площади города Свердловска и предложит подвезти меня домой.
Через час я попрощаюсь со своим армейским другом около своего дома. Смотрел вслед уезжающей машины Востоковых. Заморгал правый красный огонёк, и машина скрылась за поворотом. Я остался стоять на улице. Закурил. Осматривался. Охватило какое-то непонятое беспокойство. Как бы я не хотел возвращаться домой, но вот теперь я стоял в ста пятидесяти метрах от родного дома. И спустя немного времени у порога квартиры, как в юности, затеплится надежда: «Вот бы Таня открыла мне дверь!» Но этого не случится: дверь откроет бабушка. Она будто и не удивилась. Будут объятия с любимой бабусей. Мне она скажет, что чувствовала моё прибытие. И, правда: в доме стоял запах пирогов, а в холодильнике стояла бутылка водки.
Я напишу письмо Ирине, в котором скажу, что за время дороги я стал не равнодушен к ней. А если честно — влюбился.
Вспомню Леночку и то состояние свинцовой тяжести в душе, которое осталось при прощании с ней. Но воспоминания о тех временах необычной дружбы сержанта срочной службы и девушки с погонами лейтенанта быстро растворятся в памяти.
Порву фотографию Тани-одноклассницы, которую носил на груди в военном билете почти два года. И решу для себя: к ней я не поеду. А поступок этот оправдаю возникшим вдруг опасением: «Приеду и столкнусь на пороге с таким же, кому она тоже писала в армию для поддержки.»
Когда на двор будут ложиться вечерние сумерки, на балкон выйдет Оля. Через пять минут она будет сидеть рядом на скамейке и мы решимся взяться за руки. И также, как за два дня до ухода в армию, в тот же вечер возобновится дружба с этой девушкой. Ночью она первая узнает от меня всё, что произошло в наших отношениях с Таней, и о том, как закралась в мою душу и сердце красивая и добрая девочка-попутчица Ирина. Оля предложит поднять бокал шампанского и с наигранной восторженностью и навернувшимися слёзками напророчит, что быть мне с Ириной всю жизнь вместе.
Но всё это уже никакого отношения к армии не имеет. Я не предполагал, что прощание с армией будет таким грустным. В день возвращения из армии 26 мая 1980 года мне исполнилось двадцать три года. Я будто снова родился. И это были первые шаги в новую жизнь!