Утром в воскресенье, после суток движения по безводному ровному полю, «взмятошася ковуеве», - для них, непривычных к длительным пешим переходам, такой способ передвижения, должно быть, был сущей мукой, - «и побегоша», бросив общий строй. К ним примкнула какая-то часть русских. В это время Игорь, как раненый, один из военачальников ехал верхом в голове колонны главных сил и потому принял решение лично пуститься им вдогон, чтобы вернуть бежавшую часть авангарда: «хотя возворотити ихъ к полком». Более послать оказалось некого. У всех окружавших его воинов лошадей, вели коноводы в глубине строя. Все решали секунды. Даже помешать ему никто не успел. Надеясь остановить бегущих, Игорь даже снял шлем, но никто не повернул обратно, лишь один, вероятно боярский сын («Михалко Гюргевич») внял голосу чести.
Желая сгладить возможное негативное впечатление от поступка, могущего бросить тень на участников похода, автор летописи пишет эпитафию героям, предпочевшим смерть, раны и плен спасительному бегству: «не бяху бо добри снялися с ковуи, но мало от простых, или кто от отрокъ боярских. Добри бо вси бьяхуть ся идоуще пеши и посереди ихъ Всеволодъ не мало моужество показа».
Пытаясь вернуть ковуев, Игорь, отдалившись от фронта червленых щитов, оказался в опасной близости к врагам, ехавшим по сторонам, и те немедленно воспользовались оплошностью князя. Лихие джигиты «из Тарголова рода» помчались наперерез и «яли» князя на глазах у всего войска, на расстоянии полета стрелы «от полку его». Накинуть аркан на одинокого раненого всадника было делом техники.
Это ошеломляющее событие произошло так внезапно, что ни прикрыть, ни отбить полководца его вассалы и слуги, как и простые «вои», составлявшие крепкие стены русского «города», оказались не в состоянии. Стремянные аристократов и коноводы «простых» вели их коней в глубине каре, там же, где, вероятно, еще пребывала и добыча, захваченная накануне.
Игорь, теперь уже с противоположной стороны, сидя «в кощеевом седле», на чужом коне, имел возможность еще несколько часов наблюдать за агонией своего обреченного войска. Командование взял на себя Всеволод. Как можно предположить из анализа текстов, пленение Игоря резко обострило ситуацию. Возможно, Всеволод сделал попытку отбить брата и повел войско в конную атаку (попутно надеясь прорваться?), или ободренные половцы решились наконец отказаться от своей волчьей выжидательной тактики. Но именно теперь, утром в воскресенье и ломались копья и стучали сабли о шеломы в кавалерийской схватке, а стрелы сыпались дождем 30 часов до того.
Киевский тысяцкий Петр Бориславич, если автором действительно был он, первый наш военный писатель, не пожалел красок, описывая психологическую драму своего главного героя. Игорь Святославич, удерживаемый врагами, видя «крепко бьющегося» брата, молил Бога, чтобы не увидеть его смерти, прося ее для себя. Пришла и естественная мысль о своем наказании. Совесть христианина напомнила ему о «взятом на щит», разоренном по его капризу Глебове, о его жителях, убитых, ограбленных, разлученных и плененных его воинами. «Рече Игорь: «Не достойно ми, бяшетъ, жити; и се ныне вижю отместье отъ Господа Бога моего. Где ныне возлюбленный мой братъ, где ныне брата моего сынъ, где чадо рождения моего? Где бояре думающеи, где мужи хороборьствующеи, где рядъ полчный, где кони и оружья многоценьная? Не отъто всего ли того обнажихся, и связня предал мя в рукы безъзаконьным темь? «Се возда ми Господь по беззаконию моему и по злобе моеи на мя. И снидоша днесь греси мои на голову мою». Между тем трагедия приближалась к своей развязке.
Измученные жаждой (уже начало палить солнце третьего дня битвы) и более чем суточным непрерывным движением, северское войско оказалось на берегу степного озера. Подойдя к нему головой сражающейся колонны, Всеволод повел ее вдоль берега «вкруг при езере», очевидно давая возможность людям напиться. Это место в тексте летописной повести достаточно темно для понимания. Какова связь этого озера с упоминаемый ниже рекой «Каялы»? Оно находилось на пойменном лугу? Еще менее понятны слова владимирского источника: «…и поступиша мало к воде»? К какой? К воде пробились не все? Во всяком случае ясно, что половцы, видя, что русским удалось добраться до воды, поспешили взять инициативу в свои руки «и притиснуша наша» к берегу этого водоема, где «…бишася с ними крепко и быс сеча зла велми». Всеволод вновь попытался бросить на половцев тяжелую конницу, но из этого ничего не вышло – «кони бо бяху подъ ними изнемогли».
Это был конец. В полдень «пали стяги Игоревы» и «…побежени быша гневом Божиимъ. Князи вси изъимани быша, а бояре и велможи, и вся дружина избита, а другая изъимана и та язвена. Всеволод бился так, что и оружия «не доста» в его руках и был пленен сыном Кзы Романом. Святослава пленил некто Елдечук из рода Бурцевичей, Владимира – воин по имени «Копти» из «Улашевичей». «И тако, во день святаго Воскресения, наведе на ны плачь, и во веселие место желю, на реце Каялы».
Все князья остались живы потому, что половцы стремились захватить их именно живыми. За князя можно было получить от 1 до 2 тыс. гривен серебра, за воеводу – до 500 (В.Н. Татищев). Пленников развели по становищам, и Кончак, поручившись за друга Игоря, забрал его жить к себе.
Определить соотношение количества попавших в плен и погибших затруднительно. Летописи не сохранили точных данных ни об общей численности северско-курского войска, ни о числе уцелевших в плену. Источники сообщают о дружине в первую очередь как о погибшей, а во вторую – как попавшей в плен ранеными (не раненые составляли исключение), т.е. погибло, включая умерших от ран в плену, не менее половины, а имели шансы вернуться из плена немногие.
Спастись же почти никому не удалось. Пробиться было практически невозможно, «зане яко стенами силнами огорожени бяхоу полкы Половецькими», к тому же и кони, и люди в момент гибели войска уже находились на пределе своих сил. Кому-то удавалось вырваться из окружения, но уцелеть при преследовании было еще сложнее, чем на месте разгрома. Каким-то чудом на Русь «…съ 15 мужь утекши» во главе с Беловодом Просовичем. Приехав в Чернигов, он рассказал о разгроме оказавшемуся там Святославу Всеволодовичу. Из полка ранее бежавших ковуев спаслось около десятка человек.
Концовка фразы: «…прочие же в море истопоша» - побудила Б.А. Рыбакова, считавшего, что войско шло на юг, достигнув истоков р. Самары, предположить, что какая-то часть и не малая «дружины молодых князей» (?) прорвалась в южном направлении и достигла берега Азовского моря, где и погибла. Представить такое трудно. Может быть, под морем имелось в виду то самое «езеро»? «Морем» в старину не редко называли просто крупный водоем, особенно не постоянный, к примеру - весенний разлив, что в середине мая еще мог оставаться в пойме реки. Вероятно, не желавшие сдаваться отходили от берега на глубину и погибали ранеными под половецкими стрелами.
В плену Игорь был окружен почетом, штатом прислуги, имел возможность охотиться с ханскими соколами и исповедоваться специально вызванному из Руси священнику, пока половцы клали головы под стенами Путивля и Переяславля. К бегству его вынудило известие о разгроме Кзы, понесенных им потерях и желании выместить злобу на пленниках. Сумев бежать, Игорь Святославич несколько лет, приходя в себя от позора, лелеял свою месть и дожидался, пока в городках по Десне и Сейму подрастет новое поколение сорвиголов, «под шеломами взлелеянных, с конца копья вскормленных».
В 1191 г. Игорь возглавил новый поход за Оскол, захватив у половцев много скота и «ополонившись». Княжеское самолюбие могло бы быть удовлетворено. Половцы утихли и серьезной опасности, во всяком случае для Северщины, более не представляли. Друг Кончак, ставший теперь еще и сватом (женил плененного Владимира Игоревича на своей дочке), предпочитал разбойничать на другом берегу Днепра – в Поросье. Можно было завершать пограничную часть своей карьеры и думать о столице, но Игорю все было мало. Его отрезвила лишь неудача следующего, зимнего похода за Оскол, когда половцы снова опередили Игоря. Попав в полуокружение в сходных условиях, он ночью бежал с войском «заложившись», т.е. «опрометью», «прижав уши» и не думая о чести. Об издержках такого метода летопись умалчивает.
В 1198 г. Игорь Святославич занял, по старшинству, черниговский трон и успел еще построить в стольном граде прекрасную церковь, сохранившуюся до наших дней, а также приложить руку к созданию чернигово-половецкой коалиции, войска которой под предлогом помощи свергнутому «киянами» Рюрику Ростиславичу в 1203 г. подвергли столицу Южной Руси неслыханному погрому. Впервые степняки бесконтрольно шныряли по улицам древнего города, угоняя в рабство тысячи жителей и оскверняя святыни, но Игорь этого уже не увидел. Он умер за полгода перед тем, успев принять схиму.