- Как у нас при Ельцине, - буркнул тихо Иван.
- Финляндия, Эстляндия, Курляндия, Литва, Польша, Украина, Грузия, Сибирь заговорили об автономии, а кто-то уже о независимости. Сепаратизм завелся и в казачьих областях. На Северном Кавказе было не до этого — там местные народы сразу вспомнили давние взаимные счеты, начали грабить и резать друг дружку. И эта кровь на вас милейший. Рабочие на заводах и шахтах разболтались, вошли во вкус забастовок, выставляли требования по зарплате, в несколько раз превышающие прибыль предприятий. Крестьяне, пользуясь безвластием, взялись захватывать и делить землю, жечь и грабить помещичьи усадьбы. Уплата налогов прекратилась. Банды дезертиров, уголовников, шпаны приобретали легальный статус — пристраивались под крылышком местных Советов, получая название «милиции» или Красной Гвардии. Каторжник Махно еще летом 1917 года возглавил Совет в Гуляй - Поле и установил у себя «советскую власть». Это ваше лучше?
- Вы договорились до того, что Корнилова призывали расстрелять, - усмехнулся Иван. – Это что, не провокация против офицеров и армии?
- Кстати, а бабушку Брешко – Брешковскую, вы зачем привезли в Питер? А доктора Давида Соскиса — секретаря и помощника своего, помните?
- Эти тут причём? – нахмурился мужчина.
- Полковника Раймонда Робинса тоже не помните? А он был вашим советником.
- И что, мне многие тогда помогали. Что из этого?
- В общем, ничего, если не считать, что Робинс был одновременно заместителем Томпсона, главы американской миссии Красного Креста.
- Вы обвиняете меня в шпионаже? – вскинул брови мужчина.
- Какой вы шпион? – усмехнулся Иван, - вы агент влияния, как у нас сейчас говорят про таких. Вы целенаправленно разваливали страну по заказу ваших хозяев, американцев.
- Ага, сделайте теперь из меня могильщика царизма, - усмехнулся мужчина. – Не получится. Это большевики всё сделали, не я. Шали агента, чёрт возьми.
- Большевикам в то время это было не под силу, - усмехнулся Иван. – Вы же сами их пересажали.
- Зато потом выпустил, - махнул рукой мужчина. – А надо было расстрелять.
- Вам велели, вы и выпустили, - усмехнулся Виктор. – А задумывались, зачем?
- Зачем? – посмотрел на парня мужчина.
- Ваши покровители надеялись, что большевики докончат разгром России.
- Ну и они докончили?
- Увы, нет, - Иван развёл руками, - они её подняли с колен и сделали мировой державой.
- Вот так – то, - покачал головой Виктор. – Надежды ваших покровителей не оправдались.
- Кстати они и вас подставили, я так понимаю, - дёрнул щекой Иван. Вы ж со всеми пересрались тогда. И с большевиками, и с генералами. Как вас Алексеев не расстрелял ещё, удивляюсь.
- Он человек чести, - нахмурился мужчина.
- О как, - засмеялся Иван, - побрезговал марать о вас руки? Молодец генерал, молодец.
- И как вам с таким плевком здесь живётся? – кивнул Виктор за окно, - местные не обижают?
- Нет, - мужчина отвернулся. – Мне с ними нечего делить.
- Деньжат на жизнь подкидывают хоть?
- Не ваше дело, - буркнул мужчина, отворачиваясь.
- А с англичанами вы что решали в свой первый приезд в Лондон?
- С англичанами? Конечно не личные вопросы, - вскинул театрально руку мужчина. – Я призывал англичан более активно помогать антибольшевистским силам в России и для начала признать де-факто сложившиеся в Сибири и в Поволжье эсеровские правительства.
- Это вам зачем нужно было? Вы хотели затянуть Гражданскую войну?
- Я хотел спасти Россию от большевиков, - упрямо сжал губы мужчина.
- Ага, напустив на них иностранцев? – кивнул Иван.
- Тогда мне казались, все средства хороши.
- И как, дали они вам эти средства?
- Нет, англичане не откликнулись на мои призывы.
- И вы поспешили тогда сюда? – усмехнулся Виктор. – Как же, как же, Париж! Центр европейской политики. Здесь заседает "Совет пяти", представляющий великие державы, объединившиеся в антигерманскую коалицию. И как вас встретили?
- Хорошо. Мне предоставили автомобиль и полицейскую охрану.
- Вас это растрогало, конечно? – усмехнулся Виктор. – После холодного английского приёма.
- И всё? – вскинул брови Иван.
- Мне обещана встреча с Клемансо.
- Надеетесь его очаровать? – усмехнулся Виктор, - ну, ну, попробуйте. – Он спрыгнул с подоконника и бросил на него газету.
- Засиделись что – то мы у вас, - поднялся и Иван. – Домой пора.
- Скажите, а что будет с Россией? – подался вперёд мужчина.
- С ней будет всё в порядке, - махнул рукой Иван, закрывая за собой дверь.
- Я на это очень надеюсь, - мужчина подошёл к окну и уставился на улицу.
10 июля Клемансо принял Керенского. Глава французского кабинета встретил гостя подчеркнуто радушно. Но в ответ на упоминание о том, что союзнические представители в Москве обещали антибольшевистскому подполью помощь, Клемансо разыграл искреннее удивление. В Париже еще не решили, на кого ставить в запутанной русской игре.
Если Керенский надеялся на то, что Клемансо и Ллойд Джордж примут его как равного себе, то в таком состоянии ему пришлось пребывать недолго. Вторая встреча Керенского и Клемансо пришлась на следующий день после национального праздника Франции — 14 июля. В этот день в Париже прошел торжественный парад с участием воинских контингентов всех держав-союзниц. Единственной страной, не получившей приглашение участвовать в нем, была Россия. Когда Керенский высказал недоумение по этому поводу, в ответ он услышал, что отныне Россия воспринимается как нейтральное государство, заключившее мир с врагами Франции. "Друзья наших врагов — наши враги", — жестко закончил Клемансо. Встреча оказалась безнадежно скомканной, а новых приглашений Керенский больше не получал.
Только теперь, после месяца пребывания за границей, Керенский осознал, что он вовсе не глава государства, прибывший с визитом в другую страну, а обыкновенный беженец, никому не нужный и предоставленный самому себе. Все его попытки создать что-то вроде "правительства в изгнании" наткнулись на неприятие его же единомышленников.
Последующие полтора года Керенский прожил в Великобритании — большей частью в провинции, где цены были ниже, но регулярно наведываясь в Лондон. С каждым днем он все больше чувствовал себя забытым и оттесненным на обочину большой политики. При этом он внимательно следил по газетам за происходящим в России. Попытки белых генералов уничтожить большевизм вооруженным путем вызывали у Керенского резкое неприятие. В Колчаке, Деникине, Врангеле он видел прежде всего продолжателей дела Корнилова. Неудачи белых означали для Керенского доказательство того, что в августовские дни 1917 года он поступил правильно.
Белое движение было в понимании Керенского "большевизмом наизнанку". Политика белых режимов играет на руку только хозяевам Кремля, поскольку доказывает правоту большевистской пропаганды. "Если бы не было Врангеля, Москва должна была его выдумать". Непримиримое отношение к белой эмиграции Керенский сохранил на всю жизнь. Со своей стороны, она платила ему тем же. В понимании тех, кто боролся под знаменами белых вождей, Керенский был виновен в развале России не меньше, а может быть, даже больше, чем Ленин и Троцкий.
В начале 1920-х годов, когда Ленин провозгласил переход к новой экономической политике, в эмигрантской среде наметился раскол. Представители правых политических течений и большая часть военной эмиграции считали необходимым придерживаться прежнего курса на вооруженное свержение большевизма. Другая часть, представленная прежде всего умеренными либералами кадетского толка, полагала, что большевизм неизбежно переродится и самостоятельно эволюционирует в сторону рыночной экономики и большей демократии в политической сфере. Выражением этих взглядов стал знаменитый сборник "Смена вех", появившийся в 1921 году в Праге.
Керенский не разделял взгляды ни "сменовеховцев", ни тех, кто по-прежнему лелеял надежду на "весенний поход" в Россию. Он полагал, что большевизм не имеет ничего общего с социализмом, так же как с рыночным капитализмом европейского образца. Большевизм, по Керенскому, это "первобытный капитализм", несущий с собой самые тяжелые, самые худшие формы эксплуатации рабочего класса. Приход большевиков к власти был порождением разрухи и слабости России. Керенский выводит формулу: "Степень развития большевизма в данной стране прямо пропорциональна степени ее военного истощения и обратно пропорциональна уровню сил ее индустриального развития и организованности ее пролетариата".
Европейская демократия пребывает в иллюзии относительно природы большевизма. Закрытость и изоляция Советской России способствуют распространению легенд о пролетарской утопии, о царстве свободы и справедливости. К тому же хозяевам Кремля играет на руку поведение русских монархистов за границей, которые призывают к реставрации до-февральских порядков. Единственный способ преодоления большевизма — не реставрация, а объединение всех демократических сил Европы, с одной стороны, и русской эмиграции — с другой. В декабре 1920 года Керенский вместе с Авксентьевым и некоторыми другими представителями эсеровской эмиграции опубликовал обращение с призывом немедленно созвать съезд членов Учредительного собрания. Главный лозунг этого мероприятия должен был звучать так: "От красной и белой реакции — к заветам мартовской революции, от самовластия — к власти всенародной". С 8 по 21 января 1921 года в Париже проходило совещание, на котором было представлено 32 депутата Учредительного собрания (из 59, находившихся за границей). Затея закончилась шумным провалом, после того как Чернов и его сторонники заявили о своем отказе участвовать в совещании.
Это стало поводом для очередной волны оскорблений в адрес Керенского на страницах правой прессы. С ненавистью врагов Керенскому в это время приходилось сталкиваться буквально ежедневно. В воспоминаниях эмигрантского писателя Р. Б. Гуля приведен случай, когда некая дама, увидев на улице Керенского, громко сказала своей маленькой дочери: "Смотри, Таня, вот человек, который погубил Россию". По словам Зензинова, бывшего свидетелем этой сцены, на Керенского это подействовало ужасно, и он несколько дней был сам не свой. В другой раз по окончании одной из лекций Керенского какая-то слушательница подбежала к сцене с букетом цветов, но вместо того, чтобы вручить их оратору, ударила его букетом по лицу.
Керенского всё это очень обижало. На публике он демонстративно делал вид, что ему нет дела до того, как к нему относятся. Но, по мнению хорошо знавшей его Нины Берберовой, подчеркнутая самоуверенность (граничившая с самодовольством) Керенского была панцирем, который он отрастил, для того чтобы общаться с окружающими. Жизнь продолжалась, и нужно было быть готовым ко всему.
