Свадьба в Горном Алтае

На современной алтайской свадьбе. Фото из Яндекс-картинки.

Автор этой статьи описывает, как он побывал на алтайской свадьбе. Кроме того, он видел сватовство, похищение невесты и последствия этого похищения.

Автор статьи: М. Семенов-Горняк

Название статьи: Свадьба в Горном Алтае

Опубликовано: газета «Алтай» (Бийск), 25 декабря 1912 (7 января 1913) года, стр. 2-3.

Текст статьи:

В один из чудных июньских дней, какие бывают только на Ал­тае, по одному делу я ехал в один из аилов[1], расположенных по реке Ябагану, Безлесные, ровные долины убегали куда-то да­леко-далеко, точно конца им не было, а картины на них менялись одна лучше другой: вот стоит холмик, покрытый весь леском – точно голова человека; далее над равниной поднимаются курганы, или, образуя круг, стоят камен­ные «бабы», – это могилы, может быть, древних алтайских богаты­рей; еще далее серебром сверкает речка Ябаганка, а в дали, по­крытой синеватой дымкой, стоят печальные каменные горы. Не было сил оторваться от этих картин, а мысли, как эти же степи, уносились куда-то далеко в неве­домую даль… Конь мой, испугав­шись чего-то, шарахнулся в сто­рону, так что я едва усидел в седле. Настроения как не бывало. Передо мной стоял какой-то алтаец, вышедший из росшего воз­ле дороги кустарника и униженно кланялся мне. Я слез с лошади узнать в чем дело. Вместо отве­та он, обнажив, показал мне свою спину, всю покрытую багро­выми полосами, – это были следы от ударов плетью. На мое недоумение он рассказал историю этих багровых полос на спине. Он – известный на Алтае сватовщик Салкоп, живет по речке Элен. Не было такого случая, когда он не имел успеха, но в этот раз потерпел полнейшую неудачу. В соседнем аиле Кемелю за молодого парня Тюрека у богача Чумурая он сватает дочь. Уже пятый раз приезжал он к Чумураю и каждый раз бесчеловечно был избиваем им плетью. В шестой раз он уже не решается ехать, а возвратиться домой – стыдно: самолюбие не позволяет; и живет он здесь в кустах вот уже шестой день. От целой вареной бараньей туши, взятой из дома в запас, остался только один небольшой кусок.

Рассказав историю своих злоключений, Салкоп просил меня съездить с ним к Чумураю и защитить его, если тот опять бросится избивать плетью. Я согласился. Поехали. Когда подъехали к аилу Чумурая, я сделался свидетелем следующей сцены: у входа в юрту с грозным лицом с плетью в руках стоял Чумурай; очевидно сватовщика он опять поджидал; а Салкоп, не доехав сажен сто, остановил коня и слез на землю. В одной руке держа тажуур с аракой[2] а в другой – деревянную чашку, он на коленях пополз по направлению к юрте Чумурая, точно побитая собака за хозяином, причем беспрестанно унижено кланялся. Едва только он приблизился к юрте, как на него с поднятой плетью бросился Чумурай, пытаясь опять избить его, но Салкоп благополучно убежал от него. Сцена эта повторилась до трех раз. Я стал уговаривать Чумурая оставить свои издевательства над бедным сватовщиком и, как умел, показал ему всю грубость его поступков. Чумурай, злобно сося свою трубку, молча слушал и, как будто бы, соглашался со мной, а Салкоп, не смея подойти, в это время от нас стоял на почтительном расстоянии. Наконец Чу­мурай кончил сосать свою трубку и, выколотив из нее пепел, положил ее в кожаный кисет; это означало, что гнев его проходит. Я сделал знак Салкопу, чтобы он приблизился к нам; смешно было смотреть на него в то вре­мя: он прикладывал ладони к лицу; униженно кланялся, припадал на одно колено и приговаривал: «паш ползын!»[3] Сватовство пош­ло в мирном тоне. Через час подвыпивший Чумурай наконец согласился отдать замуж дочь свою за Тюрека, а обрадованный Салкоп кинулся лобызать меня и от охва­тившего волнения, выбежав из юрты, стал бегать по полю верхом на лошади. Запас араки быстро истощился, – кончилось и сватовство. На следующий раз должны были приехать родственники жениха, чтобы совместно с Чумураем уговариваться относительно количества калыма[4]. Я решился следовать за сватовщиками всюду, чтоб проследить это интересное сватовство до конца.

На другой день приехавшие сватовщики едва только произнесли первые приветственные слова, как Чумурай опять объявил, что он берет свое слово назад и отказывается отдавать свою дочь замуж за Тюрека. Смущенные от неожиданности сватовщики вышли на улицу и стали обсуждать – что им делать. Нужно было еще узнать мнение самой невесты. Эпке, – так звали невесту – высокая, краснощекая девица, в то время пряталась где-то в соседних юртах. Нашли ее и спросили. Оказалось, что Тюрек ей нравился, выйти за него замуж она была согласна; следовательно оставалось склонить только ее отца; но в этом не было никакой надежды. Сватовщи­ки, не долго думая, порешили невесту увести насильно. Сказано и сделано. Бросившись в юрту, повалили Чумурая и родственников его на землю (сватовщиков было больше) и веревками связали им руки и ноги. Невесту посадили на коня; сели на лошадей и сами сватовщики; один из них взял за повод коня невесты, намереваясь вести его, и вся эта кавалькада в безумной скачке двинулась к себе домой, а сзади все тише и тише замирали отчаянные вопли домочадцев Чумурая.

По горным обычаям законным брак признается даже и тогда, когда невеста увозится насильно, так как она уже вошла в жилище своего жениха и рода его и тем как бы уже сделалась соб­ственностью жениха и рода его. В данном случае Эпке находилась в жилище своего жениха, следо­вательно не приходилось не призна­вать брака даже и самому Чумураю. Оставалось уговориться только относительно калыма.

На следующий день толпа сватовщиков опять двинулась к юрте Чумурая. На этот раз он принял их лучше: с совершившим­ся событием очевидно он прими­рился. Около десятка родственников Чумурая чинно уселись в переднем углу юрты, а сватовщики остались стоять на ногах. Ста­ли назначать калым: «Жених должен уплатить 50 лошадей» – объявили первые; среди вторых прошел говор удивления и протеста: «Жених это количество ло­шадей не может уплатить, так как он – не особенно богатый человек» – ответили они; – «10 лоша­дей!» – предложили они. – «50 лоша­дей!» – настаивали первые. – «20 лошадей!» – прибавили вторые. – «50 лошадей!» – настойчиво утверждали первые. Торг, вероятно, продол­жался бы очень долго, но чаша терпения родственников невесты переполнилась: некоторые из них с пеной у рта и с перекошенными от злобы лицами, ругаясь площадною бранью, кинулись изби­вать нагайками сватовщиков. Последним пришлось смириться и согласиться с числом 50, так как перспектива быть избитым нагайкой никому из них не нравилась. После этого в число калыма назначено было деньгами сто рублей. Опять посыпались протесты и опять – угрозы. Сватовщикам и на сей раз пришлось согласиться. Далее в это же число назначено было: 5 штук деланных кож и 4 штуки больших кочем. Боясь угроз и это пришлось принять. Относительно других предметов, как-то: 10 аршин бязи и 8 аршин сукна, сватовщики уже ниче­го не возражали, а приняли все это молча. Уговор наконец кончился и у всех вырвался вздох облегчения.

Началось приготовление к свадебному пиру. В громадных чугунных чашках молодые тииты[5] стали варить больше куски мяса и класть в длинные деревянные тэпши[6]. Гости привозили груды тажууров с аракой. Все это скла­дывалось в юрте в одну кучу, образуя целую гору свадебных угощений. Наконец и пир начался. Гости на чистой лужайке расселись в несколько групп. Здесь были и франты в шубах из лисьего меха, и модницы в расшитых золотом чегедэках[7], и девицы с заплетенными в несколько кос волосами, украшенными монетами и побрякушками, издававшими оглушительный звон. Молодые тииты разносили по гостям вареное мясо и араку, которое полилось рекой. В воздухе над пирующими стоял густой гомон, который усиливался по мере продолжения иыргала[8]. По окончании пира нача­лись увеселения молодежи: борьба, бег взапуски, пение песен, бег толпой за брошенным куском мяса, который достается тому, кто первый до него добежит и т. п. Старики в то время, сидя группами, беседовали между собой, или пели, песни. Пьяные мужчины, сняв с себя рубахи (короткие ха­латы), бегали на лошадях по полю, или устраивали где-нибудь драку. Наконец кончилось все и начались сборы по своим жилищам. Моло­дые старых охмелевших гостей стали подсаживать и сами стали садиться на лошадей. Вся эта пья­ная ватага, перегоняя друг друга, с дикими воплями понеслась вскачь по полю. Место пира опу­стело, но по Ягабанской степи еще долго раздавался топот лошадиных копыт и буйная алтайская песня: это разъезжающиеся гости по дороге заезжали в юрты, чтоб получить еще новое угощение.

Размышляя о виденном, я воз­вратился домой. – «Мой приятель Иван Хищников, торговец развозным товаром по Алтаю, называет этот народ зверьем, – думал я: – но нет, не зверье – они, а с простой младенческой душой народ.» Легко и радостно стало мне, как путнику, завидевшему ночью приветливый огонек. А Ябаганская степь стала мне еще краше и еще роднее.

[1] Аил – поселок.

[2] Тажуур – кожаный мешок, арака – вино из молока.

[3] Паш ползын – извините, прошу пощады.

[4] Калым – выкуп за невесту.

[5] Тиит – парень.

[6] Тэпши – блюдо.

[7] Чегедэк – безрукавка, надеваемая замужней женщиной поверх шубы.

[8] Иыргал – пир.

Мой комментарий:

1. У меня такое ощущение, что автор статьи действительно был очевидцем описанных им событий. Примерно так всё и происходило.
2. Из статьи следует, что в дореволюционное время вполне можно было украсть невесту. И стать должником её родителей на всю оставшуюся жизнь.
3. Обратите внимание, как зовут нехорошего торговца в последнем абзаце: «Иван Хищников». Подходящая фамилия.