Самым дерзким побегом из тюрьмы в мировой истории по сей день считается совершенный в 1962 году Фрэнком Моррисом, Джоном Энглином и Кларенсом Энглином из знаменитого «Алькатраса». Сбежав на самодельных резиновых плотах, они навсегда затерялись в морских водах. Погибли они или удачно добрались до какой-то суши - загадка, которая так и осталась неразгаданной. Однако эта история привлекла к себе особое внимание общественности и легла в основу ряда художественных произведений.
Но и в российской истории было несколько примечательных попыток тюремных побегов. Многие знают истории, как заключенные пытались вырваться из неприступных «Крестов», «Бутырки», Шлиссельбургской крепости, «Таганки» и прочих мест заключения. Однако одним из самых дерзких до сих пор считается совершенный в 1909 году 13 осужденными революционерками, помещенными в Новинскую тюрьму. Это, кстати, один из немного эпизодов, чем эта тюрьма прославилась. Итак, как же все происходило? Какие были последствия? И при чем здесь Владимир Маяковский?
Новинская женская тюрьма, или Новинка, как ее часто называли, начала действовать в Москве в 1907 году. Находилась она на Новом Арбате, вблизи Новинского бульвара, там, где позже расположился СЭВ.
Это была крупнейшая тюрьма для женщин в Москве. Она представляла собой замкнутый комплекс кирпичных двухэтажных построек с внутренним двором, переоборудованный из бывших арестантских рот гражданского ведомства. На углу Новинского и Кривовведенского переулков тогда находился только один охранный пост, стоявший позади тюремных строений. Наблюдать оттуда можно было только самую ближайшую местность. Да и двор располагавшейся на территории тюрьмы церкви был отгорожен лишь решетчатой, легко перелезаемой оградой. Место это было доступно для посещений, причем никем не охранялось. Но тогда никто, вероятно, не думал, что кто-то решится на побег.
Начальницей тюрьмы назначили княжну Елизавету Вадбольскую. Почему именно ее? Ее отец был начальником исправительной тюрьмы, и девушка сразу после окончания учебы состояла на должности его помощника, фактически руководив женским отделением.
Уже через несколько месяцев после открытия в учреждение прибыли первые арестантки. Всего комплекс был рассчитан на содержание 242 человек. И камеры стали постепенно заполняться. Со временем туда подселили и политических заключенных, одной из которых была Ирина Каховская, оставившая воспоминания: «Новинская тюрьма, недавно выстроенная, с грудами неубранных кирпичей и всяких обломков во дворе, несмотря на свое название, была заполнена арестантами самых разнообразных категорий, исключительно уголовными. Они жили довольно свободно и шумно. Задачей администрации было создать для маленькой группы каторжанок специальный режим и изоляцию. Нас приняли по всей форме. Детальнейший обыск и опять переодевание в еще более нелепое, чем в пересыльной, одеяние. Отняли все собственное — вплоть до носового платка и гребней. Тон грубый, безапелляционный, с непривычки — невыносимо оскорбляющий. <…> Прибывшие раньше нас товарищи описывают нам условия новинской жизни. До сих пор здесь политических не было — мы первые. Администрация не знает толком, как ей держать себя с нами. <…> Каторжанкам была предоставлена длинная узкая 15-я камера, полутемная благодаря единственному и неловко поставленному окну. С отдельной лестницей и отдельным ходом на кухню, она жила особой от остальной тюрьмы жизнью. Нам видно было, как гуляют во дворе следственные и срочные уголовные, но общения с ними мы не имели никакого. Работ не было. В камере царила невероятная духота, вонь испорченного «лидваля», который был тут же, в камере».
Писала Каховская и о княжне Вадбольской, причем заметки эти были далеко не комплиментарные. Заключенная называла начальницу «жалкой и трусливой дамой», которая «с лишенными человеческих прав заключенными была высокомерна и привередлива». Вообще я бы посоветовала прочитать целиком воспоминания Каховской, иначе цитирование их может длиться бесконечно. Там вы найдете много любопытного.
Похожим образом писала о Вадбольской и другая арестантка, Екатерина Никитина, называвшая княжну «глупой и вздорной женщиной, помешанной на своем княжеском и начальственном величии». Хотя это и не удивительно - разве могут заключенные с добром относиться к своим надзирателям?
Незадолго до описываемых дальше событий Вадбольскую наградили: сначала должны были преподнести золотую медаль «За усердие» для ношения на Владимирской ленте, но так как она была женщиной, подарок заменили на «золотые часы с изображением государственного герба и императорской короны на броши, украшенные бриллиантами».
О самой жизни та же Никитина писала: «Держали нас нестрого, но изолированно и совсем не выпускали из каторжного коридора, кроме как на прогулку, да за обедом дежурных два человека. Арестанток различной категории в Новинской тюрьме содержали более 400 человек: около 200 «срочных», т. е. отбывавших тюрьму на малые (до 4-х лет) сроки; до 100 человек следственных; одна камера «винополок» и около 60 человек каторжанок. Политические находились только в последней категории — 17 человек, все в одной камере. Каторжное отделение занимало небольшой изолированный коридор во втором этаже, кончавшийся тупиком…».
Любопытно, что всех осужденных по политическим статьям почему-то поселили в одну камеру, под номером 8. Выглядело это помещение так: «Камера большая, квадратная, в три высоких окна. По двум стенам идут поднятые к потолку арестантские койки: железные рамы, обтянутые брезентом. Посредине длинный некрашеный стол и две такие же скамьи; кроме того, тяжелые «индивидуальные» скамеечки с ящиками, известные под названием «собачек», – днем они служили сиденьем и шкафом, а ночью на них опирались свободные концы коек. Вот и вся меблировка». А о ее жительницах сохранились такие сведения (из описаний Екатерины Акинфеевой-Никитиной): «При более внимательном наблюдении камера являла очень печальное зрелище: трое явно туберкулезных, шестеро на грани сильного истощения, две истерички (обе беспартийные) – и все без исключения измучены бесконечными тюремными историями».
Тюрьма жила своей жизнью, особо ничем не примечательной: заключенные работали в прачечной, растили детей (на 1909 год их было 26 человек), время от времени устраивали акты неповиновения и голодовки. Проще говоря, типичная история любого исправительного учреждения того времени. И так бы могло продолжаться, если бы не произошло событие, сделавшее Новинку известной на всю страну хотя бы на некоторое время.
1 июля 1909 года тринадцать каторжанок осуществили побег. Думаю, имеет смысл перечислить участниц поименно: Вильгельмина Гельмс, Анна Гервасий, Прасковья Иванова, Фрида Иткинд, Александра Карташева, Ханна Корсунская, Елизавета Матье, Анна Морозова, Марья Никифорова, Зинаида Клапина, Мария Шишкарева, Екатерина Акинфиева и Александра Тарасова (которая была тюремной надзирательницей). Все они были представительницами разных партий, анархистов, максималистов, эсеров, социал-демократов, но объединяли их две вещи: преследование по политическим причинам и воля к свободе. Были еще четыре женщины, которые отказались в последний момент, сославшись на болезнь или уже близкое окончание реального срока. Их неформальным лидеров считалась Климова, эсерка-максималистка. Она выросла в семье рязанского помещика, получила хорошее образование, жила в Европе, но после знакомства с террористом Максимом Соколовым примкнула к их движению и была участницей покушения на Петра Столыпина. После подрыва его дачи многих членов партии повесили, а самой Климовой в последний момент, не без помощи отца, заменили казнь на бессрочную каторгу.
Организовал его революционер Исидор Морчадзе, к которому обратился Василий Калашников, которому, в свою очередь, Матье передала письмо с просьбой о помощи. Он же затем и описал все происходившее в подробностях. В числе прочего Матье говорила о настолько сильном отчаянии заключенных, что они даже всерьез задумываются о массовом самоубийстве. То ли испугавшись, то ли решив проявить себя, мужчины стали разрабатывать план.
Надзирательница Тарасова тоже была участницей партии социалистов-революционеров (а также, по ряду сведений, любовницей Евно Азефа) и, сблизившись с некоторыми узницами, помогала в осуществлении плана. Через нее изначально шла вся переписка с внешним миром, где обсуждали детали предстоящего побега. Затем она сделала копии ключей, открыла двери и принесла мужскую одежду, которую сшили мать и сестра Владимира Маяковского. Сам будущий поэт, а на тот момент всего 16-летний юноша, уже проникшийся идеями революции, находился на колокольне стоящего рядом храма Девяти мучеников и подавал сигналы о возможности выйти наружу незамеченными. Его, к слову, затем судили за пособничество, но освободили через полгода за недостатком улик. И именно в заточении он начал писать стихи.
Заключенные заранее в любую свободную минуту отрабатывали техническую сторону побега. Например, они несколько раз связывали одну из сокамерниц, чтобы затем при необходимости сделать то же самое с надзирательницами. Акинфеева-Никитина позже жаловалась, что чаще всего роль подопытного выполнять приходилось ей, и однажды ее даже чуть не задушили.
Изначально побег планировали осуществить в августе. Но до княжны Вадбольской дошла информация, что внутри тюрьмы что-то готовится. Начальница провела несколько кадровых перестановок, в том числе перевела Тарасову в другое отделение. Арестантки же стали понимать, что план может сорваться, и решили действовать как можно скорее. Отлично для этого подходили даты в конце июня - начале июля, так как на них приходились празднования 200-летия Полтавской битвы, и, значит, охрана была усиленно занята в другом месте. Помог и другой революционер Сергей Усов: накануне выбранной ночи он сумел напоить то ли водкой, то ли пивом (с усыпляющим средством, конечно же) единственного тюремного надзирателя-мужчину, и тот заснул прямо на дежурстве. Тарасова должна была угостить остальных коллег тортом, в котором также было снотворное. Сам Усов, не рассчитав силы, тоже напился так, что его пришлось откачивать нашатырным спиртом.
В ночи с 30 июня на 1 июля заключенные спустились по простыням из окон второго этажа и выбрались на свободу. По пути ряд надзирательниц связать им все-таки пришлось. В какой-то момент в тюрьму позвонили от обер-полицмейстера, но трубку взяла Климова, сообщившая, что «все идет по плану». Мог поймать женщин и городовой, которого заприметил Маяковский. Его «нейтрализовал» пособник побега Василий Калашников, будто бы случайно рассыпав перед стражем порядка горсть монет и попросив помочь их собрать. С деньгами, к слову, вообще вышел конфуз: женщины, готовясь к побегу, смогли накопить 8000 рублей, но, вероятно, второпях, забыли их в камере.
Десять беглянок успешно добрались до Франции (откуда на следующую Пасху прислали открытку в тюремную инспекцию). Для упрощения перехода через границу им подготовили паспорта умерших больных. Попали они туда разными путями, разделившись сразу на небольшие группы, к каждой из которых был представлен человек, сопровождавший на подготовленные квартиры. Та же Климова, например, месяц скрывалась в Москве, затем эсер Василий Калашников под видом своей жены перевез ее по Великому Сибирскому пути. Затем она на верблюдах преодолела пустыню Гоби, прибыла в китайский порт и морем отправилась в Токио, оттуда пароходом - в Италию, а затем в Париж. Приключение не хуже чем у Индианы Джонса. За поимку каждой беглянки была объявлена немалая награда - 5 тысяч рублей.
И только трое, Карташова, Иванова и Шишкарева, были пойманы сразу в день побега. Они отстали от своей группы и пытались сторговаться с извозчиком, но проходящий мимо городовой заметил, что у этих «мужчин» уж больно тонкие голоса. Суд над ними провели в марте 1910 года, женщины получили новые тюремные сроки. На допросах они выдали имена всех пособников, к которым сразу же отправились с обысками. Оказалось, что Морчадзе долгое время проживал в квартире Маяковских, где полицейские после устроили засаду. Юного Владимира дома не оказалось - он ходил по городу, ночь провел в кафе, а на утро отправился к жене Морчадзе, чтобы узнать результаты проведенной операции. С собой Маяковский взял рисовальные принадлежности, якобы для занятий. Этой версию он придерживался и позже, уже после ареста. Хотя тот же Исидор Морчадзе прямо писал: «В то время я не жил у Маяковских из конспиративных соображений, но все они, Маяковские, были посвящены в мои планы, вся семья Маяковских, включая и Володю, помогала мне». И еще: «Володя рвался мне на помощь, умоляя использовать его для этого дела. Я, конечно, использовал его и давал ему разные поручения, которые он добросовестно исполнял. Но в ночь побега я его не мог использовать в качестве проводника бежавших каторжанок, ибо его слишком большой рост мог привлечь внимание, и было рискованно и неконспиративно».
Поймали еще одну беглянку, Лизу Матье, только уже на следующий день, когда она ехала в трамвае. Но удача была к ней благосклонна - женщина вновь сбежала прямо из участка.
Есть версия, что весь побег был продуман охранным отделением с целью скомпрометировать тюремного инспектора Дмитрия Юферова, который не пускал представителей «охранки» в тюрьмы, когда те хотели заниматься вербовкой заключенных. Именно для этого по просьбе охранного отделения на службу и приняли Тарасову. Предполагалось, что все беглянки будут моментально пойманы, а начальник охранного отделения Михаил фон Котен сумеет отличиться при их задержании. Но все пошло не по плану. Тарасова, оказалось, работала на обе стороны, и вывела женщин на несколько часов раньше оговоренного времени, и наряд не успел схватить всех. Часть современников тех событий подтверждало эту версию, говорили, что даже сами участники открыто говорили о связи с охранным отделением, но говорить об этом уверенно по прошествии стольких лет не стоит.
Елизавету Вадбольскую после этого понизили до должности помощницы начальника тюрьмы. Ее обвиняли в излишне либеральных взглядах, недостаточном досмотре личных вещей арестованных и «передачек» со стороны соратников: «Дозволяла хранение в камерах арестанток лишних вещей и недостаточно часто и тщательно производила обыски… а также разрешала не обыскивать чинов надзора… не имела достаточного наблюдения за исправным несением службы чинами надзора и их поведением как в служебное, так и в неслужебное время, ввиду чего чины надзора не всегда исполняли ея распоряжения, на дежурствах позволяли себе спать и даже, покидая свой пост, уходить для беседы к стоящим в других коридорах постовым…». Это очень противоречит с тем, о чем рассказывали сами заключенные. Во время следствия она старалась выгораживать в первую очередь не себя, а подчиненных.
Тарасову и младшего надзирателя Фёдорова уволили за пособничество. Еще часть надзирателей отстранили от работы за проявленное небрежное отношений к работе, так как они могли покидать свой пост во время службы. Помимо человеческого фактора называли еще несколько причин, почему побег был совершен так легко: тюрьма не была рассчитана на содержание каторжных, не имела необходимой наружной ограды, камеры открывались одним ключом, керосиновые фонари легко гасли, окна коридоров выходили на внешнюю сторону, а посты надзирателей располагались во дворе. Тюремную охрану после этого усилили и больше историй побегов там не возникало.
В историю этот побег вошел как событие, не имеющее аналогов в российской истории. Просто не было других успешных побегов настолько большой группы осужденных, к тому же женщин. По словам Морчадзе, «Охранка и полиция совсем потеряли голову».
Новинская тюрьма работала до 1947 года. Во время революции «собралась толпа в несколько сот человек для освобождения политических заключенных», также из зданий были вынесены оружие и патроны на нужды революционеров. В 1918 году в Новинку перевели заключенных из закрытого женского отделения Бутырской тюрьмы, а в 1926 году - из Второго московского женского исправтруддома. Это привело к тому, что тюрьма была переполнена, в ней тогда содержались уже 402 женщины. Многие помещения переоборудовали под камеры, в том числе располагавшиеся на территории ясли. После гибели одного ребенка 12 арестанток объявили голодовку. Спустя непродолжительное время была еще одна голодовка, теперь уже на фоне слухов, что часть осужденных будут выпущены из-за перегрузки тюрьмы. Но это не мешало даже проводить внутри экскурсии для иностранцев. Максимальное количество заключенных пришлось на 1943 год - их насчитывалось 1071 человек. И вот в 1947 году вышел приказ о переоборудовании тюрьмы в общежитие для надзирателей Сокольнического и Таганского исправтруддомов. При этом еще ходили разговоры, что планируется восстановление работы. Но осуществиться этому не удалось - в 1960 году по распоряжению Хрущева комплекс снесли.