Оторванный календарный лист слетел с кухонного стола. Видно, не посмотрев, положил его на самый край, и тот, подхваченный сквозняком из форточки, покачавшись в воздухе, прилип к стене, прямо перед глазами. Бывает же, а. Ну и пусть. Что там? 5 октября? Четверг? Что-о? Вот даю! Нужно было сорвать только один лист с 4 октября! Да и ладно, пора бежать на работу, не опоздать бы.
Как попал в больницу - не помню. …Ни автобуса, в котором ехал, ни – метро, ни – дороги через парк. Впереди сложная операция, весь там.
…По бледной коже и набухшим серым мешочкам под глазами, потухшим взглядом, видно, девочка так и не спала. Что же ты, хочется сказать ей, неужели не веришь, что сегодня для тебя станет вторым днем рождения! Но и это не в моих силах, да и улыбка, натянутая в коридоре, вянет, руки начинают дрожать. Только этого еще не хватало. Знала бы она, чего стоит для меня ее жизнь, как и других больных, которых оперировал до нее, и - будущих.
Пока дрема не овладела её сознанием, вкатываю каталку в соседнюю палату, в которой ее ждет донор. Но она не знает, что именно его почка, этого парня инвалида, заполнит ее организм чистым ручейком жизни. И нельзя, чтобы она это знала. А только он.
Это он молил Господа, чтобы разрешил ему сделать такой шаг, спасая восемнадцатилетнюю девчушку. И неожиданно для нас вспыхнул этот долгожданный огонек в её глазах. Может, от удивления, может, от какого-то непонятного ей нового чувства.
Это заметил и он, донор, и не смог удержать слезы, покатившейся по его лицу, сквозь улыбку. Да и чем их смог бы вытереть? Его руки остались там, в далеком Афганистане, когда раз за разом бросался в горящий бронетранспортер, чтобы вытащить из него своих товарищей. И вытаскивал. Сначала - пылавшего командира, не поддававшегося солдату, и хватавшегося за кабель от радиостанции. Потом - механика-водителя, не отпускавшего руль. А вот пулеметчика не смог, и чуть не остался рядом с ним... И только благодаря взрывной волне, выкинувшей его из-под брони, остался жив.
Когда я увидел этого солдата, не раз сам себе задавал один и тот же вопрос, зачем же Он оставил ему жизнь? Для чего? Ладно, слепому, который может еще многое сделать, или безногому, или безрукому. А зачем тому, который лишен всего этого?
Но ответ пришел. Даже не удивился, узнав, что этот солдат готов стать донором девушки. Рука сама потянулась к ручке и подписала документ на анализы. И совсем не удивился тому, что они оказались положительными: организм у безногого и безрукого инвалида был здоров. Все говорили, что этого не может быть! Но - было. И как он счастлив был сегодня перед началом операции: весь светился. И куда-то исчезли морщины с его лица, одутловатая кожа на щеках натянулась и помолодела, изменив свой цвет с бледного, на румяный. И в глазах его читалась одна фраза: «Теперь я знаю, почему мне Бог оставил жизнь!»
- У тебя все впереди, - улыбнулся солдат девушке. – А когда родишь, дай ребенку мое имя.
И в глазах у девушки, услышавшей его, появились новые искорки. Видно она поняла, о чем он ей говорит. А может, кто-то сказал ей, что перед операцией она увидит своего донора, и поэтому она старалась не уснуть, не поддаться снотворному.
…Поздняя ночь. Передо мной уставшие глаза моей помощницы - хирурга. Она снимает с моих рук резиновые перчатки, повязку - с лица, и что-то говорит, тряся мою руку. И только когда скинул маску, вижу радость на лице её, и теперь только расслышал: «Операция прошла превосходно!»
Но я так и остался в коридоре у входа одной из палат и не спускаю глаз с ее двери. И такая боязнь охватила все мое замершее тело, так не хочется, увидеть кого-нибудь, выходящего из неё и прячущего от тебя свои глаза. Сотрудники знают про это и потому не выходят, а у самого рука не поднимается, чтобы отворить дверь и войти туда в послеоперационную палату. И где делись мои силы!?
И вот дверь приоткрывается, выглянуло личико молодой медсестры в больших очках. На ее лице огромная, больше окуляров, улыбка, и большой палец поднимает вверх: «Все нормально, доктор!».
Таблетка валидола или еще чего-то не успокаивает. Наоборот начинается одышка, словно поднимался на высоченную гору. На часах 23:30. Ладно, сейчас посижу в ординаторской и пойду домой. Жена с дочерью уже, наверное, спят. А может, и нет. Медсестра протягивает звонящий сотовый телефон. Хм, даже не услышал его. Прикладываю к уху.
- Товарищ лейтенант, не узнали? Это Александр, ну, ефрейтор Александр Долгушин. Узнали?
- Санька! Да ты живой? – залпом выдохнул из себя эти слова. - Как я рад за тебя! Санька! – и все в организме проснулось, и куда исчезла одышка с усталостью. Это же Санька! Это же тот самый Санька, механик-водитель, с которым исколесили пол-Афганистана! Он жив. – Эх, сколько мы с тобой не виделись, солдат?!
- Товарищ лейтенант, а как я рад, когда нашел ваше имя с фамилией в интернете. Это же вы, да?! С Днем рождения, лейтенант!
- Да ты ошибся, Сашенька.
- Нет, нет! Ведь сегодня 5 октября, когда вас под Панджшером... Это вы же, товарищ лейтенант?!
- Да, я. Спасибо, солдат! – со всей силы кричу ему в трубку.
Дембельский урок
Лицо Самохвалова от напряжения покраснело, губы сдавлены до синевы, и он не сводит испуганных глаз с младшего сержанта, лежащего рядом, всего на полруки от него. Да, Виктор сейчас находился в очень опасном для своей жизни положении. Большая часть его корпуса свисала со скалы, и только благодаря тому, что уперся носком ботинка правой ноги в выступ камня и держался пальцами обеих рук в еле заметные трещины в скальной «чашке», он еще был здесь.
- Миша, Миша, спаси, - шептал он сквозь зубы младшему сержанту. – Миша, я больше не буду, ты только спаси. Все, паря, я прошу тебя.
Глядя на него, Федоркин сам не знал, как поступить в этот момент. Навряд ли он своими шестидесятью пятью килограммами сможет удержать на себе эту пятипудовую тушу солдата. Вытащив из ножен штык-нож, воткнул его в камень. Но серый известняк, казавшийся на глаз рыхлым, не поддался клинку ножа, и тот соскользнул в сторону.
- Не могу, - прошептал Михаил, и еще сильнее сдавил левой рукой автомат.
- Салага, да я тебя, я же тебя сотру! – забыв об осторожности, рявкнул во все горло Самохвалов. – Мало тебя бил? Ну, все, конец тебе! Я тебе сказал, а-а-а! – и даже сейчас после рывка всем телом, Виктору не удалось изловчиться и хоть на немножко протолкнуть свое свешивающееся с горы тело вперед. – Ну, сука, только не уползай!
Михаил с испугом следил за своим обидчиком и понимал, что этот дембель словами попусту не бросается. В течение двух последних месяцев, сколько служит в Афганистане Федоркин, тот раза два - три в день со своими дружками издевалась над ним. И не просто, а с замысловатыми дембельскими «оттяжками». То заставляют, громко издавая гудки поезда, таскать по кубрику кровать с лежащим на ней дембелем Самохваловым, то возить его на своей «верблюжьей» спине по коридору казармы…
И все-таки два дня назад Самохвалов попался командиру взвода с дружками за своим «любимым дембельским занятием». И на боевые вместе со всеми отправлен, не успев сбегать в медсанчасть за справкой, что «заболел» головой, простудой, животом или захромал, как делал в последние месяцы. Да Бог есть, он услышал мольбы «чайников» Федоркина, Вовку Блохина и Игоря Беляева.
- Ну, давай руку, - рычит Самохвалов.
Но Федоркин не торопится этого делать, а немножко отполз назад с «козырька» над пропастью, и окликнул своего товарища, лежащего сзади:
- Игорь, ты здесь?
- Нет, - услышал он голос Блохина. - Он выше, с командиром у пещеры.
- Вова, схвати меня за ноги, я попробую вытащить Самохвалова.
- А мне, как и тебе, здесь не за что уцепиться. Нужно еще кого-то позвать.
- Командиру скажи.
- Так они отсюда далеко. Они аж на том выступе.
- Да мне плевать на каком, - начал нервничать Федоркин, - быстрей беги, он же упадет!
- Сейчас, - отозвался Блохин.
- Да куда ты, салага, - взревел висевший над пропастью Самохвалов. – А ну тащите меня отсюда!
Но Блохин больше не отозвался, видно уже ушел за командиром.
- Миша, Мишенька, ты это брось, забудь, я больше не буду таким. Паря… - Федоркин почему-то даже не удивился Самохвалову, резко изменившему свой грубый голос на мягкий и просящий.
- Мишенька, ты это как-нибудь, помоги мне, а то конец будет. Мишенька…
И Федоркин, поддавшись просьбам солдата, пополз вперед к Самохвалову. Но, когда оставалось совсем чуть-чуть до него, остановился:
- Товарищ Самохвалов, не удержу же вас, вместе полетим.
- Сволочь, - рыкнул тот, - у меня уже сил нет держаться!
- Да, да, - и Федоркин начал отползать назад.
- Я тебя прошу, паря. Паря, товарищ младший сержант? Товарищ младший сержант, - голос Самохвалова стал до неузнаваемости просящим. – Я же ваш подчиненный. То я вас учил разуму, и все, теперь, кто только не так посмотрит на тебя, сотру. Чес слово, товарищ, э-э. Ой, щас упаду.
В этот же момент Федоркин услышал быстро приближающие к ним чьи-то шаги, но не обернулся, чувствуя, что это не душманы, а на помощь идет кто-то из своих. И точно, не ошибся. Командир взвода потянул к себе ногу младшего сержанта:
- Давай назад, - и сам, залезая на его место, ухватился одной рукой за ремень, который держали несколько солдат, и, ухватив за локоть Самохвалова, рывком потянул его на себя.
…На Самохвалова было неприятно смотреть. Весь его полукомбинезон, включая и ткань, покрывающую бронежилет, изодраны, ладонь руки исцарапана до крови, как и подбородок и часть лица.
- Стой, - ухватил он за рюкзак Федоркина, и, притянув его к себе, со злостью шепнул, - я тебе все вспомню! – и сильно толкнул младшего сержанта в затылок.
- Стой! – развернулся к ним идущий впереди командир взвода. – Самохвалов, ты чего-то еще не понял? – и резко схватил дембеля за окровавленный подбородок, приподнял его. – Ну, смотри, я больше предупреждать не буду, - и, посторонившись, протолкнул Виктора вперед себя. – Бегом, ну!
И Самохвалов, это огромная глыба, побежал вверх.
- Быстрее, быстрее!
Михаил, наблюдая за происходящим, только сейчас почувствовал какую-то неприятную силу, сдавливающую его виски. Начал растирать их руками, и с испугом посмотрел на командира взвода, стоящего рядом с ним, не понимая, ему также сейчас нужно бежать за Самохваловым вперед, или… Сделал несколько шагов, но сильная рука лейтенанта его остановила.
- Сам когда-то проходил такую школу, - глядя в глаза младшему сержанту, сказал он. – Сегодня, завтра, если сможешь переступить свою боязнь, сделай это. Понял?
Младший сержант, не спуская глаз с офицера, кивнул головой.
- Значит, все будет нормально. Только смотри, не заскули, а сам прояви злость и приказывай лезть ему вперед, понял? Давай, - и, подтолкнув вперед себя младшего сержанта, пошел за ним.
Гнездо орла он так и не рассмотрел, и только потом понял, почему лейтенант Соболев, так назвал это место. На самой вершине скалы было небольшое углубление, напоминавшее неглубокое блюдце шириною метров в шесть. Да, здесь не одна пара орлов могла бы свить свои гнезда.
Посмотрев на лежащего рядом с ним Самохвалова, Федоркин даже не знал, как сейчас поступить: приказать или сказать, или попросить, чтобы тот занял позицию с обратной стороны «гнезда орла». Но этого сделать в данную секунду все же не решился, а сам отполз назад и начал потихонечку поднимать голову вверх, чтобы осмотреть местность.
Упершись подбородком в край скалы, посмотрел вниз. Да, соседняя гора своим горбом метров на пятьдесят не дотягивала до этой вершины. Это уже хорошо, хотя, как сказать. Чтобы осмотреть ее вершину, необходимо еще выше поднять свою голову. Так и сделал Михаил, и тут же замер, внимательно осматривая скальные выступы, трещины. Только одно место на ней заинтересовало его, это скол внутри вершины и небольшая площадка, на которой на глаз, может расположиться человек десять. Но духи, если там и были, то вовремя подъема их группы, огня не открыли. Скорее всего тут их и не было, или скоро будут.
- Самохвал, - вдруг неожиданно сорвалось в приказном тоне с его губ, - ползи сюда!
- Чё-ё-ё, - медленно поворачивая голову к младшему сержанту, прошептал тот. – Ты чё-ё, салага, чё, место свое забыл?
Резкий удар Федоркина ботинком в челюсть Самохвалова изменила ситуацию. Виктор схватившись ладонями за лицо, не делая никаких ответных движений остался лежать.
А Михаил, еще сам не понимая, откуда в нем появилась такая смелость, сдавив зубы, тут же прошептал:
- Глухой? Повторить? – и направил на солдата ствол своего автомата.
Самохвалов, увидев это, с испугу немножко отполз назад и замер, видно, сам еще не понимая, что ему в этой ситуации сейчас делать.
Михаил спустил вниз флажок предохранителя и приподнял ствол автомата выше, нацелив его на лицо Самохвалова.
- Сейчас, товарищ младший сержант, - сглотнув слюну, дрожащим голосом, прошептал дембель. – Сейчас, - и пополз к Михаилу.
- Внизу трещина, а за ней площадка, оттуда глаз не своди, если что, доложишь. Ну! - И дождавшись, когда Самохвалов подползет к нему ближе, ткнул подбородком в то место, откуда тот должен не «сводить» глаз.
Михаил, оставив его, отполз на то место, где только что был Самохвалов, и начал осматривать низину горы. Сверху она напоминала больше поверхность луны, представленную именно так на многих рисунках художников-фантастов. Небольшие по округлости скальные пики, вонзающиеся своими остриями в небо, торчали с разных сторон. Группы лейтенанта, занявшую позицию на узком переходе с одной возвышенности на другую, видно не было. Значит, хорошо замаскировались. Теперь перед Михаилом стоит задача, осматривать пологий спуск, с его правого плеча. За левой частью наблюдает другая пара солдат из его сослуживцев.
Как справиться со своей задачей, Федоркина учить не нужно. Это его пятые боевые действия, не считая нескольких горных рейдов в ущелья, на встречу с информаторами. Он внимательно рассматривал места, где могут появиться душманы, и тут же старался запомнить, что на том или на ином участке находится.
«Значит так, на первом квадрате слева высокой пики скалы два куста и один большой каменный скол, перегораживающий возможный переход, - запоминал он. – На втором участке вправо от этого скола неширокая площадка. На ней только камни, три выделяются хорошо, остальные мелкие, ничего нет запоминающегося. Хотя, стоп, они так расположены, что больше напоминают рисунок «пятерки» на домино. Четыре по бокам лежат, один в центре. – Резко повернул голову влево и, посмотрев на тот участок, по памяти повторил. - Два куста и один большой каменный скол, перегораживающий возможный переход. Больше ничего. Резко посмотрел правее и повторил, - пятерка на домино. Ничего, все по- старому».
Думать о будущих взаимоотношениях с Самохваловым, как и с другими его дружками дембелями их взвода не хотелось. Знал, что после возвращения из «боевых» в часть, ему будет плохо, все вспомнят. Но эта мысль, как и любая другая, не связанная с предстоящим боем, будет мешать и сбивать его внимание, чего делать никак нельзя. Да будет плохо, буду драться, мне теперь на все плевать. И все, на этом и поставил он точку.
Так, слева «два куста и один большой каменный скол, перегораживающий возможный переход» больше ничего, справа «пятерка» доминошная. И все.
- Самохвалов, как дела? – спросил он громко.
- Тихо.
- Слушай, разбей свой участок на мелкие квадраты и запомни, что на них находится, и постоянно их осматривай. Если что на них изменится, значит, духи или наши. Понял?
- Да.
- Например, два кустарника и посередине камень. Понял?
- Да, - ответил Самохвалов.
- Запомни их положение, держи в памяти и, когда в очередной раз их осматриваешь, повторяй про себя, как что находится, это будет помогать. Если что-то проморгаешь, погибнут наши ребята. Тогда нас ждет трибунал или пуля. Понял?
- Так точно, - вскрикнул Самохвалов.
А Михаил за то что беспрестанно продолжает накручивать нервы дембеля себя похвалил.
«Так, значит слева два куста и один большой каменный скол, перегораживающий возможный переход. Стоп, и три камня. Да это же духи!»
И, дождавшись, когда несколько темных точек продолжат движение в сторону группы лейтенанта, открыл по ним огонь.
Да, это был противник, которого он чуть-чуть сам не проморгал. От места, где находилась группа лейтенанта, тоже началась стрельба. Завязался бой.
Группа душман, судя по стрельбе, состояла больше, чем из десяти человек.
Самохвалов, легший рядом с Михаилом, был тут же возвращен на свое место. И получается вовремя, так как начал короткими очередями кого-то обстреливать.
Несколько взрывов, раздавшихся на точке обороны лейтенанта, отвлекли внимание Михаила. Неужели с минометов бьют по нашим?
Но где находятся минометы или гранатометы, Михаил так и не мог найти.
Стон, раздавшийся сзади, сразу же отвлек внимание Федоркина. К счастью, Виктор не был ранен, он испугался разорвавшейся рядом пули, цвиркнувшей по камню и срикошетившей куда-то в сторону, не задев их.
Движение по краю скалы, под самым уступом, Федоркин заметил нечаянно. Две фигуры перебирались очень быстро, через кустарники и камни. Открыл по ним огонь. Граната, взорвавшаяся в том месте, где он их прижал, указала группе лейтенанта, откуда сейчас их попытались обойти душманы.
Через какое-то время бой прекратился. Все успокоилось. Запах сгоревшего пороха, поднимавшийся снизу, Михаил улавливал хорошо. Почему? Ветра нет. Это редкое явление в горах и… от неожиданности, чихнул. А в ответ тихо, но высовываться теперь из-за камня, за которым прятал голову, не стоит. Вдруг у духов есть снайпер.
Спустившаяся ночь усугубляла ситуацию. На скальном выступе их с Самохваловым всего двое, значит, спать придется по очередности. Главное не проспать, а то больше никогда и не увидят света.
С мнением Федоркина по этому поводу Самохвалов согласился. Даже не возразил напарнику. Что говорить, он теперь на войне, а на ней все равны. А не как в казарме, где всем управляют дембеля.
- А я думал, ты в мою руку воткнешь штык-нож, - прошептал Самохвалов. – Чуть не обоссался.
- Это был мой шанс разделаться с тобою. И запомни, он останется навсегда, - прошептал Федоркин. – Всегда, даже после Афгана, узнаю, где кто живет, и разберусь.
- Я также хотел так сделать, когда пришел сюда служить с учебки, - ответил Самохвалов, - и до сих пор хочу найти нашего сержанта, - вздохнул он. – Но товарищ написал, что поздно, спился парень.
- Все, тишина, - шепнул Федоркин, - на этом разговор закончим.
Младший сержант так и не смог уснуть, всю ночь прислушивался к различным звукам, не смыкая глаз. В таком же состоянии, похоже, находился и Самохвалов. Михаил часто слышал его вздохи, не раз пресекал его попытки начать с ним разговор.
С рассветом заново начали внимательнейшим образом осматривать все участки вокруг.
«Два куста и один большой каменный скол, перегораживающий возможный переход…», - уже в какой раз шептал про себя Федоркин, сверяя все ли так на самом деле.
То же самое делал и Самохвалов, через пять-десять минут, постоянно отчитываясь перед своим младшим командиром.
К полудню приполз второй дембель, Осипцев.
Осмотрев лицо Самохвалова, с удивлением спросил, почему оно все в засохшей крови. Но Виктор, посмотрев на Михаила, сделал вид, что не расслышал товарища и молчал.
- Пару пуль ударились об камень и изранили Самохвалова, - прошептал Федоркин. – Чего пришел?
Осипцев с удивлением посмотрел на младшего сержанта, которому никто не позволял с дембелем говорить таким тоном. Но, не получив поддержки от своего друга, Самохвалова, попытался сам это объяснить «чайнику».
- Ты как со мной говоришь, салага…
И в ту же секунду, не успев прикрыться рукой, от резкого удара Федоркина прикладом в его плечо, ошарашено смотрел на младшего сержанта.
- Теперь я старший, солдат, понял. И как скажу, ты так и будешь все делать! Все понял?
- Да, да, - прошептал Осипцев.
- Что должен был сказать сейчас нам, ну! – повысил голос Михаил.
- Командир приказал быстро спускаться. Двое тяжело ранены. Мы должны уйти в ущелье, вертолеты придут за нами к десяти - тридцати.
- Вперед! - скомандовал Федоркин.
Несли раненных солдат по очереди. На том самом опасном участке, где вчера споткнулся Самохвалов и висел над пропастью, дембеля нести раненных отказались. Вернее передали раненных Блохину и Федоркину, и проходили узкую тропку, нависшую над пропастью, со скоростью черепахи.
Боевые закончились через три дня, как раз ко дню рождения Федоркина. В казарме их, как всегда, встретили с распростертыми объятиями, а через пять минут, и – все зашедшие дембеля. Видно, перед этим у них состоялся разговор с Самохваловым. Похлопали Федоркина по плечу, один из них сказал, что все разборки с ними с этого дня закончены. А вот Самохвалов и Осипцев, так и остались стоять у двери, пряча свои глаза.
- Ну что, справился? – спросил командир взвода младшего сержанта Федоркина, отозвав его после вечернего построения к себе. - Заметил. А у меня было немножко не так, но это не важно, - и широко улыбнувшись, он пожал младшему сержанту руку. – Только с новым пополнением так не поступайте, как с вами. А то в соседней роте вроде бы казнили одного дембеля на боевых. Пуля почему-то вошла в спину, - и вздохнул. - Это дело их командир не хочет оставлять на тормозах, прокурор приехал, так что смотри.
- Товарищ лейтенант, даю слово, что такого у нас больше не повторится, - прошептал Федоркин. - Хватит одного дембельского урока.
Извини, братан, за цензуру
Военным корреспондентам посвящается
«Рядовой Сергей Патрушев», - эта строчка, написанная корявым почерком от постоянно дрожащего карандаша, так и осталась незаконченной. И все потому, что мысли у меня постоянно путаются. А нет, не пишу потому, что нечаянно раздавил в руках карандаш, и теперь сижу с открытым планшетом с картой и что-то ищу в нем. Что? А-а, карандаш.
Где же ты, карандаш? И подсознательно продолжаю составлять текст листовки: «…погиб в неравном бою». А потом нужно эту строчку дополнить еще несколькими предложениями, как это произошло. И все, для листовки хватит. А где же карандаш?
Смотрю на солдата из дивизионной газеты, который сидит у бронетранспортера и отбирает в наборной кассе нужные ему шрифты для составления листовки. Тоже досталось парню. Их полевая типография на ГАЗ-66 подорвалась на мине, и теперь ему ничего не остается делать, как выпускать листовки вручную. Вот маята. А сегодня их нужно выпустить десять штук (столько материала собрал), по двести экземпляров каждую и раздать в роты, в батальоны перед боем, чтобы хоть как-то вдохновить солдат, поддержать духом, напомнить им о своем долге и патриотизме. А завтра следующий этап боевых действий...
А, что же я сижу, написана только одна листовка.
Блин, смотрю на второй раздавленный карандаш в своей руке, и – плачу. И чтобы никто этого не видел из подчиненных залезаю в бронетранспортер, убираю с сиденья открытый ящик с гранатами, и смотрю куда его примостить. Кругом пулеметные ленты, ящики с патронами, все дно усеяно пустыми гильзами, вокруг беспорядок. Да, нужно здесь навести порядок, а то заглянет кто-то из старших командиров, стыдно будет. Да, в хорошие тиски нас взяли на перевале, и мы как могли, и чем могли оборонялись. И если бы не помощь вертолетов, то... А потом в атаку, на высотку пошли…
Да, разве ты, командир, а? Ругаю себя. И, уже хотел вылезти на броню и накричать на пулеметчика за оставленный в БТРе беспорядок, да вовремя опомнился, ведь нет больше его, нашего пулеметчика, Сережки Патрушева.
...Размазывая слезы на лице, сажусь на ящик с гранатами.
…Патрушев «работал» в нашей группе. Оставил его с ручным пулеметом у входа в пещеру, где находился душманский склад с оружием. С минами, с реактивными снарядами для гранатометов, с патронами разных калибров, с детонаторами, с винтовками, пороховыми зарядами и снарядами для минометов. Из группы осталось в строю всего несколько человек.
Перевязав голову одному из раненых солдат, отволок его от края пропасти подальше за камень, в так называемую мертвую зону. Теперь парню не страшны ни осколки, ни пули, прикрыт от них каменным валуном. Стонет, значит, обезболивающий укол еще не подействовал. Ну, ничего, паря, надеюсь, выживем.
- Лейтенант, давай, назад, - слышу приказ сержанта, - а то чувствую, полезут. Где же группа Семенова!? – процеживает сквозь зубы каждое слово Федоров.
«Где, где, ползет к нам снизу. Не загорает же!» - почему-то отвечаю про себя с какой-то нервозностью младшему командиру.
Взяв автомат, ползу туда, «назад», куда указал сержант.
Взрыва надо мною не услышал, а только почувствовал что-то ухнувшее внутри себя и вытягивающее воздух из ушей, рта, живота. Еле глаза удержал, а то бы и они улетели.
Звон в ушах, пыль какая-то кругом. Ощупал себя, вроде, цел. Это, наверное, взрыв где-то прозвучал. Что дальше? Ноги на месте, двигаются, целые. Руки? А ими и ощупываю себя всего. Всё на месте, живот тоже. Автомат? Он в руках. Тогда вперед.
Что же это гудит в ушах, да так сильно? Что, духи новое оружие изобрели? Этого еще только не хватало нам, так жужжит, аж уши сами по себе сворачиваются в трубочку, и за собою мозги тянут, з-з-з-з.
А Серега держит пулемет, упирая его приклад себе в грудь, и стоя на коленях, строчит и строчит из него куда-то вниз. И теперь только доходит до меня, что я оглушен. Вот почему не слышу пулеметных очередей, а только какое-то з-з-з-жужжание. Но это мы уже проходили, ничего страшного. А почему он вниз стреляет? Вон же духи, вон они сбегают со скалы напротив! Ну я вам сейчас дам, я вам сейчас покажу, где раки зимуют. Вот так вам, вот так, и с силой нажимаю на курок трясущегося в руках автомата! А-а, попрятались?
Вставив в автомат новый магазин с патронами. И заново открыл огонь по бегущим душманам. Но почему же молчит автомат, не трясется? Что, на предохранителе? Нет. Так, почему же? А-а, патронов нет. Где новый магазин? В подсумке, о-о-о, жить будем.
Удара в правое плечо не почувствовал. Открываю глаза, а передо мной кто? Вроде бы наши. Кто-то тащит меня куда-то, держа за плечи. Что же с головой, кто в мои уши моторчик засунул? Зачем? Ага, положили. Кто это? У, как улыбается, еще и большой палец показывает, а что говорит, не слышу. Вытираю лицо, на и без того грязных ладонях осталась грязь, бурая какая-то. Не кровь ли? Да нет, голова целая, это грязь с потом смешалась.
Вот еще кого-то тащат ко мне. О-о-о, закрываю глаза, так не хочется смотреть на то, что осталось от человека. Рвота подступила к горлу. Э-э-э… Неужели меня контузило?
Но похоже не сильно, нет уже того громкого шума в ушах, как вчера, а особенно позавчера. И хорошо слышу, как люди говорят. Видно таблетка помогла, но нет, больше в медсанбат не пойду, засмеют, скажут испугался.
Ладно, все хватит, вытираю глаза и ополаскиваю их водой из фляги. Так вроде лучше, все, пора писать листовку. Пора, и лезу из БТРа наружу, подставляя лицо ярким лучам солнца. Оно быстро обсыхает.
- Товарищ лейтенант, - кричит солдат из типографии. – Одна листовка уже распечатана, - и показывает на стопку. - Есть еще?
- Сейчас будет, - и, упершись ногами в железную скобу бронеи, пишу в блокноте:
«Рядовой Сергей Патрушев погиб в неравном бою. Душманы предприняли несколько атак, чтобы уничтожить пулеметчика и овладеть складом с боеприпасами. Но Сергей вел прицельный огонь и уничтожил несколько вражеских солдат. Они предпринимали атаку за атакой, ведя по пулеметчику плотный огонь. Он, получив тяжелое ранение, он продолжал вести огонь, до прихода на помощь ему бойцов из соседней группы.
Бой продолжался, душманы продолжали наступать. Сергей получил еще одно ранение, и сердце героя не выдержало, остановилось. Он погиб».
По привычке просчитываю количество знаков с пробелами – их ровно пятьсот. Почти угадал, лишних тридцать знаков с пробелами. Нужно сократить текст, а то он весь не поместится в листовке. А-а-а, беда, ведь просчитался на два знака, ведь запрещено писать без кавычек такие слова, как «убит», «погиб», «ранен». В Афганистане нет войны.
Вытираю рукавом пот, бегущий по лицу. Как назло он попал и в глаза, которые из-за него плохо видят. Где же поставить эти кавычки? Где, Сережка. Извини парень, и даже здесь без цензуры не обойтись. Извини, братан, погибший в кавычках.