Чтобы лучше творилось, Куприн и Гюго писали голыми.
Золя привязывал себя к стулу, чтобы не отвлекаться.
Гоголь и Хэмингуэй писали стоя.
Марк Твен, Джеймс Джойс, Марсель Пруст – предпочитали творить лежа.
А Диккенс – исключительно лицом на север.
Чехов писал всегда в парадном костюме.
А Крылов умывался и причесывался лишь по праздникам.
Оноре де Бальзак творил только в темноте, даже днем занавешивал шторы и зажигал свечи. Начиная новую книгу, запирался в комнате на пару месяцев и закрывал ставни, чтобы не проходил солнечный свет.
Писал при свечах по 18 часов ежедневно. При этом стоял в тазу с холодной водой и попивал кофе.
Лев Толстой все свои похождения с молодости записывал в дневник («Девки сбили меня с толку»), и заставил этот дневник читать после свадьбы молодую супругу, чем отравил ей всю жизнь.
Зачем? Видимо, у гения на этот счет были свои гениальные соображения.
Конан Дойл занимался оккультизмом – общался с мертвыми и доказывал, что феи существуют (пока его герой щёлкал запутанные дела, как семечки).
Гоголь часто жаловался на мнимые болезни.
Аксаков вспоминает: «Он удивил меня тем, что начал жаловаться на свои болезни и сказал даже, что болен неизлечимо. Он казался здоровым. Я спросил его: «Да чем же вы больны?» Он отвечал неопределенно и сказал, что причина болезни его находится в кишках».
Андерсен был ипохондриком и тщательно следил за своим здоровьем:
«Встал в полдевятого. На дворе светит солнце. Господи, помоги укрепить мой дух в любви к человечесту! (Сегодня какой-то жидкий стул...)»
Его самочувствие ухудшалось, когда его критиковали. Он был счастлив, только когда им восхищаются.
И боялся сойти с ума.
Великий философ Кант тоже боялся болезней, но в ипохондрика не превратился.
Расчертил свою жизнь системой координат и правил, которым строго подчинял всю жизнь. Спал ровно семь часов, вставая в 5 утра.
После обеда занимался медитацией.
Ровно в 7 вечера выходил на прогулку. Гулял один, потому что боялся открывать рот, чтобы не подвергать себя всякой заразе, если придется с кем-то разговаривать.
Максим Горький любил подсматривать за гениями, с которыми ему довелось общаться, и вот что рассказал в своей «Люди наедине сами с собой»:
«Я видел, как А. Чехов, сидя в саду у себя, ловил шляпой солнечный луч и пытался – совершенно безуспешно – надеть его на голову вместе со шляпой, и я видел, что неудача раздражает ловца солнечных лучей, – лицо его становилось все более сердитым. Он кончил тем, что, уныло хлопнув шляпой по колену, резким жестом нахлобучил ее себе на голову, раздраженно отпихнул ногою собаку Тузика, прищурив глаза, искоса взглянул в небо и пошел к дому...
Он же долго и старательно пытался засунуть толстый красный карандаш в горлышко крошечной аптекарской склянки. Это было явное стремление нарушить некоторый закон физики. Чехов отдавался этому стремлению солидно, с упрямой настойчивостью экспериментатора».
«Однажды кто-то застал Н. С. Лескова за такой работой: сидя за столом, высоко поднимая пушинку ваты, он бросал ее в фарфоровую полоскательницу и, «преклоня ухо» над нею, слушал: даст ли вата звук, падая на фарфор?»
Горький наблюдал и за Блоком:
«А. А. Блок, стоя на лестнице во Всемирной литературе, писал что-то карандашом на полях книги и вдруг, прижавшись к перилам, почтительно уступил дорогу кому-то, незримому для меня».
М. Горький
Классики были обычными людьми, которым ничто человеческое не чуждо.
Пушкин был суеверным, заяц отговорил его ехать в Питер в дни восстания декабристов.
Лермонтов был злым...