(Летописная повесть как источник по тактике действий пограничников Древней Руси)
«В то же лето чюдо створи Богъ и святая Богородица церкви
Десятинная…»
Чего только не случалось за полтора века русско-половецкого противостояния, каких только подвигов не совершали в ту пору защитники наших южных рубежей , но то, что произошло весной 1170 г. на Перепетовском поле, что к югу от Василева, выходило, по общему мнению, за рамки возможного людям: «…створи же то Мати Божия чюдо, паче нашея надежа».
... А творили его на земле своими усталыми руками люди, до последнего надеясь на помощь Небесных Сил. Известие это, помимо факта невероятной, удивительной победы, содержит уникальную информацию о структуре древнерусского войска и тактике действий по перехвату половецких вторжений на русское пограничье.
В 1170 г. заключать мир с новым киевским князем, посаженным Андреем Боголюбским, половцы обеих берегов Днепра явились одновременно. Представители левобережной т.н. Черной Кумании встали у Песочена под Переяславлем, а правобережной Белой – под Корсунем. По старой как мир традиции, на такие встречи стороны собирались как на войну, с серьезными силами. Те и другие прислали к Глебу Юрьевичу гонцов со словами: «…хощемъ с тобою рядъ положити межи собою и внидемъ в роту (клятву Ю.С.), а ты к намъ, да ни мы начнемъ бояти ся васъ, ни вы насъ». Те и другие требовали князя к себе. Можно не сомневаться, что здесь не обошлось без сговора. Поскольку быть сразу в двух местах одновременно еще никому из смертных не удавалось, то у одной из «мирных делегаций» был повод обидеться на пренебрежительное к себе отношение и начать как бы «искать удовлетворения» в условиях отсутствия мира. Князь был, что называется, захвачен врасплох, среди множества прочих неотложных дел и, практически, не имея свободных сил, чтобы как-то парировать эту очевидную хитрость. Особенно бесило собственное бессилие и продуманность действий лукавых «миролюбцев».
Взвесив с дружиной все «за» и «против» Глеб Юрьевич всё-таки поспешил к Переяславлю, блюдя свою «отчину», где сидел 12-летний сын Владимир. При этом он обещал представителям правобережных половцев, что, уладив с левобережными, немедленно отправится к ним. Узнав об этом, стоявшие под Корсунем, надеясь, что на переговорах князь замешкается («а тамо ему постряпати, а къ намъ не ехалъ»(!), устремились «за Кыевъ», точнее, к юго-западу от него, в густо населенную местность, позднее названную «Болоховская земля» и разорили сёла в окрестностях городков Десятинного, Возвягля и Семыча.
Здесь, достаточно далеко от тревожного порубежья, никто половцев не ожидал и села они захватили «без утечи», со всеми людьми и скотом. Название «Десятинный» позволяет сделать вывод, что население этого города, как и прилегающих сел, несло феодальные повинности в пользу причта киевского храма Богородицы Десятинной.
Князь Глеб, заключил мир под Переяславлем по всем правилам, затем, томясь душой, ещё пировал на неизбежном «тое» с такими ласковыми и обидчивыми степняками, одаривал их подарками, и лишь после всех церемоний смог переправиться на правый берег; сердце чуяло неладное. Направляясь к Корсуню, в районе Перепетовского поля князь узнал о случившемся. Вне себя от ярости, Глеб рванулся-было сам за вероломным врагом, но всадники в черных попахах (клобуках) схватили поводья его коня с криком: «княже, не езди! Тебе лепо ездити въ велице полку, и егда совокупишася с братьею; а ныне пошли брата, которого любо и Берендеев неколько». Юрьевич внял совету и решил послать на перехват кочевников находившегося при нем молодого Михалко. Войска у Глеба было с собой, что называется «в обрез», и он выделил ему все, что было - всего полторы тысячи Берендеев и сто переяславцев, взятых «на всякий случай» (видимо, сомнения по поводу корсунских половцев были у князя изначально). Заместителем и советником при юном княжиче стал опытный воевода Володислав. Возможно был он из местных поршан, многих предков которых когда-то пригнал сюда из Польши Ярослав Мудрый, вновь укрепляя Поросский рубеж, и потому носил прозвище "Лях".
«Михалко створи послушанье братне» - мужественный юноша, понимая на что идет, обнялся с Глебом, попрощался с его боярами, и отправился в путь, но дружины при нем не было. Для него, как и для старшего брата, приезд половецких послов был полной неожиданностью, и теперь только три отрока везли за ним его стяг.
Долго-ли, коротко-ли ехали они по безлюдной степи, пока, за Корсунем, берендейская разведка нашла пробитую в сочных весенних травах свежую тропу набега – «дорогу половецкую» (слово «сакма» в русский лексикон войдёт только под тюркомонгольским игом). Теперь, зная, что половцы, как волки, всегда возвращаются по своему следу, надо было ожидать встречи с ними. С величайшей осторожностью продвигаясь по тропе, дозорные обнаружили «сторожей половецких» - головную походную заставу числом около трехсот всадников. Их удалось уничтожить «безвестно» т.е. внезапно, из засады. Численное превосходство позволило не упустить никого из них.
Захваченные «языки» сообщили, что за ними движется отряд в 7 тысяч, который гонит пленников и захваченный скот. Узнав о более, чем четырехкратном превосходстве приближающегося противника, Михалко должен был решить моральную проблему. Володислав предупредил: в предстоявшей схватке с превосходящими силами, захваченные пленники, если сохранить им жизнь, «будуть намъ первые ворози». Закон войны жесток – пленников отвели в сторонку и перебили, «не упустив ни мужа».
В том же порядке двинулись дальше и внезапным нападением разгромили следующую колонну. Сделать это было нелегко, – «бившеся и одолеша» описывает этот эпизод киевский летописец. Пленных освободили, но оказалось, что главные -то силы врага еще только подходят. Такова была особенность половецкой тактики – при возвращении из набега главные силы смещаются в арьергард и прикрывают добычу.
Численность третьего половецкого отряда летописец определил в «900 копий», заметив, что наши силы составляли «90 копий». Зная численность отряда Михаила Юрьевича, можно определить, как приблизительную численность одного «копья» (минус – поправка на уже понесённые потери) - этой наименьшей древнерусской тактической единицы, и численность приближающегося противника, но, во всяком случае, ясно, что превосходство половцев было 10-кратным, превышая 15000 чел., а добиться внезапности, более не представлялось возможным.
Что оставалось делать? Характерно, что даже с учетом возросшей ответственности за судьбу освобожденных, вариант с уклонением от боя не рассматривался. Для понимания мотивов действий наших пограничников остается лишь цитировать текст летописи, ибо лучше не скажешь: «Наши же Божиею помощью крепляхуся и святою Богородицею, дожьдаша и того полку великого и поехаша противу собе, уповающа на крестъ честной».
Описание этого боя чрезвычайно важно для понимания древнерусской тактики степной войны. Берендеев в отряде было в 15 раз больше чем переяславцев, которые, вместе с Михаилом «дерзи суще» поехали, было, вперед. Тюркские старейшины предложили русскому командованию свой вариант: «не ездити вы напередъ, вы есте нашь городъ, ать мы поидемъ напередъ стрелци». Тем самым они, считая себя легкой конницей, «стрельцами», отводили тяжеловооруженным русским роль неподвижного ядра боевого порядка – «города», на который они будут опираться в маневренном бою, - единственной своей надежды не быть смятыми массой врагов, имевших подавляющее численное превосходство. В таких условиях «выстроить город» было особенно важно, так как предвиделся бой в окружении.
Берендеи были быстро отброшены к русскому «городу», в тылу которого сомкнулись крылья половецкой лавины и закипел долгий, яростный бой. Берендеи рубились отчаянно, но половцы прорвались к русскому стягу и зарубили знаменосца («потяша и стяговника нашего»), сорвав стяг («чолку стяговую») с древка. Предотвратил начинавшееся смятение Володислав, кинувшийся на половца, в руках у которого были и древко и полотнище. Зарубив его, он водрузил на древко свою «прилбицу» - шапку-подшлемник, снова обозначив центр обороняющегося отряда. Михалко в этот момент был ранен копьями в руку и дважды - в бедро (что говорит об отсутствии, в этот период, защиты ног у русских воинов ниже подола кольчуги Ю.С.), будучи не великого физического здоровья, княжич истекал кровью, «но Богъ, молитвою отца его, избави и отъ смерти. Яко же преже, в Луце моря, бьяхуся с ними крепко», объясняет летописец, вспоминая какой-то (неизвестный нам) эпизод из биографии нашего героя. Трудно только представить, что случилось это под командованием Мстислава Изяславича, после известной победы на Орели, т.к. от «Луки моря», - побережий как Азовского моря, так, тем более, Чёрного - от места этой битвы слишком далеко, а преследование в тот раз было не долгим.
Половецкому множеству наши противопоставили свою стойкость, единственное, что могло их спасти, хотя ранены были уже почти все. Берендеям силы давала ненависть к вековому, «наследственному» врагу. Сколько длилась непрерывная неравная сеча источник не сообщает, но вдруг, случилось то, что и называли впоследствии чудом – половцы не выдержали психологического напряжения непривычно долгого для них ближнего боя и побежали. Победители преследовали, рубя бегущих и захватив полторы тысячи пленных, «…а прокъ (т.е. остаток Ю.С.) ихъ избиша». Даже не доверяя столь определённому утверждению летописца, всё же приходится признать, что большинство воинов целой Лукоморской группировки половцев нашли свой конец в этот день. Спаслись, как обычно, лишь обладатели лучших лошадей и, в их числе сам хан Тоглый.
Ликующий летописец по этому поводу заключает по этому поводу (в переводе) так: «И была помощь Креста честьнаго и святой Матери Божией Богородицы Десятинной, чьи волости были захвачены, ведь если Бог не даёт в обиду простого человека, если начнут его обижать, как попустит Он (обиду Ю.С.) Своей Матери Дому? И пришли Михалко с переяславцами и с берендеями к Киеву, победив половцев и христиан избавив от рабства, пленники же возвратились «въсвояси», а прочие же христиане все прославили Бога и Святую Богородицу, скорую помошницу роду христианскому.»