Своими рассказами делятся люди, детство и юность которых опалила Великая Отечественная война. Пережив страшные военные испытания, они несмотря ни на что остались Людьми и смогли пройти по жизни, неся в своем сердце веру, милосердие, человечность, доброту.
Валентина Мартыновна Кисилева. Была вывезена в раннем детстве из блокадного Ленинграда. Чудом спасена. Детство и юность провела в интернате. Несмотря на долгие поиски, родители так и не нашлись.
— Я 1939 года рождения. Воспоминания моего детства начинаются с того времени, как меня везла на санках высокая женщина. Санки были большие, деревянные. Женщина спешила, а я громко плакала от холода и голода, теряла сознание, приходила в себя и опять плакала. Тогда нас, детей военнослужащих, вывозили из Ленинграда. Как загружали в поезд — не помню. В памяти сохранилось только, как прилетела немецкая эскадрилья и стала бомбить, вагоны разлетались и горели. Мне рассказывали потом, что детей выжило человек двадцать. После бомбежки из дальней деревни пришли колхозники и тех, кто выжил, выдергивали из сугробов.
Еще запомнилась большая комната в здании из кирпича. Пол из свежих досок. Вместо дверей и окон — проемы. Я стою в проеме двери. Голубое яркое небо и холод. Сугробы большие, а я только в одном платье, повязанная то ли платком, то ли шарфиком. На полу, под солдатскими шинелями, много людей, они спят. Только теперь я понимаю, что это были мертвые, они же не плакали, не двигались и были накрыты с головой.
Потом я оказалась в детском доме. В общей комнате с одной стороны были топчаны для девочек, а с другой — для мальчиков. Кормили нас там только горохом. Суп, каша, кисель — всё из гороха. На обед к супу давали хлеб, маленький кусочек — черный и горький. На ночь всех детей запирали в комнате. Утром вставать не хотелось. Мы тихо лежали и наблюдали за мышками-полевками, которых было много. Они бегали по полу, забирались на маленькие столики.
Когда началось лето, нас построили парами, чтобы идти в лес за ягодами. Воспитательница оставила нас одних во дворике на пару минут, и за это время мы всю травку вокруг съели. Нас повели на холмы, ягод было много, мы собирали их и сразу ели. Мальчишки снимали рубашки, завязывали рукава, ловили в речушке маленьких рыбок и тут же их ели, сырыми, а мы, девчонки, боялись.
В детдоме была одна женщина, я ее очень хорошо запомнила, она мне вытирала сопли, замазывала ранки, брала к себе на колени. Я звала ее мамой.
О Боге нам никто не рассказывал, и мы о Нем ничего не знали. Но к нам попадали дети-сироты из деревень, которые часто повторяли: «Боженько, помоги». И мы тоже начали за ними повторять. Бывало, порежешь ногу, найдешь подорожник, плюнешь, приклеишь: «Боженько, сделай так, чтоб зажило».
Однажды в детдоме делали ремонт, и нас, человек 20, забрала одна женщина. У нее было очень красиво: ковры, разные игрушки, пианино. На столах были скатерти, а кушать нам дали на белой тарелочке что-то красивое и непонятное, сказали: это безе. Мы сидели молча, смотрели, а есть боялись.
ПОДАТЬ ЗАПИСКУ В СВЯТО-ЕЛИСАВЕТИНСКИЙ МОНАСТЫРЬ
Я была очень шустрая, часто убегала и однажды потерялась. Меня подобрали какие-то люди, принесли к себе в дом. Они были из блокадного Ленинграда. А на следующий день стою я с санками на горке и вся пылаю — тиф.
Помню палату. Там я пролежала до лета. Рядом были еще три женщины. Одели меня в длинную, взрослую рубаху и подвязали толстой веревкой. Так и лежала. Когда стало полегче, начала выздоравливать, пошла в разведку по больнице. В одной из палат находились совсем больные и просили воды. Мы с мальчишками из соседней палаты старались им помочь, приносили им воду из большого бака. А они отдавали нам свою еду, просили, чтобы мы ели, им хотелось только пить. В следующей палате было пусто, кровати разобраны и сложены под стенкой — все умерли.
На нашу половину, где лежали тифозные, никто не заходил. Еду и всё необходимое передавали через окошечко. Нам, детям, было скучно, единственным развлечением было смотреть в окно. А за окном был аэродром, прилетали самолеты, привозили раненых. Их грузили на повозки и отправляли в тыл.
Как-то воспитатели пришли меня навестить, принесли продукты и подарки, мы долго беседовали через форточку. Я была рыжая, кудрявая, наверное, меня пожалели и не постригли, хотя все дети ходили коротко постриженные. Вскоре меня вернули в детдом.
Иногда к нам в группу приходила старенькая воспитательница и читала сказки Пушкина. Книги были с удивительными иллюстрациями. Я не могла усидеть, всё подбегала посмотреть картинки. Воспитательница читала нам бесплатно, а мы за это носили ей воду из колодца — ведь речную воду пить было нельзя.
Очень хотелось тогда, чтобы нашлись наши родители. Приезжали к нам люди из Ленинграда, искали своих детей, но не находили…
О судьбе тех детей, с которыми училась, ничего не знаю. После школы тех, кто был из Ленинграда, отправили учиться в Киров на кулинаров и поваров. А я осталась на второй год, двойка у меня была по немецкому, принципиально не учила немецкий, потому что немцы убили моих родителей. Зато английский мне давался легко, учительница говорила: «Ой, какое произношение у тебя хорошее».
Блины
— Я осталась в интернате. Была старше всех детей. Работников не хватало, и поэтому мне поручали разную работу, в основном — помогать поварихе. Иногда я из домика, где хранились продукты, можно сказать, склада, в больших тазах носила на кухню печенье, хлеб и другие продукты.
А однажды повариха доверила мне печь блины. У нас печка была большая, из глины, топить надо было дровами. Говорит: «Присмотри, только дверь никому не открывай и окна зашторь». И ушла кормить ребенка. Я осталась одна блины печь, а мальчишки начали в дверь стучать. «Открой, — говорят, — иначе убьем, хлеба дай». Они ведь голодные, злые. Ну, как я дам? Как поделить на всех? Посадили бы тогда эту женщину или расстреляли как врага народа.
Вот за это один раз мальчишки хотели меня убить и побежали за мной. Я бегу по снегу, а они за мной целой толпой. Наверное, если догнали бы, точно бы убили. Тут я увидела дырку в заборе. Быстренько пролезла, а там дальше были бараки. Стучу и прошу: «Откройте, пожалуйста! За мной гонятся, хотят убить!» Меня пожалели и впустили. Когда бежала по снегу, снег набился в валенки и утрамбовался так, что ног не вытащишь. Не знали, что со мной делать. Потом налили горячей воды в тазик, и я поставила ноги в воду вместе с валенками. Больно было. Некоторое время я осталась пожить в бараке, боялась сразу возвращаться в интернат. Помогала переселенцам, пока там жила, чем могла, — стирала, воду носила. Натерпелась я в то время всего.
Пришлось мне поработать и пожить и в Казахстане, и в Украине. Сейчас живу в Минске. Прошу ваших молитв за сына Владимира.
***
Константин Васильевич Фомиченко. Во время войны сотрудничал с партизанами. Был схвачен и отправлен в гестапо. Долгое время пробыл в плену. Победу встретил вместе с американскими войсками.
Связной у партизан
— Сам я из Беларуси. Жили мы в деревне в Могилевской области. В семье было шестеро детей — две девочки и четыре мальчика. Жили очень хорошо, пока не началась коллективизация. На сегодняшний день из всех сестер и братьев в живых остался лишь я.
Война началась для нас внезапно. Никто даже не думал эвакуироваться. Все говорили, что разобьем врага на его территории, а через неделю после начала войны враг был у нас в деревне.
Парень, с которым я дружил, ушел к партизанам — мстить фашистам. Его отца немцы убили за то, что дома нашли охотничье ружье. Я тоже хотел в партизаны, но мне сказали находиться дома, потому что хорошо знал немецкий язык. Я связывался с партизанами через знакомого парня и передавал всё, что мог услышать у немцев, например, сведения о карательных операциях.
Потом этот парень погиб. Он минировал железную дорогу, всё сделал и уже отходил к лесу, как вдруг ему показалось, что плохо мину положил, вернулся поправить и подорвался.
Партизанам было очень тяжело, пока не образовались тройки: руководитель, связной и исполнитель. Только тогда они начали действовать. В деревнях к партизанам относились по-разному, но в основном хорошо.
В гестапо
— Когда наши начали наступать и фронт подошел близко, немцы начали уходить, а вместе с ними и их союзники венгры. Мне дали задание выстрелить в войска и создать панику среди отступающих. Задание я выполнил, но меня схватили. Сначала отвели в немецкую полицию, там пытали, поломали пальцы и всего израненного передали русским полицаям. Я был у них некоторое время, а потом они меня отдали в гестапо. Немцы опять начали меня допрашивать. Забрали и привели в гестапо моего отца. Дом наш подожгли, от дома огонь перешел дальше и сгорела почти вся деревня. После допросов посадили меня в камеру смертников, я уже с жизнью прощался.
Но внезапно началось советское наступление, и всех нас посадили в вагоны и отправили в Германию, в лагерь. Когда поезд проезжал большой железнодорожный узел Германии, налетела английская авиация и начала его бомбить. Охранники нашего поезда, спасаясь, спрятались. А мы, увидев, что нас не охраняют, взломали двери и бежали. Конечно, нас всех потом переловили. Но произошла путаница, и нас отправили не в лагерь, а на кирпичный завод. Только молодость давала мне силы, потому что такое пережить невозможно. Мне шел тогда 21-й год.
Побег
— На кирпичном заводе я познакомился с одним парнем, и нам удалось сбежать из плена. Пробирались ночью лесами, воровали с огородов, что могли. Шли мы долго и дошли до американцев. Они взяли меня в свою армию. Я воевал у них обычным солдатом. Когда закончилась война, я служил в сборном пункте для русских, в регистрационном бюро и переводчиком. К этому времени выучил английский. Вел учет на английском, многим советским солдатам помог уехать на Родину.
Мне предлагали переехать жить в Америку, но я отказался, хотел вернуться домой. Прошел фильтрацию. На меня ничего не нашли и опять забрали служить в советскую армию, где я пробыл до 1947 года.
Учеба и работа
— После демобилизации решил поступать в медицинский институт в Минске. Набор тогда был девять человек на место, но мне удалось поступить. Окончил институт с красным дипломом, потом учился еще три года в аспирантуре.
Работал в науке всю жизнь. Нас приглашали на разные научные конгрессы. Объездил много стран. Еще до взрыва в Чернобыле мы изучали действие малых доз радиации на живые организмы, как будто предвидели этот взрыв. В Москве нас сначала критиковали, а после взрыва забрали туда все наши разработки. Я защитил диссертацию, подготовил восемь кандидатов наук, написал много научных статей.
Сейчас мне 91 год, часто болею — сердце. Недавно лежал в больнице, там исповедовался у батюшки и причастился. Спасибо всем за участие и помощь.
Долгожданная победа (рассказы о войне) (ч. 1)>>
МНОГО ИНТЕРЕСНЫХ СТАТЕЙ, ВИДЕО И ФОТО
НА САЙТЕ МОНАСТЫРЯ OBITEL-MINSK.RU